Canto Two

Песнь 2

The Issue

Исход

Awhile, withdrawn in secret fields of thought,

На время отступив в таинственные сферы мысли,

Her mind moved in a many-imaged past

Ум странствовал её средь образов бесчисленных прошлого,

That lived again and saw its end approach:

Что снова ожило и видело приближение своего конца:

Dying, it lived imperishably in her;

Умирая, оно нетленно продолжало жить в ней;

Transient and vanishing from transient eyes,

Мимолетное и исчезающее пред мимолетным взором,

Invisible, a fateful ghost of self,

Незримым, роковым фантомом ее собственного я,

It bore the future on its phantom breast.

Грядущее оно несло в своих призрачных глубинах.

Along the fleeting event's far-backward trail

По следу давно ушедшего события

Regressed the stream of the insistent hours,

Вспять шло течение настойчивых часов,

And on the bank of the mysterious flood

На берегу мистического потока

Peopled with well-loved forms now seen no more

Знакомые образы тех, кто ею был любим когда-то, собрались, кого уже уж больше нет,

And the subtle images of things that were,

Там были лишь тонкие образы вещей

Her witness spirit stood reviewing Time.

И ее дух свидетель стоял, обозревая Время.

All that she once had hoped and dreamed and been,

Все, чем была она однажды, на что надеялась, о чем мечтала,

Flew past her eagle-winged through memory's skies.

Ее орлинокрылое прошлое летело по небесам памяти.

As in a many-hued flaming inner dawn,

Как в многоцветном пылающем внутреннем рассвете,

Her life's broad highways and its sweet bypaths

Жизни ее широкие пути и сладостные тропинки

Lay mapped to her sun-clear recording view,

Раскинувшись, лежали перед ее прозрачно-ясным, все впитывающим взором,

From the bright country of her childhood's days

От солнечной страны наивных детских дней

And the blue mountains of her soaring youth

И голубых вершин ее парящей юности,

And the paradise groves and peacock wings of Love

И райских рощ, и крыльев павлиньих Любви

To joy clutched under the silent shadow of doom

До радости, что схвачена была под молчаливой тенью рока,

In a last turn where heaven raced with hell.

На том последнем повороте, где небеса вступили в гонку с адом.

Twelve passionate months led in a day of fate.

Двенадцать страстных месяцев вели ко дню ее судьбы.

An absolute supernatural darkness falls

Какая-то абсолютная, сверхъестественная тьма

On man sometimes when he draws near to God:

Опускается на человека иногда, когда он слишком близко подходит к Богу:

An hour arrives when fail all Nature's means;

Приходит час, когда бессильными становятся все средства Природы;

Forced out from the protecting Ignorance

Изгнанный из защищающего своего Неведения,

And flung back on his naked primal need,

Наедине оставшись с обнаженной, изначальною нуждой,

He at length must cast from him his surface soul

Он вынужден отбросить, наконец, свою поверхностную душу,

And be the ungarbed entity within:

Быть неприкрытой сущностью внутри:

That hour had fallen now on Savitri.

И этот час настал теперь для Савитри. 12

A point she had reached where life must be in vain

Она достигла точки, где решалось, будет ее жизнь напрасной,

Or, in her unborn element awake,

Иль в ней пробудится какой-то нерожденный элемент,

Her will must cancel her body's destiny.

И ее воля сможет отменить судьбу, назначенную ее телу.

For only the unborn spirit's timeless power

Ибо лишь сила нерожденного, вне времени пребывающего духа,

Can lift the yoke imposed by birth in Time.

Способна снять ярмо, наложенное рождением во Времени.

Only the Self that builds this figure of self

Лишь Дух^[1], что творит это малое подобие себя,

Can rase the fixed interminable line

Способен стереть незыблемую, нескончаемую линию,

That joins these changing names, these numberless lives,

Что вместе соединяет эти бесчисленные жизни, меняющиеся имена,

These new oblivious personalities

Все время вновь рождающиеся и ничего не помнящие личности,

And keeps still lurking in our conscious acts

И тайно в наших сознательных поступках хранит

The trail of old forgotten thoughts and deeds,

След прежних, забытых мыслей и ушедших дел,

Disown the legacy of our buried selves,

Лишь он способен сбросить бремя наших погребенных я,

The burdensome heirship to our vanished forms

И наших форм, исчезнувших, тяжелое наследие,

Accepted blindly by the body and soul.

Которое слепо взваливают на себя тело и душа.

An episode in an unremembered tale,

Подобно эпизоду из позабытого рассказа,

Its beginning lost, its motive and plot concealed,

Начало которого утеряно, мотив неясен, линия сюжетная темна,

A once living story has prepared and made

Когда-то прожитая история, что подготовила и сотворила

Our present fate, child of past energies.

Нашу сегодняшнюю судьбу давно ушедших энергий дитя.

The fixity of the cosmic sequences

Незыблемую цепь космических последствий,

Fastened with hidden inevitable links

Скрепленных тайными, но неизбежными звеньями,

She must disrupt, dislodge by her soul's force

Ей предстояло разорвать и силою души

Her past, a block on the Immortal's road,

Отбросить свое прошлое, что камнем преградило путь Бессмертному,

Make a rased ground and shape anew her fate.

Расчистить место и заново сотворить свою судьбу.

A colloquy of the original Gods

Спор тех первых Богов,

Meeting upon the borders of the unknown,

Что встретились на рубежах неведомого,

Her soul's debate with embodied Nothingness

Полемика ее души с проявленным ничто

Must be wrestled out on a dangerous dim background:

Должна была вновь разыграться на этом опасном и смутном основании:

Her being must confront its formless Cause,

Всё существо её должно было столкнуться со своим бесформенным Источником,

Against the universe weigh its single self.

Противопоставить всей тяжести вселенной свой одинокий дух.

On the bare peak where Self is alone with Nought

На этой вершине голой, где только Дух^[2] наедине с Ничто,

And life has no sense and love no place to stand,

Где жизнь бессмысленна и места нет, чтоб устоять любви,

She must plead her case upon extinction's verge,

На той последней грани, где угасает всякое существование, ей предстояло свое дело защитить,

In the world's death-cave uphold life's helpless claim

И в мировой пещере смерти поддержать беспомощное требование жизни,

And vindicate her right to be and love.

И отстоять свои права на то, чтобы любить и быть.

Altered must be Nature's harsh economy;

Необходимо было изменить суровую экономию Природы;

Acquittance she must win from her past's bond,

Завоевать свободу от обязательств собственному прошлому

An old account of suffering exhaust,

И старый счет страданья исчерпать,

Strike out from Time the soul's long compound debt

И вычеркнуть из времени большой и сложный долг души,

And the heavy servitudes of the Karmic Gods,

И рабство тяжкое у Богов Кармы,

The slow revenge of unforgiving Law

Месть медленную непрощающего Закона,

And the deep need of universal pain

Глубокую необходимость вездесущей боли

And hard sacrifice and tragic consequence.

Мучительную жертву и трагичный результат.

Out of a timeless barrier she must break,

За грань, где времени нет, она должна была прорваться,

Penetrate with her thinking depths the Void's monstrous hush,

Пронзить своею мыслью глубины чудовищной безмолвной Пустоты

Look into the lonely eyes of immortal Death

И в одинокие глаза взглянуть бессмертной Смерти,

And with her nude spirit measure the Infinite's night.

И обнаженным духом измерить ночь Бесконечного.

The great and dolorous moment now was close.

И близок был уже великий, скорбный миг.

A mailed battalion marching to its doom,

Закованным в латы войском, что движется к своей судьбе,

The last long days went by with heavy tramp,

Последние долгие дни прошли тяжелой поступью,

Long but too soon to pass, too near the end.

Долгие, но слишком быстро пролетевшие, когда приблизился конец.

Alone amid the many faces loved,

Одна, средь множества любимых лиц,

Aware among unknowing happy hearts,

Осознавая все, среди счастливых, ничего не знающих сердец,

Her armoured spirit kept watch upon the hours

Ее вооруженный дух стоял на страже,

Listening for a foreseen tremendous step

Прислушиваясь к ужасной поступи заранее предвиденных роковых шагов

In the closed beauty of the inhuman wilds.

Средь отчужденной, дикой красоты нечеловеческой природы.

A combatant in silent dreadful lists,

Подобно воину безмолвных и ужасных битв^[3],

The world unknowing, for the world she stood:

Неведомая миру, она стояла за мир:

No helper had she save the Strength within;

Лишь эта Сила внутри была ее единственною помощью;

There was no witness of terrestrial eyes;

Свидетелями ее драмы не были ни одни глаза земные;

The Gods above and Nature sole below

Лишь Боги в небесах и Природа внизу

Were the spectators of that mighty strife.

Были единственными зрителями могучей этой битвы.

Around her were the austere sky-pointing hills,

Суровые вершины гор, стремящиеся в небо,

And the green murmurous broad deep-thoughted woods

Широкое, погруженное в глубокое раздумье, волнение лесов,

Muttered incessantly their muffled spell.

Свои глухие заклинания бормочущие беспрестанно,

A dense magnificent coloured self-wrapped life

Густая, окутанная цветным великолепием, собою занятая жизнь,

Draped in the leaves' vivid emerald monotone

Заукутанная в яркий изумруд листвы,

And set with chequered sunbeams and blithe flowers

Пронизанная полосами солнечных лучей и радостью цветов,

Immured her destiny's secluded scene.

Окружали уединенную сцену её судьбы.

There had she grown to the stature of her spirit:

Там обрела она высокую зрелость духа:

The genius of titanic silences

Гений титанических безмолвий,

Steeping her soul in its wide loneliness

Погрузивший ее душу в свое бескрайнее одиночество,

Had shown to her her self's bare reality

Раскрыл пред нею обнаженную реальность ее собственного я

And mated her with her environment.

И сокровенно породнил ее с внешним окружением.

Its solitude greatened her human hours

Уединенье возвеличило ее человеческие часы

With a background of the eternal and unique.

Основой вечного и уникального.

A force of spare direct necessity

Сила скудной, прямой необходимости

Reduced the heavy framework of man's days

Низвела тяжелую конструкцию жизни человека

And his overburdening mass of outward needs

И переизбыток его внешних нужд

To a first thin strip of simple animal wants,

До первой, тонкой полосы насущных, простых потребностей,

And the mighty wildness of the primitive earth

И могучие просторы первобытной земли,

And the brooding multitude of patient trees

Деревьев терпеливых созерцательное море,

And the musing sapphire leisure of the sky

Задумчивая сапфировая безмятежность неба,

And the solemn weight of the slowly-passing months

Торжественное бремя неторопливо шествующих месяцев

Had left in her deep room for thought and God.

Освободили в ней глубокое место для размышления и Бога.

There was her drama's radiant prologue lived.

Там разворачивался драмы ее сияющий пролог.

A spot for the eternal's tread on earth

Место для нисхождения Вечного на землю,

Set in the cloistral yearning of the woods

Что было избрано среди уединенного томления лесов,

And watched by the aspiration of the peaks

Оберегаемое в высь устремленными вершинами,

Appeared through an aureate opening in Time,

Проглянуло сквозь золотой просвет во Времени,

Where stillness listening felt the unspoken word

Где чуткое безмолвие ощущает невысказанное слово

And the hours forgot to pass towards grief and change.

И забывают часы идти по направлению к скорби и перемене.

Here with the suddenness divine advents have,

Сюда, с внезапностью божественного проявления,

Repeating the marvel of the first descent,

Вновь повторяя чудо первого нисхождения,

Changing to rapture the dull earthly round,

Преображая в восторг унылый земной круг,

Love came to her hiding the shadow, Death.

Явилась к ней Любовь, скрывая в своей тени Смерть.

Well might he find in her his perfect shrine.

В ней обрести она смогла свой совершенный храм.

Since first the earth-being's heavenward growth began,

С тех пор, когда первое существо земное предприняло попытку восхождения к небесам

Through all the long ordeal of the race,

Чрез нескончаемые, мучительные испытания расы,

Never a rarer creature bore his shaft,

Ее^[4] стрелу еще ни разу не подхватывало столь редкостное существо^[5],

That burning test of the godhead in our parts,

Это пылающее божественное испытание в наших членах,

A lightning from the heights on our abyss.

Молния, брошенная в нашу бездну с высот.

All in her pointed to a nobler kind.

Все в ней указывало на более высокое происхождение.

Near to earth's wideness, intimate with heaven,

Близкий просторам земли и сокровенно породненный с небесами,

Exalted and swift her young large-visioned spirit

Восторженный и быстрокрылый, ее широким видением наделенный юный дух,

Voyaging through worlds of splendour and of calm

Летел через миры великолепия и покоя

Overflew the ways of Thought to unborn things.

Минуя дороги Мысли, к нерожденным вещам.

Ardent was her self-poised unstumbling will;

Пылкой была ее уравновешенная, не знающая преткновений воля;

Her mind, a sea of white sincerity,

А ее ум, подобный океану чистейшей искренности,

Passionate in flow, had not one turbid wave.

Страстный в своем течении, не нес в себе ни одной мутной волны.

As in a mystic and dynamic dance

Как в мистическом, неистовом танце

A priestess of immaculate ecstasies

Жрица безупречных восторгов,

Inspired and ruled from Truth's revealing vault

Летит на крыльях вдохновения, влекомая незримою рукой, из-под распахивающегося свода откровений Истины,

Moves in some prophet cavern of the gods,

В какой-то пророческой пещере богов,

A heart of silence in the hands of joy

Так сердце безмолвия в ладонях радости

Inhabited with rich creative beats

Наполняло глубокими, творческими ритмами

A body like a parable of dawn

Ее тело, подобное сказанию утренней зари,

That seemed a niche for veiled divinity

Казавшееся убежищем для завуалированной божественности

Or golden temple-door to things beyond.

И золотыми вратами храма к запредельным вещам.

Immortal rhythms swayed in her time-born steps;

Бессмертные ритмы качались в ее шагах, рожденных временем;

Her look, her smile awoke celestial sense

Ее взгляд, ее улыбка пробуждали божественное чувство

Even in earth-stuff, and their intense delight

Даже в грубой материи земли, а их неиссякаемый восторг

Poured a supernal beauty on men's lives.

Изливал божественную красоту на жизнь людей.

A wide self-giving was her native act;

Щедрая самоотдача была ее естественным действием;

A magnanimity as of sea or sky

Великодушие, подобное океану и небесам,

Enveloped with its greatness all that came

Обнимало своим величием все то, что приближалось к ней

And gave a sense as of a greatened world:

И одаряло ощущением более возвышенного мира;

Her kindly care was a sweet temperate sun,

Сладостью мягкого солнца была ее нежная забота,

Her high passion a blue heaven's equipoise.

А высокая страсть - лазурным равновесием небес.

As might a soul fly like a hunted bird,

Словно душа, что гонимой птицей

Escaping with tired wings from a world of storms,

Улетает на усталых крыльях из мира штормов,

And a quiet reach like a remembered breast,

И припав к родной груди, обретает, наконец, покой,

In a haven of safety and splendid soft repose

В небесах безопасности и блаженном, тихом отдыхе,

One could drink life back in streams of honey-fire,

Так можно было пить жизнь потоками медового огня,

Recover the lost habit of happiness,

Восстанавливая потерянную привычку к счастью,

Feel her bright nature's glorious ambience,

Погружаясь в чудную атмосферу ее сияющей природы

And preen joy in her warmth and colour's rule.

И купаясь в радости ее тепла и царстве красок.

A deep of compassion, a hushed sanctuary,

Глубины сострадания, тихий приют,

Her inward help unbarred a gate in heaven;

Ее внутренняя помощь распахивала врата в небеса;

Love in her was wider than the universe,

Любовь в ней была шире, чем вселенная,

The whole world could take refuge in her single heart.

Весь мир мог бы обрести убежище в одном лишь ее сердце.

The great unsatisfied godhead here could dwell:

Великая, неудовлетворенная богиня^[6] здесь смогла бы жить:

Vacant of the dwarf self's imprisoned air,

Свободный от тюремной атмосферы карликового я,

Her mood could harbour his sublimer breath

Дух Савитри мог дать приют Ее^[7] божественному дыханию,

Spiritual that can make all things divine.

Способному все вокруг обожествить.

For even her gulfs were secrecies of light.

Ибо даже ее бездны были тайными обителями света.

At once she was the stillness and the word,

В одно и то же время она была молчанием и словом,

A continent of self-diffusing peace,

Континентом свободно льющегося покоя

An ocean of untrembling virgin fire;

И океаном неподвижного девственного огня;

The strength, the silence of the gods were hers.

Сила и безмолвие богов принадлежали ей.

In her he found a vastness like his own,

Любовь в ней обнаружила свой собственный простор,

His high warm subtle ether he refound

Свою сердечную, тонкую, возвышенную атмосферу

And moved in her as in his natural home.

И поселилась в ней как в своем родном доме.

In her he met his own eternity.

В ней она^[8] встретила свою собственную вечность.

Till then no mournful line had barred this ray.

До сих пор ни одна скорбная морщинка не преграждала путь этому лучу.

On the frail breast of this precarious earth,

На хрупкой груди этой ненадежной земли,

Since her orbed sight in its breath-fastened house,

С тех самых пор, когда ее глаза открылись в этом живом, дыханием согретом, доме

Opening in sympathy with happier stars

В близком родстве с более счастливыми звездами,

Where life is not exposed to sorrowful change,

Где жизнь не ведает наших скорбных перемен,

Remembered beauty death-claimed lids ignore

Храня память о красоте, свободной от запретов, накладываемых смертью,

And wondered at this world of fragile forms

И удивляясь миру этих хрупких, преходящих форм,

Carried on canvas-strips of shimmering Time,

Летящих на парусиновых полосах мерцающего Времени,

The impunity of unborn Mights was hers.

Свобода нерожденных Могуществ принадлежала ей.

Although she leaned to bear the human load,

Хотя она склонилась, чтобы принять на свои плечи человеческую ношу,

Her walk kept still the measures of the gods.

Все ж ее поступь хранила меру богов.

Earth's breath had failed to stain that brilliant glass:

Дыхание земли затуманить не могло это сияющее зеркало:

Unsmeared with the dust of our mortal atmosphere

Нетронутое пылью нашей смертной атмосферы,

It still reflected heaven's spiritual joy.

Оно еще отражало духовную радость небес.

Almost they saw who lived within her light

Почти могли видеть все, кто жил в объятьях ее света,

Her playmate in the sempiternal spheres

Ее товарища по играм в вечных сферах,

Descended from its unattainable realms

Что низошел на землю из недоступных своих царств

In her attracting advent's luminous wake,

По следу сияющему ее пленительного явления,

The white-fire dragon-bird of endless bliss

Огненнобелый дракон бесконечного блаженства,

Drifting with burning wings above her days:

Пылая крыльями плыл над ее днями:

Heaven's tranquil shield guarded the missioned child.

Безмятежный покров небес хранил дитя, что было послано на землю свершить своё божественное предназначение.

A glowing orbit was her early term,

Дни детства пронеслись сверкающей орбитой

Years like gold raiment of the gods that pass;

И миновали годы, подобные одеждам золотым богов;

Her youth sat throned in calm felicity.

И ее юность взошла на трон в своем блаженстве безмятежном.

But joy cannot endure until the end:

Но радость здесь не может удержаться до конца:

There is a darkness in terrestrial things

Есть тьма в земных вещах,

That will not suffer long too glad a note.

Что не выносит слишком долго радостную ноту.

On her too closed the inescapable Hand:

И на нее тяжелым бременем легла неотвратимая Рука:

The armed Immortal bore the snare of Time.

В западню Времени попало Вооруженное Бессмертие.

One dealt with her who meets the burdened great.

С ней дело тот имел, кто противостоит обременённому миссией величию.

Assigner of the ordeal and the path

Кто назначает тяжкое испытание и путь,

Who chooses in this holocaust of the soul

Кто выбирает в этом всесожжении души

Death, fall and sorrow as the spirit's goads,

Падение, страдание и смерть как стимулы для духа,

The dubious godhead with his torch of pain

Доверия не внушающее божество своим факелом боли

Lit up the chasm of the unfinished world

Осветило бездонную пучину незавершенного мира

And called her to fill with her vast self the abyss.

И призвало ее^[9] заполнить эту бездну своим широким духом.

August and pitiless in his calm outlook,

Великий и безжалостный в своем спокойном видении,

Heightening the Eternal's dreadful strategy,

Пуская в ход ужасную стратегию Вечного,

He measured the difficulty with the might

Он сопоставил эту трудность с ее могуществом

And dug more deep the gulf that all must cross.

И пропасть выкопал соразмерной глубины, которую каждый должен пересечь^[10].

Assailing her divinest elements,

Атакуя ее самые божественные части,

He made her heart kin to the striving human heart

Он сделал ее сердце подобным борющемуся человеческому сердцу

And forced her strength to its appointed road.

И направил ее силу на предначертанную ей дорогу.

For this she had accepted mortal breath;

Ибо ради этого она приняла смертное рожденье;

To wrestle with the Shadow she had come

Сразиться с Тенью она пришла

And must confront the riddle of man's birth

И встретиться лицом к лицу с загадкой рождения человека

And life's brief struggle in dumb Matter's night.

В краткой битве жизни в немой ночи Материи.

Whether to bear with Ignorance and death

Смириться с Неведением и смертью

Or hew the ways of Immortality,

Иль прорубить пути к Бессмертию,

To win or lose the godlike game for man,

Победить или проиграть в этой божественной игре за человека, -

Was her soul's issue thrown with Destiny's dice.

Такова была дилемма ее души, Судьбою брошенный ей жребий.

But not to submit and suffer was she born;

Но родилась она не для того, чтобы покоряться и страдать;

To lead, to deliver was her glorious part.

Вести, освобождать - вот было в чем ее великое предназначение.

Here was no fabric of terrestrial make

Здесь материал был не обычного, земного качества,

Fit for a day's use by busy careless Powers.

Что равнодушными и суетными Силами предназначен для повседневного использования.

An image fluttering on the screen of Fate,

Какой-то образ, что на экране Судьбы порхает суетливо,

Half-animated for a passing show,

Наполовину прорисованный для продолжения представления,

Or a castaway on the ocean of Desire

Иль, в океане Желания потерпевшее кораблекрушение,

Flung to the eddies in a ruthless sport

И брошенное в водоворот безжалостной игры,

And tossed along the gulfs of Circumstance,

И мечущееся в волнах прибоев Обстоятельств,

A creature born to bend beneath the yoke,

Существо, что было рождено согнуться под ярмом,

A chattel and a plaything of Time's lords,

Раб жалкий, игрушка богов Времени,

Or one more pawn who comes destined to be pushed

Или еще одна пешка, которой передвинутой быть суждено

One slow move forward on a measureless board

Лишь на один неторопливый ход вперед на бесконечной, шахматной доске

In the chess-play of the earth-soul with Doom,-

В этой игре земной души с Судьбою, -

Such is the human figure drawn by Time.

Вот образ человека, который живописует Время.

A conscious frame was here, a self-born Force.

Но здесь была саморожденная Сила, сознательное существо.

In this enigma of the dusk of God,

В этой загадке непостижимых сумерек Бога,

This slow and strange uneasy compromise

В каком-то затянувшемся и странном тяжелом компромиссе

Of limiting Nature with a limitless Soul,

Ограниченной Природы с безграничною Душой,

Where all must move between an ordered Chance

Где каждой вещи суждено идти меж упорядоченным Случаем

And an uncaring blind Necessity,

И равнодушною, слепой Необходимостью,

Too high the fire spiritual dare not blaze.

Не смеет слишком сильно разгораться огонь духовный.

If once it met the intense original Flame,

Но если лишь однажды она^[11] воспримет мощь изначального Огня,

An answering touch might shatter all measures made

Его ответное прикосновение сумеет потрясти все установленные меры,

And earth sink down with the weight of the Infinite.

Прогнется под весом Бесконечного земля.

A gaol is this immense material world:

Этот огромный материальный мир тюрьма:

Across each road stands armed a stone-eyed Law,

Вооруженный Закон каменноглазый стоит на каждой дороге,

At every gate the huge dim sentinels pace.

Огромные, смутно виднеющиеся, часовые, у каждых врат печатают шаг.

A grey tribunal of the Ignorance,

Серый трибунал Неведения,

An Inquisition of the priests of Night

Инквизиция жрецов Ночи

In judgment sit on the adventurer soul,

Вершат судилище над странствующей душой,

And the dual tables and the Karmic norm

Двойственные скрижали^[12] и Кармический закон

Restrain the Titan in us and the God:

В нас сдерживают Бога и Титана:

Pain with its lash, joy with its silver bribe

Боль со своею плетью, и радость со своею взяткой серебром

Guard the Wheel's circling immobility.

Стоят на страже Колеса вращающейся неподвижности.

A bond is put on the high-climbing mind,

На ум, устремленный ввысь, наложены оковы,

A seal on the too large wide-open heart;

Тяжелая печать на слишком большом и широко открытом сердце;

Death stays the journeying discoverer, Life.

Повсюду Смерть исследователя-путешественника Жизнь подстерегает.

Thus is the throne of the Inconscient safe

Так, в безопасности, трон Несознательного пребывает,

While the tardy coilings of the aeons pass

Пока неспешно раскручиваются витки эпох,

And the Animal browses in the sacred fence

Животное траву в своём святом загоне обрывает,

And the gold Hawk can cross the skies no more.

И Ястреб золотой не может бльше взвиться в небеса.

But one stood up and lit the limitless flame.

Но вот восстал один, и восжег безграничное пламя.

Arraigned by the dark Power that hates all bliss

Обвиняемая какой-то темной Силой, что ненавидит всякое блаженство,

In the dire court where life must pay for joy,

На этом судилище ужасном, где, приговоренная механическим судьей,

Sentenced by the mechanic justicer

Жизнь вынуждена платить за радость

To the afflicting penalty of man's hopes,

Штраф горький человеческих надежд,

Her head she bowed not to the stark decree

Она не опустила головы перед суровым приговором,

Baring her helpless heart to destiny's stroke.

Свое беспомощное сердце обнажая ударам рока.

So bows and must the mind-born will in man

Так склоняется, и склоняться должна рожденная умом воля в человеке,

Obedient to the statutes fixed of old,

Покоряясь застывшим древним идолам,

Admitting without appeal the nether gods.

Признавая безропотно власть низших богов.

In her the superhuman cast its seed.

Но в ней сверхчеловек посеял свое семя.

Inapt to fold its mighty wings of dream

Не желая сложить своей мечты могучие крылья,

Her spirit refused to hug the common soil,

Ее дух отказывался с обыденностью мириться,

Or, finding all life's golden meanings robbed,

Или, обнаружив, что похищены золотые смыслы жизни,

Compound with earth, struck from the starry list,

С землей смешаться и вычеркнуть себя из звездных списков,

Or quench with black despair the God-given light.

Или черным отчаянием гасить даруемый Богом свет.

Accustomed to the eternal and the true,

Привыкшее к истинному и вечному,

Her being conscious of its divine founts

Ее существо, осознающее свои божественные источники,

Asked not from mortal frailty pain's relief,

Не молило, - из-за слабости, что так присуща смертным, - облегчения от боли,

Patched not with failure bargain or compromise.

И не пыталось риск поражения избежать, идя на сделку или поддавшись компромиссу.

A work she had to do, a word to speak:

Работу ей предстояло совершить и слово молвить:

Writing the unfinished story of her soul

Записывая неоконченную историю своей души

In thoughts and actions graved in Nature's book,

В книге Природы, где все дела наши и мысли запечатлены,

She accepted not to close the luminous page,

Она не согласилась закрыть сияющую страницу

Cancel her commerce with eternity,

И отменить свой договор с вечностью,

Or set a signature of weak assent

Или поставить подпись слабовольного согласия

To the brute balance of the world's exchange.

Под грубым балансом мирового взаимообмена.

A force in her that toiled since earth was made,

Сила, что в ней работал с момента сотворения земли,

Accomplishing in life the great world-plan,

Свершая великий мировой план в жизни,

Pursuing after death immortal aims,

И даже после смерти преследуя свои бессмертные цели,

Repugned to admit frustration's barren role,

С бесплодной ролью поражения отказывалась согласиться,

Forfeit the meaning of her birth in Time,

Или, смыслом жертвуя своего рождения во Времени,

Obey the government of the casual fact

Диктату случайного факта подчиниться

Or yield her high destiny up to passing Chance.

Иль в руки мимолетному Случаю отдать свою высокую судьбу.

In her own self she found her high recourse;

В себе самой она нашла свое высокое убежище;

She matched with the iron law her sovereign right:

Против железного закона выдвинула свое верховное право:

Her single will opposed the cosmic rule.

Свою одинокую волю противопоставила космическому установлению.

To stay the wheels of Doom this greatness rose.

Остановить колеса Рока поднялось это величие.

At the Unseen's knock upon her hidden gates

От стука Незримого в тайные врата

Her strength made greater by the lightning's touch

Ее сила возросла, словно от прикосновения молнии,

Awoke from slumber in her heart's recess.

В глубинах ее сердца пробудившись ото сна.

It bore the stroke of That which kills and saves.

Она вынесла удар Того, кто убивает и спасает.

Across the awful march no eye can see,

Встав на пути ужасного движения, что не способны видеть ничьи глаза

Barring its dreadful route no will can change,

Путь преграждая гибельному маршруту, который ничья воля не может изменить,

She faced the engines of the universe;

Она столкнулась с движителями вселенной;

A heart stood in the way of the driving wheels:

Сердце стало на пути несущегося колеса:

Its giant workings paused in front of a mind,

Гигантские вращения застыли перед ее умом,

Its stark conventions met the flame of a soul.

Железные законы столкнулись с пламенем души.

A magic leverage suddenly is caught

Вдруг найден был магический рычаг,

That moves the veiled Ineffable's timeless will:

Что побуждает к действию тайную, вне времени пребывающую, волю Невыразимого:

A prayer, a master act, a king idea

Молитва, героическое действие, великая идея

Can link man's strength to a transcendent Force.

Способны силу человека с Силой трансцендентной соединить.

Then miracle is made the common rule,

Тогда чудеста становятся обычным делом.

One mighty deed can change the course of things;

Одно могущественное действие весь ход вещей способно изменить;

A lonely thought becomes omnipotent.

Единственная мысль стать всемогущей.

All now seems Nature's massed machinery;

Все сейчас кажется тяжелой машинерией Природы;

An endless servitude to material rule

Каким-то бесконечным рабством под владычеством материи,

And long determination's rigid chain,

Длинная, жесткая цепь предопределения,

Her firm and changeless habits aping Law,

Ее устойчивые, неизменные привычки, искусно имитирующие Закон,

Her empire of unconscious deft device

Ее империя изощренного, несознательного механизма,

Annul the claim of man's free human will.

Отменяет право свободной воли человека.

He too is a machine amid machines;

И человек здесь тоже лишь машина среди машин;

A piston brain pumps out the shapes of thought,

Мозг-поршень вырабатывает формы мыслей,

A beating heart cuts out emotion's modes;

Бьющееся сердце задает режимы настроений;

An insentient energy fabricates a soul.

Бессознательная энергия формирует душу.

Or the figure of the world reveals the signs

Или облик мира обнаруживает признаки

Of a tied Chance repeating her old steps

Какого-то связанного Случая, что повторяет прежние свои шаги,

In circles around Matter's binding-posts.

Кругами двигаясь, прикованный к столбам Материи.

A random series of inept events

Случайный ряд бессмысленных событий,

To which reason lends illusive sense, is here,

Которым рассудок навязывает иллюзорный смысл, - вот что здесь есть,

Or the empiric Life's instinctive search,

Или эмпирический, инстинктивный поиск Жизни,

Or a vast ignorant mind's colossal work.

Или колоссальная работа огромного, пребывающего в неведении, ума.

But wisdom comes, and vision grows within:

Но входит мудрость и видение растет внутри:

Then Nature's instrument crowns himself her king;

Царем Природы себя венчает инструмент Природы;

He feels his witnessing self and conscious power;

Он ощущает свидетеля в себе, сознательную силу;

His soul steps back and sees the Light supreme.

Его душа уходит вглубь^[13] и зрит божественный Свет.

A Godhead stands behind the brute machine.

Бог пребывает позади грубого механизма.

This truth broke in in a triumph of fire;

Вот истина, врывающаяся в огненном триумфе;

A victory was won for God in man,

Победа завоевана для Бога в человеке,

The deity revealed its hidden face.

Свой скрытый лик раскрыло божество.

The great World-Mother now in her arose:

В ней поднялась теперь Великая Мать Мира:

A living choice reversed fate's cold dead turn,

Живой выбор души отбросил судьбы холодный, мертвый приговор

Affirmed the spirit's tread on Circumstance,

И утверждая над Обстоятельством власть духа,

Pressed back the senseless dire revolving Wheel

Он оттеснил бесчувственное, ужасное вращение Колес

And stopped the mute march of Necessity.

И остановил безмолвный марш Необходимости.

A flaming warrior from the eternal peaks

Какой-то огненный воин с вечных вершин,

Empowered to force the door denied and closed

Что наделен был силой открыть, неподдающуюся, запертую дверь,

Smote from Death's visage its dumb absolute

Сорвал с обличья Смерти ее безмолвный абсолют

And burst the bounds of consciousness and Time.

И разорвал границы сознания и Времени.

End of Canto Two

Конец Канто 2