Райсовет Верх-Исетского Завода
Вечер воспоминаний о гражданской войне при райсовете Верх-Исетского Завода 3-го июля 1929 года

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стенограмма вечера воспоминаний при райсовете Верх-Исетского Завода 3-го июля 1929 года с рассказами о жизни семей красноармейцев под властью белых, об обысках и арестах, о перегоне политзаключённых из Екатеринбурга в Сибирь, о содержании их в Александровском Централе и о восстании в нём, о попытках изловить беглых екатеринбургских беляков при наступлении Красной Армии в Сибири
  ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ ПРИ РАЙСОВЕТЕ ВЕРХ-ИСЕТСКОГО ЗАВОДА.
  3-го ИЮЛЯ 1929 года.
  
  СИНЯЕВА. ( Муж убит белыми)
  
  Это было в 18 году числа 24 июня в 4 часа утра. Наши красные отступали из этого самого дома, здесь был штаб. В 6 часов сделали погрузку, часа в 2 уехали на вокзал. Я прибегаю сюда, была я в интересном положении, здесь никого нет. Приезжает Десятов, с ним несколько рабочих, он кричит: "С нами". Когда дошли до ворот, осталось человек пять, остальные разошлись. Десятов с 5-тью ребятами уехал на станцию. Мы с Бобылихой побежали на станцию искать своих, пришли на Екатеринбург 1-й, нам сказали - на втором. Мы туда, там нет тоже, мы обратно на Екатеринбург 1-й. Нам сказали - на 10-12 пути. Встретили там Ермакова. Войска наши отступили. Когда наши уходили на станцию Палкино, нас красноармеек собралось много.
  
  Часов в 12 слышу - музыка играет, крик, народ бежит, старухи подбегали к нашему дому и плюют на стёкла. Я слышу шум, подходит человек 50 рабочих и 2 чеха, чехи вошли в помещение, а рабочих недопустили. Чехи видят, что я переменилась в лице, говорят:
  
  - Мадам, не бойтесь, жена за мужа не отвечает. Вы скажите нам, где муж. Говорят, у Вас ещё сын имеется. Где он?
  
  - На фронте.
  
  - Может быть, они когда нибудь приезжают к Вам: муж или сын. Нет ли у Вас карточки с мужа?
  
  - Нет, он кержак был, не снимался.
  
  Они хотели выпытать меня, стали расспрашивать, где работал, имеется ли оружие, начался обыск, сходили на вышку, в подполье - ни чего не нашли. А меня всё время уговаривают: "Не бойтесь ничего, жена за мужа не отвечает".
  
  Ушли чехи вместе с рабочими, отправились по квартирам искать комунистов. И 30 минут не прошло, как врывается Ермохин, кричит: "Вас красноармеек передушить надо". Опять начинается обыск, идут в чулан, лезут в ящики, всё разбрасывают, ищут, ходят по вышке. Ермохин пробыл в квартире около часа. [5]
  
  Потом ушли. Не прошло двух часов, как приходит сын Логинова Алексей, и подошёл так тихонько, не ругался:
  
  - Где твой сын?
  
  - Не знаю
  
  - А оружия или казённые вещи имеются?
  
  - Ищите, если найдёте.
  
  - А вот эта палочка от палатки и крышка от фляжки - это вещи казённые.
  
  - Ну, так возьмите, если казённые.
  
  И после этого каждый день ко мне стали приходить с обыском ночью, в полдень и вечером. Соседи всячески старались доказывать, что мой муж ходит ко мне. В 10 час., когда закроешь ставни, они начинают подслушивать, не пришёл ли ко мне муж, не говорили ли мы. Потом начинают стучать, пугают мою пятилетнюю девочку, и когда я им открываю дверь, они говорят: "Видишь, как у тебя ребенок напуган". Я же им отвечаю, что из за Вас он кричит каждую ночь, потому что вы ходите и пугаете.
  
  Ходили ко мне долго, а потом стали арестовывать и уводить в штаб, где теперь наш клуб. День меня держат в штабе, а к ноче выпускают домой, потому что я была беременна. Туда также приводили красноармеек Сурчикову и Грудину. Туда приходит Ермохин со своими двумя братьями и мучил нас. Когда бывало тебя приведут в штаб, то так напонужают, что ничего не помнишь.
  
  Потом, когда наши стали подходить к Пышме, вначале августа утром меня выпустили. Я затопила баню и вижу - идёт Ермохин, а за ним солдат:
  
  - Что, мужа слышишь, для него баню топишь, - и взял меня, понужнул плетью. Я ему говорю, что у меня есть свои дети, да и я, есть кому в баню итти. Они всё таки повели меня в штаб, и дорогой кто-то тоже понужнул меня ружьём. [6]
  
  Выпустили меня к ночи, Ермохин уехал на фронт.
  
  Мой сынишко отводил Фоминцеву покос, в это время идёт Ушаков, я слышу в окошко, поминают сына Синяева. Приходят ко мне, спрашивают:
  
  - Где сын?
  
  - Ушел покос отводить Фоминцеву.
  
  Арестовали 14-ти летнего сына, допрашивали его - не видал ли отца, когда ходил на покос.
  
  - Не видал, я покос в аренду отводил.
  
  Опять пришли:
  
  - Почему сына отпускаете, или хлеб возит? Соседи заявляют, что хлеб возит.
  
  Снова обыск, ищут в бороздах, на дворе, везде.
  
  В одно прекрасное время лежу я на кровати, ко мне был поставлен пост - трое ребят, один остаётся, двое уходят, в том числе был Василий Манюров. Вдруг подскакивает Ермохин верхом. Я чувствую, что казаки.
  
  - Ты дома?
  
  - Дома.
  
  - А на станцию Шаля к мужу бежать не собираешься?
  
  Потом пост сняли, пост 3 недели стоял. Несколько раз ставили к стенке, прибежит в трезвом или пьяном виде, ставит к стенке: "Где муж, говори, разстреляю". Лазали в голубятню, всё перерыли, ищут в подвале: винтовки вперёд, а сами сзади. Такое мученье приходилось переносить несколько раз.
  
  Когда отступили на Вышино, Банных говорит: "В 24 часа, чтобы не было".
  
  У меня кой что было, маленькое хозяйство оставалось, дурацкой голове жаль было попуститься и горшку, страшно, а жалею. [7]
  
  Тогда я пошла на рынок, наняла возчика и решила поехать в Кардышан, где жила в детстве. Но надо было пропуск. Я пошла просить его, а Банных мне заявляет: "Вы здесь канителились над буржуями; так и над Вами можно. Не дам я тебе пропуска". А у меня вещи собраны, ребята на возу, и возчику, если будем стоять, заплатить будет нечем. Тогда возчик пошёл сам и говорит: "Напрасно Вы маяте бабу, ни чего у него лишняго нет, дайте ей пропуск". Ну ему дали пропуск, и в 7 час. вечера мы выехали.
  
  Подезжаем к Ломаной Горе, слышим погоня. Нас нагнали, но видят, что 3 ребят и сама в положении, ничего не сказали. Я же думаю: примут или нет меня в Карадашани, и здесь оставаться тоже не житьё. Поехала всётаки в Кардышан. Там у меня родился ребенок, весь, как сажа, от испуга, прожил 16 дней и умер. Там жить мне было совершенно нечем, и решила поехать домой, заложить покос и сделать чтонибудь на эти деньги.
  
  Приезжаю домой в 4 час. утра к родственнице Бобылёвой и слышу стук:
  
  - Синяева здесь живёт?
  
  - Да, здесь. Это я.
  
  - Одевайся и пойдём.
  
  И вот они меня ведут в штаб с обнажёнными шашками, как будто бы я человека убила. Один говорит, что нужно её кверху, а другие книзу. И всё таки Яшка Вьюшков настоял, что бы кверху. В 9 час. вбегает Ермохин и спрашивает, зачем я приехала. Я не растерялась и говорю, что ребят хочу учить, нужны метрики. И затем спрашиваю, нельзя ли мне дать пропуск до Н.Тагила, так как у меня муж оттуда. Он тогда на меня закричал:
  
  - А, ты к муженьку едишь, ни в каком случае пропуск не давать и арестовать её.
  
  Я тогда говорю, что пропуск мне не надо, только не арестовывайте меня. [8]
  
  Потом меня отпустили. Я уезжаю к ребятам. Прожила 2 месяца, опять не чем жить. Приезжаю к нему, расплакалась и говорю:
  
  - Разрешите в"езд обратно, я буду работать, все красноармейки работают.
  
  - Как ты будешь работать, когда у тебя тысячи денег лежат?
  
  - Если бы тысячи были, мне бы не зачем было приходить и плакать.
  
  Он подумал, подумал.
  
  Логинов Колька говорит:
  
  - Не реви, Синяева, твоего мужа на станции Шаля убили.
  
  - Что же сделать, если убили, по заслугам получил.
  
  А Ермохин смеется надо мной. Потом, видимо, сжалился, пишет бумажку: "Гражданке Синяевой разрешаю в"езд в пределы В-Исетского завода".
  
  Я моментально за ребятами, надо было бы мне сразу в милицию и вписаться к Бобылёвой, а я на станцию за ребятами. Приехала, прожила три дня, меня в милицию вызывают. Начальником был Чернов или Черняев (не помню), он спрашивает:
  
  - По какому разрешению живёте?
  
  - Мне Ермохин разрешил.
  
  - Покажи бумажку.
  
  Начальник Милиции говорит:
  
  - Сходите к Ермохину, если он не отопрётся от своей записки, пошлёт на мое разсмотрение, я дам квартиру.
  
  Я прихожу в штаб, Ермохин на обороте пишет: "Разрешение снимаю, дело передаю под руководство милиции".
  
  Когда я вернулась в милицию, начальник мне говорит:
  
  - Уезжайте, Синяева. Вам здесь места нет, общество Вас не желает принимать.
  
  - Может быть у Вас личные счёты с мужем были? - спрашиваю я.
  
  - С Артамоновичем у меня были хорошие отношения, но разрешения дать не могу.
  
  Я ещё неделю прожила, опять вызывают и Бобылиху ведут. Говорят Бобылихе: "Если будешь держать на квартире Синяеву - 3 месяца тюрьмы или 300 рубл. штрафу".
  
  Куда деться? Прихожу в город, спрашивают:
  
  - Кто?
  
  - Красноармейка.
  
  - Нет квартиры.
  
  Никто не хотел дать квартиры. Спасибо старикам Казанцевым, которые на торфяннике жили, пустили меня. Когда мужики работают, [9] мы с ребятами на полатях сидим, когда кончат торф возить, вылезаем. Прожила я так два месяца. Старик говорит: "Боюсь я держать тебя, помещение казённое, вдруг захватят, беда будет".
  
  Пошла в город, как раз натолкнулась на сестру, которая на Дутовском фронте была. Я немножко с ней поодкровенничала, сказала, что куча ребят со мной. [10]
  
  В каждом дворе мне отказывают и говорят: "Убирайся, мы красноармейку не пустим". И вот только Басаргин Александр пустил к себе. Я у них прожила 3 месяца. Есть было нечего. У него как раз жена шила на армию бельё, и я стала ей помогать. Сидим как то раз, работаем, и вдруг входит человек в ограду, мы думаем, что к верху, но спускается к низу и спрашивает:
  
  - Здесь живет Синяева?
  
  - Да, здесь.
  
  - Я имею полное право её арестовать и сделать обыск. А сейчас одевайся и пойдём домой.
  
  Он ведёт меня в Чешскую разведку, и там начинают меня расспрашивать:
  
  - Может быть, Вы знаете ещё каких ещё красноармейцев, может, знаете, у кого и где спрятано сружие? А потом у Вас в комнате печку подпирает столб, так интересно знать, что лежит в этом столбе, может быть оружие?
  
  Тогда я вспомнила, что я поодкровеничала с сестрой, и что она меня тут выдала, и я им говорю:
  
  - Этот столб стоит для того, чтобы печь не падала, а в нём ничего нет. Если Вы этот столб будете убирать, то поставьте предохранитель, чтобы печь не упала.
  
  - А почему Вы не живёте в В.Исетском заводе?
  
  - Потому что меня в 24 час. оттуда выселили и сказали, что там жить мне нельзя.
  
  После этого они мне говорят, что я могу быть свободна, и я стала соображать куда мне итти: или домой, или скрываться, или в город. "Дай", - думаю, - "пойду домой". Прихожу домой, а там делается что-то невероятное. Всё ломают, громят, все углы обломали шашкой и всё ищут каких-то денег. На крыльце пол вскрыли. А у меня под полом было прятано оружие, и как они мне пригрозили, что если найдут, то лишат меня жизни. Я бегу к племяннику Бобылёву и спрашиваю совета, что мне делать. Он мне говорит, что надо скрываться. Я бегу опять на квартиру, собираю ребят и бегу к племяннику Белых. Ночевала там две ночи и поехала в Тагил. [11]
  
  Приезжаю в Тагил в великоденный четверг, от билета осталось 37 копеек, жить не на что, разыскиваю родственницу, прихожу, купила хлеба. Сестра мне говорит: "В узлах то что нибудь имеется для продажи?" Пошла, продала, купила ребятам разговеться сметаны. На Пасху пришлось наняться в прислугу, воду возить, за пять рублей, дочку за три рубля отдала. Познакомилась с семейством красноармейцев - отец и 3 сына в Красной армии были. Это семейство меня не оставляло. То хлеба, то молока дадут.
  
  Пожила, пожила в Тагиле, думаю - хорошо бы покос в аренду отдать. Поехала, приезжаю вечером, сижу, пью чай, часов в 10 прибегает золовка: "Тебя разыскивают по берегу. К нам только не ходи - у нас пост уже стоит".
  
  Куда идти? На берегу ищут, если идти к церкви, там пост на краю. Я бегу к Петрухе Горину: "Дай лодку на ту сторону переехать!"
  
  Ребята катались, он подозвал, меня перевезли к сушилке. Караульный посмотрел на меня (а я была с корзинкой), видит, что с корзинкой, подумал, что с реки иду. Когда стала переходить улицу, в это время ехали ломовые, я думала, что погоня, забежала в переулок и потеряла сознание. Когда пришла в себя, корзинка лежала от меня далеко, сколько я была в забытье, не помню.
  
  Потом пошла к Белых. Меня всё время искали, мне это передали. Отправилась на станцию, там у меня родственница служила, я в будке сторожа просидела, билет мне купили, я не показывалась.
  
  В этот день поезд не пошёл, мне ещё пришлось ночевать в будке. На следующий день поезд отправляется в 11 час. вечера, меня закрыли и провели в вагон. В это время рыскали по платформе, меня разыскивали. Это дело было в Мае месяце.
  
  Я уехала и долго не была близко Екатеринбурга. Уехала в Тагил. Плохо было с квартирой. Хозяйка мне говорит: "Как только будут подходить красные, Дарьянка вся сгорит, подыскивай себе квартиру". Сама красноармейка и пустила красноармейку. [12]
  
  Тогда я пошла на Арзамасскую улицу к буржуям. У них три дома и все пустые. Они меня пустили в один дом в 7 комнат и говорят:
  
  - Если спросят, кто хозяйка квартиры, то говори, что ты.
  
  Я думаю:
  
  - Неужели белые такие дураки и поверят, что я хозяйка? Ведь у меня же ничего нет и комнаты совсем пустые.
  
  Потом приходят белые и говорят:
  
  - Ну-ка, хозяйка, испеки нам блинов.
  
  - Да у меня дров нет.
  
  - А это чьи?
  
  - Да это хозяйские.
  
  - А разве ты не хозяйка?
  
  - Да нет, не хозяйка.
  
  Тогда они пошли, притащили от соседей дров, я напекла блинов и накормила человек 12. Они посмотрели на меня как то подозрительно и спрашивают:
  
  - У тебя в Красной армии никого нет?
  
  - Нет, у меня муж и сын в Красной армии.
  
  - А ведь мы отступаем и без всякого боя, и сейчас красные недалеко.
  
  Я в душе очень обрадовалась. Хозяева же буржуи очень грустили и при них никогда не выходили. И как только я их покормлю, они уйдут, тогда хозяева выходят.
  
  Они проехали, и три дня Тагил мёртво спит. В это время все лавки ограбили. Тащит кто-нибудь пимы, а в пимах окорок, кто-нибудь тащит бочку масла и т.п.
  
  Потом вдруг вижу - едут двое и думаю, что мои, но очевидно ошиблась. Утром сынишко пошёл на базар и потом рассказывает, что всё ломают. После этого вбегает хозяин и говорит:
  
  - Сейчас будет крестный ход, красных будем встречать. Мы пойдём, а ты останься подомовничать.
  
  - Нет уж, если Вы пойдёте, то и мне подавно надо итти. Ведь у меня муж и сын в Красной Армии.
  
  Хозяйка испугалась, что я красноармейка, а накануне помогала ей прятать имущество. Тогда я ей успокоила, сказав, что никто тебя не тронет, пока я здесь, что я за Вас восстану, что когда меня все гнали, вы мне дали приют.
  
  Пошли встречать. Пришли только Тагильские, а Екатеринбургских ещё нет. На станции все окна выбиты и никого нет. Я не помню, как прошли эти два дня, а на третий опять бегут. Вижу, красноармейцы появились и собираются первый поезд из 4-х вагонов в Екатеринбург. Я прошу, чтобы меня взяли, но мне говорят: "Иди к Председателю Крылову, проси разрешение". [13]
  
  Я к нему:
  
  - Товарищ Королёв, нельзя ли пропуск до Екатеринбурга?
  
  - Вы кто такая?
  
  - Красноармейка.
  
  - Я пропуска дать не могу, а вот, если ребята в нагон возьмут, красноармейцы, поезжайте.
  
  Я обращаюсь к красноармейцам, обсказываю им своё положение. Они говорят: "Ты наша, поедем, где твои ребята?" В это время едет старик. Красноармеец подзывает его и говорит: "С"езди за её ребятами, привези на станцию". Старик было не хотел ехать, тогда красноармеец говорит: "Я сам поеду". Заскочил на телегу, столкнул старика, но и старик не отстал.
  
  Поместилась я в вагоне с красноармейцами, доезжаем до Невьянска, встречаю Сырчикова, дёрнула его за рукав, спрашиваю:
  
  - Где Артамонович?
  
  - Не знаю, может быть жив, а может быть нет.
  
  - Ты уже говори сразу.
  
  - Да что я скажу, когда сам не знаю, скажу, что убит, а он может быть жив. Сын вперёд тебя дома будет.
  
  Приезжаем в Екатеринбург. Тишина, только вагоны дымятся, подожжённые белыми, запах тяжёлый. Я приехала сюда 8-го июля. Хотела взять извозчика, но не оказалось ни одного, все извозчики забаставали.
  
  Когда перевалила больницу, увидела, обозы красных стоят. Тут мне кричат:
  
  - Ты жива, а Артамоновича мы оставили там.
  
  Конечно, тяжело было переживать.
  
  Прихожу домой, сын от своего полка отстал, меня дожидался, не знал, жива я или убита. Говорит мне:
  
  - Я сегодня отправляюсь, скоро вернусь.
  
  Приходилось всё пережить.
  
  Я осталась с этого дня здесь, с того времени здесь работала, теперь на инвалидность вышла. [14]
  
  [ВАГАНОВА Ольга]
  
  [Начало отсутствует]
  [...]
  я только луку нарвала, просто не знала, что мне делать.
  
  Вижу - идут чехи, им тащат хлеб молоко, но они говорят: "Не хлеба, не молока нам не надо, а расскажите, где живут красноармейки". Кто то сказал: "Вот здесь комиссарша живёт".
  
  Я побежала к брату Рыбину А., вижу - все вещи тащат, у него была защитного цвета фуфайка - тащат, гимностёрка - тащат, всё выкачали. Я остановилась на угоре, а Карлучиха, высунувшись в окно, что-то кричит.
  
  Я подхожу, дьякон ВОЛЧИХИН: "Вот сколько они награбили". Все тащат - Коблуков, Ваганова Елизавета, взяли шинель, говорят: "Хоть для детей пальтишко сшить".
  
  - Вот тебе тоже будет, - обращаются ко мне.
  
  Иду домой, только дошла до Заложного, мне женщины говорят:
  
  - Оля, у Вас золотые кольца нашли.
  
  - Ничего подобного, у нас золота нет. Вот только одно кольцо, да и то на руке.
  
  Степан не любил никакого золота, только одни обручальные кольца лежали, да и то серебрянные.
  
  Когда я пришла домой, обыск был уже закончен, ящики сломаны, всё перерыто. Чехов привел Волокитин Василий. Конечно, ни чего не нашли, да и искать то нечего было.
  
  Напротив нас жил Волчихин. Вдруг часов в 5 приходит человек невысокого роста и говорит:
  
  - Мадам, раскажите мне пожалуйста все чистосердечные тайны.
  
  - Что я Вам раскажу, когда мне не чего говорить?
  
  - Всё, что таится на сердце.
  
  - На сердце у меня единственная неприятность - муж ушёл на фронт. [15]
  
  - Что мужик ушёл на фронт, а тут ищут его дома.
  
  Я говорю:
  
  - Пожалуйста ищите, если найдёте.
  
  - А если найдём, тогда что ты думаешь?
  
  - Если найдёте, тогда что хотите, то и делайте.
  
  Он повернулся и говорит:
  
  - Знаю, что с тобой делать, - и ушёл к Волчихину, от которого ушёл в 12 час. ночи.
  
  На второй день ко мне приезжают опять с обыском Ермохин. Стали везде рыться, что то искать, залезли в голбец, перетрясли всё барахло. Но видят, что ребят много и сама в положении, ничего не сказали.
  
  У меня 12 раз был обыск. Как только начнёт брезжать свет, ко мне идут с обыском. Я нарочно ничего не закрывала, ни окна, ни двери, и как только стукнут, сейчас же выбегала.
  
  У моего мужа был брат Киселёв, который им говорил: "Вы ищите тщательнее. Он непременно дома находится". Ну, они его искали, но не могли найти.
  
  Потом как то приходит Коблуков Николай, направил на меня штык, говорит:
  
  - Где твой муж, сказывай.
  
  - Не знаю. Знаю, что только отступил на фронт, а больше ничего не знаю.
  
  - Ты врёшь.
  
  - Если по вашему вру, то пожайлуста ищите.
  
  Зря говорить не буду, меня не били и не арестовывали. Один только раз водили, хотели, видимо, арестовать, но может быть, что я была в таком положении и ребят много, меня не арестовали. Но часто приезжали с обысками.
  
  Потом как то приезжают утром. У меня были сложены дрова у ворот, и на воротах были чугунные шарики. Они вели в это время арестованного Павла Рудакова. [16]
  
  Они стали на другую сторону на сёдлах, под"езжают и говорят:
  
  - Залезай на ворота и сними шарики.
  
  - Что Вас заинтересовали шарики?
  
  - Это бомбы.
  
  - Какая глупость, что же для своей смерти что ли эти бомбы поставили?
  
  - Залезай.
  
  Пришлось лепиться на ворота. Шарики были сделаны с ёршиком, скоро не вынешь, но благодаря тому, что дерево было ветхое, шарики удалось вынуть, вынула, подала офицеру в руки. Посмотрел.
  
  - Ну что, убедились? - спрашиваю я.
  
  - Убедился.
  
  - Только напрасно людей мучаите. Неужели муж поставит тут бомбы, чтобы семью погубить?
  
  Уехали.
  
  Мужа разстреляли 23 июля. Утром я поставила самовар, ничего ещё не было прибрано. Приезжает офицер, я выхожу с крыльца, а он на меня наган наставил и спрашивает:
  
  - Где муж?
  
  - Не знаю, дома нет.
  
  - Где он скрывается?
  
  Несколько раз на меня наган наводил, забегает в комнату, начинает везде шарить, я сижу на кровати и плачу. Он подбегает ко мне с обнажённой шашкой, кричит:
  
  - Замолчать.
  
  - Виновата, - и замолчала.
  
  - Приходи сеёчас же в штаб.
  
  Я пошла с ребёнком, а двое ещё за мной тащатся. Пришла в штаб, ребята плачут. Начали с меня снимать допрос. Спрашивают:
  
  - Ты никуда отсюда не пойдешь?
  
  - Куда же я с таким семейством поеду?
  
  - Если не поедешь, подпиши бумагу о невыезде.
  
  Я подписала, меня отпустили. [17]
  
  Потом через два дня приезжает человек из буржуев в пенсне с планкой и подходит ко мне:
  
  - Скажи, не знаешь ли, где Романов находится? И не живала ли ты на даче Коптяковых? Может быть, тебе муж что-нибудь говорил?
  
  - Нет мне муж ничего не говорил, и если я когда то спрашивала, говорил: "Иди, сама слушай и больше поймёшь". А такой секрет он мне бы никогда не сказал.
  
  Он меня долго пытал, но я ничего не сказала.
  
  Потом он же приезжает днём и спрашивает:
  
  - Твой муж всегда в форме ходил?
  
  - Да, всегда.
  
  Тогда он вбегает в комнату, срывает со стены карточку мужа и убегает.
  
  Потом приежает Ермохин искать золота. Всё, что только могли, перетрясли, меня опять потащили в штаб и грозят, что если окажется золото, то они могут сделать всё, что захотят.
  
  После этого они стали следить, как я буду жить. У нас как раз падал свес, и мамаша стала перекрывать лично на свои деньги. Приезжает Ермохин:
  
  - Вы свес перекрываете. Наворовали с сыном денег и теперь, что хотите, то и делаете.
  
  - Вы сначала бы спросили, кто это делает. Свес поправляют не я, а мать.
  
  Опять меня потащили с ребятами, стали пытать на какие деньги и т.д. Я им говорю, что у матери имеется банковская книжка, на которой лежат деньги, и что эти деньги не наши, а её.
  
  23 Июля утром я вскипятила самовар, ко мне как раз зашла мама, и стали мы пить чай. Я всегда пила из стакана. Вдруг вбегает Карлуков и стал чего то искать в чулане в ящиках. [18]
  
  Смотрю - народ бегает. Я не знаю, в чём дело. Я свою девочку Таню посылаю посмотреть, она возвращается и говорит: "Там со штыками стоят". Я посмотрела, действительно со штыками - Карлуков и Петухов. Кругом оцепили. Я не знаю, в чём дело. Народ кричит:
  
  - Попал.
  
  - Кто попал?
  
  - Стёпка Ваганов попал.
  
  Конечно, не все в толпе были враги, были и добрые люди, Волчихин кричит: "Антихрист попал, разстрелять его надо!"
  
  Вот прошло уже теперь 10 лет, тогда все думали, что он дома скрывался, ни одну минуту не скрывался дома, такое ложное представление было у народа. Слухи разные ходили: Стёпка Ваганов в Решётах разстрелян и т.д. Я прихожу к офицеру просить разрешения привезти, а он говорит: "Ваганова, тебе это делать не следует, сделай там похороны, здесь тебе много позору будет".
  
  Опять слухи пошли: Стёпку Ваганова на Сенной площади арестовали, много говорили.
  
  Вот я возвращаюсь к старому, я иду к Соловьёвскому дому, народу там собралось много, женщины мне говорят: "Не ходи туда, плохо будет".
  
  Я зашла в огород. Действительно, его в огороде видела. Видимо, он домой пробирался. Его видела обходная стража, на улицах ночью видели, как будто бы он шёл с Медной.
  
  Я этим слухам не верила. [19]
  
  И вот как он пробирался домой и был в огороде у Соловьёва, его видела Волчихинская племянница, которая шла копать картошку. Она говорит, что его сразу не узнала, что он весь оброз бородой, страшный такой. Она прибегает домой и рассказывает об этом.
  
  Волчихин был очень злой на него, потому что тот был против религии, потому что он был у меня партийный. Волчихин пробежал к Зудихину, у которого сыновья были белоармейцы.
  
  А мой муж моментально сделал обход Соловьёвского дома и из огорода спустился книзу в погреб, и яму не закрыл. Его везде искали, но не обратили внимание на погреб. Кто-то из толпы сказал, что погреб открыт и молоко пролито. Тогда он из погреба стал кричать: "Не подходите ко мне, не подходите". Толстоборов дал первый выстрел, оторвал ему ухо. Когда он стал вылезать из погреба, ему выстрелили в спину разрывной пулей. Как мне рассказывают, эту разрывную пулю пустил пастух Калехин. Так мне говорил Афёров.
  
  Этот пастух Калехин хвастался:
  
  - Как я ему дал в спину, так он сразу и пропал.
  
  А Николай Тетенев говорит:
  
  - Её самою надо расстрелять.
  
  Тогда некоторые женщины говорят мне:
  
  - Уходи отсюда.
  
  А одна Вятская говорит:
  
  - Таковская и была. Так им грабителям так и надо. Знаем, как они грабили золото.
  
  Я после этого ушла домой. [20]
  
  Тащить его никто нейдёт, не берутся, а некоторые кричат: "Или убираете сейчас, или мы его в яму бросим". Нашлись добрые люди, правда, не так добрые, притащили, кто за ногу, кто за руку, тащили по земле, в ограде прикрыли рогожкой.
  
  Мы закрыли ворота, лезут через забор, открывают ворота.
  
  - А, испугались.
  
  Потом привели в порядок его. В 7 часов опять с обыском идут. Я говорю:
  
  - Вы искали мужа, видите, где он.
  
  А кровь всё время текёт и текёт.
  
  - Что же Вам нужно сейчас? Что Вам нужно ещё - ищите, пожалуйста.
  
  Дала свечку им и спички. Взяли две флотских шинели, шинели были не переделаны, муж служил 8 лет, сын тоже с фронта приехал.
  
  Я кое что отнесла к сестре, к Хромовым, в том числе флотские брюки мужа, для того чтобы хоть немножко для семьи что-нибудь осталось.
  
  Явился туда Рабфорнин: "Много Вагановского". Сестру потревожили, стали искать, а я шашку в землю зарыла, её нашли, к сестре стали приставать. Они ни чего не знала. Забрали. На брюках была написана фамилия "Ваганов Степан" - взяли без разговоров, две флотских шинели взяли у меня, брюки, сапоги, пять сажень дров.
  
  Мужа надо хоронить, надо просить разрешения на похороны. Прихожу к какому-то офицеру:
  
  - Разрешите мне похоронить мужа.
  
  Он говорит:
  
  - Надо подумать, разрешить или нет.
  
  - Теперь лето, нельзя долго в помещении держать, убрать надо, - прошу я. [21]
  
  - Если мешает, то мы его уберём.
  
  - Нет, разрешите мне самой похоронить.
  
  - Ты к мужу ходила в лес.
  
  - Нет, не ходила.
  
  - Ради детей тебя жалеем, а то бы всю шкуру сорвали.
  
  Ну, мне разрешили его похоронить. Он ещё при жизни говорил мне, что он против религии, что не хочет быть похоронен по церковному: "Мне не нужны ваши наёмщики и попы". Но я никак не могла перебороть мать, и пришлось его нести в церковь. И там в церкви отец Иуда Волчихин подошёл, плюнул и сказал, что отпевать не будет: "Я не имею права и не буду отпевать". Тогда сродная сестра говорит, что если не будете отпевать, то я поеду к архирею. Тогда он испугался и мало-мало попел над ним. Из толпы в это время кричали: "Его в газовую яму надо бросить, ведь он Балакина туда бросил и его туда надо". [22]
  
  КОСТЫРЕВА. (Один сын убит, а другой тоже ходил с Красной Армией).
  
  Как только ушли красные, пришли белые. Ко мне приходят Зинин, два сына Тагировы, которые сейчас в ЦРК работают, Волокитин и приказывают мне очистить квартиру в 24 часа. Прошло минут 20, влетает Андрюшка Коптяков и Тагировы сыновья, а также Полежаев, за которого сейчас мать получает пособие, и говорят: "Давай, открывай сундуки".
  
  У меня было три работника в доме, робили хорошо, и жили мы не совсем плохо. Они нашли у меня 40 рубл. серебряными деньгами и 2 золотых. [23] У меня было сукно, давали в штабе по 6 аршин - взяли сукно и две пары сапог. Горку с посудой выкинули в огород, машину тоже - Изманев и Саранофьев.
  
  Потом говорят: "Снимай хозяйка половики суконные". А потом говорят: "Половики не надо, они Ваши". Открыли ящик, нагрузили два воза и увезли.
  
  - Ты теперь убирайся, чтобы духу твоего в квартире не было.
  
  Я напротив Нагорной церкви трое суток под дождём жила, потом пустили меня в ограду Пятёмины, жила некоторое время там. Тагировы сыновья каждый день арестовывали меня с ребятами, а мальчику было 4 года, девочке 3. Никола Петухов, который у нас в Страхкассе находился, допрашивал. Меня на допрос, а ребят в другую комнату. Вечером меня ведут к ребятам: "Вот Ваша мама тут", - а ночью опять уводят. Шесть суток сидела с ребятами.
  
  Когда я сидела, привезли арестованного Сивкова.
  
  Шесть дней меня мучали с детьми, потом меня выпустили, на квартиру ни кто не пускает, говорят: "Красноармеек надо искоренить". Полежаев так говорил и Тагировы сыновья, чтобы красноармейки не поганили землю.
  
  Только выпустили меня, опять идут и говорят: "Костырева, собирайся". Ребят на этот раз оставили, а меня опять арестовали. Ермохин долго допрашивал:
  
  - Где муж, расказывай. [24]
  
  Ермохин меня мучил:
  
  - Я тебя расстреляю, скажи, где Ваши.
  
  - Ушли на фронт.
  
  - Может, они что говорили?
  
  - Нет, ничего не говорили.
  
  Тогда они стали рыться и нашли Ванюшкин Партийный билет, и вот за этот партийный билет мне и попало. Трое суток я опять отсидела.
  
  Когда меня выпустили, то я конечно всё растеряла; всё расхитили. Пошла я во вторую Ключевскую и снела домик на три окошка у Сухорукова извозчика. Он не знал, что красноармейка. Потом приходит мясник Микулин и говорит:
  
  - Зачем ты стерву такую пустил? Их нужно всех искоренить.
  
  Опять мне отказали и выселили, так же как и Синяиху, в Торфяники. Ермохин и Банных каждый день посещали меня. Приходит как то Ермохин, Андрюшка Коптяков, Стёпка Измоденов, который у меня изломал машину, Тёмин и потом такой краснорожий, который сейчас подрядчиком дрова возит, Сараев, приехали на торфяник и говорят:
  
  - Неужели мы их оставим? Надо их искоренить. [25]
  
  Месяца три я прожила в покое, а потом опять ко мне явились:
  
  - Веди нас в лес, где Ваши скрываются.
  
  Трое суток водили меня по лесу. А я только и говорю:
  
  - Не знаю.
  
  - Куда хлеб носишь? Рассказывай!
  
  Долго мучали меня. Приехал Капустин говорит:
  
  - Зачем мучить человека, может быть они в лесу скрываются, а она не знает и не может сказать?
  
  Ушли.
  
  Нет, нет, да Ермохин прибежит:
  
  - Скоро Ваши придут, радуйся.
  
  Перед последним временем Ермохин приезжает:
  
  - Какая то разведка красных появилась, не видала? Известия такие есть.
  
  - Ни чего не знаю.
  
  Пришел Ладейщиков и говорит:
  
  - Замечать не замечал, а может быть, красная разведка здесь ходит, не знаю.
  
  - Никакой я разведки не видывала, - отвечаю я.
  
  Опять меня отпустили.
  
  Много мучаться пришлось.
  
  РУКАВИШНИКОВА ( муж и сын были добровольцами в Красной Армии, разстреляны один в Тюмени, другой в Тобольске).
  
  Муж уехал, прибегаю на станцию, там уже ни кого нет, возвращаюсь домой. Что делать? Теперь нам крышка будет.
  
  Прошло немного времени, вдруг слышу, стрельба начинается, а затем окружили со всех сторон наш дом. [26]
  
  Зудихин тут был. Он ездил с красными, потом вдруг оказался белым. Самого старика Зудихина не видела, а двух сыновей видела. Они меня допрашивали:
  
  - Где сын?
  
  Говорю:
  
  - На фронте.
  
  Стали обыскивать, распороли все подушки, всё вытрясали. А у меня было 8 человек ребят, и все ушли добровольцами, и своих было двое. Он пришёл из Глазова с Германской войны и все вещи, какие остались у меня, забрал и увёз. Говорит: "Тут красноармейское гнездо, надо всё отобрать, ничего не оставлять".
  
  Немного погодя опять приезжают и снашивают:
  
  - Где муж?
  
  Я говорю, что был на Дутовском фронте. Тогда меня оцепили 15 человек и повели. Была знакомая женщина, и я её послала последить. Она ходила к буржуям и говорит, что они кого то допрашивают. На утро посылают дедушка Зотин арестованным хлебца.
  
  Опять приезжают и говорят:
  
  - На Вас соседи доказывают, что у Вас было красноармейское гнездо, что вы никому покоя не давали, что у вас всё время была безконечная стрельба. Еганов гоюрит, что у на всю ночь под кроватью всю ночь стоял, боялись на улицу выйти.
  
  Поискали, поискали, но ничего не нашли. Тогда Ермохин говорит:
  
  - Подай золото, которое с фронта навезли.
  
  У меня ребенку всего 4 дня было и они говорят:
  
  - Что ты думаешь, щенка твоего пощадим?
  
  Я говорю, что золота у меня нет, а что есть только николаевские деньги.
  
  - Нет, ты подай Оренбургский платок, привезённый из Дутовского фронта.
  
  - Вот смотрите, господин Ермохин, у меня есть худой Оренбургский платок. [27]
  
  Ищут, закричал на своих:
  
  - На вышку.
  
  Все стали искать. Уехали.
  
  Потом опять пришли, говорят:
  
  - У вас в огороде напрятано оружие, соседи доказали. Срочно перерыть весь огород.
  
  У меня только после родов прошло 4 дня, заставили меня и дочурку копать. Дом кругом оцепили. 20 гряд пришлось выкопать. Николка Логинов издевался. Я копала, копала и упала, приходит казак Виткус:
  
  - Что вы делаете?
  
  Дали холодной воды. Когда я очнулась, вижу, около меня сидит парень с винтовкой и храпит. Я думала бежать, но куда? Да ещё ребята у меня.
  
  В 2 часа приезжают, а часовой всё спит, я его бужу:
  
  - Вставай, смена приехала.
  
  Спрашивают:
  
  - Докопали?
  
  - Докопали.
  
  - Ну, что есть?
  
  - Ничего нет.
  
  - Одевайся.
  
  - Ребят взять с собой?
  
  - Да, взять с собой.
  
  Беру ребят, приводят меня в штаб. Ермохин говорит:
  
  - Ну, что добилась с умом-то, не хотела сказать добром, где оружие у тебя.
  
  - Никакого оружия нет, что хотите, то и делайте, - говорю я.
  
  - Уберите его, - кричит Ермохин.
  
  Тут какая-то барышня была, она сказала:
  
  - Пощадите его, хотя ради ребят.
  
  - Разве это ребята?
  
  Привели меня в другую комнату, смотрю Десятиха на нарах ползает, словно она ненормальная, присела к ней. [28] Её потом выпустили. Кто сидел не помню.
  
  Помню, что сидели две девочки, одной 14, другой 16 лет, их привела нянька. В одно прекрасное время напиваются пьяными и слышим, забрякали ключами. Один мне говорит: "Ты баба ничего, да пока не годна ещё. Эти девчёнки, конечно, не идут, но мы их силой уведём". Прошел час времени, этих девочек вводят, они дрожжат, их изнасиловали. Они же все пьяные кто где, кто на бочке спит, кто прямо на полу. Между прочим Петька Воронин тоже на бочке пьяный спал.
  
  Обычно женщин водили помогать чистить картошку, а когда они кончали работу, они их тащили к себе. Женщины же кричали: "Хоть растреляйте, мы не пойдём". Одна женщина была знакома с Мадьяровым. Я думала, что у него такие грязные не-промытые ноги, а на самом деле они были избиты.
  
  Как то подходит офицер Кожевников и говорит:
  
  - Вы кончили работу, можете итти.
  
  Мы же говорим:
  
  - Не пойдём, там изнасиловали двух девочек.
  
  Тогда офицер говорит, чтобы мы собирались, и чтобы женщины помогли мне, потому что я не могла ничего делать. Приводят нас в штаб на допрос. Эти девочки были освидетельствованы доктором, одна из них чуть не умерла. Потом их расстреляли в самое Успенье у заводской ограды.
  
  Арестованных каждый вечер выводили. И вот если нужно было кому в отхожее место, то били прикладом и говорили: "Иди, иди". Когда же очередь дошла до меня, то я не помню, что было. Такие издевательства были всю ночь.
  
  Когда наступила самая последняя ночь перед расстрелом, часовые у нас попали хорошие и спели нам даже похоронный марш "Чёрный ворон". [29]
  
  В 12 час. слышу шум, я поднялась, все спали смертельно. Слышу, выкрикивают: "Сотин В. и др."
  
  Потом повели - мёртвая тишина. Когда их увели, я поняла. Женщины, которые ещё спали, соскочили. Корридор опустел.
  
  Утром приходит ко мне девочка, приносит две порции (она всегда по две порции носила), глядит на меня, а у самой слезы в глазах:
  
  - Как мне, мамонька, тоскливо без тебя.
  
  На другой день об"явление: их куда то погнали, они сбежали, некоторых растреляли.
  
  На следующий день опять приходит девочка, приносит две порции, а на меня со слезами смотрит.
  
  - Не надо две порции носить, - говорю я ей.
  
  Она думала, что я ничего не знаю.
  
  Я не Верх-Исетская, никого здешних не знаю, но вот одного человека встречала в этом самом зале, но он улизнул от меня. Я хотела его проследить, да немогла найти, скрылся. Видимо, он меня узнал.
  
  Потом нам говорят, что мужчин угнали на копи. После этого произшествия нас в штаб перевели. Там было спокойнее. Через 25 суток меня выпустили.
  
  Прихожу домой - всё разграблено. Я жила 9 лет не венчанной с мужем, тут вступился дядя Николай и говорят: "Очисти дом в 2 часа, ты не хозяйка".
  
  Две недели выходила, квартиру искала, никто не пускает, как узнают, что красноармейка, говорят: "В тюрьму за тебя итти что ли?" Деваться некуда.
  
  Пришла на 2 Опалиху к Масловой, вдруг предлагает квартиру Байбородин. [30] Он земляк, родственник моим родителям, говорит мне:
  
  - Ты квартиру ищешь, перезжай ко мне.
  
  Только я вхожу к нему во двор, вдруг вбегает мой сын.
  
  - Откуда ты?
  
  - Ничего не спрашивай. Иди на Обсерваторскую улицу ? 25.
  
  Потом он бегом побежал за извозчиком и угнал. Я было хотела пойти туда, но Байбародов говорит:
  
  - Ты куда пошла, у тебя сын скрывается, никуда мы тебя не пустим и караул поставим.
  
  Ну чтож, никуда не пошла.
  
  Прошло два дня, вдруг приходит девочка, приносит записку, из которой я узнаю, что сын мой арестован, сидит в Палё-Рояли и спрашивает, почему я ему не посылаю хлеб, что он голодает уже четыре дня. Я послала ему с этой девочкой хлеба.
  
  Потом девочка опять приходит и приносит записку: "Почему мама не идёт, пускай она мне принесёт тужурку добрую, нас хотят отправлять". Только прибегает эта девочка. Он говорит: "Ты ничего не смей передавать, а то они тебя самую растреляют".
  
  На другой день я всё равно пошла, понесла тужурку, котомку хлеба, а мне говорят, что их уже увели из Ардашевского дома. Я им говорю:
  
  - Скажите, товарищи?
  
  - Какие мы тебе товарищи?
  
  - Скажите, есть ли тут красноармеёц Рукавишников 17 лет?
  
  - Нет, нету.
  
  Один из них очень славный говорит мне: "Сходи к офицеру". Я пошла к офицеру и спрашиваю, где тут Дутовские красноармейцы.
  
  - Их ночь отправили в Тобольск, в Следственную Комиссию.
  
  - Я знаю Вашу следственную комиссию.
  
  - Ты что думаешь, расстрелять повели?
  
  - Нет, мы пока только красноголовиков отправили в Тобольск. [31]
  
  Сына растреляли в Тобольске - не знаю, куда деться. Может быть, знаете Мараков, работает на марте, партиец, вместе сидели. Пришлось переходить к белогвардейцу.
  
  Он уехал в Режь растреливать. Тяжело с ним было жить, но другого выхода не было: квартиры нет.
  
  Потом он стал собирать со всем и говорит:
  
  - Скоро красные придут, радуйтесь, а нам приходится собираться.
  
  Дождались красных.
  
  И вот, дорогие товарищи, сейчас я живу в подвале, и то мне говорят, что я его не стою.
  
  ВАГАНОВА. Когда пришли красные, стали выкапывать наших ребят: у кого зубы выбиты, да это у Ротина, и правая рука у него по кисточке отломлена. У Вагина - ноги связаны. Ваську Чапурина нашли в сидячем положении. Худин, говорят, с ума сошёл, его растреляли. 17-ти летнего Бертенева живым закопали. Остальные 16 человек друг на друге лежат. Гробы валили без разбора, один мужчина вывалился из гробу. [32]
  
  КАТАЕВ (доброволец, красногвардеец, попал в плен к белым):
  
  Я работал на Монетке. Был записан в Красную Гвардию с самого начала. На Дутовском фронте мне не пришлось быть, потому что нас призывали по милиции: меня, Черных, Воеводина и Лузянина. Черных был комиссар. Когда пришли белые, я его спрашиваю: "Отступать или нет?" Он говорит, что нельзя. Мне пришлось остаться вместе с арестованными: шинель я отдал арестованным ребятам и стал говорить, что я арестован как рецидивист.
  
  Потом мне пришлось пойти на работы, и там командир говорит: "Ты красногвардеец, тебе давно в тюрьму надо". Я только успел прийти, моментально меня выдала Суставиха, у которой мужа убили. "Если бы я действительно был, так был, но я совершенно не был". Я пошёл на работу, зашёл по пути на толчёк, вдруг меня допрашивают:
  
  - Ты Катаев?
  
  - Да, я.
  
  - Так пойдём до отделения. [33]
  
  Я пришёл в 1 отделение, меня тут бросили. Где дом Хромова был, просидел день, на второй день в Милицию - Ленка с Монетки из малярного цеха, потом опять перевели в 1-е. Там собирали партию. Много ребят было политических. С месяц просидели, потом в тюрьму запрятали, где Борбов сидел.
  
  Потом мы стали узнавать, кто тут из Верхисетских есть. Потом Барбова не оказалось. Я начал хитрить, прикинулся профессиональным кузнецом, меня вызвали коней ковать. Дальше я связался с женщинами, там ещё сидела Жаркова, которая теперь, кажется, находится в Омске. Жаркова стала просить: "Нельзя ли письма передавать?".
  
  У меня старша дочь была, которая ко мне ходила, я стал письма передавать из женском половины в мужску и наоборот. Дочке специальный фартук сшили, она стала носить письма на волю, получали продовольствие на всех политических заключённых.
  
  Просидел год, меня вызывает Кожухов, говорит: "Давай, поедем в Камышлов, там освободим". Я жену жду, её нет. Собираюсь ехать - как же, ведь там освободят. Жены всё нет. Оказывается, жену и тёщу арестовали на Главном, на углу, посадили в одной рубашке, напороли её, стали спрашивать: "Кто ты такая? Кто муж? За что он сидит в тюрьме?" Один солдат её научил сказать, что я рецидивист, сижу за убийство. Жена так и сказала. После этого жену и тёщу выпустили, а куму расстреляли. У кумы в ушах серьги были, их вместе с мочками выдергали, [34] губы раскроили и серьги вместе с мочками выдернуты.
  
  Когда нас стали отправлять, приехал Ермохинский отряд, и Ефремка Коваев и Ковшарин сказали, что меня нужно взять в пекарню. Я это окно зашёл и запер окошко и дверь с другой стороны. Когда партию стали собирать, я вышел с ребятами и пошёл вместе с Сивковым под Косулино. Ковшарин мне говорит: "Тебя спрашивает здоровый карявый парень". Я узнал, что это Ефремка Комаев.
  
  Когда пришли в Косулино, расстреляли печников, и потом, чем дальше, тем больше стало расстрелов. Издевательства над нашими женщинами были большие. Я не помню, в каком селе, одна девочка не давалась, тогда фельдфебель задрал ей подолишко и напонужал нагайкой.
  
  Потом, забыл в каком месте, с тов. Сивковым была такая история: Он заболел, не мог итти. Он выворотил шабку, наложил в неё соломки, на спину положил тоже мешок с соломой и сел на подводу. Тогда фельдфебель спрашивает: "Кто ещё заболел?" Заболели многие, но говорить боялись, молчали. Тогда фельдфебель подходит к Сивкову и давай его нагайкой бить в голову, и куда попало, и тот сразу здоровый стал. Я, было, тоже думал заболеть, но промолчал, а то бы тоже не здобровать. Потом ещё в одном месте шесть мужчин и семь женщин, и две девочки все лежали убитые.
  
  Фельдфебель у нас ехал так, что всех сбивал с ног. [35] Фельдфебель, когда сшибал с ног, затыкал рог саблей и мешал ей во рту.
  
  Из под амбара многих вытаскивали, не знаю, сколько человек, тоже были растреляны. Растрелянных было много.
  
  Когда дошли до Ишима, вывели партию женщин и мужчин, отвели несколько человек в сторону и растреляли. Холодно, голодно было итти, походили к реке, думалю - на берегу, что-нибудь растёт, нечего не оказалось. Перевезли на плотах на другую сторону Ангары.
  
  Когда подходили к Кельну, я был босиком, вижу, покойник лежит, содрал с него и надел сапоги на себя. В Кельни ребят много осталось, оттуда пошли дальше. Дошли до Централа, нас посадили в пересыльный барак ?2. В этом бараке человек, кажется 200 было, мы там просидели до декабря месяца.
  
  Когда в Централе растреливали, мы стали проситься копать могилы. Я ходил могилы копать с целью попросить милостыню в Александровском селе, а потом оказалось, не пришлось этого сделать.
  
  В декабре нас освободили, и мы пошли обратно, некоторые вступили в Красную Гвардию. Мы все, как спички, худые были, чёрные, вышли из Централа не узнаваемы. [36]
  
  Из Сибири карательный отряд Ермохина едет дальше. И вот, кажется, это было в Тайшете, а Ефремку Камаева мы поймали на ст. Зима, но убить побоялись, потому что только из тюрьмы и опять в тюрьму попадаем. Видели также Казанцева и Логинова, но куда они уехали, не знаю.
  
  Председатель: Когда ты сидел в Централе, туда не приезжал Широков?
  
  - Нет, что то не слыхал. [37]
  
  ВАГАНОВА. (муж расстрелян белыми). Мой муж был добровольцем. Когда он отступал, то даже со мной не простился, чтобы не безпокоить. Мамаша же ушла его провожать, а потом приходит и говорит, что Василий уехал. Я обиделась, что он ничего не сказал. Потом слышу, поезд едет из В..., отступает наша красная армия, и у меня сердце забилось. Думаю: "Наверное, убили моего Васю".
  
  На другой день утром часом в 5 приходит мой муж с братом, а я в это время выхожу из огорода: "Вася, ты жив ещё!" - и руки у меня опустились. Я в это время самовар поставила, сварила свежую картошку, чтобы накормить гостя. [37]
  
  Вася сказал:
  
  - Сходи за Рыбаковым, надо вернуться, - он не шёл.
  
  Деверь говорит:
  
  - Куда мы пойдем, если здесь застанут - не ладно, пойдём - можем под огонь попасть.
  
  Мы сидим, разговариваем, я нет, нет, да заплачу, а муж говорит: "Не оплакивай".
  
  В 5-6 час. муж пошёл в баню, наган и винтовку около бани положил. Я за водой пошла. Иду с водой, вижу - два чеха на лошадях едут. Я не знаю, куда деться. Мать отворяла ворота, они стучались. Спрашивают про мужа и про деверя
  
  - Где они?
  
  - Нет дома, ищите.
  
  Они повернулись и уехали. Мне бы бежать надо, но я словно остолбенела. Потом вдруг возвращаются снова: кто-то, видно, донёс.
  
  - Ты что, старая, врёшь - они дома.
  
  Васю в одной рубашке, так и взяли.
  
  Я плачу:
  
  - Тебя растреляют.
  
  А Вася говорит:
  
  - Не оплакивай живого.
  
  Тут Конерков Колька и 2 чеха было, Кузнецов стоит. [38] А тут мой Вася в средине и деверь говорит: "Покурить бы надо".
  
  А мне хоть тогда и было 24 года, а умом, как ребёнок, ничего не пойму, не догадаюсь. Я принесла табак и бумагу и говорю: "До свиданья, Вася". Он всё время в лице меняется, то белый, то чёрный делается.
  
  Потом их повели в лес и там расстреляли. Васю расстреляли разрывной пулей в спину. Он был очень сильный, приподнялся на логтях, тогда ему вторую пулю впустили в щеку. А деверю прямо в голову, и череп слетел.
  
  Когда их расстреляли, народ радуется и кричит: "Её тоже расстрелять надо". А я всё-таки боюсь расстрела, нанимаю лошадь, но никто не едет. Всё-таки кто-то согласился, и я поехала посмотреть Васю. Приезжаю и никак не могу узнать его. А мне говорят: "Вот это твой Василий Степанович".
  
  Кое как собрали их, обмыли и похоронили. Как раз в то время ещё не было никаких штабов, ничего, а они делали первые разведки. Волчихин их отпевать не пошёл, потому что, дескать, они от бога отстали. Потом какой-то попишка пришёл, всё-таки отпел. Некоторые же говорили, что надо их выкопать и унести в помойную яму.
  
  ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А кто показывал, как Удилова расстреляли?
  
  ВАГАНОВА: Это Карлушиха говорила. Она сейчас живёт рядом со мной, и у меня сердце холодеет с ней говорить. Ванька Карлушев, когда мать продала дом, свидетелем был и мою подпись не потребовал, потом, после того, как убили мужа, у нас был 4 раза обыск. Были от мужа шашки, так и их в гряды затолкала, а пули бросила в уборную. [39]
  
  СОВКОВ:
  
  Плохо и трудно вспоминать, товарищи, когда память начинает изменять. Если эти события вспомнить на несколько лет раньше - было бы легче их воспроизводить в памяти.
  
  Сейчас мы, пожалуй, точно не сумеем выявить всех фактов и событий.
  
  18 июля отступила наша красная гвардия, а уже часов в семь в В-Исетске торжествуют все те, которое были недовольны властью большевиков, властью советов. Этот момент вы очень мало оттеняли.
  
  Все такие "граждане": Тетеневы, Сухановы и им подобные, торжественно под звон колоколов встречали банды белых.
  
  Что здесь потом происходило - об этом вы больше знаете, нас уже тут не было. Когда мы вернулись, наши семьи нам рассказывали, что тут творилось.
  
  Я был вместе со своим вторым отцом - Шадриным, мужем матери.
  
  Благодаря тем истязаниям, которые проделывали белогвардейцы, авторитет Карлукивых, Филимоновых, Воробьёвых, Швейкиных пал. Грабили, забирали они всё, что для них было подходяще. Издевались над семьями красноармейцев.
  
  Моя семья не была уничтожена только благодаря тому, не знали, что я состою в фактическом браке с сестрой своей первой жены - Зинаидой Алексеевой с 18 года. Только благодаря этому она истязаний избежала.
  
  Теперь надо сказать, кто принимал активное участие и был добровольцами на Фронте под Пышмино-Ключевским медным рудником, кто шёл против "граждан" Карлуковых, Швейкиных, состоящих в белой армии. [40]
  
  [...] где был фронт Жебенёва. А в этот момент В. Исетцы отступали по северной линии на Алапаевск и Пермь, где организовали более мощные отряды и отступали на ст. Шаля. В Перми, кажется, на 63 раз"езде в железнодорожном баталлионе под командой матроса Смирнова меня контузило, и я угадал в Пермский лазарет, откуда был отправлен на Пермь 1 для оборудования поездов.
  
  В момент падения Перми в период самого хаотического состояния наш ж.д. баталлион был взят внезапно. Это произошло благодаря предательскому отношению железнодорожников станции Пермь 1 и рабочих Мотовилихинского завода. Таким образом мы оказались кругом оцеплены врагами. Выйти из Перми многим не удалось, многие погибли.
  
  Нас как местных людей направили сюда в Екатеринбург. 21 Декабря 1918 года нас привели в штаб Ермохина. Штаб Ермохина тогда находился в заводском доме ? 3. Тут был Коновалов, который в первые дни революции приходил на демонстрацию в красном костюме, и его Ермохин терзал только за это красное одеяние и за красный флаг, а ни на каком фронте он не был. Нас привели: меня, Швейкина Михаила, Антипина Егора, Золотова Ивана, Болотова Александра, Тимофеева Павла и моего шурина - 14 летняго мальчика, который отступал со мной вместе. [41]
  
  Когда нас завели кверху в канцелярию, заместитель Ермохина Павел Иванович Ерёмин предложил сесть в одну из комнат. Просидел я там больше двух часов, забегает Ермохин, заходит Егоров, Беляев Васька, идут Измойлов, Горбунов, Зубин, Александров, Томин, Бурнатов, Логинов и ещё несколько человек. Взглядом указали на меня: парень, мол, активный, спрашивают: "Как же ты сюда попал?".
  
  - Очень просто.
  
  - А где остальные?
  
  - Это Вам известно.
  
  Не знаю что после этого было, я очутился в первом штабе, валялся на полу с полуразбитой головой, все конечности мои не шевелились, тело всё было избито, представляло из себя настоящее голенище.
  
  В течении двух недель каждый день, примерно, с 10 до 12 приходили в пьяном виде, открывали камеру, и начиналось издевательство. Костырева хорошо знает, она живой свидетель, она в то время находилась на кухне у Ермохина. Так продолжалось в течении двух недель, выводили, всех присутствующих ложили и драли, сколько кому хотелось. Кричать, реветь было безполезно, надо было молчать и крепко лежать, тогда, пожалуй, скорее кончали бить.
  
  Болотова Илью Вы знаете, его стегали по одной рубашке. На мне была гимнастёрка, под гимнастёркой фуфайка, не так сильно попадало, как Болотову, я только [42] почернел, а у Болотова сделали на спине ямы в ладонь, повредили позвонок. После этого его водили на перевязку, а потом снова дули и т.д.
  
  После этих истязаний нам дали маленькую передышку и примерно дня четыре не дули. А в этот момент капитан Ермохин со своим отрядом был направлен на расправу в Мотовилиху, и его должность занял комендант Муратов, сын здешняго Муратова Данила Васильевича; второй сын которого нам изменил, улетел с белыми и который сейчас со спокойной совестью служит и замазывает свои грехи в Асоавиохим. Тот же Муратов, который был комендантом, сейчас не известно где, вероятно, где-нибудь в Сибири. В Муратовском отряде были, может быть, нарочно подосланы люди, которые всеми способами, всеми доводами старались нас освоить, старались создавать круговую поруку из своих единомышленников и т.д., которые в то время окружали Муратова. Сняли даже погоны и вообще старались защищать красногвардейцев. Может быть, парни были из нашей организации и сидели за революционные события. Но то, что они старались защищать наших красногвардейцев и красноармейцев, вызвало недовольство со стороны Муратовского отряда, и Муратов был вынужден нас перевести в тюрьму. чтобы они не пособили нам убежать. Я их называю даже товарищами, потому что они оказывали разные поощрения. Более слабых ребят в бывшую мельницу Барчанинова, а остальных в тюрьму ?1 и в тюрьму ?2. Мы были этому рады, что всё-таки не будет тех истезаний, какие были в штабе Ермохина.
  
  Потом настал момент эвакуации белых. 9 Июня месяца в ночное время подходят к тюрьме, шаркают сапогами, вызывают по фамилиям уводят и только. [43] Заходят 10-го числа и вызывают, 11-го числа тоже - в том числе и меня вызывают, оставляют в одной рубашке, ощупывают и ведут из камеры, людей проводят по строю, каждого ощупывают по несколько раз и ночью 11-го на 12-ое июня угоняют. Нас из Первого номера тюрьмы вывели 750 человек. В этом количестве был в полном составе Томский совет, который был во время контрреволюционного восстания в Сибири схвачен, тут был и председатель Совета Лебедев, все были атопированы до конца атапа.
  
  Из первого номера привели ко второму, где взяли остальных товарищей и пошли дальше.
  
  Когда присоединились товарищи из 2-го номера, я постарался всех обежать по порядку, нашёл кой-кого из своих ребят, у нас был условный знак установлен на предмет разоружения конвоя за городом. Когда к этому мы были почти готовы, а надо сказать, что вся идущая с нами масса была не чисто политического воспитания, тут были люди, арестованные за пьянство, за хулиганство, за грабежи, за убийства, тут были смешанные люди, благодаря чему наш заговор не удался.
  
  Только вышли за город, фельдфебель нас остановил и сказал: "Вы задумали сделать то-то и то-то, только попробуйте, я сейчас всех поставлю под пулёметы, и кончено дело. Малейшее сближение человека с человеком послужит поводом к тому, чтобы всех Вас до одного разстрелять".
  
  Одной из первых жертв, как только мы вышли за город, был один старичёк, я его фамилии не знаю.
  
  Когда мы шли по городу, нужно отметить, что все большие здания, здания бывших купцов, этих заправил были совершенно пустые, окна и двери настежь открыты, оставив своё имущество.
  
  В Камышлов мы вышли 11-го числа, 13 в 4 часа утра уже были в Камышлове, прошли 135-140 вёрст. За этот путь положили 130 человек. До Камышлова, главным образом, принимал участие в разстрелах нашего атапа отряд Анненкова, казаки, которые сопровождали до Тюмени и щелкали на право и на лево, кто подвернётся под руку. Попадали не только люди, идущие за идеи, политические арестованные, но и люди, арестованные за уголовные дела. [44]
  
  Всего в этапе до Ишима мы потеряли около 200 человек. Из Ишимской тюрьмы в нашу партию мы приняли 440 человек, из которых сейчас же 80 человек выдающихся ребят отделили и увели совершенно в другую сторону. С ними уехали две подводы, которые потом привезли воз одежды с тех товарищей, которые были уведены. Одним словом, расправлялись с ними, раздевали до-нога и привозили имущество.
  
  От Ишима опять продолжались такие же зверства, какие были до Камышлова. Затем дальше на Сибирском тракте был сделан привал около Хлебохранилищь. 6 человек товарищей попрятались, чтобы не продолжать дальше путь, но их кто-то выдал, и с ними жестоко расправились штыками. Одному, кажется, 10 ран сделали. Потом мы прошли вёрст 5-6, нас догоняет староста этого села и везёт товарища, истыканного штыками. Он весь в крови, как баран, но ещё жив. Фельдфебель подходит и спрашивает:
  
  - Ты жив?
  
  - Да, жив, - живучий, как кошка.
  
  - Иди, пей чай, а потом я тебя поведу.
  
  Тот сел, напился чаю, а фельдфебель подошёл и зарубил его шашкой.
  
  С нашими сестрами также творили всякие издевательства. С нами в этапе шли учительницы, которые в 18 году организовывали детские площадки, их за это жестоко карали. [45]
  
  Я не помню, в каком селе вывели 7-8 женщин, руководительница Анненковского отряда, молодая собой женщина выезжала на коне с шамполами в руках, с ружьём за плечами и разделывалась с этими женщинами на право и на лево, как женщина с женщинами. Потом отдавала их на окончательное уничтожение своим сотоварищам казакам.
  
  В том числе была одна учительница, которая работает сейчас в городе, фамилию не помню, но встречался с ней раза 2. Она по первому выстрелу этих казаков упала и лежала до тех пор, пока они не ушли, потом выбралась, разыскала красную часть и вот сейчас жива.
  
  Таким образом примерно продолжалось до Ново-Николаевска.
  
  Надо отметить, что наш атап до Тюмени население встречало, как зверей, плевало, бросали камнями, но как только мы подошли к Ялуторовску, нас крестьяне стали встречать иначе. Они за 2-3 дня знали, что ведут такой-то атап, приготовляли хлеб, молоко и всё выносили на тракт. Я бы сказал, население требовало, приказывало конвою нас останавливать и кормить, это требование бело-бандиты выполняли, нас кормили там, где нас крестьяне припасали корм.
  
  Нам хлеба, кроме крестьян, никто не давал, до Тюмени ни кто не кормил. Идешь, видишь крестьян с хлебом, если успел схватить кусок, хорошо, а то тебе прикладом, чем угодно в зубы с"ездят.
  
  Остановились мы на гумне - это было уже под Ново-Николаевском, дело было к осени, холодно, замерзали, как свиньи, зарылись в солому, а на утро кричат: "Вставай". Кто может, встаёт, кто не может, остаётся, солому зажигали, значит, оставшиеся там сгорят.
  
  Так продолжалось до Александровского централа. Некоторые уже не могут идти, фельдфебель приказывает одному из своих служителей - приколоть. Этот товарищ (я называю его товарищем, потому что он по-товарищески поступил) отказался выполнить приказание фельдфебеля. Тогда фельдфебель кричит ему: "Ложись". Он ложится, и ему всыпали тридцать шамполов. [46] Приказывает второму. Второй, боясь этой казни, прикалывать этого товарища. Он боялся, что тот может быть им ещё навредить. Не верил в то, что он скоро умрёт.
  
  В Александровский Централ нас привели 23 октября, переправили через реку Ангару. Тут тов. Катаев говорил, что кто не мог пойти, забирался на подводу. Мы тоже боялись сесть на подводу и решили, что лучше умереть на ходу среди своих товарищей. Меня всю дорогу поддерживал тов. Мыльников и Назаров Василий. Тащили меня на руках. Благодаря их, я может быть и сейчас живу. И сейчас я им говорю товарищеское спасибо за это дело. Когда мы переправились через реку Ангару, меня вытащили с куском хлеба к стенке, и конвоир ударил меня прикладом, и опять эти товарищи тащили меня до 5 вёрст в горы Централа. Дальше я вижу, что они не в состоянии сами пойти и говорю: "Спасибо, ребята, что до сюда довели. Оставьте меня здесь, я хоть один умру, а Вы останетесь живы". Им очень не хотелось меня бросать, но сил у них не было совершенно, и они меня оставили. Когда ко мне подошёл конвой, ударил меня 5 раз, приказал подняться. Я отказался и сказал: "Делайте, что хотите, но дальше итти не могу". Тогда один из них подходит и говорит: "Ребята, он прошёл целую тысячу вёрст, надо было бы его как-нибудь довести до Централа". Он меня взял на подводу к себе и довёз к самому Централу.
  
  В самом Централе меня почему-то не приняли, а послали в пересыльный пункт. В Декабре месяце сделалось восстание в Централе, в этот момент подоспели юнкера, поставили батарею, пулемёты и давай щёлкать товарищей, громили стены, окна, двери и т.д. В результате этого погрома было убито 220 человек. После этого нас держали в пересыльной тюрьме рядом с Централом и совершенно не кормили. Товарищ Катаев немножко не прав, что мы были худы, как скилеты. Наоборот, мы были, как пузыри, от голода. Нас освободили не в декабре, а в январе. Тов. Катаев немножко забыл об этом. [47]
  
  Когда мы направились к Никольско-Уссурийску, вдруг слышим: "Здравствуйте, товарищи".
  
  Из нас никто не поднимает головы, мы много видели таких товарищей, нас много обманывали, и мы боялись даже поднять головы, не верили, лежим, как мертвые, нас называют, призывают, говорят: "Дорога в Иркутск возстановлена, Олданское село находится в надёжных руках, власть находится в руках революционного комитета, в руках рабочих".
  
  Мы не знали, что тут делать, ребята поднялись, ревут, приветствуют друг друга, братаются.
  
  Нужно сказать, что ушло нас из Екатеринбурга 750 человек, в Ишиме уже было 450, а в Александровском централе осталось уж только 250, остальные товарищи пали жертвою по Сибирскому тракту. [48]
  
  ДЕСЯТОВА. Когда стали отступать красные, сын был ещё в заводе, всё свистки давал. Я говорю:
  
  - Гриша, что ты там делаешь, иди скорей.
  
  А он всё дает и даёт свистки, даёт последний свисток и кричит:
  
  - Товарищи, не оставайтесь, Вас здесь всех разстреляют.
  
  Затем он уехал, пришли белые. Вскоре пришли к нам чехи, сначала к Бобылёвой, потом к нам. Народу собралось много.
  
  У нас зять привёз кошёву худую какую-то, мы с хозяйкой, с Чадихой, не пускали, говорили, ни за что пострадаем, а он привёз да поставил. Запрягли моего старика в телегу и заставили везти, [48] а один человек и говорит: "Зачем над стариком издеваться? Оставьте его в покое".
  
  Андрей же Коптяков забирает хомут новый и уводит лошадь со всей упряжью, а ему кричат вслед:
  
  - Андрейка, черезсидельник остался.
  
  А Мишка Логинов стоит и говорит:
  
  - Всех надо переубивать, чтобы духу не было.
  
  Меня увели и посадили, а кто-то говорит: "Оставьте старика, куда его".
  
  У меня же муж работать на заводе до 2-х часов, и я отправилась грести и думаю,что когда муж управиться, то тоже приедет на покос. Меня начал притягивать староста Дьяков: "Надо расстрелять её". Меня начали допрашивать, куда я ходила сегодня. Я им говорю, что на покос ходила. Они не верят и говорят: "Есть носила красно...". Я не знаю, что со мной было дальше.
  
  Потом Романову и Боброву водили на допрос, и мы думаем смерть - так смерть. Сидим все и ревём. Две девки Артёмовых тоже ревут, мою дочь тоже посадили.
  
  Три дня мы просидели, приходим в штаб, а Мясников говорит:
  
  - К Вам мытницы мыть не идут. Дать им раз пять.
  
  А я ему говорю:
  
  - А если тебе раз пять, тогда что.
  
  Ну, тогда они замолчали. А мать Логинова говорит:
  
  - Выдерните ей серёжки из ушей, ведь сережки-то буржуйские.
  
  Я же водилась в одном доме с ребятами, и мне их подарили, и говорю ей:
  
  - Что же ты красных ругала, а пособие за сына пришла получать. [49]
  
  - Молчите, краснодырики, Вас всех истребить надо.
  
  В лавку приду - измываются, с ревом уйдёшь.
  
  БОБРОВА. (Романова) (Муж разстрелен белыми).
  
  Бобров был добровольцем в Красной Гвардии, он ушёл вместе с отступающими войсками. У меня дома было не прибрано, я начала скорей всё убирать, боялась, что придут с обыском. Ермаков говорил, чтоб духу не было. Я отправила ребят к брату.
  
  Под станцией Палкино разбило поезд, 50 человек бежали.
  
  Вечером мы сидим с Гаврилом Ивановичем и с его женой Матрёной Дмитревной, вдруг она говорит:
  
  - Красножопик бежит.
  
  Я смотрю - правда идёт.
  
  - Зачем ты, Гриша, идёшь? - спрашиваю его.
  
  - Дай скорее штатскую маломальскую оденёжку и кусок хлеба, я быстро убегу.
  
  Я даю ему хлеб, а Матрёна говорит:
  
  - Что даешь хлеб красножопику, не вздумай куда его ещё спрятать.
  
  - Что за горе, - говорю я.
  
  Я махнула рукой, дала ему знать, чтобы он отошёл, а сама Матрёну увела в комнату. Он во дворе быстро спрятался в дрова. Я подошла и тихонько с ним разговариваю, он говорит:
  
  - Залож меня в поленницу, а ночью я потихоничку убегу, дай только кусок хлеба, больше ничего не надо. [50]
  
  Она ушла, я прибежала, собрала дрова и его спрятала. Потом Матрёна прибежала и спрашивает:
  
  - Где Григорий?
  
  - Не знаю, куда он ушёл.
  
  - Если ты спрятала, мы тебя прямо под арест посадим.
  
  - Ну что и посадите, если найдёте.
  
  Она убежала в улицу, а я говорю Григорию:
  
  - Слышишь, что она говорила. Давай, иди под крыльцо, там есть небольшое отверстие.
  
  Я дала ему подушку и платок, он залез туда клубочком, и я забросала его мусором.
  
  Потом Матрёна опять прибегает и спрашивает:
  
  - Чехи уже близко, где твой Григорий?
  
  Я говорю, что он убежал. Она везде стала смотреть, обошла все бороздки на огороде и говорит: "Никуда не уйдёт". Потом она стала всячески ругаться, что всех красноармейцев и красноармеек надо поубивать, потом бежит девчёнка и говорит: "Где у тебя Григорий, куда он ушёл?" Только она спросила, и мы слышим кашель. Верно, ему стало муторно от пыли, и он закашлял.
  
  - Вот он, под крыльцом спрятался. Давайте искать.
  
  Ну, поискали, поискали, но найти не могли.
  
  Потом хозяин Лупанов пришел, за ним Матрёшка и никуда от себя не отпускают. Тут же был Логинов, Водовозов, Павел Рудаков и все кричат: "Скорее берите". Любили чай с сахаром пить и т.п., как будто бы они сами голодом жили.
  
  Потом нагрянули чехи и спрашивают меня:
  
  - Где твой муж?
  
  Наставили на меня штыки. Потом приходили штыки, домой приходили и дома искали. Матрёшка мне просто ходу не давала. И он никак не мог убежать. [51]
  
  - Давайте, ищите.
  Меня повели в баню, в огород, все борозды осмотрели, нигде не нашли.
  
  - Под крыльцом посмотрите, - говорит Матрёна.
  
  Коптяков лазил, не мог найти.
  
  - Вот откройте эту дощечку, - указывает Матрёна.
  
  Открыли, а он как раз тут и сидит. Взяли его, арестовали, увели.
  
  Дня через два меня арестовали, я высидела 21 день. Тут были Лупова, Ольга Артёмова, Елизарова, потом в штаб перевели, к коменданту увели. Была я вместе с Сумиловой.
  
  Тут был Банных, меня вызвал и говорит:
  
  - Если ты согласишься со мной ... - выпущу.
  
  Я не согласилась, Сумилова согласилась, её скорее выпустили, а меня ещё трое суток продержали.
  
  Я бы не сказала - бить не били, а насиловать насиловали. [52]
  
  ГРЕБЕНЬЩИКОВ В.С.
  
  Мы ушли отсюда из самого этого помещения, оставили свой родной Свердловск и поехали, не взирая на то, что у нас здесь остаётся родня, семья, дети, жёны и матери. Посколько люди были преданы революции, они ни с чем не считались, они знали, за что они шли. [52]
  
  Я хочу Вам товарищ рассказать такое дело. Здесь я слышал, как издевались белые над нашими семьями, жёнами, матерями, братьями, сёстрами, племянниками и т.д. Я хотел рассказать о том, как было дело в Сибири на ст. Тайшет.
  
  Я в то время был заместителем командира сотни [в] Малышевском Полку. На моей обязанности лежало разнести эту сотню кавалерийской по квартирам, потому что казарм не было. Размещались, кто в бане, кто в сарае, а иногда на улице, лишь бы дождём и снегом не мочило.
  
  Когда приехали на ст.Тайшет, разместили всех ребят по квартирам, то мне прежде всего нужно было ориентироваться и посмотреть на обстановку этой станции Тайшет, около которой располагалось большое село. Мы зашли слишком далеко вглубь Сибири. Я выхожу на большую улицу, дело было вечером, и вижу - идёт по дороге в шеренгу пять человек. В то время были Ревкомы, и мне сказали, что нужно связаться с ними: "Раз мы являемся, значит, мы хозяева".
  
  Я подходу и смотрю - идёт знаменитый Карлуков, потом Николай Романов, Перелин и Загудаев, Санкин и Смирнов. Я останавливаю их. [53]
  
  Единственно, что мы сумели сделать, так передать известия с зятем - Хромовым домой, мы разсказали все дорожки, тропинки, как пройти.
  
  Вот я их останавливаю. Как будто бы все спокойны, только Карлуков переменился. Мы тогда грозой были.
  
  - Куда, молодцы, идёте? - спрашиваю я.
  
  - Так, просто погулять.
  
  - Где служите? - я спрашиваю грубо.
  
  - В Революционном Комитете.
  
  - Что делаите?
  
  - Кассу охраняем.
  
  - Как попали?
  
  - Пристигло такое положение, были в Ново-Николаевске и решили, что Советская власть идёт за правду, мы решили перейти в плен и сдаться, чтобы действительно быть красными.
  
  - Вы нам глаза не замазывайте, - говорю я. - Карлукова мы знаем, знаем, что ты делал, как был у меня дома, у Рыбакова, знаем, что ты представляешь собой. Никуда Вы гулять не пойдёте, а пойдёте за мной.
  
  Я вытаскиваю наган, веду их в Революционный Комитет.
  
  - Садитесь на нары и больше никуда.
  
  По телефону даю знать в штаб, вызываю часовых. Был отдан приказ отдать их под стражу и немедленно поставить свою охрану в Ревкоме.
  
  В Нижне-Удинске ищем Ермохина, Шишкина, там имеется до 120 человек Екатеринбургских белогравдейцев, которые сидят в тюрьмах.
  
  Этих 5 человек нужно было вести в березняк и рубить им головы. Мы так и мыслили сделать, но не пришлось это выполнить, потому что был получен приказ выйти в 4 часа утра. [54]
  
  Внезапно к этому времени получили приказание выступить в Нижне-Удинск, где находится Ермохин. Мы отдаем под охрану этих пять человек, и нам дали слово, что мы их сегодня же посадим в тюрьму. Наш эскадрон в"езжает в Н.Удинск с песнями. Тут опять квартирное дело. Вижу [у] печки Петьку Швейкина, тоже знаменитость была во время хулиганства, а кто с ним второй - не знаю.
  
  - Ты куда?
  
  - Никуда.
  
  - Где ты работаешь?
  
  - В депо на станции.
  
  - Как сюда попал?
  
  - Так вот и попал, был с белыми, был и с красными, с теми и с другими был.
  
  Мы решили, что самое главное нам надо разыскать Ермохина. Стали наводить справки, кто в какой камере сидит. Комендант не даёт разрешения. "Тов. Гребенщикову разрешается проверить все места заключения с той целью, чтобы найти имеющихся там контрреволюционеров города Екатеринбурга". Обходим все камеры и действительно видим - сидят Екатеринбургские, но все совершенно молодые ребята.
  
  Приходим в канцелярию, и там нам говорят ,что Ермохин здесь был с белыми и удрал в Читу, и что если мы на скором поедем, то Ермохина в 3 часа догоним. Да сами понимаете, какие тогда были скорые поезда. Таким образом Ермохин уехал в Читу. [55]
  
  Из Нижне-Удинска двигаемся дальше, дошли до Верхне-Удинска, пошли на монгольскую границу, идут слухи: Ермохин командует в Чите.
  
  Что за птица этот Ермохин, из нас никто не знает, говорят, что барахольщик, торговал на толкучке, бывш.офицер, а раз офицер, значит, человек воинственный. Искали, найти не могли, но то, что можно было сделать, мы сделали.
  
  Я думаю, что сегодняшний день наших воспоминаний не должен быть последним, хотя мы в этом году собрались в первый раз.
  
  Парочку слов я хочу сказать ещё вот о чём: Я вчера приехал из Москвы. Меня там интересовал Музей Революции, мне хотелось посмотреть, как там нашла отражение Уральская революция, какие подвиги, имеются ли они в Центре. Оказалось, что этого в центре нет в достаточной степени.
  
  И вот всем жёнам красноармейцев, партизан, матерям надо поделиться теми впечатлениями, которые им пришлось переживать или быть живыми свидетелями. Это необходимо сделать.
  
  РЫБНИКОВ.
  
  Борьба за власть кончена, но классовая борьба всё ещё продолжается и очевидно будет продолжаться в течении ближайшего десятка лет, до тех пор пока мы не построим своего хозяйства. У нас сейчас ещё в нашем экономическом укладе многого не хватает.
  
  Для чего мы собрались сюда? Об этом говорил ГРЕБЕНЬЩИКОВ, и Вы знаете сами, раз мы взяли оружие в свои руки, то конечно мы взяли его для того, чтобы никогда не выпускать. При помощи таких бесед мы можем собирать материал, возстанавливать в своей памяти события, те моменты, которые нам с Вами пришлось переживать. [56]
  
  И вот наше поколение, которое выростет, оно будет читать эти воспоминания, то, что мы с Вами пережили, и то, что мы с вами завоевали. Вот основная задача, которая стоит перед нами в теперешнее время.
  
  Надо сказать, товарищи, что история настолько быстро идёт, что порой в повседневной практической работе не успеваешь ухватить всё то, что мы должны бы делать в период этого времени, и иногда справедливо некоторые замечают, что их забыли, мало уделяют внимания семьям погибших за советскую власть. И вполне понятно, что мы живые организаторы, участники этого дела, что за нашими плечами лежит великий поход и борьба за советскую власть; что мы не один десяток белогвардейцев посадили, что в период гражданской войны не было пощады ни им, ни нам. И не могло быть этой пощады, это вполне понятно, и нам надо прямо сказать, что революция - борьба за власть без жертв не бывает и не может быть ни в коем случае.
  
  И теперь, когда мы перешли на хозяйственный фронт, теперь также требуются жертвы со стороны рабочего класса. Ведь мы строим для нашего поколения, для своих детей и ради этого мы и на хозяйственном фронте также несём жертвы. Мы требуем, и рабочий класс обязан эти жертвы принести для того, чтобы наше будущее поколение могло жить.
  
  Очевидно на нашу долю выпала такая почётная историческая задача - перестроить нашу старую царскую Россию на новый социалистический лад и восстановить такую власть, которая не существовала ещё пока нигде в мире. Вот основная задача. И надо сказать, что мы переживём, все перемрём, и то наше поколение, которое будет жить, отдаст нам честь за то, что добились для них свободы. И мы вот оставшиеся теперь считаем, что это так и должно быть, иначе не должно быть.
  
  Сегодняшний вечер мы почерпнули много такого материала, который забыли. Мы оставшиеся товарищи иногда каждый день встречаемся с заядлыми белогвардейцами, которых ещё не раскрыли, которые всячески замазывают, стараются скрыть всю ту подлую работу, которую они делали в прошлом. Они бояться, что их не наказали. Но, товарищи, путём вот подобных бесед мы их выявили и выявим. И наша задача в ближайшие дни празднования годовщины освобождения Урала от Колчака выявить всех этих лиц и об"явить, [57] чтобы наши рабочие знали, кто наш враг, к кому надо с презрением относится. Время ушло, разстрелять мы их не можем. Наша задача не мстить врагам, в конце концов, мы их победили, наша задача в том, чтобы этот уж, которого мы сломили, не смог поднять свою голову.
  
  Я думаю, товарищи, на этом мы закончим свою беседу.
  
  СИВКОВ.
  
  Я из Ваших слов подметил отношение к нашей религии к большевикам, отношение нашей религии в лице духовенства, которое проповедует эту религию, евангельское учение, написанное Христом.
  
  Вы поймите и уясните себе, из Вас ещё многие ходят в церковь, а вот здесь одна из присутствующих говорит: "Поп Иуда не хотел отпевать Ваганова Степана, потому что он большевик, при белых, а дьякон Волчихин в гроб плюнул Ваганову: дескать, нельзя отпевать не религиозного человека, грешно", - так говорит религия.
  
  А вот теперь, когда Советская власть отмахнула религию от руля управления государственной стройкой, когда правительство не взяло опеку над церковью, как они - отпевают или нет?
  
  Вы знаете Кондратьева Шурку - коммуниста, который не позволит осквернить духовными писказнями. Мы его похоронили с барабанным боем, с отрядом Красной Гвардии провожали, а после этого родственники привозят попа и отпевают его. Если религия это считает грехом, то почему же стали это делать теперь? Грош цена такой религии.
  
  Вспомните, при царской власти не стали бы отпевать политического, большевика, сказали бы: "Грешно", - но тогда, когда их власть не поддерживает, выходит, они работают за денежку, за денежку и собаку могут отпеть. [58]
  
  Значит, всем вашим обычаям грош цена. Это мы должны другим рассказать. Мы сейчас хороним коммунистов с музыкой по нашим революционным обрядам и считаем невежеством похороны с попом и отпеванием. Это чистый дурман. Если действительно попы считают, что незаконно и грешно отпевать неверующих, так зачем это они сами делают? Здесь есть какая-то непоследовательность, и это вы должны учесть и разобраться в этом. Вы должны бороться с этим дурманом и шагать нога в ногу с большевиками, которые борются с этим делом, которые борются с вашей темнотой. Вы должны помочь нам, которые остались в живых, бороться с темнотой.
  
  ЕРМАКОВ.
  
  Товарищи женщины, сегодня выявили те зверства, которые творились за стенкой Ермохина и его бандитов. Это очень хорошо, но мы знаем целый ряд моментов, когда здесь радовались, когда мы уходили. Я помню, когда я проезжал на коне, то люди, которые готовились к новой власти, в том числе Кондрашин, радовались этому.
  
  Мне помнится период, когда я как начальник Ваших мужей, сыновей чувствовал себя очень гордым, потому что мы шли на завоевание рабочего класса, шли на защиту трудящихся и бедноты, когда мы шли за советскую власть.
  
  Когда мы уходили с завода, мы рабочим сказали: "Вы работайте, может быть, потом и каждый из вас ляжет за эту свободу, но мы вам благополучие для восстановления этого хозяйства. Вы работаете мирно. Вас никто не должен здесь обидеть".
  
  Только успели мы уйти, как оставшиеся, которые не могли уйти с завода и которых оставили мы, чтобы заводы наши не встали, потому что мы должны поднимать хозяйство, как эти палачи пришли и расстреляли ваших мужей. Но, товарищи, на то и была гражданская война. Но я говорю, пускай бы расстреливали смело, но не терзали, ни мучили за стенкой, как это они проделывали. Это было самое зверское преступление, когда людей пытали и мучили. А попы в это время приходили в застенки и исповедывали. [59]
  
  Что это значит? Это значит, что всякая духовная религия, которая есть, служит Богу и разбойникам, ибо поп знает, что всякая власть дана от паразита, которые способствовали духовенству. Попы думали, если кто придёт на престол святый России, то он освободит Россию от "ига" рабочего класса, который взял власть в свои руки.
  
  Когда мы уходили, мы говорили, что может быть многие из нас не вернутся, но всё таки Советская власть будет жива, и В-Исетский завод будет освобождён.
  
  Правда, я не был пророком, но я сказал, может быть, через год придём, а мы пришли на четыре дня раньше и освободили тех рабочих, которые изнемогали в белогвардейских застенках, освободили женщин, работниц и вообще рабочих от нагайки, которая ходила по их спинам.
  
  Теперь наша задача в данный момент заключается в том, чтобы закрепить нашу советскую власть в области нового хозяйственного строительства. Постолько, поскольку мы будем сильны, Советская власть сумеет поддержать заслуги убитых и оставшихся жён.
  
  Но нужно иметь в виду, что государство имеет минимальные средства, которые может бросить на помощь оставшимся семьям красноармейцев. У нас много трудностей. Государство, оказывая помощь, собирает эти деньги опять же с рабочих в тот или иной фонд, поэтому надо быть не очень требовательными. Постольку поскольку Советская власть будет иметь возможность помогать, она это сделает, за наши заслуги, которые мы пережили в революцию, когда были убиты Ваши отцы, сыновья, мужья.
  
  Женщины, я Вам скажу: поменьше надо слёз, надо думать - погибли, но революция жива, погибших не вернёшь, но Советская власть жива, они погибли за дело революции.
  
  Я думаю, что мы собрались с Вами не последний раз, мы сумеем ещё собраться, выявить все нужды, недочёты, которые есть, и может быть, общими силами мы сумеем улучшить наше положение, в том числе тех семейств, которые пострадали. [60]
  
  А потом, женщины, надо отметить, что даже среди вас бывают такие, что, может быть, одна имеет собственный дом, а другая живёт на квартире, то она старается её давить, высчитывать какие-то выгоды. Ведь надо сказать, что когда была борьба за революцию, то ни её муж, ни её сын не считался, ибо тут были общие интересы. И по моему, в этом отношении надо иметь маленькое общее сочувствие между собой. Ведь ни виновата и советская власть, что она ещё не имеет достаточно квартир для всех. Надо жить в мирной остановке, ибо вы остались жёнами и матерями [не] каких-то белогвардейских бандитов, а революционного боевого отряда, который боролся за революцию, и здесь должна быть мирная жизнь, общая спайка (аплодисменты).
  
  Заседание закрывается.[61]
   ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.31.Л.5-61.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"