Ключ я выиграл у старика консьержа, любителя пятикарточного покера. Мы играли на сигареты, коньяк и желание, с желанием мне повезло. Услыхав, что я хочу ключ от чердака, консьерж насупился: "Только не в мое дежурство!" - как будто лезть на крышу можно только затем, чтобы с нее спрыгнуть. Конечно, я ответил: "Никаких проблем!" - я и не собирался их доставлять. Все, что могло во мне умереть, умерло месяц назад вместе с моей прошлой жизнью.
Пожелав консьержу спокойной ночи, я поднялся к себе на третий этаж, подошел к окну. Вид на парковку отличается от вида на городскую свалку разве что своей упорядоченностью. Пестрота и бетон. А вот если подняться на плоскую, опоясанную бортиком крышу, будут видны огни и мачты Старого порта. Надо подождать, пока стемнеет. Я пошарил в кармане... чертыхнулся, вспомнив, что последняя пачка сигарет осталась у консьержа. Уселся в старое продавленное кресло и занялся тем, чего пообещал себе не делать никогда - принялся вспоминать.
***
Ренн, конец августа. Я придирчиво оглядываю себя в зеркало. Тощий загорелый парень с выгоревшими на солнце спутанными волосами - несолидно для аспиранта Реннского университета Александера Ализье, зато вполне подходит для Алекса, любителя бретонской поэзии. Я изучаю стихи, я преподаю стихи, и наконец, я пишу стихи. Баллады о древних королях, простых и радостных, как современные бретонцы, и бретонцах, храбрых, как древние короли. Я читаю их одному-единственному человеку - Камилле, ассистентке профессора Эмона. Светловолосой девушке, глаза которой меняют цвет в зависимости от погоды и, кажется, от настроения. Дочитав, спрашиваю: "Ну как?" Она улыбается и я мгновенно пьянею от ее улыбки. "В твоих стихах есть ритм - шум ветра, плеск волн... Разве нужно что-то еще?"
Лесная полянка за деревней Пемпон: замшелые буки, запах прелой листвы. Я пригласил Камиллу на пикник, она согласилась легко, как соглашалась пообедать в университетском буфете или послушать балладу о сэре Персивале. Мы сидим на поваленном дереве и слушаем трели дрозда. Я думал, дрозды поют весной, а вот поди ж ты... У Камиллы глаза цвета подсвеченной солнцем лесной чащи. Дрозд умолкает, я тянусь губами к ее губам. Она мягко отстраняется: "Алекс, не сейчас". Не сейчас - это ведь значит потом?
Сентябрь, дождливый и внезапно холодный. Я выхожу из кабинета ректора: мне повысили жалованье и продлили контракт на пять лет, я готов танцевать от счастья. А что, если поговорить с Камиллой прямо сейчас? Я нахожу Камиллу на кафедре, но разговор не выходит, слишком людно, коллеги готовятся к юбилею профессора Эмона. Камилла с сияющими глазами цвета спелой смородины раздает поздравительные тексты. Праздничный вечер кажется невыносимо долгим. Наконец вереница присутствующих потянулась к профессору с подарками. Камилла подходит последней, я жду ее у дверей. Заглянув в лицо профессору, нечесаному и седому, как лев-альбинос, она вдруг произносит тихим и ясным голосом: "Я люблю тебя, Этьен".
Не помню, что было дальше. Кажется, я не вписался в дверь и, выходя, ударился плечом о дверной косяк. Забыв, что приехал на стареньком рено, пошел домой пешком. Потом стоял в сквере под накрапывающим дождем и старательно, словно выполняя важную работу, вырывал страницу за страницей из тетради с балладами и опускал в мусорную корзину. В свете фонарей взгляд выхватывал то одну строфу, то другую. И это я считал стихами? Какой позор...
Потом было утро, тяжелое, будто с похмелья. Самым трудным было встать и заставить себя что-то делать. Хотелось лежать бревном, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Конечно, я опоздал на работу. Не заходя на кафедру, пошел в отдел ресурсов* писать заявление об увольнении. Если кадровичка скажет, что это спонтанное решение, отвечу, что думал всю ночь, до боли в висках. Что больше не хочу читать чужие строки, что настоящая работа - созидание, а не повторение.
Кадровичка яростно протерла очки и сказала, обращаясь не ко мне, а к пластиковой столешнице: "Да что тут происходит?! Сначала месье Эмон передал заявление через случайных прохожих, вслед за ним уволилась его ассистентка, такая хорошая девочка... Теперь вы. Не будь ректор так демократичен, я бы заставила вас всех отработать по месяцу, не меньше!" - Она говорила и говорила, а я понимал одно: Камилла уволилась, мы не сможем даже проститься. Я не знаю, где она живет: каждый раз, когда я предлагал подвезти ее домой, у Камиллы находилась куча отговорок. А телефона у нее и вовсе нет.
Кое-как уладив дела с заявлением, я вышел во двор. День был по-вчерашнему хмурым, над серой университетской крышей нависли тучи, колючий ветер швырял пыль в лицо. Кажется, именно тогда я понял, что прощаюсь не только с университетом, а со всем, что знал доныне. С уютным коломбажем** Ренна, заросшими терновником оврагами Пемпонского леса и отражением облаков в лесном озере. Прощай, Пемпон, притворяющийся старой Бретанью, называющий пивные именами рыцарей и посвящающий кривые деревенские улочки феям! Твое волшебство - реклама, твоя красота - лакированный проспект для туристов. Прощай, Ренн, город фабрикантов и ученых, ты не заметишь моего отсутствия. Поэт-любитель - невелика потеря, знаток литературы - еще меньшая. Может, где-нибудь в другом городе улицы снова станут для меня шумными и яркими, жизнь - осмысленной. Может, суета дороги растрясет тяжесть на сердце.
Три дня ушло на сборы, объяснения с квартирной хозяйкой, банк, автосервис... И все время шел дождь. К полудню третьего дня небо слегка прояснилось; прояснилось и у меня в голове. По крайней мере, я понял, что так и не выбрал, куда ехать. Расстелив на полу карту автомобильных дорог, я подбросил монету, целясь подальше от Ренна. Монета, упав на ребро, покатилась к краю карты, метя куда-то в Средиземное море. На самом краю остановилась и, покачнувшись, с глухим стуком упала, накрыв название города. Поддев монету ногтем, я прочитал вслух: "Марсель..."
Портовый город Прованса, чтобы туда добраться, надо всю Францию проехать по диагонали. Девять часов пути - это вам не игрушки! Но я уже знал, что проеду, сколько потребуется. На южный берег, на край света. По крайней мере, в Марселе есть море.
Остаток дня я созванивался с владельцами квартир - жизнь в Марселе оказалась дороже, чем в Ренне, с большим трудом я отыскал квартиру, аренда которой не съела бы все мои сбережения за раз.
С наступлением ночи отправился в путь: если повезет, доеду без пробок. Час, другой, третий... Огни городов и деревень, фары встречных машин... Дорога усиливала докучливое, как грипп, чувство потерянности, и одновременно придавала ему медитативную отрешенность. Во втором часу ночи мне захотелось спать. Да так, что спал бы сидя, стоя - только бы на минутку прикрыть глаза. Хоть на несколько секунд... Я потряс головой, отгоняя наваждение. Так дело не пойдет, надо съехать на обочину подремать. Я нажал на тормоза. Справа редкий лиственный лес, слева луга. Надо выйти размять ноги. Ночь была ветреной и холодной. Я поежился: стоило одеться потеплее. И все-таки возвращаться в автомобильную духоту не хотелось. После реннских дождей большая оранжевая луна и сияющие вполнеба Лира и Орел казались торжественной иллюминацией. А где Стрела из лука Аполлона? Я сел на траву, прислонился спиной к дереву и запрокинул голову. Вот она: три звезды - хвост, звезда - острие. Резкий порыв ветра что-то швырнул мне в лицо. Что-то маленькое и белое, на секунду показавшееся мне искрой, оторвавшейся от звезд. Я мазнул ладонью по щеке - в руке был маленький белый цветок. Поднес к глазам: лесная гортензия. Пятилепестковая, хотя обычно в цветах гортензии бывает по четыре лепестка.
Почему я сразу подумал о ней? Пять лепестков гортензии, пять букв в слове "adieu" - прощай. Я сердито махнул рукой: так оно и начинается. Сначала повсюду видишь знаки, потом разговариваешь с цветами и слышишь голоса. Или один голос, ее голос. Может, безумие - не такая уж высокая плата за это?
Спать перехотелось. Я сунул цветок в карман, тяжело поднялся и, путаясь ногами в густой траве, побрел к машине.
Под утро я въехал в пригород Марселя: одинаковые белые домики с красными крышами, за верхушками крыш - аквамариново-синее море. Мне захотелось к морю. Попетляв пыльными улочками, я выехал к пустому каменистому побережью. Пенные волны разбивались о валуны, вдалеке, почти сливаясь с горизонтом, гладкой белой сигарой торчал маяк. И ни души. Я выбрался из машины, устроился среди камней и стал глядеть на воду. Где-то в вышине кричали чайки, море бормотало: шшш... шшш... Я сам не заметил, как заснул крепким сном без сновидений.
Когда я проснулся, солнце стояло высоко в зените. Было жарко. Тело онемело от неудобной позы, горела обожженная солнцем шея. Неласково ты встречаешь гостей, Прованс! Перегнувшись через камни, я кое-как дотянулся до воды, набрал в горсть, умылся. Позавтракать бы где-нибудь... или пообедать. Который час? Я нашарил в кармане телефон. Четверть второго. Неплохо так поспал... Не то чтобы я спешил, но хорошо бы приехать в Марсель до темна. Где я оставил машину? А, вот она, на самом солнцепеке.
Старичок-рено открывался механическим ключом, я наклонился к дверце и замер: на замке виднелись свежие царапины. Дернул ручку - дверца с легкостью открылась. Так и есть, здесь побывали незваные гости. Бардачок пуст - прощай бумажник со всей наличностью! С заднего сиденья исчезла сумка с ноутбуком. Маркер для пейнтбола, и тот забрали. Надо думать, приняли за пистолет.
Я одеревенело смотрел на разграбленную машину, не понимая, что делать дальше. Искать... кого? Грабителей и след простыл. Ближайшее отделение полиции? Меня замутило от одной мысли. Нет, сначала надо оценить размер ущерба. Телефон... вот он, в кармане. Уже легче. NFC*** подключен, стало быть, я смогу расплатиться всюду, где есть терминал. Паспорт и водительское удостоверение... я принялся лихорадочно шарить в карманах. Вот же они, в пиджаке! Я выдохнул: жить можно, хоть и небогатая получится жизнь. Не зная, что меня ждет в Провансе, я обналичил половину сбережений - оставшегося хватит, чтобы заплатить за квартиру и худо-бедно протянуть два месяца. Но придется искать работу, любую. И чем скорее, тем лучше.
Принятое решение успокоило меня. Оставив негостеприимный берег, я выехал на трассу. На ближайшей автозаправке купил сэндвич и бутылку газировки. Что может быть вкуснее дорожной еды? Пусть грабители вместе с деньгами увезут мою тоску, а я поеду налегке в новые места навстречу новой жизни. И больше никаких мыслей о прошлом - оно осталось за лесами, за холмами, за крутыми виражами дороги. Осталось там, куда нет возврата.
Марсель встретил меня красными черепичными крышами и каменными громадами домов. Город со всех сторон взбирался на холм, но на самой вершине вдруг отступал, оробев перед величием белокаменной базилики Нотр-Дам-де-ля-Гард. Приподнимаясь над лесистым ковром, базилика лениво касалась шпилями облаков.
Я въехал в город и удивился: улицы были шумными и грязными. Как отличалась суета и многообразие портового города от праздничной упорядоченности Ренна... Казалось, здесь собрались все народы мира, как в новом Вавилоне. И все куда-то спешат - по пути к Старому порту я трижды попадал в пробку. Последние сотни метров я шел пешком, обходя опустевшие к вечеру, но все еще остро пахнущие рыбой торговые ряды и группы прогуливающихся горожан. Вышел к порту - и замер от восторга. Закатное солнце раскрасило сбегающий с трех сторон к бухте Ласидон город золотым и розовым. Старинные здания мешались с современной архитектурой, но закатный свет примирял и уравнивал в правах все стили. Гладкая, как стекло вода тоже отливала розовым. Мне захотелось увидеть весь порт разом, сверху, с высоты птичьего полета.
Я мало понимаю в морском деле и едва ли отличил бы Старый порт от нового, разве что по отсутствию больших кораблей. В самом деле, здесь были только небольшие экскурсионные теплоходы и ладные, с высокими мачтами, яхты. Яхт было столько, что, казалось, по ним можно пройти весь порт, как по мостовой - знай только переступай с одной палубы на другую.
Я разглядывал яхты и ждал квартирную хозяйку, мадам Обри, пожелавшую встретиться со мной лично. Ждать пришлось недолго. Мадам Обри оказалась элегантной сухонькой старушкой с живым взглядом. Она так долго и придирчиво разглядывала меня, что у меня похолодело внутри: сейчас откажет. И я останусь в незнакомом городе без крыши над головой. А она сказала: "Тут поблизости есть уютное недорогое кафе, идемте, я вам покажу".
Кафе изнутри было обшито деревом, как корабельный трюм. В довершение картины по стенам живописно свисал толстый корабельный канат. Странное у мадам Обри представление об уюте! Я спросил: "Ваша жизнь как-то связана с морем?" Она рассмеялась: "Как и у всех в этом городе! Покойный супруг работал бухгалтером в туристической фирме, дочь - специалист по логистике в судоходной компании, а я... просто люблю море. Закажите буйабес, он здесь почти идеален".
Деликатно отказавшись от рыбного супа с чесноком, которым, собственно, и являлся буйабес, я взял тушеную говядину и салат. Мягкие кресла, горячая еда и бокал вина - мечта бродяги! Я расслабился и разговорился. ...Да, чертовски устал, ехал всю ночь. Нет, не из Ардешских Ализье - а впрочем, сам не знаю. Отца я никогда не видел, а мать не любила о нем вспоминать. ...Нет, не на отдых. Может, останусь здесь навсегда - как пойдет. Кстати, вы не знаете, где тут можно найти работу, любую?
Если моя собеседница и удивилась, то не подала виду. Снова окинув меня взглядом, она спросила: "А что вы умеете делать, молодой человек?"
Что я умею? Сравнивать тексты древних рукописей, анализировать и писать поэмы, читать лекции и кропать научные статьи. Я умею... я криво усмехнулся: "Ничего".
Мадам Обри задумалась. "Вы молодой и сильный", - она сделала паузу, дожидаясь подтверждения. Я кивнул. - "Не страдаете ли вы боязнью высоты?"
Я не страдал. В детстве я облазал все окрестные крыши, а в скаутских походах забирался на самые высокие деревья - посмотреть дорогу и просто так, для удовольствия.
"Отлично. Тогда почему бы вам попробовать себя в реставрации зданий?"
Я наморщил лоб: "В реставрации?.. Это что-то про фрески? Но разве там не нужно специальное образование?"
Она покачала головой: "Не обязательно. Реставраторы также чистят фасады старых зданий. Я слышала, есть госзаказ на целые кварталы, реставрационным фирмам сейчас нужны рабочие руки".
Вот так на следующий день, едва распаковав чемоданы, едва оглядевшись в полупустой квартире, я пошел устраиваться на работу. Приняли меня и впрямь без проволочек. Три дня стажировки: "Не водяной автомат, а аппарат для гидроструйной очистки! Не вздумай совать руку под струю - там знаешь, какое давление? ...Не мусорное ведро на ножках, а пескоструйное устройство! Да, оттуда песок... и струи. Да, тоже под давлением. Нет, маска, закрывающая лицо, обязательна. Я тебе сниму!" - и вот я уже сижу на веревочных качелях на высоте пятнадцать метров над землей, передо мной стена, в руках у меня водяной автомат, а в ушах шум струи.
В первые дни, заканчивая работу, я валился с ног. Добредал до жилья, проглатывал пару бутербродов и падал на постель, чтобы подняться только утром. Потом научился экономить силы, понял скорее телом, чем головой, что в работе есть ритм, а значит, смысл. Спина перестала ныть, руки дрожать, я уже не сжимал автомат, как скряга кошелек, и почти не думал о пустоте под ногами. И у меня вдруг появилось много свободного времени.
Обычно мы заканчивали в четыре. Я переодевался в футболку и джинсы (во второй половине сентября в Прованс вернулась жара, и в адрес плотных рабочих комбинезонов летело немало проклятий) и выходил в шум и суету городских улиц. Работали мы на площади де Голля, отсюда до Старого порта рукой подать, но возвращаться в оклеенную серыми обоями квартиру-коробку не хотелось. Я шел куда глаза глядят. Улицы, проулки, подворотни... Я быстро к ним привык и больше не замечал ни грязи, ни шума. Устав, я садился на скамейку и смотрел, как солнце опускается за крыши домов - или тонет за частоколом мачт, если ноги приводили меня в порт. А потом пытался разглядеть первую звезду. Почему в больших городах не видно звезд?
Случалось, ночь заставала меня под открытым небом, и я чуть ли не силой заставлял себя вернуться домой, чтобы хоть немного поспать перед работой.
Иногда мне звонили реннские приятели или бывшие коллеги. Я смотрел на захлебывающийся надсадной трелью телефон, на имена из прошлой жизни... просто смотрел. Даже не пытался сделать звук потише. Когда же телефон умолкал, медленно, почти механически добавлял очередное имя в черный список.
И все-таки в моей неприкаянной жизни я изо всех сил цеплялся за новоприобретенные социальные связи. Утреннее приветствие консьержа, грубые шутки товарищей по работе, прозвавших меня за характерный выговор Бретонцем, знакомые лица - который день одни и те же - демонстрантов у офиса профсоюзов. Я не знал, чего они хотели, но на третий день стал узнавать самых голосистых. Девушка с медными волосами кричала, временами переходя на ультразвук: "Двойная стигматизацияаа! Пенсионная реформааа!", солидный мужчина неразборчиво гудел: "Уууу, права! Бу-бу-бууу, работа!", коротко стриженая женщина в очках, видимо, организатор, повторяла на распев: "После-завтра! У-фонтана! В девять-тридцать!"
Но главным моим социальным достижением был покер по четвергам с консьержем. Когда я только заселялся, мы разговорились. Я упомянул о вечернем покере с приятелями и по тому, как загорелись глаза консьержа, понял, что нашел партнера. Игра начиналась в шесть. Мы сидели в каморке консьержа и, не отвлекаясь на разговоры, делали ставки и торговались - так азартно, будто от этого зависела наша жизнь.
Обычно игра длилась часа два. В восемь звонила дочь консьержа, а значит, мне пора было убираться восвояси. Что ж, в этот раз я хотя бы ушел с трофеем. Сбудется моя мечта - посмотреть сверху на Старый порт!
Небо за окном стало синим в черноту, когда, накинув куртку, я вышел на лестницу. Шесть этажей, двенадцать лестничных пролетов пешком. Перестраховался: не хотел вызывать лифт. На девятом этаже еще одна лестница, с железными перилами, над ней чердачный люк. Поворачивая ключ в замочной скважине, я думал: если кто-нибудь спросит, кто я такой, назовусь рабочим. Мало ли что рабочие делают в сумерках на городских крышах?
На чердаке было душно и тихо. Трубы вдоль, трубы поперек, низкие потолки с тусклыми лампочками. Где же тут выход наружу? Ну конечно, опять надо подниматься по лестнице...
На крышу я выбрался из застекленной будки, в лицо дохнуло ветром и морем. На долю секунды что-то промелькнуло передо мной - большое и белое, словно ветер играл листом фольги. Я огляделся: нет, показалось. Пустая плоская крыша покрыта присыпанной гравием дерюгой, вокруг сияет огнями ночь, и Старый порт - вот он, рукой подать! Я подошел к бортику крыши и остановился, залюбовавшись. Город двоился, отражаясь в темных водах, как в зеркале, отраженные огни удлинялись, вытягиваясь, словно пытаясь сравняться с рядами перевернутых мачт. А дальше, в самом сердце бухты Ласидон, горели белым огнем опрокинутые шпили Нотр-Дам-де-ля-Гард.
По не изжитой привычке тащить каждое мгновение в вечность я потянулся за телефоном. Один снимок, другой... Я лег животом на бортик и вытянул руку, пытаясь поймать более удачный ракурс.
- Не пойму, что с тобой не так... - прозвучавший за спиной голос был одновременно металлическим и мелодичным, как звук клавесина.
Я охнул, разжал пальцы и телефон камнем полетел вниз. Звука падения я не слышал. Я обернулся. Позади меня стоял человек с огромными распахнутыми крыльями за спиной. Как у гигантской белой цапли. Человек стоял, наклонившись вперед - видно, так было проще держать равновесие.
Я оцепенело глядел на него. Первой мыслью было: ну вот, нарушил уединение кого-то, кто точно этому не рад! Я пробормотал:
- Вы... я не хотел помешать. - ...Главное не делать резких движений. Крылья крыльями, а может, у него еще и когти есть. - Я уйду сейчас.
Человек сердито отвернулся. Теперь он стоял вполоборота ко мне, в свете ночных огней я видел каждое перо на его крыле.
- Я думал, люди воспринимают встречу с ангелом как что-то важное. - Теперь он говорил тише, в клавесинном голосе явственно слышалось разочарование. - Уходи, если хочешь.
Вместо того, чтобы уйти, я стоял столбом, не сводя глаз с крылатого силуэта. Ангел - это ведь что-то книжное? Что-то церковное - статуи, картины...
- Ты... - ангел? - В конце концов, он первым перешел на "ты". Впрочем, вопрос был дурацкий. Он и не ответил. Вместо этого сказал:
- Я сяду, - и указал рукой на бортик крыши. - Это мое место. Не хотел, чтобы ты увидел меня и испугался.
А так я, конечно, не испугался. Что называется, спасибо за заботу.
Ангел подошел к краю крыши и сел, свесив крылья так, что жильцы девятого этажа, вероятно, приняли их за занавески. Теперь я мог хорошенько его рассмотреть.
На вид ему было лет двадцать пять, не больше. Худой, скуластый, с длинным острым носом, белесыми бровями и глубоко посаженными прозрачными глазами. Пепельные волосы зачесаны назад, лицо решительное и расстроенное. Одет он был в белый летный комбинезон и белые ботинки старого фасона. Крылья не торчали из прорех комбинезона - о нет, комбинезон плавно и естественно переходил в крылья, будто сам был частью ангельского тела вроде кожи или перьев.
Ноги перестали держать меня, я плюхнулся на бортик крыши рядом с ангелом.
Тот сказал, все еще глядя в пространство:
- Я было подумал, что ты и есть тот, кто сможет мне помочь.
- А ты... - голос не слушался, я прокашлялся, - тебе нужна помощь?
Ангел повернулся ко мне. Сидел он, слегка сутулясь, теперь же поднял голову и всмотрелся мне в лицо. Видимо, удовлетворившись увиденным, протянул мне руку.
- У вас ведь так делают? Перед тем как говорить?
- Так. - Я осторожно пожал ему руку. Обычная человеческая рука, теплая. - Меня зовут Александер... Алекс.
Ангел молча убрал руку, считая ритуал оконченным.
- А как твое имя?
Ангел покачал головой.
- Нам не нужны имена, мы видим мысли друг друга. Имена придумываете нам вы, люди, а я за все время на Земле знал только одного человека.
Взгляд его смягчился, он надолго замолчал.
- Хорошего человека? - кажется, в тот вечер я мог говорить только банальности.
Ангел сдвинул светлые брови.
- Он был словно один из нас. Не думаю, что у людей это считается хорошим. Он чаще бывал в небе, чем среди людей.
- В небе? Он был летчик?
- Он летал на машине. Но, летая, чувствовал то же, что чувствуем мы, ангелы.
- Ты разговаривал с ним?
- Я его слушал. Он так хорошо говорил... как будто давал имена всему, что бывает на свете. И он обещал придумать, как мне помочь.
Я понял, почувствовал, что будет дальше, но не перебивал. По крайней мере, на это мне хватило такта.
- Потом началась одна из ваших битв... - Он умолк окончательно, как будто этим все было сказано. Впрочем, так оно и было.
Я сказал:
- Мне жаль...
Ангел взглянул на меня исподлобья.
- А можешь прийти завтра? Я отвык разговаривать. Я хочу молчать. И смотреть.
Я ответил сразу:
- Да, конечно могу. Как только стемнеет. Вообще-то жильцам запрещено лазать на крышу...
Ангел отозвался:
- Это из-за меня, я как-то напугал их обвалившейся штукатуркой. ...Что ты так смотришь? - Взгляд его вспыхнул. - Конечно же, никто не пострадал!
- Ладно. - Я пожал плечами. - Так до завтра?
Я протянул руку.
Он секунду смотрел на нее, не понимая, потом вспомнил о ритуале и тень улыбки промелькнула на его лице, смягчая острые черты.
Мы торжественно пожали друг другу руки.
- До свиданья.
- До свиданья!
Я вернулся в квартиру, собираясь обдумать все как следует. Открыл окно, устроился на диване... и заснул, как убитый.
Утром проснулся с ощущением детской радости. Заваривал дешевый кофе в хозяйской кофеварке и гадал: чему радуюсь-то? Тому, что на крыше живет странный парень с длинными крыльями? Тому, что в рациональном рабочем Марселе меня не в фас так в профиль нашла какая-то древняя легенда?
Ветер стукнул форточкой. Я взглянул на окно, на занавеску, трепещущую белым крылом на ветру, и вдруг понял. Я рад оттого, что мир вдруг стал непредсказуемо огромным и что в нем, в этом мире, возможно все на свете.
В этот день я работал так энергично, что едва не стер гипсовую бычью голову на фасаде Дворца Биржи. Мы уже несколько дней как занимались Биржей - колоннами в стиле ампир, лепниной, статуями в нишах.
Макэр, руководитель работ, отцепив меня от бычьей головы, сказал:
- Даже не знаю, хвалить тебя, Бретонец, или ругать. В любом случае, прочь с глаз моих, чтобы до понедельника я тебя здесь не видел!
Я вышел на площадь. Пока я переодевался, погода изменилась, набежали тучи. Серое небо, серый асфальт, чей-то мотоцикл, перегородивший дорогу прямо напротив винной лавки. Из лавки вышли двое работяг с ящиком пива, явно собираясь вскорости употребить купленное. Обходя мотоцикл, я впервые подумал: а что, если я просто сошел с ума? Что, если встреча с ангелом мне привиделась от тоски и одиночества? Белые крылья, задевающие окна девятого этажа... почему кроме меня их никто не видит?
Я думал об этом так сосредоточенно, что не заметил идущих прямо на меня демонстрантов и впечатался лбом в дощатую основу транспаранта.
Парень, державший транспарант, заорал:
- Смотри, куда прешь!
Еще двое с угрожающим видом стали обходить меня сбоку. Их опередила почти знакомая медноволосая девушка. Отодвинув парней, она закричала, указывая на меня рукой:
- И многие, многие вот так столкнутся лбом с нашими требованиями!
Кто-то рассмеялся ее словам, кто-то одобрительно поддакнул. Потеряв ко мне интерес, демонстранты двинулись к фонтану.
Я потирал ушибленный лоб и думал: однако жесткие у этих ребят требования...
Домой я пришел в шесть вечера, слишком рано, чтобы забраться на крышу. Консьерж, прищурясь, посмотрел на меня.
- Мсье Ализье, у вас все в порядке?
Я буркнул:
- Не знаю... но скоро выясню! - И, не дожидаясь дальнейших расспросов, пошел к себе.
Чтобы скоротать время до сумерек, я перемыл скопившуюся в раковине посуду, пропылесосил ковер и на всякий случай диван. Вечер застал меня расхаживающим из угла в угол.
Как человек определяет, есть у него галлюцинации или нет? Может, просто спросить... у галлюцинации, у кого же еще. Она ответит?
Я коротко вздохнул и вышел на лестницу. Ступеньки, ступеньки... вот и чердачная будка. Сквозь стекло я оглядел крышу: она была пустой. Разочарование навалилось многотонным грузом. Я кое-как вышел из будки и прислонился к ней спиной. Еще раз безо всякой надежды огляделся вокруг. Никого. Вдали сверкала огнями бухта Ласидон, вызывая не радость, а глухое раздражение. Я опустил голову - и вдруг замер, всей кожей ощутив движение в воздухе. Я медленно поднял взгляд. Над крышей на фоне туч парил ангел.
Вытянувшийся, как струна, изредка взмахивающий крыльями - в полете он был особенно похож на белую цаплю. Я помахал ему руками. Ангел спланировал вниз, мягко приземлился и теперь стоял, наклонившись вперед, расправив огромные крылья.
Все еще под впечатлением полета я сказал:
- Как красиво...
Мгновенная вспышка удовольствия сгладила резкие черты ангельского лица, чтобы тут же уступить место тревоге. Ангел пристально посмотрел на меня.
- Ты радуешься, но у тебя душа устала.
Усилием воли я не отвел взгляд.
- Я полдня боялся, что ты - галлюцинация.
Ангел ощупал себя, словно проверяя, не галлюцинация ли он, потом недоуменно взглянул на меня.
- Но почему?
Я развел руками.
- Видишь ли... мне кажется, что тебя вижу только я.
Ангел кивнул.
- Тебе не кажется. Я становлюсь видимым, если сам того захочу. Но, - вздохнул он, - ты слишком долго пробыл рядом с духом, разговаривал с ним, прикасался к нему. Твое зрение изменилось.
- Долго пробыл с кем? - Теперь я засомневался в ясности ангельского рассудка. Как долго он прожил тут в одиночестве?
- Ты называл ее Камилла, - ангел говорил будто бы нехотя. - Сильфида, дочь воздуха. Они чаще других притворяются смертными и подолгу живут среди людей.
Я отступил на шаг.
- Что?.. Я знал Камиллу Волле, она была обычной женщиной! Она ела, - (память подсказала: только фрукты), - разговаривала, смеялась!
- Духи умеют все это и даже больше. Они умеют любить. И сильфида любила... только не тебя. Тебя она держала при себе - не со зла, нет. Ты был влюблен, а ни один дух не откажется от поклонения.
- Откуда. Ты. Знаешь. - Мое дыхание сбилось, сердце стучало быстро и больно.
Ангел удивился:
- Посмотрел твои воспоминания. Еще вчера, когда понял, что ты меня видишь.
...Взял и посмотрел мои воспоминания, так просто. Боль мгновенно сменилась яростью.
- Ты влез в мою голову и разрешения не спросил?
Теперь ангел отступил назад, но продолжал глядеть на меня - исподлобья, в упор.
- Почему я должен был спрашивать? Я могу это видеть - и все.
- Но можешь и не видеть?
Он ответил не сразу.
- Могу. Но разве это хорошо - пытаться что-то скрыть?
- Хорошо? Да мне без разницы, хорошо это или нет! Есть что-то, что мне дорого, и я хочу сам решать, когда и с кем мне этим делиться!
- Ты дорожишь тем, что тебя использовало существо, притворяющееся человеком?
- Ты... она... - Слова вдруг закончились, я махнул рукой, развернулся и пошел к чердачной будке.
Ступеньки, ступеньки... Камилла никогда меня не звала, я сам приходил к ней со своими стихами, своей любовью. Знай я, что она сильфида, ничего бы не изменилось. Знай я, что она любит другого... Я прислонился лбом к холодной стене. Что было бы тогда? Наверно, то же, что и сейчас.
Я стоял на лестнице между этажами и думал, что никому и никогда не позволю прикоснуться к воспоминаниям о Камилле, даже ангелу. Потом я стал думать об ангеле. Я вспомнил, как орал на него, и мне стало неловко. Как он вчера сказал? "Я отвык разговаривать". Отвык - за сколько времени? Его единственный приятель погиб на войне - шестьдесят, восемьдесят лет назад? Разве после этого не стоило говорить с ним более бережно? "...Я было подумал, что ты и есть тот, кто сможет мне помочь", - со стыдом я понял, что за своими переживаниями так и не узнал, какая помощь нужна ангелу. Решительно отлепившись от стены, я зашагал обратно.
На улице совсем стемнело. Ангел стоял на бортике крыши спиной ко мне, опустив голову и встопорщив перья на распахнутых крыльях. Я осторожно позвал:
- Эй...
Он повернулся, насторожено поглядел на меня и сказал:
- Нет.
Нет - моим аргументам? Нет - дальнейшему общению?
- Нет, я сейчас не смотрю в твои мысли.
Я с облегчением улыбнулся и кивнул.
- Я знаю. Потому что думал не об этом: мне было жаль, что мы поссорились.
Ангел легко спрыгнул на крышу и протянул мне руку.
- Мы это пропустили, да? Потому у нас и не получилось разговора.
Совершив ритуал рукопожатия, мы с ангелом привычно уселись рядом на бортике крыши. Я посмотрел на растопыренные крылья - белые перья опять стали гладкими и блестящими.
- А скажи, ангел...
- Да? - Он словно очнулся от размышлений и обрадовался, увидев, что не один.
- Ты все время держишь крылья распахнутыми, будто планируешь. У ваших всегда так?
- Нет! - Ангел энергично помотал головой. - Это моя... - он задумался, подбирая подходящее слово, - беда? проблема? - По-птичьи склонив голову, он тоже посмотрел на крыло и вздохнул. - Я не умею складывать крылья.
Вон оно что... Я спросил:
- А твои соплеменники об этом знают? Ты говорил с ними?
- Говорил... давно. Когда еще только попал на Землю. Мы здесь нечасто общаемся, но когда я понял, что с моей материальной сущностью что-то не так, я нашел их и спросил об этом. Умеющий Видеть Суть сказал тогда: "Никто не сможет найти решение, кроме тебя самого. Но человек может помочь тебе в этом". И я познакомился с человеком, мы надеялись с ним вместе что-нибудь придумать. Знаешь, у него в летающей машине был блокнот, он часто туда что-то записывал. Иногда прямо посреди разговора остановится - и пишет.
- А что записывал?
- Не знаю.
- Но ты же мог прочесть его мысли.
- Я не хотел видеть мысли, которые он доверял только бумаге. ...А у тебя есть такой блокнот?
Я сказал:
- Нет. - Затем, подумав, - больше нет.
- Сейчас осень, - ангел говорил тихо и как будто с трудом. - А тогда было лето. В последние дни мы редко виделись. Потом...
Болезненная судорога прошла по его лицу, он махнул рукой в сторону моря.
- Это случилось там, между небом и морем. Я тогда еще не был ангелом Марселя, я не мог вмешаться! Он встретился со Смертью один...
Чтобы как-то отвлечь его, я спросил быстро и неловко:
- Так ты хранитель Марселя?
Он вяло поправил:
- Страж, один из нескольких... Я попросился сюда - в тот же день.
Я сказал:
- Значит, ты тоже перебрался в Марсель от тоски...
Он сначала не понял, почему тоже, потом медленно кивнул.
В тот вечер мы больше не разговаривали, просто глядели на огни Старого порта: ангел - стоя на бортике крыши, сложив руки на груди, я - сидя вполоборота. Я больше не мешал ангелу молчать и смотреть; мы научились это делать вместе.
Назавтра была суббота, но у небесных сил, видимо, не бывает выходных. Насколько я понял, у ангела была постоянная дневная смена: он облетал дозором часть города. Конечно, мы опять договорились встретиться вечером.
Где ищет знания современный человек? В интернете. А где искать интернет? Ноутбука у меня нет, телефона с некоторых пор тоже. Я вздохнул, вспомнив, как отправил телефон в полет с девятого этажа. Я искал его поутру, но не нашел даже осколков.
Я вспомнил, что в университетской библиотеке Ренна доступ к интернету был круглосуточным. А пропуск-то я и не сдал... Вряд ли меня пустят по этому пропуску в библиотеку университета Экс-Марсель, но попробовать стоит.
Спустившись к консьержу, я спросил:
- Скажите, как добраться до университета?
Консьерж с утра был не в духе, но дорогу объяснил: "Всего-то двадцать минут ходу!" и даже нарисовал план. Отдавая расчерченный лист, буркнул:
- Так и знал, что вас потянет к своим!
Я чуть не рассмеялся: к своим? Да есть ли у меня где-нибудь свои? Ну, может, один нашелся, да и тот с крыльями.
Небо насупилось, я шагал по улицам и пытался вспомнить: был ли у меня когда-нибудь зонт? Хотя бы в прошлой реннской жизни. Надо полагать, был, но в Марсель он со мной не приехал. А есть ли зонт у ангела? То еще удовольствие - зимой и летом жить под открытым небом... Я мысленно примерил к улице ширину ангельских крыльев: спуститься-то можно, да как взлететь с эдаким размахом? Наверно, ангел и не спускался ни разу. Не ходил по траве, по брусчатке, по прибрежному песку, не трогал ладонью морские волны. Собачья жизнь... но собакам и то повезло больше.
Охранник у входа в библиотечный корпус вертел мой пропуск так и эдак, наконец махнул рукой: проходи!
Поплутав на лестницах, я нашел компьютерный зал: белые стены, столы с мониторами в ряд, как в интернет-кафе. А сколько студентов занимается по субботам! Выбрав место между темнокожим парнем в черном костюме и девушкой-блондинкой в платье из неокрашенного льна, я с минуту просто наслаждался контрастом. Потом вывел на экран страницу поиска и напечатал: "Ангел..." Подумав, исправил: "Птица не может складывать крылья". Искусственный интеллект, выпрыгнув, словно чертик из табакерки, ответил: "Это утверждение неверно. Все птицы, за исключением утративших крылья в ходе эволюции, умеют складывать крылья".
Было, впрочем, и несколько дельных ссылок: "лебедь не может сложить поврежденное крыло" и "волнистый попугайчик не складывает крылья из-за стресса". У ангела могло быть и то и другое. Я запросил контакты марсельских психологов, психиатров, хирургов, ветеринаров и орнитологов и на всякий случай переписал их все в записную книжку. Другое дело, захотят ли доктора осмотреть существо, не имеющее ни гражданства, ни постоянного места жительства, к тому же, не являющееся ни человеком, ни птицей? И не повредит ли ангелу раскрытие инкогнито? Надо поговорить с ним об этом.
Напоследок я напечатал: "Древние трактаты: ангелы, крылья". Тут информации было побольше, но сами труды упоминались лишь вскользь. Выключив компьютер, я перешел в зал этажом ниже и попросил одну книгу, потом другую... Когда в библиотеке зажгли лампы, я уже знал, что первое изображение крылатого ангела датируется четвертым веком, что Иоанн Хризостом утверждал, будто ангельские крылья - лишь символ возвышенного, а на самом деле никаких крыльев нет (надо сказать ангелу, что он недурственно летает на своих символах). Что древние евреи на Ближнем Востоке считали ангелами солнце, звезды и луну, и что исламская богословская школа матуридитов полагает, будто все ангелы проходят испытания, а те, кому это не удаётся... (я перечитал дважды) освобождаются от обязанностей. В сердце кольнуло: что, если ангел, сам того не зная, проходит испытание? Что, если срок испытания на исходе?
Заканчивая делать выписки из последней книги, я подумал, что сведений набралось на неплохую статью. И тут же с изумлением понял, каким удовольствием... нет, каким счастьем было искать материалы для этой несуществующей статьи. Искать, анализировать... понимать. Я соскучился по этому пониманию, оно мне нужно, более того - я хочу помогать на этом пути другим.
Перед закрытием библиотеки я, удивляясь самому себе, вернулся в компьютерный зал, открыл список вакансий университета и, не давая себе времени опомниться, сразу по двум вакансиям записался на собеседование во вторник.
На улице смеркалось. Я с утра ничего не ел, желудок подводило от голода. К счастью, ближайшая черная с золотом вывеска оказалась вывеской пекарни. Я купил сэндвич с салатом и ветчиной, источавший все ароматы рая, нашел на улице свободный столик, ел и бездумно смотрел в сгущающуюся темноту. Какую по счету жизнь я сейчас живу? Третью? А сколько их еще впереди? Я никогда не боялся будущего, но теперь впервые за много дней думал о нем без давящей на сердце усталости. Пусть приходит со всеми его хлопотами и сюрпризами!
Налетел ветер, холодные капли дождя упали мне на лицо, на руки, за шиворот. Ну что бы ему пройти, пока я сидел в библиотеке! Высыпав в рот последние крошки, я встал, поднял ворот и шагнул под дождь. Два квартала я шел под градом капель, потом дождь сменился моросью, казалось, вместо воздуха я дышу водяной пылью. Быстрая ходьба не давала мне замерзнуть. Вот и дом. Не заходя к себе, я поспешил вверх по лестнице.
- Салют! Я не опоздал?
Ангел сидел на привычном месте.
- Салют... - он задумался. - Салюты красивые, будто летишь среди звезд.
Его одежда, волосы, крылья были сухими, хотя на крыше блестели лужи. Я подошел ближе и ангел озабоченно сдвинул брови. Потом, не говоря ни слова, вытянул руку ладонью ко мне. Меня обдало горячим воздухом и одновременно я согрелся изнутри, как от бокала глинтвейна. Секунда - и моя одежда была сухой. Ангел провел рукой над бортиком крыши, где мне полагалось сесть. Я сел: поверхность была теплой, словно нагретой солнцем.
- С ума сойти... Как ты это делаешь?
Не отвечая, ангел помахал рукой в воздухе, видимо, остужая, потом протянул ее мне. Даже не горячая...
Едва окончив ритуал приветствия, ангел спросил, скорее обиженно, чем сердито:
- Почему ты не сделал этого сам?
- Не высушил одежду рукой? Я же так не умею!
- Почему не спрятался от дождя, не надел другое... другую... - не найдя нужного слова, он просто указал рукой на мой костюм. - Люди такие хрупкие! Но иногда мне кажется, что они сами не знают об этом.
Я пожал плечами.
- Боялся опоздать. Да ты не волнуйся, я не простыну...
Ангел иронично улыбнулся:
- Теперь-то уж нет.
Меня почему-то обрадовала его ирония. Я сказал:
- Торжественно обещаю больше не приходить мокрым!
Ангел успокоенно кивнул.
- А скажи, Александер-Алекс... - Он рассматривал меня с задумчивым интересом. - Этот жест плечами - я вижу его во второй раз. Что он значит?
Я невольно повторил названный жест.
- Э-м... незнание? Что-то вроде: "Я сам не понимаю, почему так поступил".
- Как если бы ты был без сознания?
- Нет. Нет. Скорее, действовал, подчиняясь минутному импульсу и теперь не уверен, что все сделал как надо.
Глаза ангела стали круглыми от удивления.
- Но как можно быть в этом не уверенным?
Я ответил вопросом на вопрос:
- А разве ты всегда уверен в том, что делаешь?
Он ответил, не задумываясь.
- Конечно. Это как сравнивать предметы по весу: всегда понятно, какой тяжелее.
- Гм... То есть ты выбираешь самые увесистые причины для поступка и никогда не ошибаешься?
Ангел серьезно сказал:
- Даже две пылинки неодинаковы по весу.
Я представил аптекарские весы, на которых ангел взвешивает пылинки аргументов. Если бы все было так просто...
- У нас, людей, по-другому. Одна и та же пылинка... то есть причина с утра может весить тонну, а к вечеру ничего. А еще можно сознательно выбрать более легкую - зная, что она легкая, зная, что поступаешь неправильно. Просто потому что хочется. ...Я говорю непонятно?
- Понятно... - он болезненно поморщился. - Только мне не нравится это понимание.
Кажется, я его опять расстроил.
- Знаешь, не бери в голову! Давай я расскажу тебе, что выяснил насчет крыльев?
Ангел вдруг рассмеялся, в этот момент его лицо казалось совсем юным.
- Что ты?
Отсмеявшись, он сказал:
- Как-то я сидел на куполе собора и смотрел вниз, на людей. Одна женщина везла в возке малыша. Малыш заплакал. Женщина вынула из сумки что-то яркое и звенящее и стала трясти перед его носом, чтобы утешить и успокоить.