- Все, шеф, дальше не проехать, - сказал водитель. - Только пешком.
Официально мэра звали Сарматом Витольдовичем Звеникопытиным, но среди его подчиненных более популярна была кличка "Мэрло". Должность свою он неотлучно осуществлял уже восемнадцать лет и три месяца. До того, как стать градоначальником, Сармат Витольдович сменил множество профессий: занимался спортом, работал в ОПГ, отслужил, отсидел, в тюрьме разбогател, по крайней мере сразу по выходе неожиданно для всех открыл сеть ресторанов, - в общем, проделал все положенные отечественному политику эволюции и жизнь повидал во всех позах и ракурсах.
Когда Звеникопытина избрали в первый раз, вся его родня одномоментно почувствовала нестерпимые предпринимательские позывы и жадно устремилась в бизнес. Первой была старушка мама, которая, не взирая на синильную деменцию, нашла в себе достаточно здравого ума и светлой памяти, чтобы развернуть сеть пивных ларьков. Жена Звеникопытина, Серна Олеговна, неисправимая светская львица, открыла магазин игрушек для взрослых, и, судя по темпам, которыми она скупала городскую недвижимость, ее искусственные прелести пользовались огромным спросом у населения. Сын, вундеркинд маркетинга, еще в десятом классе возглавил городской автобусный парк. Он вырос и аккуратно каждое второе августа кого-нибудь избивал, потом каялся в суде, получал условный срок и исчезал из светской хроники до следующего года. Младшая дочь, как часто бывает в семьях состоятельных патриотов, жила за границей. К двадцати годам она выполнила мечту своего поколения, безо всякой родительской помощи обзаведясь пропиской на Манхэттене и судебным запретом приближаться к Деми Мур ближе пятидесяти метров.
Мэр дождался, когда водитель откроет дверь, после чего выбрался из автомобиля и сплюнул. Скривившись, он разглядывал дом, ради которого ему пришлось ехать в такую даль. Дом одиноко стоял на городской околице и производил впечатление, как будто Ноев Ковчег вместо горы Арарат сел на мель на Кольском полуострове, где его через много-много лет обнаружила городская администрация, нанесла на план и прикрепила табличку с адресом. Фасад его, когда-то прямоугольной формы, с годами все больше и больше косил вправо. Чтобы дом окончательно не завалился, работники коммунальных служб заботливо подперли его с правой стороны бревнами. Доски цоколя в нескольких местах были вырваны с мясом; сквозь прорехи зияли осклизлые пеньки свай. То тут, то там вместо стекол в окнах серела фанера, стены и крыша носили следы пожаров - дом явно неоднократно пытался сгореть.
Многочисленное население дома - плотность которого, если верить поквартирной карточки, достигала тринадцати человек на квадратный метр, - страстно желало, чтобы дом сгинул, а жильцов расселили с соблюдением если не прав человека и санитарных норм, то хотя бы Женевской конвенции. На их беду в тридцатые годы в доме проживал знаменитый чекист, о чем свидетельствовала золотистая памятная табличка, четырьмя ржавыми шурупами прикрученная к стене возле единственного подъезда, что давало администрации города повод считать дом культурным наследием и туристической достопримечательностью, а на все жалобы отвечать ленивыми отписками. Наконец какой-то особо въедливый жилец, один из потомков расплодившегося чекиста, сумел добраться до администрации президента. Мэрлу позвонили из Кремля, и Звеникопытин, хладнокровно проигнорировавший все предыдущие инстанции, президента решил уважить. А заодно попиарится за казенный счет на федеральном уровне. Заместитель Звеникопытина по связям с общественность обговорил со столичным телевизионным каналом финансовую сторону вопроса, и из Москвы прилетела съемочная группа во главе с молодой, но очень авторитетной режиссершей.
Рядом с автомобилем мэра остановился черный джип с охраной, а за ним - автобус со съемочной группой и массовкой - служащими городской администрации, специально отобранными за благообразную внешность и степенный вид. Первой из автобуса выпорхнула предводительница съемочной группы, столичная режиссерша. Резкая, зубастая, агрессивная, она напоминала пиранью в мехах. В руке у нее то и дело вспыхивал, отражая лучи низкого предновогоднего солнца, золотой слиток мобильного телефона. Пока выгружалась массовка, появился местный участковый, щуплый и невзрачный молодой человек со звучной фамилией Мусоргский, который должен был обеспечивать чиновничьей вылазке законность и защиту.
- Сармат Витольдович! - режиссерша немедленно взяла мэра в оборот. - Сейчас мы все вместе пройдем к этому, если так можно выразиться, строению. Сначала мы снимем, как вы осматриваете здание и нагоняете страх на подчиненных. Потом вы поговорите с народом. Поначалу народ будет нервничать и возмущаться, но вы ему наглядно объясните, что к чему, и он успокоится. В заключении пожмете кому-нибудь руку. Вот сценарий вашего разговора с народом. Мы пока налаживаем свет и камеру, а вы читайте. Все понятно? Вот и хорошо. Теперь народ. Где у нас народ? Где он опять шляется!
- Организовать? - спросил у нее участковый.
- Что "организовать"? - режиссерша неприязненно оглядела представителя исполнительной власти.
- Я так понимаю, вам понятые нужны?
- Какие еще понятые?
- Ну, народ!
- Не надо, у нас свой.
Ассистенты кинулись искать народ и обнаружили его на заднем сиденье автобуса, где тот пригрелся и спал. Роль народа - она была слишком важна, чтобы доверить ее непрофессионалу, - была возложена на Виктора Полторашкина, характерного актера местного Драматического театра им. Трех Граций. У себя в театре он, как правило, играл слуг, подъячих и половых в пьесах Гоголя и Островского, в остальное время не брезгуя ролями сказочных животных на детских утренниках, свадьбах и корпоративах. На съемки Полторашкин приехал в костюме и гриме народа образца 18-19 века. На нем были надеты валенки, зипун и треух, а выражение лица он имел озорное, хитрое и тупое одновременно. Именно в таком виде режиссерша увидала его в коридоре театра, когда Полторашкин, в перерыве репетиции пьесы "По щучьему велению", не выходя из образа Емели, спешил в буфет смочить горло. В представлении режиссерши как-то так и выглядел типичный обитатель российской глубинки, и на роль она подписала Полторашкина безо каких-либо проб. Ему тоже выдали слова и велели учить. Слов народу дали всего пять: "доколе", "эвона как" и "премного благодарен", - именно в такой хронологической последовательности, так что Полторашкин вскоре освободился и принялся бродить по локации. Звеникопытин, на которого легла основная нагрузка в диалоге, свою роль читал напряженно щурясь и шевеля губами. Его неприятно удивило полное отсутсвие картинок в сценарии. Одолев первую страницу, он решил передохнуть. Внимание его привлек подозрительный тип, мыкавшийся вокруг съемочной группы со стопкой желто-красных строительных касок в руках.
- Ты кто такой? - мэр подошел к типу и привычным движением намотал его лацкан на кулак. - Чего здесь трешься?
- Свои, Витольдыч, свои! - пророкотал начальник охраны. - Это наш инженер по технике безопасности.
- По технике, - подвердил инженер. - Опачкин моя фамилия. Вам касочку бы надо надеть. А то не ровён час, - он воздел перст к небу. - Сосули!
Мэр взглянул наверх и выпустил инженерский лацкан. Действительно, с крыши ковчега свисал частокол разнокалиберных сосулек. Особенно хороша была одна, матерая, в пол-обхвата толщиной и витая, как рог единорога.
- Сосуля..., - сказал мэр, и на его лице промелькнуло мечтательное выражение.
- Отлично! Отлично! - восхитилась режиссерша. - Каска это так аутентично! Сармат Витольдович, скорее надевайте касочку!
Стали примерять каски к мэру. Красная больше шла к цвету его лица, но при этом вызывала ненужные политические коннотации, поэтому остановились на желтой.
- И подпись! Подпись сюда поставьте, пожалуйста! - ныл Опачкин. - О том, что вы прошли инструктаж по технике безопасности.
Мэр расписываться не пожелал - он вообще был чрезвычайно скуп на подписи. Даже его заместителям приходилось упрашивать Звеникопытина по нескольку дней, а то и недель, и подпись он обычно ставил не раньше, чем пропихнув бизнес-интересы своей семьи.
- А где этот твой инструктаж? - спросил мэр. - Что-то я его не слышал!
Опачкин не поверил своим ушам: никто и никогда не изъявлял желания добровольно прослушать его инструктаж, и он уже не надеялся, что этот миг когда-нибудь настанет.
- Я сейчас! Сию секунду! Я только в автобус сбегаю, за наглядной агитацией! У меня такие плакаты! - инженер чуть не захлебнулся набежавшей слюной. - Закачаетесь!
- Сармат Витольдович, мы свет установили, встаньте сюда, надо посмотреть, как он ляжет!
Мэр, забыв про инструктаж, шагнул к дому. Инженер немедленно преградил ему путь.
- Не пущу! Без подписи не пущу! - вскричал он, раскинув руки и совершая раскачивающиеся вратарские движения.
Мэр беззлобно отпихнул его в сторону. Опачкин улетел в сугроб, но тут же выскочил из него, как отрикошеченный. Поняв, что остановить Звеникопытина у него не хватит сил, инженер взвыл, пал на колени и вдруг всеми конечностями вцепился мэру в левую ногу. Звеникопытин остановился и озадаченно поглядел вниз.
- Ты чего это, болезный? - спросил он и подергал ногой, пытаясь стряхнуть инженера, но тот висел гирей и только сильнее стискивал объятья.
- Витольдыч, да поставь ты ему эту подпись! - сказал начальник охраны. - Время ж идет, люди мерзнут. До вечера так проколупаемся!
- В самом деле, Сармат Витольдович, мы уже выбиваемся из графика, - поддержала режиссерша.
- Да, на! На! Подавись! - мэр поставил заветную закорючку и швырнул журнал в инженера. - Как клещ пристал!
Опачкин на лету поймал журнал и удостоверился, что подпись стоит в нужном месте. В две минуты он обежал масовку и съемочную группу, раздавая каски и собирая подписи. Проблема возникла только с народом. В каске народ был не похож сам на себя: в желтой он напоминал вороватого застройщика с карьерой из череды котлованов, а в красной сквозь его простетские черты проступало что-то зловещее, что-то оккупационное. Показывать такое, да еще на федеральном канале, было безумием. В итоге решено было оставить народ как есть, в треухе, но под сосули не пускать и каску заставить носить под мышкой.
- Мое дело маленькое, - говорил Опачкин, сыто поглаживая свой журнал. - Я подпись взял, каску выдал, а надевать или не надевать, это уже его свободный выбор.
Режиссерша тем временем дрессировала массовку:
- Значит так, товарищи! Послушаем меня внимательно! Ваша задача во время съемки - изображать, что вы слушаете о чем говорит Сармат Витольдович, и выражать эмоции. Но выражать их надо не как попало, а согласованно, хором и по моему сигналу. Когда я взмахну правой рукой, вы должны будете изобразить страх и почтительное внимание, а когда взмахну левой - облегчение и восхищение. Все понятно?
- Да! Да! - нестройно отвечала массовка.
- Давайте попробуем!
Выяснилось, что примерно половина работников администрации, подобно рекрутам петровских времен, не вполне уверенно отличает право от лева и наоборот. Учеба продвигалась трудно, очень скоро массовка устала и замерзла. Чтобы согреться, чиновники принялись гоняться друг за другом, кидаться снежками и орать, не обращая на режиссершу никакого внимания. Девушка подождала немного, наблюдая. Выявив лидера мятежников, она подошла к нему и сказала:
- Извините! Можно вас на минутку?
- Чего? - спросил лидер, лощеный рыжий детина в лавандовом галстуке и розовой сорочке, дерзко глядя на режиссершу сильно сверху вниз.
В тот же момент он почувствовал, как режиссерша своей маленькой, но очень твердой московской ручкой сгребла в горсть его болевые точки и сильно сжала.
- А-а-ах! - выдохнул чиновник, треща и вытягиваясь по швам.
- Я-я-я, - нараспев говорила режиссерша, сужая зрачки и хватку, - сейчас тебя-я-я!...
И чиновник почувствовал, как подошвы его ботинок утратили всякий контакт с землей, а сам он, растеряв от боли вес, воздушным шариком болтается в режиссерской ладошке. Остальная массовка, наблюдая расправу, испуганно затихла и сбилась в плотную стаю.
- Все понял? - спросила режиссерша.
Рыжий кивнул. В глазах у него стоял тихий ужас.
- Будешь еще?
- Ни-ни-ни-ни!
Режиссерша в педагогических целях выждала еще секунду и разжала пальцы. Рыжий снова обрел вес, и, скуля, метнулся за спины сотоварищей.
- Теперь слушай мою команду! Работать будем в три захода! Когда я махну рукой в первый раз - вы изображаете почтительное внимание! Во второй раз - страх! В третий - восхищение! Все понятно? Тогда попробуем! И раз! И два! И три! Рыжий! Плохо стараешься! Повторим! И раз! И два! И три! Уже лучше! Закрепим! И раз! И два! И три!
Пока проходили все эти подготовительные мероприятия, жизнь катилась своим чередом. Народ, оставленный без присмотра, скооперировался с участковым. Они где-то раздобыли пакет соленых семечек, и лузгали их, наблюдая, как время от времени из-за угла дома по двое, по трое, появлялись возбужденные личности. Увидав камеры, личности тревожно замирали, а заметив участкового грустнели и разворачивались восвояси. Через какое-то время из подъезда на крыльцо вышла монументального телосложения старуха в фартуке, с полосатым полотенцем на плече. Она сурово оглядела пришельцев и скорбно покачала головой, словно увидала что-то непотребное.
- А ну, кышъ отсюда, алкаши проклятые! - крикнула старуха и замахнулась полотенцем на приближающегося к ней охранника.
- Чего это она? - меланхолично спросил у участкового Полторашкин, с хрустом разгрызая семечку.
- А, это Бабуина, - не менее меланхолично ответил участковый, сплевывая кожуру.
- Кто? - поперхнулся актер.
- Баба Инна. Местные зовут ее Бабуина. Самогонщица она, вон, видишь, из ее форточки оранжевый пар валит? Мы ее бизнесу мешаем, всех клиентов распугали. Как бы проблем не вышло: она бывшая самбистка, драться страсть как любит. В прошлом году к ней грабитель залез, студентик какой-то, с топором. Думал поживиться - Бабуина кроме самогоноварения еще микрозаймами балуется. Так она у него топорик-то отняла, да самого этим же топориком и оприходовала. Имела право - допустимая самооборона. Да. Бой-бабка. Ей даже медаль за подвиг дали.
- Какую? - удивился Полторашкин.
- За вклад в литературу, "200 лет Достоевскому". Студентик-то, вишь, филологом оказался.
Озябшего актера Бабуина заинтересовала до крайности. Он стряхнул с ладоней шелуху и сказал:
- Пойду поработаю над образом. Методом погружения.
Он взошел на крыльцо. Бабуина оглядела его так неприязненно, что участковый расстегнул кобуру: мощная старуха возвышалась над Полторашкиным на полторы головы, и было понятно, что при желании она запросто поднимет субтильного актера над головой и разорвет попалам как бумажного. Но желания такого у нее не возникло. Полторашкин обменялся с ней парой фраз, и лицо старухи подобрело. Она открыла дверь, галантно пропуская актера вперед, и оба канули во влажную до липкости темноту подъезда.
Наконец все приготовления были закончены, свет, камера, мэр и массовка были расставлены в нужных местах.
- Так, сейчас мы будем снимать, - распоряжалась режиссерша, - как Сармат Витольдович заглядывает под дом, а потом дает ценные указания своим помощникам. Товарищи массовка! Делаем вид, что вы внимательно слушаете Сармата Витольдовича, а потом по моему сигналу, как учили, выражаете эмоции. Все готовы? Мотор! Камера! Начали!
Мэр нагнулся.
- И-и, стоп! Очень хорошо! - похвалила режиссерша. - Сармат Витольдович, один моментик - когда вы нагибаетесь, глядеть надо под дом, а не в камеру. Товарищи массовка, тоже самое: смотреть на Сармата Витольдовича, а не всем стадом в камеру.
Повторили.
- Очень хорошо! - снова прервала съемку режиссерша. - Только, Сармат Витольдович, сделайте такое выражение лица, как будто о чем-то думаете и при этом недовольны. И когда выпрямляетесь, грозно что-нибудь говорите массовке. Даже ругайтесь. Мол, такие сякие, как вы допустили...
- Что конкретно говорить? - спросил мэр.
- А это не важно. Что угодно. Все равно мы поверх наложим речь диктора, дескать, добро победило зло, справедливость восторжествовала, мэр взял дело под личный контроль.
- Я не могу просто так говорить, - сказал Звеникопытин недовольно. - Дайте бумажку, где написано что именно говорить.
Режиссерша очень медленно вдохнула и еще медленнее выдохнула:
- А вы не говорите. Вы пойте! Знаете песенку "В лесу родилась елочка"?
- Знаю, конечно! Думаете, я совсем тупой? Но петь я отказываюсь. Я вам не Киркоров.
- А вы ее не пойте, вы ее говорите! Можно своими словами. Хорошо?
Звеникопытин неохотно кивнул.
- Мотор! Камера! Начали!
Мэр, помня инструкции, злобно набычился и заявил свите:
- В лесу родилась елочка! - тут режиссерша взмахнула рукой, и массовка, как учили, поразилась глубине этой мысли. - В лесу она росла! - слова детской песенки, вылетая из чиновного рта, приобретали интонации матерной ругани. Мэр сунул голову под дом, и оттуда донеслось: - Зимой и летом... Летом?...
- Точно! Стройная! - Звеникопытин высунул голову из-под дома и показал массовке кулак. Массовка дисциплиннированно забилась в ужасе. - Зеленая была!
Тут мэра накрыло. Он впал в образ. Окажись поблизости Станиславский, он крикнул бы: "Верю!" и прижал Звеникопытина к груди. Мэр снова заглянул под дом, и даже сделал телом вихляющее движение, словно собрался туда залезть и лично все починить.
В этот момент самая матерая сосуля, видимо, решив, что ничего лучше в ее жизни уже не случиться, отцепилась от крыши и с тихим переливистым звоном канула вниз, туда, где, согнувшийся Звеникопытин декламировал:
- Мороз! Снежком! Уку...!
Сосуля с хрустом снесла ему голову, оборвав на полуслове. Все замерли, не веря тому, что только что произошло у них на глазах. Звеникопытин по-прежнему стоял согнувшись, но там, где раньше находилась его голова, теперь из наста торчала сосуля. В абсолютной тишине было слышно, как дергается глаз оператора. Звеникопытин, вместо того, чтобы свалиться, вдруг выпрямился и повернулся к зрителям лицом, хотя лица-то на нем как раз и не было. Прошелестел дружный вздох. Ожидали фонтанов крови из разорванных артерий, но нет. Не зная заранее, можно было подумать, что Звеникопытин изначально задумывался без головы. Даже на белоснежном воротничке мэрской сорочки не было ни единой капельки крови.
- Снимай! Снимай! - шептала режиссерша, азартно пихая оператора в бок, но тот, не справившись с избытком впечатлений, закатил глаза и повалился в снег.
Режиссерша, как знамя из рук убитого прапорщика, подхватила камеру и продолжила сенсационную съемку.
- Мама! - жалобно сказал один из охранников.
- Осторожно! - с некоторым запозданием крикнул другой.
Третий молча выхватил из-под мышки пистолет и взял крышу на прицел.
- Слава богу! - вдруг произнес инженер Опачкин.
Эти слова прозвучали так неожиданно, что все на секунду забыли о мэре и уставились на инженера. Режиссерша навела на него камеру и взяла крупный план, ожидая продолжения.
- Слава богу в каске был! - пояснил Опачкин свое неоднозначное заявление.
Он представил, что бы могло случиться, не окажись мэр в каске, а его подпись - в журнале, и на глаза ему навернулись слезы счастья, того чистого, беспримесного счастья, которое доступно только инженерам по технике безопасности, когда их подопечные гибнут в соответствии со всеми правилами и требованиями этой самой безопасности.
На крыльце дома появился Полторашкин. Глаза, щеки и нос его горели вдохновением. Увидав мэра без головы, он потрясенно вымолвил: "Эвона как!" и скорбно икнул. Звеникопытин же вел себя так, как будто голова у него по-прежнему была: он почесал фантомный затылок, пожестикулировал, взглянул на часы и по тропинке направился к своему автомобилю. Остальные, как под гипнозом, двинулись следом, каждую секунду ожидая, что мэр, как курица с отрубленной головой, сейчас набегается и опадет. Из машины вылез водитель и со скучным лицом открыл заднюю дверь. Отсутствие головы у мэра никак не отразилось на его мимике - он видывал Звеникопытина в состоянии и похуже.
Была пятница - короткий день, и к этому времени в здании мэрии оставалась только охрана, заместители мэра, да начальники отделов, дожидавшиеся вечерней раздачи подписей. Звеникопытин без посторонней помощи выбрался из машины и до кабинета добрался самостоятельно, разве что не всегда удачно вписываясь в дверные проемы. Его секретарь, Любовь Семеновна Койкина, болтавшая в это время по телефону, при виде шефа рот оставила открытым, а трубку с глухим звуком уронила на ковер.
Оказавшись в своем кабинете, Звеникопытин привычно уронил зад в кресло. Свита обступила стол и молча смотрела на мэра, не зная, что в таких случаях принято делать. Дверь распахнулась и в кабинет влетела правая рука Звеникопытина - первый и самый суматошный его заместитель Анатолий Чибуран. В руках он держал бювар из драгоценной, в малахитовых разводах, кожи и золотым гербовым тиснением. Следом за ним в кабинет опасливо проникли еще штук десять разнообразных звеникопытинских заместителей.
- Чего-то вы быстро вернулись! - энергично вопил Чибуран. - Сармат Витольдович, вы обещали когда вернетесь...
Он оборвался на полуслове: присутствующие расступились и открыли мэра его глазам. Чибуран с минуту беззвучно жевал губами, прежде чем снова обрел дар речи.
- Та-а-ак! - протянул он, разгоняясь. - Это еще что такое?
- Несчастный случай, - объяснил начальник охраны, скукоживаясь под Чибурановым взглядом.
- А ты куда смотрел? - заорал на него Чибаран. - Куда вы все смотрели? На пару часов нельзя одних отпустить! На пару часов! Вам же ничего поручить нельзя! - он схватился за голову, что-то вспомнив. - Мне же его подпись вчера до шестнадцати ноль ноль нужна кровь из носу! Ведь я же тебя пять раз утром просил! - заорал он уже на мэра, забыв, что тот при всем желании слышать его не может. - Как человека просил! Ты же что мне сказал: приеду - распишусь! Ну что, приехал?! А-а-а!!!
Размахнувшись, Чибуран жахнул свой бювар об пол и сделал движение, как будто хочет прыгнуть на него сверху и начать топтать, но передумал.
- Что конкретно случилось? - спросил он начальника охраны, с щелчком переключаясь на деловой стиль общения.
- Сосуля. Упала с крыши.
- А, снег башка упадет, знаю, читал. Где остальное?
- Какое остальное? - не понял начальник охраны.
- Голова где?
- Там осталась!
- Молодец! Встань, пожалуйста, вот сюда и никуда не отходи, скоро понадобишься. Где у нас инженер по технике безопасности?
- Здесь! - браво ответил Опачкин.
Он победно оглядывал собравшихся, полагая, что настал его звездный час.
- Ты куда смотрел?
- Сармат Витольдович был в каске! С ним был проведен полный инструктаж с использованием агитационных материалов! Подпись имеется!
- Молодец! Подсуетился, значит? В соответствии со всеми требованиями угробил кормильца нашего? Думал, подпись справил и все, после нас хоть потоп? Твоя работа была Сармата Витольдовича от опасности уберечь, а ты вместо этого жопу свою прикрывал. Ты вот что: встань-ка вот сюда, рядом с начальником охраны. А куда делся наш заместитель по коммунальному хозяйству? Степан Егорович? Где ты у нас, почему я тебя не вижу?
Вокруг Степана Егоровича мгновенно образовалась мертвая зона - все отшатнулись от него, как от прокаженного.
- Ну, объясни мне, как такое могло случиться? - ласково скаля зубы спрашивал Чибуран.
- Вы же сами еще до сентября все фонды на памятники и салюты ваши окаянные расстратили! - заявил Степан Егорович, понимая, что терять ему больше нечего.
- Посмотрите-ка, он у нас еще и огрызается! Ты давай не перекладывай с больной головы на здоровую! Сармата Витольдовича не памятником зашибло, а сосулей! А за сосули ты у нас отвечаешь. Вот знаешь, Степан Егорович, я по натуре человек не завистливый, но тебе я откровенно не завидую. Вставай давай к этим двоим. Начальник юротдела, нам троих фигурантов по этому делу хватит?
- Вполне, - ответил начальник юротдела, плотоядно облизываясь.
- Ну и хорошо, - сказал Чибуран. - Что будем вменять в вину? Только давай без перегибов, чтобы ограничиться условными сроками. Все-таки это наши сукины сыны. При условии, конечно, что они чистосердечно возьмут всю вину на себя.
- Преступная халатность.
Тут Чибуран что-то вспомнил.
- Кстати, я все понимаю, не понимаю только, зачем вы его сюда-то притащили? - он снова уставился на начальника охраны. - Для трупов у нас, кажется, есть специализированные медицинские учреждения?