То, что вы сейчас читаете и, даст Бог, дочитаете до конца, мой армейский друг Саня написал бы лучше меня, интересней. В его незаурядном литературном таланте я не сомневаюсь ни на секунду, так как был свидетелем тому неоднократно. Многочисленные экспромты по разным поводам армейской, и не только, жизни, стихи его собственного сочинения, тому наглядное подтверждение. Но на вершину творчества яркая звезда его таланта взошла, став кульминацией, после того, как он сочинил на ходу, за короткий срок поэму для одного из дембелей. Старослужащий был расстроен из-за письма, вернее его отсутствия (не помню от кого он его ждал, от любимой девушки или родителей), и в шутку обронил.
- Сань, напиши мне письмо. - Сказал и забыл.
Но где-то через час (чуть больше, чуть меньше, не помню), письмо было в руках того самого дембеля, который к своему и нашему изумлению и восторгу читал его в слух. Всё бы ничего, если учесть тот факт, что письмо было в стихах. Настоящая поэма, прекрасная на наш солдатский вкус. А вы попробуйте сами с ходу, на коленке напишите что-нибудь стоящее и мало-мальски удобоваримое примерно за час. Но это было давно, примерно год назад. А сейчас мы вдвоём с Саней сидим в его комнате, в которую перебрались, после застолья с его родителями и сестрой. Мы изрядно навеселе и в прекрасном настроении, вспоминаем предыдущие дни ожидания дембеля. Вспоминаем сегодняшний день, когда он, дембель, осчастливил нас своим появлением.
Хмельные воспоминания лёгким ветерком пролетают сквозь нашу службу, долго на ней не задерживаясь, ровно на столько, что бы ещё раз быстро вспомнить и забыть на время всё плохое и хорошее с ней связанное, поставив жирную точку в ещё одной из начальных глав нашей юной жизни, и перевернув страницу устремиться дальше, навстречу ожидающему нас, несомненно прекрасному будущему, на которое, перебивая друг друга, мы строим планы, и которому посвящаем наши разговоры.
Сашка отлучается из комнаты по своим делам. В тишине мои веки устало закрываются, а сознание возвращается в утро сегодняшнего дня. Всё произошло совсем не так, как показывают в кино. Мы не прыгали от радости, не кричали от неё же - всё это осталось за воротами КПП, по ту сторону, где находилась наша воинская часть, в которой мы прослужили полтора года после учебки. Все обещания ротного, что скоро все бумаги будут подписаны и мы, сержанты, свободны, так обещаниями и остались. Но этот, относительно короткий временной промежуток в масштабах вселенной, растянулся на недели. Для нас, ожидающих, время словно зависло. Мы маялись в казарме, или сидели на её задворках (дабы не мозолить командованию глаза, хотя, никому мы были не нужны. Командиры с нами фактически распрощались. Все ждали только приказа об увольнении в запас), слонялись от безделья по части в ожидании пресловутого дембеля, до которого казалось бы руку протянуть и ты его потрогаешь. А рука, потрогав его, удержать никак не могла. Всё время возникали какие-то преграды: ротный заболел, комбат ключи потерял от сейфа с нашими военниками. Хотя, всё зависело от командира части, а он по какой-то причине откладывал наше увольнение.
А на дворе тем временем буйствовала весна, представ перед нами во всей красе. Листочки уже давно вылупились и окрепли. Приближалась пора цветения, а мы напротив увядали от ожидания, не находя себе места. Весна давно уже захватила территорию нашей части, и устремилась дальше, оживляя всё подряд на своём пути.
Хмельная природа пела и размножалась, не жалея зелёных красок для сочной листвы, на фоне которой кое где появились белые вкрапления начинающих цвести деревьев, кроны которых наполнялись жизнеутверждающим птичьим многоголосием, не стихающим ни на секунду, даже ночами, которые больше напоминали сумерки. Пернатые создания пели, нет заливались, не умолкая, без устали, получая силы у весны. Северные птицы, покружив на прощание, исчезла в ледяном тумане, уступив на короткое время свои владения пришельцам с юга. Природа не скупилась, одаривала всё вокруг зарождающейся жизнью, придя в себя окончательно после долгой зимы. Нам тоже хотелось непременно петь в этом хоре и не на последних ролях, а исполнять ведущие партии. Хотелось обнимать девушек, находится среди родных и близких. Но мы не участвовали в этом празднике жизни, хотя он шумел повсюду, сетуя на её, жизни, несправедливость. Природа толкала в объятия свободы, которая только нас и ждала, распахнув свои объятия, готовая поглотить целиком. Всё живое вокруг цвело, благоухало, рождало новую жизнь, и птичьим щебетанием говорило нам "И вам бы, ребятушки, надо заняться тем же". Но, не приходящий дембель являлся некоторым препятствием, прятал нас за забором воинской части, словно оберегая от новой жизни, или армия не хотела с нами расставаться. Тем более было обидно находится в воинской части в такую солнечную погоду, с ограниченной свободой перемещения, на обнесенной забором территории, а душа и тело стремились на волю. И нам бы самое время уйти домой, радоваться жизни, будучи свободными, чем сидеть взаперти, правда ничего не делая, но от этого только хуже. Изнывая от вынужденного безделья, и раздражаясь от бессилия хоть как-то повлиять на ситуацию, с сожалением провожали тоскливыми взглядами разочарования очередной утраченный солнечный день, с ощущением невосполнимой утраты в груди. Прекрасные дни покидали нас безвозвратно, неиспользованными нами в полной мере. В этот замечательный период, когда сама природа говорила нам, что свободу нужно вдыхать полной грудью, пользуясь всеми её благами на гражданке, мы могли только мечтать об этом. Перед собой мы видели забор, и нам оставалось только мысленно переместить себя по ту его сторону.
Ситуацию усугублял юмор со стороны сослуживцев, которые зная нашу ситуацию, постоянно устраивали дебильные розыгрыши, пару раз звоня якобы из штаба с сообщением о приказе уволить данных военнослужащих в запас. В первый раз мы свихнулись от счастья, когда нам позвонили из штаба, и велено было прийти за документами, удостоверяющих нашу свободу. Вот оно счастье, вот она свобода! Но в штабе удивленный писарь, сообщил нам, что документы мы никакие не получим, и в запас нас никто увольнять не собирается - это чья-та злая шутка. Да мы и без тебя догадались. Удручённые вернулись в казарму, раздали несколько дружеских оплеух самым рьяным шутникам, дабы неповадно было издеваться над больными, и розыгрыши прекратились, да и мы повторно уже не велись. Как не повелись на третий звонок, который оказался настоящим, из штаба, с той информацией, которую мы так сильно ждали. На следующее утро мы получали документы у писаря без особой радости, внутри как-то перегорели. Всё прошло спокойно, без ярких красок. Он нас поздравил, после выдачи всех документов, и поставленных в нужных местах казённых бланков наших автографов, объявил что мы свободны и можем валить на все четыре стороны нашей необъятной Родины. Поэтому, демобилизация воспринялась нами с какой-то поутихшей радостью. Счастье в нас не исчезло, просто оно успокоилось, обтесалось, острые углы были скруглены и не торчали. Поутихшее, оно не разрывало душу, не заставляло сердце радостно замирать, не сдавливало его от ощущения предстоящей свободы, а стало тихим и спокойным. Мы немного перегорели от ожидания. Получив документы, сходили в ближайшее поселок, поели в местном кафе, купили сослуживцам чего-то вкусного, дождались министра финансов (начальника финансового отдела), попрощались с теми же сослуживцами, и всё. По ту сторону воинской части остался ещё один жизненный этап. Мы, пока сами того не осознавая, входили в новую часть нашей жизни, которая начиналась с автобусной остановки.
Вспомнил, как Саня предложил выпить по бутылочке пива, что бы скоротать время ожидания электрички на Питер, а заодно отметить наш дембель. Видимых причин ему в этом отказать, у меня не было. Я их не видел, так же, как не видел ничего дурного в этот прекрасный весенний день 12 мая 1993 года, стоя на платформе города Гатчина. Сегодня можно было выпить и не по одной бутылки пива и не только пива. После недолгих (из вежливости) сопротивлений я поддался Саниным уговорам. В итоге было решено, что отъезд мой переносится на завтра, а сегодня я обязан погостить у своего друга Сани, по его настоятельной просьбе, дабы познакомить меня со своими родителями и сестрой, а им представить своего армейского друга.
Слегка осоловевшие от выпитого пива глаза друга сияли от ощущения свободы, жизненных перспектив, зарождающихся на горизонте, до которых, казалось, можно дотронуться, достаточно всего лишь протянуть руку. Наконец армия позади, а впереди вырисовывается прекрасное, свободное, немного неизвестное будущее. Всеобъемлющую жажду жизни излучал его взгляд. Радостное ощущение друга передалось мне, к душе моей подбиралась волна счастья, давно мною не испытываемая. Вторая бутылка пива только укрепила эти ощущения, а затем усилила их многократно. Ощущение радости и счастья, поутихшее за время утомительных ожиданий последних дней, вернулось с удвоенной силой, словно в тлевшие угли подкинули сухих веток, затем, когда костёр ожил и начал набирать силу, подбросили поленьев побольше, доведя его до огромных размеров.
На станцию Лигово мы вышли пошатываясь и в прекраснейшем расположении духа. Задержались ненадолго у ларька (этим неотъемлемым атрибутом того времени) рядом с платформой, для приобретения каких-то гостинцев для его родных, и... я задремал в кресле.
***
Моё сознание нехотя выползало из молочной пустоты. Постепенно прихожу в себя, и начинаю понимать, что лежу на чём-то твёрдом. Веки с трудом разлипаются. Понятно - я на асфальте. Но почему он качается? Почему качаются тусклые звёзды на сумеречном небосводе? Они никак не хотят зафиксироваться на нём, постоянно намереваясь свалится с него. После их хаотичных движений остаётся размазанный след. Почему у асфальта и звёзд один такт движений? Они, вообще-то, в разных пространственных измерениях. Что за бред я несу? Постепенно сознание вписалось в такт их покачиваний. Я пытаюсь вспомнить где я и почему на асфальте. Вспоминаю, потому что немного протрезвел после сна. Сколько я спал, сказать не могу. Мне плевать почему асфальт теплый, и кто каким способом его грел. Главное мне хорошо. Почему, пытаюсь вспомнить. Вспомнил - я в Питере! Затем выстраивается вся цепочка. Продолжаю качаться, и ощущение полного счастья накрывает всё моё естество волна за волной. Сквозь шелест набегающих волн слышу два голоса. Слов пока не понимаю, но один из них совершенно точно мне знаком. Более того, принадлежит близкому человеку, который уж точно вреда не причинит. Поэтому, я продолжаю лежать на качающимся асфальте, и гляжу на чёрный небосвод, пытаясь зафиксировать на нём расшалившиеся звёзды.
- Саша, зачем ты Костю уронил? - Это тот голос, мне не очень знакомый.
- Я его сейчас вообще убью! - А этот принадлежит моему другу. Но умирать, когда вокруг всё хорошо и прекрасно, в своих планах я не нашёл. Пора срочно вставать. Ну, или попытаться хотя бы.
***
Я курю в каком-то странном (он длинный, что уничтожает мои знания о подъездах) тёмном подъезде, на мгновения разрушая черноту жалким огоньком моей сигареты в момент затяжек. В конце коридора на подоконнике виден силуэт человека. Не могу разобрать кто это. Но тут, словно отзываясь на мой сигнал, вспыхивает такой же маленький красный огонёк, слабо освещая лицо моего друга. Я не раздумывая устремляюсь к нему, спотыкаясь о свои же ноги, обутые только в носки.
- Сань, пошли домой.
- Пошли. - Тихо соглашается Саня. Тушит сигарету о свою ладонь, встаёт, и мы направляемся к выходу.
У дверей подъезда нас встречает его отец.
- Слава Богу, нашлись. - Это тот самый голос, который спрашивал Сашу, зачем он меня уронил.
***
Я сижу в просторной комнате с Саниными матерью и сестрой (друг мой и отец его отсутствуют, вероятно спят). Извиняюсь за наше поведение, пьяный вид, и вообще за то, что здесь появился, беспокоя порядочных людей.
- Уж лучше ты, Костя, - со вздохом говорит его сестра, - чем полная квартира его пьяных друзей-отморозков.
***
Уже с утра Саня предложил мне пива, поправить здоровье после вчерашнего. Мой молодой организм пока справлялся, со всякого рода отравлениями его, достаточно легко, чего с годами становилось меньше. Я отказался, вяло размышляя ещё хмельным мозгом над его предложением. Повторять вчерашний день мне не хотелось - неизвестно чем всё может закончиться, учитывая полёт фантазии моего друга, покуда он нетрезв. Все, хватит, решил я твердо, сегодня же домой. К тому же, когда я по утру очнулся, открыл глаза, и увидел ползущую по потолку люстру, то понял, алкоголя мне пока достаточно. Моя душа, не то чтобы рвалась безудержно домой, но очень этого хотела. За последним недели две ожидания увольнения в запас, я как-то устал морально.
***
Вечером 13 мая 1993 года мы с Саней стоим на перроне Московского вокзала. Жмем друг другу руки, хлопаем по плечам, и крепко обнимаемся. В последний раз вижу его, слушаю его прощальные слова, красивые и витиеватые, как арабская вязь, произнесённые прекрасным литературным слогом.
- Прощай, друг. Будь здоров и счастлив. Да будет благословен дом твой. Дай Бог здоровья и счастья его обитателям и людям, к ним приходящим с благими намерениями!
***
Я стою на платформе Каланчёвская и жду свою электричку, первую по расписанию сегодня, 14 мая, и первую в мою после-армейскую жизнь. Наверное стоило написать, что сердце моё стучит сильнее от нахлынувшего волнения, а душа замирает от предстоящей встречи с родными и близкими людьми, или как там пишется в книгах. Но я захожу в вагон подошедшей электрички скорее уставшим. Поэтому волнение и томительное ожидание как-то тускнеют, откладываются на потом, слегка подергиваются дымкой, теряя контуры. Я немного взбодрился, наблюдая за подзабытыми за два года пейзажами и то ненадолго, они же меня и усыпили совместно с покачивающимся вагоном. Перегруженное воспоминаниями сознание отключилось, да и последние, переполненные событиями дни, сил не прибавляли. Чем ближе была долгожданная встреча с родными, друзьями, домом, тем ближе была новая, неизвестная жизнь, которую я почувствовал уже будучи в краткосрочном отпуске, но со свойственной юности беспечностью, я нечасто предавался размышлениям. Как буду встраиваться в эту новую жизнь? Осознал и понял ее наступление немного позже, а сейчас я спал в вагоне электрички, в эту жизнь меня везущей.
***
Станцию свою я проспал, сказалась бессонная ночь, проведённая в поезде за разговорами с похмельным попутчиком, который дембельнулся полугодом ранее, но я не расстроился. Безусловно, домой мне очень хотелось попасть, но этот момент я почему-то, откладывал, словно чего-то опасаясь. Казалось бы, дом уже близко, прибавь шаг, но что-то удерживало. Что это было я понял значительно позже, а сейчас размыто чувствовал, наверное, на уровне подсознания. Долгожданный момент возвращения, о котором я мечтал все два года, одновременно являлся предвестником неизвестности, на пороге которой я стоял, как и той жизни, которая меня ожидает, ставшей мне немного чужой, после той, упорядоченной, согласованной с уставом жизни армейской, без особых потрясений, особенно в последний год службы. Там, где за тебя думали командиры и принимали решения, не всегда умные. Но не смотря на все трудности и периодически возникавшие неприятные моменты, уже значительно позже, службу я вспоминал с тихой грустью. А здесь, в новом и незнакомом мире я должен жить самостоятельно, думая только своей головой. Конечно, рядом будут родители, родственники и близкие люди, которые всегда помогут, но было понятно, жизнь твоя будет другой, самостоятельной. Тебя выбросили из лодки в море, теперь плыви. Оторвали от ставшей привычной армейской жизни, ровно так же, как оторвали меня от жизни гражданской и отправили в армию два года назад. За это время страна поменялась и стала другой, неизвестной, с размытыми перспективами и туманным будущим, но у меня была молодость и сила с помощью которых я, мы, собирался свернуть горы, это как минимум. Но куда-то исчезла та уверенность, что была в нас с Саней ещё вчера. Одно дело когда ты служишь и возвращаешься домой в границах одного государства, в ту же систему координат, в привычную, с понятными перспективами жизнь, где ничего не поменялось, только постарели родители и повзрослели друзья. А теперь ты попадаешься в непривычную и понятную, в дальнейшем, жизнь, когда неопределённость во всём.
По сути, мы возвращались в новую, совершенно другую в страну, с другим политическим строем и совершенно непонятным будущим для нее, а в первую очередь для меня. Поэтому, мои смутные переживания были обоснованными. Два года назад меня оторвали от мамкиной юбки, и поместили в компанию совершенно незнакомых мне мужиков, абсолютно разных по своим взглядам, убеждениям, моральным качествам, умственным способностям и разной степенью агрессии. При этом, ни согласия моего, ни желания не спросили. Да, было тяжело, временами очень, но втянувшись, я постепенно привык, пусть к однообразной, но упорядоченной армейской жизни, с её размеренным ритмом и какой-никакой уверенностью в завтрашнем дне на ближайшие два года. Из под мамкиного тапка я прямиком попал под офицерский каблук. Исполняй приказы и поменьше думай. Хотя, армия, безусловно, научила жить в разных обстоятельствах и принимать самостоятельно решения, пусть и не всегда верные. Но была какая-то защита от внешнего мира, который, ломаясь и разваливаясь на части, менялся достаточно быстро. Так вышло, что присягал я Советскому Союзу, а службу продолжал в рядах Вооружённых Сил Российской Федерации, охраняя, по сути, неизвестное и незнакомое мне государство, которое непонятно как примет меня в свою новую жизнь. Происходила смена эпох, которая коснулась буквально всех жителей некогда могучей империи, всех её слоев и сословий. Ещё вчера могучая империя под действием внешних и внутренних сил треснув, развалилась на части, которые разлетались в разные стороны, постепенно становясь суверенными. Ломка оказалось болезненной, а для некоторых смертельной. Не все смогли войти без последствий в новую жизнь, выжить в наступившей реальности с её волчьими законами разграбляемого государства, до жителей которого новым вожакам не было никакого дела. Каждый пытался выжить как мог, не у каждого получалось. Но это было там, за забором воинской части, которую мы покидали не часто, и худо-бедно были отгорожены от последствий становления новой жизни, хотя безусловно знали о происходящем там, на гражданке. Получается, что я находился под защитой Вооружённых сил на этот период. Вышло так, что проходящие службу в то время, оказались под защитой этих сил, которые и были созданы для защиты своих граждан. В этом обособленном мире, хоть как-то изолированном от мира окружающего, не пытаясь вынужденно приспособиться к нему, в данных реалиях выжить было проще. Мы были обуты, одеты, накормлены, по команде ложились спать и по ней же просыпались, регулярно посещали баню, заступали на боевое дежурство, и принимали участие в многочисленных нарядах. Даже находилось свободное время, количество часов которого увеличивалось прямо пропорционально сроку службы.
И вот настал долгожданный и одновременно пугающий неизвестностью момент. Нога моя, обутая в кирзовый сапог, ставший за два года привычным, почти переступила порог моего дома, отделяющий старую жизнь от новой, почти перешагнул границу эпох. Ещё немного и я попаду из одного мира в другой, из привычной жизни в неизвестность.
- Привет. - За порогом стоит пятилетний племянник.
- Привет. - Отвечаю.
Как же здорово, что я встретил первого именно его - символ новой жизни! И вот нога моя, обутая в кирзовый сапог, шагнула в новую жизнь, переступив порог родного дома. Дай Бог здоровья и счастья его обитателям и людям, к ним приходящим с благими намерениями!