Лановой Сергей
Вернуться в Каменное Небо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Действие в этом фантастическом рассказе развивается вокруг добычи ценного металла на орбите планеты Жемчужина. Один из "старателей" попадает в аварийную ситуацию, в которой ему на помощь приходит его инструктор и товарищ по прозвищу Леший. Внештатное развитие этой спасательной операции ставит героев рассказа перед сложным человеческим выбором.
   []
  
  
  Вибрирующий зуммер телефона вывел Лешего из полусна, в котором он находился последние пару часов, инстинктивно поглаживая лежащую рядом собаку. Это дурацкое состояние оцепенения изрядно выматывало нервы, предоставляя вдруг нахлынувшей депрессии сковывать тело дальше, но Леший ничего не мог, да и не хотел с этим делать. Он просто отдался разлившейся по мышцам обездвиженности, бесцельно и равнодушно уставившись через прищуренные веки в одну точку перед собой.
  Ему потребовалось изрядное усилие, чтобы дотянуться до трубки, затем столько же сил ушло на то, чтобы поднести её к уху, почти со скрипом открыть рот и сказать застрявшее в горле хриплое "Ха... алё". Первые же звуки голоса в трубке заставили его полностью открыть глаза. Он выпрямился в кресле, убрал руку от собачей холки и молча слушал. Через несколько секунд он выдавил из себя короткое "Ясно. Буду." и, отключив телефон, посмотрел в глаза настороженно поднявшему голову псу:
  - Ну что, Баламут, отпустишь меня спасать нашего старого балбеса? Вляпался он. Крепко вляпался.
  Собака неотрывно следила за губами мужчины, и её крупная голова легко покачивалась из стороны в сторону, повторяя движения говорящего человека. А Леший снова обессилено опустил руку с телефоном на лохматый загривок и застыл в таком положении ещё на пару минут. Он подставил лицо тёплому ветру, залетающему на веранду с окружающего дом озера, и смотрел на спокойную воду и обступившие ее горы, вид которых гипнотизировал так же, как это было в самый первый день прибытия сюда. За проведённое здесь время тело словно срослось с плетёным креслом, пуская корни прямо в дощатый пол, а через него - по бетонным сваям дальше в воду, и весь этот общий организм уходил далеко вниз, в густой озерный ил, реагируя на любые попытки разорвать свою целостность вполне ощутимой физической болью.
  
  Это место нельзя было назвать дежурной станцией в привычном смысле слова, и Леший сразу почувствовал это, когда увидел небольшой дом с обширной верандой, стоящий в середине почти круглого горного озера, окруженного заснеженными вершинами.
  - Да... умели раньше выбирать места для дежурства, - пробормотал он, успокаивая ладонью взволнованного Баламута, ловящего носом горный воздух и смешно чихающего от незнакомых запахов, - роскошно. Не засидеться бы тут. Можно привыкнуть.
  Через два месяца дежурства произошло именно так, как он сказал. Постоянное картинное умиротворение и собственные мысли оглушили желание куда-то лететь, что-то делать и даже просто двигаться, хотелось просто сидеть в этом плетёном кресле, пить странное местное пиво, смотреть на воду и горы, не зная о происходящем вокруг ничего, что могло бы изменить ставший привычным распорядок вещей.
  
  Озеро с домом в горах называлось "Гнездо", и задачей находящегося здесь дежурного было предоставить скорую помощь при внештатных ситуациях на ближайшей к шарику орбите, по которой болтались рабочие капсулы промысловиков, занимавшихся "мытьём" золота и никеля из широкого пояса астероидов, плотным кольцом охватывающего планету. Вот только расположилось "Гнездо" под областью астероидной картечи, в которой выжить было практически невозможно, а поэтому основные работы проходили в других зонах, делая "Гнездо" едва ли не домом отдыха. Старатели работали на другой стороне астероидного кольца, хотя и там был не сахар, но многие намывали себе кучу денег, отдавая затем большую часть старательской корпорации, в обмен на возможность снова рвануть в крайне опасную зону для того, чтобы постараться "намыть" ещё больше, отдать ещё сытнее и вернуться с оставшейся разницей, на которую можно было вполне безбедно жить. Возвращались не все. Случаи смертей "старателей" были часты настолько, что уже через год этой золотой лихорадки в астероидном поясе разбитые капсулы с обледенелыми трупами стали встречаться едва ли не чаще, чем сами метеориты. Но люди шли. Потому что денег оставалось прилично даже после выплаты восьмидесяти процентов добычи. Люди шли. И дохли в разбитых табуретках, единственной целью которых было продержаться на орбите хотя бы пару недель, за которые промысловик должен был "поймать" максимально возможное количество подходящих по размерам астероидов, а сложные и фантастически дорогие механизмы доставали из пойманных глыб всё полезное, оставляя в "авоське" капсулы руду белого и желтого цвета. В старатели шли совершенно разные люди. Когда-то это были отцы семейств, разорившиеся брокеры, отчаявшиеся бездомные и даже привыкшие к всяческой вони бомжи, выбравшие лотерею богатой жизни вместо медленного гниения где-то на давно потерявшем голубой цвет глобусе, видимом отсюда, если новостные ленты не врут, раз в десять лет, поскольку сам Леший за последние два года не видел Землю ни разу, но ему было на это совершенно плевать. Продержавшись в адском режиме постоянного лавирования со смертью два раза по восемь месяцев, он оказался в роли дежурного по станции слежения, чтобы слегка расслабиться, поскольку для хозяев никелевых и золотых корпораций он был чрезвычайно ценным кадром, чей опыт и везение не поддавались никакой оценке, и рисковать им дальше просто не хотели.
  Он был одержим, этот Леший. Он был во многих смыслах сумасшедшим, и он был безусловный герой. В своей космической табуретке, оснащенной только пультом управления полей, биотуалетом и кислородными резервуарами, он вытворял немыслимые вещи, по сумасшедшим траекториям уворачиваясь от каменного гороха и добывая в разы больше металла, чем целые группы старателей, жизнь которых на орбите часто была равна нескольким суткам. Леший был уникален. Он чувствовал любой метал сердцем, душой и даже жопой, будь это золото или трясущееся тело его старенькой капсулы, чей потенциал он перекрывал многократно, и которая последний раз просто рассыпалась на месте приземления, не в силах выдерживать эту постоянную хрень. После того случая Лешего пригласили в очень высокий кабинет, огласили ему результат его последней работы, во время которой он "намыл" больше самого себя прошлого месяца, что уже было совершеннейшей фантастикой, пожурили за рассыпавшийся аппарат, пообещав вычесть его стоимость из "получки", и предложили немножко отдохнуть.
  - Вы устали, - говорил ему долговязый говнюк с холёным лицом и белыми глазами под розовыми контактными линзами. - Вы очень устали, даже металл устаёт, а человек устаёт тем более, поэтому вам надо отдохнуть.
  Леший смотрел на него через свои вечно дикие волосы непонятного цвета и конфигурации, жуя жвачку и настойчиво пытаясь избавиться от шума в ухе, ковыряясь в нём мизинцем. Шум появился после удара десятитонным булыжником по корпусу его капсулы, ещё там, в поясе астероидов, после чего у него отключился электрический генератор и вырубился свет, поставив колом всю соответствующую аппаратуру, и Леший в полной темноте направлял к посадочному комплексу под каменным кольцом свою звенящую от ран посуду. Но единственное, что его в тот момент действительно бесило - это заклинивший после удара биотуалет, а поэтому Леший кричал и даже бил кулаком намертво прикипевшую крышку, но справлять малую нужду ему пришлось в пустую пивную бутылку, которых по салону плавало в достатке, и после блистательного подлёта умирающего аппарата к посадочной станции и не очень мягкого торможения из всей летающей стеклопосуды разбилась именно эта стеклянная сволочь, практически похоронив у Лешего все его положительные эмоции от героически пройденной миссии.
  И сейчас, ковыряясь в ухе отмытым пальцем, он слушал поставленную, но вызывающую у него изжогу речь щеголя с глазами кролика и молчал.
  - Вы меня слышите? Я приготовил для вас замечательное место для дежурства. Вам понравится. Побудете там месяца три-четыре, мы за это время подготовим новые поля, а ещё специально для вас ожидается новая капсула, с гораздо более серьёзными показателями маневренности и защиты. Вы будете довольны.
  - Платить мне? - Леший вытащил палец из уха и посмотрел в левый глаз стоящего перед ним человека. Недоумение в розовом зрачке было абсолютным, и тогда Леший перевёл свой спутанный волосами взгляд уже в правый глаз и ещё раз, с расстановкой, спросил: - Платить за новую капсулу мне? Ну, если я за умершую табуретку оштрафован, то во что мне обойдётся новый табурет?
  - Ах, вот вы о чём... Нет, в этот раз все расходы мы берём на себя. Ведь это наша инициатива. Мы её просто предлагаем, выше право отказаться. За вашу старую капсулу вы платите по той причине, что решение покинуть зону приняли вы. А значит, и последствия за решение лежит на вас. Вы создали опасную ситуацию, могли погибнуть люди. Мы понимаем, что положение было отчаянное, безвыходное почти. Но мы просто заботимся о наших старателях. И о вас тоже. Потому что вы у нас лучший.
  
  Решение покинуть свою рабочую зону Леший принял действительно сам, не спрашивая диспетчеров и не зная наверняка, на каких эшелонах находились в тот момент другие старатели. Он действовал инстинктивно, чувствуя кожей, что его табуретка рассыпется с минуты на минуту, уж слишком много приняла она в тот день на свои помятые бока, а когда пропало электрическое питание - возможность отправить сообщение также испарилась сама собой. Он вёл капсулу, что называется, вслепую, "на вёслах", покрывая матом закрывшийся биотуалет и каждую секунду ожидая последний и окончательный удар. Но невероятная интуиция спасла и на этот раз, хотя разбившаяся в момент торможения пивная бутылка с его собственной органикой здорово подпортила посадочный триумф. Он вышел из горящей табуретки, развалившейся во все стороны костяшками домино, переступил покорёженные стенки и спокойно прошел через строй ошарашенных техников, диспетчеров и прочего технического люда, не обращая внимания на раздающиеся сзади крики подбежавших пожарных и шипящие струи воды. Руководитель станции, карлик по кличке "Двухсотый", нерешительно остановил Лешего движением руки и спросил, указывая на его мокрые волосы:
  - Ты чего мокрый-то? У тебя там гидрач порвало что ли?
  - Нет, - ответил Леший, без остановки обходя Двухсотого, названного так потому, что за время своей прежней работы старателем он уже семь раз побывал в состоянии клинической смерти. - Нет, не гидрач. Я душ принимал. И лучше ко мне не подходи. У меня дезодорант кончился.
  Двухсотый проводил его удивлённым взглядом, поскольку такая штука, как душ, была роскошью даже на самой станции, и откуда эта роскошь взялась в развалившейся только что табуретке, он решительно не понимал.
  Что касается самих "табуреток", то своё деревянное название старательские капсулы получили именно по причине совершенно примитивной конструкции с массой изъянов, недочётов и слабых мест, но которые, тем не менее, благодаря своей феноменальной устойчивости к повреждениям, позволяли надеяться, что металлический бесформенный предмет с человеком внутри и "авоськой" для сбора металла снаружи продержится в каменном вихре достаточное время, чтобы не пережить своего хозяина. Однако, по местной практике, обычно срабатывала формула "одна табуретка - один зад", поскольку капсулы часто разбивались от попадания несоизмеримых с их защитой астероидов, болтаясь потом в космосе сотнями и засоряя собой пути подлёта к станции посадки. Время от времени, когда разбитых табуреток накапливалось слишком много, их отлавливали и буксировали на станцию, вытаскивая из раздолбанных корпусов страшненькие человеческие останки, отправляя их вниз, на общее кладбище, где происходило короткое захоронение изорванных и разбитых тел, над которыми никто не плакал. Коллеги по цеху сурово кивали головами под стандартное прощание:
  - Он был звёздным волком, пришедшим сюда в надежде на добычу. Он дрался с этой добычей, пытаясь одолеть смертельную опасность и выжить самому. Но добыча оказалась сильней или проворней, и волк погиб, не успев утолить чувство голода. Нас много, мы ловцы, старатели, звёздные хищники в бесконечной драке за еду. Кто-то победил, кто-то нет, но все живые ждут своей очереди стать мёртвыми. В этом наша жизнь. Не надо горевать. Мы знаем, что не заслуживаем снисхождения. Потому что это наш выбор.
  
  Тогда, после своего последнего вылета, стоя в роскошном кабинете перед розовыми глазами, чей хозяин был затянут в костюм, стоимостью месячной работы всей старательской станции, Леший думал лишь о том, что, скорее всего, не сможет успокоить эту постоянную нервную негу, делающую его готовым к любым изменениям в пространстве, предупреждая об опасности лучше сложнейшей, следящей за перемещением астероидов, аппаратуры. Он не представлял себе возможность где-то "отдохнуть", само слово звучало для него непонятно и чуждо, почти оскорбительно, поскольку даже его появление здесь стало цепочкой далёких от отдыха и разума действий, разметавших его друзей, предполагаемую семью и в нескольких местах продырявивших его тело, оставляя ему только его самого и верную собаку. Сюда он прилетел именно с этим огромным и сильным кобелём породы маламут, что сразу же определило его имя, а на тот момент, когда Леший нашел этого щенка возле мусорного бака, он сам лежал там же с разбитым лицом и на всю улицу распухшими губами, не имея сил протолкнуть через них ни единого внятного слова. Щенок выполз на стоны и некоторое время, высунув голову из газет и какого-то мусора, наблюдал за тем, как лежащее на грязном асфальте человеческое тело корчится под струями дождя. А затем он вылез к опухшему лицу Лешего и начал слизывать стекающую с разбитых губ смешанную с дождевой водой кровь, поскуливая при этом, словно от боли. Леший никогда не видел таких собак, он лежал и не двигался, наслаждаясь теплым собачьим языком и мокрым запахом маленькой псины.
  - Кто ты, карапуз? - спросил Леший не раздвигая пузырящиеся губы и не узнавая собственного голоса.- Смешной какой... в шапке.
  У щенка действительно был окрас, словно черная шапка, напяленная на собачью морду от самых ушей, что придавало ему вид сытой летучей мыши. Уже потом, дня через три, показывая черно-белый комок знатоку собачьих пород, он услышал странное название "маламут", но не смог повторить это слово внятно из-за всё ещё распухших губ, и у него получилось "бабабут?", что практически сразу стало Баламутом и закрепилось с того же дня как собачье имя.
  - Никакой ты не маламут. Баламут ты самый обыкновенный. Такой же, как и я. Понятно?
  Собака счастливо улыбалась в ответ, кивая быстро растущей головой и время от времени подвывая по-волчьи, поскольку обычного собачьего лая от него не было слышно никогда. Баламут был не просто сообразителен, он был чертовски умён, весел, требователен и абсолютно предан, а поэтому о возможности того, что Леший отправится на базу старателей без него, не стоило и думать.
  Уже после первой недели ожидания Баламут встретил взъерошенного от постоянного адреналина Лешего такими глазами, что захотелось послать всё к чертовой матери, только чтобы больше не видеть эту бешеную радость встречи, смешанную со смертельной тоской от предстоящего расставания. Баламут чувствовал смерть так же ясно, как Леший ощущал опасность и металл, и каждый раз, когда в долине Старателей хоронили очередной труп, Баламут издавал один протяжный волчий вой, словно прощание с ушедшим горелым или мороженым мясом, и ещё один точно такой же вой раздавался в тот день, когда он снова провожал Лешего на орбиту.
  - Что ж ты воешь так, дурак мой милый... - шептал ему Леший, с силой поглаживая собачью холку и сминая своё кирпичное лицо в попытке скрыть кривящиеся губы, - что же ты орёшь, как баба на войне, словно я не вернусь. Вернусь я, конечно. Куда я, драть весь этот каменный пояс целомудрия, денусь. Я же знаю, псина ты бессловесная, что ты меня ждёшь.
  
  После двух месяцев бездействия в "Гнезде" нервы Лешего, всегда готовые к бою, драке и любой катастрофе, провисли мокрыми шерстяными нитками. Он почти с недоумением вспоминал свой разговор с розовыми контактными линзами, когда сама идея отдыха показалась ему невозможной, но сейчас, после проведённых здесь шестидесяти дней, он уже был готов к тому, чтобы бросить всё к чёртовой матери, не испытывать больше своё везение и улететь обратно. Там ещё остался кто-то. Осталась. И кто его знает, может, она его всё-таки ждёт. Два года прошло. А он просто улетел и всё.
  - Не сердись, - шептал Леший, разговаривая сам с собой и успокаивая поднявшего голову Баламута ладонью, - на меня нельзя сердиться. Тебе со мной надо было... Жаль, что не захотела. А я по-другому не мог. Не тот мир, серо всё, люди суки, они и здесь суки, но здесь я Король, Мастер, Господь Бог, без меня вся эта богадельня загнулась бы год назад. А там я никто. Даже для тебя.
  
  Старательская станция на этом рубеже действительно была практически спасена добычей, которую Леший собирал едва ли не в одиночку, поскольку смертность отчаянных новобранцев была выше их прибывающего числа из-за непомерной опасности работать в этом поясе астероидов. Руководство приняло решение закрыть проект, но Леший вызвался работать сам, а когда возвращался - обучал рекрутов своей школе маневра, показывая видавшим виды пилотам такие финты, что у них перехватывало дыхание. И дело пошло. В данной астероидной зоне драгоценного металла было навалом, и даже с учётом того немыслимого процента, который корпорация забирала себе, старатели получали баснословные деньги, а после они считались экспертами в старательском ремесле, с занесением в личное дело и более чем хорошей пенсией, если через год работы до этой пенсии им вообще удавалось дожить.
  Леший работал здесь уже два года и не хотел останавливаться, он делал это не ради денег, это был его драйв, его размотанные ловчей сетью жилы, которыми он чувствовал приближающийся астероидный шум. Здесь он всё забывал и забывался сам, возвращаясь лишь для того, чтобы поесть, поспать, помыться и опять рвануть наверх. А сейчас ему необходимо было встать, собрать себя в кучу, сесть в свою новую табуретку и полететь на помощь висящему в его квадрате старому приятелю по имени Боцман, который решил на свой страх и риск помыть золото там, где этого уже давно никто не делал. Сам Леший постоянно отговаривал от картечной зоны слишком горячие головы, и вот два часа назад Боцман именно там столкнулся с какой-то скалой и в настоящий момент сидел в своей капсуле без управления и на последних каплях воздуха.
  - Леший, вы в порядке? - спрашивал участливый голос на другом конце трубки. - Не сильно расслабились? Там сегодня особенно жарко, результат магнитных бурь, они притянули к нам массу свежих астероидов, богатых на металл, но слишком многочисленных. В Боцмана угодил один из них. Он далеко от станции, вы находитесь ближе, да и зона там слишком опасная, люди боятся лететь. Вы можете отказаться, но тогда у вашего коллеги шансов нет.
  - Ясно. Буду, - Леший положил трубку и посмотрел на поднявшего голову Баламута. - Влип наш Боцман. Крепко влип. Подождёшь меня, ладно?
  Баламут увернулся от гладящей его руки и осторожно взял ладонь Лешего в свою пасть. Он держал человеческие пальцы крепко, но нежно, не давая их вытащить, и всё же словно лаская своим теплом и влажностью, как изнывающие от прикосновения женские срамные губы. А потом он начал выть. Он выл тихо и монотонно, не выпуская мягко зажатую зубами ладонь, но было в этом вое нечто новое, пронзительное, отчего по плечам Лешего прошла дрожь.
  - Ты что, лохматый... ты решил, что со мной что-то случится? С чего ты это взял?!
  Собака замолчала на мгновение, но затем заскулила снова, и тогда Леший обхватил клыкастую нижнюю челюсть пальцами и сильно сжал их, мгновенно прекратив выходящий из собачьего горла звук. Вытащив мокрую ладонь, Леший вытер её о штаны, и вдруг, криво усмехнувшись самому себе, спокойно проговорил в смотрящие на него глаза:
  - Летишь со мной, ясно, башка? Если накроемся, то вместе. Тебе не обидно и мне за тебя спокойнее.
  Баламут понял. Он встал на задние лапы, положил свои передние брёвна Лешему на грудь и начал вылизывать его губы, нос и глаза, не обращая на слова Лешего никакого внимания:
  - Ты мне губу порвал, хрен здоровый, бородавка у тебя на языке что ли?! Бросай свои нежности, там человек пропадает, а у меня тут с собакой чуть ли не свадьба!
  
  Пять минут понадобилось на то, чтобы разогреть до нужной температуры движки, и за это время Леший забросил в капсулу ещё один кислородный баллон, канистру воды и пару собачьих консервов:
  - Весь воздух у меня там перепортишь, кабан такой. Полетели. Иначе эшелон перекроют.
  Задраив люк, он усадил Баламута рядом со своим креслом, пристегнув его к себе парашютными карабинами, а затем включил монитор связи с центральным пунктом слежения.
  - Я готов. Могу взлетать.
  - Да, Леший, ваш воздушный эшелон открыт.
  Лицо диспетчера скользнуло влево и ошарашенно остановилось на улыбающейся собаке:
  - Погодите... вы там... не один?!
  - Я с напарником. Ему одному скучно. Беру с собой.
  - Собака?! Вы с ума сошли?! Мне надо об этом сообщить!
  - Сообщайте. А я пока слетаю к Боцману. Хреново ему там. Задачи те же?
  Диспетчер, одноглазый лысый мужик с поломанным носом, лицо которого Леший видел на своём экране все эти два года и который был его талисманом, его поддержкой, его вторым голосом и второй неполной парой глаз - этот диспетчер сейчас заикался и тряс своей лысиной, корябая пальцем кожаную повязку на лице:
  - Да пошел ты в задницу, Леший, вашу общую с твоей собакой мать! Да! Задачи те же! Притащить Боцмана и спасти его груз! Он там на месяц вперёд металла нарезал! Иди нахрен!
  Леший улыбался, расплываясь раздавленным от перегрузки лицом, и смотрел, как в зеркале консоли таким же блином растягивается смеющаяся физиономия его собаки.
  
  ***
  
  Боцман был собой доволен. Он был доволен всем, что сегодня сделал, а более всего он гордился своей реакцией, позволявшей ему уворачиваться от, казалось бы, неминуемых каменных снарядов, проносящихся мимо ноющей от перегрузки табуретки с полной "авоськой" металла за бортом. Он был практически в восторге от этой экспедиции, позволившей ему намыть настолько богатое количество золота и никеля, что можно было запросто отдать привычные девяносто процентов добычи и безбедно жить в любом месте системы лет двести, если только у него хватит пороха добраться живым до станции. Но, учитывая невероятную сложность работы под метеоритной картечью, в этот раз он отдавал не девяносто, а всего семьдесят, забирая себе жирных тридцать, что позволяло ему жить в три раза богаче. Либо дольше.
  В этой зоне астероидного пояса была такая каша, что Леший, обучая Боцмана маневрам в подобной каменной бестолочи, сам сокрушенно качал головой и говорил успокаивающе:
  - Там жопа полная, Боц. Мне в таких местах весело бывает, но я приближение их чувствую, камней этих, а тебе придётся по старинке - на удачу надеяться и не прошляпить, когда пора свалить. Если почувствуешь, что реакции не хватает, что глаз замылился и ты устал, не дожидайся, пока "авоська" наполнится, смотри на экраны и удирай. Лучше меньше, да живым. Понял, труха морская?
  Боцман действительно был когда-то моряком. Он был туповат и верен, всегда готов к любой тяжелой работе и удару в лицо. Он успел побывать таксистом, гробовщиком и даже манекеном, но об этом он не любил вспоминать. И моряком он тоже был. Не боцманом, но авиационным механиком на огромном авианосце с десятью тысячами душ на борту, исполинским плавучим городом, каких было много в последние годы голубого неба. И он стал одним из трех спасшихся после того, как эта лохань затонула от прямого попадания в неё какой-то дряни, от которой океан на триста метров вокруг кипел, словно суп, и прыгающие в воду люди просто сварились заживо, а Боцман был одним из трёх счастливчиков, кто схватился за полозья маленького спасательного вертолёта, едва успевшего взлететь с уходящей в кипяток кормы. С тех пор у него осталась обоженная физиономия безбровой тыквы с психикой человека, которому на всё плевать.
  Среди армии старателей на этой станции он был вторым по результативности после Лешего, только, в отличие от последнего, он не отсылал полученные деньги, как об этом болтали, какой-то непонятной женщине или вообще неизвестно куда, а собирал всё на собственном счету, чтобы потом заявиться перед своей многочисленной семьёй королём. Боцман оставил их давно, лет шесть назад, сбежав сначала на флот, потом из больницы, затем сюда и уже здесь, после серьёзной подготовки по рекомендациям Лешего, стал одним из лучших старателей, вбив себе в голову, что теперь он может вернуться к своей жене и четырём детям, которые за всё время его отсутствия не слышали от него ни единого слова. Деньги сделали его уверенным и добрым, хотя он знал, что придётся отдавать колоссальные суммы за возврат на Землю, поскольку прибывающие добровольцы обычно не имели права возвращаться назад, это было первое условие корпорации, основанное на неразглашении координат золотоносных астероидных поясов, поскольку в случае информационной утечки возможность браконьерства и прочего бардака была очевидной. Прибывающие сюда знали, что оживлённого общения с Землёй у них не будет, всю эту систему окружала непрозрачная для известных способов связи защита, а любого рода личные сообщения передавались со стационарного пункта под присмотром работников корпорации. Но здесь было хорошо. Это была одна из самых красивых планет, когда-либо найденных человечеством. Жемчужина - так называлась она во всех новых звёздных реестрах. И она действительно такой была.
  
  Уводя капсулу от усиливающегося метеоритного града, Боцман смеялся над сгорающими в зоне каменной плавки мелкими астероидами, а затем весело задудел сквозь губы какую-то странную песню, звуки которой с закрытыми глазами можно было принять за стоны дырявой гармони, из которой высыпается давно засохший горох. Именно в этот момент он боковым зрением увидел подлетающую корявую тень, которой на боковом мониторе секунду назад не было. Там не было ничего, картинка застыла далёкими крупными глыбами, и Боцман понял, что из-за своего увлечения ручным управлением каким-то образом пропустил момент, когда боковой экран просто ослеп, поскольку автоматика такой ошибки бы не допустила.
  - Твою же ма... - успел крякнуть он, когда накрывшая табуретку каменная масса шарахнула по его ушам таким грохотом, что у Боцмана онемел язык.
  Капсулу снесло с курса и потащило за глыбой, задевшей табуретку своим краем. Боцман пошевелил онемевшей челюстью, чувствуя себя словно в колоколе, по которому выстрелили из пушки. В голове гудело и звенело нечеловеческими голосами, на глаза наваливалась белая пелена, через которую Боцман старательно разглядывал свои дрожащие пальцы, растерянно сожалея, что он их не чувствует. Он не слышал ничего, кроме гула сразу отовсюду, и усилием воли отвёл широкую ладонь в сторону и медленно, словно в замороженном кино, ударил себя по щеке. По лицу прошла судорога, которая скручивала его щеки так долго, что Боцман успел устать за это время, недоумевая при этом, почему он ещё жив. Следующий тяжелый рывок корпуса, перевернувший капсулу вверх дном, привёл его в себя:
  - ...ааааму!!!
  Собственный крик, штопором вкрученный в окровавленные уши, отрезвил его окончательно. Он бешеными глазами посмотрел в два ещё живых монитора, по которым скользящими траекториями вперёд и в стороны уходили каменные осколки, в одно движение подключил резервную камеру для потухшего третьего экрана и, глянув в него, обомлел - с этой стороны всё черное небо было усеяно астероидами и частями метеоритов разной формы и величины, и Боцман, уже по-настоящему оценивший масштабы его нечаянной ошибки, набрал комбинацию сигнала бедствия.
  - Я борт десять, нахожусь в дерьме, полная "авоська", но разбит правый борт и выведен из строя двигатель. Сам двигаться не могу, нахожусь ниже полётного эшелона между двух плотных астероидных слоёв, куда табуретку затащило ударом. Если меня не отбуксируют - капсулу рано или поздно порвёт картечью. Настроение хорошее. Всё.
  Сигнал обратной связи загорелся через две минуты, во время которых Боцман слизывал текущие по лицу капли пота. Ему не было страшно. Просто не хотелось уходить вот так, забрав с собой такую добычу. Он был готов сдохнуть в обмен на то, чтобы его доля ушла туда, куда он собирался сам. На Землю. Теперь, когда он был такой молодец, бесполезно сгореть от обычной человеческой оплошности ему не хотелось совершенно. Даже сама мысль об этом, как ему казалось, убила бы его ещё раньше, чем приближающийся к нему каменный жернов, в котором от его табуретки с полной авоськой не останется ни черта.
  - Борт десять, к вам вылетает Леший, ждите. Продержитесь как-нибудь. Ждём на станции.
  
  Это была даже не информация о немедленной помощи, а само спасение, поскольку Боцман и представить себе не мог, что их местный бессмертный сумасшедший может завалить такой ответственный сюжет. Икона опытных старателей, молитва недавно прилетевших ловцов, последний провожатый ушедших космических волков - именно этот человек летел сейчас к нему.
  - Сам?! Он же на отдыхе дежурит!
  - Дежурил. Сейчас он к тебе ближе всех. Только что стартовал. С собакой.
  - Соба.. Что?! Спятил в авоську?! Кто его пустил?!
  - Он сам полетел. Жди. Через минуту он должен выйти из зоны экранирования сигнала, и тогда вы поговорите сами. Удачи.
  
  По обшивке капсулы забарабанил мелкий горох, по интенсивности которого Боцман понял, что сейчас шарахнет. Это не был обломок метеорита, это была та самая каменная картечь, под которую подставлять свою посуду считалось дурным тоном, хотя уйти от неё при включенном движке и достаточном опыте было возможно. Но сейчас Боцман крутился в своей табуретке на одном месте, ожидая удара. И удар пришел.
  Это было так, словно на его колокольчик с интенсивностью товарняка высыпали миллион тонн угля. На несколько секунд стало темно, совсем темно, а когда экраны осветились зелёным лицом местной Луны, Боцман понял, что своего света в капсуле больше нет. Она была мертва и безжизненна. Ни о какой связи через минуту или две речи больше не шло.
  - Хана, ребятки, - сказал он глухо, вытирая подсыхающий от холода лоб. Каменный град своей массивностью словно сжимал капсулу в огромных ладонях, изменяя в ней давление, как в барокамере, отчего Боцман на пару секунд потерял сознание. Тут же очнувшись, он двумя пощечинами вернул себя к действительности и прислушался к появившемуся свисту. Где-то во внешней обшивке образовалась брешь, и тепло стремительно уходило, хотя какое-то время продержаться было можно, если залезть в комбинезон и задраить все его молнии до бровей. -Хотите поговорить, постучите в окно, я в форточку выгляну,- он достал из ниши лёгкий защитный комбинезон и начал натягивать его на ноги, приговаривая уже почти неслышно, с горечью в голосе, словно оправдываясь:
  - Давай, Леший, родненький ты драндулет! Давай! Я твоей собаке собственный зад скормлю, если вы меня вытащите.
  Его сердце бухало тяжело и редко, Боцман холодными пальцами массировал лицо и глухо звенящие уши, понимая, что не избавится сейчас от последствий полученной контузии, но заставляя себя делать хоть что-нибудь, чтобы не начать паниковать. И, словно соглашаясь с его страхами, по капсуле забарабанили камни следующей волны картечи, а накрывшая табуретку основная черная волна выдавила из помутневших глаз Боцмана две кровавые слезы.
  
  ***
  
  - Видишь его? - Леший разговаривал с Баламутом, указывая пальцем на серебряную точку прямо по курсу.- Он в жопе, старина. И мы лезем туда же.
  Понять, в какой именно жопе находится его приятель, не составляло труда. Уже отсюда было видно, что пропущенным ударом капсулу Боцмана стащило из относительно безопасной зоны, где возможности лавирования и дальнейшего выживания гарантировались мастерством пилота. Класс Боцмана позволял ему находиться в этой опасной, но крайне богатой на добываемый металл зоне, однако что-то случилось и его табуретку снесло туда, где живым было нечего делать, поскольку выжить там на старательских аппаратах было просто невозможно.
  Леший методически пытался выйти на радиосвязь, но ответа от Боцмана не было.
  
  - Либо помер от перепадов давления, либо просто всё сразу вышло из строя. Вон как его крутит. Движки сдохли. Что будем делать, Баламут?
  Собака молчала, напряженно смотря в передний экран и не сводя глаз с вертящегося серебряного котелка, путь к которому преграждала неширокая, но очень интенсивная зона камней. Леший включил ручное управление, подтащил джойстик к самому животу и, не смотря на собаку, проговорил почти весело:
  - Ну, дружище, полетели? Посмотрим, чему мы тут за два года научились. Только ты не отвлекай, понял?
  
  Он видел, как капсулу Боцмана накрыло каменной волной. Покалеченная табуретка завертелась ещё сильней, и за камнями полетели какие-то детали обшивки. Уверенно лавируя в усиливающемся астероидном мусоре, Леший бросил свою капсулу правее, выравнивая скорость со следующей астероидной тучей, чтобы сразу после неё взять безжизненную погремушку Боцмана на абордаж. Леший был спокоен. Так спокоен, каким он был всегда. Сейчас речь шла даже не о спасении его старинного приятеля, а о сложнейшем пилотировании, результатом которого могло стать возвращение либо всех троих, либо никого. Именно к такой дилемме Леший был готов. Он знал наперёд, что в любом случае полезет в эту мясорубку, просто ему было интересно - получится ли у него только состыковаться, чтобы сказать приятелю пару прощальных слов, или всё-таки удастся вытащить всех троих. Это была не лотерея, это было нечто вроде соревнования, и это было чертовски весело. Там, где на миллиард километров вокруг ни один организм не смог бы сделать вообще ничего, он собирался провести в некотором роде семинар по выживанию, осознавая полную бредовость задуманного. Да, он понимал это, отдавая себе отчёт в дурацком для многих гусарстве, в котором спасатель был готов разделить со спасаемым его судьбу. Был готов, но это не значило самому готовиться к неудаче. Леший не собирался погибать, не собирался ради прощального движения терять бесценное сейчас время, ничего подобного, он делал всё для того, чтобы любым образом вылезти из этой каши вместе с тем, за кем он пришел. Но получиться это могло лишь в том случае, если все силы будут отданы на достижение помятой металлической цели, в которой находился человек. Абсолютно все силы. Только на это. Не оставляя их на дорогу назад.
  - Понял, Баламут? - спрашивал Леший, не смотря в сторону собаки. - Мы доберёмся до него. Ещё пару минут и доберёмся. И вернёмся вместе. Ну... - он помедлил пару секунд, - или никто.
  Он видел, как следующий удар картечи, накрывший капсулу Боцмана, остановил вращательное движение окончательно изуродованного корпуса, и сейчас было трудно предположить, что в табуретке находится что-то живое.
  - Держись, старина, крепко держись, нам же надо убедиться, верно? Крутиться перестал... это хорошо... теоретически стыковка возможна... посмотрим, что получится на практике.
  Леший громко и хрипло шептал, наклонив голову почти к самому джойстику и не отрываясь смотря сразу на все три монитора. Он легко обходил опасные каменные гранаты, но сейчас было необходимо приблизиться вплотную, зафиксировать камеру стыковки на покореженном боку капсулы Боцмана и перетащить его к себе.
  - Груз ещё. Полная "авоська", чтоб вас всех. Наработал, хрен морской, добавил головных болей. Отцеплять... прицеплять... А если не сможем... да и чёрт с ним...
  Выждав ещё несколько секунд, прикидывая расстояние до следующей смертельной волны, Леший развернулся стыковочным щупом к обгрызенным краям такого же механизма напротив и резко бросил свою табуретку прямо на помятую стену перед ним.
  
  ***
  
  Такой грандиозной космической посуды он не видел никогда. Нет. Не видел. Это Боцман понял сразу, как только перед его глазами, уставленными в потрескавшиеся стекла экранов, показался исполинский тёмный борт, возле которого его табуретку больше не трясло. Боцман ни черта не понимал, он вообще не соображал, что происходит, настолько гудела его раскалывающаяся голова и не слушалось сознание, но глазам своим он верил и просто смотрел, как тёмный мощный борт огромного механизма осветил его полосками посадочных огней. Ему стало спокойно. Тяжело выдохнув, он почувствовал во рту вкус крови и засунул палец в рот, чтобы понять, на месте ли его зубы.
  -Как же без зубов к бабе? Нельзя. Не надо... и к ребятишкам... нельзя без зубов. Что я, бомж какой, что ли? Нет. Я не бомж никакой, и нечего тут зубы мне... на месте... да.
  Он понял, что у него прокушен язык, а лицо разбито о панель управления, ударился об неё, когда какая-то штука... он не помнил, когда ударился об эту дурацкую панель и просто смотрел на тёмную исполинскую стену перед глазами и не мог понять, что это такое... На тёмном фоне появлялись лица незнакомых людей, и Боцман вдруг подумал, что совершенно не знает, как выглядят сейчас его дети. Он давно их не видел, так давно, что некоторые из них уже детьми быть перестали и неизвестно, сможет ли он правильно назвать их по именам, не путая между собой. А жена, кстати... он пытался вспомнить, какая она была в тот последний день, это единственное воспоминание, которое он в какой-то мере мог воссоздать, хотя и понимал, что шесть лет назад всё было другим, совсем другим, не таким, как сегодня, а будет ли завтра - это сейчас вообще неуместный вопрос. И вдруг он понял, что думает обо всём этом потому, что боится. Боится их увидеть, боится того, как они его встретят, и даже возможности, что в последний момент ему не захочется никуда ехать, поскольку абсолютно уверенным в своём решении он не был. Ему просто хотелось чего-то большего, чем только собственной обгорелой рожи в зеркале по утрам, и думал он об этом лишь потому, что ничего другого, кроме этой самой рожи и размытых воспоминаний о жене и детях у него больше ни хрена нет.
  До ушей Боцмана дошел царапающий звук, и он посмотрел на свои руки, чтобы убедиться, что ничего не царапает, это не он, с какой стати он будет здесь что-то царапать, бред какой, зачем ему это надо. Тяжелый, но мягкий удар по корпусу капсулы заставил мотануться его голову вперёд и назад так сильно, что у него хрустнула шея, и сразу за этим звуком он услышал металлический стук в дверь переходной камеры, а ещё через несколько секунд перед ним показалась залитая сзади ярким светом огромная фигура, которая знакомым голосом прохрипела ему в гудящее лицо:
  - Ты чего тут расселся, барин?! Живо хватай горшок и марш в мою табуретку! У нас времени ровно минута! И оно уже пошло!
  
  Поддерживая вялое тело под плечо, Леший втащил Боцмана в свою капсулу и посадил его позади кресла пилота, прислонив к стене. Баламут тут же уселся рядом, обнюхивая неподвижное лицо, закрытое запотевшим изнутри защитным стеклом комбинезона. Почти рухнув в кресло, Леший вдавил кнопки джойстика, запуская механизм расстыковки. Механизм завыл, но мятая стена перед монитором осталась на своём месте. Леший надавил на кнопки снова, с тревогой вслушиваясь в беспомощный визг гидравлики, пытающейся расцепиться со стыковочной камерой.
  - Что там за дура! - боковым зрением он смотрел на заполняющую левый экран тёмную тучу, приближающуюся так быстро, что Леший решил двигаться вместе с табуреткой Боцмана, надеясь сбросить её центробежным движением, раскрутив за линией опасных камней.
  - Вот же прицепилась, дрянь... сброшу... если только нас раньше не накроет. Ты чего с посудой натворил, окунь?! - эти слова были адресованы очнувшемуся Боцману, который стянул с опухшего лица герметичный колпак комбинезона и сидел, с улыбкой смотря на Баламута:
  - Прилетел, собака ты такой... Прилетел, сука кобелиная, и хозяина притащил, - он повернулся к Лешему и спросил: - Что там за дирижабль был возле моей посуды? Стена метров сто в высоту... а? Бредил я что ли?
  Обернувшийся на вопрос Леший несколько секунд недоумённо вертел глазами, а затем быстро ответил, по-прежнему отчаянно барабаня по клавишам и рычажкам:
  - Не стена это была, старик. Капюшон твой тебе на глаза упал. И ты в его прозрачные застёжки смотрел. Я тебя таким застал. А вот как от твоей мёртвой посуды избавиться - это вопрос. Она нам здорово мешает, табуретка твоя, я на тебя, рыба ты глушеная, жаловаться буду! Если успеем уйти от этой волны, нас следующая всё равно снесёт, у меня с этим металлическим трупом маневренности нет, авоську ей в заднее сопло! Кстати, авоська!
  Он пробежал пальцами по клавиатуре и в который раз изо всех сил нажал на кнопки джойстика:
  - Да что же это... авоську забрать получилось, хотя она, по логике, сейчас вообще должна вместе с картечью где-то лететь... а вот отцепиться не можем,- он снова посмотрел на уже закрывшую боковой монитор каменную россыпь, широким движением уводя два рычага основной тяги до упора вниз. - Перехитрим этот каменный Колизей. Перехитрим. В любом случае другого выхода отсюда нет. А нам другого и не надо.
  Боцман с волнением смотрел на энергичные движения Лешего и вдруг почти с удивлением подумал, что завидует этому странному человеку. За всё время их знакомства они встречались за пивом несколько раз, и каким-то образом между ними осталась атмосфера здорового ненаплевизма, похожего на общение остальных многочисленных старателей, но всё-таки это было нечто другое, что можно было назвать чем-то вроде мужской дружбы, если бы не их чрезвычайно редкие встречи. Боцман не понимал, чем он сам привлекает Лешего, он не понимал также, почему именно с ним Леший занимался сутками, обучая филигранной работе с табуреткой, открывая для Боцмана такие лётные возможности неуклюжей промысловой капсулы, о которых наверняка не знали даже её конструкторы. Подобрав под себя ноги, он спросил:
  - Какие идеи?
  - У нас только одна возможность, - ответил Леший резко, не сводя напряженного взгляда с экрана и держа руку на кнопках управления, - одна, Боц. Нам надо таким образом использовать край каменной картечи, чтобы именно она срезала с нас твоё мёртвое корыто. Я вывел табуретку из зоны поражения ровно настолько, чтобы картечь нас не смела, но задела. Дальше с таким грузом смысла нет - нижний каменный пояс нас всё равно догонит, а учитывая нашу повышенную парусность ещё и по причине авоськи, его детонация нас просто порвёт. Держись!!!
  Последнее слово он выкрикнул чуть запоздало, уже в закрытые шевелящейся массой экраны. Капсулу потащило вниз, затем рвануло вверх и снова вниз, а Леший всё давил и давил на рычажки джойстика, пытаясь не допустить вращения. И ещё до того, как правый экран осветился пустотой чёрного неба, в салоне явственно раздался визг и треск рвущегося металла.
  - Сбросили? - голос Боцмана предательски дрожал, а Баламут лежал на брюхе, для лучшей устойчивости упираясь задними лапами в кресло пилота, удерживая Боцмана зубами за складки комбинезона, чтобы того не утащило от стены. - Мы мою мебель сбросили?
  - Погоди, Боц, не спрашивай сейчас. Хотя табурет твой мы оторвали. Это хорошо. Нам сейчас второй пояс перепрыгнуть нужно. Только у нас, кажется, кроме твоего табурета, ещё чего-то нет...
  Он снова заработал рычажками управления и выдохнул:
  - Двигатель помер, друг. Только маневровые. Ничего, успеем. Ну, может, ещё немного второй волной потрясёт. Успеем.
  
  ***
  
  - Красивая она, понял?
  - Понял.
  - Общее у нас. Много. Тело и почки. И всё такое.
  - Знаю.
  - Хорошо мне было с ней.
  - Да.
  - И ей со мной тоже.
  - Видел.
  -Дышали вместе. Туда и обратно.
  - Слышал.
  - Я говорил ей "Пойдём со мной".
  - А она?
  - Сказала "Прощай".
  
  ***
  
  - Обкорнали нас, Боц. Урезали. Удивительней всего то, что авоська уцелела, тяжелая потому что, но даже камеры на месте, экраны в тонусе, всё в норме. А вот что касается двигателей... для маневра только... Мы на них до посадки трое суток ползти будем. Но и это не всё.
  У Боцмана от плохого предчувствия свело живот.
  - Говори, не тяни. Что ещё?
  - Воздух. У нас внешнюю стену каменной наждачкой съело, она ослабилась после того, как твоя табуретка от нас всё-таки оторвалась. Потом по вялой обшивке прошла картечь. И сняла её к едрене фене. Вместе с частью системы жизнеобеспечения. Воздух и нас сейчас только тот, что в салоне. И ещё один баллон кислорода я взял с собой. Его нам не хватит.
  - С базы не успеют добраться?
  -- Они сюда просто не полетят. Не полетят, Боц. Здесь нужен пилот, который через эти два поля каменной картечи пройти сможет, а таких, кроме тебя и меня, на станции нет. И ещё одно... мы сейчас с другой стороны, нам даже не на станцию, а прямо на полянку, с которой я к тебе стартовал. На полянку хочешь? К лютикам и пестикам и водичке на кругленьком озерке.
  - Хочу, Леший, честно. Делать-то что?
  - Не знаю. Пока не знаю. Но если не играть в героев, то выход очевиден. Нам всем не долететь.
  Боцман боялся услышать именно это. Сейчас он боялся услышать нечто подобное больше всего на свете. Ему вдруг пришло в голову, что было бы легче разделить судьбу затонувшего в кипятке авианосца, чем принять только что сказанные Лешим слова. Однако он понимал, что другого выхода не существовало, и было невероятно тяжело признать это правдой, поскольку подобный выбор казался настолько отвратительным, настолько бредовым и невозможным, что он застонал. От этого звука Баламут поднял свою лобастую голову и посмотрел на Боцмана, положив на его вытянутые по полу ноги тяжелую лапу. Боцман смотрел на уверенную собачью морду и вдруг боковым зрением поймал движение Лешего, а переведя на него свой взгляд, похолодел ещё больше.
  Леший смотрел на Баламута. Он смотрел на поднявшую голову собаку, и его лицо казалось каменным, железной маской без эмоций, надетой на скрытую от всех умирающую кожу. Потому что она была ещё живой, эта кожа. Что-то происходило там, за неподвижным металлом щек и небритым бетоном подбородка, за едва видимыми глазами, закрытыми вечно спутанной бесцветной шевелюрой. Там что-то двигалось, неслышно скулило, хотело вырваться наружу и заявить о себе настолько же громко, насколько тихо прозвучал голос Лешего, выдавленный им через почти неподвижные губы:
  - Никакой ты не маламут. Баламут. Самый настоящий. Как и я. Зачем же я тебя с собой взял...
  Собака положила нос между своих лап и снизу смотрела на Лешего. Он понимал, этот пёс, понимал всё. Здесь не требовалась способность телепатии или ещё какой мыслечитающей ерунды, достаточно было того, что сейчас темнело в собачьем взгляде. И не ожиданием предстоящего и даже не обречённостью оказался страшен этот взгляд, потому что никакой обречённости в нём не было. Страшнее всего была очевидность того, что пёс был согласен.
  
  ***
  
  - Я не могу, - Леший встал, сжимая свой лоб ладонями с двух сторон.- Нет, так не будет. Не будет! Я его с собой взял, не он меня. Мне и выбор делать. Раньше, чем... нет, я даже не буду об этом думать!
  Боцман смотрел на Лешего почти с удивлением. Таким он его не видел никогда. Ему казалось, что он понимает происходящее, но потом соглашался сам с собой, что не способен на это. Потому что таким он Лешего некогда не видел. А ещё он не мог понять смысла всей мучительной дилеммы, которая была настолько же ясна, как и то, что они находились в совершенно скотской ситуации, из которой существовал только один выход.
  - Леший... здесь нет другого решения.
  - Есть!
  - Слушай... погоди... - голос Боцмана стал почти умоляющим, - может, ты не очень хорошо рассчитал? Ну, давай ещё раз? Может, хватит всё-таки воздуха? Собаке, понятно, не прикажешь через раз дышать, но мы с тобой напрягёмся как-нибудь, а?
  - Не выйдет, старик. Не получится. Даже если мы через два раза дышать будем, до полянки с лютиками долетит только один. Из всех троих. В самом крайнем случае двое смогут дотянуть. Двое, понимаешь? Потравятся угарным газом, но теоретически могут. Лотерея такая. Поэтому уйду я.
  Такого решения Боцман не ожидал совсем. Он даже ещё раз прислушался к своей слуховой памяти, чтобы в точности воспроизвести только что услышанное. И снова сам себе не поверил.
  - Рехнулся? Какой бы ты ни был дурак, Леший, но ты - человек. А он - собака, животное.
  - Так тем человек от животного и отличается, что я могу сам уйти. Сам. Просто возьму и выйду. А его выкидывать придётся, понимаешь? Выпнуть. Вышвырнуть. За то, что я его с собой взял. Ты сможешь так, Боц? Сможешь?
  Голос Лешего был спокоен, но Боцман чувствовал, чего это спокойствие стоит. Баламут в очередной раз поднял лобастую башку и несколько секунд смотрел на Лешего, а затем, не сводя с него взгляда, снова положил голову на лапы.
  Леший с видимым трудом вытащил себя из кресла и вплотную подошел к сидящему на полу Боцману:
  - Тебе лучше? Не такой бледный сейчас, как после твой посудины. Совсем плохой был. Я думал, ты в себя до посадки не придёшь. Лучше?
  - Лучше. Да. Не надо, Леший.
  - Надо. Слушай меня. Я сейчас за шторку зайду, а ты ползи в технический отсек, вместе с Баламутом, и держи его там.
  - Удержишь его...
  - Заткнись. Держи его там, пока я в переходный отсек залезу. И всё. Слова красивые мне потом как-нибудь скажешь. Я тебя ещё вытерплю, а вот его я видеть не хочу. Не могу. Да и сдохнет он, если знать будет.
  - Он и так сдохнет!
  - Нет. Ты ему спокойно так скажешь, что я домой за пивом улетел. Он поверит. Он верит тебе. И будет меня ждать. Там, внизу, тоже будет. Кто знает, может, и дождётся.
  - Леший!
  - Заткнись, говорю. Пожалуйста... сделай. И вы вдвоём долетите до пестиков и лютиков.
  Боцмана начало трясти. Он никак не мог уложить получаемую информацию за своё широкое, давно обгоревшее лицо. Ему не удавалось распределить происходящее таким образом, чтобы уровень поднимающейся в горле тоски не заставил ею захлебнуться. Его затошнило.
  - Леший...
  - Иди, Боц, иди, дорогой. И с Баламутом ласково... он, как и все, ласку любит.
  - Ты не любишь.
  - Нет... не знаю. Достал. Пошел к чёрту!
  Он коротко обнял Боцмана, затем наклонился к вскочившей собаке и бодро проговорил:
  - Марш обедать! Эй, Боц! - воскликнул Леший, вытаскивая из-под сидения и подавая Боцману банку собачьих консервов. - Покорми пса, он жрать хочет. Оба в подсобку, чтобы мне тут воздух всякой ерундой не захламлять!
  
  Проводив собаку и человека взглядом, Леший зашел в тесную каморку с другой стороны кресла пилота и устало опустился на откидной стул. Он откинулся назад, прижимаясь затылком к холодной стене, и крепко закрыл глаза.
   - Пару минут... дайте мне пару минут... всего две. Мне большего и не надо, в общем,- он раскрыл веки, затем снова сомкнул их, удерживая глаза зажмуренными до тех пор, пока перед ними не поплыли фиолетовые круги. А когда он открыл их в очередной раз - увидел перед собой Баламута.
  - Не понял... Боц! Ты что, собаку консервами удержать не можешь?!
  Баламут взял Лешего зубами за штанину и сильно потянул за собой. Он тянул молча, но так напористо, что крепкая ткань комбинезона затрещала. Леший поднялся с откидного стула, отчего тот с мягким стуком захлопнулся, и вышел в общий отсек. Боцмана там не было. А когда отпустивший его штанину Баламут завыл, Леший всё понял.
  - Боц! Скотина ты морская!
  Он повернул голову и увидел лицо Боцмана за иллюминатором стыковки. Леший бросился к двери, но не смог открыть задраенный снаружи замок. Боцман смотрел на него через стекло и молчал. И тогда Леший начал бить в стекло кулаком. Он просто бил и бил по иллюминатору, бил отчаянно, изо всех сил, оставляя на стекле кровавые следы, закрывая ими человека, с которым он несколько раз пил иноземное пиво и учил летать на табуретке так же, как сам Леший. Он лупил в эту металлическую дверь, понимая, что сейчас произойдёт, ожидая и не желая это видеть, и понимая, что ни черта не изменится, и что понимать уже ничего не надо, а необходимо просто заткнуть своё орущее нутро и перестать разбивать о неизбежность ноющие руки.
  - О собаке подумал! Добрый! А я теперь с этим как?!
  Боцман положил ладонь на испачканное кровью стекло. Он водил пальцами по другой стороне иллюминатора, словно хотел стереть красные кляксы. А потом приблизил к ним своё широкое лицо и глухо проговорил:
  - Видимо, от судьбы не уйдёшь, Леший. Спасибо что добрался. Я ждал.
  С этими словами он одним рывком сорвал рычаг шлюза, спиной отступил в мгновенно открывшийся проём и вылетел в пустоту.
  
  ***
  
  - Странно, что концерн пошел на такие уступки.
  - Ничуть. Леший спас груз, поэтому ему и выдали долю Боцмана, которую Леший отправил на Землю кому-то там, кто близко Боцмана знал.
  - Только не говори мне, что у Боцмана была семья. Единственное, о чём он рассказывал, это про своих мифических баб, кучу заработанных на табуретке денег и службу на чём-то затонувшем, где было десять тысяч варёных тел.
  - Я ничего не знаю о его семье. Об этом мог знать Леший, но с ним после того случая стало вообще невозможно общаться, хотя он и так был достаточно странный. Его собака говорила чаще, чем он. Кстати, ты знаешь, что практически весь резервный кислородный баллон Леший Баламуту скормил? Он напялил свою маску на собаку и лежал рядом с ней, вдыхая только то, что через щели выходило, поскольку маска для собачьей морды не годилась. Собака всё-таки сдохла, да и Лешего еле откачали, хотя никто не понимает, как он в таком состоянии табуретку посадил. Он пока в бреду был, постоянно одно и то же повторял: "Не возвращайся."
  - У него, вроде, женщина была...
  - Давно. Ещё до нашей Жемчужины. Кстати, без Лешего она свою яркость несколько растеряла.
  - Ты о планете или о женщине?
  - Я..? Неважно.
  - Красивый шарик, правда? Он подругу свою тоже Жемчужиной называл...
  - Враньё. Ничего подобного от него никто не слышал, и о подруге своей он никому не говорил, это вымысел. Я в корпорации тогда работал и знаю, что она к нему бандитов направила, он отказываться от неё не хотел, с собой звал, только смысла для неё в промысловой романтике не было, поскольку к тому времени она в этом же бизнесе мягкое кресло имела. Просто нравилось ей какое-то время, что такой строптивый парень за ней как собачка ходит. Вот и дала ему привыкнуть. А потом избавиться не могла. Он же действительно как собака, ты ему в глаза смотрел? Там ничего нет. Только уверенность и тоска. Не знаю, как это в нём уживалось.
  - Но деньги-то он ей отправлял?!
  - Не знаю. Этого не знаю. Увидишь - спроси.
  - Уже не увижу. Леший здесь больше не появится. Вчера сообщили, что он забрал все оставшиеся на его счету средства и улетел, оборвав идентификационные маячки. Никто теперь не знает, где он. И я уверен, что он не вернётся. Никуда ещё не возвращался. Будь то Земля или Жемчужина, планета или женщина, спасённая им корпорация или последнее "Гнездо". Его постоянно куда-то уносит. Дальше и дальше. Чтобы вернуться, нужно желание и силы, а он себе на обратный путь сил никогда не оставлял.
  
  
  Guron Cansado
  
  
  (c) Copyright: Сергей Лановой, 2017
  Свидетельство о публикации N 217021601093
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"