Картер Ник
Кровавая баня на Черном море

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  
   Картер Ник 244
  
   Кровавая баня на Черном море
  
   Оригинальное название Black Sea Bloodbath
  
  
  
  
  
   Я крутил ручку радио, пока не поймал активную частоту, на которой звучала английская речь. Я вклинился в эфир:
  
  — Говорит Ник Картер. Я агент американской разведки. Вызываю аэропорт Хитроу. Прием.
  
  Секунду спустя динамик ожил: — Послушай, парень, серьезно. Ты хоть понимаешь, что за такие шуточки по радио можно влететь в крупные неприятности? Прием.
  
  Я горько рассмеялся. Я истекал кровью, всё тело было в синяках, легкие горели — пара ребер точно была сломана, а одно, возможно, даже пробило легкое. Левый глаз почти ничего не видел. За этот день я убил столько людей, что окончательно сбился со счета.
  
  Парень на радио был прав. У меня действительно могли быть крупные неприятности.
  
  
  
   ПЕРВАЯ ГЛАВА
  
  Очередь из трех или четырех выстрелов. Звук был суше и резче, чем у обычных 9-мм патронов «Парабеллум», стандартных для современных пистолетов-пулеметов. Так мог звучать только боеприпас .30 калибра с бутылочным горлышком — патрон Маузера, выпущенный из «метлы» в версии Schnellfeuer, способной вести автоматический огонь.
  
  И я знал только одного человека, который до сих пор таскал этот почтенный старый автомат — полковник Мохаммед Ахмед Рафик, кровожадный лидер спецотряда ООП. Рафик и его люди, казалось, наслаждались взрывами школ и убийствами детей: массовая бойня была их стихией, и чем страшнее, тем лучше. Он был там, за укрытием, вместе со своими боевиками и по меньшей мере полдюжиной террористов из ИРА. Они стреляли сквозь клубящийся туман Ла-Манша, окутавший заброшенный кинотеатр в пригороде Лондона, пытаясь спровоцировать меня и вычислить мою позицию.
  
  Мои пальцы судорожно сжали ореховую рукоять «Люгера» с глубокой насечкой. Вся моя душа требовала ответить огнем, но я сдерживался. Один лишний звук — и два десятка стволов изрешетят мое тело.
  
  Я беззвучно наклонился и снял кеды. Тротуар был мокрым и холодным, носки мгновенно пропитались ледяной влагой. Я мог стоять на краю пятидесятифутового колодца или у стены здания — в этой серой массе не было видно ни зги. Где-то там, вероятно, с противоположной стороны от Рафика, находился Пол Хадсон из британской разведки (SIS) с группой агентов и бойцами элитного «Летучего отряда» Скотланд-Ярда. Если бы Хадсон потерял хладнокровие и начал палить по Рафику, я бы оказался в перекрестном огне. Прямо сейчас любая страховая компания сочла бы меня крайне безнадежным клиентом.
  
  Пробираясь вперед, я гадал: понимает ли Айрис Флэннери — американка, собиравшая деньги для ИРА якобы на нужды вдов и сирот, а на деле покупавшая советскую взрывчатку у ООП, — что неизбежно произойдет этой ночью? Она затаилась где-то там в тумане рядом с Рафиком. Рано или поздно начнется настоящая стрельба, и трупов будет больше, чем она сможет вынести... если сама останется жива.
  
  Хадсон обнаружил место встречи несколько недель назад. Каналы разведки передали в AX сведения о контакте Флэннери. SIS и AX преследовали общие цели, хоть и с разных сторон: я должен был ликвидировать Рафика, а британцы — арестовать или уничтожить подрывников из ИРА. Обе службы молчаливо согласились, что судьба девицы — это исключительно её проблема. Как говорится, сама постелила — самой и спать.
  
  Я попытался сориентироваться. Судя по планам и аэроснимкам, как далеко я отошел от стены у главных ворот? Сколько еще до недостроенной стены из бетонных блоков, за которой затаились люди Хадсона?
  
  У меня не было выбора, кроме как медленно и тихо идти вперед. «Вильгельмина» — так я называл свой «Люгер» — была прижата к туловищу. В кино пистолет держат на вытянутой руке, как саблю, но в жизни это лишь упрощает задачу противнику: один резкий удар или пинок — и твое запястье сломано. Если кто-то захочет забрать мою «Вильгельмину», он получит сначала девять экспансивных пуль, а затем еще восемь, если я успею сменить магазин.
  
  — Картер? Ты ведь там, не так ли? — голос полковника Рафика разрезал тишину.
  
  Я продолжал двигаться.
  
  — Картер? Ник Картер?! Или, может, предпочитаешь, чтобы тебя называли «Киллмастер»?
  
  Короткая очередь из «Маузера» прошла так близко, что я услышал свист пуль над головой.
  
  — Как поживает эта свинья, фашистский мясник Хоук? Жаль, ты не успеешь передать ему мой привет. Ты труп, Киллмастер!
  
  Рафик рассмеялся. Его голос, искаженный туманом, метался, словно вой банши над одинокой могилой.
  
  Я почувствовал перемену в воздухе прежде, чем увидел её. Резкий холодок на правой щеке. Ветер!
  
  Осторожность стала непозволительной роскошью. Ветер с Ла-Манша разгонял туман. Через мгновение место бойни станет видимым, и я превращусь в отличную мишень. Я взглянул вверх — сквозь рваные облака проглянула луна. И я побежал.
  
  — Это он! Картер! Валите его! — заорал Рафик.
  
  Грохот автоматов поглотил эхо. Пули в медной оболочке начали рвать асфальт у моих ног. Очередной порыв ветра обнажил стену из бетонных блоков. Хадсон вскочил, ведя огонь из пистолета-пулемета «Стэн» одной рукой, и отчаянно замахал мне другой.
  
  Пришло время заговорить «Вильгельмине». Я непринужденно выстрелил через левое плечо в сторону позиции Рафика. На бегу я потерял сцепление с мокрым асфальтом и поскользнулся. До стены оставалось пятнадцать футов, когда я упал. Не имея времени подняться, я перекатился, опустошил магазин «Люгера» в сторону врага, вскочил и последним рывком долетел до укрытия. Засунув пистолет за пояс, я ухватился за край бетонных блоков и перемахнул через стену. Пули превращали бетон в пыль прямо под моими руками.
  
  Я сполз по стене рядом с Хадсоном и наконец-то смог глубоко вздохнуть. Руки дрожали, я сжал их в кулаки. — Ты в порядке, Ник? — Черт, — я выдавил смешок. — Я в полном порядке.
  
  Я стащил мокрые носки, выудил туфли из задних карманов и обулся. Присев рядом с Хадсоном, я вогнал в «Вильгельмину» свежий магазин, дернул затвор и прошептал: — Возвращаясь к твоему вопросу, который ты задал пятнадцать минут назад... Это точно Рафик. Я узнал оружие, голос и его манеру.
  
  — Понял, — Хадсон обернулся к своим людям. — Дарлингтон, бери свою группу и обходи по правому флангу! Пембрук — на левый! И следите за той «ничейной землей», откуда только что прибежал наш американский друг — там нет укрытий на протяжении двадцати пяти ярдов.
  
  Молодые люди в бронежилетах скрылись в темноте. Мы с Хадсоном остались вдвоем за стеной. Позиция Рафика снова ожила. Когда последние клочья тумана рассеялись, я увидел, как сержант Пембрук попал под очередь. Пули прошили ему ноги ниже жилета, и он сложился пополам.
  
  Я сорвался с места. — Куда тебя к черту несет, Ник?! — крикнул Хадсон.
  
  Но люди Пембрука остались без лидера, а я не привык, чтобы другие парни подставлялись за меня. Я рванул через открытое пространство. Свинец визжал вокруг, как комары в жаркую ночь. — Пошли! Вперед, мужики! — заорал я отряду Пембрука. Единственным шансом достать Рафика была лобовая атака.
  
  Позиция Рафика находилась за грудой полусгнивших мешков с песком. Один из бойцов за моей спиной крикнул: «Берегитесь, сэр!», и я успел рухнуть на мокрый асфальт прежде, чем рванула его граната. После взрыва мы снова вскочили. Автоматы Рафика на секунду смолкли, и я первым ворвался на его позиции.
  
  Я ударом ноги отбросил ствол чешского «Скорпиона», а затем из «Вильгельмины» всадил две пули в лицо боевика ООП. «Летучий отряд» был уже за моей спиной. Началась яростная рукопашная.
  
  Я ударил левой ногой боевика, бросившегося на меня; каблук вогнал его нос прямо в мозг. Справа возникли еще двое. Моя правая рука по дуге впечаталась в челюсть первого. Развернувшись в боевой стойке, я нанес мощный удар левой ногой ему в грудь, затем правой. Когда он согнулся, мой локоть обрушился на его затылок.
  
  Второй нападал с ножом Ферберна-Сайкса. Я уклонился, и «Вильгельмина» в моей руке превратилась в кастет — мушка вспорола ему щеку, вызвав фонтан крови. Колено в пах, и я закрепил результат двумя пулями в грудь.
  
  Наконец я увидел Рафика, девицу Флэннери и еще пятерых человек. Они бежали к дальнему съемочному павильону. Если они забаррикадируются там, начнется долгая осада с кучей жертв, либо Рафик выторгует себе дипломатическую неприкосновенность и улетит. Я не мог этого допустить.
  
  Люди Дарлингтона и Хадсона уже добивали последних палестинцев. Я крикнул: «Отряд Пембрука... За мной!». Перехватив трофейный MAC-11 с глушителем, я бросился в погоню.
  
  Рафик и его люди остановились в двадцати ярдах от павильона. Я махнул рукой своим, и мы замедлились. Стрельба стихла. Рафик знал, что я здесь только ради него. Внезапно он, двое ирландцев и девушка бросились к зданию под прямым углом, а оставшиеся боевики ООП и ИРА развернулись в цепь, прижимая автоматы к бедрам. Они решили отдать свои жизни, чтобы дать командиру уйти.
  
  Луна ярко освещала влажный асфальт. Как стрелки в вестерне, вооруженные люди с обеих сторон медленно сближались. Электричество смерти буквально искрило в воздухе. — Ты безумец! — донесся крик Хадсона издалека.
  
  Я смотрел в глаза главному террористу. Его губы обнажили зубы в предсмертном оскале. Мы открыли огонь одновременно. Две рваные линии людей поливали друг друга свинцом.
  
  Двое моих парней упали. MAC-11 в моих руках опустел, и я отшвырнул его, оставшись только с верной «Вильгельминой». Беспорядочная стрельба была бессмысленна. Я поднял пистолет, как на соревнованиях — вытянув руку и тщательно прицелившись.
  
  Первая пуля угодила лидеру отряда в щеку. Он умер стоя. Остальные довернули стволы на меня. В этот момент время для меня словно замедлилось. Я просто стоял, расставив ноги, левая рука в кармане, правая полностью вытянута. Вторая пуля вошла точно в грудь следующему противнику. Но 9-мм патрон коварен: человек может быть смертельно ранен, но простоять еще достаточно долго, чтобы выстрелить в ответ. Пришлось добавить. Третий выстрел в шею перебил позвоночник.
  
  Четвертый раунд — высокий парень из ИРА в низко надвинутой шляпе. Он стрелял с колена из «Узи». Я почувствовал жгучую боль в бедре, но успел нажать на спуск. Его пистолет-пулемет звякнул об асфальт, а сам он повалился навзничь, закрывая лицо руками.
  
  Я повел стволом дальше. Остался один — совсем молодой парень из ИРА. Он бросил автомат и полез под коричневый пиджак. Вытащил револьвер и держал его на опущенной руке. Я опустил «Люгер».
  
  Он начал идти ко мне. Я двинулся навстречу. Мы читали мысли друг друга по глазам. Ему было от силы лет двадцать. В руках у него был старый «Кольт» .38 калибра. Мы остановились в десяти метрах друг от друга. Медленно, почти синхронно, мы подняли оружие на уровень глаз. Парень едва заметно кивнул. Я ответил тем же.
  
  Мы выстрелили одновременно. Его пуля оцарапала мне левое плечо — промах. Мой выстрел был точен: раздробив грудину, пуля вошла прямо в сердце.
  
  Я опустил «Вильгельмину». Слышны были шаги бегущих ко мне людей Хадсона. Я подошел к мертвому мальчишке, сунул пистолет за пояс и закурил сигарету с золотым ободком. Если бы не эти проклятые годы, что нас разделяли, он вполне мог бы быть моим сыном.
  
  Мы с Хадсоном сидели на заднем сиденье черного «Ягуара». Красный свет мигалки на крыше ритмично окрашивал поле боя, которое мы только что покинули. В руках у нас был обжигающий кофе из пенопластовых стаканчиков.
  
  Молодой капрал из «Летучего отряда» — один из немногих выживших — подбежал к машине и протянул Хадсону записку. Парень отдал честь, Хадсон ответил тем же, но капрал не опустил руку, пока я не кивнул ему лично. Только после этого он ушел.
  
  Хадсон пробежал глазами текст и повернулся ко мне: — Похоже, Рафика придется оставить на наше попечение, старина. Твой босс, Хоук, уже в Лондоне и требует немедленной встречи на одной из наших явок. В записке стоит гриф «Совершенно секретно».
  
  Я вернулся к своему кофе. Даже «самый секретный» Хоук мог подождать, пока душ, врач и чистая одежда не заставят меня снова почувствовать себя человеком.
  
  
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  Мои волосы еще не просохли после душа. Часы показывали почти половину третьего утра, когда я спустился по ступеням отеля, поднял воротник плаща, защищаясь от вновь сгущающегося тумана, и зашагал по сырому тротуару к распахнутой дверце «Ягуара». Хадсон сидел на заднем сиденье в той же позе, в какой я оставил его час назад, разве что его испачканный кровью макинтош сменился новым, точно таким же. Я скользнул внутрь. Шофер захлопнул дверь, обежал машину, сел за руль и завел мотор.
  
  — Готов? — спросил Хадсон. — Вези меня к моему лидеру, — усмехнулся я, хотя на самом деле мне меньше всего на свете хотелось сейчас видеть Хоука или кого-то еще.
  
  Водитель мастерски пробирался по закоулкам, ни разу не застряв даже на желтом свете светофора. Мы остановились перед таунхаусом. От тротуара его отделяла черная кованая ограда, а три каменные ступени вели к тяжелой двери с латунными номерами и массивным полированным молотком. Выходя, я заметил, что номера на «Ягуаре» уже сменились — шофер незаметно щелкнул тумблером на приборной панели мгновением раньше.
  
  Я заглянул в салон. Хадсон даже не шелохнулся. — А ты разве не идешь? — спросил я. — Боюсь, нет, Ник. Если мы всё же поймаем нашего общего друга с «Маузером», я передам ему от тебя привет, не сомневайся.
  
  Хадсон протянул руку, я пожал её и поднялся по ступеням. Я только хотел потянуться к дверному молотку, но в этом не было нужды. Дворецкого официального вида с характерной выпуклостью под левой подмышкой туго застегнутого фрака уже открывал дверь. — Сюда, сэр, пожалуйста.
  
  Мне хотелось ответить, что в этом деле мало «приятного», но я промолчал. Мы прошли по длинному коридору, освещенному стилизованными под старину газовыми рожками, в которых теперь горели маленькие матовые лампочки. Пол был устлан искусно сработанным восточным ковром с золотисто-фиолетовым узором. Ковер был настолько старым и плотным, что швы между стыками дорожек были почти неразличимы.
  
  Я почувствовал запах ядовитой сигары Хоука еще до того, как дворецкий открыл дверь кабинета. Глава AX сидел за столом. Даже в кресле его мощная фигура напоминала кирпичную кладку, а разворот широких плеч буквально кричал: «Не связывайся со мной!». Ему уже несколько лет как перевалило за шестьдесят, и то, что он умудрялся выживать, постоянно находясь в облаке собственного сигарного дыма, казалось чудом.
  
  Хоук наклонился над обтянутым кожей старинным столом, стряхнул пепел и внимательно посмотрел на меня. — Это может стать самой важной работой в моей карьере разведчика, — произнес он. Он всегда так говорил. Помолчав, он добавил: — Закрой дверь.
  
  Я повиновался, подошел к креслу напротив и сел. — Если ты потерпишь неудачу... — Хоук перекатил сигару из одного угла рта в другой. Я ждал завершения фразы. — Если ты провалишься, весь европейский континент охватит смертоносное безумие, затем жгучая лихорадка и мучительная смерть. Та же участь постигнет большую часть Азии. Кто-нибудь из тех, кто не привык разбираться, в чем дело, обязательно нажмет на «красную кнопку». А так как это не будет скоординированной атакой, начнется массовый запуск ракет в ответ. Наши компьютеры говорят, что жизнь на планете прекратится. Мы можем даже сбить Землю с орбиты и отправить её прямиком к Солнцу.
  
  Он сделал паузу, оценивая эффект. — Я сообщил Полу Хадсону из SIS, что ты устал, и предложил отложить встречу до утра. Достаточно ли того, что я сказал, чтобы ты немного взбодрил свои нервы?
  
  Я закурил свою сигарету с золотым ободком, начиная дымовую контратаку. — И что же вы хотите от меня на этот раз? — Ликвидировать блестящего, но сумасшедшего биохимика. Хорст Манфред Рауфманн, доктор философии Берлинского университета, выпуск 1929 года. Личный советник Адольфа Гитлера по вопросам бактериологической войны с 1941 года и до самого конца. Потом его перехватили Советы, и с тех пор он работал на них в Крыму. Он не так стар, как ты думаешь — получил докторскую степень в семнадцать лет.
  
  — Рауфманн, должно быть, гений с таким послужным списком, — заметил я. — Но почему он так важен именно сейчас? Почему его не ликвидировали годы назад? Это какое-то новое открытие? — Именно так, — Хоук глухо простонал, его сигара погасла. — Два месяца назад мы узнали, что Рауфманн сделал три вещи. Во-первых, он открыл чрезвычайно мощный воздушно-капельный вирус. Он поражает кору головного мозга и вызывает аномальный гормональный дисбаланс, превращая человека в то, что обыватели называют маньяком-убийцей. Этот дисбаланс так разгоняет метаболизм, что через считанные часы жертва сгорает от жесточайшей лихорадки. Во-вторых, мы узнали, что Рауфманн не поладил со своими хозяевами из КГБ. Мы решили, что это удачный момент, чтобы завербовать его или ликвидировать. Но не успели. И в-третьих, выяснилось, что все эти годы Рауфманн был членом тайного общества бывших офицеров СС. Эта группа часто меняла названия и базировалась в Латинской Америке.
  
  Хоук снова раскурил сигарету. — Рауфманн бежал за границу, в Турцию. Наши источники в нацистском движении «Четвертого рейха» сообщили, что его собирались вывезти четыре дня назад. Но КГБ дышал ему в затылок, и мы, как и нацисты, упустили его. Он должен был встретиться со связными где-то в Стамбуле, но по пути попал в странную аварию. Его машина столкнулась с повозкой цыган. Те доставили его в больницу под Стамбулом. Там ему оказали помощь (у него была шишка на голове) и отпустили еще до того, как мы успели скоординироваться с турецкой разведкой. Когда Рауфманн выписывался, санитар заметил, что он буквально распотрошил сиденья в своей машине, обыскивая её. Санитар немного понимал по-немецки и расслышал, как Рауфманн проклинал цыган за то, что они его обокрали.
  
  У меня возникло нехорошее предчувствие. — Цыгане украли вирус? — Именно. И это единственная рабочая версия. Тем временем мы вышли на след Рауфманна: его машину нашли еще более развороченной, а одного известного нацистского агента обнаружили в той же больнице — он пытался получить описание цыганки, которая привезла Рауфманна. Мы проверили таможенную декларацию доктора: при пересечении границы он указал небольшую шкатулку с жемчугом, которую назвал «семейной реликвией». У него всё еще оставались деньги, чтобы заплатить за лечение. Что ты об этом думаешь?
  
  — Липкие пальцы, очевидно, — ответил я. — «Добрый самаритянин» не упустил случая поживиться. Теперь у девчонки-воровки есть флакон.
  
  — И это не всё. Русские всё еще преследуют Рауфманна и, вероятно, знают про цыганку. Турецкая разведка нашла одного из нацистских друзей доктора с выпущенными кишками. Мы предполагаем, что это дело рук русских — сначала заставили парня заговорить, — Хоук выбросил окурок и закурил новую сигару. — Итак, твоя задача: найти Рауфманна и ликвидировать его. Попутно найти цыганку и забрать флакон с вирусом.
  
  — А как насчет формул и записей? — У Рауфманна единственная копия. Он не оставил бы их русским. Но ему позарез нужен этот флакон — и чтобы не дать КГБ провести химический анализ, и для собственных целей. Нацисты никогда не любили коммунистов, и наоборот. Готов поспорить, что после того, как Рауфманн испытает вирус на Америке или Британии, следующей целью станет Советский Союз. Если русские получат образец, они смогут создать антидот. Твоя миссия сложная, — Хоук встал, опираясь на стол. — Ликвидировать Рауфманна, забрать документы и оригинальный флакон, уклониться от КГБ и нацистов, а затем выйти в точку рандеву на аэродроме в Югославии, который мы используем для секретных операций. Ты должен лично доставить материалы в Лондон. Наши ученые проанализируют их и нейтрализуют содержимое флакона. У нас нет стратегического интереса в создании этого оружия для себя, но нам нужен антидот. И мы должны понимать, в каком направлении вел исследования Рауфманн. Гормональное воздействие — это радикальный и крайне опасный подход.
  
  Хоук достал из ящика стола папку из манильской бумаги и пододвинул её мне. На папке не было никаких пометок — ни красных звезд, ни грифов «Top Secret». Внутри была карта с координатами югославского аэродрома, фотография доктора Рауфманна (на вид ему было около шестидесяти), копия таможенной декларации и фото красивой темноволосой и темноглазой девушки лет двадцати.
  
  Хоук заметил, как я задержал взгляд на последнем снимке. — Её зовут Кемалла Бокра. Она одна из лучших сотрудников турецкой разведки и отлично знает цыганскую среду. Она будет твоим связным и помощником. Постарайся избавиться от неё, только если это станет единственным способом добраться до Рауфманна. Туркам не обязательно знать всё лишнее. Запомни детали и верни мне папку. Да, и еще... — Да? — Тебе понадобится пароль для опознания. Мы решили использовать кое-что, что тебе понравится, учитывая твою страсть к оружию. Сэм Кольт когда-то сочинил небольшое стихотворение и отправил его другу вместе с револьвером в середине прошлого века. Ты должен сказать: «Не бойся никого, неважно, какого он размера...»
  
  — «...в минуту опасности, — перебил я, — позови меня, и я всех уравняю».
  
  Хоук рассмеялся. — Краткая история твоей жизни, не так ли, Ник?
  
  В этом было больше правды, чем шутки. Особенно учитывая моё тревожное предчувствие: эта миссия вполне могла стать для меня последней главой.
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  В Стамбуле приближалось время обеда. Самолет заходил на посадку, и стюардесса попросила нас оставаться на своих местах до полной остановки лайнера. Я просил Хоука держать меня в курсе того, как продвигается преследование полковника Рафика. Невозможно было переоценить важность задания, которое Хоук дал мне сейчас, но в глубине души я всё еще хотел достать Рафика и, как ни странно, злился, что новая миссия лишила меня этой возможности.
  
  Я закрыл глаза и, казалось, всё еще видел солнечные блики на поверхности Мраморного моря, когда мы подлетали к южной оконечности Босфора. На востоке лежала Азия, на западе — сравнительно небольшая европейская часть современного Стамбула. Было странно осознавать, что события, способные вызвать последний Армагеддон, разворачиваются именно здесь — в резиденции Османской империи, а за столетия до неё — Восточной Римской империи. Стамбул с самого рассвета цивилизации был синонимом интриг и неутолимой жажды власти, будь то на страницах учебников истории или в шпионских романах. Где-то в закоулках памяти всплыл образ Марлен Дитрих и песня об этом городе.
  
  Я открыл глаза, когда шины взвизгнули о поверхность взлетно-посадочной полосы, а рев двигателей на реверсе возвестил о начале торможения. Машинально я расстегнул ремень безопасности и переложил кофр с камерой с соседнего пустого сиденья к себе на колени. Существует множество способов пронести огнестрельное оружие через металлодетекторы, и тот, которым я воспользовался на этот раз, был одним из самых надежных и проверенных временем. Если бы «Вильгельмину», мой «Люгер», или Хьюго — мой тонкий, как карандаш, стилет — обнаружили здесь, в дружественной стране, где я работал вместе с союзниками, это вызвало бы лишь бурю неловкости у таможенников, которую мои турецкие контакты легко бы уладили.
  
  Паспорт был наготове, но он не понадобился. У трапа меня ждала Кемалла Бокра. Имя Кемаль или женское Кемалла стало популярным в Турции с 1938 года, после смерти Кемаля Ататюрка — буквально «отца турок». До его реформ, начатых за пять-десять лет до смерти, турки не носили фамилий, и это имя было предложено в честь его неустанного труда на благо народа.
  
  Пока я шел к ней через толпу, закуривая сигарету, мне вспомнилось, что Ататюрк также считался одним из самых заядлых курильщиков в истории. Что ж, никто не идеален.
  
  Было немного глупо произносить кодовую фразу такой женщине, как Кемалла, но я постарался, чтобы она прозвучала как можно небрежнее: — Не бойся никого, неважно, какого он роста...
  
  Она улыбнулась теплой улыбкой, осветившей всё её лицо, и ответила: — В минуту опасности позови меня, и я всех уравняю. — Рад, что с формальностями покончено, Кемалла. Я... — Я знаю, — перебила она. — Вы Ник Картер. Вам не нужно возиться с таможней или паспортным контролем. Просто следуйте за мной. Ваш багаж — полетная сумка и кейс — будут доставлены прямиком в отель.
  
  Я был впечатлен её тщательностью и прямо сказал ей об этом. — Мы стараемся, — последовал лаконичный комментарий и очередная улыбка.
  
  Кивок таможенникам, короткий взмах удостоверением, и мы миновали очереди пассажиров, выйдя к стоявшему у входа «Кадиллаку» середины семидесятых. Пока Кемалла вела машину, я открыл кофр и начал приводить оружие в готовность: собрал «Вильгельмину», проверил магазины с 9-мм патронами, а также достал Хьюго и ножны, которые я обычно носил на предплечье. — Вижу, вы подготовились, — заметила она и добавила: — Это вам понадобится. — Это ваш личный анализ ситуации или вы знаете что-то, чего не знаю я? — спросил я, закуривая и предлагая сигарету ей. — Спасибо, — она приняла сигарету, и я поднес ей зажигалку. — Я собиралась отдать это вам в отеле, но, думаю, лучше ознакомиться сейчас.
  
  Она порылась в сумочке и достала конверт из манильской бумаги с красной восковой печатью. Я взял его, пока она ловко уворачивалась от тяжело нагруженного мусоровоза, который, казалось, развалится на следующей же выбоине. Сломав печать (однажды у меня был забавный случай с восковой печатью на конверте...), я достал официальный бланк её агентства с транскрипцией сообщения от Хоука. Он использовал все правильные кодовые слова и приветствия, подтверждающие подлинность. Пробежав текст глазами, я повернулся к Кемалле: — Вы знаете содержание? — Да.
  
  Я снова перечитал депешу. Полковник Рафик действительно сбежал из Англии. По данным израильской разведки, он встретился с отрядом примерно из сорока хорошо вооруженных мужчин и женщин. Источники указывали, что ООП прознала о докторе Рауфманне и его формуле. Последний раз их видели покидающими Кипр, и было очевидно, что Рафик движется в сторону Турции. Не нужно быть гением или аналитиком, чтобы понять, зачем им формула: использовать против Израиля, Египта или, возможно, США. Мотивация та же, что и у нацистов — расовая ненависть и месть.
  
  — Почему вы улыбаетесь, мистер Картер? — спросила Кемалла. — Улыбался? Знаете, сегодня утром я сетовал на то, что это задание лишило меня возможности завершить одно дело... Слышали выражение: «И рыбку съесть, и в воду не лезть»? Другими словами, обычно приходится жертвовать одной целью ради другой. Но этот парень, Рафик, и моя миссия в вашей стране — это как раз тот случай, когда я получу всё и сразу. — У вас странные аппетиты, мистер Картер. — Не такие уж странные... Вы бы удивились. И зовите меня Ник. А вас — Кемалла, верно? — Верно, — ответила она, не упустив подтекста моих слов, но предпочла сосредоточиться на дороге. — Кстати, какие планы? Удалось выйти на след цыганки? — я закурил следующую сигарету. На этот раз она отказалась. — Я сузила поиск до двух лагерей одного и того же племени. Первым руководит Цыганский Барон, вторым — его брат. Оба — люди чести. Они будут сотрудничать, когда поймут серьезность ситуации.
  
  Она остановила «Кадиллак» прямо перед отелем в зоне, где парковка запрещена. Её это не беспокоило, меня — тем более. Швейцар взглянул на машину, затем на номера и почтительно кивнул. Мы вошли в вестибюль сквозь тяжелые двери из полированной латуни и стекла.
  
  Интерьер напомнил мне отель в Денвере, находящийся за много миль отсюда: высокий сводчатый потолок, ярусы позолоченных балконов, уходящие вверх, словно слои торта. Огромные люстры на массивных латунных цепях свисали высоко над головой. Главным отличием была восточная обстановка: кресла с резными спинками, подушки из парчи и великолепные ковры, уложенные в несколько слоев. Шаги по мраморному полу казались мягкими, как по бархату. В нише над стойкой регистрации лениво шуршал огромный бамбуковый вентилятор, хотя система кондиционирования здесь была получше, чем во многих современных офисах США.
  
  — Номер для мистера Картера, — бросила она клерку. Усатый мужчина в черном костюме вынул латунный ключ из ячейки и с вежливой улыбкой передал ей. Кемалла кивнула в сторону лифтов, и мы направились к ним. Лифты с латунными решетками были родом из более благородных эпох; они двигались неспешно. Мы поднялись на пятый этаж. Номер оказался роскошным люксом в конце необычайно широкого коридора из полированного дерева.
  
  Взяв ключ, я вошел первым, на всякий случай держа руку под плащом, ближе к рукояти «Вильгельмины», заткнутой за пояс брюк — после аэропорта я так и не успел надеть плечевую кобуру.
  
  Внутри было всё то же великолепие: восточные ковры, парчовые подушки, плетеные кресла и вентиляторы. Я подошел к французским окнам и взглянул сквозь щель в ставнях на улицу. Внизу кипела жизнь: тележки, автомобили, люди в западных костюмах и жители степей в национальных одеждах — панорама, за которую туристы отдали бы всё на свете. Вдали солнце уже опускалось за горизонт, окрашивая Босфор в багряные тона.
  
  — У нас есть несколько часов до встречи в цыганском таборе, — сказала Кемалла. Посмотрев на неё, я заметил то, чего не видел раньше: на ней были короткие белые перчатки. Она медленно, почти чувственно начала снимать их с пальцев. Я подошел ближе, взял её правую руку в свою и поцеловал кончики пальцев. Затем, не отрывая руки от губ, заглянул ей в глаза. — А вы думали... — начал я.
  
  Она не успела ответить. Я позаботился об этом сам, накрыв её губы своими.
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  Кемалла, чьи пальцы в кольцах были готовы в любой момент переключить трансмиссию на полный привод, уверенно крутила руль, заставляя «Ленд Ровер» карабкаться по насыпи прочь от дороги. Было уже больше девяти вечера. До первого из двух цыганских таборов оставалось около двадцати минут пути. Если повезет, мы найдем похищенный флакон со смертоносным вирусом в этом лагере или в следующем раньше, чем до него доберутся ООП, КГБ или нацисты.
  
  Когда мы скатились по другую сторону насыпи на более ровную местность, я потянулся к заднему сиденью и откинул крышку ящика для инструментов. Внутри, в неокрашенном деревянном коробе, о котором Кемалла говорила мне раньше, лежали две штурмовые винтовки М-16 калибра 5,56 мм и два австрийских пистолета-пулемета «Штайр», внешне напоминающих «Узи». В четырех плечевых подсумках лежало по дюжине тридцатизарядных магазинов к ним. Я закрыл крышку и откинулся на спинку кресла.
  
  — Тебе нравится моя страна, Ник? — она на мгновение отвлеклась от дороги, и наши глаза встретились. — Тем более с тех пор, как я встретил здесь тебя, — ответил я. — Ах, американцы, — вздохнула Кемалла. — Вечно вы заигрываете! — она надула полные винно-красные губы, и мне снова захотелось почувствовать вкус её рта.
  
  — Расскажи мне о себе, — попросил я. — Откуда такая уверенность, что искать флакон нужно именно в этих двух племенах? И как тебе удается так легко их выслеживать? Я немного ерзал на пассажирском сиденье. Рукоять «Вильгельмины» упиралась мне в ребра на каждой кочке. Поудобнее устроившись, я предложил ей сигарету, и она благодарно кивнула. Защитив пламя от ветра, я прикурил сигарету от своей и вложил её ей в губы. Через мгновение она заговорила:
  
  — Мы следим за перемещениями основных цыганских племен, насколько это возможно. Они вечно что-то контрабандой провозят. Они как кочевники великих пустынь — границы для них пустой звук. Наше наблюдение за ними — часть соглашения между нашими странами по сокращению потока опиума с маковых полей. Но, кроме того, у меня всегда был личный интерес к цыганам. — Почему? — Я сама наполовину цыганка, — медленно ответила она. — Племя, которое мы посетим первым — это семья моей матери. Её похитили и продали в рабство еще девочкой, а потом спас мой отец — в то время он был капитаном турецкой разведки. Когда он вернул маму в лагерь, мой дед отдал её ему. Отец хотел жениться на ней, но существовало правило: офицеры не могли вступать в брак с иностранцами — по крайней мере, официально. А цыгане считались чужаками. Они жили вместе, и вскоре родилась я. Мама умерла, когда мне было десять, но она успела научить меня многим цыганским традициям. Отец официально удочерил меня и признал законной наследницей. Он погиб пять лет назад... к тому времени он был уже полковником — пал в бою с контрабандистами.
  
  — Мне жаль, — тихо сказал я, выбрасывая окурок. — Знаешь, — задумчиво продолжила она, — цыгане — своеобразный народ. Вроде тех, кого мы ищем, тех, кто украл флакон в шкатулке. Многих из них учат, что воровство — это образ жизни, особая прерогатива цыган, почти как налог, который они вправе взимать с не-цыган. — Полагаю, это не та традиция, которой тебя учила мать, — улыбнулся я. Кемалла рассмеялась: — Вообще-то, она как раз учила меня воровать. Но отец научил, что это плохо. Поэтому я пошла в турецкую секретную службу. Это показалось лучшим способом совместить обе традиции — быть нечестной ради благого дела. Её голос прозвучал с вопросительной интонацией, и мы оба рассмеялись. Я никогда не слышал более точного описания работы секретного агента.
  
  Ночь была безоблачной, звезды сияли так ярко, а луна была такой полной, что фары «Ленд Ровера» были почти не нужны. — Знаешь, — пробормотал я, — в такую ночь я бы предпочел заниматься с тобой чем-нибудь более романтичным. Я почувствовал, как её рука ответила на моё прикосновение. Но в следующее мгновение я сжал её пальцы мертвой хваткой. — Тормози! Глуши мотор! — скомандовал я.
  
  Мне не показалось: впереди слышалась беспорядочная стрельба и глухие звуки далеких разрывов — прямо там, где должен был быть цыганский табор. — Стрельба? — спросила Кемалла, вглядываясь в равнину. — И плотная. Судя по всему, автоматы. Внезапно горизонт осветила яркая вспышка, а затем донесся грохот взрыва, куда более мощного, чем предыдущие. Я бросил взгляд на часы, отсчитывая секунды между вспышкой и звуком. — Примерно пять миль впереди. — Это лагерь! — Тогда погнали! — я пересел за руль, пока Кемалла обегала машину.
  
  Двигатель взревел, и я погнал «Ровер» по равнине. Шум битвы становился всё громче. Мы остановились у края неглубокой долины. Грохот выстрелов был почти оглушительным. Внизу был цыганский табор: ярко раскрашенные фургоны и грузовики были полностью окружены. Яркие занавески на окнах машин трепетали от горячего воздуха и пламени, охватившего землю. Лагерь атаковали более пятидесяти вооруженных до зубов террористов — мужчин и, вероятно, женщин, их лица скрывали черно-белые платки-куфии. Я заметил вспышки выстрелов пистолетов-пулеметов, в то время как защитники-цыгане, судя по всему, были вооружены лишь старыми винтовками и двустволками.
  
  — Хватай патроны и М-16. Я возьму оба «Штайра», — прохрипел я, выжимая газ. — Прорываемся! Я бросил «Ленд Ровер» вниз по склону. Машина на мгновение зависла в воздухе, затем с силой ударилась передним бампером о землю, едва не выбив руль из моих рук. Мы неслись по склону, и инерция едва не опрокидывала нас.
  
  Нападавшие услышали рев мотора. Прежде чем мы успели открыть огонь, около дюжины террористов, вооруженных советскими «Калашниковыми», развернулись в нашу сторону. Кемалла уже поливала их короткими очередями из М-16, уложив двоих еще до того, как я снял с предохранителя первый «Штайр». Стреляя левой рукой, а правой вцепившись в вибрирующий руль, я сумел срезать троих очередями 9-мм экспансивных пуль. Магазин опустел, и я сменил оружие.
  
  Правой ногой я одновременно работал газом и тормозом — прием каскадеров и гонщиков Гран-при. Только так можно было удержать вездеход на камнях и кочках, прорываясь в самую гущу бойни. Я подавлял огонь террористов на левом фланге, когда услышал крик Кемаллы. Бросив взгляд на неё, я увидел, что в её М-16 кончились патроны. — Берегись, Ник! — закричала она. Одна из нападавших, женщина в куфии, вскочила на капот «Ровера». Зубами она выдернула чеку из осколочной гранаты и уже пыталась разбить лобовое стекло. Я всадил ей короткую очередь прямо между глаз. Она успела выпрямиться на капоте, прежде чем рухнуть под колеса «Ленд Ровера». Падая, она выронила гранату.
  
  Я услышал, как железо лязгнуло о пол машины. — Прыгай! — проревел я, бросая руль. Как только Кемалла выпрыгнула, я оттолкнулся и сиганул в другую сторону. Без этого импульса меня бы затянуло под колеса. Я жестко ударился о гравий и перекатился. Краем глаза я увидел, как Кемалла рухнула на кучу камней, словно тряпичная кукла. Я успел лишь закрыть лицо локтем, прежде чем взрыв превратил «Ленд Ровер» в ревущий огненный шар, окативший всё вокруг горящим маслом и осколками.
  
  Я вскочил на ноги, сбивая пламя с одежды, и бросился к Кемалле. Оба «Штайра» были пусты, а времени доставать новые магазины из подсумков не было. Трое террористов уже бежали ко мне, а четвертый склонился над Кемаллой, целясь в неё из чешского «Скорпиона». Я нырнул в грязь, на лету выхватывая «Вильгельмину» из наплечной кобуры. Уходя в кувырок, я всадил две пули в стрелка прежде, чем он успел нажать на спуск. Его лицо буквально разлетелось от удара. Пули свистели над моими ушами. Одна задела воротник, обжегши шею. Я коснулся её рукой — пальцы были в крови.
  
  Продолжая перекатываться, я выпустил еще несколько пуль в сторону наступающей троицы, вскочил и побежал, на ходу опустошая магазин «Люгера» по целям. Добравшись до девушки, я прижал пальцы к её шее — пульс был слабым, но он был. Я сменил магазин в «Вильгельмине», затем быстро перезарядил оба «Штайра». Становилось жарко. Нам нужно было добраться до баррикад лагеря, пока удача окончательно не отвернулась от нас.
  
  Не было времени убирать «Люгер» в кобуру, и я просто заткнул его за пояс. Взвалив Кемаллу на плечо, как мешок картошки, и перекинув её М-16 через спину, я пошел на прорыв, поливая врага непрерывным огнем из «Штайра». Трое террористов возникли слева. «Штайр» снова опустел. Удерживая Кемаллу левой рукой, я выхватил «Вильгельмину» правой. Две пули в лоб первому, одна в живот второму. Третий пытался стрелять на бегу, но у него не было моего навыка. Я влепил ему две пули в грудь, и он рухнул, как грузовик, у которого разом лопнули все колеса.
  
  Пять шагов до входа — путь преграждал горящий фургон. Собрал все силы, я уклонился вправо и прыгнул на завалы ящиков возле повозки. С лишним весом на плечах я не смог бы их перепрыгнуть, но хотя бы зацепился за верх. Тут же сильные руки подхватили нас и втащили внутрь.
  
  Безопасность! Пули всё еще жужжали вокруг, как мухи над падалью, но здесь было прикрытие. Несколько женщин подбежали к нам. — Позаботьтесь о ней! Она своя! — прохрипел я сначала на турецком, а затем на сербохорватском, видя их непонимание. Женщины тут же унесли Кемаллу.
  
  Крепко сбитый старик с длинной седой бородой и винтовкой М1 Гаранд в руках подполз ко мне. — Я Тарбор, король этого племени. Ты сражаешься как степной лев! Я сделаю тебя своим сыном! — он рассмеялся и так хлопнул меня по плечу, что я едва не ткнулся носом в землю. — Я Ник Картер. Хватит разговоров, нужно организовать контратаку!
  
  Пригнувшись, я последовал за Тарбором к горящему фургону, преграждавшему вход. Жар обжигал лицо. Сбросив куртку, я протянул один из «Штайров» и запас патронов высокому худощавому парню со старым «Ли-Энфилдом». — Держи, попробуй это, — сказал я на югославском. Тот широко улыбнулся и занял позицию. Второй «Штайр» достался другому бойцу, а М-16 я оставил себе.
  
  — Сколько у тебя людей с оружием? — спросил я Тарбора. — Тридцать пять, может сорок. Только поэтому мы еще держимся против этих выродков. Они явно недооценили нас. Внезапно мы инстинктивно пригнулись. Мина пролетела над баррикадой и взорвалась в центре лагеря, скосив нескольких защитников. Тот самый миномет, который мы слышали издалека. — Людей скоро не останется, если они продолжат палить из миномета! — крикнул я. — Собирай лучших бойцов. Те, у кого автоматы, пусть держат периметр, остальные — за мной!
  
  Когда Тарбор собрал ударную группу, я подал сигнал к выступлению. Сражаться с непрофессионалами всегда риск, но люди Тарбора восполняли недостаток выучки яростью. Вооруженные в основном дробовиками, они двинулись за мной к задней части лагеря, где обстрел был не таким плотным — основные силы ООП были сосредоточены на главном входе.
  
  — Выходим по одному с интервалом в пять секунд, держать визуальный контакт, — скомандовал я, проскальзывая под дышлом одного из фургонов мимо изрешеченного «Кадиллака». На животе мы миновали первую линию, пока миномет — судя по звуку, советский — продолжал бить по лагерю за нашими спинами. Несколько террористов в тылу попытались поднять головы, но мой М-16 быстро успокоил их. Просочившись сквозь их порядки, мы перегруппировались за скалами. Луна беспощадно освещала каждый дюйм поля боя.
  
  — Слушайте внимательно, — сказал я Тарбору и его людям. — Заходим с тыла. Работаем ножами и прикладами, пока нас не заметят, а потом открываем огонь изо всего, что есть. Те, у кого дробовики — бросайте их, как только сможете подобрать оружие врага. Переходите на автоматы. Тарбор, мы с тобой идем прямо на минометную позицию. Всем ясно? В ответ раздалось лишь суровое ворчание — знак согласия.
  
  Мы беззвучно кружили, обходя периметр террористов. И вот мы оказались за ними. Резня началась. Каждый из цыган был вооружен огромным охотничьим ножом или тесаком. У Тарбора в руках был великолепный кинжал с украшенной камнями рукоятью. Что до меня, я привычным движением выхватил Хьюго — мой тонкий стилет скользнул в ладонь. Я бросился на ближайшего палестинца.
  
  Я двигался от цели к цели. В грохоте общей стрельбы никто не слышал бульканья перерезанных глоток и звуков падающих тел. Я сбился со счета, скольких убрал Хьюго, но жалости не было. Если они считали это «священной войной», что ж — их вера обещала им рай с гуриями. Иногда смерть — единственный способ оправдать такой образ жизни.
  
  Мы приблизились к миномету, уничтожив уже четверть сил противника. Пора было действовать открыто. Я коснулся плеча Тарбора, когда он вытирал кинжал о одежду убитого террориста. Он едва не ударил меня, но, узнав, смущенно улыбнулся. Я указал стилетом на минометный расчет. Цыгане сзади угрюмо кивнули — они были готовы. Почти каждый уже успел раздобыть себе по «Калашникову» или пистолету-пулемету. Даже Король Тарбор закинул свой «Гаранд» за спину и теперь сжимал в руке трофейный 9-мм «Вальтер».
  
  Миномет стоял в неглубокой ложбине под защитой скал. Ствол был опущен почти горизонтально — так делали в Корее и Вьетнаме, превращая минометы в пушки для стрельбы прямой наводкой. Нам нужно было снять расчет тихо. Не вышло. Один из минометчиков обернулся и поднял тревогу.
  
  Времени стрелять из М-16 не было — я ударил его вертикально прикладом в челюсть с такой силой, что шея хрустнула. Горизонтальным ударом ствола я сбил второго. Но было поздно: я увидел, как третий выдергивает чеку из американской гранаты. В такие моменты начинаешь ненавидеть эту работу. Я нырнул, понимая, что это бесполезно.
  
  Взрыв прозвучал странно глухо. Кроме града земли, я остался невредим. Подняв голову, я понял почему: Тарбор накрыл гранату своим телом. Он был еще жив, но я видел, что это ненадолго. Я отдал ему последнюю дань: переключив М-16 на автоматический огонь, я в упор расстрелял оставшихся минометчиков. За моей спиной шестеро цыган уже рвали врага с яростью мстителей.
  
  Я подскочил к миномету, развернул его и начал бить по наступающим террористам ООП. Разве они не знали, что делает миномет с такого расстояния? Были ли они безумны? Ответ на оба вопроса был — да. Небо буквально окрасилось кровью, когда мы начали выкашивать их ряды. Крики умирающих тонули в свисте вылетающих мин.
  
  Внезапно стрельба стихла. Я и помогавший мне шестнадцатилетний цыганский мальчишка остановились. Около двух десятков уцелевших террористов позорно бежали. Я вгляделся в их ряды. Среди них был полковник Рафик. Но он был в числе немногих счастливчиков. Поле боя выглядело так, будто в морге взорвали бомбу.
  
  Мы оставили миномет, только сейчас почувствовав, как обожжены ладони о его ствол. Я подошел к умирающему Тарбору и опустился на колени. Мальчик Тео и другие выжившие окружили нас.
  
  Я едва разобрал последний шепот Тарбора: — Ник Картер... Ты мне нравишься, Ник. Мой степной лев. Возьми это... Его рука слабо разжалась, и украшенный камнями кинжал упал мне в ладонь. — Пусть все цыгане знают... Ник Картер — мой сын и наследник. Этот кинжал... пусть хранит твою жизнь... Его голос затих под рокот уходящей смерти. Тарбор, Король цыган, ушел навсегда.
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  Я был знаком с Тарбором всего какой-то час, но никогда не забуду ни его самого, ни ту дружбу, которую он успел мне предложить. Кемалла уже пришла в себя; её левый висок был грубо перевязан, но она была в сознании и полна решимости. Сильная девушка. Как выяснилось, Тарбор был её дедом. — Я всё еще могу поехать с тобой, Ник, — настаивала она. — Не в твоем состоянии, — отрезал я, мягко надавив ей на плечо, чтобы заставить сесть. — Этого кинжала, который дал мне твой дед, будет достаточно вместо паспорта во втором таборе. Один из сыновей Тарбора объяснил: этот кинжал невозможно украсть, а значит, он мог быть только подарен. Тарбор ручается за меня перед всеми своими соплеменниками. Так что не волнуйся.
  
  — О боже, если бы только флакон был там, и с этим было покончено... Я молча согласился, хотя знал: даже если вирус найдется в следующем лагере, останется вторая часть миссии — ликвидация доктора Рауфманна, бывшего нациста и создателя формулы. И теперь, сильнее чем прежде, мне хотелось достать полковника Рафика. Его люди едва не уничтожили этот лагерь. Из-за него Тарбор и десятки невинных женщин и детей были мертвы. Я поклялся, что он за это заплатит.
  
  Я оставил Кемаллу отдыхать. Было почти два часа ночи, мы все были на пределе. Скоро мне предстояло выдвигаться, и я пошел оценить ущерб, нанесенный «Ленд Роверу». Хотя оценивать было нечего: граната превратила машину в выпотрошенный металлический остов и лужу расплавленной резины. Это был даже не металлолом — просто мусор.
  
  Я вернулся в лагерь, проходя мимо мертвых и раненых. Мне хотелось поскорее убраться отсюда, подальше от жестоких воспоминаний. Ни один цыганский автомобиль не уцелел. Было уже полтретьего ночи. Долг велел мне отправляться в путь, но сострадание удерживало. Раненым нужна была помощь.
  
  Осколочные ранения от минометного огня были ужасны. Хьюго, который всю ночь сеял смерть, в эти предрассветные часы спасал жизни. Его тонкое лезвие идеально подходило для извлечения осколков и пуль. Поскольку я был владельцем Хьюго, меня и выбрали в качестве импровизированного хирурга. Как ни странно, навыки владения ножом помогли мне в этом деле: вместе мы спасли не одну жизнь, пока первые лучи солнца не начали пробиваться сквозь утренний туман.
  
  Завтрак был скудным: чай, тосты, вареная жирная баранина и коричневый рис с овощами. После кровавой ночи это казалось пиршеством. К шести утра работа была закончена. Помогли всем, кого можно было спасти. Остальным не повезло.
  
  Пока я работал с ранеными, сыновья Тарбора пытались собрать из обломков хоть какой-то транспорт, но безуспешно. В итоге решили, что, как и гонец, отправленный за медицинской помощью, я поеду верхом. Тарбор гордился своими арабскими скакунами — тем, что американцы на юго-западе называют remuda. Трех самых быстрых лошадей отобрали для дела: одну для молодого человека, поскакавшего к полицейскому посту, две другие — для меня и проводника. В лагере не осталось мужчин, которых можно было бы отпустить со мной на случай возвращения террористов, поэтому меня вызвалась вести Яла, младшая племянница Тарбора — на вид ей было около восемнадцати.
  
  Яла была воплощением дикой цыганской красоты: здоровая, гибкая, с высокой грудью, едва скрытой вырезом блузки, и талией настолько тонкой, что её можно было обхватить ладонями. Её огромные темные глаза казались еще больше на маленьком эльфийском личике. — Я помогаю Нику Картеру найти другое племя, да? — её английский звучал как фраза из плохой пьесы, но она старалась. Я заговорил с ней на югославском, но она подняла руку: — Пожалуйста, Ник Картер. Говорите по-американски. Я хочу научиться. Вы поможете мне, пока мы едем?
  
  Я улыбнулся — впервые с тех пор, как мы попали в засаду. Глядя на её ровные белые зубы и полные губы, я подумал, что обучение её английскому будет не самым худшим занятием в мире.
  
  Из двух арабских скакунов я выбрал серого жеребца с черной гривой и хвостом. Девушка оседлала белую кобылу. — Ник Картер отдыхает, пока Яла соберет мясо и рис, — сказала она. Я кивнул, смертельно уставший, и присел на перекладину загона. Пока была минута, я вычистил «Вильгельмину» и смыл кровь с Хьюго в ближайшем ручье.
  
  Мысль о вирусе Рауфманна не давала покоя. Вещество, способное превратить любого человека в маньяка-убийцу, буквально выжигая его изнутри... Слово «дьявольский» было слишком мягким. От мысли, что эта зараза может распространиться по Европе и Азии, даже у меня по спине пробежал холодок.
  
  Я перерыл кучу снаряжения, пока не нашел нечто похожее на кавалерийское седло Макклеллана. Яла вернулась с сумками из козьей кожи, наполненными водой и вином, и яркими тюками с едой. К своему седлу я привязал рюкзак с магазинами и закрепил ремнями М-16.
  
  Почти весь лагерь вышел провожать нас. Рукопожатия, поцелуи, прощания. Я хотел попрощаться с Кемаллой, но её мать сказала, что она спит. Мы вскочили в седла. Яла держалась как прирожденная наездница; она подоткнула юбки за пояс, соорудив нечто вроде шаровар. Мой серый жеребец тут же встал на дыбы, проверяя меня на прочность. Я осадил его коленями, крепко натянув поводья, и через мгновение он признал во мне хозяина — по крайней мере, на время.
  
  Было восемь утра, когда мы двинулись через холмы ко второму лагерю. В полдень мы сделали короткий привал. Яла приготовила холодную козлятину — жилистую, но вкусную, с характерным ароматом. Вместе с теплым сыром, черствым хлебом и терпким красным вином из бурдюка это был отличный обед.
  
  Сумерки сгущались быстро. Я начал подозревать, что Рафик оставил засаду, чтобы прикрыть свой тыл. И я оказался прав. Нас спасли лишь последние отблески солнца, которые на мгновение поймали блик на прицеле винтовки. — Дурак! — выругался я, проклиная и снайпера за неосторожность, и себя за то, что расслабился.
  
  Я ударил лошадь Ялы по крупу, заставляя её рвануть вперед, и пришпорил своего жеребца. Первый выстрел ушел в молоко. Лошади, видимо приученные к стрельбе, не понесли, но прибавили ходу. Укрытия не было, нас могли прижать к земле в любой момент. — За мной! Пригнись! — крикнул я Яле. «Вильгельмина» уже была у меня в руке. Единственный шанс — атаковать.
  
  Я пригнулся к шее коня, грива хлестала меня по лицу. Снайпер был в двадцати пяти метрах. Он приподнялся, чтобы лучше прицелиться из своего австрийского «Штайр-Манлихера» SSG. С оптикой Kahles это была одна из самых точных винтовок в мире. Если бы стрелок не был законченным идиотом, он бы нас прикончил. Его выдало то, что он не прикрыл линзу объектива от солнца.
  
  Мой серый араб стремительно сокращал дистанцию. Десять ярдов... три ярда... Я подал сигнал жеребцу коленями, и гигантский конь прыгнул. Пролетая над снайпером, я соскочил из седла прямо на него, выбив винтовку из его рук. Он оказался невысоким, коренастым и очень мускулистым.
  
  При перекате я заметил блеск его ножа. Мой «Люгер» отлетел куда-то в камни. Времени на Хьюго не было. Когда он сделал выпад, я шагнул в сторону, пропуская лезвие мимо ребер. Захватив его руку, я нанес удар открытой ладонью в челюсть, одновременно всадив колено ему в пах. Моя правая рука молниеносно опустилась, ломая ему локоть и выбивая нож. Перекатившись ему за спину, я нанес сокрушительный удар локтем в солнечное сплетение, а вторым — в ухо. Последним движением я вогнал ладонь ему в основание носа. Снайпер был мертв еще до того, как коснулся земли.
  
  Я нашел «Вильгельмину», сдул с неё пыль и вернул в кобуру. Яла уже вела моего жеребца в поводу, на её губах играла улыбка. Я вскочил в седло, предварительно забрав трофейную винтовку. — На, привяжи это к своему седлу. — Тарбор был прав. Ты — лев.
  
  Сумерки окончательно перешли в ночь. Путь впереди стал опасным. Я решил разбиться на лагерь. Мы нашли впадину в скалах, скрытую от тропы. Яла набрала дров для небольшого костра. Завернувшись в одеяло, мы съели остатки баранины с рисом, запивая их вином.
  
  Потом, там, в каменном ложбине, согреваясь теплом тел в ночной прохладе, я почувствовал её руку. Возможно, сказались последние двадцать четыре часа среди смерти — инстинктивная жажда жизни была слишком сильна. Или дело было в диком, первобытном взгляде её глаз, отражавших пламя костра.
  
  Яла, восемнадцатилетняя племянница Короля Тарбора, подбросила веток в огонь. Когда она откинулась назад, её блузка соскользнула с плеча. Она развязала шелковый платок, стягивающий волосы, и блузка упала совсем. Я помог ей, лаская её плечо и касаясь твердых сосков. Она прильнула ко мне с жаром, в котором смешались боль потери, предвкушение и страсть.
  
  Свет костра окрашивал её кожу в багряные тона. В тепле пламени мы забыли о холоде ночи. Её бедра, сильные и влажные от желания, сомкнулись вокруг моей талии. То, что последовало за этим, казалось вечностью и мгновением одновременно. Мы достигли того пика, которого оба и жаждали, и боялись — ведь после него наступает пустота.
  
  Утолив свою страсть, она свернулась калачиком в моих руках, как маленькая девочка, которой она была еще совсем недавно, и уснула до самого утра...
  
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  Солнечный свет украдкой выглянул из-за горизонта, и я проснулся, проспав десять часов. Несмотря на утреннюю прохладу, мне не было холодно — как и девушке рядом. Я коснулся кончиками пальцев улыбки на её губах, и она открыла глаза. — Я приготовлю тебе завтрак, Ник Картер. — Завтрак ты мне приготовишь, Яла, — смеясь, ответил я, по-доброму передразнивая её манеру речи. Когда она поднялась на колени и попыталась встать, я несильно, но нежно шлепнул её. Она посмотрела на меня, и мы оба поняли: этот день разведет наши пути в разные стороны, возможно, навсегда. Но тепло этой ночи навсегда останется между нами.
  
  Завтрак состоял из инжира, фиников, солоноватого сыра и твердого черного хлеба. На этот раз вместо вина была вода и кофейные зерна, которые мы жевали, снова отправляясь в путь.
  
  Позже, когда мы достигли гребня последнего холма перед вторым цыганским табором, нашему взору открылась страшная картина. Солнце стояло еще низко, и утренний туман смешивался с дымом, поднимавшимся от пепелища. Палатки, фургоны и машины были сожжены. Сладковатый, тошнотворный запах горелой плоти висел в воздухе. Слышался приглушенный плач детей — крики, оставшиеся без ответа в ту страшную ночь. Несколько женщин в разорванной одежде безучастно бродили по лагерю, словно автоматы: они поили раненых водой из ковшей, зачерпывая её из грубо отесанных деревянных ведер. Мужчин почти не осталось; те, кто выжил, собрались вокруг остатков большой палатки в центре лагеря.
  
  Полковник Рафик и его террористы из ООП уже побывали здесь и ушли. Но достался ли им флакон?
  
  Держа перед собой украшенный драгоценными камнями кинжал Тарбора, словно крест крестоносца, я направил своего горячего арабского скакуна вперед по обугленной земле. Смрад бойни здесь был еще сильнее. Яла ехала следом, и цокот копыт её лошади был единственным звуком, вплетавшимся в плач раненых. Яла шепнула мне, что эти люди говорят на болгарском. Когда мы приблизились к группе мужчин, я остановил коня и обратился к ним на их языке: — Я Ник Картер, друг Тарбора. Мне нужен ваш транспорт, чтобы преследовать и покарать врагов, которые причинили столько горя вашему народу.
  
  Ряды мужчин, одетых в обгоревшие лохмотья, расступились. Передо мной сидел человек гораздо старше Тарбора, не такой крепкий, но поразительно похожий на него лицом. Он полулежал на подушках, брошенных прямо на голую землю. — Я Елег, брат великого Тарбора, — произнес он. — Раз ты носишь его кинжал, значит, ты его друг. Что слышно о моем брате? — Горькие вести, Елег, — ответил я, понимая, какой вопрос последует за этим. Но Елег не стал расспрашивать о деталях. Вместо этого он спросил: — Мой брат... он умер как воин? Он забрал с собой много врагов? — Да, по обоим пунктам, — ответил я. — Тогда подойди ко мне, друг Тарбора, я помогу тебе. Он слабо махнул рукой, и один из его людей взял поводья моего коня. Яла смешалась с остальными женщинами, а я спешился и встал перед братом Тарбора.
  
  — Здесь были люди с оружием? — спросил я, хотя ответ был очевиден. — Да, — ответил он. — Их было не так много, и некоторые были уже ранены. Если бы не это, мы бы все погибли. Он жестом пригласил меня сесть рядом. По его просьбе я рассказал о нападении на лагерь его брата и о том, как я оказался здесь. Елег, хотя и не был тяжело ранен, открыто скорбел, но при этом одобрительно кивал и даже улыбался, когда я описывал подвиги Тарбора и то, как его смерть спасла меня.
  
  — Тарбор, должно быть, очень ценил тебя, Ник Картер. Чем мы можем отплатить тебе? — Он жестом велел остальным отойти и попытался прикурить. Я зажег сигарету для него, а затем и для себя. — Я ищу небольшую шкатулку. Её содержимое само по себе не представляет ценности, но... — я замялся. — Мы цыгане, и мы воруем у гаджо, но мы — люди чести. Я не предам своего брата, а значит, не предам и его друга. Он глубоко затянулся сигаретой, держа её между пальцами сжатого кулака, как это делают шерпы. Такой способ служит естественным фильтром и позволяет прочувствовать весь вкус табака.
  
  — Драгоценности в шкатулке могут стоить немного, — продолжил я, — но внутри есть стеклянный флакон, а в нем — болезнь. Эта болезнь настолько злая, что сводит людей с ума, заставляя их убивать своих жен, друзей и детей, прежде чем лихорадка сожжет их тела. — Если ты порядочный человек, — прищурился Елег, — зачем тебе такая бутылка, Ник Картер? На мгновение я задумался, но решил сказать правду: — Я хочу передать её врачам моей страны, Америки, и Англии. Врачам, которые навсегда уничтожат это зло. — А что будет с человеком, который создал это зло? Я глубоко затянулся, глядя ему прямо в глаза и касаясь пальцами рукояти «Вильгельмины», видневшейся под курткой. — Я лично уничтожу этого человека.
  
  Елег задумался на мгновение, а затем крикнул: — Где Ирания? Девчонка-воровка, Ирания! Ведите её ко мне!
  
  Но Ирании в лагере не оказалось. Женщины подготовили место для Ялы и меня, пока мы ждали новостей от Елега. Воспользовавшись паузой, я тщательно вычистил «Вильгельмину», проверил магазины и смазал лезвие Хьюго. Что-то подсказывало мне, что оба моих «старых друга» — а возможно, и газовая бомба «Пьер» — скоро снова пойдут в ход. Я подумал о Хоуке. Наверное, он сейчас в Лондоне или уже вернулся в Вашингтон. В очередной раз он отправил меня на невыполнимую миссию, и вот я здесь, и судьба мира снова лежит на моих плечах. Странно было сознавать, что пока я принимаю решения, от которых зависят жизни миллионов, Хоук где-то там жует свою вонючую сигару, поглаживая фарфоровых орлов... Завидовал ли я ему? Его безопасности? Один взгляд на Ялу, на её полные губы и манящий вырез блузки — и ответ был очевиден. — Ты улыбаешься, Ник Картер? Мне? — спросила Яла. Я наклонился и коснулся её губ: — И тебе тоже, Яла.
  
  — Есть новости об Ирании! — крикнул плохо одетый мужчина с винтовкой «Спрингфилд» за спиной, врываясь в палатку. Я вскочил и вышел наружу. Елег, к которому, казалось, вернулась былая бодрость, сидел, прислонившись к дереву. — Есть новости. Ирания здесь нет. Её брат мертв, мы нашли его обгоревшее тело... там. Но Ирании с ним не было. Одна из женщин говорит, что Ирания и её брат нашли разбитую русскую машину на дороге под Стамбулом. Водитель пострадал в аварии, и они обчистили его вещи. Нашли немного денег, но когда уже собирались уходить, увидели шкатулку с жемчугом. Ирания с братом отвезли водителя в больницу под Стамбулом и бросили его там, забрав шкатулку в качестве «награды» за доброе дело. Теперь Ирания сбежала. Она уехала на маленьком «Фольксвагене» — единственной машине, которая еще заводится. Она едет в Стамбул к своему двоюродному брату, которого зовут Нреха. Мой сын записал адрес, где этот Нреха жил в последний раз.
  
  Он протянул мне клочок бумаги с неровными, но разборчивыми символами. — Спасибо, Елег. Значит, погоня возвращается в Стамбул, туда, где всё началось. — У вас есть еще какая-нибудь машина? — спросил я. Елег посмотрел на сына, тот что-то прошептал ему на ухо. Елег протянул руки вперед, сжал кулаки и издал звук «врумм-врумм», а затем рассмеялся: — Ты сможешь на этом ездить? Мой сын говорит, это «военный мотоцикл», трофей. «Харли Дэвидсон». — Мотоцикл? — удивился я. — «Харлей»? — Да, это он. — О да, — улыбнулся я. — На этом я ездить умею.
  
  
  
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  
  Это был настоящий армейский «Харлей-Дэвидсон» времен Второй мировой, в комплекте с коляской. Несмотря на почтенный возраст и грубо перетянутое сиденье, мотоцикл выглядел ухоженным и был в хорошем рабочем состоянии. Яла позаботилась о провизии, и я упаковал в багажник коляски запасные магазины к М-16, саму винтовку и заднюю четверть козла, на которой настоял Елег.
  
  Пришло время прощаться с цыганами и, прежде всего, с Ялой. Она изо всех сил старалась использовать свой лучший «американский», чтобы сказать «прощай». — Яла была очень рада познакомиться с Ником Картером. Я мгновение смотрел на девушку, улыбаясь этой наигранной формальности, а затем прошептал: — Для Ника Картера, а не «с». — И добавил: — Нику Картеру было очень приятно познакомиться с Ялой... Иди сюда! Я крепко поцеловал её в теплые, влажные губы и на прощание любя шлепнул по округлому, твердому бедру.
  
  Пожав руку Елегу — он уже мог немного ходить с посторонней помощью — и попрощавшись с остальными, я оседлал «Харлей», повернул ключ и вывел тяжелый байк из лагеря.
  
  Выехав на дорогу, ведущую к Стамбулу, я не мог не задаться вопросом: что из себя представляет эта Ирания? Раз даже Елег назвал её воровкой, значит, она была профессионалом своего дела. Теперь, когда она в городе, всё могло стать еще хуже. Флакон в шкатулке был подобен ящику Пандоры: если она откроет его, то выпустит на волю демона, о существовании которого даже не подозревает.
  
  Продаст ли она содержимое шкатулки по частям? Или, обнаружив бесполезный на вид флакон, просто выбросит его в Босфор, обрекая город на эпидемию в будущем? Если шкатулку украдут у неё самой или перепродадут, шансы найти замок снова станут равны нулю. И тогда чума смерти захлестнет Европу и половину Азии.
  
  А что полковник Рафик? Если вирус попадет к нему и будет использован против Израиля, Третья мировая война станет реальностью, а не праздным предположением. Возможно, воровка Ирания действительно была современной Пандорой, которую будущие поколения проклянут так же сильно, как её античный прообраз.
  
  Рафик и его люди наверняка были где-то впереди, возможно, уже наступая девчонке на пятки. А ведь были еще и русские, которые, насколько я знал, пока даже не сделали первого хода в этой смертельной игре. И не стоит забывать о неонацистах и докторе Рауфманне — злом гении, создавшем содержимое этого злосчастного флакона.
  
  Я спускался по пологому склону холма, когда услышал за спиной рев моторов. Как любой мотоциклист, я обернулся проверить дорогу. За мной неслись два черных седана «Москвич». Мои подозрения подтвердились, когда из окна переднего пассажира высунулось уродливое дуло советского ППШ. Посыпались пули, выбивая искры из асфальта.
  
  Пригнувшись к рулю, я выжал из старого «Харлея» всё, что мог, и рванул вперед. Я мог бы постепенно оторваться, но не успел бы выйти из зоны поражения до того, как автоматы сделают свое дело. Я лихорадочно искал глазами какой-нибудь склон или насыпь, чтобы уйти с открытой дороги, но тщетно. КГБшники выбрали идеальное место для засады: с одной стороны — отвесная скала, с другой — внезапно открывшаяся пропасть. Дорога петляла вдоль крутого ущелья шириной в четверть мили.
  
  Впереди ущелье резко сужалось, и в моей голове начал созревать план — безумный план побега. Но до сужения оставалось больше мили, а «Москвичи», набитые агентами, уже висели на хвосте. Осторожно, левой рукой, я выскользнул «Вильгельмину» из кобуры под мышкой. Большим пальцем я снял её с предохранителя. На очередном повороте, когда ведущая машина замедлилась, я обернулся и выстрелил дважды. Одна из 9-мм экспансивных пуль пробила лобовое стекло «Москвича». Машину вильнуло, шофер явно терял контроль. Второй седан резко ударил по тормозам, пытаясь избежать столкновения.
  
  Заткнув «Люгер» за пояс, я разогнал «Харлей» до предела. Впереди показался поворот, за которым ущелье становилось совсем узким. Времени на расчет траектории или пробные заезды не было. Это был единственный шанс: всё или ничего. Удача, хотя бы малая, была на моей стороне: гравийная дорога пошла под уклон, увеличивая мой импульс. Край обрыва приближался стремительно, разинутая пасть ущелья готова была проглотить меня.
  
  А затем я взлетел. Колеса бешено крутились в пустоте, ветер яростно бил в лицо, развевая волосы. Противоположный край ущелья был в двадцати... пятнадцати... десяти футах. Мотоцикл начал терять высоту. Слишком поздно я понял, что нужно было отцепить тяжелую коляску. Пять футов... Заднее колесо опустилось слишком низко, байк словно застыл в воздухе над бездной, которая уже была готова принять меня.
  
  Внезапный толчок — переднее колесо ударилось о край скалы, затем заднее скрежетнуло по камням. Крепление коляски не выдержало и лопнуло, машина пошла по непредсказуемой траектории. Из-за резкого смещения веса «Харлей» завалился, и я выпрыгнул из седла.
  
  Ошарашенный, я оглянулся. На той стороне ущелья один из «Москвичей» замер у самого края. Агенты уже выскочили из машин и поливали мой берег огнем из ППШ и АК-47. Прижавшись к земле, я выхватил «Вильгельмину» и, отстреливаясь, перебежками бросился к «Харлею», чтобы выключить зажигание и спасти аккумулятор. Осмотревшись, я увидел коляску — она перевернулась в двадцати ярдах от меня возле скального выступа, колеса всё еще крутились.
  
  Я бежал к ней сумасшедшим зигзагом под аккомпанемент пуль, вгрызающихся в землю у самых ног. Магазин «Люгера» опустел. В последний момент я нырнул за коляску. Выхватив М-16 из багажника и переведя селектор на автоматический огонь, я дал длинную очередь через ущелье. Мой первый залп срезал троих, буквально разворотив голову одному из КГБшников.
  
  Их огонь на мгновение стих. Я дострелял магазин, быстро сменил его на свежий. У меня оставалось еще три — достаточно, чтобы прижать их к земле, но недостаточно, чтобы вести долгую осаду. Пользуясь затишьем, я перезарядил «Вильгельмину» и вернул её в кобуру.
  
  Советов оставалось пятеро, и мы оказались в тупике. Похоже, пришло время для Пьера — моей маленькой газовой бомбы. Ветра почти не было, а неделю назад мне как раз сделали инъекцию антидотов, так что у меня был иммунитет. Я залез рукой в потайной кармашек на брюках, где Пьер покоился в своем чехле за мошонкой. Внутри был сжатый гидрохлорсарсомазин — один из самых смертоносных нервно-паралитических газов. Я вытянул маленькую красную чеку. Теперь малейшее сотрясение активирует выброс. Дав очередь из М-16, чтобы они не поднимали голов, я выпрямился во весь рост. Как питчер в решающем иннинге Мировой серии, я сделал идеальный бросок. Пьер полетел точно в цель. Снаряд приземлился, и я «выбил» их одного за другим. Их оружие продолжало стрелять в землю или по своим же товарищам, пока они корчились в агонии. Мы оба были гостями в Турции, но, как я усмехнулся про себя, бейсбол придумали американцы. И Пьер был чертовски хорошим игроком.
  
  Один из русских всё еще сжимал в руке тангенту радиостанции. Даже через ущелье я слышал сквозь статические помехи хриплый голос с украинским акцентом, требующий ответа. Радио означало, что впереди меня ждет еще одна «группа приема». Я не хотел заставлять их ждать. Сменив магазин в М-16, я закинул винтовку за спину. Следующим пунктом программы был «Харлей».
  
  Я поднял байк, мотор взревел. Бросив прощальный взгляд на дело рук Пьера, я тронулся в путь. Дороги здесь не было, но, маневрируя между крупными валунами, ехать было вполне реально. Километров через тридцать я должен был выбраться на шоссе до Стамбула, и тогда можно будет прибавить скорость.
  
  Утро было ясным, свежий воздух жег ноздри. Но внезапно сквозь рев ветра я услышал то, чего боялся больше всего. Я оглянулся и посмотрел вверх. Это был вертолет. Вовсе не советский, а старый добрый «Хьюи» UH-1D — такие использовали еще в начале вьетнамской войны. Опознавательные знаки США были закрашены, пулеметы М-60 и ракетные блоки демонтированы. Но я знал, что это не Дядя Сэм пришел мне на помощь — особенно когда знакомый и смертоносный звук АК-47 на полном автомате начал вгрызаться в землю прямо за моим задним колесом.
  
  
  ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  
  «Ник Картер — покойся с миром...» Эта фраза мне определенно не нравилась. Вертолет «Хьюи», набитый оперативниками КГБ, висел у меня на хвосте. Их АК-47 стрекотали не умолкая, выписывая зигзагообразные строчки пуль позади и по бокам от мотоцикла. Вихрь из пыли и мелких камней, поднятый лопастями, слепил меня. Это был лишь вопрос времени: одна из сотен пуль, которыми плевался «Калашников», неизбежно нашла бы либо меня, либо важную деталь моего байка. Моим единственным шансом было выиграть время.
  
  Краем глаза я заметил на горизонте большую оливковую рощу. Я направил тяжелый мотоцикл к ней: деревья могли стать отличным укрытием. Если бы я успел добраться до них и спешиться, я смог бы открыть ответный огонь и, если повезет, сбить вертолет или хотя бы повредить его настолько, чтобы заставить повернуть назад. Роща приближалась, но почти в последний момент я увидел препятствие — глубокое ущелье, словно шрам от древнего землетрясения, преграждало путь к спасению.
  
  В отличие от предыдущего разлома, этот был слишком широк для прыжка. Пути назад не было — пули из вертолета вгрызались в землю прямо за моей спиной. Ущелье разверзлось передо мной, как открытая могила. Я резко затормозил и пустил мотоцикл вдоль самого края. Впереди показалось подобие козьей тропы, уходящей круто вниз, к узкому бурлящему потоку на дне.
  
  У меня не было времени на раздумья. Я заложил крутой вираж, выставив ноги для равновесия. Мотоцикл заносило на гравии, камни больно били по лицу и рукам. Вертолет, к счастью, немного отстал — возможно, преследователи решили сэкономить патроны и позволить коварному спуску прикончить меня.
  
  Тропа представляла собой бесконечную серию крутых поворотов. Проходить их на скорости было почти невозможно: «Харлей» вибрировал и кашлял под моими коленями, а гравитация неумолимо тянула тяжелую машину в бездну. Внезапно прямо посреди тропы вырос огромный валун. Я попытался объехать его, но потерял управление. Мотоцикл завалился и понесся вниз по склону, грохоча металлом.
  
  Я сгруппировался и ушел в кувырок, стараясь не останавливаться, чтобы многокилограммовая туша байка не раздавила меня. Смертоносные зубчатые скалы на дне неслись навстречу. Я закрыл голову руками, защищаясь от летящего щебня. До дна оставалось ярдов восемь, когда мне удалось вырваться из этого беспорядочного качения. Удар о стену ущелья на такой скорости означал бы мгновенную смерть.
  
  Я вывернул бедра и распластался, гася инерцию. Тяжелый «Харлей» пролетел мимо меня, обдав гравием. Я перевернулся на спину и, упираясь локтями, замедлил спуск. Грязь и камни рвали ткань моей куртки и кожу, но, наконец, я остановился.
  
  В нескольких футах ниже лежал мой вертолетный трофей. Сказать, что «Харлей» разбился вдребезги, было бы преувеличением, но он определенно перестал быть транспортным средством. Пульсирующий гул лопастей наверху нарастал. Я осторожно пошевелил конечностями: всё ныло, но, чудесным образом, кости были целы.
  
  Я сполз на дно ущелья и укрылся за валунами. Ледяные брызги горного ручья принесли мгновенное облегчение. Винтовка М-16 потерялась где-то на склоне, но под мышкой я почувствовал успокаивающую тяжесть «Вильгельмины». Я выхватил Люгер и снял его с предохранителя.
  
  «Хьюи» медленно снижался. Пилот был мастером своего дела — он аккуратно заводил машину в узкое пространство каньона, борясь с восходящими потоками. Я понял, что не могу оставаться на месте. Пригибаясь, я побежал вдоль русла, чувствуя, как ледяная вода обжигает лодыжки. Шум двигателя теперь полностью заглушал рев потока.
  
  Впереди ущелье сужалось, превращаясь в каменную воронку шириной не более тридцати футов. Если вертолет решит следовать за мной, пилоту придется проявить все свое мастерство. Но люди на борту не собирались облегчать мне жизнь: их АК-47 снова заговорили, выбивая каменную крошку из стен вокруг меня.
  
  Я нырнул за зазубренный выступ скалы, вытер брызги с глаз и прицелился из «Вильгельмины». Для стометрового выстрела из пистолета по движущейся цели мне нужна была максимальная концентрация. Я выстрелил один раз, второй, третий... «Хьюи» дернулся. Внезапно из открытой двери вертолета выпал человек. Его тело в каком-то замедленном темпе рухнуло вниз и с глухим звуком ударилось о камни. Ручей мгновенно окрасился в розовый цвет.
  
  Вертолет на мгновение завис, а я снова бросился бежать. Стены сжимались так плотно, что я мог касаться их обеими руками. Вода теперь доходила до пояса и становилась всё холоднее. Преследователи, вопреки здравому смыслу, продолжали снижаться. Я прижался к скале и поднял Люгер для последнего боя. В магазине оставалось пять патронов, а достать запасные из промокших карманов было невозможно.
  
  Когда «Хьюи» завис почти прямо над головой, я открыл огонь. Пули рикошетили от фюзеляжа. Раз, два, три... осталось два патрона. Последним выстрелом я метил в подбрюшье машины, надеясь задеть топливопровод. Грохот выстрела усилился эхом ущелья, а в следующую секунду небо надо мной превратилось в огненный шар.
  
  У меня оставался один шанс. Крепко сжав пустую «Вильгельмину», я нырнул под воду. Взрывная волна и обломки вертолета ударили по поверхности, звук в воде усилился в тысячи раз. Я плыл вперед в узком затопленном туннеле, прижимая руки к ушам, пока вторичные взрывы сотрясали скалы.
  
  Воздух в легких заканчивался. Я вынырнул, но понял, что больше не могу сопротивляться течению. Поток нес меня в темноту. Я сделал глубокий вдох и приготовился к худшему. Плыть было бессмысленно. Я обхватил голову руками, защищая лицо, и отдался на волю стихии. В какой-то момент мои плечи застряли между камнями, но сила воды протолкнула меня дальше, в полную темноту. Сознание начало угасать. Странно, но в этот момент мне стало почти смешно. «Фиксация азота», — услужливо подсказал клинический голос где-то в глубине сознания. Я хотел крикнуть ему, чтобы он заткнулся, но легкие горели огнем.
  
  Внезапно темнота взорвалась ярким светом. Я вылетел на открытое пространство и снова начал падать. Вода с силой ударила меня, я почувствовал каменное дно ручья. Течение тащило меня к краю водопада. Еще мгновение — и всё будет кончено. Я нащупал выступ скалы и вцепился в него мертвой хваткой. Левая рука нестерпимо болела. В нескольких дюймах от меня висела ветка дерева. Рискнуть и отпустить скалу? Если ветка гнилая, я сорвусь в бездну, где внизу кипела белая вода и острые камни.
  
  Я зажал Люгер в зубах, освобождая правую руку. Течение тянуло мои ноги назад, в смертельные объятия водопада. Из последних сил я рванулся вперед и обхватил ветку. Она прогнулась, но выдержала. Я подтянулся и выполз на берег, всё еще сжимая пистолет зубами.
  
  Я упал на колени в грязь. Руки были в крови, одежда превратилась в лохмотья, а всё тело представляло собой один сплошной синяк. Я пролежал без сознания три с половиной часа — судя по моим чудом уцелевшим часам, был уже полдень.
  
  Я начал оценивать ситуацию. Магазины для «Вильгельмины» в кармане были пусты, кроме одного. Хьюго всё еще был на месте, в ножнах на запястье. Наплечная кобура пришла в негодность, и я её выбросил. Внезапно знакомый звук заставил меня вздрогнуть. Со стороны каньона спускался еще один вертолет — на этот раз небольшой купольный «Белл». И из его окна уже высовывалось рыло АК-47.
  
  У меня не было времени на чистку оружия. Я просто вставил последний заряженный магазин и передернул затвор. Мне нужен был этот вертолет. Я быстро двинулся вдоль берега, скрываясь за кустами. «Белл» завис над мелководьем под водопадом, подыскивая место для посадки. Как только он коснулся песка, из него выскочили двое оперативников КГБ, заняв позиции по флангам.
  
  Я понимал: вступать в перестрелку с восемью патронами против автоматов — самоубийство. Нужно действовать наверняка. К счастью, один из оперативников отошел в сторону и опустил автомат, пытаясь прикурить. Это была его фатальная ошибка. Я прицелился из «Вильгельмины». Первый выстрел попал ему в голову, когда он наклонился к зажигалке, второй — в живот.
  
  Я бросился к вертолету. Второй стрелок, оглушенный шумом винтов, не сразу понял, что произошло. Пилот в стеклянном пузыре отчаянно махал ему руками, указывая на меня. Стрелок начал разворачивать автомат, но я уже сократил дистанцию. Он выстрелил от бедра, но я упал на песок, стабилизировал Люгер обеими руками и нажал на спуск. Его отбросило назад.
  
  Я вскочил и рванул к кабине. Пилот уже начал подъем. У меня не было времени на переговоры, и сегодня я был не в настроении щадить сотрудников КГБ. Я упал на колени в классическую боевую стойку и выстрелил дважды через стекло. Первая пуля выбила пилоту глаз, вторая попала в рот.
  
  Я прыгнул в кабину прямо через тело мертвого пилота и перехватил рычаги управления.
  
  
  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  
  Я столкнул труп пилота с кресла прямо в бурлящий поток. Проверив панель приборов и убедившись, что мои пули не превратили вертолет в бесполезную груду металла, я выбрался наружу. Сев на край фюзеляжа и свесив ноги над водой, я понял: мне отчаянно хочется курить.
  
  Я подошел к телу первого оперативника КГБ. Зажигалка валялась в воде рядом с его рукой, а в кармане куртки нашлась пачка русских сигарет. Марка, которую я всегда недолюбливал, но, как говорится, в шторм любая гавань хороша. Несколько сигарет подмокли, а в одной я обнаружил капсулу с цианидом — стандартный «набор для выхода». В итоге у меня осталось шесть штук, пригодных для использования.
  
  Советские сигареты часто делают с непомерно длинными фильтрами, чтобы их было удобно держать в тяжелых перчатках. Оторвав фильтр, я глубоко затянулся и тут же вспомнил, почему никогда не покупал их по доброй воле.
  
  Присев на корточки в воде — я и так уже промок до нитки — я осмотрел оружие покойника. Удача: это был трофейный «Вальтер» P-38 времен Второй мировой, судя по клеймам с нацистскими орлами. Самое важное, что он, как и моя «Вильгельмина», был калибра 9 мм Парабеллум. Я опустошил магазин, забрал все запасные патроны у обоих убитых, прихватил немного денег и швейцарский армейский нож. Пустой «Вальтер» я просто заткнул за пояс.
  
  Пока я набивал свои пустые магазины экспроприированными патронами, я выкурил вторую сигарету. Пришлось сделать пробную серию выстрелов по дереву на другом берегу: пули оказались чуть легче моих привычных экспансивок, но «Люгер» проглотил их без капризов.
  
  Обыскав пилота и второго агента, я не нашел документов, зато разжился пачкой «Players» и зажигалкой Zippo — видимо, у парней был доступ к западному импорту. Эти я прибрал с особым удовольствием. Кроме того, у второго чекиста оказался Smith & Wesson Combat Masterpiece с грубо отпиленным стволом. Забрав револьвер и АК-47, я вернулся в кабину.
  
  Я изучал управление «Белла» всего пару минут — эта модель была мне знакома по тренировкам. Через мгновение машина уже дрожала в воздухе. Незнакомый вертолет как чужая лошадь: нужно ехать осторожно, пока не поймешь её характер. Этот «Белл» оказался послушным, а баки были полны на три четверти.
  
  Я шел низко над землей, ориентируясь по дорожным знакам, когда радио ожило. Тот самый голос с украинским акцентом, который я слышал еще в машине первой группы КГБ, всё еще вызывал своих людей. Он явно не понимал, что группы больше нет. Я переключился на передачу: — Говорит Ник Картер. Вызываю КГБ. Прием. Радио на секунду захлебнулось тишиной. — КГБ, надеюсь, слышно хорошо. Группа на «Хьюи» ликвидирована полностью. Вторая группа — тоже. Если хотите продолжить, я буду в аэропорту Стамбула. Говорите по-французски? Прием. После паузы раздалось приглушенное английское: — Да. — Отлично. Тогда merde vous, приятель. Картер, конец связи.
  
  Я переключил частоту на турецкую разведку. — Агент N-3 вызывает «Дом». Слышите меня? — Слышим, N-3. Готовы принять информацию. — Иду в аэропорт Стамбула на одолженном вертолете. Отнял его у любителей водки. Прием. — Понял тебя, N-3. Много любителей водки осталось на празднике? — Голос диспетчера звучал чисто по-американски. — Группу поддержки я сократил. Подготовьте встречу и приведите побольше друзей.
  
  Стамбул открылся передо мной как изящный цветок: белые минареты, извилистые улочки и синяя лента Босфора. Но идиллия длилась недолго. Я понял, почему турецкие друзья не видели засады на земле — КГБ решил играть в воздухе. Наперерез мне шел «Хьюи» UH-1D. Он был больше, быстрее и, в отличие от моего «Белла», вооружен до зубов. По бокам фюзеляжа топорщились пулеметы М-60 и ракетные блоки.
  
  — Картер, этот вертолет вооружен? — раздался в наушниках тревожный голос турок. — Утвердительно, — отозвался я. — А твой? — Отрицательно. Поговорим позже.
  
  Я снова переключился на советскую частоту. — Эй, на боевом корабле! Это Ник Картер. Вы ведь не против обсудить план игры? — Я слушаю, Картер, — проскрежетал новый голос. — Всё просто, Картер, — продолжил он. — Можешь принять бой здесь, над аэродромом. Тогда обломки и взрыв накроют невинных людей на земле — десятки жертв, кто знает? Или мы можем решить это над Мраморным морем. Как говорят у вас в Америке, для нас это яблоки и грейпфруты. — Говорят «яблоки и апельсины», неуч, — отрезал я. — Следуй за мной к воде. Конец связи.
  
  Я повел вертолет над Босфором, пролетая над мостами, соединяющими Азию и Европу. Слева проплыла Голубая мечеть с её шестью минаретами. И тут мне пришел в голову план. Я резко сбросил скорость почти до критической точки сваливания. «Хьюи», шедший на пятьсот футов ниже и чуть позади, не ожидал такого маневра. Он проскочил подо мной, заходя в вираж над дворцом Топкапы.
  
  Я рванул машину вперед, закладывая крутой поворот вокруг минаретов Святой Софии. Почти на уровне верхушек деревьев я оглянулся: «Хьюи» висел на хвосте. Впереди показались два обелиска на площади Ипподром. Между ними было узкое пространство, которое с воздуха казалось игольным ушком. Я направил свой маленький вертолет точно в этот зазор. «Хьюи» был слишком велик и инертен для такого финта. Я проскочил, едва не задев лопастями камни, и ушел в крутой вираж.
  
  За спиной грохнуло. Я обернулся. Мой расчет оправдался: пилот КГБ либо потерял голову, либо просто не смог вытянуть тяжелую машину из маневра. «Хьюи» врезался в строительные леса реставрируемого здания на узкой улочке за обелисками. Огненный шар поглотил боевой вертолет.
  
  Я снова заложил дугу над устьем Босфора. Дворец Топкапы, София, шесть минаретов Голубой мечети — всё это осталось целым. Внизу уже выли сирены пожарных машин, окружая горящие обломки. К счастью, здание было пустым из-за реставрации.
  
  Когда я коснулся бетонки аэродрома и выключил двигатель, я просто прислонился к фюзеляжу и закрыл глаза. Ко мне шел невысокий человек с жесткими усами и в непроницаемых темных очках, небрежно держа в руке «Узи». Это был майор Туфик, начальник отдела Кемаллы. — Добро пожаловать, мистер Картер, — произнес он тем самым американским голосом из радио. — Я рад, что мои соотечественники не пострадали. Но мне потребуется дьявольски много времени, чтобы замять это в СМИ и успокоить полицию. Вы хоть понимаете, что могли разнести Святую Софию? Это как если бы я прилетел в Вашингтон и начал крутить пируэты вокруг монумента Вашингтона! Это не кино про шпионов, Картер! Там, на улице, люди из плоти и крови!
  
  Он был совершенно прав. Но игра стоила свеч. Туфик переложил автомат в левую руку и протянул мне правую для рукопожатия. — Я понимаю, что вы пытались выжить, а агрессорами был КГБ. Мы осознаем важность вашей миссии. Но, пожалуйста... больше никаких вертолетов. Его лицо расплылось в улыбке. — Поверьте мне на слово, майор, — я положил руку ему на плечо. — После сегодняшнего дня вертолеты — это последнее, к чему я захочу подойти.
  
  
  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  
  Когда мы подошли к машине Туфика, майор полез в карман и протянул мне пачку моих любимых сигарет. — После нашего первого разговора по радио я приказал своим людям заглянуть в твою квартиру. Подумал, тебе это пригодится, — он улыбнулся, глядя на мое удивление. Я пробормотал благодарность и вскрыл пачку. Туфик уже держал наготове зажигалку. Мы расположились на заднем сиденье его голубого «Мерседеса».
  
  Я глубоко затянулся, впуская густой аромат табака в легкие, и медленно выдохнул. — Странные мы существа, мужчины, — философски заметил Туфик. — После опасности или секса нам всегда нужно закурить. Какому-нибудь аспиранту стоило бы исследовать этот феномен. Думаю, после того, что ты пережил за последние часы, ты имеешь полное право выкурить всю пачку разом.
  
  Мы оба рассмеялись, хотя еще пару часов назад мне было совсем не до смеха. — У меня есть медик, которого ты просил, — продолжал он, — и оружейник.
  
  Пока мы ехали, врач осмотрел меня прямо в машине. Тем временем один из агентов забрал мою «Вильгельмину», чтобы доставить её Хабибу Гупте. К тому времени, как мы достигли черного входа в отель, медик признал меня относительно здоровым, но настаивал на отдыхе и рентгене плеча. Я лишь отмахнулся — времени не было. Туфик, несмотря на протесты врача, спровадил его, поблагодарив за совет.
  
  В номере я быстро принял душ и переоделся. Когда я натягивал свежую плечевую кобуру, в дверь постучали. Это был Туфик и невысокий темноволосый мужчина. — Наш лучший оружейник — Хабиб Гупта. Твой Люгер у него. — Приятно встретить ценителя такого прекрасного оружия, — сказал Гупта. — Люгеры капризны и склонны к заклиниванию, но ручная подгонка деталей в этом экземпляре... просто поразительно. Неудивительно, что он тебе так дорог.
  
  Гупта развернул бархатную ткань. Пистолет сиял. Он полностью разобрал его, просушил феном каждую деталь, удалив влагу ущелья, и смазал своим секретным составом. — Один из магазинов был разбит о камни, — продолжал он, — но я заменил его, подогнав губки подачи под твои параметры. Я также убрал царапины на раме и подворонил их горячим составом. Думаю, ты не найдешь и следа повреждений.
  
  Я взял «Вильгельмину» в руки. Это была ювелирная работа. Хроматограф, возможно, нашел бы разницу в оттенке воронения, но мой глаз — нет. Я проверил ход затвора, вставил магазин и привычным движением загнал пистолет в кобуру. — Вы маэстро, сэр, — искренне сказал я. — Я ваш должник.
  
  Оружейник смущенно кивнул и ушел. Как только дверь закрылась, Туфик посерьезнел: — Мы нашли дом Нрехи, двоюродного брата Ирании. Машина ждет внизу.
  
  Через несколько минут мастерского лавирования в пробках мы оказались в узком переулке. — Четвертый этаж, — указал Туфик. Мы взбежали по истертым ступеням. У двери я подал знак. Туфик взял свой «Браунинг Хай Пауэр» на изготовку, а я с силой вышиб замок ногой. Я вкатился в комнату, припав к полу.
  
  — Да, господа, чем обязан? Слова застали меня врасплох. Нреха сидел на рубиново-красной подушке в позе лотоса всего в трех футах от дула моего пистолета. Он даже не вздрогнул. На нем был костюм для дзюдо, лицо было гладко выбрито, а волосы аккуратно причесаны. Он выглядел воплощением спокойствия — полная противоположность «свинье», как назвал его Елег.
  
  — Я Ник Картер. Со мной майор Туфик из разведки, — я убрал Люгер, чувствуя себя немного неловко. Туфик объяснил ситуацию, упомянув о смертельном яде и безопасности нации. Нреха слушал с абсолютно бесстрастным лицом. — Ирания была здесь около восьми часов назад, — ответил он. — Мы поговорили, и она ушла. О яде она ничего не упоминала. — Она оставила что-нибудь? — спросил Туфик. — Нет. — Сказала, куда направляется? — добавил я. — Да. Она собиралась искать работу в...
  
  Звон разбитого стекла прервал его на полуслове. Пуля попала Нрехе точно в шею. Туфик бросился к окну, а я нырнул к раненому, пытаясь закрыть его своим телом. — На крыше! — крикнул Туфик. Я прижал ухо к губам Нрехи. Он что-то хрипел. — Река... Медовая река... — едва разобрал я, прежде чем предсмертный хрип оборвал его жизнь.
  
  Туфик уже вылезал в окно. Я последовал за ним. На крыше напротив я заметил блестящий предмет — гильзу .22 калибра с кольцевым воспламенением. Бесшумность выстрела и калибр выдавали профессионала с пистолетом с глушителем. Киллеры из КГБ часто использовали такие. Я сунул гильзу в карман — след от бойка мог стать ключом к идентификации оружия.
  
  Туфик был уже далеко впереди, преследуя убийцу по черепичным крышам. Впереди я увидел фигуру с длинноствольным пистолетом. Киллер обернулся и выстрелил. — Ложись! — крикнул я Туфику. Выстрелов не было слышно, но черепица под ногами майора разлетелась в пыль. Вторая пуля попала Туфику в левое плечо. Его развернуло, тяжелый «Браунинг» выскользнул из рук и улетел вниз на улицу. Сам майор начал соскальзывать с крутого ската.
  
  Я рванулся к нему, на ходу паля из «Вильгельмины», но расстояние было слишком велико. Убийца не стал отвечать на огонь и скрылся за карнизом соседнего здания. Я добежал до края и схватил Туфика за запястье в последний момент. Он висел над трехэтажной бездной, вцепившись правой рукой в водосточный желоб. Его лицо исказилось от боли, рукав спортивного костюма быстро темнел от крови.
  
  — Майор, сними ремень! Быстрее! — скомандовал я, упираясь ногами в край желоба. С третьей попытки ему удалось перебросить мне ремень. — Сделай петлю и продень левое запястье! — крикнул я. — Я потяну!
  
  Это были мучительные секунды. Я чувствовал, как напрягаются мышцы моего собственного раненого плеча, но медленно, дюйм за дюймом, я вытягивал его наверх. Наконец, он перевалился через край и рухнул на крышу рядом со мной. Мы оба тяжело дышали. Солнце медленно опускалось за горизонт Стамбула.
  
  — Мы упустили его, — прохрипел Туфик. — Но что он сказал перед смертью? — «Медовая река». Что это? — Это кабаре, — ответил Туфик, пытаясь унять дрожь. — Танцы живота, бордель и, по слухам, опиумный притон наверху. Полиция пытается накрыть его годами, но там всегда чисто к их приезду. Очень опасное место. Туда даже копы ходят только парами. — Сегодня я пойду туда один, — сказал я, доставая из кармана гильзу. — Чем больше я думаю об этом выстреле, тем больше уверен: это Гольц из КГБ. — Ты можешь быть прав. Ходят слухи, что он в городе. — Значит, это его почерк, — я вертел гильзу в пальцах. — Он выследил Иранию до дома Нрехи. Если её там уже нет, он вернется за ней в «Медовую реку» сегодня вечером. У него не было бы причин убивать Нреху, если бы девчонка была уже у него.
  
  Туфик кивнул, превозмогая боль в плече: — Я не смогу пойти с тобой внутрь в таком виде, но я буду в машине неподалеку. Если начнется стрельба — мы ворвемся.
  
  Я вздохнул. Впереди был долгий вечер, труп в квартире, который нужно было убрать, и логово змей, в которое мне предстояло войти в одиночку.
  
  
  
  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  
  Опиум — это не что иное, как млечный сок, полученный из надрезов на недозрелых капсулах опийного мака. В Турции нет недостатка в местах его произрастания, и считается, что — по крайней мере, в медицинских целях — здесь производят лучшие его сорта. Мак, это многолетнее травянистое растение, бывает самых разных оттенков: от белого до фиолетового. При высушивании опиум приобретает желтовато-коричневый цвет. Он всегда имел множество полезных применений, но его также курят через богато украшенные кальяны с выпуклыми колбами, которые выглядят так невинно на фотографиях или в фильмах о Ближнем Востоке. Я знал людей, пробовавших его, и каждый из них становился рабом этого цветка: их здоровье, разум и дух деградировали в бездне зависимости. Когда я шел по узким, освещенным фонарями улочкам мимо закрытых лавок с коврами и гончарными изделиями, вдыхая прохладный вечерний воздух с примесью запаха гниющих отбросов, я не ждал от «Медовой реки» ничего хорошего. Если погоня за Иранией приведет меня в сам опиумный притон, я узнаю его по отчетливому слабому запаху, усиленному в десятки раз пропорционально количеству курильщиков, втягивающих горький, едкий дым, заменяя реальный мир иллюзиями, плывущими по изогнутым трубкам кальянов.
  
  Было почти девять вечера. Часы, прошедшие со смерти Нрехи, я потратил на подготовку. Я снова принял душ и выбрал белый костюм европейского покроя, черную рубашку, шелковый вязаный галстук и черные туфли. Туфик предоставил мне театральный грим. Моя кожа потемнела, волосы были зачесаны назад с пробором посередине. Накладные растрепанные усы и темные очки — излюбленный аксессуар многих турок — довершали образ. Туфик признался, что даже он не узнал бы меня. К тому же я хорошо знал характер и манеры местных жителей, что позволяло мне полностью соответствовать окружению.
  
  Если повезет — и если поможет «Вильгельмина» — я рассчитывал провести вечер без лишних происшествий, не считая ликвидации Гольца. Я никогда не встречал его лично, если не считать того краткого мига на крыше несколько часов назад, но хорошо знал его репутацию. Он был советским эквивалентом меня — агент, специализирующийся на силовых операциях, мастер стрельбы с огромным послужным списком. Но Гольц был более диким. Я чувствовал, что ему доставляло удовольствие само убийство; его почерк всегда отличался неестественной и ненужной жестокостью.
  
  «Медовая река» выглядела как самое заурядное заведение. Раскрашенный деревянный знак с давно выцветшей краской возвещал о входе на турецком, английском и французском языках, а ниже в кавычках красовалось слово «Развлечения». Кабаре, танцовщицы, публичный дом и опиумный притон — полный набор «увеселений». Двустворчатые двери были распахнуты, за ними виднелась оштукатуренная стена и занавеска из бисера, отделявшая лестницу в подвальное кабаре от улицы.
  
  Я медленно спустился вниз. У подножия лестницы стоял вышибала — коренастый малый с перекатывающимися под дешевым костюмом мускулами. Из-под его правой подмышки торчала рукоять крупного пистолета. Он был левшой — я заметил это по его жестам. — Я не был здесь несколько лет, — сказал я, подойдя к нему. — Слышал, это заведение сулит много удовольствий. Найдется столик? Он внимательно осмотрел меня. Я ждал, мои ладони вспотели, но я выдержал его подозрительный взгляд. Мой пистолет, в отличие от его оружия, не выдавал своего присутствия. — Любой столик у танцпола, — ответил он. — Еще рано. Но когда станет тесно, к вам наверняка кого-нибудь подсадят. Я кивнул и последовал в указанном направлении.
  
  Воздух был густым от сигаретного дыма, местами чувствовался сладковатый запах марихуаны. Подошла официантка, и я заказал кофе средней сладости. Группа музыкантов в поношенных национальных костюмах вышла на сцену и уселась в углу, готовя инструменты. Стараясь не привлекать внимания, я осмотрел зал. Я знал Гольца по фотографиям, и если он был среди присутствующих, то мастерски замаскировался. Впрочем, я и сам то и дело поправлял накладные усы. Ирания не могла быть профессиональной танцовщицей — скорее, из массовки, барменшей или кухонной работницей. Но если Гольц здесь, то и она должна быть рядом. Возможно, она нашла работу в публичном доме, в который вела шаткая лестница в глубине зала за дверью кухни. Я заметил, что вышибала-левша передал вахту другому человеку у входа, но продолжал настороженно поглядывать на меня. Я поднял чашку кофе, словно предлагая тост в его сторону, и он отвернулся.
  
  Без предупреждения грянула музыка — я слишком отвык от восточных мотивов, и резкие звуки заставили меня вздрогнуть. Струнные и духовые в сопровождении бубнов нарастали до крещендо и внезапно смолкли. Вышибала, оказавшийся еще и конферансье, объявил сначала на турецком, а затем на вполне приличном английском: «А теперь, для вашего удовольствия — танец гибкой Маланы».
  
  Малана выскочила на сцену. Её оливковая кожа была смазана маслом до блеска. Она начала извиваться в только ей известном ритме еще до того, как музыка возобновилась. Копна черных кудрей, вишнево-красные губы, браслеты на запястьях и лодыжках, золотая монета в пупке — она была воплощением страсти. Вуали кружились в её руках, как пыльные вихри, золотые монеты на поясе звенели на вздымающихся бедрах, а еще несколько монет были закреплены прямо в волосах на лбу. Звон украшений создавал необходимый аккомпанемент. Её танец, который она наверняка исполняла ночь за ночью, был полон искренности и избыточности. Ей явно нравилось внимание десятков мужских глаз, мысленно раздевавших её.
  
  Музыка внезапно ускорилась, и к Малане присоединились еще шесть девушек, стараясь более или менее удачно копировать её движения. До точности варьете им было далеко, но мой взгляд сразу приковала девушка, стоявшая второй слева — Ирания. Описание подходило идеально. В отличие от ведущей танцовщицы и остальных, Ирания была высокой, европейского роста. Темные вьющиеся волосы и юное тело, облаченное в такой же костюм, выделяли её среди прочих. Как танцовщица она оставляла желать лучшего, но когда её таз начал крутиться и извиваться под возбужденное улюлюканье зрителей, стало очевидно, что у неё есть как минимум один выдающийся талант.
  
  В зале не было женщин, и большинство мужчин подались вперед. Возможно, поэтому мне потребовалось больше времени, чем следовало, чтобы заметить Гольца. Его лицо изменилось, но когда скудный свет выхватил его взгляд, я понял — это он. Один убийца всегда узнает другого. Он посмотрел в мою сторону, а затем мимо, якобы не замечая меня. Гольц обычно работал в одиночку, но стрелять в него прямо здесь было слишком рискованно. Если у него было прикрытие, я не знал, откуда последует ответный выстрел. К тому же в суматохе я мог потерять девушку. Я решил ждать первого хода Гольца.
  
  Зал начал заполняться. Я огляделся, прикидывая пути отхода. Главный вход был забит гостями, ожидающими столиков. Вышибала подвел к моему столу двух потных бизнесменов. У одного из них была явно выражена болезнь щитовидной железы — лицо напоминало грушу. Я снова посмотрел на Гольца: он начал действовать. Он пересек зал, схватил Иранию за руку и потащил её к выходу в задней части кабаре. Пистолет в его руке не оставлял сомнений — это был довоенный Colt Woodsman .22 калибра с модифицированным глушителем системы Максима. Тот самый пистолет, из которого был ранен Туфик и убит Нреха.
  
  Я вскочил, нащупывая рукоять «Вильгельмины». В этот момент Гольц заметил меня. Его «Кольт» повернулся в мою сторону. Рефлекторно я перевернул стол и нырнул за него, бизнесмены с криками бросились врассыпку. Раздался выстрел — Гольц попал в кого-то за моей спиной. Я выстрелил один раз, но тут же сдержался: Гольц прикрылся Иранией как щитом. С таким убийцей, как он, это обычно не срабатывало — я мог бы выстрелить, пожертвовав случайной жертвой ради ликвидации цели, но я не мог рисковать Иранией. Тайна вируса Рауфмана не должна была умереть вместе с ней.
  
  Один из клиентов попытался разоружить его, но Гольц хладнокровно выстрелил ему в лицо. Мужчина вскрикнул и рухнул. В этот момент слева прорвался вышибала, сжимая в левом кулаке огромный револьвер Colt New Service. Громоподобный выстрел 45-го калибра вырвал кусок стены в шести дюймах от головы Гольца. Я оказался перед тяжелым выбором. Следующий выстрел левши-вышибалы мог убить девушку. Гигант просто выполнял свою работу, защищая заведение.
  
  Когда он снова поднял оружие, я сделал единственное, что мог. Я выстрелил. Пуля «Вильгельмины» весом 115 гран попала в цель — тяжелый револьвер вылетел из руки вышибалы. Он схватился за раненую кисть и с яростью посмотрел на меня, мгновенно забыв о Гольце. Огромный человек, как обезумевший от боли медведь, бросился на меня. Я не мог заставить себя застрелить его. Тем временем Гольц исчез на лестнице, ведущей в бордель и опиумный притон; путь к нему преграждала паникующая толпа, пытавшаяся сбежать из кабаре через кухонные двери.
  
  Когда вышибала навалился на меня, я уклонился в сторону, подставил ему подножку и обрушил рукоять Люгера ему на шею. Он упал, но тут же перекатился на спину — удар по горе мышц не произвел должного эффекта. Пришлось сменить тактику. У меня не было времени на затяжную драку. Когда он начал подниматься, я нанес удар правым коленом в его челюсть, едва не повредив ногу о его кость. Удар отбросил его назад, и я тут же добавил левой ногой в область шеи. Великан рухнул, судорожно хватаясь за горло. Это должно было задержать его достаточно долго.
  
  Прорвавшись мимо перевернутых столов, перепуганных музыкантов и танцовщиц, я взлетел по лестнице. Наверху я почти ничего не видел. Комната была заполнена едким опиумным дымом, смешанным с запахом гашиша. Тусклый свет едва пробивался сквозь завесу, видимость не превышала трех футов. В магазине «Вильгельмины» оставалось шесть патронов. Пригнувшись, я двинулся по скрипучим половицам. По обе стороны от меня на матах лежали курильщики в разной степени беспамятства; до меня доносились их смех и всхлипы. Здесь были и молодые, и старики, их лица выражали отчаяние, но глаза у всех были одинаковыми — пустыми.
  
  В дальнем конце длинной комнаты я уловил движение. Возможно, это был наркоман, а возможно — Гольц с девушкой. Свет, концентрировавшийся в конце зала, создавал блики на дымном воздухе, что окончательно мешало обзору. Гольц, находясь в тени, видел меня гораздо лучше. Я вспомнил его досье: он часто использовал маленькие 40-грановые пули «Вудсмена», начиненные ядом. Пришлось рискнуть. В этом дыму, с вырывающейся девушкой на руках, его меткость должна была пострадать. Даже если я получу пулю, она не обязательно станет фатальной мгновенно.
  
  Я выпрямился во весь рост, сжимая Люгер, палец на спусковом крючке. — Гольц! Мгновение тишины, затем свист пули с глушителем у моего уха и резкая боль в левой части шеи. Я упал на пол, симулируя смерть — это был единственный шанс выманить Гольца. Я услышал звон монет и колокольчиков на одежде Ирании. Не поднимая головы, краем глаза я увидел движение: маленькие босые женские ножки и пару темных мужских туфель. Моя правая рука была вытянута, пистолет наготове. Второго шанса не будет.
  
  Одним резким движением я вскинулся и навел ствол на смуглое лицо славянина. До него было ярдов семь. Мой палец нажал на спуск... В моем воображении всё происходило как в замедленной съемке. Вспышка и грохот «Вильгельмины» в тесном помещении были оглушительны. Лицо Гольца буквально разлетелось, его тело отшвырнуло назад. Я вскочил. Ирания стояла в шести футах, её лицо было искажено ужасом. Когда я шагнул к ней, она закричала: — Нет! Оставьте меня! Помогите! Она бросилась на меня, пытаясь вцепиться ногтями в глаза. У меня не было выбора. Коротким ударом левого кулака в подбородок я отправил её в нокаут. Я подхватил её обмякшее тело пожарным захватом на плечо и двинулся через комнату. Наркоманы даже не шелохнулись, пребывая в своем вымышленном мире.
  
  За перегородкой находился публичный дом. Мужчины и женщины в разной степени наготы жались к стенам, когда я проходил мимо; в полумраке их взгляды были прикованы больше к Люгеру в моей руке, чем к девушке на моем плече. В углу одна из женщин сжимала в руках плеть-девятихвостку — я не стал гадать, зачем она ей. Я ногой распахнул дверь в конце комнаты, вытолкнув впереди себя какого-то мужчину в одной рубашке, чтобы проверить, нет ли засады. Засады не было. Я оттолкнул лысеющего толстяка обратно и нырнул в тень наружной деревянной лестницы, ведущей в переулок. Крысы разбегались у меня из-под ног.
  
  В узком проходе я увидел Туфика. Он заметил меня, и я махнул пистолетом в знак приветствия, тут же спрятав его. Я пересек улицу, рассудив, что бессознательная девица со звенящими монетами привлечет меньше внимания, чем оружие. Я бросил её на пол заднего сиденья «Мерседеса» и накрыл плащом. Туфик, несмотря на раненое плечо, сидел за рулем. — Она мертва, Ник? — спросил он. — Нет, — ответил я, садясь вперед. — Но скажу тебе одно: у этой девчонки чертовски «стеклянная» челюсть.
  
  
  
  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  
  Настольная лампа горела без абажура, её голая лампочка слепила глаза. Ирания смотрела прямо на свет. — Я не понимаю, о чем вы говорите, — настаивала она. Она выглядела немного нелепо, сидя в своих прозрачных вуалях и браслетах, дешевая бижутерия которых поблескивала при каждом движении. Между пальцев у неё дымилась сигарета, а на столе перед ней стоял бумажный стаканчик с кока-колой. Ирания твердила одно и то же с того самого момента, как пришла в себя на заднем сиденье машины — она перестала кричать только тогда, когда я пригрозил снова её ударить.
  
  До того как она очнулась, я успел рассказать Туфику о перестрелке с Гольцем и его смерти. Теперь в этой новой комнате нас было четверо. Туфик мудро настоял на том, чтобы мои вещи перевезли в другой отель под вымышленным именем — это должно было исключить любые контакты с КГБ. Было два часа ночи. Потребовалось время, чтобы майор вызвал хирурга, который занялся огнестрельной раной, задевшей мою шею. Когда врач закончил обрабатывать рану мертиолатом и наложил повязку, я посмотрел через комнату на Иранию.
  
  В руке у меня был стакан виски, накладные усы я уже снял, пальто валялось на спинке стула. Перезаряженная «Вильгельмина» покоилась в кобуре под мышкой. Я закурил и стал слушать, как Туфик в очередной раз задает ей вопрос. — Говорю вам, я ничего не знаю ни о каких драгоценностях! — ответила она и насмешливо сплюнула на пол.
  
  Туфик поднялся с края стола и замахнулся, намереваясь ударить её по губам. Я не винил его за это раздражение, но вовремя вмешался: — Подождите, майор. Он оглянулся на меня через плечо, брезгливо махнул рукой и отошел в противоположный угол гостиничного номера. Доктор закончил перевязку, я кивнул ему в знак благодарности и подошел к девушке. — Меня не волнуют ни драгоценности, ни шкатулка, ни что-либо еще, Ирания, — прохрипел я голосом, полным сдерживаемого напряжения. — Внутри каски, как я тебе уже говорил, есть маленькая бутылочка. И раз уж ты не хочешь говорить, я сам расскажу тебе, что в ней находится.
  
  Я бросил взгляд на Туфика. Он пожал плечами, и я продолжил. — Слушай меня, Ирания, — сказал я тихо, стараясь казаться терпеливым. — И, черт возьми, убери с лица это выражение смертельной скуки и слушай внимательно! — сорвался я на крик. — В этой бутылке находится вирус. Его разработал в советской лаборатории ученый, который работал на нацистов и до сих пор верен их идеям. Этот микроб превратит сотни тысяч, а может, и миллионы людей в безумцев, убийц и мясников. Пока они будут крушить всё вокруг, их кровь начнет буквально закипать в мозгу, а тела — гореть от лихорадки, пока этот же вирус их не прикончит. Зараза распространится по всему Стамбулу, по всей Турции, уйдет на Восток и вернется в Европу, добравшись, возможно, до самой Англии. И один из таких безумцев, ошалевший от болезни, может нажать красную кнопку и запустить ядерную войну, которая уничтожит весь мир. И тебя вместе с ним, черт возьми! Мы даже заплатим тебе, если ты поможешь. Итак, где каска?
  
  Я ждал одного из двух предсказуемых ответов: либо она снова скажет, что не понимает, о чем речь (и всегда оставался шанс, что она не лжет), либо, что более вероятно, спросит: «Сколько?». Но она удивила меня. Я внезапно осознал, что под этим нелепым нарядом гаремной рабыни, под слоем грима и дешевого блеска, скрывается подобие живой души. — Святая Богородица... — прошептала она. Затем, словно извиняясь перед Туфиком (я уже знал, что он правоверный мусульманин), добавила: — Я христианка. Она пожала плечами. Я потянулся к ней, зажег сигарету для себя и рассеянно предложил ей одну. — Где она? — спросил я. Она взяла сигарету — её собственная уже догорела до самых пальцев. — В мечети, недалеко от железнодорожного вокзала. Я могу показать.
  
  Я тяжело опустился на стул. Только сейчас я понял, как давно не спал. Левое плечо немилосердно ныло — то, что я тащил на нем Иранию, не пошло ему на пользу. Я невольно задумался, как она выглядит без всей этой дешевой мишуры, которая её покрывала. — Когда мы сможем забрать её, майор? — спросил я Туфика. — Не раньше середины утра, когда закончатся ранние молитвы и толпа прихожан поредеет. И ты не сможешь пойти туда один. — Я и должен пойти, майор. Но я не против, если вы составите мне компанию. — Договорились. О девушке я позабочусь. — Пожалуйста, можно мне остаться здесь? — Ирания подалась вперед в мягком кресле, её глаза были усталыми и просящими. — Решать тебе, Картер, — сказал Туфик.
  
  Я снова повернулся к ней: — Если хочешь, Ирания. Иди в ванную, прими душ... а я поищу для тебя халат. Затем я обратился к майору: — Вы сможете принести ей завтра какую-нибудь одежду? — Конечно, — отрезал он. На его лице промелькнула усмешка. Уже взявшись за дверную ручку, он добавил: — Можете оба расслабиться сегодня ночью. У меня охрана на каждом этаже, входы в отель перекрыты по моему приказу, люди на крыше и на пожарных лестницах. И двое моих лучших бойцов прямо у твоей двери.
  
  Это был тонкий намек: он не хотел, чтобы неверный вломился в мечеть без него — хотя бы ради соблюдения приличий. — Увидимся в девять тридцать? — спросил я. Он кивнул и вышел. Я услышал, как за ним щелкнул замок.
  
  Я обернулся — Ирании уже не было в комнате. Через секунду послышался шум работающего душа. Я достал халат из чемодана и заглянул в ванную. — Это ты, Ник? — её голос звучал как-то моложе, будто вода смывала с её тела воспоминания этого вечера. — Да. Я принес халат. Нужно что-нибудь еще? — Не мог бы ты... — она помедлила. — Не хочешь, чтобы я тебя помыла?
  
  Я замер, глядя на свое небритое лицо в зеркале и на одежду в пятнах грязи. Затем посмотрел на неё — она выглядывала из-за занавески, сквозь пар от горячей воды. — Почему бы и нет? — прошептал я. Она скрылась за занавеской, пока я раздевался, бросая одежду прямо на кафель. Я опустил крышку унитаза и положил туда пистолет — в шаге от душа, на всякий случай. Я не привык доверять свою жизнь другим, даже охране Туфика. Наверное, поэтому я до сих пор был жив.
  
  Я вошел в душ. Горячие струи, как тысячи крошечных иголок, ударили в лицо и грудь. Я смахнул воду с глаз и посмотрел на неё. Я был прав: под вульгарным гримом скрывалась изысканная красота. Её глаза — черные, как горящие угли — были огромными, а веки чуть приподнимались в уголках, выдавая какое-то древнее восточное влияние. Высокие скулы подчеркивали мягкость овала лица. Большинство мужчин сказали бы, что у неё слишком большой рот, но я не согласился бы. Вода хлестала по нам, мыло с её живота скользнуло к моим бедрам. Её рот был идеальным.
  
  Она отступила, взяла мыло и начала намыливать мою грудь. Я наблюдал, как капли воды собираются на её грудях — они были необычайно полными. Соски медного цвета затвердели, когда я провел по ним тыльной стороной ладони. Она опустилась передо мной на колени и с неожиданной нежностью принялась намыливать мой живот. Я хотел было помочь ей подняться, но она осталась внизу, втирая мыло в мои ноги. Когда она потянулась к моей спине, я тоже опустился на колено. Водяная пыль осела жемчужинами на её длинных ресницах.
  
  Я обнял её, притянув лицо к своему. Моя правая рука ласкала её грудь. Мы снова поцеловались, её руки переплелись у меня на шее. Я прижался губами к её горлу, и она издала тихий смех — смех счастливой молодой женщины. Мы встали, я прижал её к скользкой плитке душевой стены. Я чувствовал её руки, чувствовал, как что-то неконтролируемое овладевает нами обоими. Её спина выгнулась, живот прижался к моему, я подхватил её за бедра. Из-за её роста — почти вровень с моим — это было непросто, но в тот момент невозможного для нас не существовало.
  
  Не знаю, сколько времени мы провели там, но вскоре мы вытерли друг друга полотенцем и перешли в спальню. Мы сидели на краю кровати и разговаривали, потягивая виски. Оно казалось удивительно теплым. Через некоторое время, когда её стакан почти опустел, она спросила: — Эта бутылка с микробами... — На самом деле это вирус. Возможно, в кристаллах, но скорее всего — в виде густой жидкости для большей стабильности. — Значит, этот вирус... — она с трудом выговорила незнакомое слово. — Что будет с ним после того, как ты его найдешь? — Ученые проанализируют его и уничтожат. Это слишком ужасная вещь, чтобы использовать её как оружие, — ответил я, надеясь, что так оно и будет. — Но тот русский... он бы его использовал? В ней была некая простота, которая делала её всё более привлекательной. — Да, он бы его использовал. Но не волнуйся, у него больше нет шансов, Ирания.
  
  Она откинулась на подушки, я лег рядом и выключил свет, предварительно проверив, на месте ли Люгер. В темноте я слышал её голос. — Он правда превратил бы хороших людей в безумных убийц? — спросила она. — Да, Ирания. Именно это бы и случилось. Я почувствовал, как она повернулась и прижалась головой к моей груди. Я обнял её.
  
  Мы проспали меньше часа, когда я почувствовал, как она зашевелилась. Она что-то бормотала на турецком, я едва мог разобрать слова. Почувствовав, что она дрожит, я обнял её крепче. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я видел, как быстро двигаются её веки под закрытыми глазами — стадия «быстрого сна», как говорят специалисты. Ей снился кошмар. Вместо того чтобы будить её, я притянул её тело к себе, пытаясь успокоить её прямо в её сне.
  
  Я не сразу уснул. Через некоторое время она заговорила, и я услышал, как она плачет, почувствовал влагу её слез на своем плече. — Можно я расскажу тебе мой сон? — спросила она тихим, почти детским голосом. — Да, — ответил я, глядя в серую пустоту потолка. В комнате было тихо, лишь изредка с улицы доносились ночные звуки города. — Мне приснилось, — прошептала она, — что вместо тебя этот вирус нашел какой-то злой человек. Что он стоит на мосту Ататюрка и выливает эти «микробные штучки» прямо в Босфор. И что мужчины, женщины и дети вдруг начинают бить и душить друг друга прямо там, на мосту. А человек, который это сделал, стоит и смеется. Наверное, он уже сам сошел с ума, и микробы не могли ему навредить.
  
  Я не знал, что ей ответить. Я просто повернулся к ней и легонько поцеловал в губы. Через несколько минут она снова уснула на моем плече. Но я еще долго не мог сомкнуть глаз — возможно, я втайне боялся, что её сон когда-нибудь может стать реальностью.
  
  
  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  
  Ирания еще спала, а я на этот раз принял душ в одиночестве. Когда я вытерся и начал одеваться, я невольно засмотрелся на неё. Шум моих сборов заставил её зашевелиться: лучи солнечного света, пробивавшиеся сквозь жалюзи, выхватили её лицо. Белизна простыни на её груди создавала драматический контраст с медовым оттенком кожи, чернотой волос и роскошью бархата наволочки. Надев туфли, я присел на край кровати, взял прядь её волос и легонько провел ею по её губам. Она дотронулась указательным пальцем до лица, словно отмахиваясь от назойливого раздражителя, мешавшего её покою, а затем открыла глаза. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась.
  
  — Который час? — пробормотала она. Я посмотрел на часы: — Девять пятнадцать. Я заказал завтрак в номер, его должны принести с минуты на минуту. Боюсь, меню будет слишком американским. Если хочешь, можешь снова надеть мой халат. Майор Туфик будет здесь через четверть часа, он привезет тебе одежду.
  
  — Мы увидимся снова... после того, как ты заберешь шкатулку из мечети? — спросила она, откашлявшись, и села, поправляя простыню, чтобы прикрыть грудь. — А ты этого хочешь? Она улыбнулась, и я, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я не могу просто оставить тебя здесь, тебе ведь некуда идти. И не думаю, что КГБ воспылает к тебе любовью после вчерашнего. Да, — добавил я, размышляя вслух, — пожалуй, я смогу устроить так, чтобы ты поехала со мной в Англию. Хочешь туда? — Думаю, да, — ответила она. — Я тоже так думаю. А теперь надевай халат!
  
  В дверь постучали. Хотя я и предполагал, что это завтрак, рисковать я не собирался, даже несмотря на охрану Туфика. Я надел плечевую кобуру, громко крикнул: «Одну минуту, пожалуйста!» и накинул сверху пиджак. Я уже проверил «Вильгельмину», как делал это каждое утро.
  
  Когда я открыл дверь, всё выглядело обычным: те же охранники, которых Туфик поставил здесь, чтобы не пускать врагов (и, несомненно, присматривать за мной), оставались на посту. Один из них взял поднос у официанта, я кивнул и принял его, бросив официанту несколько монет на чай. Мы с Иранией ели торопливо — время прибытия Туфика приближалось, а мы оба были изрядно голодны. Только сейчас я осознал, что ничего не ел с завтрака предыдущего дня.
  
  Пока мы планомерно уничтожали бекон, яйца и тосты, Ирания коротко рассказала мне историю своей жизни. — Мы были сиротами, мой брат и я, — говорила она в перерывах между глотками кофе, которые были чуть крупнее, чем полагалось бы леди. Оказалось, что брат Елег взял двоих детей под свое крыло еще младенцами, и, судя по всему, с тех пор не раз об этом пожалел. Ирания объяснила, что воровство никогда не казалось ей чем-то аморальным (игнорируя принципы христианства, о которых она вещала нам с Туфиком всего пару часов назад). А вот её брат — «упокой Господь его бессмертную душу» — строил грандиозные планы на успех именно через грабежи.
  
  Ирания научилась читать по-английски в основном по религиозным книгам монахинь, которые и привили ей веру. Она провела под их опекой год, когда в детстве заболела менингитом. Она чувствовала себя обязанной сестрам за спасенную жизнь. В десять лет она вернулась в табор и следующие десять лет провела в странствиях. Её брат, который был на два года младше, всегда обожал машины — именно он вел ту, что врезалась в автомобиль доктора Рауфмана.
  
  Машина доктора оказалась быстрее, чем брат предполагал. После аварии они, вполне естественно, прихватили с собой ценные вещи, которые нашли, но воспитание монахинь не позволило им бросить раненого без помощи. — Это был единственный христианский поступок, — добавила она, совершенно не замечая иронии в своих словах.
  
  Я начал было расспрашивать подробнее, когда раздался ожидаемый стук. На этот раз это был майор Туфик. Он кивнул, когда я открыл дверь; его руки были заняты несколькими крупными свертками. Бросив их на кушетку, он хмыкнул в сторону Ирании: — Вот. Моя жена комплекцией очень похожа на вас. Поскольку мы не знали ваших размеров, она купила это для вас. Думаю, подойдет.
  
  Выбросив девушку из головы, он повернулся ко мне: — Планы изменились, Ник. Пока Ирания уходила в другую комнату, обхватив пакеты, Туфик закурил. Я предложил ему кофе, но он отказался. Наливая себе вторую чашку из серебряного кофейника и прикуривая сигарету, я спросил: — И в чем же перемены? — Похоже, твое желание исполнится — за каской пойдешь один. Если ты, немусульманин, устроишь переполох в мечети, мы всегда сможем списать это на действия «язычника». Но если в это впутаюсь я — мусульманин на государственной службе — последствия могут быть катастрофическими. Ты точно знаешь, где она её спрятала?
  
  Я какое-то время смотрел в чашку, затем ответил: — Да, она рассказала мне всё несколько минут назад. Ей как-то удалось замаскироваться под мальчишку, используя старую одежду. С её-то фигурой... странно, что её не раскусили, кругом были одни слепцы. Но на всякий случай она прикопала шкатулку под небольшим кустом у фонтана в садах на дальней стороне, подальше от самой мечети. Это должно успокоить тебя и твоё начальство — мне даже не придется заходить в само здание для дела. — Хвала Аллаху, — вздохнул он.
  
  Майор вручил мне подробный план мечети, который я принялся изучать. Мы договорились, что уходим порознь: я еду к мечети на такси, а он отвезет Иранию на нашу вечернюю встречу в уличном кафе у вокзала «Восточного экспресса». Я зашел в спальню поцеловать Иранию на прощание. Я снова был в белом костюме, темные очки лежали в кармане, а кожа была подкрашена, чтобы скрыть внешность. От усов я отказался. Когда я вошел, она обернулась, подняв руки над головой и поправляя волосы; на ней не было ничего, кроме белой шелковой комбинации.
  
  — Мне пора, — сказал я. — Ты уедешь с майором, но я присоединюсь к вам до полудня — тогда и отправится наш поезд. — О, Ник, — простонала она, бросаясь ко мне в объятия. — Не волнуйся. Я буду осторожен, дорогая. Я поцеловал её в ожидающий, слегка дрожащий рот, развернулся и вышел. Небрежно отсалютовал майору, прошел мимо охраны и спустился в вестибюль. Я прошел несколько кварталов пешком, сознательно избегая такси у входа в отель и пропуская первые свободные машины на улице. Когда я убедился, что хвоста нет, я поймал пустое такси и назвал адрес в двух кварталах от мечети.
  
  Поездка прошла без приключений, если не считать бесконечных гудков и звона велосипедов, когда мы продирались сквозь забитые улицы. Прекрасный город. Стамбул напоминал мне бесчисленные мегаполисы по всему миру, где водители бодро игнорируют правила дорожного движения и умудряются выживать в ситуациях, от которых у каскадера волосы встали бы дыбом.
  
  Я расплатился, прошел еще квартал, чтобы окончательно убедиться в отсутствии слежки, и повернул к мечети. Она уже высилась впереди. Огромный купол доминировал над горизонтом, а минареты вызывающе указывали в небо. Несколько десятков ступеней вели к главному входу с уровня улицы, завершая тупик, по которому я шел.
  
  Я раздавил окурок каблуком и огляделся. Дела шли слишком гладко. Я медленно поднялся по каменным ступеням, прошел через туннель, ведущий на первую площадку, и снова оказался на солнце перед последним пролетом. Внутри мечети царил ошеломляющий контраст с улицей. Благодаря высоким потолкам и каменным стенам температура здесь была градусов на десять ниже. Я снял обувь, как того требовал обычай, но вторую пару туфель я спрятал в свой атташе-кейс — на случай, если придется спешно уносить ноги.
  
  Я прошел мимо ступеней, ведущих в основное святилище, и направился по высокому коридору. С одной стороны через узкие окна была видна улица, с другой — через каменные перила высотой по пояс — открывался вид на внутренний двор. Сам купол, возвышавшийся над интерьером, был украшен замысловатой мозаикой, в которой время от времени вспыхивали драгоценные камни, когда на них падал луч света из высокого окна. Со всех сторон доносилось пение священнослужителей и шепот молящихся; звуки отражались от гладких камней, создавая эффект эхо-камеры.
  
  Я миновал нескольких человек в коридоре, оглядываясь так часто, как только смел, чтобы не привлекать внимания. Когда я прошел половину кругового обхода, передо мной открылась небольшая винтовая лестница. Перешагнув через бархатное ограждение, я поднялся по ней максимально быстро и тихо. Латунная дверь с современным цилиндрическим замком закрывала выход в сад у основания лестницы. Оглянувшись через плечо, я достал из кейса кожаный футляр с набором отмычек. С помощью Г-образного инструмента я вскрыл замок меньше чем за полторы минуты.
  
  Понимая, что это может замедлить отступление, я всё же запер за собой дверь — незапертая дверь привлекла бы лишнее внимание. Выйдя в сад, я на мгновение замер, пораженный его красотой. Аккуратный лабиринт тропинок пересекал подстриженные лужайки и декоративные кусты, выстриженные в форме причудливых фигур. Мраморные скамьи стояли вдоль дорожек, а в центре сада изящно бил фонтан, журчание которого едва нарушало абсолютную тишину. Сад был окружен высокими стенами с трех сторон, но я не заметил ни колючей проволоки, ни сигнализации. Вьющиеся кустарники и лианы давали отличную опору, если бы мне пришлось лезть на стену.
  
  Ирания не упомянула, что со стороны мечети у фонтана росло несколько кустов. Предположив, что у неё не было лопаты и она копала руками или ножом, я понял, что шкатулка не может быть глубоко. Земля, потревоженная только вчера, должна была выдать место.
  
  Я прошел двадцать ярдов к фонтану, еще раз оглянулся — чисто — и наклонился к земле. Вокруг основания фонтана было два подходящих места. Я мысленно подбросил монетку и выбрал то, что было слева. Из кейса я извлек миниатюрную складную саперную лопатку и начал копать. Если бы там был дерн, я бы аккуратно подрезал его ножом, но кусты были окружены смесью песка, гравия и грязи. Я ссыпал землю в пластиковый мешок на дне кейса, чтобы потом вернуть её на место и не оставлять следов. Медленно, чтобы не повредить флакон, я уже собирался бросить это место и перейти ко второму, когда лезвие лопатки мягко звякнуло о металл.
  
  Я начал разгребать землю пальцами. Показался блеск латунной петли. Меньше чем через минуту шкатулка была у меня. С помощью маленькой отмычки я вскрыл крышку — Ирания, видимо, снова заперла её или просто не успела открыть. Внутри лежали две нитки черного жемчуга. Кромкой лопатки я осторожно поцарапал одну из них — жемчуг был настоящим. Видимо, те самые «деньги на черный день» доктора Рауфмана.
  
  И это было всё, что я увидел в коробке.
  
  На первый взгляд в шкатулке не было никаких тайников. Однако даже на глаз было заметно, что глубина отделения с жемчугом составляет лишь две трети от внешней высоты каски. Я выхватил «Хьюго» — мой тонкий, как стилет, нож, скрытый в правом рукаве, — и вогнал кончик лезвия в щель между внутренним дном и стенкой. Дно поддалось, приподнялось и выскочило. Внутри, в аккуратном отсеке, обложенном воздушно-пузырьковой пленкой, лежала стеклянная бутылочка. Её горлышко было густо залито воском. Внутри флакона перекатывалась густая бледно-зеленая жидкость. Вирус.
  
  Отставив шкатулку в сторону, я быстро вернул землю из атташе-кейса обратно в ямку, прихлопнул её лезвием лопатки и убрал инструмент в футляр. Не закрывая кейс, я достал из верхнего отделения водонепроницаемый пластиковый мешочек — там же лежала моя запасная пара обуви. Я осторожно поместил флакон в мешочек, обложив его упаковочным материалом Рауфмана и добавив еще немного своего, припасенного заранее. Пустую шкатулку я захлопнул, предварительно пересыпав жемчуг в карман плаща. Его стоимость поможет Елегу восстановить табор после гибели брата.
  
  Я уже собирался закрыть кейс и вернуться в мечеть, когда услышал крик, который, как мне казалось, бывает только в кино: — Смерть неверному! Он оскверняет святую землю!
  
  Я вскинул голову. Со стороны дальней стены, напротив тыльной части мечети, прыгали в сад десятки молодых людей. Судя по одежде — студенты. Они размахивали ножами и дубинками, а на их лицах застыла жажда убийства. Я обернулся к боковым стенам — там было то же самое. Группы вооруженной молодежи спрыгивали вниз и бежали ко мне.
  
  Это была подстава. Возможно, дело рук Рафика, о котором я на мгновение забыл, или даже КГБ. Механика провокации была проста: внушить радикальным студентам, что американский шпион копает в их священном саду. Нет, это точно Рафик. КГБ не стал бы рисковать сохранностью флакона, натравливая на меня толпу.
  
  Я быстро переобулся в запасные туфли, захлопнул кейс и рванул к единственному выходу — запертой медной двери. Мысленно проклиная себя за то, что запер её за собой, я осознал: если с той стороны уже ждут другие студенты, мой путь к отступлению отрезан. От этой мысли по спине пробежал холодок. Это была наспех придуманная, но эффективная уловка Рафика. Если я не прорвусь сейчас, ООП получит самое мощное оружие террора в мире. И они используют его безжалостно.
  
  Замок щелкнул, я рванул дверь на себя, отступив на шаг с 9-миллиметровым Люгером в кулаке. Снаружи было всего трое — студенты постарше, и у всех в руках были пистолеты. Времени на раздумья или поиск укрытия не было. Моя «Вильгельмина» заговорила первой. Я уложил двоих прежде, чем они успели вскинуть оружие. Третий успел выстрелить одновременно со мной. Я почувствовал и услышал, как пуля врезалась в мой атташе-кейс.
  
  Разбился ли флакон? Я не мог остановиться, чтобы проверить. Если да, то я — первая жертва, и чума начнется здесь, в Турции. Но останавливаться было поздно. Я пролетел через дверной проем, перепрыгивая через три ступени за раз. Вопли студентов, их проклятия и угрозы звенели в ушах, становясь всё ближе.
  
  Я выскочил в высокий коридор, опоясывающий святилище. Чтобы не влететь в тупик, я побежал по своим старым следам. Стук моих каблуков по камню гулким эхом разносился по мечети, и через мгновение я снова услышал рычание ненависти позади себя. Благодаря акустике купола звук превратился в пронзительную какофонию брутального шума. Сердце колотилось в груди, горло пересохло от бега и страха. Ужас перед тем, что шальная пуля могла разбить стекло в кейсе, не отпускал меня.
  
  Внезапно характер криков изменился. Эхо играло со звуком, но я понял: еще одна стая загонщиков идет наперерез с другой стороны, отрезая мне путь к выходу. Я резко затормозил. Узкие окна, выходящие на внешнее основание купола, были слишком малы, чтобы я мог в них пролезть, а до земли снаружи было футов тридцать — падение могло закончиться плохо.
  
  Был только один шанс. Коридор поддерживался снизу колоннами с интервалом в двенадцать футов, образующими арки. Колонны были слишком гладкими, чтобы за них уцепиться, но до мраморного пола внизу было около пятнадцати футов — высота, которую можно пережить.
  
  Толпа убийц приближалась с двух сторон. Группы остановились в нескольких ярдах от меня, медленно сужая кольцо. Они знали, что я вооружен. Я водил стволом Люгера из стороны в сторону. Они замерли на мгновение, а затем снова двинулись вперед. В их карих глазах читалось: «Мы разорвем его». Я слышал их ропот: «Бросайтесь на него, он не сможет застрелить всех!» и «Осквернитель должен умереть!».
  
  Бессмысленно было объяснять им, что я ничего не осквернял и что они — лишь пешки в игре Рафика. Внезапно в моей голове созрел план. Я начал отступать к перилам. Кто-то крикнул: — Он хочет прыгнуть!
  
  — Назад, или я буду стрелять! — крикнул я на их родном языке, причем на чистейшем диалекте. Это подействовало лучше, чем пули. Толпа замерла в шоке от того, что «осквернитель» говорит на их языке, возможно, лучше, чем некоторые деревенские парни среди них. Я воспользовался этой секундой. Сунув Люгер в боковой карман пальто, чтобы освободить руки, я на ходу выдернул ремень из брюк.
  
  Я перемахнул через перила, обхватив ногами колонну. Моя свободная рука вцепилась в декоративные выступы арки. Оставалось только бросить кейс вниз — если флакон разобьется, мы все здесь трупы. Левой рукой я обмотал ремень вокруг столба и сжал его концы. Растопырив руки и ноги для максимального трения, я начал скользить вниз. Ремень и вес моего тела помогли замедлить спуск. Я спрыгнул с последних пяти футов на пол.
  
  Сверху уже лезли другие. Один студент сорвался и рухнул мешком прямо рядом со мной. Другие бежали к выходу, чтобы перехватить меня в дверях. Я схватил кейс и коротким ударом в челюсть вырубил единственного парня, который успел сползти вслед за мной, прежде чем он встал на ноги.
  
  И я побежал. Я достиг выхода, где молящиеся оставляют обувь. Около полудюжины фанатиков висели у меня на хвосте. Я остановился, развернулся и начал хватать чужую обувь в охапки, швыряя её в преследователей. Это замешкало их на долю секунды. Когда третий из них бросился на меня, я выхватил «Вильгельмину» и наотмашь ударил его рукояткой по лицу. Раздался глухой хруст кости.
  
  Снова бег. Теперь я был в отчаянии — мне нужно было такси. Толпа была в половине квартала позади. Мы вырвались из тупика на главную улицу. Число преследователей росло: к студентам присоединялись прохожие, привлеченные криками об осквернении мечети. По улице приближалось такси. Внутри сидели пассажиры. Когда машина поравнялась со мной, я запрыгнул прямо на капот, приставив Люгер к лобовому стеклу прямо перед лицом водителя. Его окна были открыты.
  
  — Тормози, или ты труп! — рявкнул я. Уставившись в дуло пистолета, водитель ударил по тормозам. Я соскользнул с капота и запрыгнул на заднее сиденье. Пассажирами оказались двое турок, судя по костюмам — бизнесмены. Будь они европейцами, я бы их не высадил, зная, что толпа может их убить, но своих они не тронут. — Вон! Живо! — скомандовал я, жестикулируя пистолетом.
  
  Они пулей вылетели из машины. — Жми на газ! — прохрипел я водителю, приставив ствол к его уху. — Посмотрим, на что способна эта развалюха. Вывезешь меня — будешь свободен. Застрянешь в пробке — прострелю ухо. Понял? — Да, сэр... — пробормотал он, бросая сцепление.
  
  Машина рванула с такой силой, что меня впечатало в спинку сиденья. Толпа, которая секунду назад была готова захлестнуть такси, начала стремительно уменьшаться в зеркале заднего вида. Я всё еще держал пистолет у его головы. — Если тебе от этого станет легче, — сказал я, — я не осквернял мечеть. Просто пытался спастись от этих лунатиков.
  
  
  
  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  
  Через несколько кварталов я приказал водителю сбавить скорость. Я не особо опасался турецкой полиции — у майора Туфика была поразительная способность «смазывать нужные шестеренки», и не было никакого смысла привлекать закон без крайней необходимости.
  
  Стараясь не спускать глаз с затылка водителя, я заставил себя открыть простреленный атташе-кейс. Пуля оставила в нем рваную дыру. Если флакон разбился от выстрела или падения — волноваться было уже поздно, но пальцы всё равно дрожали. Я расстегнул внутреннюю сумку и засунул руку внутрь. Водитель такси даже обернулся, услышав мой шумный вздох облегчения — я не смог бы объяснить ему причину этой реакции. Флакон был цел. Пластиковая упаковка была пробита в какой-то доле дюйма от стекла, но сама смерть в жидком виде не просочилась наружу. Я переложил упаковку, чтобы создать дополнительный защитный слой, убрал флакон в пластик и вернул в кейс.
  
  Мы уже были в пешей доступности от терминала, где мне предстояло сесть на «Восточный экспресс». — Друг мой, — сказал я, улыбнувшись и пряча Люгер в кобуру под мышкой, — ты даже не представляешь, как нам обоим сегодня повезло. Останови здесь.
  
  Я видел, как руки водителя задрожали на руле. Возможно, он думал, что я всё равно пристрелю его в конце поездки. Счетчик всё еще работал с того момента, как в машине сидели те бизнесмены. Я выудил из кармана деньги и отсчитал сумму, в пять раз превышающую ту, что была на табло. — Большое спасибо, — произнес я, шагая на обочину. Он посмотрел на меня с крайним недоумением, а затем рванул с места так резко, что чуть не врезался в проезжающий грузовик. Водитель грузовика даже не притормозил, чтобы обругать таксиста — просто прибавил газу и скрылся за углом. Я выбросил этот инцидент из головы.
  
  Прежде чем идти в депо, я несколько раз петлял и возвращался на свои следы. Часы показывали без десяти двенадцать — времени как раз хватало, чтобы сесть в экспресс до отправления. Туфик и Ирания уже ждали меня. Я размышлял о том, что суматоха в мечети была мне на руку. Рауфманн и его нацистские друзья явно предпочли занять выжидательную позицию, наблюдая, как американцы, русские и палестинцы рвут друг другу глотки за флакон. Зачем тратить свои силы, если можно просто забрать трофей у победителя? Я ясно дал понять, что победителем стал я. Теперь Рауфманн должен сделать свой ход. У него наверняка было на меня полное досье, и он понимал: я жажду встречи с ним не меньше, чем он со мной. Мне нужны были его записи, а ему — моя жизнь.
  
  Поезд был идеальным местом для финала. Они могли следить за депо, могли попытаться убить меня при посадке, но скорее всего они предпочтут действовать в пути, чтобы затем спрыгнуть где-нибудь в Югославии и улететь в безопасную Южную Америку.
  
  Здание вокзала показалось за углом. Я увидел Туфика и Иранию за столиком открытого кафе. Подойдя ближе, я поймал себя на мысли, что Ирания стала выглядеть еще привлекательнее. В своем черном платье без рукавов и на высоких каблуках с ремешками вокруг щиколоток она выглядела как настоящая западная женщина. На её голове были уложены безупречные кудри, а в ушах поблескивали те же золотые серьги, что были на ней прошлой ночью. Если её темные очки и были попыткой не привлекать внимания, то эффект был обратным — такая женщина притягивала взгляды, как магнит.
  
  Я сел между ними. Если жена Туфика действительно была на неё похожа, майору крупно повезло. Туфик сразу перевел взгляд на мой портфель и дыру от пули. — Ты...? — Да, — ответил я. — Были некоторые трудности, но груз цел. — «Некоторые трудности», это уж точно, — хмыкнул он. — Я слышал полицейскую волну. Бунт, призывы о подкреплении... Я сразу догадался, что ты приложил к этому руку. Он протянул мне зажженную зажигалку, пока я доставал сигарету. — Это был Рафик, — сказал я, прикуривая. — Он и его люди выследили меня, несмотря на все меры предосторожности. Это значит, что они могут быть и здесь, в депо. Или уже следят за нами.
  
  Ирания не смогла скрыть страх, который проступил в уголках её рта. Я взял её руку и поцеловал пальцы, заметив свежий лак на ногтях. — Не волнуйся, дорогая, — прошептал я и снова повернулся к майору. — Как думаешь, справишься с ними обоими, если они заявятся — и Рафик, и нацисты? — спросил Туфик. — Значит, ты понимаешь, что я использую себя как наживку? Он глубоко затянулся, на его губе над усами выступили капельки пота. — Конечно. Я понял это еще в тот момент, когда Кемалла встретила тебя в аэропорту. Надеюсь только, что развязка произойдет уже за пределами Турции.
  
  — Кемалла? Кто это? — Ирания насторожилась, в её голосе прорезалась ревность. — Просто коллега, Ирания. Дай нам договорить. Я взглянул на станционные часы. Поезд уже подали к платформе с небольшим опозданием. — Что будет, если они заберут флакон? — спросил Туфик. Я снял очки. Прятаться от Рафика или людей Рауфманна уже не было смысла. — Флакон сам по себе — лишь верхушка айсберга, майор. Рауфманн может создать новый вирус за несколько дней. Но этот образец нужен нам, чтобы создать сыворотку, на что могут уйти годы. Моя главная цель — выманить самого Рауфманна. Нам нужно уничтожить его и забрать все его записи. Я сомневаюсь, что он оставил копии формул своим нацистским «друзьям» или русским. Он слишком хитёр для этого.
  
  Туфик понимающе кивнул. Мы услышали многоязычный крик кондуктора: «Просьба пассажирам занять свои места!». Майор молча передал мне наши билеты. — Я распорядился, чтобы твой багаж и вещи для девушки погрузили мои люди заранее. Нет смысла лишний раз светиться с чемоданами. Мы встали и крепко пожали друг другу руки. — Не скажу, что буду скучать по твоим методам, — улыбнулся Туфик. — Но твоему делу я сочувствую. — Ты говоришь это всем проблемным агентам? — рассмеялся я.
  
  Взяв Иранию за руку, я направился к поезду. Найти наше купе не составило труда. В вагоне стоял характерный запах старой кожи и доносилось шипение пневматических тормозов. Багаж уже был на месте. Я понимал, что это лишняя роскошь — скорее всего, нам придется бросить всё, когда мы будем прыгать с поезда в Югославии, чтобы добраться до секретного аэродрома.
  
  Я запер тяжелую деревянную дверь, задернул шторы и проверил каждый угол купе, включая туалет и вентиляционные решетки. Никаких «сюрпризов». Вентиляция в полу, судя по всему, предназначалась для отопления, но в такую жару она вряд ли работала. Кондиционера не было, зато окна открывались исправно. Перспектива прыгать из окна мчащегося поезда меня не радовала, но это был запасной план.
  
  Логичнее всего было ожидать нападения во время паспортного контроля. В Югославии КГБ чувствовал себя менее уверенно — эта страна, хоть и была социалистической, славилась тем, что не пускала русских в свои внутренние дела.
  
  В дверь постучали. Я подал Ирании знак молчать, а сам приготовил стилет «Хьюго». — Проверка билетов, — раздался голос. Я осторожно приоткрыл дверь. Это действительно был кондуктор. Он проверил билеты, коснулся фуражки в знак уважения и пошел дальше. Я снова запер замок. — Думаю, теперь мы можем расслабиться, Ирания. Хотя бы ненадолго.
  
  Обернувшись, я увидел, что она уже начала «расслабляться». Она стояла у окна в своей жемчужно-белой шелковой сорочке, босиком, отбросив туфли на высоких каблуках. Её платье лежало на сиденье. Комбинация обрисовывала каждый изгиб её тела, а грудь тяжело вздымалась. — Ты хочешь мне что-то сказать? — спросил я с улыбкой. Мы двинулись навстречу друг другу. Поезд уже набрал ход, и в купе чувствовалось приятное мерное покачивание. Когда смотришь, как люди занимаются любовью в кино, это может выглядеть скучно. Поцелуй — это не просто прикосновение губ, это контакт тел. И наш поцелуй был именно таким. Её живот плотно прижался к моему, она выгнулась навстречу, вжимаясь в меня каждой клеткой.
  
  — Я люблю тебя, Ник Картер, — прошептала она мне в самое ухо. Я взял её лицо в ладони, а затем снова накрыл её рот своим, лаская её грудь. Я отнес её к длинному сиденью и опустился рядом на колено. Её дыхание стало горячим, прерывистым. Мы оба понимали: времени у нас в обрез. Впереди было столкновение с Рауфманном, и шансы на успех выглядели призрачно. Вибрация колес по рельсам передавалась через пол салона, становясь фоном для нашего ритма.
  
  Она помогла мне, приподнявшись, когда я снимал с неё остатки одежды. Я быстро сбросил свою. В ограниченном пространстве узкого купе наши тела переплелись так тесно, что казались единым целым. Я чувствовал, как её ногти слегка впиваются в мою спину. Боль в моем плече еще напоминала о себе, но сейчас это не имело никакого значения. Я подхватил её под поясницу, притягивая к себе всё ближе и ближе...
  
  
  
  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  
  Я поправлял галстук, глядя в темное отражение окна купе. — Застегнешь мне платье? — услышал я голос Ирании позади себя. Я обернулся. — Честно говоря, я бы предпочел сделать обратное, — ответил я, но подошел к ней. Она повернулась спиной, молния с тихим шипением соединила края ткани на её лопатках. Ирания развернулась и легонько поцеловала меня в губы, поправляя пальцами мой узел. — Я сделаю это сама, Ник.
  
  Мы только что пересекли границу коммунистической Болгарии. К счастью, всё обошлось без происшествий. Вымышленные имена, которые Туфик подобрал для нашего купе, помогли обмануть КГБ. Пока Ирания спала, я в течение часа разбирался с пограничниками и паспортным контролем. В Болгарии в поезд сели несколько человек. Трое из них, державшиеся вместе, выглядели как пожилые респектабельные бизнесмены. В одном из них я узнал доктора Рауфманна. Это был их ход, и я начинал злиться, что они заставили себя ждать так долго.
  
  Когда я отвернулся от Ирании, чтобы прикурить, в дверь купе раздался бодрый стук. Я мгновенно выхватил «Вильгельмину» из кобуры и заткнул её за пояс брюк, накинув сверху темно-синий пиджак. Левой рукой я открыл дверь и отступил назад, держа правую наготове.
  
  Это был не кондуктор и не чиновник. У двери стоял один из тех стариков, что сопровождали Рауфманна. Он заговорил на английском с тяжелым немецким акцентом: — Вы знаете, кто я, мистер Картер? — По имени — нет, но по вашей «философии» — безусловно. Морщинистое лицо гостя скривилось в улыбке. — Вижу, сэр, вы не любите тратить слова попусту. Могу я войти?
  
  Я отступил к окну. — Садись как можно ближе к стеклу, дорогая, — бросил я Ирании, затем повернулся к нацисту. — Простите, что не расстилаю ковров, но я знаю, на что вы способны. Закройте дверь. Сядьте у входа и держите руки на виду. Я предвзято отношусь к нацистам и с огромным удовольствием пристрелю вас при малейшей провокации.
  
  Мужчина медленно прошел в купе, закрыл дверь и сел. — Могу я закурить? — спросил он. — Правила прежние: если в ваших руках окажется что-то, кроме сигареты, я стреляю.
  
  Он аккуратно вставил сигарету в мундштук из слоновой кости и зажег её. Движения были медленными, размеренными. Я бросил свою пачку Ирании: «Зажги мне одну». Она подошла, её пальцы слегка дрожали, когда она вкладывала сигарету мне в губы. — Я доктор Клайсснер, мистер Картер. — Хотел бы я сказать, что очарован, но это будет ложью.
  
  Он проигнорировал мой выпад. — Вы знаете, зачем мы здесь. У вас есть флакон, который бесполезен для вас без антитоксина. Вы не успеете создать его достаточно быстро. — Сомневаюсь, что ваша организация рискнет использовать вирус без защиты, — тихо сказал я, выпуская дым. — Очень верно, сэр. Но выделение защиты из формулы займет у ваших лучших спецов минимум полгода. Одинокому гению доктора Рауфманна потребовалось вдвое больше времени, даже с учетом того, что формула у него в голове. Ваше владение флаконом лишь ускорит катастрофу — вы не успеете разработать антидот до того, как мы нанесем удар.
  
  — И что вы предлагаете? — Нам не нужен мертвый мир, — перебил он. — Мы хотим доминировать над функционирующим миром. — А как же евреи, негры, католики? — спросил я. — У нас есть планы по селективной депопуляции. Мир переполнен. Вот цыгане, например, вроде этой девушки... Какую пользу они приносят? Арийская женщина была бы куда...
  
  Клайсснер довел меня до точки кипения. Я шагнул к нему и левой рукой наотмашь ударил его по лицу. Нацист отлетел, из уголка его рта потекла кровь. Он посмотрел на меня и рассмеялся: — Вы крестоносец, Картер. Это похвально. Тогда перейдем к делу. Я предлагаю вам единственный шанс на выживание. У нас нет выбора, кроме как убить вас и забрать флакон. Если мы сделаем это, вы и эта женщина умрете. Но есть и другой путь. В обмен на флакон мы привьем вас и её. Антитоксин существует. Более того, у нас есть портфель с миллионом долларов наличными. Я не жду мгновенного решения. Поговорите с доктором Рауфманном, убедитесь в нашей искренности. Я вернусь через двадцать минут.
  
  Я махнул Люгером: — У вас есть двадцать минут. Он встал, направляясь к двери, и бросил взгляд на мой пистолет: — Хорошее оружие. Мы, немцы, делаем замечательные вещи. — Этот пистолет был создан задолго до того, как нацисты решили, что мир принадлежит им, — ответил я. — Единственное, что можно сказать о вас хорошего — у вас был вкус к мундирам и хорошим патронам. Но форма лишь прикрывала зло, от которого разум мутится. Вы использовали Европу как разделочную доску. Убирайтесь.
  
  Когда дверь захлопнулась, я запер её на засов. Ирания бросилась мне на шею в слезах. — Ты ведь не заключишь сделку с ними? — Нет, — прошептал я. — Есть люди, которых я просто выполняю свою работу, как КГБ. Но те, кто вырезал твой табор, те, кто делал мыло из людей... Рауфманн и Клайсснер уже мертвы, просто они об этом еще не знают.
  
  У меня был план. Я отдал Ирании револьвер Смит-Вессон, который забрал у агента КГБ, и показал, как им пользоваться. Нам предстояла встреча в вагоне-клубе. Я собирался заставить Рауфманна показать антитоксин, а затем — в дело вступят пушки.
  
  В полночь Клайсснер вернулся. — Где встречаемся? На нейтральной полосе? — В вагоне-клубе. Леди может остаться здесь. — Ирания идет со мной. Иначе сделки не будет.
  
  Мы прошли через несколько вагонов. В вагоне-клубе нас ждал Рауфманн. Он выглядел почти так же, как на старых фото — моложавый, с пронзительным взглядом. Он встал, протягивая руку. — Не двигаться, — я вскинул Люгер. Клайсснер встал как щит, а люди в костюмах рассредоточились в конце вагона. Рауфманн усмехнулся: — Придите в себя, герр Картер. У меня здесь и записи, и антитоксин. А еще у нас численное превосходство. Показать им, Германн? Из-под столов и из портфелей появились пистолеты-пулеметы. — Вы смеетесь? Почему? — спросил Рауфманн. — Я просто подумал, что израильские «Узи» в руках антисемитов — это очень иронично.
  
  Рауфманн достал из прикованного к руке кейса флакон: — Это антитоксин. Я одаренный врач, Картер. Здесь же все мои рукописи. Пока он говорил, я активировал газовую бомбу — подарок Туфика. Это был несмертельный газ, похожий на тот, что я использовал против КГБ. Я швырнул шар размером с мяч для гольфа в центр вагона. Бомба ударилась об пол, и я мгновенно повалил Иранию на пол за стол.
  
  Нацисты начали кашлять и падать. Клайсснер, несмотря на возраст, бросился на меня. Я приставил дуло «Вильгельмины» к виску Рауфманна. — Это за жертв твоих экспериментов. Гори в аду. Голова Рауфманна взорвалась. Клайсснер всё еще пытался выстрелить в меня, его лицо покраснело от газа. — Старые долги, Клайсснер, — прошептал я и дважды выстрелил ему в грудь.
  
  Ирания была без сознания от газа, но невредима. На другом конце вагона нацисты лежали в отключке. Я понимал, что они скоро придут в себя и продолжат свои планы. Я не люблю быть судьей и палачом, но эти восемь человек не должны были уйти. Я взял упавший «Узи» и методично пустил по очереди каждому за ухо.
  
  Я вскрыл наручники на руке мертвого Рауфманна, забрал флакон с антитоксином и все его записи. Проверил свой кейс — вирус был цел. Я выбросил всё лишнее оружие в окно, оставив только один «Узи» и шесть магазинов. Взвалив Иранию на плечо, я подошел к двери тамбура.
  
  Впереди была равнина. Я дождался подходящего места, вытолкнул Иранию в мягкую траву в тени, а затем прыгнул сам. Поезд скрылся в ночи. Я нашел Иранию в десяти ярдах — она была грязной, но целой. Я перенес её к лесу.
  
  Через двадцать минут она начала шевелиться. Я накрыл её своей курткой, положив «Узи» на колени. Миссия была окончена. Рауфманн мертв, вирус и антидот у меня. Впереди была долгая прогулка, полет в Лондон и отчеты. Но сейчас я просто сидел и смотрел, как гаснут звезды.
  
  
  
  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  
  Бой с Рауфманном определенно произошел слишком рано, но избежать его было невозможно. По моим прикидкам, мы находились как минимум в дне пути, если идти пешком, от секретного аэродрома в Югославии, где нас должен был ждать самолет. Ирания всё еще спала под действием газа, но её веки начали подергиваться — первый признак того, что она приходит в себя.
  
  Было холодно. Мой пиджак теперь служил ей одеялом. Нам нужно было найти убежище на остаток ночи и хоть немного поспать. Если повезет — очень сильно повезет — я смогу раздобыть какой-нибудь транспорт. Местность казалась пустынной, но я знал, что где-то поблизости должны быть фермы или деревни.
  
  Я посмотрел на часы — технически утро уже наступило. Я начал трясти Иранию за плечо, пытаясь разбудить её. — Что... где я? — пробормотала она. — Расслабься, — успокоил я её. — Помолчи минуту, пока окончательно не проснешься. Всё хорошо, мы в безопасности и целы.
  
  Прошло еще несколько минут, прежде чем она смогла сесть самостоятельно. Тут же посыпался град вопросов. Я отвечал на них как мог. Когда я дошел до части о казни подручных Рауфманна, она промолчала, интуитивно почувствовав, что я не хочу это обсуждать.
  
  Наконец я спросил: — Как думаешь, сможешь идти? Я хочу найти укрытие на ночь. Не стоит задерживаться у путей дольше, чем необходимо. — Да, — кивнула она, всё еще немного вялая. — Думаю, смогу. Помоги мне. Я протянул руку и рывком поднял её на ноги. Она на мгновение привалилась ко мне: — Сейчас, минутку... всё будет в порядке.
  
  Первые её шаги были осторожными, как у пьяного, который пытается казаться трезвым перед копом, но вскоре она пришла в норму. Мы двинулись в путь. Я знал примерное направление к аэродрому, но понятия не имел, что за ландшафт нас ждет впереди. Впрочем, говорить об этом Ирании я не стал — я мог волноваться за двоих. Идти было легко: луна светила ярко, небо было усыпано звездами. Ночь выдалась бодрой, но не морозной.
  
  Мы прошли около двух миль, когда я скомандовал привал перед невысоким холмом. — Подожди здесь, — прошептал я, помогая ей сесть на землю. — Отдохни, а я поднимусь на гребень и осмотрюсь. Я буду в поле зрения, не волнуйся.
  
  Ирания кивнула, слишком измученная для слов. Она не осознавала, что была на пределе — действие газа и пережитый стресс перестрелки вымотали бы даже опытного оперативника. Для цыганки она держалась на удивление стойко.
  
  Я прошел половину пути до вершины, затем пригнулся и пополз. Мне совсем не хотелось превращаться в мишень, четко вырисовывающуюся на фоне луны. С гребня открывался вид на длинную узкую долину, растянувшуюся миль на десять. В сотне ярдов слева тянулась лента грунтовой дороги, уходящая вдаль. Примерно в полумиле я заметил ферму и амбар. Я наблюдал за ними минут пять. Вдруг сзади послышался шорох. Я резко обернулся. — Ложись! — хриплым шепотом приказал я. Это была Ирания. — Ты сказал, что вернешься через минуту, — в её голосе дрожал страх. Она прижалась к земле рядом со мной. — Ладно, раз уж ты здесь — смотри. Но голову не поднимай.
  
  Мы еще несколько минут изучали ферму. Несмотря на глубокую ночь, когда все нормальные люди спят, дом и амбар выглядели заброшенными. Животных не было видно. Мне показалось, что в крыше амбара зияет большая дыра. Если строения повреждены, значит, там никто не живет.
  
  Посмотрев на измученную Иранию, я принял решение: спускаемся к ферме. По крайней мере, это выведет нас в долину. — Держись рядом и не высовывайся, — скомандовал я. Склон был заросшим, но без колючек. Внизу, в долине, воздух казался на несколько градусов теплее. Я снова надел пиджак — не стоило афишировать оружие. Автомат «Узи» я спрятал в густом подлеске, забрав с собой только магазин, заткнув его за пояс. Без магазина пушка была бесполезна для любого воришки.
  
  — Подожди, — прошептала Ирания. Она достала из своей сумки платок и принялась вытирать лицо, а затем посмотрела на меня: — Я сильно растрепана? — Лицо красивое, но платком тут не поможешь. Я взял её за руку, прижимая локтем кейс с вирусом и записями Рауфманна. — Если кто спросит — мы попали в аварию, и ты ничего не помнишь. Дальше я сам. — А если спросят, — улыбнулась она, — мы женаты? — Нет, — я улыбнулся в ответ. — Скажем, что у нас всё серьезно. Мы вышли на пастбище. Трава была по колено. Ирания шла на шаг позади. — «Всё серьезно»? Монахини в приюте такому не учили. — Еще бы, — хмыкнул я.
  
  Пересечь открытую дорогу при лунном свете на «вражеской» территории было рискованно, но выбора не оставалось. Мы быстро перебежали грунтовку и направились к ферме. Амбар стоял ближе всего. Когда до него оставалось ярдов двадцать, мы проскользнули в открытую дверь. От дома исходили тревожные «флюиды», а амбар был явно пуст.
  
  — Я не хочу здесь спать, — прошептала Ирания мне в самое ухо. Мои глаза привыкли к темноте. Я понимал её: по полу сновали крысы, слышался их писк, а в тенях поблескивали крошечные бусинки глаз. — Ладно, я проверю дом. Если что, поспим в поле, но сначала поищем в амбаре велосипед или машину. Лошадь бы тоже подошла.
  
  Я осторожно выглянул наружу. — Жди здесь. И держи это. Я передал ей кейс и скользнул вдоль стены амбара. Огибая угол, я заметил слабый мерцающий свет в одном из окон дома. Я уже раздумывал, стоит ли уходить или всё же проверить, кто там, как вдруг заметил нечто более зловещее. По главной дороге приближался черный автомобиль. Он медленно свернул на подъездную дорожку к ферме и погасил фары. Двигатель заглох, и машина по инерции докатилась до гравийной площадки всего в десяти ярдах от меня. Это был старый, грязный и побитый седан.
  
  Сначала я подумал, что это хозяин вернулся домой, стараясь не разбудить жену. Но эта мысль исчезла, как только из машины вышли трое. Совсем молодые парни, лет двадцати, в куртках из кожзама и узких штанах. Двое были в вязаных шапках. «Наркоторговцы?» — мелькнуло в голове. Тот, что был без шапки, открыл багажник и достал рукоятку домкрата и две тяжелые буксировочные цепи. Он бросил рукоятку одному из приятелей, а второй взял цепь.
  
  Вся их тяга к тишине внезапно испарилась. — Эй, старая карга! Открывай! — крикнул безшапочный, стоя посреди двора. Ответа не последовало. Я молился, чтобы Ирания не высовывалась из амбара. — Открывай, или мы сожжем тебя вместе с домом! Наконец дверь медленно приоткрылась. На пороге стояла хрупкая женщина лет шестидесяти с аккуратно уложенными седыми волосами. — Гони деньги, старуха! — оскалился парень с рукояткой домкрата. — Если бы мой муж был дома... — начала она, но безшапочный перебил её: — «Если бы»! Твой старик в больнице. И если не хочешь оказаться рядом с ним — отдавай деньги прямо сейчас! И не вздумай пикнуть легавым, иначе мы вернемся и сравняем это место с землей.
  
  Женщина всплеснула руками: — Пожалуйста! У нас ничего нет, только этот дом! Я же вам в прошлый раз говорила! Я зажмурился на мгновение и посмотрел в поле. Из всех ферм Югославии я набрел именно на ту, которую выбрала банда малолетних подонков для налета. Я читал, что старики чаще всего становятся жертвами таких «вторжений», но здесь, в глуши? Очевидно, они уже наведывались сюда раньше и именно они упекли её мужа в больницу.
  
  Я мог бы уйти с Иранией, пока они заняты. Или дождаться, пока они войдут в дом, и угнать их машину. Но когда безшапочный замахнулся цепью, а второй ткнул ломом женщине в лицо, я услышал голос Хоука в своей голове: «Вмешайся, Картер!». Черт с ним. Если верить в судьбу, то провидение привело меня сюда именно ради этой седой женщины. — А ну, обернитесь! — выкрикнул я на самом грубом сербском, какой только смог изобразить.
  
  Я решил, что будет лучше избавить мир от этой троицы навсегда. Если я просто побью их, они вернутся и отыграются на ней. Югославские суды, как и американские, наверняка отвешивают таким «шутникам» лишь легкие шлепки по рукам вместо правосудия. К тому же — четыре колеса лучше, чем пешая прогулка.
  
  Парни обернулись как один. Безшапочный заговорил первым: — Это ты отправил мужа этой карги в больницу, придурок? Я использовал американское словечко из телевизора, и он его понял. — Точно, — рассмеялся он. — И тебя отправим следом. Ты вообще кто такой? Я двинулся на него. Стрелять я не хотел — старухе было бы сложно объясниться с полицией. — Я не стану тратить время на представления, неряха. Ты всё равно не проживешь достаточно долго, чтобы запомнить моё имя.
  
  Они были молоды и быстры. Я решил не использовать «Вильгельмину», оставив в рукаве только стилет «Хьюго». Моя правая рука метнулась к горлу безшапочного. Это был прием не для профессионала — слишком очевидный — но против уличного панка сработал идеально. Я ударил костяшками по кадыку, раздавив трахею. Он рухнул на колени, хватая ртом воздух. Даже врач не смог бы его спасти.
  
  Двое других замерли. — Мне вас отпустить? — спросил я. — А вы бы её отпустили? Проявили бы сострадание? Я указал на старуху. Тот, что был с цепью, замахнулся, но я упал на землю, подсек его ноги «ножницами» и повалил. Вскакивая, я увидел парня с ломом. Я пнул лежащего по голове и перехватил его цепь. Увидев оружие в моих руках, парень с ломом начал осторожно кружить вокруг.
  
  — На, держи, трус, — я отбросил цепь в сторону. — Так увереннее? Он бросился на меня. Я уклонился, и пятка моей левой ноги врезалась ему в ребра. Он пошатнулся, но снова пошел в атаку, держа рукоятку домкрата низко для защиты. Я подпустил его вплотную, перехватил его правую руку своей правой, а левым локтем — кожа на котором еще не зажила после прыжка из вертолета — нанес удар в солнечное сплетение, а затем в кадык. Хватка ослабла, рукоятка домкрата звякнула об землю. Я позволил его телу обмякнуть.
  
  Я обернулся к третьему, чтобы добить его, если нужно. Но над ним уже стояла старуха. В её иссохших пальцах была рукоятка вил. Я посмотрел вниз — зубья вил почти целиком ушли в спину молодого хулигана. Ненависть, рожденная страхом, рано или поздно заставляет человека защищаться. Я бы порадовался за неё, если бы не понимал, как сильно она напугана. Я подошел и обнял её. Из амбара уже бежала Ирания. Старуха уткнулась серебристой головой мне в грудь и зарыдала.
  
  Позже, кажется, она использовала готовку как повод, чтобы не сойти с ума. В два часа тридцать минут ночи она приготовила нам полноценный обед. Рассказала, как эти подонки трижды грабили их, забирая последние ценности. Ферма когда-то процветала, но муж почти ослеп, а дети навещали их лишь изредка. Она чувствовала себя ужасно одинокой, пока муж был в больнице после их прошлого нападения — тогда они избили его цепью.
  
  Мы не могли спать. Пили кофе до половины шестого утра, разговаривая с ней. Затем Ирания отвела её в спальню. Я пообещал женщине, что избавлюсь от тел и полиция ничего не узнает. Она мучилась вопросом, сознаваться ли в убийстве того, что был с вилами. Я солгал, сказав, что он был уже мертв после моего удара.
  
  Я отвез три трупа на несколько миль вверх по дороге и сбросил в дренажную канаву. Вернувшись на машине, я забрал «Узи» из кустов. Оставив на столе пачку югославских денег (себе оставил лишь эквивалент ста долларов), я вывел Иранию к машине. Бензобак был наполовину полон — миль на двести хватит, а до аэродрома было не больше пятидесяти. Я понял, что так и не узнал имени старухи.
  
  Ирания молчала. — Я знаю, почему ты это сделал, Ник. Если бы ты не вмешался, я бы сама попыталась что-то предпринять. Как люди могут быть такими...? — Они ничем не отличаются от Рауфманна, Рафика или нацистов, — отрезал я. — Это просто маленькие мальчики, которые в детстве отрывали мухам крылья ради забавы и так и не исправились. Разница только в масштабах их «лиги», но игра одна и та же — больная и гнилая.
  
  Интересно, скольких старух забили эти нацисты в поезде, прежде чем я их остановил? Когда мы приблизились к ближайшему городку, я наконец сориентировался по карте. Эта работа вымотала меня больше, чем планировалось. Я сжал руку Ирании: — Давай выбираться домой. Я развернул машину и направил её в сторону аэродрома.
  
  
  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  
  Теперь, когда у нас была машина, встреча на аэродроме казалась не просто возможной, а легкой задачей. Пилот должен был приземлиться в 8:30, а к 6:30 утра мы уже преодолели более двух третей пути. Если не возникнет проблем, он пробудет на земле до десяти утра. Если мы не встретимся, ему придется вернуться на следующий день. После этого нас, скорее всего, сочтут погибшими, и единственной надеждой на побег из коммунистической Югославии на Запад станет сухопутный маршрут. Больше попыток забрать нас самолетом не будет — секретность аэродрома будет скомпрометирована, ведь в случае поимки нас могли заставить говорить.
  
  Ирания находилась в той стадии бодрствования, которая следует за полным отсутствием сна: она была бдительна, но её мучила головная боль. У нас не было аспирина, и я боялся, что если она расслабится хоть на секунду, то мгновенно провалится в глубокий сон. Я не мог рисковать и останавливать машину для отдыха, даже если забыть о безопасности. С тем мизерным запасом сил, что у нас остался, мы бы гарантированно проспали время встречи.
  
  Я вел машину, пока не прикинул, что до аэродрома осталось меньше пяти миль. Найдя неприметный поворот, который не грозил разбить подвеску, я съехал с дороги. Проехав еще полмили вглубь леса, я заглушил двигатель. Оставалось только коротать время до половины девятого, а затем выдвигаться к летному полю, надеясь, что всё пройдет гладко.
  
  Мы вышли из машины и устроились в тени старого дуба. Я открыл последнюю пачку сигарет, предложил одну Ирании и прикурил. Я видел, что её что-то беспокоит. — Что такое, Ирания? — спросил я, отворачиваясь от солнца, которое еще низко висело над горизонтом. Трава под нами всё еще блестела от росы. — Мне интересно, что будет со мной в Англии. Стану гадалкой? Кажется, это всё, чем занимаются цыгане в больших городах. Я рассмеялся и коснулся её щеки. — Ты умная девушка, Ирания, и отлично говоришь по-английски. Если хочешь быть гадалкой — дело твоё. Но у меня достаточно связей, чтобы устроить тебя куда угодно, если только это не нейрохирургия или ядерная физика. Чем бы ты хотела заниматься на самом деле? — Когда я была маленькой и лежала в больнице, там были сестры... медсестры. Они были такими... не могу объяснить. Может быть, я бы выучилась на медсестру, но я не знаю, получится ли... — Она глубоко затянулась, вертя в пальцах травинку. Её лак на ногтях был безнадежно облуплен.
  
  — Я помогу тебе начать, остальное будет зависеть от тебя. Ты должна помнить: и моё правительство, и британское в огромном долгу перед тобой. Ты украла этот флакон у Рауфманна — без этого мир мог столкнуться с худшей чумой в истории. И если бы ты не оставила Рауфманна там, где ему могли оказать помощь, ты бы до сих пор скиталась с этим вирусом и рано или поздно разбила бы его. У тебя правильные инстинкты, Ирания. Миру нужно больше таких людей, как ты, а не таких, как Рауфманн или Рафик.
  
  Мы еще немного поговорили, как старые солдаты, обсуждающие войну, и вскоре время пришло. Мы снова сели в машину и двинулись к аэродрому. В пятистах ярдах показалось внешнее ограждение. Оно выглядело пустынным, как и должно быть, но на пороге успеха я не хотел рисковать. Мы бросили машину и пошли в обход через лес, держась деревьев.
  
  Сам аэродром казался вымершим, если не считать двухмоторного грузового самолета, стоявшего с работающими на холостом ходу двигателями у разбитой взлетно-посадочной полосы. Я смутно видел очертания человека в кабине: он вертел головой, явно высматривая нас. Было 8:45. Всё выглядело идеально.
  
  Единственным путем на поле, если не считать забора с колючей проволокой, были старые расшатанные ворота. Когда мы подошли к ним, пилот прибавил обороты и махнул нам рукой через стекло. Похоже, поле было заброшено еще со времен войны: сквозь трещины в бетоне проросли гигантские сорняки. Но раз пилот смог посадить здесь машину, значит, сможет и поднять её.
  
  Кроме гула моторов, стояла полная тишина. Я шел рядом с Иранией, держа её за руку. Кейс был под мышкой, а «Узи» — наготове в правой руке. И тут шестое чувство, которое вырабатывается годами, начало буквально кричать мне в уши. Я чувствовал это костями, волосками на затылке — что-то было не так. Ловушка?
  
  Я продолжал идти к самолету, потому что другого выхода не было. Пилот снова махнул рукой, но я по-прежнему не видел его лица. Я замер как вкопанный. Сигнал тревоги в мозгу стал невыносимым. Лицо напряглось, жилы на шее вздулись. Я оглянулся через плечо — пусто. Но опасность была рядом, я почти чувствовал её запах. — Бежим, Ирания! — крикнул я. — Уходим отсюда!
  
  Я рванул с места, увлекая девушку за собой. Всё еще ни звука, кроме рева моторов и нашего тяжелого дыхания. Мы бежали под углом, стараясь зайти за здание ангара, чтобы перелезть через дальний забор. В моем деле лучше показаться дураком, чем проигнорировать инстинкт и погибнуть.
  
  Внезапно тишина взорвалась. Крики, шум других моторов, выстрелы — словно кто-то нажал кнопку «Пуск». Я оглянулся. От ангара за нами неслась банда Рафика в бурнусах. Часть на мотоциклах, большинство — бегом, поливая нас огнем из автоматов. Рафик орал по-английски: «Не дайте им уйти!». Казалось, его последователи бесконечным потоком вытекают из ангара. Я посмотрел на самолет: пилот всё еще махал нам, а гул двигателей нарастал — самолет начал движение по разбитой полосе прямо к нам.
  
  Я решил рискнуть: самолет был нашей единственной надеждой. На открытом поле нас бы просто расстреляли. Я тащил Иранию за руку, на ходу открывая ответный огонь из «Узи». Автомат в руке казался живым существом. Прицелиться было невозможно, но широкие очереди по фронту возымели действие. Я сбил одного мотоциклиста, затем второго. Следом рухнули двое бегущих.
  
  «Узи» щелкнул — пуст. Запасные магазины остались в кейсе, и доставать их не было времени. Я швырнул автомат на бетон, выхватил «Вильгельмину» и снова открыл огонь. Самолет притормозил всего в десяти ярдах от нас. Дверь люка распахнулась. Я подхватил Иранию и буквально забросил её внутрь фюзеляжа. Следом закинул кейс. И в этот момент я поднял голову — как раз вовремя, чтобы увидеть тяжелый армейский ботинок, летящий мне в лицо.
  
  Удар пришелся вскользь, но меня отбросило назад на бетон. Приподнявшись, я выстрелил. Человек в люке — террорист ООП — получил пулю в лоб и рухнул назад в самолет. Но когда я попытался вскочить, стрельба вдруг прекратилась. Я почувствовал, как чьи-то руки отрывают меня от земли и снова швыряют на взлетную полосу. На меня навалилась толпа палестинцев. Кулаки и ноги посыпались градом. Я из последних сил увернулся от смертельного удара в пах. В правой руке всё еще был Люгер. Я выстрелил в упор в эту живую массу, пока патроны не кончились.
  
  Я поднялся на одно колено. В левой руке был «Хьюго» — тонкий стилет-стилет. Перезарядить пистолет было невозможно, и я использовал его как дубинку, дробя черепа и шеи, одновременно нанося удары стилетом. Бой казался бесконечным, хотя длился считанные секунды.
  
  Я потерял пистолет, правое запястье онемело от удара. Стилетом в такой тесноте было почти невозможно работать, я просто кромсал плоть остатками сил. Лицо заливало кровью — своей или чужой, я уже не знал. Один из нападавших замахнулся штыком. Я дернулся в сторону, лезвие полоснуло по ребрам, и я вогнал «Хьюго» ему в горло. Но стоило мне обернуться, как приклад автомата обрушился мне на лицо. Я пытался вскинуть руку, чтобы защититься, но удар был слишком силен.
  
  Часть головы взорвалась острой болью. Наступила тьма, и последним, что я почувствовал, были глухие удары по всему телу...
  
  
  
  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
  
  Целую вечность я пытался открыть левый глаз. Когда я наконец понял, что не могу — он заплыл и покрылся коркой запекшейся крови — я решил, что придется обойтись правым. Стоило мне открыть его, как голова отозвалась неистовой пульсацией. На вдохе легкие обожгло огнем — скорее всего, сломаны ребра, причем с обеих сторон. Руки были скованы за спиной — по ощущениям, наручники. Правое запястье дико болело: либо сильное растяжение, либо перелом. Я посмотрел вниз. Рубашка превратилась в лохмотья, всё левое плечо было в крови — я вспомнил штыковую рану, полученную прямо перед тем, как в голове погас свет. Лодыжки были стянуты чем-то тугим и эластичным — возможно, старым ремнем вентилятора. Обуви не было, она валялась рядом на полу фюзеляжа.
  
  Я поднял взгляд. В поле зрения появилась пара армейских ботинок. Одна нога замахнулась. Я попытался увернуться, но удар пришелся в левую часть головы, впечатав меня другой стороной черепа в нервюру фюзеляжа. — А ну, повернись и смотри на меня!
  
  Я подчинился. Бурнус, наглый взгляд и маузер в правой руке — никогда еще я не видел Рафика таким довольным собой. Он курил сигарету, и я вздрогнул, когда он стряхнул горячий пепел мне на лицо. — Ты убил четверых моих людей еще до самолета, и еще шестерых, пока мы тебя скрутили. Хорошо дрался. И спасибо за флакон — антитоксин стал приятным бонусом. Я пойму, что с ним делать, когда изучу записи Рауфманна, которые ты так любезно доставил. Мне стоит почти заплатить тебе за помощь.
  
  Всё моё тело, даже внутренности, ныло от боли. Я не собирался слушать его разглагольствования дольше, чем необходимо. Симулируя очередной приступ боли, я опустил голову и осмотрел переднюю часть отсека — всего один охранник с пистолетом-пулеметом. Дальше был центральный отсек, набитый боевиками ООП, и кабина пилота, где, вероятно, и собирался обосноваться Рафик. Шансы были против меня. Нелепость этой мысли едва не заставила меня рассмеяться: я связан, искалечен, безоружен и под охраной... Да, «шансы были против» — это слабо сказано!
  
  Я снова посмотрел на Рафика. — Через несколько мгновений мы взлетим, и ты отправишься в Лондон с вирусом, как и планировал... в общих чертах. Я чувствовал, что будет дальше, поэтому снова изобразил муку и проверил обстановку. Рафик продолжал: — ...в Лондон, но другим способом. Я выпущу вирус над городом — просто выброшу флакон из окна кабины, чтобы он разбился о первое же здание или мостовую. Через несколько часов Англия, а за ней и вся Европа превратятся в королевство безумцев, а их города станут городами призраков. Но ты увидишь начало плана воочию — мы выкинем тебя следом. Я бы хотел насладиться твоим страхом в тот момент, когда ты будешь лететь к земле. Мы не будем подниматься слишком высоко, чтобы перепад давления не убил тебя раньше времени. Мы наберем высоту, а перед «сбросом» снизимся вдвое. Я не хочу лишать тебя ни секунды осознания собственной смерти.
  
  Я не отвечал. Я ждал неизбежного продолжения его маниакальной речи — я слышал подобное сотни раз. — Но мы не убьем женщину... — он указал сигаретой на хвост самолета и снова стряхнул пепел на меня. — Мои люди встретятся со мной после атаки на Лондон. Они устали, они долго работали ради успеха. Их тридцать четыре человека, не считая тех двенадцати, что на борту. — Он повернулся к девушке: — Как думаешь, дорогая, ты сможешь сделать их всех счастливыми? Или умрешь в процессе?
  
  Он сел на деревянную скамью напротив меня, подавшись вперед. Сигарета быстро тлела в его пальцах. Я видел «Вильгельмину», заткнутую за его пояс. Подозреваю, мой стилет тоже был у него. — Лично я считаю, — сказал он голосом отличника, наконец вызубрившего Геттисбергскую речь, — что всё сложилось идеально. Пилот этого самолета погиб при первой же посадке, ты будешь мертв, а девчонка с нами. Некому будет рассказать AX или британской разведке, кто на самом деле нашел записи Рауфманна и обрушил чуму на Лондон. Просто чудесно.
  
  Я посмотрел Рафику в глаза: — Не возражаешь, если я сделаю одно замечание? — Конечно, — он улыбнулся. — Я в таком прекрасном настроении, что ничто меня не расстроит! — Замечательно, — пробормотал я. — Ты совсем, бесповоротно сошел с ума? Я имею в виду... Я видел, как его глаза вспыхнули гневом. — Ты всегда был жестоким, одержимым убийствами и, возможно, слегка тронутым, но эта ситуация окончательно вытолкнула тебя за край... Я увидел замах, увидел блеск ножа в его руке и почувствовал жгучую боль, когда лезвие полоснуло меня по шее.
  
  — Я мог бы убить тебя прямо сейчас, Картер, — прошептал он, его зловонное дыхание обжигало моё лицо. — Но я хочу, чтобы ты страдал. Прежде чем я вытолкну тебя, я вырежу куски из твоего тела, сдеру кожу с твоих ног, выколю глаза из глазниц... — Он приставил лезвие к моему левому уху. — Оглушу тебя. Я могу мучить тебя сотней способов, которые не снились тебе в кошмарах. Еще одно слово — и я отрежу тебе язык и заставлю его проглотить.
  
  Либо я раньше недооценивал безумие Рафика, либо власть над вирусом Рауфманна окончательно лишила его рассудка. Он продолжал бредить ужасами, которые мне предстоят. Мне оставалось только молчать. — ...записи Рауфманна. С ними я смогу воссоздать формулу, привить свой народ, а затем уничтожить Израиль и египтян, которые перед ними пресмыкаются. Я буду хозяином мира! Мне хотелось спросить, не возомнил ли он себя богом, но я не хотел лишиться языка из-за риторического вопроса.
  
  Рафик повернулся к охраннику, который сидел в передней части отсека, скрестив ноги на полу: — Можешь взять девчонку, если хочешь. Я хочу, чтобы Картер на это посмотрел. Слева, из хвостовой части, донеслось приглушенное хныканье Ирании. Рафик отступил, и я бессильно наблюдал, как охранник отложил автомат, склонился над Иранией, грубо раздвинул ей ноги и начал расстегивать штаны. Рафик посмотрел на меня, рассмеялся и направился в сторону кабины. — Поторапливайся, Мули. Мы скоро будем над Ла-Маншем — наша работа начнется совсем скоро.
  
  Всё это напоминало сцену из дешевого фильма ужасов: безумный злодей, беспомощная женщина и герой, неспособный ничего сделать. Но это было реальностью. Через несколько минут меня выбросят на смерть, Лондон и вся Европа будут уничтожены чумой, а Ирания станет игрушкой в руках людей Рафика. Я почти слышал, как Хоук говорит над моим телом: «Картер хотя бы попытался».
  
  Я закрыл глаза, чтобы не видеть ужаса, происходящего в хвосте самолета, и начал думать. Мои ноги затекли, и когда я попытался ими пошевелить, я почувствовал его. Чтобы избежать проблем на таможне, я закрепил украшенный драгоценными камнями кинжал, который дал мне Тарбор, на левой икре под бинтом.
  
  Я почти видел перед собой этого львиного старика, который умолял меня использовать кинжал, чтобы спасти цыганку и отомстить за его смерть. Клянусь Богом, я это сделаю!
  
  
  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
  
  Я открыл глаза. Я знал, что должен сделать, оставалось лишь понять — как. Я заставил себя смотреть, как подонок, которого Рафик назвал Мули, начал насиловать Иранию. Она была беспомощна: запястья связаны за спиной, рот заклеен. Я слышал её прерывистое дыхание и чувствовал запах Мули. Сейчас или никогда.
  
  Я плотно прижался спиной к обшивке фюзеляжа и опустил руки как можно ниже. Моё разбитое правое запястье взрывалось болью при каждом движении. Рафик считал себя очень умным, но он допустил одну ошибку: между кольцами наручников было полтора дюйма цепи. Этого было достаточно. Будь на мне веревки, я был бы обречен.
  
  Я до предела натянул цепь и начал проталкивать бедра сквозь кольцо рук. Связанные лодыжки мешали, но я выгнул тело «ножницами», заставляя скованные руки проскользнуть под ногами и оказаться впереди. Я надеялся, что Ирания увидит мои действия, и что внимание Мули не переключится на меня раньше времени. Когда наручники оказались спереди, я поднял голову. Мули уже стоял, возившись со штанами, и смотрел прямо на меня.
  
  Мои руки были свободны для удара. Я рванул штанину левой ноги, нащупал кинжал Тарбора и содрал клейкую ленту. Лезвие кинжала перерезало повязку, и я выхватил его. Резким рывком я бросился на Мули, держа нож обеими руками в наручниках. Он попытался уклониться, и я уже не мог изменить направление своего падения, но краем глаза увидел, как Ирания, извернувшись, подставила ему подножку. Я рухнул на него, и кинжал Тарбора по самую рукоять вошел в его правое плечо. Мули взвыл, и я перекатился через него.
  
  В отчаянии я полоснул лезвием по резиновому ремню на своих лодыжках. Мули тем временем потянулся к пистолету-пулемету, лежавшему в паре дюймов от него. Как только ноги освободились — я еще не знал, смогут ли они идти — я навалился ему на спину и вонзал нож снова и снова, пока он не перестал дергаться.
  
  Я попытался встать, но рухнул: ноги онемели. Сделав вторую попытку, я ухватился за переборку и подобрал автомат Мули. Медленно, цепляясь за ребра фюзеляжа, я побрел к Ирании. От боли и потери крови голова шла кругом. Я не знал, сколько еще продержусь в сознании.
  
  Я опустился рядом с девушкой и осторожно повернул её. Веревки на её запястьях поддались кинжалу Тарбора мгновенно. Она посмотрела на оружие в моих руках. — Тарбор... — прошептал я. — Он отдал его мне перед смертью. Благослови его Бог.
  
  Она потянулась, чтобы сорвать скотч с губ, но я перехватил её руку: — Нет, подожди. Если сорвать сейчас, останутся шрамы или сойдет кожа — будут жуткие волдыри. Если выберемся, врач сделает это безболезненно. Дышать можешь? Она кивнула. Страх в её глазах сменился решимостью. — Мы еще не в безопасности, — добавил я. Это было мягко сказано.
  
  Я вернулся к телу Мули и нашел его запасной пистолет — армейский кольт 45-го калибра 1911 года. Проверив магазин, я передал его Ирании, предварительно взведя курок и поставив на предохранитель. — Если придется стрелять, сними вот этот рычажок. Держи крепко, чтобы затвор не ударил по руке. Здесь восемь патронов. Используй семь для защиты. Если всё пойдет прахом в ближайшие минуты и ты решишь покончить с собой... восьмой патрон — для тебя. Я на мгновение прижал её грязное, избитое лицо к своим рукам в наручниках. Она что-то пыталась сказать через ленту. Мне показалось, я разобрал: «Ник, я люблю тебя». Я поцеловал её в лоб: — И я тебя. В тот момент это было чистой правдой.
  
  Я обыскал Мули в поисках ключа от наручников. Пусто. Если мой «Узи» заклинит, я не смогу его починить одной рукой, но выбора не было. Я выглянул в иллюминатор: вдали уже виднелись пригороды Лондона. Голова гудела так сильно, что я едва не упал. Рафик готовился сбросить флакон. Я собрал в кулак все остатки воли.
  
  Я замер у двери в центральный отсек. Неизвестно, была ли она заперта снаружи, но, скорее всего, нет. Очередью из «Узи» я вынес замок, выбил дверь плечом и ворвался внутрь. Там было девять боевиков ООП. Немногие успели схватиться за оружие. Я стрелял беспощадно, скашивая их одного за другим, прежде чем они успевали поднять свои автоматы. Начался ответный огонь.
  
  Мои руки дрожали, «Узи» ревел, голова раскалывалась. Пули свистели вокруг. Трое террористов еще стояли на ногах. Одна пуля обожгла мне левое плечо, меня развернуло, и очередь из моего автомата, ставшего неуправляемым, разнесла один из иллюминаторов.
  
  Сработал подсознательный рефлекс. Окно разбилось, и началась мгновенная разгерметизация. Всё, что не было закреплено, начало высасывать наружу. Я разжал пальцы, позволяя пустому «Узи» улететь в дыру. Гул воздуха в тесном пространстве напоминал рев торнадо. Когда моё избитое тело потянуло к окну, я в последний момент успел зацепиться цепью наручников за каркас кресла. Давление тянуло меня за ноги, пытаясь вырвать из самолета, но сталь наручников спасла мне жизнь.
  
  Внезапно вой ветра прекратился — либо давление выровнялось, либо пилот начал резкое снижение. Меня тошнило, я чувствовал, как кровь течет из носа и ушей. Я рухнул на пол и вытер лицо предплечьем — оно всё было в крови. Боевики ООП исчезли. Живых не осталось, только один труп застрял под нелепым углом между креслами.
  
  Я поднялся. Кинжал Тарбора всё еще был за поясом. Мой «Узи», все остальные автоматы и даже подушки сидений улетели в окно. Я обыскал мертвеца, но удача изменила мне: ни пистолета, ни ножа. Я прислонился к каркасу кресла, пытаясь прочистить голову.
  
  Через считанные секунды Рафик выйдет из кабины пилота сюда, в центральный отсек. Или он догадается, что произошло, и решит сбросить флакон немедленно? Я глянул в разбитое окно — мы были над пригородами. Я поставил на то, что он подождет еще две-три минуты: его эго требовало, чтобы вирус упал в самом центре города.
  
  Я сидел на голом алюминиевом каркасе кресла и лихорадочно искал глазами хоть какое-то оружие. Будь у меня время, я бы разобрал сиденье, чтобы сделать дубинку, но времени не было. Самолет снижался. Если Рафик не выйдет ко мне сам, мне придется идти за ним.
  
  Я услышал шум. Дверь кабины начала открываться. Выбора не было. С кинжалом Тарбора в правой руке — моим последним и единственным шансом — я бросился в атаку.
  
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
  
  Когда Рафик вошел, я уже был в прыжке. Приклад пистолета-пулемета в его руках взметнулся вверх, ударив меня в пах. Я повалился назад, но успел обрушить скованные руки ему на голову. Рафик пошатнулся, и его автомат с грохотом упал на пол. Кинжал Тарбора был в моей правой руке. Я сжал рукоять обоими кулаками, чтобы усилить удар, и бросился вперед, вогнав лезвие глубоко ему в бедро.
  
  Рафик ударил меня тыльной стороной ладони по лицу. Я упал, нож остался в его ноге. Он уже тянулся к «Маузеру» в наплечной кобуре под пальто. Я снова вскочил и навалился на него, осыпая его голову и лицо градом ударов скованными руками. В ярости он отшвырнул пистолет, и его пальцы сомкнулись на моем горле. Когда хватка стала мертвой, я начал наносить удары обоими кулаками ему по печени, а затем резко ударил коленом в пах.
  
  Мы рухнули на пол. Рафик вцепился в мое горло в предсмертной схватке. Несмотря на слабость от потери крови, я продолжал бить его кулаками в пах снова и снова. Наконец он ослабил хватку, пытаясь защититься. Я выкатился из-под него, но он оказался у меня на спине. Запустив пальцы в мои волосы, он принялся вбивать мое лицо в пол. Я чувствовал, как кровь заливает рот и нос.
  
  Извернувшись, я завел руки за голову и нащупал его лицо. Мой большой палец попал ему в рот. Я чувствовал, как его зубы скрежещут по моей коже, но мне было плевать. Я собирался убить Рафика! Я уперся кулаками в его челюсть и с силой рванул щеку в сторону. Его крик был таким пронзительным, словно его кастрировали заживо. Я снова пнул его в пах, и Рафик скорчился от боли.
  
  Внутри меня закипела первобытная ярость. Я хотел, чтобы он сдох! Прямо сейчас! Я вскочил на ноги и принялся использовать свои руки как дубину, нанося удары по его лицу. Каждое движение отдавалось в раненом запястье вспышкой боли, но я не останавливался. Рафик упал на колени, и я всадил колено ему в зубы. Финальным апперкотом — ребром наручников прямо в кадык — я нанес смертельный удар. Рафик отлетел назад и затих навсегда.
  
  Я лихорадочно обыскал его карманы. Ключ! Маленький и скользкий, но через секунду я расстегнул один браслет, а затем и второй. Мои запястья превратились в кровавое месиво, правое почернело от отека.
  
  Я перевернул тело Рафика, выхватил свою «Вильгельмину» у него из-за пояса и проверил магазин. Видимо, он успел её перезарядить. Обыскав его дальше, я нашел стилет «Хьюго», свой бумажник, зажигалку и сигареты. Пачка была измята, но я выудил одну штуку, выпрямил её и закурил. С первой затяжкой голова снова пошла кругом. Я присел рядом с трупом, чтобы хоть на минуту прийти в себя.
  
  Оставался еще один — пилот. Он мог в любой момент выполнить последний приказ Рафика и сбросить флакон. А вдруг он уже это сделал? Нет, самолет, судя по всему, не менял курс. Я заставил себя подняться. Нужно было предупредить Иранию о возможном крушении, но времени не оставалось.
  
  С «Вильгельминой» в руке я рванул дверь кабины. Картина замерла, как в немом кино: рука пилота уже была высунута в форточку, флакон был готов к сбросу. Сигарета выпала из моих разбитых губ. Я обрушил рукоятку Люгера на шею пилота и бросился через его тело к штурвалу. Моя левая рука нащупала маленькое треугольное окошко и схватила кисть пилота, державшую флакон.
  
  Самолет клюнул носом, начав пикировать. Меня прижало к лобовому стеклу. Я не мог просто зафиксировать его руку, и пока мы боролись, флакон с силой ударился о борт самолета. Я вогнал ствол Люгера в живот пилота и стрелял, пока затвор не застрял в его одежде.
  
  Хватка пилота на бутылке не ослабла даже после смерти. Мне пришлось с силой втаскивать его обмякшую руку обратно в кабину. Я разжал его мертвые пальцы — флакон был у меня. Прижавшись лицом к стеклу, я увидел, как земля стремительно несется навстречу. Борясь с перегрузкой, я оттолкнулся от окна и попытался выкинуть тело пилота из кресла. Оно не поддавалось.
  
  Левой рукой я нащупал «Хьюго» и перерезал ремни безопасности. Вытолкнув труп, я перебрался на место пилота. Рычаг тяги был выжат до упора. Одной левой я не мог его вернуть, а правая была бесполезна. Тогда я навалился на штурвал всем телом, зацепив его предплечьем, и потянул на себя.
  
  Нос начал подниматься. Я слышал, как чихает правый двигатель, но это было неважно. Я выровнял машину. Чудом мы прошли в паре сотен футов над линиями электропередач и крышами домов. Набрав высоту в шесть тысяч футов, я наконец вспомнил, что нужно дышать.
  
  Я не мог включить автопилот над густонаселенным Лондоном. И я не мог пойти проверить, как там Ирания. Оставалось только надеяться, что она пережила и разгерметизацию, и этот безумный нырок. Я крутил ручку радио, пока не поймал активную частоту с английской речью.
  
  — Говорит Ник Картер, агент разведки США. Вызываю аэропорт Хитроу. Прием. После секундного замешательства в динамике раздался голос: — Послушай, парень, ты хоть понимаешь, какие будут проблемы за такие шуточки в эфире? Прием.
  
  Я горько рассмеялся. Я был в крови и синяках, легкие горели от сломанных ребер, левый глаз почти не видел. За этот день я убил столько людей, что сбился со счета. Парень на радио был прав. Проблемы у меня только начинались.
  
  Вид машины скорой помощи может принести удивительное чувство облегчения. Учитывая то, как мне «везло» до этого, я наполовину ожидал, что КГБ захватит аэропорт Хитроу, или что мой единственный двигатель окончательно заглохнет, или шасси заклинит. Но, к счастью, ничего из этого не произошло. Диспетчерская служба Хитроу расчистила мне путь в своем плотном графике, и я совершил посадку. Она была далека от идеала, но мы коснулись полосы благополучно. Я вырулил в дальний конец аэродрома, где меня уже ждала кавалькада: скорые, пожарные машины, штабной автомобиль посольства США и полицейские фургоны.
  
  Я заглушил двигатель и в последний раз посмотрел на летное поле. Я увидел своего британского коллегу Хадсона — он выскочил из полицейской машины вместе с двумя худощавыми, нервными мужчинами. Между ними они несли большой черный контейнер, предназначенный для перевозки неразорвавшихся бомб. Превозмогая боль, я выбрался из кабины в центральный отсек и несколько секунд возился с люком, пока не понял, как его разблокировать.
  
  Хадсон ждал в паре футов от открытого люка. Контейнер стоял на бетоне рядом с ним; техники выглядели изрядно напряженными. — Слава Богу, ты жив, Ник! — крикнул Хадсон. Я кивнул. Сигарета, зажженная сразу после приземления, свисала из угла рта. Правую руку я осторожно прижимал к боку. Рубашка превратилась в кровавые лохмотья. Лицо опухло и застыло маской из синяков, а левый глаз всё еще полузакрыт. Я неловко переложил Люгер в левую руку и снова посмотрел на Хадсона. — Так ты думаешь, я жив? Всего лишь иллюзия, приятель. Я заткнул пистолет за пояс и достал из левого кармана брюк флакон с вирусом Рауфманна. Наклонившись, я опустил его прямо в руку Хадсону. — Боже мой, парень, ты держал его в кармане? — Хадсон был явно потрясен. — Это то, о чем я думаю? — Да, именно то, — ответил я. Порывы ветра обжигали лицо, и я чувствовал, что скоро потеряю сознание. — И да, он был у меня в кармане. Не самое умное решение, но я сейчас соображаю не слишком ясно.
  
  Я вернулся в кабину, забрал кейс с записями Рауфманна и сывороткой-антидотом. Снова подойдя к люку, я передал чемодан Хадсону. — Здесь антиген и все формулы. Считай это моим подарком. Я слышал, как Хадсон спросил вслед: «Куда ты?», но не остановился. Сейчас было важнее всего позаботиться об Ирании, пока я окончательно не отключился.
  
  Ирания не двигалась. На секунду я испугался, что она воспользовалась Кольтом против себя, но, присмотревшись, понял, что она просто без сознания. Я опустился на колени, чтобы нащупать пульс — он был очень слабым. Гематома на правом виске говорила сама за за себя: она получила удар во время разгерметизации или резкого пике.
  
  Я вернулся к главному люку. Хадсона уже не было видно, двое техников возились с контейнером, убирая туда вирус. У меня не хватило духу сказать им, что я сомневаюсь в эффективности противобомбового ящика против бактериологической угрозы. Я махнул одной из машин скорой помощи. — Там внутри раненая девушка, займитесь ей немедленно! — крикнул я.
  
  Когда медики в белых халатах бросились мимо меня в самолет, я увидел Хоука, выходящего из только что подъехавшей машины. Один из санитаров обратился ко мне: — Сэр, вам тоже нужна помощь... Я грубо оборвал его: — Не раньше, чем позаботитесь о девушке.
  
  Я проигнорировал Хоука и проследил за тем, как Иранию пристегивают к носилкам. Колени мои дрожали, лоб покрылся холодным потом. Когда её погрузили в машину, я понял, что сделал для неё всё, что мог, и повернулся к шефу. — Где он? — спросил Хоук. Я с трудом прикурил новую сигарету. Свежий воздух помогал мне не чувствовать вонь собственных ран. — Я передал вирус, записи и антидот Хадсону и его людям, — сказал я, стараясь не шататься.
  
  Я ждал от Хоука похвалы, но вместо этого перед глазами поплыли золотистые круги — верный признак скорого обморока. — Ник, — голос Хоука звучал серьезно, — значит, ты не получил мою последнюю депешу в штабе в Турции... Боже мой, Ник. Хадсон — советский агент.
  
  Я не мог больше контролировать дрожь. Холодный пот, нечеткое зрение... Помню только, как Хоук подхватил меня, когда я начал падать, а в сердце разгоралось желание убивать.
  
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  
  Первые сутки в больнице я помню лишь вспышками: квадраты на потолочных панелях, игла в вене и улыбка рыжеволосой женщины-врача. Я много спал под действием обезболивающих. К удивлению, самой серьезной травмой оказалось вывихнутое правое запястье и растяжение сухожилий. Кости были целы, ребра лишь сильно ушиблены. Было подозрение на легкое сотрясение, поэтому доктор настаивала на покое.
  
  Но к утру третьего дня я уже чувствовал себя в форме. Я тренировал левую руку с эспандером, понимая, что в ближайшее время стрелять мне придется именно ей. И это было правильное решение, судя по тому, с какими новостями пришел Хоук.
  
  Медсестра предупредила, что мой «начальник» будет в девять. Я схитрил и заставил её повесить на дверь табличку «Кислород! Не курить!». Я сам не мог курить, но, по крайней мере, это защитило бы меня от ядовитых сигар Хоука.
  
  — После того как ты передал материалы Хадсону, мы перекрыли этот остров плотнее, чем вакуумную пробку, — начал Хоук. — И нам повезло. Хадсон связался с ИРА, предложив им полмиллиона долларов из фондов КГБ за помощь в переправке его из страны. Британская разведка установила плотную слежку за посольством и всеми портами, поэтому КГБ не рискнули вывозить его сами.
  
  — Что же тут «удачного»? — спросил я, мечтая о затяжке. — То, что Айрис Флэннери всё еще не выехала из Англии. Она была с ними, когда Хадсон вышел на Томми Флинна, главу ИРА. Хоук задумчиво посмотрел на знак запрета курения и неудобно заерзал в кресле. — Значит, — сказал я, — Айрис Флэннери не просто контрабандистка. Она наш агент? — ФБР, если быть точным. Но работает с нами. Никто не хотел упускать шанс внедрить человека одновременно в группу Рафика и лондонскую ячейку ИРА.
  
  — Как вы вообще узнали, что Хадсон работает на КГБ? — спросил я. Хоук усмехнулся: — Мы начали подозревать его после той засады в заброшенном доме. Его идея отправить тебя одного в туман на разведку была более чем глупой для профессионала. Но как выяснилось позже, Хадсон знал о деле Рауфманна раньше нас. Британская SIS имеет агента в советском центре бактериологической войны. Хадсон попал на крючок КГБ несколько месяцев назад из-за связи с советской женщиной. Его планом было использовать рейд на Рафика как прикрытие, чтобы убить тебя. Тогда он стал бы единственным логичным кандидатом на роль ведущего агента в этом деле — он знает русский, турецкий, он лучший стрелок. Он просто присвоил бы вирус и передал его русским либо в Англии, либо сбежав за «железный занавес».
  
  — Но как вы это доказали? — Через перехват депеш. Мы передавали тебе сообщения в Турцию через Хадсона. Наш человек в Кремле сообщил, что КГБ получает тексты дословно, в том виде, в котором их получал Хадсон, даже без перекодировки в британский шифр. Мы пытались предупредить тебя за двенадцать часов до твоего прилета, но ты уже покинул майора Туфика.
  
  Я горестно усмехнулся: — А Хадсон просто ждал меня в аэропорту. Как он узнал время? — КГБ отслеживал твой полет из Югославии. Они бы перехватили Рафика сами, если бы успели, но тот взлетел раньше. Они вели тебя по пятам, но не смели сбить самолет — им нужен был антидот и записи Рауфманна в целости. Поэтому они сделали ставку на Хадсона.
  
  — И я, как идиот, сам отдал ему всё в руки, — с горечью подытожил я. — Он просто блефовал, играя роль верного коллеги. — Именно поэтому я здесь, — голос Хоука стал тише. — Даже с травмированной рукой ты — лучший агент для этого дела. — Вы приготовили ловушку для Хадсона, используя Флэннери? — Верно. И я хочу, чтобы ты её захлопнул. Ты будешь один, пока ситуация не взорвется. Хадсон встречается с Флинном и боевиками ИРА сегодня вечером. Девушка будет с ними. Возможно, с Хадсоном будут те двое «техников» из аэропорта. Твоя задача — ликвидировать Хадсона, вернуть материалы и, если получится, спасти Айрис Флэннери. Ты справишься?
  
  У меня не было выбора. Если Хадсон уйдет с вирусом, всё, через что я прошел, будет напрасно. Я протянул руку, сорвал табличку «Не курить» и, наконец, закурил сигарету.
  
  
  
  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
  
  Это положит конец всему — так или иначе. Сегодня. Здесь. Прямо сейчас. Моё лицо было измазано черным камуфляжным гримом, на руках — черные тканевые перчатки с обрезанными пальцами, а тело скрывал длинный черный плащ.
  
  Перед выпиской из больницы я узнал, что Иранию тоже отпустили. Если всё пройдет удачно, я увижу её сегодня вечером или завтра утром. На случай, если я не вернусь, Хоук пообещал устроить её судьбу: вид на жительство в Британии, гражданство и обучение, о котором она мечтала. Какая удивительная девушка... Я думал о ней, пока резкий приступ озноба не вернул меня к реальности. Я был на побережье Ла-Манша. Холодные волны плескались в пятидесяти ярдах от моей позиции.
  
  Я сверился с часами. Через пять минут здесь должны появиться боевики ИРА во главе с Томми Флинном и Айрис Флэннери. И Хадсон. Флинн планировал забрать Хадсона и девушку на катере до ирландского берега, где Хадсона ждал советский траулер. Флинн считался призраком — он знал английское побережье лучше любого картографа и мог незамеченным проскользнуть в любую бухту.
  
  «Вильгельмина» была в кобуре под левой рукой — я научился доставать её левой рукой, хоть и неуклюже. Стилет «Хьюго» я перевесил на ремень тоже под левую руку: правая всё еще была бесполезна. Основным же оружием на сегодня стал «Стен» с глушителем — наследие Корейской войны, идеальное для бесшумной работы. Мы не могли рисковать и привлекать полицию раньше времени: любой слух о вооруженной засаде заставил бы Флинна отменить встречу и, скорее всего, убить Айрис.
  
  И вот я увидел его. Катер Флинна бесшумно обогнул скалу и направился к берегу. Луна светила так ярко, что я видел каждую деталь. Справа, спускаясь по каменистой тропе, появились трое в темном — Хадсон и двое его подручных «техников».
  
  Группы встретились у самой кромки воды. Флинн вышел на берег, его люди держали автоматы наготове. Хадсон протянул руку для рукопожатия, но Флинн проигнорировал жест — он презирал бывших британских агентов, даже если те теперь работали на КГБ. Хадсон неловко переложил портфель с вирусом в левую руку.
  
  Я встал во весь рост у входа в пещеру, придерживая ствол «Стена» раненой правой рукой. Носком ботинка я нащупал рычаг черного ящика, установленного у моих ног.
  
  — Замри! — закричал я. — Это Ник Картер, разведка США. Вы окружены. Сдавайтесь!
  
  Мне нужно было выиграть секунды для Айрис. Она оставалась на катере. Услышав мой голос, Флинн расхохотался: — Неужели это сам Ник Картер? И что же, нам просто поднять лапки кверху? Я позволил ему договорить. Это дало Айрис время. — Боюсь, Ник, старина, мы этого не сделаем!
  
  Флинн вскинул автомат. Я нажал на рычаг ящика. В ту же секунду я увидел, как Айрис вонзила себе в бедро шприц-тюбик — смесь атропина и тетратиазида. Я вколол себе такую же дозу пару часов назад. Электрическая цепь детонировала десятки газовых бомб, спрятанных по всему пляжу. Это был гидрахлорсарсомазин — смертельный нервно-паралитический газ.
  
  Я видел, как Флинн пытается добежать до катера через волны. Айрис уже стояла на борту с автоматом. Флинн рухнул в воду, не дойдя пяти шагов. Стрельба со стороны Хадсона прекратилась почти мгновенно. Пляж погрузился в тишину, нарушаемую лишь грохотом прибоя.
  
  Я начал спускаться, лихорадочно ища глазами Хадсона и портфель. Их нигде не было. Неужели он успел скрыться? Но газ должен был убить его за секунды. Вдалеке завыли сирены — полиция, которую Хоук держал на расстоянии под видом операции против торговцев кокаином, спешила на подмогу.
  
  — Не двигайся, Ник, или ты покойник, — раздался голос Хадсона. — Бросай «Стен» в песок.
  
  Я медленно обернулся. Ветер усиливался, рассеивая остатки газа. Хадсон стоял в дюжине футов от меня. — Что тебе нужно, Пол? У тебя есть вирус, записи, всё. Ты будешь героем в Кремле. Он рассмеялся: — Да, и еще большим героем, если принесу твою голову. Пусть девчонка бросит пушку, иначе я убью её прямо сейчас. — Плевать я хотела! — крикнула Айрис с катера. — Ник, он блефует!
  
  Я посмотрел Хадсону в глаза. Его «Узи» был направлен мне в грудь. — Как ты выжил в облаке газа? — спросил я. — Я изучал твоё досье, Ник. Я знал, что ты любишь газовые ловушки. Атропин — часть твоего стандартного набора. Я вколол его себе заранее.
  
  Сирены были совсем рядом. — Они не посмеют стрелять! — крикнул Хадсон. — Они боятся зацепить вирус! — А я посмею, Пол, — сказал я.
  
  Я рванул «Стен» вперед левой рукой и нажал на спуск, одновременно падая влево. Песок вокруг меня взметнулся от очередей «Узи». Но мой автомат тоже пел. В какой-то момент звук остался только один — мой. Хадсон рухнул.
  
  Я подполз к нему по мокрому песку. Я целился исключительно в правую часть его тела, чтобы не повредить портфель под левой рукой. Хадсон был мертв. Я выхватил чемодан — он был цел.
  
  На скалах показались фигуры. Это был Хоук и глава британской SIS. — Всё в порядке, мисс Флэннери, кавалерия прибыла! — крикнул я.
  ЭПИЛОГ
  
  После того как полиция зачистила пляж, я последовал за Хоуком к его машине. Внутри меня ждал сюрприз — Кемалла Бокра. — Мисс Бокра приехала помочь нам с деталями операции, — пояснил Хоук, усаживаясь рядом с ней.
  
  Я чувствовал себя странно, слушая разглагольствования Хоука. — У тебя есть две недели на отдых, Ник. Потом жду тебя в Вашингтоне. — Что будет с вирусом? — спросил я. Хоук посерьезнел. — Мы решили его уничтожить. Полностью. Наш агент в советских лабораториях сообщил, что если эта дрянь вырвется на волю, она уничтожит всё живое на планете. Рауфманн создал не просто оружие, а конец света.
  
  Машина довезла нас до отеля. Хоук позаботился о том, чтобы мой багаж и Ирания были доставлены туда из Восточного экспресса. Мы с Кемаллой вышли у входа. Мне было немного неловко, зная, что Ирания ждет меня наверху. Кемалла вдруг рассмеялась. — Я уже познакомилась с твоей подругой. Она замечательная. Мы обе решили, что раз уж ты заставил нас обеих так понервничать, мы должны как-то поквитаться с тобой... и в то же время сделать тебя счастливым. Иди наверх, Ник.
  
  Мы поднялись на восьмой этаж. Кемалла шла рядом. Я открыл дверь своим ключом. Ирания сидела на диване в желтом махровом халате. Единственная лампа освещала комнату, дым от её сигареты медленно поднимался к потолку. — Привет, Ник, дорогой, — прошептала она.
  
  Я посмотрел на Кемаллу, на Иранию и понял, что мои приключения только начинаются. Но это были те «неприятности», в которые я готов был попасть с огромным удовольствием.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"