Аннотация: Об особой атмосфере полууставных отношений внутри коллектива военного оркестра (общее взаимоуважение при некоторой вольнице срочного состава).
Военный музыкант - понятие, возникшее по недоразумению
(минитрилогия - мои армейские воспоминания, часть вторая)
В 66-69 годах срочники делились на старослужащих (стариков), 2-й год и молодых (салаг). При этом 2-ой год службы был своеобразным демпфером, смягчающим отношения между стариками и салагами. Издевательства над молодыми были редки (на моей памяти их не было), а вот стычки между психологически несовместимыми старослужащими в их многолетнем противостоянии за доминирование принимали подчас ожесточённый характер. Не было ни понятия "деды", ни, соответственно, и такого безобразия, как "дедовщина".
Среди солдат были расхожими слова, кто понял службу, а кто ещё нет.
Этот вопрос совершенно не применим к военным музыкантам срочной службы, т.к. назвать их пребывание в армии военной службой весьма затруднительно даже с большой натяжкой - скорее военные музыканты в армии приобретают некоторое представление о службе. Иными словами понятие "военный музыкант" - это нечто из ряда: сухая влага, тёплый холод и т.п.
В военном оркестре по штату было 10 срочников и 10 сверхсрочников. Отношения были полууставные и уважительные, т.к. иной срочник был не менее профессионален, нежели сверхсрочник, да и, кроме того, всех сближало искусство (слово "кусок", что на армейском жаргоне тех времён означало брезгливое название сверхсрочника, не употреблялось по отношению к музыкантам-сверхсрочникам даже за глаза).
Срочник музыкант уже внешне элитарно выделялся среди солдат. Яловые сапоги были выглажены утюгом и надраены гуталином до блеска. Гимнастёрка слегка приталена. Галифе несколько ушито и подтянуто лямками. В погонах и вороте были пластиковые вставки. Выдавали руковицы, а шинели по материалу и покрою были почти такие же, как у сверхсрочников.
За каждым музыкантом был закреплён автомат и подсумок с противогазом.
Музыкант в лучшем случае помнил, с какой стороны в оружейной в пирамиде они находятся. В начале службы при принятии присяги будущий военный музыкант, как и все солдаты, три раза из положения лёжа стрелял по мишени. На этом "боевой опыт" военного музыканта срочной службы благополучно завершался, по сути, так и не начавшись. И ведь слава богу, а то...
А то как-то с расположения полка сбежал с автоматом какой-то чудак на букву "М". Бежали эти психи из Венгрии, где я служил, в свободный мир - в Австрию.
Для поимки этого чудилы были выставлены посты из двух вооружённых солдат на перекрёстках важнейших междугородних дорог. На одном из таких безлюдных перекрёстков выгрузили и меня с Витьком, моим армейским корешом. На плечах у нас грозно висели на ремнях автоматы. Только вот патронов у нас в рожках не было.
Зная нашу "боевую выучку" старлей (дирижёр) обоснованно нам не доверял. Он занёс в оркестровую студию ящик с патронами и, сняв пломбу, открыл его со словами: "Так, все видели патроны? А теперь представьте, что я их вам роздал. Представили?
Всё, вперёд на выход. А то ещё убьёте кого-нибудь".
Дело было поздней осенью. Мы ходили по трассе в районе перекрёстка туда и обратно, чтобы не замёрзнуть. Вывезти нас должны были только утром.
- Витёк, а что мы будем делать, если увидим беглеца вот там, со стороны леса? - спросил я.
- Как что? Развернёмся и хиляем бодрым шагом в другую сторону.
Нет, если вы подумали, что вместо нас можно было с таким же успехом выставить на перекрёстке огородные чучела, то, чтоб вы поняли, как вы не правы, я вам расскажу за мадьяр.
Через несколько часов нашего "доблестного" стояния и хождения, со стороны деревни, через большое поле к нам стали приближаться два солдата в мадьярской форме с автоматами. Подойдя к нам, они стали "доходчиво" объяснять свой замысел на простом понятном венгерском языке, из которого мы знали некоторые слова, которые, к сожалению, они не употребили. Видя наше недоумение, они стали выразительно жестикулировать, как для особо тупых, и вопрошающе смотреть на нас, как бы спрашивая, когда же вы, наконец, дотумкаете. И мы уже просто из приличия, чтобы не ставить товарищей по оружию в неловкое положение, закивали головами.
Через минут десять молчаливого стояния, увидев, что мы скучные, мадьяры, похлопав себя по груди, стали размашисто показывать на деревню. И тут один из них видя, что мы окончательно сбиты с толку, сделал блестящий ход - он, показывая на деревню, употребил международное слово "курва". И вот с этого момента между нами, наконец, установилось полное взаимопонимание, выразившееся во взаимной улыбчивости. Когда они стали уходить, мы поняли, какое "подкрепление" мы теряем.
Нет, в самом деле, а если бы наш герой-безумец действительно вышел на нас, что бы мы делали? Ну конечно, как благородные представители возвышающего душу искусства, как эмоциональные, артистичные, склонные к эмпатии, мы бы оказали бедолаге всяческое содействие, предложив закурить, прикурить или подсказать кратчайший путь к границе царства безграничных возможностей.
Вы правда так подумали?
Ну что вы?
Как только этот неадекват появился бы в поле зрения, мы, разбегаясь в разные стороны, не оставили бы ему ни малейшего шанса найти нас.
Однако, судьбе не угодно было испытать нашу прыть. И, как только стемнело, облюбовав в поле метрах в ста от перекрёстка сноп сена, мы поочерёдно, каждый по четыре часа, сладко покемарили в душистом сене на свежем воздухе, как говорится, не беря дурного в голову. А на рассвете, с трудом очистив шинели, стряхнув пыль с ушей и немного побегав на месте, чтобы согреться, в достойном виде, свежие, как огурчики, предстали перед офицером, высунувшимся из окна подъехавшего грузовика и скомандовавшим нам: 'В кузов!'.
Конечно, все понимали, что музыкант с автоматом, как поп с гармошкой, но формально он - боевая единица, а армия - не философский клуб, понимаете ли.
Уже на первом году службы нам представился случай прочувствовать на себе особо пристальное отношение к бойцам Советской армии со стороны венгерского населения. И можно его понять, ведь дело было так.
В один из летних дней, когда сверхсрочники и дирижёр уехали в отпуска на 2 месяца в Союз, когда мы были предоставлены сами себе, Лёша-трубач, предложил нам с Витей вылазку в мадьярские сады-дачи за персиками. Мы с Витей взяли рюкзаки, а Лёша сказал, что "старику" тащить рюкзак "не вжилу", поэтому он идёт только как поводырь. Это потом мы сообразили как важно в таком мероприятии быть на легке, быть рослым, как Лёша, и уметь быстро бегать. Пройдя несколько километров по пустынному полигону, мы зашли в сады, с одного участка оперативно загрузили персиками и абрикосами рюкзаки под завязку, оставив хозяевам только воспоминания об урожае, и бодрым шагов вышли из опасной зоны.
Отойдя от дач метров на 50, мы увидели, что за нами гонится мужик с дубьём в руках.
Эх, как мы бежали, что есть мОчи. Но добычу не бросали. Вскоре мужик отстал от нас, но мы ещё долго бежали, как наскипидаренные, по полной заряженные адреналином, зная по рассказам как в подобных случаях мадьяры расправляются с нашим братом, якобы их 'защитниками'. Добравшись до середины полигона, мы несколько расслабились, однако, проходя за мишенями, мы услышали сухие одиночные выстрелы (начались учения по стрельбе из автоматов). Чтоб не попасть под шальную, в момент мы брякнулись оземь, вспоминая чужую мать. Когда мы проползли метров сто, спины наши были обильно смочены собственным и фруктовым соком. Вконец измученные, выйдя с полигона, как из боя, благополучно вернувшись в оркестровую студию, мы вывернули содержимое рюкзаков на стол. Спелые фрукты на стадии последней зрелости не рассыпались по столу, а слипшиеся так и остались на столе двумя комами.
Но это никого не смутило, и не прошло и получаса, как десять аглоедов очистили стол.
Это был первый и последний раз, когда на службе мы видели живые фрукты.
Все три года на обед нам давали, чередуя, кружку брикетного киселя или компот из сухофруктов.
Нашим начальником после старлея был замполит полка в звании подполковника.
Поговаривали, что у него не было соответствующего образования, и он каким-то образом выслужился. По территории полка он ходил полустроевым шагом, даже сопровождая жену и дочь, т.е. был редким служакой-солдафоном.
Мыслил и излагал он определённо и прямолинейно.
Стоя по центру плаца перед выстроившимся полком, он мог размашистым движением, указывая в сторону военного оркестра, заорать:
- Эти алкоголики и тунеядцы опять отличились. Вчера ихнего с позволения сказать бойца, шлявшегося по бабам и надравшегося до поросячего визга, приволокли из деревни. Это позорище было в таком состоянии, что мы не знали, тащить его сначала в санчасть, или уже сразу на гауптвахту.
И чтобы нам служба мёдом не казалась, замполит спорадически придумывал нам сюрпризы.
Как-то летом в 1966 году, когда в студии были одни срочники, в окно постучался посыльный и крикнул: "Атом, построение на плацу", - и слинял. Я подошёл к сержанту Горячеву, который находился в кабинете дирижёра, и сказал:
- Коля, там какой-то чувак стукнул в окно и крикнул "атом, построение на плацу".
- Чуваки, строиться, - быстро отреагировал сержант, - бегом марш.
Мы прибежали в казарму, схватили автоматы и подсумки с противогазами и, добежав до плаца, выстроились.
- Так чуваки, хорош базлать, осмотрелись, подтянулись, чтоб всё было клёво, - приструнил нас сержант.
Из штаба вышел замполит, подошёл к нам строевым шагом, принял доклад сержанта и гаркнул: "Атом".
Во всей этой суматохе я и забыл спросить, что это за байда такая - атом.
Увидев, что чуваки натягивают на голову противогазы, я быстро последовал их примеру. Однако, дышать не получалось. Вспомнив, что в противогазе где-то снизу стоит заглушка, я пальцем левой руки оттянул резину, чтобы вдохнуть, а правой рукой шарил в подсумке в поисках чёртовой пробки. Когда мне удалось её вынуть, раздался гомерический хохот. К моему удивлению и облегчению, как оказалось, смеялись не надо мной. В противогазе валторниста Тесленко отсутствовало одно стекло.
- Снять противогазы, вывернуть их, - скомандовал замполит.
К нашему удивлению внутри нескольких противогазов краска с металла облезла и металл покрылся ржавчиной.
- Сержант, привести всё в порядок и доложить, - приказал замполит, развернулся и
полустроевым пошагал в штаб. Он был вполне доволен собой - надо чаще дёргать этих аболтусов.
И вскоре замполит снова вспомнил нас и внёс в список участников предстоявшего марш-броска (и это притом, что музыкантов никогда не привлекали к физическим соревнованиям - просто офицерам было не интересно смеяться над убогими).
Марш-бросок - это 6 км по пересечённой местности в полной выкладке за 30 минут.
Мы бежали последними. Ориентируясь по флажкам, срезали как могли. Коля Горячев постоянно подгонял нас. И мокрые до трусов, с высунутыми языками мы финишировали через 45 минут. И здесь мы почувствовали себя круглыми дураками - нас никто не ждал, офицерской комиссии и след простыл, и даже уже унесли стулья и столы.
Памятуя сложившееся устойчивое мнение о нас, став на третьем году службы командиром срочников, я не допускал никаких бесконтрольных выходов из студии, а о самоволках никто даже не помышлял. И это всё лишь для того, чтобы о нас забыло высокое начальство, и мы т.о. имели бы меньше головной боли и больше люфтов свободы.
Мы, вообще, не ходили ни в кухонный наряд, ни в караул. И только когда полк выезжал на учения, полковые сачки разных мастей, в том числе музыканты, заступали в караул.
Став "стариком" я "по праву" друшлял до половины восьмого - только, чтобы не опоздать на завтрак. А в карауле был невозможный режим: 2 часа - сон, 2 часа - бодрствующий резерв и 2 часа на посту. Меня поставили охранять танковый парк, в котором не было ни единого танка. Естественно, не выспавшийся я быстро сориентировался - нашёл ящик с тырсой, зарыл туда автомат и пошёл в студию. Там я съел припасённую банку сгущёнки, сладко подремал на стульях, начистил сапоги до блеска и благополучно вернулся на пост за 5 минут до смены караула. А по ночам на посту я отсыпался в будке маслогрейки. Дверь в неё была закрыта, но я пролазил и вылазил легко через угольный бункер. Когда после службы я рассказал об этих "подвигах" своему киевскому приятелю, который благодаря внутренней дисциплине и другим редким качествам дослужился на срочной до младшего лейтенанта, этот гад с загоревшимися глазками сказал мне, брызгая слюной, с сожалением упущенной возможности:
- Вот если бы ты мне тогда попался, то за уход с поста и брошенное оружие по тебе как минимум плакал бы дисбат. Я бы тебя научил Родину любить.
Как и у всех рабочий день музыкантов начинался после завтрака. В студию срочники приходили в 8:0, а сверхсрочники чуть позже. Все брали инструменты и разыгрывались.
В 10:00, как правило, приходил дирижёр. Общеоркестровая репетиция проходила два раза в неделю до 12:00. Затем сверхсрочники уходили домой и приходили к 18:00 на плац на развод караулов. После обеда у срочников были часы самоподготовки. Кто хотел, тот этим занимался, - никто нас не заставлял, и только с внезапным приходом дирижёра все брали инструменты, как будто только пришли с перекура.
Но если в часы самоподготовки старлей заставал нас за игрой в шеш-беш,
он подходил к игрокам и молча протягивал открытую ладонь, в которую мы покорно клали зары. Он и сам любил поиграть в эту восточную азартную игру, в которой подлинным залогом успеха было владение одной из важнейших техник - умение заправски с прокруткой бросать зары.
На военной службе у солдата, в общем-то, ничего нет. И вот из этого "ничего" подчас приходилось делать что-то. Так было и в этот раз. На мусорнике мы подобрали кусочки каких-то костей и 3 дня по очереди строгали их перочинным ножиком, тёрли об асфальт и шлифовали на куске керамики. В итоге получив кубики подходящего размера и выковыряв лунки, мы затушевали их. После такого "подвига" игра доставляла нам особое удовольствие. Но когда в очередной раз нас "застукал" старлей, и мы вынуждены были расстаться со своим "шедевром", все приуныли. Однако, вскоре, побродив по городку, мы нашли тонкие деревянные планки квадратного сечения. В считанные минуты мы напилили из планок пару десятков кубиков и нанесли точки шариковой ручкой. Увидев такую пару зар, старлей понял, что безнадёжно проигрывает нам. И в очередной раз, как настоящий реваншист, зверски разделил нарды надвое на своём колене.
Расскажу о ещё одном забавном случае, где потребовалась ловкость музыкальных рук и некоторая изощрённость мышления людей, не слишком обременённых армейскими задачами.
Мы все были из простых семей и не могли по достоинству оценить уникальную память Виктора - он любил стихи и, прочитав страницу незнакомого стихотворного текста, мог безошибочно их декламировать. В городке был книжный магазин, и Виктор покупал там небольшие сборники стихов. По вечерам Виктор просил меня почитать эти стихи вслух - ему нравилась выразительность моего чтения. Как-то придя с книжного магазина, Виктор сказал мне:
- Слушай, Кирилл. В книжном есть сборник Асадова. У тебя есть деньги?
- Есть 10 форинтов - хватит только на сигареты до зарплаты.
- А ты ж рассказывал, что долго воровал.
- Ты что, сбрендил - это было с 7-и до 13-ти лет.
- Так что? Навык потерял? Это же Асадов - так легко на душу ложится... Почитали бы вместе.
- М-да... Серьёзная замануха, - ответил я.
Да и глядя в его просящие глаза, я не смог остаться равнодушным. В этом магазине можно было подойти к полкам, взять книгу и просмотреть её. Учитывая это, я тут же составил нехитрый план похищения нашего "сокровища" и проинструктировал Виктора в качестве сообщника:
- Ты возьмёшь любую книгу, раскроешь её и будешь делать вид, что читаешь. Одновременно, и это самое главное, ты боковым зрением должен отслеживать мою позицию и находиться неизменно между мной и продавщицей. Так, на какой полке твой Асадов?
- Как заходишь на третьей слева во втором ряду сверху.
- Хорошо, с богом.
В магазине, взяв с полки сборник и пролистывая его, убедившись в правильном положении Виктора, я дождался пока продавщицу отвлёк покупатель и, слегка выдохнув, быстрым ловким движением засунул книжку под гимнастёрку за пояс галифе. После чего спокойно подошёл поближе к продавщице, взял с полки какую-то книгу, просмотрел её, демонстративно вернул на место и неторопливо вышел из магазина.
Да вот и выдающийся немецкий натуралист, нобелист Конрад Лоренц говорил: "Полезные поведенческие механизмы закрепляются".
В оркестре нас было 6 срочников одного года. И на 3-ем году службы, когда мы стали
старослужащими, т.е. в значительной степени оказались предоставленными сами себе, я как командир отделения неожиданно для себя оказался в затруднительном положении. Приходилось отмечать 6 дней рождений, плюс все праздники, включая, естественно, день взятия Бастилии, не говоря уже о необходимости снятия уныния в дождливую погоду. Надо отдать должное ребятам - на этих застольях пили многовато, по стакану водки, но вели себя аккуратно, никого не подводя.
Разжиться бухлом было проще простого - оно всегда было в буфете дома офицеров.
Мы "снаряжали" гонца футляром от аккордеона. Он шёл с этой "тарой" к одному из молодых сверхсрочников-музыкантов. Вместе они шли в расположенный недалеко дом офицеров - сверхсрочник в буфет, а наш гонец заходил в свободный музыкальный класс, где вскоре в обмен на башли отоваривался тремя пузырями водяры и закусоном.
Вечером четверо более молодых музыкантов уходили на ужин в столовую, а оттуда друшлять в казарму. А мы вшестером начинали кайфовать: киряли, бирляли, пели, аккомпанируя себе тремя блатными под гитару, читали вслух стихи, вспоминали забавные случаи с "гражданки". Однажды после такого сабантуя мы, идя в казарму на отбой, срезая путь, пошли мимо штаба дивизии, из которого прямо перед нами "нарисовался" генерал Куз со свитой. Мы уже проходили мимо по команде "смирно", и вдруг генерал позвал меня:
- Товарищ сержант!
- Это конец - расстрельная статья, - успел подумать я, подбегая к генералу с докладом, останавливаясь, разумеется, подальше, примерно за 6 шагов:
- Товарищ генерал, сержант Кирикевич по вашему...
- Почему без песни? -перебил меня Куз.
- Есть, товарищ генерал, - поспешно козырнул я, побежал, став перед строем, и запел.
Жизнь продолжается, - подумал я,- и судьба вовсе не индейка.
Единственным не смешным моментом нашей "доблестной" службы в военном оркестре была отличная возможность подготовиться в качестве "абитуры" - Жэка, Витёк и ваш покорный слуга Кирилл в дальнейшем получили высшее образование.
А в остальном военная служба "во славу отечества" прошла среди музыки, пения, чтения стихов, игры в нарды и кира.
Даже не хочется думать, что могло бы произойти с обороноспособностью Варшавского договора без музыкантов-гвардейцев 37-го танкового полка.
![[]](/img/k/kirikewich_w_w/armymemoriesmini-trilogy-1/kpiwypusk1978-izdat2.jpg)