Восход Голубого

(1979-1981)

...это было в те годы, когда
слово "голубой" еще означало
только цвет...

В уснувшем доме
желтые минуты,
как листья
падают с часов.
Каких-то призрачных весов
самодовлеющие путы
все взвешивают,
все размеряют,
задумчиво слова роняют,
в непогрешимость веря их,
и благородством глаз пустых
любое слово
оправдают;
чем дальше,
тем сильней сжимают
мне сердце
в пальцах неживых.

***

Голубое взошло 5-го августа в 4 часа утра,
когда не осталось уже ни малейшей надежды
на его появление.

Голубое взошло со всей определенностью озарения,
ему присущей.

Первыми восход его увидели:

+ четыре старые вороны, готовившиеся к смерти;
+ безымянная скала на восточном побережии Африки;
+ бесчисленное множество раков-отшельников;
+ восемь волнистых попугаев;
+ памятник Н. В. Гоголю в Москве.

Все, что до того времени было красным, желтым,
зеленым, фиолетовым, коричневым, черным,
серо-буро-малиновым с крапинкой и без,
терракотовым, грязным и бесцветным -
стало голубым. Единственным, кто сохранил тогда
свою индивидуальность, оказался старый черный
кобель, которого все происходящее оставило
совершенно равнодушным.

В 5 ч. 11 мин. голубыми стали воздух, земля и огонь.

В 6 ч. 23 мин. - ошибки молодости, зрелости и старости.

В 7 ч. 01 мин. голубыми стали абстрактные понятия -
такие, как вечность и бесконечность.

Голубое стояло в зените и светилось от счастья.

***

Далеко,
    далеко,
         далеко -
слышишь -
капли стекают по стеклам
и звенят на асфальте легко.
Далеко,
в исчезающе-блеклом
замирают, пыля,
тополя
и земля
тлея в дыме прогорклом
как всегда
начинает с нуля.

Далеко,
    далеко,
         далеко
нас зовут чьи-то милые лица,
кто-то издали машет рукой,
и с любой
пролетающей птицей
по крупице
уходит покой.

Будто крылья
летят над тобой
одинокие нежные руки -
и тревожно:
застыв за стеной,
ловишь ты незаметные звуки,
и часы -
в одуряющем стуке -
бьют со скуки
тринадцатый бой...

Далеко,
    далеко,
         далеко
звон сочится по стеклам в испуге,
еле слышно плывет над землей,
робко тянет тебя
за собой,
    за собой,
        за собой -

далеко.

***

Тихим шорохом ночным
в дом заходит темнота,
в лапах черного кота
вьет ужом
алмазный дым.

Бьют часы.
Толпа минут
выбегает из дверей -
будто стадо дикарей
бьют в ладоши
и поют,
будто
стая воробьев
оседают на ветвях;
на обглоданных полях
ищет падаль воронье.

Отворяется окно -
самочинно, не спросясь,
и врывается, кружась,
разноцветное кино -
кто-то просит закурить
и в усмешке морщит рот,
кто-то тянет и жует -
все забыть
и все
простить.

Бьют опять.
Который час?
Ноль пятнадцать на моих.
Словно телеобъектив
смотрит выпученный глаз.
Словно горе-детектив
одураченно сопит,
напомажен и завит,
прост, как правда,
но красив.

Наплевав на петухов
пляшут ведьмы с чернотой,
соблазняя наготой
простоватых дураков.
И в смятеньи
дураки
чешут лысину сильней,
ожидая, что под ней -
вдруг зачешутся мозги?

...в дом заходит темнота,
тянет сон из-под ресниц.
Захлебнулось пенье птиц
в лапах черного кота.

***

Жизнь Голубого была размеренной, спокойной и
вполне соответствующей его миссии.

Просыпалось оно в половине шестого утра,
завтракало в восемь, между завтраком и обедом  -
голубело. Любило, чтобы утром вокруг него
летали птицы и крыльями разгоняли ночной туман.
Любило, также, ловить по утрам кайф на удочку.
Играло в домино с самим собой, поскольку больше
было не с кем. Легко обижалось на неумные шутки,
но легко и отходило.

За свою жизнь сделало немало добрых дел:
накормило голодных, обогрело холодных, утешило
страждущих; детям надарило игрушек, голубых,
как баклажаны.

В день тридцатилетия само себя поздравило с
юбилеем, изрядно выпило и из голубого чуть было
не стало темно-лиловым, однако вовремя
опомнилось. По прошествии некоторого времени
женилось и родило немало отличных здоровых
детей, впоследствии неизвестно куда девшихся
(их до сих пор ищут с фонарями).

Иногда Голубому становилось одиноко, и тогда
оно уходило, запиралось на ключ и плакало,
уткнувшись в подушку.

В возрасте сорока пяти лет Голубое всеобщим и
тайным голосованием было единогласно избрано
почетным членом Академии Голубиных наук при
Центральной голубятне; этим была отмечена его
огромная общественно-политическая деятельность
в области голубизны. Также, за неимением иной,
ему была вручена медаль 'Спасение утопающих',
которой оно впоследствии очень гордилось и даже
повесило ее на Великую Китайскую стенку среди
прочих трофеев.

На склоне лет любимым занятием Голубого стало
разведение в декоративных целях незабудок,
васильков, колокольчиков, ирисов, а также
голубики. Выращенные цветы охотно дарило всем
желающим; не любило только, когда их рвали без
спросу.

***

Гудят шаги по мостовой,
мелькают лица,
осенней черною листвой
кружатся птицы.

В седой ночи,
в мельканьи дня
глядят немые
глаза пустые
на меня,
глаза пустые.

Глаза пустые, как лицо
актриски томной,
глаза пустые, как кольцо
из меди темной,

глаза, убитые лицом,
и налитые
тяжелой кровью, как свинцом -
глаза пустые.

Проходят мимо, как во сне
чужие тени
камнями скользкими на дне
душевной лени;

летят машины по кольцу,
швыряя брызги -
вода стекает по лицу
под злые визги -

я ухожу.
Я весь продрог.
Не гнутся пальцы.
Я вам оставлю пару строк
здесь - на асфальте.

И - будто листья на снегу -
слова глухие:

 - Глаза пустые...
не могу...
глаза пустые...

***

Снежные улицы...
Черные ветки...

Все уже было.

Было.
И Осень жмурится,
и несется, как сумасшедшая курица,
поземка зеленая...

Слушайте,
слушайте улицы,
слушайте города,
слушайте камни над темной водою,
слушай погасшая в небе звезда,
слушайте все, кто когда-то ходил
под этой звездою,

и вы, ребята,
ублюдки урбанизации,
язвой в желудке цивилизации -
как сказал бы (ты тоже слушай, Володя) -
кошельками рты раскошелив
и (добавлю от себя)
носами заткнувши ушные щели:

слушайте,
слушайте,
как капля за каплей
по желобу прыгает дождь,
за окоченевшими стеклами
снова холодная морось ночная...

Все это банально.
Избито. Я знаю.

И все ж.
От этого ведь никуда не уйдешь,
не спрячешься, не сунешь голову под подушку,
не разобьешь в кабацком угаре, как винную кружку,
не выговоришь,
не выхаркаешь натужно...

И все ж -
послушайте,
ну зачем их там зажигают?
Неужели это кому-нибудь нужно?..

Прощальное слово
конца прошлого века

Честь имею...
Имею честь...

Наплевать мне,
что с нами станется -
чай, не хуже, чем уже есть.

На оранжевом небе вечернем
проплывают альты и смычки,
в нашем городе каменно-древнем
день устало снимает очки.
Нам мансарды и мезонины
посылают последний привет -
там другие играют невинно.
Там тепло.
Но нас там -
нет.

Запылают,
как свечки, и рухнут
наши гордые города,
тротуаров артерии взбухнут,
хлынет с неба святая вода -

наплевать.

Не смотрите с укором.
Будьте раз хоть самою собой -
не царицею
и не рабой.

Вот и все.

Не смотрите с укором.

Осень...

Просинь,
пожелтевшая и опавшая просинь,
в аллеях дымящая горько.
Сбросим,
сбросим
руки, оторванные от глаз -
сбросим,
губы, оторванные от Вас -
сбросим...

И останется
в первозданном виде своем -
осень,
в изначальном смысле своем -
осень,

уходящая,
исчезающая -
поднимает глаза,
мимолетно
рукою коснувшись щеки...

***

И наступил день смерти Голубого.

Умерло оно тихо и незаметно. На похоронах
присутствовали:

+ сослуживцы покойного;
+ друзья покойного;
+ горстка любопытных.

Была произнесена короткая прощальная речь,
выслушанная с большим вниманием. Плакали мало  -
сказалась усталость и опустошенность.

За неимением могилы, памятника и прочих
похоронных аксессуаров, эпитафия была вырезана
прямо на любимом облаке покойного, которое было
затем отбуксировано к городскому кладбищу, где
и по сей день выставляется для всеобщего
обозрения с 8 ч. утра и до 7 ч. вечера. Перерыв
на обед - с часу до двух.

(редакция 2006 г.)