19.06

Сегодня очередной солнечный день, чёртово лето. В моей квартирке на первом этаже всегда тень, конечно, и это единственное моё спасение. Чем солнечнее день, тем сильнее у меня разливается желчь. А в пасмурные дни просто хочется в гроб мне, впрочем, всегда туда хочется. Когда было по-другому. В солнечные дни я мог вытянуть себя на поверхность, зажечь надежду Время то прошло, у меня осталась лишь одна реальность моё подполье.

Мне не с кем поговорить. Во мне редко просыпается такая нужда, но если уж появляется, то тут уж хрен что сделаешь. Не то, чтобы не с кем: могу открыть телефонную книгу (вернее, конечно, список контактов в телефоне) и угадать, кто из этих людей не забыл о моём существовании, но мне не нужно говорить о погоде: мне нужен разговор по душам. И избегаю я этих разговоров по двум причинам: из соображений гуманизма (содержимое моей души лучше извлекать на стену, а не на живое существо), и чтобы больше не привязываться ни к кому. С семьёй мне стыдно общаться. С остальными, правда, тоже, но хуй с ними Перед семьёй я чувствую себя виноватым страшно. Поэтому стараюсь звонить пореже. Как можно реже.

Я вообще трус страшный. Было дело, некоторые восхищались моей храбростью. Херня это всё, у меня просто совсем другие страхи, чем у других людей. Я не боюсь за свою жизнь, потому что тягощусь ею, я не боюсь потерять имущество, потому что у меня фактически его нет, я не боюсь потерять близких здесь уже пояснять не надо Не боюсь осуждения от не близких мне людей а таких почти всё человечество. Не боюсь тюрьмы, не боюсь побоев и угроз, не боюсь сдохнуть в канаве после стопки боярышника Впрочем, я уже повторяюсь.

Зато я боюсь смотреть людям в глаза. Когда-то я мог это делать хотя бы иногда, и даже весьма нагло, но сейчас я потерял этот навык безвозвратно. Совесть нечистая это да. Так я сам эту совесть и пачкаю, и не стираю, и так и живу с дерьмом в голове. Сказать, что я думаю, мне тоже страшно, - но теперь это не проблема, ведь я привык уже ничего не думать.

Такие вот у меня различия с окружающими. Мне раньше говорили, что я созрел психологически рано: мол, в чём-то серьёзнее сверстников, а к чему-то, наоборот, отношусь налегке. И я сам даже так думал: вот, мол, они ещё дети почти, а я взрослый Теперь-то я уверен, что я просто-напросто долбоёб. И беда моя не в том, что я долбоёб меня только они и окружают, а то, что я долбоёб особенный.

Вас заебала, наверное, эта мантра про особенности. Меня тоже. Давайте, однако, взглянем на вещи трезво: станет ли обычный человек весь день пролеживать в съёмной квартире из-под бабки, почти ничем не занимаясь, и живя за родительские деньги (от сдачи другой квартиры в другом городе, угу)? Я подозреваю, что нет. Нет, даже так поставим вопрос: может ли нормальный человек, мучась таким положением дел, ничего не предпринимать? Ведь я знаю, что всё-таки есть немало на свете господ, мне завидующих, которые мечтали бы жить, как я, но я таки к ним не отношусь, ведь меня уже блевать тянет от окружающего, но всё-таки, сука, я ничего не делаю! Это прекрасно, я привык существовать, катаясь на эмоциональных качелях: только раньше поводы как-то появлялись из реальной жизни, а сейчас у меня есть 3 темы для рефлексии: моё нынешнее состояние, моё состояние в случайные моменты моей жизни, которые мне припоминаются, и ещё политика. Моя нынешняя цель, без шуток, не сделать солнышко и не укатить в дурку раньше времени.

Тут мы плавно, хоть и незапланированно, переходим к причине всех этих излияний: я предполагаю, что разговоры с моими выдуманными читателями это гораздо лучше, чем разговоры с выдуманными собеседниками, хотя финал, давайте признаем, один и тот же. Впрочем, прибегать к этому средству я буду не просто для выливания содержимого моего сгнившего мозга, но только в случае, если захочу поделиться какими-то невероятными впечатлениями. Ведь я очень усердно ищу впечатления, хоть и неэффективно, в отличие от остальных. Я никогда не искал легких путей. Я конченый, господа, и если вы читаете эту хуйню, вы должны навсегда уяснить себе это.

Вот и расскажу то, что было со мной вчера. Эта история даже хороша как вводная: во-первых, чтобы вы сразу уяснили, какая я мразь, во-вторых, чтобы закрепили, насколько я конченая мразь. Даже хочется приукрасить и опубликовать где-нибудь, чтобы посмотреть, как у моего подъезда собирается толпа с битами: мне же так не хватает впечатлений

Дело было вечером дождливого дня. За такие дни я лето прощаю, особенно к вечеру, если выглядывает красное утомившееся солнце, а косые лучи его так тепло отражаются на капельках воды на траве и листьях Я не могу весь день сидеть в четырех стенах, особенно с моим образом жизни: почти всегда, в любую погоду, я выхожу вечером куда-то бродить либо посидеть в самом неприметном месте. Привычка гулять по вечерам шла не просто из времён, когда у меня была учёба и работа: она родилась из какого-то страха перед огромным количеством этих весёлых беззаботных людей, из страха помешать им своею неприкаянностью и мрачной рожей. Наверное, это не столь уж из ряда вон выходящее чувство для подростка, зато теперь-то у меня этого страха нет, теперь я рад только скорчить пострашнее ебало, чтобы вон той парочке вечер испоганить, да только уж слишком я хорошо знаю, что никого я в этой толпе совершенно не интересую. В общем, привычка выходить незадолго до восхода солнца осталась до сих пор.

Из тех же времён восходит и ещё одна моя привычка, которая кажется мне уже менее безобидной: гулять во всяких ебенях, забираться подальше от этих грёбаных людишек. Я, наверное, не сделаю большого открытия в психологии, сказав, что если в 16 лет проводить время, не танцуя с девушками на дискотеках, а отбиваясь от собак в камышах, это не приведёт ни к чему хорошему. Я этот этап своей жизни, к слову, пережил довольно успешно, но чем дальше я рвался, тем более колючек подцеплял. Но как-нибудь потом об этом.

Перейдём, наконец, к вечеру 18 июня. Я, как всегда, взял бутылку Балтики-9 и, подбирая спокойное место для посиделок в одиночестве, выбрал в качестве оного крышу нашего дома, вход на которую благодаря раздолбайству УК был всегда открыт.

Поднявшись на чердак, я услышал громкие голоса и мерзкий подростковый смех - наверняка это были ПТУшники с шараги неподалёку. Я люблю, когда смеются дети, - это моя слабость. Бухих мужиков могу терпеть, если они не орут мне ночью в окно, но от подростков меня, господа, дико трясёт. Да ты небось сам так ржал, - возразите вы, а я скажу, что, когда я об этом задумываюсь, меня лишь больше трясёт от этого. Ведь тут всё-таки есть повод повозмущаться: я был таким же тупым, как эти ПТУшники, понимаешь, а с девушкой на крыше мне бухать не приходилось. Ага, завидую. Смешно? А я кому только нынче не завидую. От того во мне желчи много, что я слишком много завидовал всегда. Злой я и болезненно-гордый человек. Но можете надо мной посмеяться, хули я вам сделаю-то. Зато злобы стало только больше.

Но в тот раз меня сковала какая-то дикая злость. Я встал и зачем-то начал вслушиваться. Самый громкий, зычный голос начал рассказывать какую-то охерительно интересную историю про то, как они с Павликом застряли в лесу на утлом тазу. Раскрепощенные девицы похохотали и повизжали, и я тихонько похихикал вместе с ними. Похихикал-похихикал, да взял кровельный лист рядом и аккуратно перекрыл им выход на крышу изнутри.

Тут надо пояснить. Несколько лет назад крышу начинали перекладывать. Поперекладывали пару месяцев, да на капитальный ремонт отложили. Затем кто-то придумал этот лист вкладывать между балками на чердаке, чтобы на крышу всякие не лазали. Работало это плохо, я сам быстро сообразил, как его снять. Только снаружи, в состоянии опьянения, это было совсем нетривиальной задачей.

Несколько минут я постоял, послушал ребят. История про лес и таз закончилась хэппи-эндом, и я даже порадовался за пацанов. Затем какая-то девушка начала громко у всех спрашивать про шарики, Давайте надуем шарики, и я, честное слово, умилился. Я постоял с грустной улыбкой, по правому глазу прошла слеза. Хорошие ребята, - подумал я и ушёл, не открыв, разумеется, вход.

У меня так поднялось настроение от моей выходки, что я решил пить пиво дома, а не идти гулять, хоть вечер обещал быть прекрасным. Наверное, зря. Уже когда стемнело, меня вдруг замучала совесть: как я мог пропустить столь чудесный вечер? Но в отыгрыш я открыл нараспашку окно и жадно тянул свежий воздух из защитной решётки. С открытым окном спать и лёг.

Проснулся я от множества криков. Была половина первого ночи, дул очень прохладный ветер. Я поднялся в своей грязной постели, железная сетка под кроватью тяжело заскрипела. Наверху выли, в садике под окном стрекотали сверчки, но понемногу я стал различать болезненные стоны, которые раздавались совсем рядом. Я выглянул в окно.

На разбитом асфальте, прямо напротив моей квартиры, неподвижно сидел, согнув ноги, человек. По голосу стонавшего я понял, что это был парень. Вздохнув, я накинул куртку и вышел на улицу, включив фонарик на телефоне. Паренёк лет 18 с характерной черноватой, хоть и не слишком выделявшейся внешностью, инстинктивно прикрылся руками от света.

- Что случилось? сухо спросил я. Вместо ответа он показал на крышу, откуда по-прежнему доносились крики.

- Упал? он закивал. Понятно. Что сломал?

- Не знаю - пробормотал он. Не могу встать

- Значит, ногу, - ответил я и подошёл к нему. Мне приходилось иметь дело с переломами, так что помощь моя пришлась кстати. Юнец сломал обе ноги, одну в бедре, вторую в голени. Я аккуратно уложил его на лавочку возле подъезда хоть на ней не было спинки, она была достаточно длинной.

- А она? спросил он и указал куда-то в темноту. Я поискал фонариком, и то, что я там увидел, совсем испортило мне настроение. В луже крови лицом вверх, немного повернувшись одним боком, лежала рыжая девушка того же возраста.

Стараясь не смотреть на кровавое мессиво возле головы, я присел, схватился за руку с обломанными наманикюренными ногтями и попытался нащупать пульс. Как и ожидал, пульс не нащупал, ибо его уже не было. На душе стало тоскливо и паршиво. Я бросил руку и посмотрел на милое лицо девушки.

- Господи ты боже мой, - услышал я причитания бабы Гали, моей соседки напротив и традиционной контроллёрши состояния квартиры. Что стряслось-то? она стояла на крыльце подъезда и смотрела то на парня, то на тело девушки.

- Догулялись, - сухо ответил я, встал и подошёл к ней.

- Ты, что-ли, Алексей? удивилась она. Ну, хоть какой-то от тебя толк. Что ж делать-то теперь?

- Вызывайте скорую, а я посмотрю, что там на крыше, - ответил я и пошёл подниматься наверх. В темноте, пусть и с фонариком, я с трудом отодвинул заслон и крикнул оставшимся:

- Давайте сюда, пока не поубивались все!

Зазвенела кровля, захлюпали лужи, и притихшие ребята стали возвращаться на чердак.

- Что случилось-то? спросил я у первых, кто вернулся.

- Лиза шарики надувала, скользко после дождя было, вот она начала падать. А Вадик её пытался втащить обратно Мы хотели позвать на помощь, а тут закрыто.

Хорошо, что было темно и никто не видел, как я сдерживаюсь от смеха, а то получилось бы неловко. Но, получается, это не связано с моей выходкой, - пронеслось у меня в голове. Значит, я и не виноват.

Когда я вернулся вниз, мне опять пришлось выслушивать причитания бабы Гали, стоявшей над телом несчастной:

- Да это ж Лиза Рубина! обратилась она ко мне. Я ж её маму вот такой ещё помню, и её саму совсем маленькой!.. Они когда-то в нашем дворе жили, мы семьями дружили Такая хорошая девочка, Лизонька, отличница, умница, ласковая, негулящая Господи, прости, что ж такое-то?..

- А если б гулящая была? вдруг спросил я.

- Что? непонимающе спросила старуха, с изумлением оторвавшись от своего монолога.

- Ну, а если б двоечница была и гулящая, - спросил я, - было б всё равно?

Она посмотрела на меня уже с испугом, а не с изумлением.

- Да ну тебя! крестясь, закричала она. Ну сгинь отсюда!

Я был бы не против, но в это время как раз подъехали машины, и мне пришлось помочь с погрузкой пострадавшего и тела. Как только я перестал быть нужен, я, не дожидаясь отправления машин, пошёл спать.

Но как только я лёг на кровать, я понял, что теперь уже не смогу уснуть. Слишком много мыслей лезло в голову, а дурная привычка выхаживать мысли (тоже дурные, как правило) заставила меня выхаживать туда-сюда по комнате в сумраке, который мне обеспечивал подъездный фонарь. Хорошо, что я живу на первом этаже, иначе соседи снизу устроили бы мне крестовый поход или просто тёмную.

Осаждали меня с разных фронтов. У меня не выходило забыть милое лицо девочки, тем более, что я вспомнил, что видел его раньше: рыжие волосы, веснушки, аккуратные губы Интересно, какого цвета были глаза? Я не успел заметить, а раньше я ведь видел её раньше, но какое мне было дело, если и обращал внимание, то бесился, как на всех её ровесников, - мне не было никакого дела до этого. Но теперь этот вопрос вдруг стал чертовски важен. У рыжих редко бывают карие глаза, чаще всего зелёные или голубые, бывают серые Наверное, были голубые.

Да какая, нахуй, разница! - чуть ли не вслух закричал я. Малолетка набухалась, поскользнулась и ёбнулась с крыши. Что ж теперь, всему свету помирать!?

Но я понимал, нутром своим понимал (и понятие это, подымалось в сознание, в мозг), что разница есть, и что не о всём мире речь, а о мне лично. Даже не столько о ней, сколько о мне. Виновен я или нет? Потому что если невиновен, то всё это цепь случайностей, произвол жизни; если виновен, мы становимся в одной плоскость, а в этой плоскости грехи дурной девочки-подростка, который по пьяни решил понадувать шарики на крыше, становятся плохо заметными по сравнению с грехами зрелого мужика-дегенерата. Ведь встанет вопрос: кто должен был жить, и я не мог уже однозначно решить его в свою пользу. Нет, мог, - нужно было мобилизовать всю свою жестокость, всю озлобленность, видеть себя загнанным в угол волком, - и я этой терапией и занимался сейчас, как занимался часто и раньше.

Но я проигрывал в этой душевной схватке. Ведь и здесь я кое о чём умолчал, кое о чём слукавил. Страшный враг вновь поднялся во мне это были моя сентиментальность и моя разбухшая, как печень у алкаша, совесть.