Вслед за первыми пассажирскими и грузовыми линиями в столицах, словно эхо, по всей стране прокатилась волна нового строительства. Сообщения об открытии конок пришли из Риги, Архангельска и Выборга. Этот взрывообразный рост сети конно-рельсовых дорог вызвал явление, которого никто не планировал, но которое изменило всё — великий лесопильный бум.
Каждая верста пути требовала горы дерева: тысячи шпал, балки для мостов, доски для вагонеток и станционных построек. Главным же пожирателем леса стал «русский рельс» — просмоленный деревянный брус с прикреплённой катанной железной полосой. Спрос на строевой лес стал ненасытным.
Технология вывоза упростилась кардинально. Раньше лес тянули гужом к рекам с великим трудом. Теперь его валили в глубине угодий и грузили бревнами на платформы конки, которая за несколько часов доставляла груз до нижнего склада на берегу сплавной реки. Оттуда брёвна, связанные в плоты, отправлялись вниз по течению к портам. Конка стала той самой «последней вёрстой», которая вывела лесную промышленность из плена бездорожья.
В пригородах Санкт-Петербурга, на его островах и в портовых зонах Риги и Архангельска, как грибы, стали расти лесопилки. Приводом для них служили уже не мускулы, а сила воды и ветра. На смену тихоходным пильным рамам приходили циркулярные пилы, вращаемые водяными колёсами или лопастями типовых ветряных мельниц. Их пронзительный вой стал новым звуком промышленного пейзажа. Стандартные, ровные доски и брус потекли на строительство дорог и в порты на экспорт.
Новые технологии породили новые потребности. Миллионы шпал, сгнивавших за несколько лет, требовали защиты. Сначала их пытались пропитывать смолой, но вскоре нашли лучшее решение — дёготь. Пропитка дёгтем, получаемым при сухой перегонке дерева, делала древесину не только влагостойкой, но и отпугивала древоточцев, увеличивая срок службы шпал в разы. Спрос на дёготь дал мощный толчок зарождению отечественной химической мануфактуры. Обработка кож, прежде сводившаяся к простому дублению, теперь с применением новых реагентов стала давать продукт высшего качества, способный конкурировать на внешнем рынке.
Но главное чудо, увиденное обывателями, случилось на улицах. Благодаря побочным продуктам перегонки дерева — древесному (метиловому) спирту и скипидару — освещение столиц сделало гигантский шаг вперёд. Новые фонари, заправленные смесью спирта со скипидаром, давали яркий, белый и почти бездымный свет, преображая ночные улицы и набережные. Освещение из роскоши превратилось в норму городской жизни, работая на продуктах русского леса.
Экспортная выручка росла. Но характер вывоза менялся. Вместе с круглым лесом и дровами в трюмах кораблей всё чаще уходили пиленый тес, дёготь, кожевенные товары и осветительные составы. Русский лес на европейском рынке начал обретать новое качество и ценность.
Бум лесопилок и строительства вызвал лавинообразный рост спроса на древесный уголь — для кузниц, стекольных и кирпичных заводов. Повсеместно строились ретортные печи для его производства. И вскоре владельцы этих печей, имея горы отличного топлива, столкнулись с парадоксом: угля много, а дешёвого и качественного железного сырья для плавки рядом нет. Логика коммерции подсказала первый, очевидный ответ. По морю, из Швеции, начали завозить богатую железную руду — её доставка в балтийские порты, где уже были и уголь, и лесопилки, оказалась самым быстрым и выгодным решением. Первые плавки дали отличный металл.
Именно в этот момент, глядя на привезённую шведскую руду и на карту империи, самые дальновидные умы в правлениях акционерных обществ и в кабинетах чиновников задали себе простой вопрос: если везти чужую руду через море выгодно, то насколько выгоднее могло бы быть везти свою, уральскую, по собственным рельсам и рекам? Мысль о дороге на Урал, до того бывшая грандиозной государственной мечтой, в одночасье обрела острую, частную и материальную выгоду. Лесопильный бум, начавшийся со скрипа телег и стука топоров, незаметно подготовил страну к её главному индустриальному рывку.
**Глава 8. Металлургия уходит в порты. Швеция. Англия.**
То, что начиналось как практический вывод из лесопильного бума, быстро оформилось в целую новую экономическую теорию. Группа инженеров и финансистов, объединившихся вокруг проекта портовых заводов, представила обширный доклад. Его суть сводилась к простой и ясной мысли: будущее русской металлургии лежит не в горной глуши, а на берегах судоходных рек и морей. Аргументы были неотразимы.
Во-первых, дешёвое топливо. Сплавной лес, стекавшийся в порты со всей страны, давал неисчерпаемый источник древесины для производства древесного угля в новых, эффективных пиролизных печах. Во-вторых, абсолютная вариативность в сырье. К этим же причалам можно было доставить по рельсам уральскую руду или по морю – любую импортную, выбирая самое выгодное на мировом рынке. В-третьих, близость к главному потребителю – к самим портам, где металл сразу шёл на корабли, в машиностроительные мастерские или на экспорт. Лёгкость импорта оборудования, доступность наёмной рабочей силы в портовых городах и, наконец, близость к европейским технологиям и рынкам знаний делали порт идеальной промышленной площадкой.
Идея требовала реализации. Взоры естественным образом обратились к ближайшему соседу, Швеции, эталону качественной металлургии. К 1840 году её добыча, сосредоточенная в историческом районе Бергслаген, представляла собой сеть сотен небольших рудников и карьеров, питавших местные железоделательные заводы – «бруки». Их сила была в чистейшей, бесфосфористой руде и вековых традициях выплавки на древесном угле. Но эта же сила таила в себе слабость. Шведская металлургия испытывала двойной пресс: внутри страны истощались леса, а извне – её теснила стремительно растущая и удешевлявшая свою продукцию британская промышленность, работавшая на каменном угле. «Угольный голод» стал главной головной болью шведских промышленников. Эффективный радиус подвоза дров гужевым транспортом не превышал двадцати пяти вёрст, за его пределами стоимость древесного угля взлетала, подрывая конкурентоспособность знаменитого шведского железа.
Именно в этот момент, через дипломатические каналы, прозвучало русское предложение. Оно обсуждалось уже не в правлениях акционерных обществ, а в кабинетах министров и при дворах. Россия предлагала Швеции не конкуренцию, а союз выгоды.
Со своей стороны, Россия могла предложить древесный уголь с портовых пиролизных заводов, доставляемый морем. Вместе с углём предлагались готовые рельсы, вагонетки и другое оборудование для конных железных дорог. Для России это был первый случай экспорта целых железнодорожных технологий – пусть и конных. Взамен Россия желала получить высококачественную шведскую руду для своих портовых заводов и сложное оборудование – точные механизмы, резцы, образцы передовой металлообработки.
Схема работала на встречных потоках: суда из русских портов везли в Швецию древесный уголь и рельсовый комплект, суда из Швеции возвращались с рудой и готовым оборудованием.
Аналогичное, но иное предложение было сформулировано для Англии. Британская промышленность, мощнейшая в мире, работала на каменном угле. Однако для ряда тончайших производств он был непригоден из-за содержания серы. Англия нуждалась в древесном угле как в чистейшем технологическом сырье для изготовления чёрного пороха, очистки сахара, производства особых красок и для выплавки высококачественных сталей, где примесь серы была недопустима.
Россия предлагала стать надёжным поставщиком этого товара. Но главным козырем в переговорах с Британией стала не только цена на уголь, а массовость и дешевизна русского промышленного производства. Те самые самокатные линии и прокатные станы, что наводнили Россию вагонетками и рельсами, позволяли выпускать простой прокат и оборудование для дорог в таких объёмах и по такой цене, что могли составить конкуренцию даже британским фабрикам. В обмен на древесный уголь и этот дешёвый, но качественный прокат Россия намеревалась получать английский уголь для пароходов и сложное оборудование для развивающейся промышленности.
Так, из сугубо внутренней логистической идеи родилась внешнеэкономическая стратегия. Русская металлургия, перебазируясь в порты, не замыкалась в себе. Помимо доминирования в сырьевых областях, она стремительно занимала свою нишу в мировой промышленной торговле, выменивая плоды своего «конного» уклада на то, в чём Россия ещё отставала. Это был путь не изоляции, а умной, выгодной интеграции, где «русский рельс» и русский лес становились ключами к промышленным секретам Европы.