Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Предательство - это лишь вопрос времени. Арман де Ришелье
|
![морожкеное [Ковальков]](/img/k/kowalxkow_t_n/dvadtzat/icecream141.jpg)
Колька влюбился в одноклассницу Аллу еще в девятом. Или не влюбился вовсе, а просто прибился от безысходности. На рабочей окраине девчонки водились, как правило, не в его вкусе - убийственная простота, что хуже воровства; мешковатые фигуры и неизменно кривые, подобно ножкам сталинской мебели, уродливые пролетарские конечности.
Алла отличалась элегантностью и носила на голове аэродинамическую фантазию, похожую на сноп сахарной ваты. За это получила прозвище Метелка. Пройдет, бывало, мимо стайки подружек словно Коко Шанель районного пошиба, в джинсах из "Березки", в финских дорогущих сапогах платформе, ради которых маменька выбивалась из сил на работе и нарушала принципы советской торговли. Девушки от злости бледнеют - негоже комсомолке подражать нравам мещанской среды.
На любые упреки коллектива Алла небрежно бросала: 'Меня это не колышет'. Общественной работы не вела, увлекалась лишь мороженым. Не просто увлекалась, а уплетала его с фанатизмом, доходящим до дрожи в коленках и мелкой икоты посреди вакханалии обжорства. И летом, когда каблуки вязли в разогретом асфальте; и зимой, когда губы трескались, - флегматичная модница в приступе мелкобуржуазного разложения неизменно нашептывала вафельному стаканчику нечто вроде признания в любви.
Пломбир в картонном стаканчике шел лесом. Картон - для колхозниц и прыщавых ткачих из профтеха, благо у последних клинически неразвит вкус, а под глазом частенько сияет фингал, полученный от нерезвого слесаря где-нибудь на вечеринке. Впрочем, сам стаканчик Аллу не интересовал - размокшая недоеденная вафелька отправлялась в урну или... ее доедал Колька.
Наступила слякотная московская весна. Помойка у школы оттаяла и благодарно заблагоухала. Из ларька 'Ремонт обуви' на солнышко выглянула чья-то небритая синюшная физиономия, раскрыла рот и в порыве неформального энтузиазма промурлыкала 'Сулико'. По асфальту потекли стремительные ручьи с бензиновой радугой в излучинах, школьники в резиновых сапогах пускали кораблики из спичечных коробков.
Однажды вечером неразлучные влюбленные шагали под ручку. У палатки 'Мороженое' Алла облегченно вздохнула: пломбир на месте. Достала из кармана горсть мелочи, отсчитала нужную сумму. Спутник ее смотрел на витрину затуманенным взглядом. Как будто заметил там инопланетный артефакт...
Позже, когда город впал в спячку в сыром тумане, Колька проводил Аллу до подъезда. Они неловко поцеловались, словно исполняя роль в школьной самодеятельности. Приторно-сладкий вкус пломбира перешел с одних губ на другие.
Алла скрылась в подъезде, где престарелой змеей шипела вечно пробитая водопроводная труба. На пятом этаже зажегся свет.
Колька постоял. Потом обернулся и пошёл обратно. Ему вдруг отчаянно захотелось взглянуть на палатку ещё раз.
***
Первым делом, Колька выудил из кармана гаечный ключ на десять и осторожно, словно грабитель-рецидивист, приложил его к головке одного из болтов, торчавших из обшивки.
- Так я и думал, - прошептал он.
Болт оказался не по зубам отечественному ключу. Однажды за кухонным столом, во время ужина, отец, инженер метростроя, жаловался на такие болты - не наши, не родные, не метрические, а заморские, дюймовые.
Да и вообще, слишком уж много в этой палатке не совпадало с унылой, привычной с пеленок реальностью. Как должна выглядеть нормальная торговая точка? Взглянешь, и безнадега накроет до самой макушки. Облупленный пластик, проплешины дряблого оргалита, пленка серого жира, характерные запахи торговли, будто помочились в бочку с квашеной капустой, а потом стыдливо присыпали хлоркой.
Что же он видел перед собой? Ни одной царапины. Пластик глянцевый, болты - оцинкованные, будто только со станка. Навесной замок сверкает золотой эмалью, словно его сперли из спецхранилища. И пахнет... праздником, как в райкоме в день выдачи пайков. Не наша была платочка, импортная...
Подозрение закралось в душу, но в этот момент за спиной раздался зловещий голос:
- Эй, парень, ты чего на палатку уставился?
Из темноты нарисовался чмырь в зеленом плаще. Низкорослый, в шляпе 'пирожком'; лицо истощённое, морщинистое и почерневшее, как у алкаша особого типа - из тех, что сидят на постоянной дозе и тлеют изнутри. Под глазами коричневые круги, сами глазки - злые, крысиные.
Кольке стало нехорошо, вспомнились байки про маньяков, что шпана на районе передавала из уст в уста. Скольких внуков недосчитались бабушки, сколько расчлененки откопали у железной дороги - в газетах об этом не писали.
- Да я так... просто... - пробормотал он и сделал шаг назад.
- Знаем мы вас, хулиганьё! - злобно зашипел чмырь. - Шкоду замыслил?!
Колька без особых раздумий быстро зашагал прочь. Оглянувшись через минуту, увидел фигуру в зелёном плаще и бросился бежать.
Бегать он умел: первый взрослый на средних дистанциях. Насыщенная карьера уличного хулигана приучила его удирать от десятков сторожей, нарядов милиции и пьяных отморозков, сигая через заборы детских садов и скрываясь в городской застройке. Однако зеленый маньяк, похоже, бегал не хуже - за спиной слышался назойливый цокот каблуков с подковками.
Колька пронесся вдоль улицы, метнулся за угол, свернул в подъезд незнакомого дома, хлопнул тяжелой дверью, перепрыгивая через четыре ступеньки сразу взлетел на третий этаж, перегнулся через перила и задержал дыхание. Тишина.
Он встал на крышку мусоропровода, выглянул в грязное стекло. Внизу, у подъезда, в жёлтом фонарном свете преследователь спокойно закуривал. Вскоре появился второй гад - словно близнец, только плащ коричневый. Ковш мусоропровода скрипнул, Колька спрыгнул на пол и заскулил от страха.
Мысли пошли кувырком: выход на крышу наверняка заперт. Может, звонить в квартиры? Дом чужой, вряд ли отопрут. В подъезде темно. Все лампочки выбиты. Спасибо неизвестным вандалам. Лифт уже загудел... Обойдут с двух сторон, гниды.
Колька полусогнувшись побежал вверх по лестнице. Холодный пот сползал по лбу и щипал глаза. И вдруг - макушка уткнулась во что-то мягкое.
Он поднял взгляд - зеленая ткань плаща, крупные пуговицы. Голос подвел, вместо крика вырвался жалкий писк морской свинки. Колька развернулся и кинулся вниз, перелетая пролеты в диких прыжках, ловя руками скользкие перила.
Но не тут-то было. На втором этаже стоял напарник чмыря в коричневом плаще. Второй раз в жизни с Колькой случился обморок. Первый раз приколбасило в поликлинике, когда брали кровь из вены.
***
- Парень, эй! Очнись, давай! - вкрадчивый голос царапал по нервам.
Человек в зелёном плаще навис над Колькой и хлестал его по щекам кожаными перчатками. Колька словно вынырнул из-подо льда. Сел, огляделся, застыл. Матерные слова на стенах подъезда возвращали к реальности, грязный линолеум отдавал холодом, легко проникавшим сквозь джинсы.
- Ну что, наложил в штаны, боец? - усмехнулся чмырь, и в его крысиных глазках весело заиграли искорки.
- Что вам надо?.. Кто вы?.. - выдавил Колька и схватился за собственную непослушную, дрожавшую челюсть.
Перед его лицом появилась красная книжечка в дерматине с золотым тиснением 'Удостоверение'. Разглядеть фамилию не удалось, только мелькнула синяя печать. Похоже, не милиция, а органы. Черт, заметут! Лучше бы маньяк...
- Не бойся. Не съем я тебя, - сказал чмырь почти ласково.
- А где ваш напарник?.. - прошептал Колька, всё ещё не веря, что выбрался из безумия недавней погони.
- Какой ещё напарник? Привиделось тебе, один работаю, - ухмыльнулся незнакомец. Морщинки на его черном лице зашевелились. - Ты лучше скажи, что у палатки такого интересного углядел?
- А вам-то что?
- Зовут тебя как, боец?
- Коля...
- А меня зови дядей Фёдором. Поверь, Коль, если бы дело было пустяковое, я не носился бы за тобой по всему району, как кенгуру. Так что выкладывай начистоту.
- Там... болты... дюймовые.
- Ага. Уже прикольно. Откуда знаешь?
- У меня ключи гаечные с собой... на десять и двенадцать. Не подошли.
- Молодец. Бдительный. - Дядя Фёдор кивнул с уважением. - А ещё?
- Она новая слишком... И запах понтовый.
- Ага. А продавщицу разглядел?
- Нет... Она ушла уже.
- Видел, как она ящики таскает? Даже для наших бойких бабищ из продмага больно прыткая, подтянутая. Движения выверенные, чувствуется школа...
- И что это значит?..
- Ты действительно хочешь знать, Коля?
- Да!
Дядя Фёдор внимательно посмотрел на юношу.
- Ладно. Подгребай в понедельник к штабу народной дружины. Знаешь, где он?
- Возле книжного?
- Вечерком к семи подходи. Только - никому ни слова. Особенно Алле.
Колька вздрогнул.
- Вы и про Аллу знаете?
- Мы всех на карандаш берем, кто у палатки ошивается чаще других, - спокойно сказал дядя Фёдор. - Учти, Коля, всё кругом не то, чем кажется.
***
В понедельник, ровно в семь вечера, Колька сидел на скрипучем табурете в штабе народной дружины. Зал агитпункта, где обычно чихвостили алкоголиков и читали лекции о международном положении выглядел обыденно: выцветшая краска на стенах традиционного цвета 'детской неожиданности', плакаты с призывами вроде 'Трезвость - норма жизни', пересохший линолеум, изъеденный паутиной трещин. Собралось человек двадцать мальчишек, в основном из других школ. Попадались знакомые лица - все больше спортивные ребята, крепыши с разрядами по борьбе или тяжелой атлетике.
С небольшим опозданием подошел дядя Фёдор. Выглядел он также: зеленый плащ, совиные круги под глазами, выразительное морщинистое лицо.
- Ну что ж, - произнес дядя Фёдор, удовлетворенно осматривая притихший зал, - начнём нашу беседу.
Он сделал паузу, достал пачку 'Казбека', закурил.
- Вы, конечно, догадываетесь, зачем мы здесь. Но считаю необходимым разъяснить ситуацию... издалека. Что вы, молодое поколение, знаете о курсе советского рубля к валютам капиталистических стран?
Парни сидели с вытянутыми туповатыми лицами. Видимо, никто понятия не имел о тонкостях валютных операций.
- Молчите? - дядя Фёдор сел на шаткий стул, откинулся на спинку и произнёс: - А я вам скажу. Распускаются слухи, мол, наш рубль не конвертируем. Чушь собачья. Конвертируем - да ещё как! Курс фиксированный, в настоящий момент он составляет шестьдесят три копейки за доллар. Устанавливает его никакой не рынок, а специальная комиссия Госбанка. Это, ребята, и есть настоящая экономическая свобода - когда твердый курс подкреплен мощью социалистической идеологии и не подчиняется капризам брокеров из Манхэттена.
Голос звучал нарочито тихо, так что аудитории приходилось вслушиваться, в каждом слове чувствовалась сила.
- Только купить наш рубль, ребята, на Западе почти невозможно. Не продаём мы его евроатлантическому блоку. А тамошние капиталисты душу бы заложили, чтобы приобрести партию хрустящих купюр с портретом Ленина.
- А зачем? - вдруг подал голос белобрысый коренастый паренёк из первого ряда.
- Вот! - воскликнул дядя Фёдор, будто ждал подобного вопроса. - Сами разве не понимаете? Достаточно одной экономической диверсии, чтобы подорвать веру в советскую валюту. Пока рубль котируется высоко, особенно в развивающихся странах, а доллар, извиняюсь, вечно в заднице. Кроме того, наши точные станки и бытовая электроника по многим параметрам обгоняют западную продукцию, за доллар это все фиг достанешь. К примеру, недавно мы поставили в Японию партию телевизоров 'Рекорд'. Говорят, их там разбирают, из корпусов шкафчики делают - драгоценный материал, красное дерево. А из электронных плат золото добывают. Находчивый народ - азиаты, им палец в рот не клади...
- А причем тут мороженое? - недовольно загудели угрюмые бритоголовые качки с последних рядов.
- Дойдем и до мороженого... Так вот, ребята, вы, наверное, по кинофильмам хорошо знаете, как много всяких шпионов наводнило Москву в последнее время. 'ТАСС уполномочен заявить', надеюсь, все смотрели?
- Все! - прокатился дружный ответ по рядам.
- А чем эти шпионы занимаются, по-вашему?
- Жвачки на улицах разбрасывают отравленные! - крикнул подвижный паренек в красной куртке.
- Правильно! А еще чем? Знаете?
- Мелочь по карманам у школьников тырят! - пошутил кто-то, и все рассмеялись.
- Пластинки распространяют с рок-музыкой, - казал крепыш с честным лицом. - У магазина 'Мелодия' вечно спекулянты ошиваются, сам видел, как Оззи Осборна на виниле толкают по двести рублей. Пришел на днях пластинку Кобзона купить, гляжу, стоят, сволочи...
- Молодцы! Вижу, бдительность вам не чужда, - обрадовался дядя Федор. - Но теперь о главном... Учтите, это строжайший секрет. Государственная тайна. Если кто проболтается, я гарантирую, что остаток жизни проведет в лагерях строго режима. Понятно?
- Понятно! - разлилось по рядам.
- Так вот, в последнее время западным либеральным прохвостам удалось создать в Москве целую сеть подставных ларьков 'Мороженое'.
- Зачем? - прокатился по залу возмущенный шепот.
- Негодяи преследуют две цели. Во-первых, заполучить в свои мохнатые лапы наши кровные советские рубли, чтобы спекулятивными сделками на черном рынке обрушить курс. Во-вторых, растлить нашего неизбалованного потребителя, продавая ему под видом советского пломбира свой, американский. А там ведь сплошная химия, ничего натурального! Хуже того, ребята, достоверно известно, что следующий шаг - открытие кафе западного типа, где будут по завышенным ценам продавать жареные бургеры...
Зал гудел. Физиономии мальчишек приняли серьёзные выражения. На задворках сознания уже поднимался заученный образ подлого американского шпиона, что норовит обмануть несведущих советских граждан.
- Итак, товарищи, - произнёс дядя Фёдор, торжественно доставая из нагрудного кармана записную книжку. - Сейчас я запишу фамилии. Надеюсь, никто не откажется подежурить ради престижа страны? Назовем нашу операцию 'Штопор'.
***
Сутками напролет новоиспеченные дружинники с красными повязками на рукавах торчали у палатки - той самой, где недавно влюбленная пара покупала пломбир. В напарники Кольке назначили кипучего энтузиаста Сережу - белобрысого парня, что сидел в первом ряду.
Сложность миссии заключалась в пресловутой государственной тайне. Как отгонять назойливых покупателей, не раскрывая сути операции? Особенно тяжко приходилось с детьми - их глаза, полные надежды полакомиться, не давали душе покоя. Но еще сложнее было с Аллой. В первый же день дежурства разразилась довольно позорная сцена. Не поняла красавица ни намёков, ни выразительных жестов Сережи. Краснея пришлось оттаскивать девушку от палатки под белы ручки.
Со взрослым контингентом работать было проще. Стоило сделать каменное лицо, напустить важности и заученно бросить 'Не положено, товарищи!' - народ отступал понурившись, демонстрируя, что в генах жива память не только о коллективизации, но и о крепостном праве и батогах. Находились добровольные помощники. Телемеханик Родионов из соседнего дома со злорадством донес на несознательных соседей, что бесконтрольно брали детям вафельные брикеты.
Группы дежурили по всему району, словно патриотическая сеть. У станции метро поймали подозрительного студента и хорошенько намяли ему бока - за то, что купил эскимо, а заодно за длинные волосы и неславянский нос. Дядя Фёдор обходил посты дважды в день с озабоченным видом, шепотом сообщал, что обстановка на районе чертовски тревожная. Потому решили дежурить по ночам тоже.
На третьим сутки, уже в разгаре ночи, Серёжа, вымотанный бессонными дежурствами, отпросился домой - поспать хоть часик и перекусить. Колька остался один. И, конечно, именно тогда всё и случилось.
Из весеннего хмельного тумана возникла женщина. Бросалось в глаза несоответствие ее облика убогой уличной обстановке. Наверное, гостья из центра, а то и откуда подальше, из прекрасного будущего, какое в кино показывают. Может, иностранка... развязная походка, пальто заграничное, кожаное, с воротником из песца, ценою в "жигули", не меньше. Колготки в сеточку, сапоги на шпильках. Длинные вьющиеся волосы, яркая косметика, массивные янтарные серьги в ушах.
- Какой красивый мальчик кукует среди ночи... - произнесла она несколько растянуто. - А я уж думала, придется на звезды одной смотреть.
Бедного Кольку буквально парализовало. Страх, вожделение и некое смутное чувство обречённости смешались в ядовитый коктейль.
- Штопора нет случайно? - спросила незнакомка и, не дожидаясь ответа, вытащила из кармана плоскую бутылку коньяку.
Колька подал ей складной нож, что всегда носил с собой. Впрочем, штопор не понадобился, пробка выкручивалась. Коньяк пили из горлышка по очереди: он глотал напиток как лекарство от страха и смущения; она - казалось, что просто от привычки к разгульной ночной жизни. Закусили шоколадкой, закурили импортные легкие сигареты. Взгляд незнакомки скользил по собеседнику. Дружинника беззастенчиво изучали, словно экспонат музея палеонтологии.
- Что это у тебя, крестик? - Нервными пальцами, будто ветерок пробежал, она прошлась по его груди.
- Да.
Комсомолец с крестиком - по меркам школы почти преступление. Что сказал бы дядя Федор, предположить страшно. Колька от стыда прикусил губу. Что поделаешь - мутная, запретная тяга к религии давно мучала его, заставляла тайно посещать заброшенную местную церквушку у железной дороги.
- У меня тоже есть... Хочешь посмотреть?
Она быстро расстегнула пуговицы синей шелковой блузки. На жемчужной цепочке висел изящный золотой крест с пятью сверкающими алмазиками по краям и в центре.
- Ты куда пялишься? Я ему реликвию, а он...
Неожиданно она прильнула к нему, впилась в губы с жадностью валькирии. Рука ее потянулась к джинсам и нащупала молнию...
Сознание будто втянуло воронкой безумия, время закрутилось вихрем. Они шмыгнули за ограду в магазинный двор. Запах духов незнакомки смешался с гнилым душком от продуктовых ящиков, с козырька над задней дверью продмага печальной струйкой стекала вода. Теплый сырой воздух смягчал звуки, здесь, в закутке у магазина, валялись капустные листья и было совсем темно.
Когда они вернулись назад к палатке, начало светать.
- Что-то мне мороженого захотелось, - сказала она и залилась ненатуральным смехом.
- Я так и знал! - Нервная дрожь пробежала по телу Кольки, тупая боль запульсировала в затылке.
- Что ты знал, смешной? Что я сладкоежка?
- Не надо, - сказал он глухо. - Да и палатка закрыта.
- Почему не надо?
- Просто... нельзя.
Она рассмеялась - жестоко и холодно.
- А если я хочу? У меня подруга здесь работает. Вот, ключ дала.
Она подошла и нежно поцеловала Кольку в губы. А потом уверенно вставила ключ в навесной замок, открыла дверь, вытащила пломбир из коробки и кинула двадцать копеек на блюдечко. Звон монеты тяжело отозвался в голове.
Во дворе магазина вдруг дрогнули шаткие ряды деревянных ящиков: верхний плюхнулся прямо в мутную лужу. В тот же миг из тени выскользнула фигура в коричневом плаще - стремительно и бесшумно. Соглядатай прошмыгнул между мусорных контейнеров, скрылся за кирпичной стеной на противоположной стороне двора. Это был загадочный напарник дяди Фёдора. Несомненно, он зафиксировал предательство Кольки.
***
На четвёртый день Колька с Серёжей продолжали дежурить у палатки - злые, невыспавшиеся, с воспаленными от бессонницы глазами. Было в них что-то трагикомическое - две печальные фигуры в весенней слякоти. Народ исчез - видимо, слухи о нехорошей палатке разошлись.
Колька молчал как в детстве перед отцом, когда чуть не устроил пожар на кухне, выплавляя свинцовую биту для игры в пробки. Только чувство вины теперь проникало глубже, липкой слизью обволакивало внутренности. Он искал силы признаться товарищу в дурном поступке. Ладно бы еще упустить это злосчастное мороженое, но изменить Алле - это подло. Ведь она, хотя и фригидная, но честная девушка, которая ничего плохого для страны пока не совершила.
Наряду с угрызениями совести мучало безумное желание бросить все и побежать к телефонной будке, чтобы позвонить ночной знакомой. Номер телефона, вульгарно начертанный помадой на пачке сигарет, он уже выучил наизусть. В голове крутилась песня группы Пинк Флойд - образец чуждой культуры, с пластинки, приобретенной у магазина 'Мелодия' за две сотни, добытых мелкой спекуляцией. Очередное преступление.
Он ненавидел себя, но пытался утешиться. Что такое двадцать копеек в масштабе страны? Пустяк, пусть подавятся шпионы. Но даже двадцати копеек достаточно, чтобы пересечь моральную черту. Потому что Родина - не бухгалтерия, и не склад обмундирования. Родина - это суровые лица компетентных товарищей, вершивших в тридцатые скорый суд над изменниками - без адвокатов, амнистий и поблажек. Потому и незыблем нынче курс рубля.
Вспомнились слова из брошюры по воспитанию молодежи: 'Измена начинается с пустяка. Пришел на утренник в неопрятном виде, оставил дома запрещённую книжку, выучил нецензурное слово, допустил критические мысли о руководстве. Нравственное разложение происходит исподволь, яд враждебной культуры незаметно впитается в душу, как чернила в школьную промокашку, и пятно уже не выведешь'.
Жажда иной сладкой жизни, вещизм. Сегодня пепси-кола, завтра крепленое винцо с красивой этикеткой, послезавтра курение "Мальборо", а кончится все просмотрами видеофильмов с голыми женщинами. А то и хуже - стишками Мандельштама. Кто же после этого найдет в себе силы совершить подвиг?
Встал на путь мещанского либерализма - закрыл себе двери в светлое будущее, где ты, может быть, удостоишься чести спасти химический завод от катастрофы, закрыв грудью щель в цистерне, откуда хлещут вредные химикаты. Возможно, более высокой чести - с пулей в голове пасть на чужой земле в составе ограниченного контингента...