Ветер продувает путника насквозь, хлещет по лицу, забивая глаза колючей снежной крупой. Как же холодно! Фонарь, который он несёт на палке перед собой, еле теплится и безбожно коптит. Наверняка пройдохи-фонарщики подменили в нём масло какой-то дрянью, а масло - его масло - съели с кашей или продали. Они это умеют, этим и живут. Меж тем за фонарь пришлось отдать хороший кусок сукна. Не посконь-дерюги - фабричного, для себя берёг, жилетку выправить...
Метель хищно мечется по полю, слепо разгоняясь и спотыкаясь иногда об одинокую фигуру в заснеженной сермяге. Путник зябко ёжится и ещё глубже втягивает голову в плечи. Из темноты, словно из засады, в круг неверного света врываются снежинки и бешено кружат в злорадной пляске. Куда же делись другие снежинки - добрые, мягкие? Он помнит, как они приятно таяли когда-то на его распаренных после бани плечах. Неужели сейчас где-то может быть тепло? Неужели прямо в эту минуту кто-то сидит у натопленной печки и мирно помешивает кочерёжкой тлеющие угли?
Путник давно не чувствует рук. Палка с фонарём будто сама движется перед ним, ведя вперед через эту бесконечную студёную ночь. Зачем он вообще на это решился? В городе, конечно, приходилось несладко - зима таких не жалует, но перебиться при больничной богадельне или подёнщиком на рынке пока получалось. К тому же оставались еще четыре оплаченных дня в ночлежке у николаевской заставы, где даже нары в сухом углу повезло занять. Должно, бочка во всём виновата. Не иначе! Её прикатили накануне вечером и поставили у стены рядом с ним. Мерзкая вонь протухшей капусты мигом пропитала всё вокруг, отзываясь под рёбрами тошнотой, благо кроме миски жидких щей с полудня в желудке ничего не было. Верно, именно тогда он решил уйти. Опытные соседи, прожжённые ночлежные жители, давно шептались про богатое село, что якобы в двадцати верстах от придорожной часовни. Там, дескать, нужда в работниках часто бывает. Врали, наверное, но получалось складно. Потому и не заметил, как надежда в душе подло шелохнулась. Немудрено: каждый пропащий веру до последнего ищет, лишь ею одной жив бывает. Оттого и слушал жадно, на ус мотал - идти, мол ночью надо, днём по тракту дружинники конные рыщут, нагайками голытьбу пришлую отваживают.
Главное до места добраться, а там как Бог даст. Работник, правда, из него нынче неважный, не то, что раньше. Хотя, если откормиться пару дней и отдохнуть немного, силы, глядишь, и вернутся. Он снова тяжело вздохнул, привычно не замечая тупой боли в груди. Бочка, точно бочка виновата! Ещё мальцом от этого смрада выворачивало. Но теперь уж поздно, нечего жалеть. И воздух вокруг свежий... еще какой свежий! Аж дух перешибает!
Путник остановился. Сколько ещё пройти осталось? Он бредёт по этому полю целую вечность. Если бы не пятно света перед ним, которое никак не получается догнать, давно бы начал сомневаться, что это происходит наяву. Улыбнулся непослушными губами: вспомнилось, как дочка играла с котёнком солнечным зайчиком. Теперь, похоже, он вместо кошки, а дочка, невыносимо рано ставшая ангелом, шлёт ему лучик с небес - не даёт пропасть. Он царапнул заледеневшей рукавицей по глазам и заморгал, возвращаясь в холодную ночь.
Хорошая всё-таки мысль подвернулась - с фонарём. Сукно, конечно, жалко, но идти без огня - дело гиблое... Кончится эта метель когда-нибудь?.. Что за?!.. Перед глазами всё внезапно завертелось, и свет резко прыгнул вверх. Фонарь вместе с палкой почему-то оказался высоко над ним, раскачиваясь и жалобно скрипя на ветру. Путник попробовал двинуться. Снизу, где должны быть ноги, поднялась волна боли. Должно быть, упал в канаву. Он попытался встать, но смог лишь поднять голову. Устало закрыл глаза - так лучше. Странно, но больше нигде не болело и даже мороз будто отпустил. Чуть пошевелился, стало удобнее. Давно надо было отдохнуть. Он с трудом открыл глаза и ещё раз посмотрел наверх, на фонарь. Горит родимый. Вот и хорошо, полежать немного и дальше...
* * *
По полю в ночном сумраке неслись сани. Аксинья, молодая рыжая девица, укутанная в меховую полость, громко стонала от боли.
- Ох, не доехать мне! Помру я, батя! В боку режет, будто бесы нутро моё едят! - причитала девка.
Перед ней на козлах высилась широченная спина отца - Фрола Ильича, хозяина мельницы в уездной окраине. Он то и дело подгонял гнедую кобылу и, часто оборачиваясь назад, кричал сквозь ветер:
- Потерпи, милая! Сейчас доедем до села! А там к доктору! Он в городе учился, поможет! Зачем только с этой знахаркой связались? Говорили мне, дураку, сразу к доктору надо!
- Не доедем мы! Темень смертная! И с дороги-то, поди, сбились!
- Да нет! Я тут каждую кочку знаю! - кричал отец. - Скоро и огороды появятся!
- Где они, твои огороды?! Как мы из этой круговерти выберемся?! Ой, худо мне! - рыдала Аксинья.
Фрол в отчаянии стегал кобылу кнутом, до боли вглядываясь в снежную мглу. Мокрое от снега и слёз лицо горело огнём. Хрипло и жарко дыша, он исступлённо бормотал, повторяя раз за разом: "Помоги, Господи, выбраться, век молиться буду! Помоги... выбраться..."
Лошадь внезапно дёрнула головой и громко фыркнула. Фрол вздрогнул от неожиданности и натянул поводья, переводя на шаг усталую гнедую. Махнул по лицу рукавицей, поднялся в рост и беспокойно закрутил головой, пытаясь осмотреться. В стороне мелькнуло что-то светлое. Показалось? Фрол замер, боясь спугнуть, потерять из виду мутное жёлтое пятнышко. Пятно не двигалось.
- Свет! Свет! Село близко! - заорал он и нетерпеливо потянул поводья, не сводя глаз с бледного мерцания.
Уже через несколько минут Фрол остановил лошадь, спрыгнул с саней и оказался рядом с фонарём, привязанным к палке.
- Вот! - обернулся он к дочери. - Добрые люди позаботились! Для душ заблудших потрудились, дорогу обозначили! Стало быть, на тракте мы!
Он стащил шапку и с восторгом уставился в чёрное небо. Потом широко перекрестился и выдохнул в заиндевевшую бороду: "Спасибо, Господи! Не оставил, Отец Небесный, рабов своих! Не дал пропасть!"
Метель тем временем стихла, в прорехе облаков показался месяц. Снежинки, потеряв задор, потянулись к земле. Где-то впереди послышался лай.
- Собаки, батя! Слышишь? Село! - приподнялась в санях Аксинья и, успокаиваясь, добавила: - Трогай уже, да не гони так, полегчало мне.
- Сейчас, сейчас, - засуетился обрадованный Фрол. - Как по маслу доедем, дочка, прямо к доктору!
Сани тронулись, плавно разгоняясь по свежему снегу.
- А там у фонаря никого не было? - спросила вдруг Аксинья.
- Не было! Там канава рядом, в ней снега, почитай, по пояс намело. А с чего ты спросила?
- Не знаю, почудилось чего-то, и, вроде как, капустой тухлой потянуло.
- Это от переживаний всё! Осмотрелся я, фонарь опять же ровно поставил. Авось не зря какой-то божий человек постарался. Жаль имени не узнать, до гроба поминал бы!