Ломака Виктор Петрович
Среднерусский Шахразад

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ... когда он встал и поднял стакан с квасом за здоровье молодых, то непроизвольно глянул на огромное блюдо с отрезанной головой борова, заколотого накануне. И как-то очень ему не понравилась хитро изогнутая ухмылка обожженной свиной пасти... А следом ему вдруг померещилось, что заплющенный, длинный глаз приоткрылся и злобно сверкнул на него чернотой...
   (Страшная сказка)
  
  
  В некотором, не сильно удаленном от центра империи селе, жил-был один мужик - труженик и хороший хозяин. В разные времена его называли по всякому: и богачом, и мироедом, и кулаком, и политзеком, и фермером... Но мы назовем его демократично и по совести: кормилец, оплот продовольственной базы страны, не сидящей покамест на шее у всего мира за счет миллионоолетних запасов неразборчивой на симпатии природы. Однако, гм...
  И было у него три сына: двое нормальных - таких же злых до работы и жизни, как и отец, а третий... добрый малый, пьяница и лодырь. Точнее, работы-то он не боялся, но за частыми попойками ему, как бы, и некогда было... А надо сказать, что папашка ихний, хоть и был почтенным жителем села и отважным гражданином, защищавшим, в свое время, родное отечество от очередного набега зазевавшихся соседей (количество коих, век от веку, всё убывало, в то время, как страна безобразно пухла в часовых поясах...), но крут был и жесток сверх всякой меры. И силы, к тому же, был неимоверной, хоть и росту невеликого. Боялись его в округе все, ибо был он еще и психованным типом, и, выйдя из себя, мог и избить, и искалечить..., щедро дав потом обиженному "на лекарства", дабы не возбуждать против себя всенародного недовольства (а один ушлый мужик, говорят, пытался так подрабатывать, но после второго раза вышел на пенсион по причине инвалидности). Ходили даже слухи, что и кровушка на нем имелась..., ну да земля слухами полнится, а сильные мира ими только прирастают... Сына своего меньшого, оставшегося на руках у него после смертельных родов жены, он очень любил и, скрепя сердце, спускал ему эту слабость, хоть изредка и поколачивал, бывало, вполсилы, по-отцовски. И как он только не пробовал отучить его от сего непотребства - всё тщетно: ни тумаки, ни бабки-знахарки, ни заграничные пилюли не помогали.
  И вот однажды, объявился в их селе знахарь-бродяга, в ту пору довольно известная в округе личность. Умел он лечить многие болезни, а также фокусничал понемногу... (ну, там, стандартный набор: глотание шпаг, выдыхание огня, протыкание языка, щек и прочих мягких мест..., и, конечно же, чревовещание - а как же ж...). А еще был он мастер рассказывать всякие диковинные и страшные сказки, и рассказывал так живо и ярко, что многие слушавшие потом не могли уснуть по нескольку ночей кряду. Звали его Менелай (что, вполне возможно, было его творческим псевдонимом). Был он, не то грек, не то цыган (впрочем, последнее сомнительно, а первое маловероятно. Можно предположить, что был он бродячим евреем..., но это уж вообще ни в какие ворота...), и бродяжил он по губерниям среднерусской возвышенности, вот уже не один десяток лет, как говорится: не дохода для, но от потребности души в свободном образе жизни, и еще от самолюбивого удовольствия быть выше общественного способа существования. Словом, нормальный психотип идейного бродяги... Разъезжал он на невиданном в здешних местах экипаже - ишаке, запряженном в крытый двухколесный шарабан. Наткнувшись на какой-либо хутор или село, расстилал он небольшой четырехугольный шатер на окраине, и пару недель (а то и целый месяц) развлекал и лечил местных простаков (да и не только простаков: пожалуй, мало, кто мог отказаться от нечастых для российской глубинки развлечений), пока потребность в его деяниях в данной местности не исчерпывалась. Короче говоря, был он шарлатаном средней руки (в хорошем, созидательном смысле. Сегодня, он потянул бы, пожалуй, на "народного..."), но не без претензий на артистический талант и чудодейственную силу. Во всяком случае, боль заговаривал легко, да и сглаз убирал вполне уверенно (но безо всякой "чернухи" и прочего колдовства, а исключительно при помощи естественно-научного понимания причинно-следственных взаимодействий материи и колебательных процессов природы. Был начитан). С людей он брал только пищевыми продуктами - себе и ослу на пропитание (а излишки раздавал бедноте, что крутилась подле него в больших количествах), что сразу отвергало какие-либо мысли насчет его корыстных побуждений. И народ шел валом к нему, а некоторые, бедные умом и не сильно обремененные оседлостью, иногда тащились за ним из деревни в деревню, в который раз радуясь его незамысловатым чудесам, слушая сказки и притчи, коих он знал неимоверное множество. Ну, что тут сказать: в серой и подчас невыносимой жизни простого народа такие люди служили своеобразным украшением и отдушиной (а порой, и последним прибежищем от отчаяния и рокового шага к намыленной веревке...). А поскольку, почти единственным развлечением граждан в ту пору было неосмысленное увеличение численности односельчан, то любое внешнее активное действие весьма приветствовалось и поощрялось. На этой-то волне эмоциональной пассивности народа и держались с давних времен труппы бродячих артистов и циркачей, хоть и считались они всегда самым низшим, бесхребетным сословием, бездельниками и безродными бродягами. Да..., они бы весьма и весьма удивились, узнав, что когда-нибудь их профессии будут самыми уважаемыми и завидными в обществе (и, соответственно, самыми высокооплачиваемыми), что, очевидно, произойдет из-за резкого роста общественного благосостояния в непомерно развившемся теле цивилизации, когда потребность в зрелищах станет едва ли не основным смыслом жизни (ну, естественно, после сытного питания и нескончаемых, всё более бесплодных попыток детопроизводства). Но не будем отвлекаться.
  Хозяин наш, которого в глаза звали Лука Лукич, а за глаза - Упырек (правда, один мужик, упавший впоследствии на голову, дерзнул сказать ему, как-то, и в глаза), в чудеса особо-то и не верил, но тут, словно нечистый его подтолкнул..., да еще накануне приснилась покойная Агафюшка, печально склонившаяся над новорожденным сыном, которого она так и не увидела. Поздним вечером того же дня, выждав, когда толпа удовлетворенно притихшей рвани покинула утоптанную полянку перед шатром пришельца (в тот вечер он "давал" народу сказку, из разряда страшилок), Лука вошел к нему, резким движением откинув полог. Менелай, низко склонившийся над маленьким круглым столиком, не поворачиваясь, сказал:
  - Ну, здравствуй, Лука!
  Лука Лукич, внутренне готовый к дешевым трюкам такого рода, всё же удивился. Или сделал вид, что удивился...
  - Глаза у тебя, что ль, на седалище...?
  - А что бы они увидели, те глаза... Имя на твоем лбу? - весело сказал знахарь, поворачиваясь к вошедшему.
  - А и то верно! - усмехнулся Лука.
  - А что так поздно явился - не интересны тебе мои сказки?
  - Не до сказок мне нонче. - молвил Лука. - Может, ты еще скажешь мне, зачем я пожаловал?
  - Да ты разве сам не знаешь? Али забыл...? - улыбнулся Менелай..., но увидев мрачную ухмылку на лице собеседника, сменил тон. - Отчего ж не сказать..., добрый человек. Если такие знатные господа посещают в столь поздний час такую мелочь, как я, стало быть, дело серьезное, кровное... А что может быть серьезнее, чем своё будущее...
  - И тут ты угадал! ... Однако, не прост ты, любезный... И про моего меньшого сына, небось, всё знаешь?
  - Нетрудно догадаться, какие беды поражают любимых отпрысков уважаемых людей. Давно это с ним...?
  - Пьет-то? А лет с пяти, пошти что... Материнского догляду нет, вот он и избаловался. Еще под стол пешком ходил, а уже на всех застольях ползал под ногами у гостей, выпрашивая рюмки с медовухой. Не уследил я... А люди, недоброй завистью томимые, рады стараться - гадили мне потихоньку, коль уж не могли напрямки. Мерзок, народишко-то...Да ты, поди, и сам знаешь - так, аль нет?
  Менелай, не отвечая на его мизантропический выпад, спросил:
  - А как жена помирала - плохо или хорошо? Потела ли...
  - Да ты что...
  - Прости, мил человек... Без нужды бы не спрашивал!
  Лука вздохнул и опустился на лавочку у входа.
  - Разве можно хорошо помирать-то...?
  - Можно, любезный..., ох, можно! А можно плохо и... долго. Ты даже не представляешь, как долго...
  - Ну..., роды были тяжкие, пошти сутки. Помучалась она, сердешная, прежде чем Господь принял её... И мальца намучила - еле спасли. Я сам-то после, года три к ряду пьянствовал и безобразничал... А теперь вот, у сына удержу нету.
  - Да..., серьезное дело! Тут заговорами и молитвами дело не решить - глубоко его ум затронут, от самого рождения.
  - А при чем здесь ум-то? - раздраженно спросил Лука Лукич.
  - Ну, медицина - наука серьезная. Читал я умные книги, знаю кой-чего. К примеру, живет за границей, в Немеччине, доктор один шибко интересный... Так вот, он все болезни и желания описывает, как "неудовлетворенную суть подсознательного влечения". Во как - поди, пойми его...! А еще говорит, что всё в мире происходит от срамных желаний к запретным утехам...
  - И к чему это ты мне?
  - Ну, думаю, что особой связи тут нет, но... сын твой уж больно намучался при родах и, будто бы, освободиться хочет от давящих тисков материнского чрева. И пьет, не вполне понимая к чему... Могло это дело, конечно, и не в пьянство вылиться, а много хуже..., но вот вышло так... Радуйся еще, что не душегуб он, сынок твой... - ехидно улыбнулся Менелай.
  - Я смотрю, ты шибко грамотный, бродяга... - Лука недобро сверкнул глазами. - Ну, так что, берешься-то?
  - Тут дело сложное, посему и вмешательство должно быть радикальным... - начал было знахарь.
  - Ты давай не умничай тут... Мне не важно, какими метόдам ты будешь лечить. Мне..., чтобы он от этой заразы отлип, вот что... Я и сам уже, глядя на него, пить перестал пошти что. Гадко...
  - Я и говорю: сильно воздействовать надо. Пожалуй..., через страх можно попробовать... Напугать его надо сильно, чтобы не то что в штаны наложил, а повис на грани...
  - То есть, как это? - Лука привстал и свирепо уже глянул на знахаря. - Ты говори, говори, да думай, что...
  - Мне показалось, что ты хотел вылечить сына... Или не так?
  Лука миролюбиво махнул рукой.
  - Ладно уж... Тут ты умный, чего уж я, правда... Только вот тебе мой сказ: вылечишь - проси, чего пожелаешь... А нет... Слышал обо мне от людей, небось...?
  - Как не слыхать, мил человек... Весьма осведомлен о твоих метόдах..., и впечатлен... Хорошо, а что ты можешь предложить за здоровье сына? Нет, не в виде оплаты МНЕ, а вообще, как жертву...
  - Оглох либо ты? Я же сказал...
  - Ну, сказать можно сгоряча многое...
  - Ты что, смеешься? - закипал Лука. - Да я за свою кровиночку. За свою неотделимую частичку... ничего не пожалею.
  - А сможешь ли ты за свою кровиночку отдать... другую часть себя? - спросил его Менелай.
  - Ты это к чему ведешь...?
  Знахарь медленно открыл небольшой, продолговатый сундучок, и вынул из него замысловатый топор, чем-то напоминавший алебарду с сильно укороченной ручкой.
  - Люди говорят, что рука у тебя недобрая...
  - Недобрые люди и говорят... - молвил Лука и сглотнул слюну, неотрывно глядя на сверкающее в свете свечей лезвие. - А кто ко мне со злом, то и получает по делам...
  Менелай медленно поднял на него глаза и с расстановкой сказал, играя топором:
  - Отдай... мне... свою... руку!
  Лука снова сел на лавку.
  - Да ты что... Шутить вздумал? Да я тебя...
  Но былой его спеси уже, как ни бывало...
   - Я не сумасшедший, и не злодей, но... Есть такой вид магической медицины: нужно забрать часть энергии близкого человека, желательно темной...
  - Фу ты, ну ты... Свят, свят, свят... Черт меня дернул к тебе пойти!
  - Стало быть, не готов ты...
  - Я... тебе... не верю, сказочник...!
  - Я вижу, крест у тебя на груди тяжелый, да на толстой цепочке... Стало быть, ТЕМ сказочникам ты веришь?
  - Да ты... безбожник...!
  - Что, хочешь доказательства моего могущества?
  - Я, пожалуй, пойду. Благодарствуйте...
  Лука уже вставал, но Менелай повелевающее произнес:
  - Постой... Смотри!
  Он подошел к круглому столику, положил свою левую руку, коротко взмахнул топором, и...
  В лицо Луке брызнуло что-то теплое и вязкое, когда лезвие топора с хрустом вошло в кисть руки Менелая. Побледневший Лука был едва живой от неожиданного поступка знахаря. А тот, как ни в чем небывало, стоял рядом и улыбался. Его левая рука постепенно тонула в вытекающей на столик из-под пальцев крови.
  - Ну, как - красиво?
  - М-м-м...
  - Не так то ты и крут, Упырек... - весело сказал Менелай, резко выдергивая из руки топор. Его лезвие было странным образом вогнуто... так, что форма впадины повторяла очертание запястья, куда секунду назад было оно всажено.
  - Как говориться: ловкость рук и маленький механический секрет!
  Лука возбужденно, с короткими задержками, вздохнул.
  - Фу-у-у... Ну, ты и... Балаганщик чертов!
  - Сильное зрелище, да? А теперь подумай, как бы ты себя чувствовал, если бы я проделал это с твоей рукой...?
  - Да уж... Тут, думаю, не то что пить бросишь, но и есть заодно... Однако, как-то... натурально кости хрястнули...
  Тот же час, в районе столика что-то хрястнуло несколько раз подряд, на всякие лады.
  - Звуки - это для меня, пожалуй, самое простое. Хуже с малиновым сиропом - последняя баночка... - засмеялся знахарь и продолжил:
  - Это и есть моя метода лечения для твоего сына. Основана она на сильном испуге, который вернет его к началу всех начал... Ну, что - согласен?
  - Я...
  - Если согласен, то приводи его завтра в это же время. Ручаюсь - пьянствовать он больше не будет! Только одно обязательное условие: он должен быть... как стекло. Денек-то потерпит?
  - А если не получиться? - спросил просветлевший вдруг Лука, уже решившийся и уверенный в удачном исходе.
  - Ну..., тогда отправляй его в монастырь.
  - Лады, уважаемый, лады...
  Он уже подходил к выходу, но тут вспомнил.
  - А что ты... себе-то хочешь?
  - Да мне, мил человек, хотеть-то и нечего: всё, что мне нужно, у меня уже есть. Хотя, постой... - Менелай саркастически ухмыльнулся. - Выстроишь для деревни церквушку. Заодно, может, и грехи свои там замолишь! Глядишь - и сам вылечишься...
  - Ну-ну... Ты не очень-то... - снова вскипел Лука..., но тут же и остыл, опомнившись.
  - Ладно, будь по-твоему... Денег у меня хватает, а от благого дела не убудет. Правда твоя..., есть и за мной грешки кой-какие, хоть многое люди и врут... Я в душе-то малый добрый, только вот обману не признаю...
  Он повернулся и быстро вышел.
  
  В назначенный час они вошли в шатер.
  Высокий и стройный, юноша мало напоминал отца - видно пошел в покойницу мать. Выглядел он слегка пришибленным, но тень недоверчивой улыбки, все же, мелькала на его красивом лице: не первый раз видел он подобные попытки психического удушения своего зеленого змия, но уже и сам не верил, что сей зверь, сидящий внутри него с малолетства, сможет быть побежден. Он воспринимал это, как очередную блажь своего чадолюбивого папаши. Оглядев таинственное убранство шатра, ярко освещенного несколькими десятками тонких свечей, он развязно вымолвил:
  - Здовствуйте, дядя! А что, выпить-то тут дадут? А то уж измаялся с утра...
  Менелай с терпеливой улыбкой ответил:
  - Всему свое время, милый! Сначала работа, потом оплата...
  - Это что же за работа такая? Я сюда не работать пришел, а на "кспиримент".
  - А вот поможешь мне заработать у твоего папаши на божий храм, глядишь, и тебе кой-чего перепадет от Всевышнего. Только вот выпить ты больше не захочешь, милок.
  - Ну, это мы ишшо поглядим! - ответствовал борзый отпрыск. - Давай, читай, ужо, свои молитвы, или что там у тебя...
  - Молитвы - дело прошлое! У меня современная метода, заграничная...
  Лука, всё это время молча наблюдавший за насмешливым юродством сына, слегка подтолкнул его к знахарю и сказал:
  - Ты, знай, помалкивай, да исполняй, что велят.
  Менелай усадил юношу за круглый столик, на котором стоял массивный лоток странной формы, с металлическими захватами по краям и с поперечной прорезью в высоких бортиках посредине.
  - Ну, парень, приступим! Какой рукой ты обычно рюмочку держишь?
  - А я, дядя, дюже развитой - с двух рук могу заливать. А могу и вовсе без рук, вы только налейте... - усмехнулся он. - А вобче-то, я левша...
  - Вот и славно! Клади свою левую в этот ящичек - мы её сейчас "подучим" малость, чтоб не слушалась тебя более. А мало будет, и до остального доберемся.
  Парень криво улыбнулся и вопросительно глянул на отца.
  - Суй, не бойся! - успокоил тот. - Этот... дело знает...
  - Будь по-вашему! А по мне, так лучше бы сразу глотку отговорили... Но всё это пустое...
  И молодой человек положил свою левую руку в лоток.
  Звонким щелчком закрылись полукруглые лапы... Дернулся, было, юноша, но лоток будто прирос к столу..., а стол - к земляному полу. А знахарь ловко набросил на страшный механизм, зажавший мягкую человеческую плоть, белый платок и... достал из-за спины топор.
  - Чиво, чиво это вы, дяденька... - испуганно вскрикнул юноша, вмиг теряя свою напускную веселость.
  - Решили мы с твоим папашей, что раз уж ты здоровым не хочешь за ум взяться, то может, став калекой, хоть какую-то пользу принесешь. Глядишь, хоть здоровых внуков отцу нарожаешь, с работящими руками и трезвыми головами. Слышал я, зазноба у тебя есть в соседнем селе...
  - Эй, эй..., я так не хочу... Отпустите, бога ради, дяденька... Папаша, что же это...?
  Но отец подскочил порывисто и обхватил его поперек хилых плеч, прижимая к лавке. Парень стал брыкаться, кусаться и орать..., но силы были явно не равны.
  А Менелай, зловеще улыбаясь, медленно поднимал топор...
  - Теперь, когда надумаешь выпить - вспоминай про ЭТО...
  - Мамка...!
  Сверкнуло лезвие, с неестественно громким шумом рассекая воздух, мерзко хрустнули кости...
  Боли он почти не почувствовал, но что-то тяжелое упало на землю, а белая ткань платка стал окрашиваться впитывающимся снизу темным пятном. Знахарь отпустил топорище и нагнулся...
  Отец с сыном замерли в ужасе, когда он поднял с пола окровавленную кисть руки.
  - Э-э..., ты это что... творишь? - наконец выдавил Лука, чувствуя, как тело ребенка обмякло в его медвежьей хватке. Он выпустил сына на пол и, угрожающе рыча, двинулся к Менелаю. Но тот быстро откинул со стола испачканное, разрубленное покрывало и громко выкрикнул:
  - Ву а ля, мон шер! Принимай работу, хозяин!
  Лука, зашатавшись, опустился на утоптанную землю.
  - Фу-у... Господи, так можно и разума лишиться...
  - Есть и такая вероятность..., но не для таких, как ты. - устало сказал Менелай.
  
  Юноша лежал в углу, на невысоких полатях, бессмысленно хлопая глазами и прижимая к груди трясущуюся левую руку. Он, не переставая, бормотал под нос:
  - Маманя, мамка, прости... Помоги, маманя...
  - Чиво это с ним? - испуганно спросил Лука.
  - Отходит... То есть, возвращается "к себе". Он сейчас будто заново рождается...
  Юноша мелко затрясся.
  - Это последствия психического шока, это нормально... Не тревожься - завтра..., или чуть позже... будет, как огурчик... - вымолвил лекарь, с тревожной подозрительностью глядя в мутные глаза парня, и неслышно добавил:
  - А может, как репка...
   Он уже ВСЁ понял...
  
  Собирался он спешно, без сожаления оставляя еду и кидая в шарабан лишь самое необходимое. Небо на востоке стремительно светлело, а белая горошина утренней звезды уже показалась над темной кромкой леса. День обещал быть жарким...
  
   - Лука Лукич, прости за ради Христа... Ушел он, сучий потрох... Осла его с повозкой уже под Тихим хутором нагнали, но пустой он был - осел сам шел... Хитрый, проходимец...!
  - Окрест, всё осмотрели?
  - Всюду, батюшка... Как сквозь землю...
  - Оттудова он, небось, и вылез, сатанинское отродье... Ничего, если надо, я и оттеда его достану...
  Лука тяжело поднялся и сказал:
  - Всё, как и прежде: кто найдет, тому пять червонцев золотом... - и вышел в соседнюю комнату, откуда доносились монотонные и неестественные звуки человеческой речи.
  - Боже милостивый, хорошо Агафьюшка не видит... - пробормотал он, глядя в темный, наполовину закрытый занавеской угол, где на постели тряслось что-то, закутанное в одеяла.
  - Маманька, мамка...
  Лука повернулся к другому углу, откуда мрачно и понимающе глядел на него окровавленный лик Божьего Сына, и осенил себя крестом.
  - Господи, прости мя грешного, что позволил лукавому ввести во искушение... Ведь своими же рученьками держал-то его, кровинушку мою... - запричитал он. И слезы, в который раз уж за последние сутки, покатились из его воспаленных бессонницей глаз.
  И тут со двора, через открытое окно, донеслись до него ласкающие слух слова:
  - Нашли, батюшка! Нашли поганца... Он в твоем же стогу, за домом прятался, стервец. Митрошка нашел...
  - Я, я, батюшка... - радостно повизгивал коренастый Митрошка.
  
  Густо опутанный толстой веревкой, Менелай напоминал огромную кружалку домашней колбасы, забытую среди пыльного подворья. Рот его был заткнут свернутой тряпкой, а лицо всё затекло кровью. Лука сверху, кровожадно смотрел на пойманного, возбужденно хрустя выбитыми когда-то пальцами рук.
  - Ну, что, фокусник...? Как тебе настоящая кровица-то? Али варенья малиничного подбавить, для красивости пейзажу...
  Подручные, стоявшие плотным кругом, дружно загоготали, довольные собой и радуясь изменившемуся настроению хозяина.
  - А вот теперь, милок, самое время твои сказочки слушать. Тащи его в свинарник, ребята!
  Двое маленьких, но плотно сбитых сыновей, взялись за концы веревок и поволокли пленника ногами вперед.
  - И вот еще что..., - понизив голос, но густо и выразительно молвил Лука, - не нашли мы его... Все слышали? Все поняли...
  - Все, все... - эхом откликнулась толпа его помощников, более походящая сейчас на дружную разбойничью шайку.
  - Гляди у меня...
  И Упырек двинулся в другую сторону, туда, где у него располагался сарай с инструментами.
  
  Свет стремительно расширялся. Боль всё не приходила, но потом нахлынула сразу и со всех сторон, словно мутные воды сомкнулись над его сознанием и закрутили его в быстром водовороте... Это длилось, казалось, целую вечность, хотя какая-то часть его сознания все еще находилась на поверхности и имела представление о размерности временных интервалов, отмечая падающие снаружи звуки... и рваные фразы человеческой речи.
  - Эй, кудесник... Ты жив еще? ... Жив! Вижу, что дышишь, сын аспида... Понравились тебе МОИ фокусы? Только вот беда - топорик мой без всяких хитростей оказался. Мы по-простому так: хрясть... и нету, ха-ха-ха...
  Менелай открыл, наконец, глаза, приходя в себя сквозь рывки пульсирующей боли. Мутное пятно постепенно проявилось в стоящего над ним Упырька, сжимающего огромный, забрызганный темной жидкостью топор... Да и весь он был исписан темными струйками..., словно художник, забывшийся в творческом экстазе. Над ним, с обеих сторон склонились еще две фигуры, с невозмутимыми лицами фельдшеров..., и их руки ловко и быстро крутили вокруг него полоски белых простыней, которые местами были тоже в пятнах...
  - Ну, что, полегчало тебе, родимый? Чай, фунтов на двадцать полегчало... - продолжал веселиться Упырек.
  Затем он нагнулся и поднял с пола какой-то продолговатый предмет, засунутый в... рукав знакомой рубашки.
  - Видишь, это твоя правая рука. Она будет теперь висеть вот здесь всегда... - сказал садист, с мерзким хрустом насаживая окровавленную кисть на крюк, торчащий из потолка. Он нагнулся снова...
  - А это твоя левая рука - будет висеть рядышком, чтобы видеть, что делает правая, ха-ха-ха...
  Двое бинтовавших его людей встали и отошли. Менелай пошевелил руками и... без усилия поднес из к глазам... На какое-то мгновение ему показалось, что он их видит..., но верное зрение уже перестраивалось, спешно заменяя многолетнюю привычку на действительность. И только слабо ворочались по сторонам забинтованные обрубки..., и хохотал над ним исписанный кровью упырь.
  - И-и..., братец! Теперь не побалуешь! А чтобы не бегал от меня боле - вот тебе еще пара фокусов...
  И всё повторилось..., только теперь в полном его сознании, не захотевшем больше сомкнуться от боли...
  
  Когда фельдшера закончили бинтовать и ушли, Лука, теперь уже молча, поднял за намокшие штанины... две его отрубленные ноги, и перекинул их через невысокую загородку, из-за которой тут же послышался остервенелый визг и возня тяжелых животных.
  Уже у самой двери, Лука повернулся к нему, почти оглохшему и ослепшему, и проворковал ехидно:
  - Слыхал я, нагадала тебе цыганка в детстве, что пропадешь ты в пасти животного... Ну, так вот - угадала она только наполовину... - захохотал Упырек. - А будет так: ты, чурбак обрубленный, каждую ночь будешь рассказывать мне по сказке. Тысячу ночей..., как та персидская распута...! И если сможешь ни разу не повториться и не разочаровать меня страшной историей, то так уж и быть - в тысячу первую ночь я повторю тебе свой фокус еще раз, с твоей головой... А нет - будешь до скончания своего века слышать только свинячью речь... Я человек верный - обмана не терплю...
  Он повернулся и вышел, кинув через плечо на прощанье:
  - Вечером приду - накормлю с ложки...
  "Гореть тебе в аду, упырь..." - хотел крикнуть Менелай ему в след, но смог выплеснуть из себя лишь кровавое бульканье.
  
  Вот уже несколько часов к ряду, Менелай безуспешно пытался убить себя... Сначала он хотел заставить свое сердце остановиться (внутренним усилием воли, как учил его первый учитель - тибетский монах, который мог до двух суток находиться в неподвижном состоянии, почти мертвый)..., но лишь однажды лишился чувств и еще потерял силы. Потом он, ворочаясь, словно полураздавленный червяк, искал в сгущающемся сумраке закутка что-нибудь острое - торчащий гвоздь или скобу, чтобы попытаться перервать сонную артерию на шее, но тюрьма его была сделана добротно и, видимо, тщательно проверена на этот случай. Тогда он попробовал разбить голову об закут..., но сил не было, да и доски пружинисто играли, лишь толкая в бок сытую, умиротворенно спавшую по ту сторону свинью, которая недовольно порыкивала в ответ на его толчки... Он стал есть перемешанную с опилками и соломой землю под собой, в надежде забить ею дыхательное горло..., но добился лишь того, что его основательно "вывернуло", причинив напряжением мышц еще большие телесные муки и пульсирующую боль в обрубленных конечностях.
  "Господи... Никогда не ВЕРИЛ всерьез..., а теперь молю ТЕБЯ: спаси..., укажи выход...!"
  Перед его глазами всё кружилось от потери крови, но его Тело хотело жить! Менелай негодовал на могучее здоровье и тягу к жизни своего истерзанного организма. Но и ему, Телу, были, видимо, непонятны неестественные потуги сознания открыть спасительную потайную дверцу и выскочить из медленно тлеющей тюрьмы материи... Некогда единое целое раскололось теперь на две обособленные сущности, и им было уже не по пути: его "Я", его высшая, осознающая всё суть, жить уже не хотела..., но тело яростно и привычно стремилось выкарабкаться, в любом виде и состоянии исполняя заложенные в него функции самосохранения. Ему даже показалось, что организм, как будто, "обрадовался" сокращению размеров своего хозяйства..., реагируя уменьшением пульса и сбрасывая давление в кровеносной системе - ему, наверное, теперь легче было поддерживать гомеостатические параметры, регулировать метаболические функции и контролировать электрические импульсы мышечной массы, сократившейся почти вдвое...
  "Боже, какая чушь лезет в голову... Лучше думай, как "выйти" отсюда. Думай..."
  Капли крови уже не капали сверху... Он слышал неторопливое и жадное жужжание мух и боялся смотреть туда, где с низкого, черного потолка свисали две длинные тени...
  Внезапно, большая муха, минут пять уже назойливо кружившая над его лицом, наконец, оторвалась и села в метре от него, на деревянный клинышек, легко всунутый в железную скобу, которая запирала дверцу свинячьего закута.
  "Что ж, пожалуй, это выход... Спасибо, Господи, за последнюю милость..."
  Он вспомнил пророчество, которое так поразило его в молодости..., и после которого он так изменился. Он тогда стал меньше бывать в лесу, вдали от людей, боясь быть разорванным дикими зверями. Он даже сторонился стай бродячих собак... Но, однажды осознал, что чем больше он будет прятаться от судьбы, тем быстрее она "подловит" его в таком месте, о котором он даже и не подозревает. В конце концов, цыганка ведь не сказала, когда это произойдет: может это случится с ним в глубокой старости, когда смерть от волчьих зубов будет не самой плохой и занудливо долгой, как это часто бывает со стариками... Он успокоился и стал, напротив, искать опасности, постоянно пропадая теперь в диких, безлюдных местах, словно бросая вызов своему року, а может, просто поняв, что если уж ему суждено умереть в каком-то определенном месте и времени, то все другие моменты жизни для него теперь абсолютно безвредны. Наверное, поэтому он и стал отшельником и бродягой...
  И вот теперь он, извернувшись, пытался вытолкнуть спасительный клинышек тонким ореховым прутиком, зажатым во рту. Минут через пятнадцать его попытки увенчались успехом: клинышек нехотя приподнялся и упал ему на грудь. Он чуть отполз в сторону, и остатками зубов открыл дверцу...
  В свинячьем закутке, куда он с невероятными усилиями, наполовину заполз, наполовину закатился, было сыро и тепло. Два огромных борова спали, ворочаясь и мирно посапывая. Он подкатился к ближнему, пятнистому чудовищу, и стал биться головой о его желеобразное тело. Гора трясущегося мяса вдруг затихла..., маленькие, длинные глазки приоткрылись и недоуменно воззрились на нелепое существо, примостившееся у его розоватого, волосистого бока. Он хрюкнул пару раз... и снова погрузился в сон. Менелай нервно засмеялся.
  "Силы небесные, пошто вы мучаете меня...? О многом не прошу ведь... Заберите только отсюда мою душу..."
  - Будь ты проклят, упырь... - вырвалось из его запекшихся уст.
  И он в отчаянии и злобе стал рвать острыми осколками раскрошенных зубов свое плечо через ткань рубахи.
  Медленными толчками, вновь полилась из него кровь, наполняя зловонный угол едким, металлическим запахом... Боров задергал влажным пятачком и открыл глазки. Второй боров тоже затих... И тут, вмиг осатанев от возбуждения, животные вскочили, сноровисто и быстро для своих неповоротливых тушь, и вцепились своими длинными клыками в кусок живого, визжащего мяса, который некогда был человеком...
  
  Так, страшно закончился земной путь этого непростого человека, возгордившегося собой и, в какой-то момент, потерявшего чувство меры и ответственности... Заплатив за свою ошибку по полному счету. Впрочем...
  Лука Лукич, нашедший вечером вместо своей жертвы лишь растерзанные, перемешанные с грязью останки..., и не удовлетворив свою пылающую местью душу, стал остужать её "горькой", кляня себя и всё на свете, оплакивая умершую супругу свою и ненормального сына, который всё стонал и звал мать... Но вот однажды, по прошествии месяца, безумец вдруг затих и, сев в своей постели, молча и с удивлением уставился на подошедших родных, обеспокоенных внезапной тишиной... Юноша был в полном сознании.
  Как он рассказывал потом, последнее, что он помнил перед своим чудесным пробуждением, был шатер знахаря и свет свечей, перешедший вдруг в ослепительное сияние, нахлынувшее на него со всех сторон. На второй день, он уже вставал и ходил по двору, став скоро таким, как и прежде..., за исключением того, что спиртное теперь и на дух не переносил..., и даже вид пьяного человека для него был тягостен (а его левая рука начинала лихорадочно трястись), так что загулявший папаша на радостях прервал свой долгий запой и вылил все запасы самодельной водки в выгребную яму. Теперь в их дом пьяным хода не было. И зажили они счастливо и согласно!
  Долго ли, коротко ль..., но скоро у Луки Лукича проснулось в душе нечто, напоминавшее раскаяние..., перед человеком, который, всё же, сдержал свое слово и сделал для самого дорогого ему человека то, что никто, на протяжении многих лет, сделать не мог. Но, скорее всего, был он просто добрым христианином и человеком своего слова. А коли так, то теперь за ним был должок...
  И нанял он лучших в округе плотников, и в полгода выстроил небольшую, но великолепного вида церковь на том пригорке, где тайно закопал он останки несчастного лекаря, с которым так несправедливо и жестоко обошелся. И пригласил он из соседнего уезда батюшку и дьякона, и, после освящения храма, заказал большую службу о спасении души своей..., и заупокойную рабу божьему Менелаю.
  И хоть долг его был исполнен, но что-то, сидящее внутри него, не давало ему покоя... А видение окровавленного, обрубленного тела всё стояло пере его взором.
  А еще через месяц, на свадьбе младшего сына, прямо посреди чинного и вполне трезвого застолья, Лука вдруг исчез... А было так: когда он встал и поднял стакан с квасом за здоровье молодых, то непроизвольно глянул на огромное блюдо с отрезанной головой борова, заколотого накануне. И как-то очень ему не понравилась хитро изогнутая ухмылка обожженной свиной пасти... А следом ему вдруг померещилось, что заплющенный, длинный глаз приоткрылся и злобно сверкнул на него чернотой... Он что-то начал было говорить, но, закашлявшись, вышел из-за стола, быстро осенив молодых крестом. С этих-то пор его никто и не видел...
  Его хватились только под утру и искали всюду до полудня... Не найдя нигде своего родителя, младший сын, по какому-то внутреннему наитию, направился в церковь, построенную отцом. Там он и обнаружил его, лежащего мертвым у алтаря... И страшен был вид его: поседевшие волосы выдранными клоками лежали окрест, а лицо было каким-то маленьким и сморщенным, и мимические черты искажены болью и ужасом так, что почти нельзя было узнать его... Странным образом состарился он, словно не одну ночь, но сотню..., тысячу ночей провел здесь, под рисунком окровавленного Христа.
  И ужасающая вонь стояла в запертом воздухе храма...
  Похоронили его здесь же, открыв его могилой счет на новом церковном кладбище с невысокой, чугунной оградкой. А храм сей, почему-то стали называть "Церковь Луки на крови"..., хотя никто и не догадывался, на чьей крови и чьих останках было выстроено это здание, одно из многих на Руси, куда с верой и надеждой наивные люди приглашали поселиться Бога и всех своих отмучившихся на земле святых..., и где пытались изжить свой темный, тошнотворный страх перед небытием...
  
  Рассказчик глубоко вздохнул и закашлялся, выводя из оцепенения слушавших его людей, сидящих полукругом... Народ нехотя зашевелился. Кто-то уже вставал, но иные тихо сидели, словно ждали продолжения истории, неудовлетворенные её исходом. И тогда старик сказал: "Что ж, идите с богом, люди добрые. Время, чай, позднее...". Затем встал и неторопливо вошел в куполообразный шатер, подсвеченный изнутри множеством зажженных свечей...
  В углу, на приподнятых над земляным полом полатях, в странно сгущенной темноте, что-то бесформенное зашевелилось и застонало.
  - Что, сердешный..., как тебе новая моя сказка? Довольна ли душенька твоя...?
  - Ох, батюшка...! Не могу я боле... Отпустил бы ты меня, родимый...?
  - Э-э... Еще и половины твоего заказа не исполнил, а ты уж ногами назад, хе-хе-хе... Терпи, милый, как Бог терпел! Здесь... нет у тебя другого выхода!
  - Прости..., прости, ради Христа!
  - А ты молись, молись..., пока есть время... Может, Бог и простит... Бог милостив!
  - Господи...
  И темное существо со стоном повернулось в своем углу, издав странные и тоскливые звуки..., не то заскрипели свежеструганные доски у алтаря, не то заныла, истомившись в долгих муках, чья-то душа.
  
  
  
   КОНЕЦ.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"