Book 2

Книга 2

Canto Three

Песнь 3

The Glory and the Fall of Life

Великолепие и Падение Жизни

An uneven broad ascent now lured his feet.

Неровное широкое восхождение влекло теперь его шаги.

Answering a greater Nature's troubled call

Отвечая беспокоящему призыву более великой Природы,

He crossed the limits of embodied Mind

Он пересек границы воплощенного Ума

And entered wide obscure disputed fields

И вошел в обширные, темные, противоречивые области,

Where all was doubt and change and nothing sure,

Где все неопределенно, изменчиво и нет ничего несомненного,

A world of search and toil without repose.

Мир поиска и напряженного, не знающего отдыха, труда.

As one who meets the face of the Unknown,

Как тот, кто встретился с лицом Неведомого,

A questioner with none to give reply,

Вопрошая и не находя того, кто мог бы дать ответ,

Attracted to a problem never solved,

Привлеченный загадкой, которая никогда ещё не была решена,

Always uncertain of the ground he trod,

Всё время сомневаясь в той почве, по которой он ступал,

Always drawn on to an inconstant goal

Всё время улекаемый непостоянной целью,

He travelled through a land peopled by doubts

Он продвигался через землю, населенную сомненьями,

In shifting confines on a quaking base.

В изменчивых границах на зыбком основании.

In front he saw a boundary ever unreached

Впереди он видел недостижимую границу,

And thought himself at each step nearer now,-

И полагал, что с каждым шагом становиться к ней ближе,

A far retreating horizon of mirage.

Далекий отступающий горизонт миража.

A vagrancy was there that brooked no home,

Там протекала бродячая жизнь, что не желала иметь своей дом,

A journey of countless paths without a close.

Странствие по неисчислимым тропам без конца.

Nothing he found to satisfy his heart;

Он ничего не находил, что дать могло бы удовлетворенье сердцу;

A tireless wandering sought and could not cease.

Неутомимое блуждание искало и не могло остановиться.

There life is the manifest Incalculable,

Там жизнь это проявленное Непредсказуемое,

A movement of unquiet seas, a long

Движенье волнующихся океанов, долгий,

And venturous leap of spirit into Space,

Рискованный прыжок духа в Пространстве,

A vexed disturbance in the eternal Calm,

Раздражающее беспокойство в вечном Покое,

An impulse and passion of the Infinite.

Порыв и страсть Бесконечного.

Assuming whatever shape her fancy wills,

Принимая любую форму, какую только пожелает её фантазия,

Escaped from the restraint of settled forms

Убегая от ограничений жестких форм,

She has left the safety of the tried and known.

Она покинула безопасность уже испытанного и известного.

Unshepherded by the fear that walks through Time,

Не оглядываясь на страх, который шествует сквозь Время,

Undaunted by Fate that dogs and Chance that springs,

Не страшась вторжений Случая и преследующей её Судьбы,

She accepts disaster as a common risk;

Она встречает несчастье как обычный риск;

Careless of suffering, heedless of sin and fall,

Безразличная к страданию, греху или падению, 117

She wrestles with danger and discovery

Она сражается с опасностями и неожиданными открытиями

In the unexplored expanses of the soul.

В неисследованных пространствах души.

To be seemed only a long experiment,

Лишь долгим экспериментом кажется

The hazard of a seeking ignorant Force

Этот рискованный поиск невежественной Силы,

That tries all truths and, finding none supreme,

Которая испытывает все истины и, не находит высочайшей,

Moves on unsatisfied, unsure of its end.

Продолжая свое движенье, не удовлетворенная и неуверенная в результате.

As saw some inner mind, so life was shaped:

Согласно видению какого-то внутреннего ума была сформирована эта жизнь:

From thought to thought she passed, from phase to phase,

Она двигалась от мысли к мыcли, от фазы к фазе,

Tortured by her own powers or proud and blest,

Терзаемая своими собственными силами или гордая и блаженная,

Now master of herself, now toy and slave.

То хозяйка самой себя, а то игрушка и рабыня.

A huge inconsequence was her action's law,

Гигантская непоследовательность была законом её действия,

As if all possibility must be drained,

Как если б необходимо было исчерпать все возможности,

And anguish and bliss were pastimes of the heart.

А мука и блаженство были лишь развлеченьем сердца.

In a gallop of thunder-hooved vicissitudes

Галопом громокопытных превратностей судьбы,

She swept through the race-fields of Circumstance,

Она неслась полями Обстоятельства,

Or, swaying, she tossed between her heights and deeps,

Или, раскачиваясь, металась меж своими высотами и безднами,

Uplifted or broken on Time's inconstant wheel.

Раздавленная иль вознесенная изменчивым колесом Времени.

Amid a tedious crawl of drab desires

Среди утомительного кишения однообразных желаний

She writhed, a worm mid worms in Nature's mud,

Она извивалась червем среди червей в грязи Природы,

Then, Titan-statured, took all earth for food,

Затем, подобно Титану, всю землю захватывала себе как пищу,

Ambitioned the seas for robe, for crown the stars

Стремилась океаны сделать своей одеждой, короной звезды

And shouting strode from peak to giant peak,

И с криком шагала с гигантского пика на другой гигантский пик,

Clamouring for worlds to conquer and to rule.

Требуя себе миры, чтобы их завоевать и ими править.

Then, wantonly enamoured of Sorrow's face,

Затем так сладострастно очарованная ликом Скорби,

She plunged into the anguish of the depths

Она тонула в муке глубин

And, wallowing, clung to her own misery.

И, упиваясь, цеплялась за свое несчастье.

In dolorous converse with her squandered self

В печальном общении со своим растраченным я,

She wrote the account of all that she had lost,

Она подводила итог всему тому, что потеряла,

Or sat with grief as with an ancient friend.

Иль как со своим извечным другом, коротала время с горем.

A romp of violent raptures soon was spent,

Бурная игра неистовых восторгов была быстро исчерпана,

Or she lingered tied to an inadequate joy

Или она, привязанная к малой радости, влачила жалкое существование

Missing the turns of fate, missing life's goal.

Упуская цель жизни и кульбиты судьбы.

A scene was planned for all her numberless moods

Сцена была распланирована для всех её бессчётных настроений,

Where each could be the law and way of life,

Где каждое могло быть законом и способом жизни,

But none could offer a pure felicity;

Но ничто не могло дать чистое блаженство;

Only a flickering zest they left behind

Только мерцающие угли они оставляли позади

Or the fierce lust that brings a dead fatigue.

Или неистовую страсть, несущую с собою мёртвенную усталость.

Amid her swift untold variety

В её стремительном, неисчислимом многообразии,

Something remained dissatisfied, ever the same

Что-то оставалось неудовлетворенным, вечно одним и тем же

And in the new saw only a face of the old,

А в новом всегда проглядывало обличье старого,

For every hour repeated all the rest

И каждый час извечно повторял все остальные

And every change prolonged the same unease.

И каждое изменение продлевало все ту же смутную неудовлетворенность.

A spirit of her self and aim unsure,

Её дух, питающий сомнения в себе и своей цели

Tired soon of too much joy and happiness,

Быстро уставал от слишком великих радости и счастья,

She needs the spur of pleasure and of pain

Она нуждалась в побужденьях удовольствия и боли

And the native taste of suffering and unrest:

И привычном вкусе страдания и беспокойства:

She strains for an end that never can she win.

Она стремится к результату, который никогда не удаётся ей достичь.

A perverse savour haunts her thirsting lips:

Упрямый привкус не даёт покоя её жаждущим губам:

For the grief she weeps which came from her own choice,

Она рыдает от горя, порождаемого её собственным выбором,

For the pleasure yearns that racked with wounds her breast;

И жаждет удовольствия, которое ранами терзает её грудь;

Aspiring to heaven she turns her steps towards hell.

Устремляясь в небеса, она направляет свои шаги в ад.

Chance she has chosen and danger for playfellows;

Товарищами своих игр она избирает случай и опасность;

Fate's dreadful swing she has taken for cradle and seat.

Ужасные превратности судьбы она делает своим местом пребывания и колыбелью.

Yet pure and bright from the Timeless was her birth,

И все же чистым и ясным было её рождение из Вневременного,

A lost world-rapture lingers in her eyes,

Утраченный мировой восторг продолжает сиять в её глазах,

Her moods are faces of the Infinite:

Её настроения это лики Бесконечного:

Beauty and happiness are her native right,

Красота и счастье её прирожденное право,

And endless Bliss is her eternal home.

А бесконечное Блаженство её вечный дом.

This now revealed its antique face of joy,

Теперь обнаружился древний лик её радости,

A sudden disclosure to the heart of grief

Внезапное открытие для страдающего сердца,

Tempting it to endure and long and hope.

Что искушает его всё выносить, стремиться и надеяться.

Even in changing worlds bereft of peace,

Даже в изменчивых мирах, где нет покоя,

In an air racked with sorrow and with fear

И в атмосфере, терзаемой скорбью и страхом

And while his feet trod on a soil unsafe,

Ступая по этой ненадежной земле,

He saw the image of a happier state.

Он видел образ более счастливого состояния.

In an architecture of hieratic Space

В архитектуре священного Пространства,

Circling and mounting towards creation's tops,

Спиралью поднимающегося к вершинам мироздания,

At a blue height which never was too high

В голубых высях, что никогда не бывают слишком высоки,

For warm communion between body and soul,

Ради теплого общения души и тела,

As far as heaven, as near as thought and hope,

Такое же далекое как небеса, но столь же близкое как мысль или надежда,

Glimmered the kingdom of a griefless life.

Сияло царство безгорестной жизни.

Above him in a new celestial vault

Над ним на новом неземном небосводе,

Other than the heavens beheld by mortal eyes,

Отличным от небес, что видят глаза смертных

As on a fretted ceiling of the gods,

Словно на лепном потолке богов,

An archipelago of laughter and fire,

Архипелагом смеха и огня,

Swam stars apart in a rippled sea of sky.

Плыли звезды в покрытом рябью океане неба.

Towered spirals, magic rings of vivid hue

Ввысь убегающие спирали, магические кольца живых красок

And gleaming spheres of strange felicity

И пылающие сферы непостижимого блаженства

Floated through distance like a symbol world.

Проплывали сквозь дали словно в каком-то символическом мире.

On the trouble and the toil they could not share,

Они не принимали участия в тяжёлом труде и бедах,

On the unhappiness they could not aid,

И не могли помочь несчастью,

Impervious to life's suffering, struggle, grief,

Невосприимчивые к страданию, борьбе и горю жизни,

Untarnished by its anger, gloom and hate,

Незапятнанные её мраком, гневом и ненавистью,

Unmoved, untouched, looked down great visioned planes

Неподвижные и не затрагиваемые ничем, смотрели вниз великие видящие планы,

Blissful for ever in their timeless right.

Блаженные навеки в своем вечном праве.

Absorbed in their own beauty and content,

Поглощённые своей собственною красотою и довольством,

Of their immortal gladness they live sure.

Они живут, уверенные в своей бессмертной радости.

Apart in their self-glory plunged, remote

Погружённые в своё собственное великолепие, отдалённые,

Burning they swam in a vague lucent haze,

Пылая, они плыли в смутной сияющей дымке,

An everlasting refuge of dream-light,

Вечным убежищем призрачного сна,

A nebula of the splendours of the gods

Туманностью великолепий богов,

Made from the musings of eternity.

Сотворённые глубокими медитациями вечности.

Almost unbelievable by human faith,

Почти невероятные для веры человека,

Hardly they seemed the stuff of things that are.

Они казались вещами едва ли реальными.

As through a magic television's glass

Как если бы через экран волшебного телевизора,

Outlined to some magnifying inner eye

Проявившись для какого-то увеличивающего внутреннего глаза,

They shone like images thrown from a far scene

Они сияли словно образы далекой сцены,

Too high and glad for mortal lids to seize.

Слишком высокие и радостные, чтобы их могли уловить смертные глаза.

But near and real to the longing heart

Но близкие и реальные для жаждущего сердца

And to the body's passionate thought and sense

И для страстной мысли и чувства тела

Are the hidden kingdoms of beatitude.

Скрытые Царства блаженства.

In some close unattained realm which yet we feel,

В каком-то закрытом, недостижимом царстве, которое мы всё же ощущаем,

Immune from the harsh clutch of Death and Time,

Свободные от жестокой хватки Времени и Смерти,

Escaping the search of sorrow and desire,

Избавленные от поиска страдания и желания,

In bright enchanted safe peripheries

В сияющих, чарующих, безопасных сферах,

For ever wallowing in bliss they lie.

Вечно купаясь в блаженстве, они живут.

In dream and trance and muse before our eyes,

Во сне и в трансе, в созерцании пред нашим глазами,

Across a subtle vision's inner field,

Пересекая внутреннюю сферу тонкого видения,

Wide rapturous landscapes fleeting from the sight,

Широкие восторженные пейзажи проплывали перед взглядом,

The figures of the perfect kingdom pass

Образы совершенного царства оставляли

And behind them leave a shining memory's trail.

За собой сияющий след памяти.

Imagined scenes or great eternal worlds,

Воображаемые сцены или великие вечные миры,

Dream-caught or sensed, they touch our hearts with their depths;

Схваченные во сне иль в чувстве, они касаются наших сердец своими глубинами;

Unreal-seeming, yet more real than life,

Кажущиеся нереальными и все же более реальные, чем жизнь,

Happier than happiness, truer than things true,

Более счастливые, чем само счастье, более истинные, чем вещи истинные,

If dreams these were or captured images,

Даже если бы это были просто сны или пленительные образы,

Dream's truth made false earth's vain realities.

Истина сна превращала в ложь тщетные реальности земли.

In a swift eternal moment fixed there live

Там живут неизменные в стремительном, вечном мгновении

Or ever recalled come back to longing eyes

Иль вечно призываемые вновь возникают перед жаждущим глазами,

Calm heavens of imperishable Light,

Спокойные небеса нетленного Света,

Illumined continents of violet peace,

Сияющие континенты фиолетового покоя,

Oceans and rivers of the mirth of God

Океаны и реки Божественной радости

And griefless countries under purple suns.

И безгорестные страны под пурпурными солнцами.

This, once a star of bright remote idea

То, что было однажды звездой яркой далёкой идеи

Or imagination's comet trail of dream,

Или следом грёзы, прочерченной кометой воображения,

Took now a close shape of reality.

Приняло теперь сокровенную форму реальности.

The gulf between dream-truth, earth-fact was crossed,

Была преодолена пропасть между грёзой-истиной и земным фактом,

The wonder-worlds of life were dreams no more;

Чудесные миры жизни больше не были снами;

His vision made all they unveiled its own:

Его виденье впитало все, что они ему раскрыли:

Their scenes, their happenings met his eyes and heart

Их сцены, их события встретили его глаза и сердце

And smote them with pure loveliness and bliss.

И захватили их своею чистою любовью и блаженством.

A breathless summit region drew his gaze

Неподвижный высочайший регион притягивал его взор,

Whose boundaries jutted into a sky of Self

Чьи границы уходили в небеса Единого

And dipped towards a strange ethereal base.

И погружались в неведомое бесплотное основание.

The quintessence glowed of Life's supreme delight.

Пылающая квинтэссенция высочайшего восторга Жизни.

On a spiritual and mysterious peak

На духовной, мистической вершине

Only a miracle's high transfiguring line

Только высокая, преобразующая грань чуда

Divided life from the formless Infinite

Отделяла жизнь от бесформенного Бесконечного

And sheltered Time against eternity.

И защищала Время от вечности.

Out of that formless stuff Time mints his shapes;

Из этого бесформенного материала Время чеканит свои формы;

The Eternal's quiet holds the cosmic act:

Покой Вечности несёт в себе космическое действие:

The protean images of the World-Force

Многоликие образы Мировой Силы

Have drawn the strength to be, the will to last

Извлекают энергию, чтобы существовать, волю, чтобы продолжаться

From a deep ocean of dynamic peace.

Из глубокого океана динамического покоя.

6Inverting the spirit's apex towards life,

Направив острие духа в направлении жизни,

She spends the plastic liberties of the One

Она растрачивает податливые вольности Единого,

To cast in acts the dreams of her caprice,

Чтобы бросить в действие грёзы своего каприза,

His wisdom's call steadies her careless feet,

Зов его мудрости придаёт устойчивость её беззаботным шагам,

He props her dance upon a rigid base,

Он устанавливает твёрдое основание для её танца,

His timeless still immutability

Его пребывающая вне времени, спокойная неподвижность

Must standardise her creation's miracle.

Должна упорядочить чудо её творения.

Out of the Void's unseeing energies

Из невидимых энергий Пустоты

Inventing the scene of a concrete universe,

Творя сцену конкретной вселенной,

By his thought she has fixed its paces, in its blind acts

Посредством его мысли она определяет свои шаги, в своих слепых действиях

She sees by flashes of his all-knowing Light.

Она видит благодаря проблескам его всезнающего Света.

At her will the inscrutable Supermind leans down

По её воле нисходит непостижимый Сверхразум,

To guide her force that feels but cannot know,

Чтобы направлять её силу, которая чувствует, но не может знать,

Its breath of power controls her restless seas

Дыхание его могущества управляет её беспокойными морями

And life obeys the governing Idea.

И жизнь подчиняется руководящей Идее.

At her will, led by a luminous Immanence

По её воле, направляемой просветлённым Сущим,

The hazardous experimenting Mind

Рискованный, экспериментирующий Ум

Pushes its way through obscure possibles

Прокладывает свой путь сквозь тёмные возможности,

Mid chance formations of an unknowing world.

Среди случайных форм неведомого мира.

Our human ignorance moves towards the Truth

Наше человеческое неведение движется в направлении Истины,

That Nescience may become omniscient,

Это Незнание может стать всезнанием,

Transmuted instincts shape to divine thoughts,

Преображенные инстинкты могут воплотиться в божественные мысли,

Thoughts house infallible immortal sight

Мысли вместить безупречное, бессмертное видение,

And Nature climb towards God's identity.

А Природа, восходя, стать Божественной.

The Master of the worlds self-made her slave

Властелин миров, по собственной воле делающий себя её рабом,

Is the executor of her fantasies:

Является исполнителем её фантазий:

She has canalised the seas of omnipotence;

Она направляет по назначенным каналам океаны всемогущества;

She has limited by her laws the Illimitable.

Своими законами она ограничивает Беспредельное.

The Immortal bound himself to do her works;

Сам Бессмертный обязался исполнять её работы;

He labours at the tasks her Ignorance sets,

Он трудиться над задачами, которые ставит её Неведение,

Hidden in the cape of our mortality.

Скрываясь за покровом нашей смертности.

The worlds, the forms her goddess fancy makes

Эти миры, эти формы, которые творит её божественная фантазия

Have lost their origin on unseen heights:

Берут свое начало на невидимых высотах:

Even severed, straying from their timeless source,

Даже отсечённые, отбившиеся от своего вечного источника,

Even deformed, obscure, accursed and fallen,-

Даже деформированные, тёмные, овратитетельные и падшие,

Since even fall has its perverted joy

Так как даже падение содержит в себе свою извращённую радость

And nothing she leaves out that serves delight,-

И ничего она не отбрасывает, что служит восторгу,

These too can to the peaks revert or here

Эти миры тоже могут обратиться к вершинам,

Cut out the sentence of the spirit's fall,

Отменить приговор духовного падения,

Recover their forfeited divinity.

И вернуть свою утраченную божественность.

At once caught in an eternal vision's sweep

В едином миге, схваченном в пространстве вечного видения,

He saw her pride and splendour of highborn zones

Он увидел блеск и великолепие её высоких сфер

And her regions crouching in the nether deeps.

И её регионы, пресмыкающиеся в нижних безднах.

Above was a monarchy of unfallen self,

Над ним сияло царство безупречного духа,

Beneath was the gloomy trance of the abyss,

Под ним развёрзся мрачный транс пучины,

An opposite pole or dim antipodes.

Противоположные полюса или смутные антиподы.

There were vasts of the glory of life's absolutes:

Там были просторы великолепия абсолютов жизни:

All laughed in a safe immortality

Всё смеялось в безопасности бессмертия

And an eternal childhood of the soul

И вечном детстве души

Before darkness came and pain and grief were born

Прежде, чем вторглась тьма и были рождены боль и горе,

Where all could dare to be themselves and one

Где всё смело быть самим собой и единым

And Wisdom played in sinless innocence

И Мудрость играла в безгрешной невинности

With naked Freedom in Truth's happy sun.

С обнажённой Свободой под счастливым солнцем Истины.

There were worlds of her laughter and dreadful irony,

Там были миры её смеха и ужасной иронии,

There were fields of her taste of toil and strife and tears;

Сферы её пристрастия к тяжкому труду, сраженью и слезам;

Her head lay on the breast of amorous Death,

Её голова покоилась на груди влюблённой Смерти,

Sleep imitated awhile extinction's peace.

Ненадолго уподобляя сон покою уничтожения.

The light of God she has parted from his dark

Свет Бога она отделила от его тьмы,

To test the savour of bare opposites.

Чтобы испытать остроту обнаженных противоположностей.

Here mingling in man's heart their tones and hues

Здесь, смешанные в сердце человека их тона и оттенки,

Have woven his being's mutable design,

Сплетают изменчивую картину его существа,

His life a forward-rippling stream in Time,

Его бурлящий, рвущийся вперёд поток жизни во Времени,

His nature's constant fixed mobility,

Постоянную, устойчивую подвижность его природы,

His soul a moving picture's changeful film,

Движущуюся картину изменчивого фильма его души,

His cosmos-chaos of personality.

Космос-хаос его личности.

The grand creatrix with her cryptic touch

Великая мастерица своим таинственным прикосновением,

Has turned to pathos and power being's self-dream,

Превратила в пафос и мощь грезу сушества о самом себе,

Made a passion-play of its fathomless mystery.

Сотворила страстную игру его непостижимой мистерии.

But here were worlds lifted half-way to heaven.

Но здесь были миры лишь наполпути вознесшиеся к небесам.

The Veil was there but not the Shadowy Wall;

Там был Занавес, но не Тёмная Стена;

In forms not too remote from human grasp

В формах, не слишком далеких от человеческого понимания

Some passion of the inviolate purity

Прорывалась какая-то страсть первозданной чистоты

Broke through, a ray of the original Bliss.

Луч изначального Блаженства.

Heaven's joys might have been earth's if earth were pure.

Радости небес могли бы принадлежать земле, если бы земля была чистой.

There could have reached our divinised sense and heart

Нашего обожествленного чувства и сердца смогли бы коснуться

Some natural felicity's bright extreme,

Сияющая крайность какого-то естественного блаженства,

Some thrill of Supernature's absolutes:

Какой-то трепет абсолютов Сверхприроды:

All strengths could laugh and sport on earth's hard roads

Все силы могли бы смеяться и резвиться на каменистых дорогах земли

And never feel her cruel edge of pain,

И никогда бы не ощущали её жестокой острой боли,

All love could play and nowhere Nature's shame.

Всецело любовь могла бы играть и нигде Природа не несла бы клеймо позора.

But she has stabled her dreams in Matter's courts

Но она поместила свои грёзы во дворы Материи

And still her doors are barred to things supreme.

И до сих пор её двери закрыты для божественных вещей.

These worlds could feel God's breath visiting their tops;

Эти миры могли ощущать дыханье Бога, посещающего их вершины;

Some glimmer of the Transcendent's hem was there.

Там был какой-то проблеск краешка Трансцендентного.

Across the white aeonic silences

Сквозь белые, вечные безмолвия

Immortal figures of embodied joy

Бессмертные фигуры воплощённой радости

Traversed wide spaces near to eternity's sleep.

Пересекали широкие пространства, соседствующие со сном вечности.

Pure mystic voices in beatitude's hush

Чистые, мистические голоса в тиши блаженства

Appealed to Love's immaculate sweetnesses,

Взывали к безупречной сладости Любви,

Calling his honeyed touch to thrill the worlds,

Умоляя, чтобы от её медового прикосновения затрепетали миры,

His blissful hands to seize on Nature's limbs,

Её руки блаженства овладели членами Природы,

His sweet intolerant might of union

Её сладостное, нетерпимое могущество единства

To take all beings into his saviour arms,

Приняло все существа в свои спасительные руки,

Drawing to his pity the rebel and the waif

Притягивая своим состраданием бродягу и бунтовщика,

To force on them the happiness they refuse.

Чтобы принудить их к счастью, от которого они отказываются.

A chant hymeneal to the unseen Divine,

Брачный гимн незримому Божественному,

A flaming rhapsody of white desire

Пылающая рапсодия чистой страсти

Lured an immortal music into the heart

Искушала бессмертную музыку в сердце

And woke the slumbering ear of ecstasy.

И пробуждала дремлющее ухо экстаза.

A purer, fierier sense had there its home,

Более чистое, более огненное чувство имело там свой дом,

A burning urge no earthly limbs can hold;

Пылающий порыв, который не могут вынести никакие земные члены;

One drew a large unburdened spacious breath

Там дышится широко, свободно и просторно

And the heart sped from beat to rapturous beat.

И сердце бьётся чаще от восторженных ударов.

The voice of Time sang of the Immortal's joy;

Голос Времени пел о радости Бессмертного;

An inspiration and a lyric cry,

Вдохновеньем и поэтическим криком

The moments came with ecstasy on their wings;

Проносились мгновения, неся экстаз на своих крыльях;

Beauty unimaginable moved heaven-bare

Там двигалась невообразимая божественно нагая красота,

Absolved from boundaries in the vasts of dream;

Свободная от границ в просторах грёз;

The cry of the Birds of Wonder called from the skies

Крик Птиц Чуда доносился с небес, обращённый

To the deathless people of the shores of Light.

К бессмертному народу берегов Света.

Creation leaped straight from the hands of God;

Творение внезапно возникало прямо под руками Бога;

Marvel and rapture wandered in the ways.

Там чудо и восторг бродили по дорогам.

Only to be was a supreme delight,

Высочайшим наслаждением было просто существовать,

Life was a happy laughter of the soul

Жизнь была счастливым смехом души

And Joy was king with Love for minister.

И Радость царствовала вместе со своей жрицею Любовью.

The spirit's luminousness was bodied there.

Сияние духа было воплощено там.

Life's contraries were lovers or natural friends

Противоречия жизни были любовниками или близкими друзьями,

And her extremes keen edges of harmony:

А её крайности острыми гранями гармонии:

Indulgence with a tender purity came

Терпимость приходила вместе с нежной чистотой

And nursed the god on her maternal breast:

И лелеяла бога на своей материнской груди:

There none was weak, so falsehood could not live;

Там не было никакой слабости, поэтому ложь там не могла жить;

Ignorance was a thin shade protecting light,

Неведенье там было тонкой тенью, защищающей свет,

Imagination the free-will of Truth,

Воображение свободной волей Истины,

Pleasure a candidate for heaven's fire;

А удовольствие претендентом на огонь небес;

The intellect was Beauty's worshipper,

Интеллект там поклонялся Красоте,

Strength was the slave of calm spiritual law,

Сила была рабыней спокойного, духовного закона,

Power laid its head upon the breasts of Bliss.

И Могущество возложило свою главу на грудь Блаженства.

There were summit-glories inconceivable,

Там жили непостижимые высочайшие великолепия,

Autonomies of Wisdom's still self-rule

Области спокойного самоуправления Мудрости

And high dependencies of her virgin sun,

И высокие вассалы её девственного солнца,

Illumined theocracies of the seeing soul

Просветлённые теократии видящей души,

Throned in the power of the Transcendent's ray.

Восседали на тронах в могуществе луча Трансцендентного.

A vision of grandeurs, a dream of magnitudes

Виденья великолепий, грёзы величий

In sun-bright kingdoms moved with regal gait:

Шествовали царственной поступью в солнечных царствах:

Assemblies, crowded senates of the gods,

Ассамблеи, заполненные сенатами богов,

Life's puissances reigned on seats of marble will,

Могущества Жизни царствовали на тронах мраморной воли,

High dominations and autocracies

Высокие владычества и самодержавия,

And laurelled strengths and armed imperative mights.

Увенчанные лаврами силы и вооруженные властные могущества.

All objects there were great and beautiful,

Все объекты там были велики и прекрасны,

All beings wore a royal stamp of power.

Все существа несли королевскую печать силы.

There sat the oligarchies of natural Law,

Там восседали олигархии природного Закона,

Proud violent heads served one calm monarch brow:

Гордые, неистовые головы служили одному спокойному, царственному челу:

All the soul's postures donned divinity.

Все состояния души воплощали божественность.

There met the ardent mutual intimacies

Там встречались пылкие взаимные сокровенности

Of mastery's joy and the joy of servitude

Радости господства и радости служения,

Imposed by Love on Love's heart that obeys

Навязанные Любовью покорному сердцу Любви,

And Love's body held beneath a rapturous yoke.

И телу Любви, удерживаемому под ярмом восторга.

All was a game of meeting kinglinesses.

Все было игрою встретившихся царственностей.

For worship lifts the worshipper's bowed strength

Ибо поклонение возносит склонившуюся силу поклоняющегося

Close to the god's pride and bliss his soul adores:

Ближе к божественному великолепию и блаженству, которые обожает его душа:

The ruler there is one with all he rules;

Правитель там един с теми, кем он управляет;

To him who serves with a free equal heart

Для того, кто служит со свободным, ровным сердцем,

Obedience is his princely training's school,

Подчинение королевская школа подготовки,

His nobility's coronet and privilege,

Венец его благородства и привилегия,

His faith is a high nature's idiom,

Его вера это язык его высокой природы,

His service a spiritual sovereignty.

Его служение духовная верховная власть.

There were realms where Knowledge joined creative Power

Там были царства, где Знание соединялось с творческою Силой

In her high home and made her all his own:

В её высоком доме и полностью овладевало ей:

The grand Illuminate seized her gleaming limbs

Великий Просветитель охватил её пылающие члены

And filled them with the passion of his ray

И наполнил их страстью своего луча,

Till all her body was its transparent house

Пока всё её тело не стало его прозрачным домом

And all her soul a counterpart of his soul.

А вся её душа частью его души.

Apotheosised, transfigured by wisdom's touch,

Обожествленные, преображённые прикосновеньем мудрости,

Her days became a luminous sacrifice;

Её дни превратились в сияющую жертву;

An immortal moth in happy and endless fire,

Бессмертным мотыльком в счастливом и бесконечном огне,

She burned in his sweet intolerable blaze.

Она горела в его сладостном и нестерпимом пламени.

A captive Life wedded her conqueror.

Плененная Жизнь обручилась со своим завоевателем.

In his wide sky she built her world anew;

В его просторном небе она заново построила свой мир;

She gave to mind's calm pace the motor's speed,

Она придала быстроту мотора спокойной поступи ума,

To thinking a need to live what the soul saw,

Мышлению нужду жить тем, что видела душа,

To living an impetus to know and see.

А жизни импульс знать и видеть.

His splendour grasped her, her puissance to him clung;

Его великолепие подхватило её, её могущество уцепилось за него;

She crowned the Idea a king in purple robes,

Она сделал Идею королевой в пурпурной мантии,

Put her magic serpent sceptre in Thought's grip,

Вложила свой волшебный, змееподобный скипетр в руку Мысли,

Made forms his inward vision's rhythmic shapes

Сотворила ритмические формы его внутреннего видения

And her acts the living body of his will.

И сделала свои действия живым телом его воли.

A flaming thunder, a creator flash,

Пылающий гром, творческая молния,

His victor Light rode on her deathless Force;

Его победный Свет оседлал её бессмертную Силу;

A centaur's mighty gallop bore the god.

Могучий галоп кентавра нес бога.

Life throned with mind, a double majesty.

Жизнь, восседающая на троне вместе с умом двойное величие.

Worlds were there of a happiness great and grave

Там были миры великого, торжественного счастья

And action tinged with dream, laughter with thought,

Действие, окрашенное мечтою, смех, наполненный мыслью,

And passion there could wait for its desire

И страсть могла там ожидать предмета своего желанья,

Until it heard the near approach of God.

Пока она не услышит рядом приближенье Бога.

Worlds were there of a childlike mirth and joy;

Там были миры детского веселья и радости;

A carefree youthfulness of mind and heart

Беззаботная юность ума и сердца

Found in the body a heavenly instrument;

Обнаружила в теле небесный инструмент;

It lit an aureate halo round desire

Она зажгла золотистый ореол вокруг желания

And freed the deified animal in the limbs

И освободила обожествленное животное в членах

To divine gambols of love and beauty and bliss.

Для божественных игр красоты, любви и блаженства.

On a radiant soil that gazed at heaven's smile

На сияющей почве, взирающей на улыбку небес

A swift life-impulse stinted not nor stopped:

Стремительный импульс жизни не прекращался и не сдерживал себя:

It knew not how to tire; happy were its tears.

Он не ведал усталости; счастливыми были его слёзы.

There work was play and play the only work,

Там работа была развлечением, а развлечение единственной работой,

The tasks of heaven a game of godlike might:

Задачи небес игрой божественного могущества:

A celestial bacchanal for ever pure,

Божественная вакханалия вечно чистая,

Unstayed by faintness as in mortal frames

Не сдерживаемая слабостью как в смертных формах,

Life was an eternity of rapture's moods:

Жизнь была вечностью настроений восторга:

Age never came, care never lined the face.

Старость никогда не наступала, и никогда забота не испещряла морщинами лицо.

Imposing on the safety of the stars

Навязывая безопасному движению звезд

A race and laughter of immortal strengths,

Стремительную гонку и смех бессмертных сил,

The nude god-children in their play-fields ran

Обнаженные божественные дети резвились на своих площадках для игр,

Smiting the winds with splendour and with speed;

Поднимая ветер великолепием и скоростью;

Of storm and sun they made companions,

Они делали товарищами своих игр шторм и солнце,

Sported with the white mane of tossing seas,

Носясь с белой гривой волнующихся океанов,

Slew distance trampled to death under their wheels

Убивали расстояния, истаптывая их до смерти под своими колесами

And wrestled in the arenas of their force.

И боролись на аренах своей силы.

Imperious in their radiance like the suns

Властные в своем сиянии как солнца,

They kindled heaven with the glory of their limbs

Они зажигали небеса великолепием своих тел,

Flung like a divine largess to the world.

Бросая как божественный дар миру.

A spell to force the heart to stark delight,

Чары, принуждающие сердце к абсолютному восторгу,

They carried the pride and mastery of their charm

Они несли великолепие и мастерство своего очарования

As if Life's banner on the roads of Space.

Как знамя Жизни на дорогах Пространства.

Ideas were luminous comrades of the soul;

Идеи были сияющими товарищами души;

Mind played with speech, cast javelins of thought,

Ум играл с речью, бросая копья мысли,

But needed not these instruments' toil to know;

Но не нуждался в этих инструментах тяжкого труда, чтобы знать;

Knowledge was Nature's pastime like the rest.

Знание, подобно отдыху, было развлечением Природы.

Investitured with the fresh heart's bright ray,

Наделённые ярким лучом чистого сердца,

An early God-instinct's child inheritors,

Дети-наследники первого Божественного инстинкта,

Tenants of the perpetuity of Time

Обитатели вечности Времени,

Still thrilling with the first creation's bliss,

Все ещё трепещущие блаженством первого творения,

They steeped existence in their youth of soul.

Они погрузили существование в юность своей души.

An exquisite and vehement tyranny,

Тонкая, страстная тирания,

The strong compulsion of their will to joy

Могучее принуждение их воли к радости

Poured smiling streams of happiness through the world.

Изливали на мир смеющиеся потоки счастья.

There reigned a breath of high immune content,

Там царило дыхание высокой, неуязвимой удовлетворенности,

A fortunate gait of days in tranquil air,

Счастливая поступь дней в безмятежной атмосфере,

A flood of universal love and peace.

Поток универсальной любви и покоя.

A sovereignty of tireless sweetness lived

Владычество неутомимимой сладости жило

Like a song of pleasure on the lips of Time.

Подобно песне удовольствия на устах Времени.

A large spontaneous order freed the will,

Широкий спонтанный порядок освободил волю,

A sun-frank winging of the soul to bliss,

Солнечный, открытый полёт души к блаженству,

The breadth and greatness of the unfettered act

Широта и величие свободного от оков действия,

And the swift fire-heart's golden liberty.

И золотая свобода стремительного огненного сердца.

There was no falsehood of soul-severance,

Там не существовало лжи отделенности души,

There came no crookedness of thought or word

Туда не доходило искажение мысли или слова,

To rob creation of its native truth;

Чтобы лишить творение его природной истины;

All was sincerity and natural force.

Все было искренностью и естественною силой.

There freedom was sole rule and highest law.

Там свобода была единственным правилом и высочайшим законом.

In a happy series climbed or plunged these worlds:

Счастливыми рядами восходили или нисходили эти миры:

In realms of curious beauty and surprise,

В царствах чудной красоты и неожиданности,

In fields of grandeur and of titan power,

В полях великолепия и титанического могущества

Life played at ease with her immense desires.

Жизнь непринужденно играла со своими бесконечными желаниями.

A thousand Edens she could build nor pause;

Тысячи Эдэмов она могла построить в один миг;

No bound was set to her greatness and to her grace

Не существовало никаких пределов для её величия и её грации

And to her heavenly variety.

И для её божественного многообразия.

Awake with a cry and stir of numberless souls,

Разбуженная криком и движением несметных душ,

Arisen from the breast of some deep Infinite,

Поднимающимся из груди какого-то глубокого Бесконечного,

Smiling like a new-born child at love and hope,

Улыбаясь словно новорожденное дитя любви и надежде,

In her nature housing the Immortal's power,

Храня в своей природе могущество Бессмертного,

In her bosom bearing the eternal Will,

Неся в своей груди вечную Волю,

No guide she needed but her luminous heart:

Она не нуждалась в чьём-либо водительстве, кроме своего сияющего сердца:

No fall debased the godhead of her steps,

Никакое паденье не могло унизить божественность её шагов,

No alien Night had come to blind her eyes.

И никакая враждебная ночь не могла ослепить её очи.

There was no use for grudging ring or fence;

Там не нужны были ритуальные круги или ограждения;

Each act was a perfection and a joy.

Каждое действие было совершенством и радостью.

Abandoned to her rapid fancy's moods

Предоставленная быстрой перемене настроений своей фантазии

And the rich coloured riot of her mind,

И роскошному многоцветному бунту своего ума,

Initiate of divine and mighty dreams,

Посвященная в божественные могучие грезы,

Magician builder of unnumbered forms

Волшебный строитель неисчислимых форм,

Exploring the measures of the rhythms of God,

Исследующий измерения ритмов Бога,

At will she wove her wizard wonder-dance,

По своему усмотрению она сплетала свой колдовской, чудесный танец,

A Dionysian goddess of delight,

Дионисийская богиня восторга,

A Bacchant of creative ecstasy.

Вакханка творческого экстаза.

This world of bliss he saw and felt its call,

Этот мир блаженства он увидел и ощутил его призыв,

But found no way to enter into its joy;

Но не нашёл пути, чтобы войти в его радость;

Across the conscious gulf there was no bridge.

Через бездну в сознании не было моста.

A darker air encircled still his soul

Более темная атмосфера еще окружала его душу,

Tied to an image of unquiet life.

Привязанная к образу суетной жизни.

In spite of yearning mind and longing sense,

Несмотря на устремленный ум и страстно жаждущее чувство,

To a sad Thought by grey experience formed

Для печальной Мысли, сформированной серым опытом,

And a vision dimmed by care and sorrow and sleep

И для виденья, затуманенного заботой, страданием и сном

All this seemed only a bright desirable dream

Все это казалось только яркой желанной грёзой,

Conceived in a longing distance by the heart

Которую вообразило в тоскующей дали сердце человека,

Of one who walks in the shadow of earth-pain.

Бредущего во мраке земной боли.

Although he once had felt the Eternal's clasp,

Хотя однажды он ощутил объятия Вечного,

Too near to suffering worlds his nature lived,

Слишком близко к мирам страдания жила его природа,

And where he stood were entrances of Night.

И там, где он стоял, были открыты врата Ночи.

Hardly, too close beset by the world's care,

Едва ли может, эта, слишком поглощённая тревогами мира,

Can the dense mould in which we have been made

Плотная форма, в которой мы были воплощены,

Return sheer joy to joy, pure light to light.

Ответить совершенной радостью на радость и чистым светом на свет.

For its tormented will to think and live

Так как её измученная воля жить и думать,

First to a mingled pain and pleasure woke

Сначала пробудилась к смешению удовольствия и боли

And still it keeps the habit of its birth:

И все еще хранит привычку своего рожденья:

A dire duality is our way to be.

Ужасная двойственность вот наш способ бытия.

In the crude beginnings of this mortal world

В грубом начале этого смертного мира

Life was not nor mind's play nor heart's desire.

Жизнь представляла собой не игру ума и не желание в сердце.

When earth was built in the unconscious Void

Когда земля была сотворена в этой несознательной Пустоте

And nothing was save a material scene,

И ничего не существовало кроме материальной сцены,

Identified with sea and sky and stone

Отождествленные с морями, небом и камнями

Her young gods yearned for the release of souls

Её юные боги стремились освободить души,

Asleep in objects, vague, inanimate.

Что спали в предметах, смутные и неживые.

In that desolate grandeur, in that beauty bare,

В этом необитаемом великолепии, в этой обнаженной красоте,

In the deaf stillness, mid the unheeded sounds,

В глухом безмолвии, средь звуков, которые никто не слышал,

Heavy was the uncommunicated load

Тяжко было никем неразделяемое бремя

Of Godhead in a world that had no needs;

Бога в мире, который не имел никаких нужд;

For none was there to feel or to receive.

Ибо там не было никого, кто мог бы чувствовать и воспринимать.

This solid mass which brooked no throb of sense

Эта твёрдая масса, лишённая трепета чувства

Could not contain their vast creative urge:

Не могла сдержать их широкий, творческий порыв:

Immersed no more in Matter's harmony,

Не поглощённый больше гармонией Материи,

The Spirit lost its statuesque repose.

Дух утратил свой застывший покой.

In the uncaring trance it groped for sight,

В безразличном трансе он ощупью искал зрение,

Passioned for the movements of a conscious heart,

Страстно желал движений сознательного сердца,

Famishing for speech and thought and joy and love,

Жаждал речи, мысли, радости и любви

In the dumb insensitive wheeling day and night

В немом, бесчувственном круговращении дня и ночи,

Hungered for the beat of yearning and response.

Томился по вибрации сочувствия и отклика.

The poised inconscience shaken with a touch,

Прикосновение потревожило устойчивое несознание,

The intuitive Silence trembling with a name,

Интуитивное Безмолвие затрепетало именем,

They cried to Life to invade the senseless mould

Они призвали Жизнь войти в бесчувственную материю

And in brute forms awake divinity.

И в грубых формах пробудить божественность.

A voice was heard on the mute rolling globe,

Чей-то голос зазвучал на немом вращающемся земном шаре,

A murmur moaned in the unlistening Void.

И чей-то шёпот простонал в безмолвной Пустоте.

A being seemed to breathe where once was none:

Какое-то существо, казалось, начало дышать там, где только что никого не было:

Something pent up in dead insentient depths,

Что-то, запертое в мертвых, бесчувственных глубинах,

Denied conscious existence, lost to joy,

Отрицающее сознательное существование, потерянное для радости,

Turned as if one asleep since dateless time.

Вдруг повернулось, как если бы спало с незапамятных времен.

Aware of its own buried reality,

Осознавая свою собственную, похороненную реальность,

Remembering its forgotten self and right,

Вспоминая свое забытое я и право,

It yearned to know, to aspire, to enjoy, to live.

Оно жаждало знать, стремиться, радоваться и жить.

Life heard the call and left her native light.

Жизнь услышала этот призыв и покинула свой родной свет.

Overflowing from her bright magnificent plane

Изливаясь со своего сияющего, великолепного плана,

On the rigid coil and sprawl of mortal Space,

На жесткую спираль и протяженность смертного Пространства,

Here too the gracious great-winged Angel poured

Здесь также милосердный ширококрылый Ангел пролил

Her splendour and her swiftness and her bliss,

Своё великолепие, свою стремительность и блаженство,

Hoping to fill a fair new world with joy.

Надеясь наполнить этот абсолютно новый мир радостью.

As comes a goddess to a mortal's breast

Подобно богине, которая приходит к душе смертного

And fills his days with her celestial clasp,

И наполняет его дни своими божественными объятиями,

She stooped to make her home in transient shapes;

Она снизошла, чтобы сотворить себе дом в преходящих формах;

In Matter's womb she cast the Immortal's fire,

В лоне Материи она зажгла огонь Бессмертного,

In the unfeeling Vast woke thought and hope,

В бесчувственной Пустоте пробудила мысль и надежду,

Smote with her charm and beauty flesh and nerve

Поразила своим очарованием и красотою плоть и нервы

And forced delight on earth's insensible frame.

И навязала восторг бесчувственной земной форме.

Alive and clad with trees and herbs and flowers

Ожив и облачившись в деревья, цветы и травы,

Earth's great brown body smiled towards the skies,

Великое коричневое тело Земли улыбнулось небесам,

Azure replied to azure in the sea's laugh;

Небесная лазурь ответила лазури в смехе моря;

New sentient creatures filled the unseen depths,

Новые чувствующие существа наполнили невидимые глубины,

Life's glory and swiftness ran in the beauty of beasts,

Великолепие и сладость Жизни затрепетали в красоте животных,

Man dared and thought and met with his soul the world.

Человек рискнул и начал думать, и встретил своей душою мир.

But while the magic breath was on its way ,

Но в то время, как волшебное дыханье прокладывало себе путь,

Before her gifts could reach our prisoned hearts,

Прежде чем её дары смогли достичь наших пленённых сердец,

A dark ambiguous Presence questioned all.

Тёмное, неясное Присутствие подвергло всё сомнению.

The secret Will that robes itself with Night

Тайная Воля, которая облачает себя в Ночь

And offers to spirit the ordeal of the flesh,

И предлагает духу тяжкое испытание плотью,

Imposed a mystic mask of death and pain.

Навязала мистическую маску смерти и боли.

Interned now in the slow and suffering years

Захваченный теперь этими медленными, страдающими годами,

Sojourns the winged and wonderful wayfarer

Временно живет крылатый, чудесный странник

And can no more recall her happier state,

И не может вновь призвать её более счастливое состояние,

But must obey the inert Inconscient's law,

Но вынужден подчиняться закону инертного Несознательного,

Insensible foundation of a world

Этой бесчувственной основе мира,

In which blind limits are on beauty laid

Где слепые границы наложены на красоту

And sorrow and joy as struggling comrades live.

А печаль и радость живут как борющиеся товарищи.

A dim and dreadful muteness fell on her:

Неясная, ужасная немота опустилась на неё:

Abolished was her subtle mighty spirit

Был уничтожен её могучий, тонкий дух

And slain her boon of child-god happiness,

И убито её благословенное счастье ребенка-бога,

And all her glory into littleness turned

И все её великолепие обратилось в малость,

And all her sweetness into a maimed desire.

А вся её сладость в увечное желание.

To feed death with her works is here life's doom.

Кормить своими творениями смерть вот здесь удел жизни.

So veiled was her immortality that she seemed,

Так завуалировано было её бессмертие, что она казалась,

Inflicting consciousness on unconscious things,

Навязывая сознание несознательным вещам,

An episode in an eternal death,

Каким-то эпизодом в вечной смерти,

A myth of being that must for ever cease.

Мифом о бытии, которое должно вечно прекращаться.

Such was the evil mystery of her change.

Такова была злая мистерия её перемены.

End of Canto Three

Конец третьей песни.