Были трудные времена, хлеба не хватало. Сам бы я годы протянул, но деток жалко. Поэтому единственным выходом было стать не на долгое время наемником, а конкретней караванщиком. Старики говорили, что дорога эта спокойная, Лумо, мой суровый напарник из Вийбурга, лет сорока шести, и вовсе бурчал: "За десять зим - одна стычка с воришками".
Но в тот раз... Караван двигался по необычайно темному участку леса. Тени шевелились, шорохи преследовали. Весь путь чудилось, что кто-то провожает тебя взглядом из чащи, кусты тряслись без ветра, птицы молчали. Веки слипались, но расслабиться было нельзя. Каждую секунду чувствовал себя на прицеле. Задумаешься на миг - и глаза тут же рисуют чушь: то человек в два роста обычного, то деревья, корчащиеся как чудища из кошмаров, то в глазах темнеет от накатившей дурноты.
Нас было три повозки по два человека, да конное сопровождение - восемь. Итого четырнадцать голов. Я сидел в повозке с Лумо. Об остальных сильно ничего не знал, лишь то, что парни были молоды. Приходилось то и дело их одергивать, учить азам обращения с оружием.
Впереди ехал наш старший охранник, ветеран. Вид его спины, прямая осанка в седле говорили сами за себя - человек бывалый, не раз хлебнувший крови и пота. Он вдруг резко осадил коня, замер, уставившись в черноту леса.
Караван остановился.
Гробовая тишина. Только сердце колотилось в ушах. Ветеран медленно положил руку на меч. Я чувствовал, как напрягся Лумо рядом, чувствовал ледяной страх, поползший по всему отряду. Рука ветерана молнией рванула клинок из ножен! Мы были начеку - оружие вскинули почти синхронно.
С веток медленно падали листья. Не на землю, а в липкую, ненасытную грязь, затягивавшую их без следа. Глаза впивались в темноту, выхватывая лишь неясные очертания.
Раздался легкий, едва уловимый свист...
И тут же - резкий свист стрел с флангов, дикий вопль толпы! Трое наших рухнули сразу, сраженные в спину. Я пригнулся за щитом, почувствовал глухие удары - пару стрел принял на себя. Из кустов выскочил один из нападавших, пытаясь наскочить на щит. Я рванул вверх, переваливая его через край, и всадил клинок сверху вниз, прямо под ключицу. Лумо не отставал - его тяжелый меч мелькнул дважды, и двое бандитов уже корчились в грязи.
В отряде началась паника, но ее перекрыл громовой голос командира:
- Все к центру! Щиты в круг! Спешиться!
Его голос, как удар хлыста, вернул хоть тень порядка. Даже нападавшие на миг замешкались. Сам командир был как демон: меч сверкал, срубая врагов, конь под ним скакал юрко, как испуганная мышь, от одного очага боя к другому. Он был стержнем, знаменем.
Мы сбились в тесный круг, щиты к щитам. Стрелы забарабанили по дереву и железу, но стена держалась. И тут - из чащи вывалилось что-то огромное, похожее на тролля, но двигавшееся как кошка. Оно влетело в нашу стену, сбив с ног двух юнцов. Лумо рванулся, отшвырнул чудовище прочь, но было поздно. Тролль, с диким хрипом, схватил головы парней и с чудовищной силой стукнул лбами! Раздался жуткий хруст. Тела издохли.
Казалось, их бесконечный поток. Наши ряды таяли. Крики за спиной - оглянувшись, я увидел, как еще двое пали, сраженные в спину. Ряды заметно поредели. Еще один залп - и рядом с Лумо рухнул молодой парень, хрипя и хватаясь за стрелу в горле. Нас оставалось пятеро, отбивающихся в проклятом круге. Стена трещала, под ногами хлюпала темная, липкая жижа крови. На нас двигалось человек шесть, когда командир на своем боевом коне, как таран, врубился в их неуклюжий строй. Меч его сверкал, кружась как колесо телеги, оставляя за собой сломанные черепа и отрубленные конечности.
Он развернул коня лицом к лесу... и вдруг содрогнулся. Стрела торчала из его груди, чуть левее сердца. Он покачнулся, но не упал. Поднял взгляд, залитый кровью, и взметнул меч:
- В атаку! - прохрипел он, и голос его был полон последней ярости.
Что-то внутри нас прорвалось. Мы рванули вперед, как затравленные звери, превратившиеся в хищников. Круг разомкнулся, и мы прошлись по остаткам разбойников, рубя, коля, топча. Темная кровь лилась ручьями, смешиваясь с грязью.
Последний враг рухнул. Тишина навалилась внезапно, густая, звенящая, перебиваемая только хрипами раненых да нашим тяжелым, рваным дыханием. Мы стояли среди тел - своих и чужих, в лужах запекшейся крови. Адреналин отступил, оставив усталость во всем теле и пустоту. Глядя на искалеченные тела юнцов и на бездыханного командира, лежащего лицом в грязь со стрелой в груди, я не чувствовал ни чести, ни легкости победы. Только ледяную тяжесть выживания и горький вопрос: чем я теперь лучше тех, кто на нас напал?