Часть 01 Сцена 01: Гибель Замка Вельсунгов

Мрак глубокой ночи, окутавший древние камни замка Сигмунда, был не просто отсутствием света то был саван, сотканный из дыма, криков и лязга железа. Тяжелый воздух, словно отравленный дыханием самого Хель, вобрал в себя смрад горелого дерева, сладковатую вонь крови и едкую гарь пылающих факелов, чьи алые языки бессильно бились о стены, лишь подчеркивая всепоглощающую тьму. В узких каменных горловинах коридоров, что вели к потаенным покоям владыки, бились насмерть последние верные стражи. Их ряды, подобно льду под солнцем, таяли с каждым вздохом, с каждым ударом вражеских секир. Сквозь проломы, словно демоны из преисподней, валили галлы воины в грубых железных доспехах, с рогатыми шлемами, придававшими их обличью вид адских тварей с огромными щитами, окованными железом. Они шли вперед, не ведая пощады, сея хаос и смерть.

- Бьярки! голос Сигмунда, владыки замка, прорвался сквозь адский грохот, звуча как набат. Он обратился к своему шурину, северянину, чья исполинская фигура в медвежьей шкуре казалась каменной глыбой среди бушующего моря. - Уведи их! Сию же минуту!

Бёдвар Бьярки, прозванный Медвежонком за дикую силу и неукротимый нрав, повернул к хозяину лицо, искаженное яростью и скорбью.

- Сигмунд! Дозволь мне пасть раньше тебя! Дай умереть с мечом в руке, рядом с тобой! взревел он, и голос его походил на рык загнанного зверя.

- Выполняй приказ, воин! Сигмунд не повысил голос, но в его словах прозвучала сталь, не оставлявшая места пререканиям.

Взгляд берсерка метнулся к сестре, Хьордис, прижавшей к груди драгоценный сверток младенца-сына. В ее глазах стоял немой ужас, смешанный с безмерной любовью к дитяти. Бьярки стиснув зубы, молча кивнул жест суровый, как удар топора. Схватив Хьордис за длань, грубо и крепко, потянул ее за собой в зияющий мраком боковой проход. Сигмунд, уже не оглядываясь, выхватил из ножен длинный меч. Лезвие, казалось, вобрало в себя последние отсветы факелов, сверкнув холодным огнем. Он развернулся, став живой преградой между врагами и беглецами. Один против целой орды.

Он стоял словно скала посреди бушующего моря! Меч Грам, выкованный, по преданию, в кузницах богов, пел в его руке смертоносную песню. Сбивал щиты, словно щепки, пронзал кольчуги галлов, как пергамент. Даже когда вражеская кровь, горячая и липкая, заливала ему очи, Сигмунд не отступал ни на шаг. Но сколь ни был он могуч и искусен, силы были слишком неравны. Один против десятков! И вот, в страшном скрежете металла о металл, лезвие Грама встретило не менее могущественную сталь. Раздался звон, похожий на предсмертный стон, и древний клинок треснул! Переломился пополам, оставив Сигмунда с жалким обломком в руке. Он сумел отбить этот удар, но следующей удар копья, нашел его грудь, пробив кольчугу и сердце. Владыка замка пошатнулся. Перед ним стоял воин в синем плаще и шляпе, надвинутой на лоб, скрывая лицо, но не кривой, насмешливый глаз, горевший в тени. Край рта под шлемом дрогнул в жестокой усмешке.

- Один прошептал Сигмунд, и кровь алым потоком хлынула у него изо рта. Он рухнул на каменные плиты, но в его помутневшем взоре была не боль, а горькое торжество. Жертва не была напрасна она дала беглецам драгоценные мгновения.

Спускаясь по тайному ходу, узкому и сырому, ведущему к реке, Хьордис и Бьярки бежали, как тени. В руках женщины дрожала плетеная корзина, где на мягких шерстяных полотнищах безмятежно спал младенец, не ведая ужасов ночи. Они вырвались из каменной утробы на прохладный воздух, к ветхой пристани, где одинокая лодка, словно призрак, покачивалась на темных водах.

- Хьордис, в лодку! Скорее! рявкнул Бьярки, услышав за спиной топот и злобные крики погони.

Женщина, в жилах которой текла кровь грозного Хринга, не растерялась. Осторожно, оберегая драгоценный груз, она ступила на шаткие доски лодки. Тут из мрака вынырнул огромный галл, похожий на быка в кольчуге. Его мозолистая рука вцепилась мертвой хваткой в борт лодки, обращенный к причалу. Суденышко опасно накренилось, вода хлынула внутрь. Но Хьордис, собрав всю силу предков, устояла, упершись ногами. Бьярки, не медля ни мгновения, метнул свое короткое, тяжелое копье. Оно пронзило наглеца насквозь, как игла мешковину, и галл рухнул в черные воды. Однако торжество было мимолетным. Из темноты просвистела стрела, пущенная рукой невидимого убийцы. Она вонзилась Хьордис в спину когда та невольно развернулась, прикрывая собой корзину с ребенком. Женщина вскрикнула не столько от боли, сколько от ужаса за дитя. Пошатнулась и упала на колени в лодку. Смертельная бледность покрыла ее лик, но в глазах горела последняя, отчаянная решимость. Превозмогая невыносимую муку, собрав последние капли сил, она бережно, с бесконечной нежностью, опустила колыбель с левого борта на темную гладь реки.

- Живи прошептали ее побелевшие губы. И только тогда позволила жизни покинуть свое израненное тело. Течение, как заботливая нянька, немедля подхватило легкую корзину и понесло прочь, в спасительную, непроглядную тьму вниз по реке.

Бьярки, увидев падение сестры, замер на миг. Затем из его груди вырвался рев. Нечеловеческий рев! Рев, в котором смешались ярость, отчаяние и боль, столь страшный, что даже самые отчаянные галлы на берегу невольно попятились, а у некоторых по спине пробежал холодный пот. Глаза берсерка налились кровью, став похожими на раскаленные угли. Дыхание стало прерывистым, хриплым, словно из кузнечных мехов. Каждое движение обрело дикую, звериную мощь. Видя, что страшный северянин лишился копья, галлы, подбадривая друг друга грубыми криками, снова ринулись вперед. Опытные головорезы, видавшие виды, полагали, что одного звериного рыка недостаточно, чтобы сломить их дух. Но сколь жестоко они ошиблись! В кровавом отсвете факелов, плясавших на стенах замка, силуэт Бьярки вдруг словно расплылся, потерял четкие очертания. И вместо руки воина в грудь ближайшего галла уперлась нет, вцепилась! огромная, покрытая бурой шерстью лапа с когтями, длинными и острыми, как кинжалы. Она разорвала кольчугу и плоть под ней, словно гнилую ткань, вырвав сердце смельчака. Второго воина настигла другая лапа страшный удар обрушился на его голову, не защищенную шлемом, раскроив череп, как спелый орех, прежде чем в его глазах мелькнула тень понимания. А могучие челюсти, обнаженными клыками, сомкнулись на шее третьего, перекусив хребет с хрустом ломаемой хворостины. Варвары отхлынули в ужасе, сбившись в кучу за щитами, ощетинившись дрожащими копьями. Но что значили их деревянные и железные щиты против мощи разъяренного зверя? Они крошились под ударами чудовищных лап, как скорлупа под кузнечным молотом, увлекая за собой в небытие и кости, и плоть, и железо доспехов. Берсерк-медведь, казалось, сам был олицетворением Рагнарёка, разметав воинов у самой кромки воды. Но галлов было слишком много. Другие, укрывшись за каменными парапетами разрушенной пристани и на откосе берега, осыпали его градом стрел, метали копья, швыряли камни все, что попадалось под руку. Одна стрела, другая впились в могучий бок. Зверь заревел от боли и ярости. Он попытался взобраться по крутому откосу, чтобы добраться до врагов, но сверху на него обрушилась лавина камней, сброшенных десятком рук. Громадный медведь, оглушенный, истекающий кровью, потерял сознание и скатился обратно, тяжело рухнув у самой темной полосы реки, рядом с бездыханным телом сестры.

Никто не осмелился спуститься вниз, чтобы добить чудовище или ограбить тела. Пережитый кошмар, все еще давящая ночная тьма и страшные предания о северных оборотнях-берсерках остудили пыл даже самых отчаянных головорезов. С чувством суеверного страха, поспешно захватив награбленное в замке, галлы покинули место побоища.

Первые, бледные лучи рассвета заиграли на темной глади реки, когда Бьярки очнулся. Боль пронзала каждую мышцу, каждую кость. Он поднял тяжелую голову. На холме, где еще вчера гордо высились башни замка Вельсунгов, теперь чернели лишь дымящиеся руины, зловещие очертания которых вырисовывались на светлеющем небе. Враги ушли, унеся с собой добычу, оставив лишь смерть и пепел.

Собрав последние силы, берсерк поднялся. Медвежья шкура, пробитая стрелами, была тяжела от запекшейся крови своей и вражеской. Он медленно, шаг за шагом, словно призрак, бродил по опустевшим залам и внутренним дворам проклятого места. Повсюду лежали мертвые верные воины Сигмунда, слуги, галлы. И среди них, у самого входа в главную башню, он нашел своего владыку и шурина. Сигмунд лежал на спине, устремив в небо застывшие, помутневшие глаза. Рядом с его окоченевшей рукой лежал обломок Грам клинок, сломанный, но не отступивший.
Ах, варвары слепые! хрипло пробормотал Бьярки, глядя на сломанный меч. Самое ценное сокровище замка вот оно. И вы его презрели

Он огляделся с лихорадочной надеждой. Корзины нигде не было. Ни на берегу, ни в прибрежных кустах. Сердце его, закованное в броню скорби, дрогнуло. Значит, дитя дитя могло уцелеть! Река унесла его, даруя шанс.

Северянин наклонился и поднял обломки меча. Даже сломанный, он был прекрасен и страшен. На темном металле блистали тонкие серебряные прожилки, а у самой гарды, некогда богато украшенной, виднелись древние руны, начертанные рукой неведомого мастера. Бьярки знал легенды. Знал он и силу этого клинка. Какой же рок или какая неведомая мощь смогла сокрушить оружие, выкованное, как гласили предания, самим Одноглазым Владыкой Воинов? Тайна, покрытая мраком, тяжелее ночи.

Он бережно спрятал обломки за пазуху, под кольчугу и окровавленную рубаху. Накинул на могучие плечи тяжелую медвежью шкуру, служившую ему и доспехом, и постелью. Не оглянулся на дымящиеся руины и тело Хьордис, которое река уже начала нежно омывать своими водами. Его путь лежал вниз по течению. Туда, где среди чужих земель и чужих людей, его племянник, сын Сигмунда и Хьордис, Сигурд, ждал спасения, не ведая ни своего имени, ни крови, что дала ему жизнь, ни клятвы, что зрела в сердце уцелевшего дяди. И Бьярки зашагал, тяжело ступая по берегу, унося с собой память прошлого и сталь будущей мести.