Дима Соболев выбрался из старенького автобуса Лесной школы на палубу парома, подставил лицо острой свежести Ангары и пронизывающему ветерку. В добрый ли час он согласился на работу в закрытом медучреждении для детей-хроников? Но проректор мединститута по вечернему обучению представил это как честь для студента, который три года вкалывал санитаром в морге Областной клинической больницы. А теперь, после третьего курса, разрешалась работа медбратом. И проректор Афанасий Ильич рекомендовал его на лето в Лесную школу, в которой дети находятся круглогодично. Наверное, потому что Дима был холост, прослыл жутким трезвенником и занудой. Ребята из группы сразу наградили его кликухой "бирюк". Им ведь не расскажешь о срочной службе, о взрыве боеприпасов, о том, как перетягивал обрывками гимнастёрки оторванные конечности сослуживцев и только к вечеру понял, что сам ранен. Этот взрыв и побудил идти в мединститут. Да ещё позволил ему поступить на вечернее отделение вне конкурса из-за правительственной награды.
А вообще тысяча девятьсот семьдесят пятый год принёс ему много сюрпризов. Внезапно на третьем курсе стало легче учиться, хотя зубрёжки прибавилось. Он впервые выбрался из троек и бесконечных сдач "хвостов". Разведённые и просто слишком свободные одногруппницы прекратили попытки его на ком-нибудь женить. Парни перестали доставать тупыми шутками над невысоким уровнем культуры выходца из забайкальской глубинки. В морге оценили его страсть к солдатской аккуратности и исполнительность, главврач начал выдавать ему "довесок" в конверте к зарплате, его даже заметил профессор-патанатом и сказал: если он выберет специальность по его нынешней работе, то станет возможным перевод на дневное отделение. Но Дима внезапно обнаружил, что не склонен менять берега жизни. Он втянулся в работу и вечерние лекции, в зубрёжку до двух часов ночи. Единственное, к чему не привык - городской жизни, к вечному смогу и пыли, шуму и толкотне, к общаге с её кутежами, отсутствию покоя и порядка. Поэтому он с радостью согласился на предложение проректора. Хоть поживёт три месяца в приангарской тайге, подышит воздухом. А работа с детьми... Ну и что? Управлялся же он до армии с тремя братьями-сорванцами?.. Теперь они сами прошли срочную, люди самостоятельные, один даже женился.
Паром заколыхался на прибрежной волне, потом причалил. Водитель, не дожидаясь Диму, выехал на дорогу. Его тотчас окружили люди, наверное, упрашивали подбросить до деревень. Шофёр оглянулся на нового медбрата, сдвинул шапку на лоб, почесал затылок. Дима понятливо улыбнулся, махнул рукой и крикнул:
- Поезжайте! Я сам доберусь, тут, согласно карте, недалеко.
И зашагал к стене леса с размытой гравийкой.
- Эй, паря! Подь-ка сюды! - позвал шофёр.
Дима развернулся и подошёл к плюгавому водителю, который чуть ли не приплясывал от ожидания халявы. По его красной роже было видно: всё, что заработает, тут же пропьёт. Таких мужичков было полно и в Забайкалье.
- Ты, паря, иди ровно по дороге, не сбивайся. Места у нас глухие, мало ли кто шалить в лесу станет.
Дима лишь принял серьёзный вид и пообещал никуда не сворачивать.
- Ирке, то есть Ираиде Антоновне, передай, что у меня мотор забарахлил, я в Билкете останусь, с механизаторами переговорю.
Дима кивнул, мол, обязательно передам, и пошёл своей дорогой. Грунтовка была ещё влажной, наверное, вечером или ночью здесь вовсю поливал дождь. Из сосняка веяло влажной корой и хвойной свежестью, ощутимо припекало солнце. И парень стал наслаждаться и запахами, и посвиркиванием лесных птиц, и лёгким шелестом ветерка в кронах встречных берёз. Казалось, дорога сама несла его...
Но на её рыжеватой, рыхлой и волглой спине внезапно показались отпечатки крупных копыт. Весьма странные, нужно сказать! Уж следов скотских копыт Дима навидался в детстве. Будущий медбрат остановился и внимательно оглядел дорогу. Хм... Какое-то отбившееся от стада или сбежавшее с подворья животное почему-то шло, как человек - на двух ногах, оставляя цепочку вмятин... Да ну, ерунда! Скорее всего, какой-то человек приделал к башмакам копыта. И характерного запаха скотины не было, как и "лепёшек" помёта. А вот рядом со следами виднелось углубление, словно от трости или палки. Причём все эти странности начинались и обрывались, как будто существо, топтавшее дорогу, спустилось с воздуха и в него же поднялось.
Парень только пожал плечами: следы на дороге - сейчас самое последнее, на что нужно обращать внимание, и решил продолжить путь. Но взгляд его зацепился за ещё одну деталь: между двумя берёзами и дальше из травы выглядывали майские рядовки, самые ранние грибы окрест его родного села. Да такие рясные!.. Во рту сразу же появился вкус рядовок, тушённых в собственном соку на огромной чугунной сковородке. Это вкус детства, когда он с братьями вышаривал по рощицам и пастбищам первые строчки и другие грибы, потому что поздней весной и в начале лета есть было нечего. Обычно он тащил на загривке младшего, трёхлетнего Вовку, а впереди бежали, толкались погодки Мишка с Сашкой, сверкая пятками, чёрными от грязи.
Из глубины сосновника, пронизанного лучами солнца, донеслись вопли:
- А-а-а-а! Санька дерётся!
- Ябеда-корябеда! Я первый грибы нашёл, он мои!
И Димка рванул в лес. Сейчас он обоим поддаст как следует. Деревья почему-то вытянулись вверх, а сосны обернулись рощицей берёзок. И вещи куда-то делись, старший брат шлёпал босиком по влажной тропке, шею и плечи оттягивал Вовка, а по штанам, перешитым из отцовских, хлопал плетёный туесок для грибов, болтавшийся на верёвке. Впереди мелькнули рубашки братцев. Пацаны тут же упали в траву, от души мутузя друг друга кулаками. Снова раздался вопль, точнее, визг. Наверное, Мишка укусил Сашку. У Димки самого отметина на руке от его зубов. Желание накостылять мелкоте стало нестерпимым. Димка выбежал на светлое место и увидел причину ссоры мальчишек. На свободном от травы пятачке маслянисто белели шляпки рядовок, выросших кольцом.
- А ну назад! На ведьмино кольцо наткнулись, да ещё и разодрались! - крикнул босоногий старшак.
Крикнул и... никого не увидел. Да и не мог увидеть, потому что прежние мальцы стали взрослыми и разъехались по стране. Нынешний Димка в лёгкой куртке из плащовки, без кепки, в кедах и спортивных брюках стоял на полянке и орал в пустоту. А вот ведьмино кольцо никуда не делось. Тяжесть на плечах стала нестерпимой, закружилась голова, и Дима упал вниз лицом прямо на грибы.
Когда ему удалось подняться, то все предметы: рюкзак и сумка с книгами, стволы сосен, тропинка, которой он вышел на проклятое место, раздавленные грибы - двоились и колыхались в жарком воздухе летнего полдня. Соболев поднялся, платком вытер лицо и руки от земли, липких остатков давленых рядовок. Мир по-прежнему дрожал перед глазами. Конечно, это не смутило бывшего срочника и будущего врача: подумаешь, лёгкое недомогание после подготовки к досрочной сдаче экзаменов, чистейший воздух, полный кислорода, жара и воспоминания о родных местах... Хорошо, что всего не увидели коллеги и однокурсники, иначе долго бы над ним зубоскалили. Дима поднял вещи и ушёл не оглядываясь. Он, конечно, заметил рядом с ведьминым кольцом следы копыт и отпечатки палки или шеста, но решил об этом не думать. Если кто-то из сотрудников Лесной школы знал о его прибытии и решил подшутить над новичком, то он его вычислит и разберётся по-своему. В любом случае не повернёт назад.
Здание Лесной школы не впечатлило. Он навидался таких вот больничек в глубинке, когда ездил к матери. Но внутри всё блестело от свежей краски, сияла побелка, в воздухе не чувствовалось привычной вони закрытого медучреждения, потому что рамы были распахнуты настежь. Похоже, его никто не ждал. Просто думали, что медбрат приедет на автобусе, а он явился пешим ходом. Дима нашёл в соседнем строении дверь с табличкой "Главный врач. Королёв Олег Петрович" и постучался. Странное дело: кабинет не был заперт, причём его створка чуть приоткрыта сквозняком. А из-за неё донёсся лишь храп. И Дима вошёл без приглашения.
Олег Петрович спал, откинув голову на жёсткую спинку стула. Ветерок шевелил несколько листков на столе. Медбрат громко поздоровался и представился. Главврач тут же уселся по-человечески, поднял на Диму глаза в красных прожилках, потянулся к полу, и стекло дважды стукнуло о дверцу письменного стола. Понятная и много раз виденная картина...
Олег Петрович не без усилий выбрался из-за стола, поздоровался с новым работником за руку и тут же сходу стал излагать должностные обязанности медбрата, потом остановился со словами: "Э-э... вы ведь всё и без меня должны знать". Налил из графина на тумбочке воды, жадно выпил. Дима с невозмутимым видом всё же усмехнулся про себя: главврача давил сушняк после утренней выпивки. Рассказывая о школе, Олег Петрович оживился. Он был в ней главным со дня её основания, поэтому похвастался достижениями, указал на стену с многочисленными грамотами. Вообще говорил слишком много и не по существу. Дима не стал задавать вопросов, по его опыту, узнать подробности о медучреждении можно только изнутри, приступив к работе. Но вопросы у него остались, причём довольно серьёзные. И, устраиваясь в своей комнате в отдельном одноэтажном здании для персонала, он отметил для себя, что нужно выяснить в первую очередь.
Главным образом, его удивил закрытый третий этаж самой больницы, в то время как промышленный край с предприятиями, загрязняющими внешнюю среду, выдавал повышающуюся год от года заболеваемость детей. Школа-то могла принять больше, чем тридцать два ребёнка-хроника! Показалось странным отсутствие лаборатории и то, что необходимые для анализов материалы отвозились в город. Зато имелся холодильник для тел в отдельном строении! Это вообще не укладывалось в голове Соболева. Особенно потому, что патанатома не было. На всех детей - всего два врача-терапевта, работавших посменно. А ведь в этой школе томились и сердечники, и почечники, и лёгочники... Воспитатель один, учитель один для детей с первого по седьмой классы... Да Лесная школа была создана для того, чтобы окончательно загубить ребят или их будущее!
Персонал показался дежурно-приветливым и несколько заторможенным, будто каждый носил в душе груз тайны или неопределённости. Не было духа весёлой демократии и непринуждённости между врачами и другими работниками, к которому уже привык Соболев в Областной больнице. Но он решил, что судит лишь по внешним впечатлениям и копается в неизвестности. Поработает, тогда узнает. И отправился знакомиться с воспитателем, назначениями для двух палат мальчиков, которые определил ему главврач.
На посту он внимательно изучил карты назначений и не поверил глазам: его подопечным-лёгочникам, поступившим в феврале-марте из трёх городов, гигантов областной промышленности, делали инъекции тяжёлых препаратов, кололи лошадиные дозы витаминов, а к лету назначили ещё и антибиотики! А как же физиотерапия, лечебная физкультура? Да и вместо прогулок - постельный режим. И это несмотря на то, что воздух-то здесь какой! Мёртвого поднимет...
Соболев познакомился с толстухой Раисой, медсестрой из местных, у которой он должен был принять палаты уже сегодня вечером. Женщина стала трещать о том, что работает здесь на износ, возвращается со смены в Билкет без сил, а хозяйство-то у неё - ого-го! Вот о нём она могла говорить бесконечно, заодно навязывая Диме домашние продукты, ведь еда здесь - в рот не возьмёшь. "Странно. Лёгочникам положена высококалорийная белковая пища, фрукты, овощи с малым содержанием клетчатки, углеводы... Дети обычно такие продукты любят, кроме кефира, конечно", - подумал Соболев. Это он хорошо знал после педиатрической практики третьего курса. На его просьбы рассказать о подопечных Раиса ответила просто: "Со скуки бесятся, от тоски капризничают, спят, жрут, нервы мотают".
Разговор с воспитателем тоже не порадовал. Носастая Клара Иннокентьевна с какой-то стати тоже потребовала его документы, порылась в них и сразу же заявила: "Завтра утром по палатам, в каждой отдельно, проведём пионерский сбор! Ведь это хворое хулиганьё всё-таки пионеры. И вы, Дима, расскажете им о том, как получили медаль "За боевые заслуги", о своём подвиге; о том, как стали студентом мединститута и как упорно идёте к мечте всей вашей жизни!" Соболев внутренне содрогнулся: вот о чём он не хотел рассказывать, так о своём якобы подвиге. Не должны дети знать о преступной халатности руководства; о крови, криках и смерти; о том, что некоторые из сослуживцев вернулись домой инвалидами. И четверо - в цинковых гробах...
Один голос Гук Клары Иннокентьевны вызывал отторжение - густой и низкий, с командными нотками. А уж когда она заговорила о воспитательной программе, Соболеву вообще показалось, что он находится на митинге. Или сидит возле телевизора, по которому транслируют очередной Съезд КПСС. Выходя от неё, Дима понял, что уже склонен ненавидеть Клару. Что же говорить о больных детях, отданных ей на идеологическое растерзание?
Еда в столовой тоже поразила его. Может, для персонала готовили отдельно, но всё оказалось необыкновенно вкусным: и великолепные щи с говядиной, и котлеты с макаронами, и компот из сухофруктов. И вовсе не потому, что питание было бесплатным, а в городе он сам, если честно, жил впроголодь. Наверное, здесь не экономили или не воровали. Медсёстры попытались ещё и угостить домашним копчёным салом. "Вот почему они все здесь, мягко говоря, с лишним весом", - подумал Дима и отказался, несмотря на то, что сестрички явно обиделись. Но нашлась и стройняшка, которая зашла в столовую последней и села на другой край длинного стола. По шепоткам сестёр Соболев понял, что это Анька-библиотекарша, из города, но полоумная: детям книжки не нужны, так она сама по вечерам им читает. Делать ей нечего, выслуживается, только её всё равно главный и другой персонал терпеть не могут. Да она сама почти дохлая, мяса не ест, только суп швыркает. Дима мельком глянул на отвергнутую местным медицинским сообществом: очень приятная девушка, просто и аккуратно одетая, с бледным маникюром и волосами, стянутыми в хвостик. Поела она очень быстро, котлету и косточку с мясом положила в несколько салфеток. "Кормить собак Потапыча пошла. Да у него псы больше её жрут", - злобно прокомментировала одна из медсестёр.
На дежурство Дима заявился на полтора часа раньше, всё равно учебники валились из рук, а глаза застилала предательская дрёма. Раиса очень обрадовалась, что может отправиться в деревню раньше. Она дала ему строгий наказ:
- Ты на ночь антибиотики вколи и заставь стервецов микстуру выпить. Иначе с ума с ними сойдёшь.
- Какую микстуру? - удивился Дима. - В назначениях её нет.
- А... - махнула рукой толстуха. - Не помню, как называется. Старшая её на ночь выставляет. И это... даже не знаю, как сказать... Короче, сегодня вечером на тебе не три палаты, а пять. Не идти же мне через лес одной? Я Людку с собой позову и скажу, что ты парень хороший и понимающий. Она дневная, а ночью всё равно бы тебе пришлось дежурить, больше некому. Не знаю, почему ни главный, ни старшая тебя не предупредили.
- Да, конечно, - согласился Дима.
По большому счёту ему было всё равно. А вот микстура напрягла. Он взял в коридоре бутылку, понюхал, а потом и налил чуть-чуть в одну из мензурок. Ага, это раствор Кватера - валериана с мятой, бром, магния сульфат. Ничего страшного, у лёгочников всё равно, как правило, повышенное давление. Но пациенты-то - дети... К тому же зачем пичкать ею сердечников и почечников? Очень странно. Соболев так и не дождался появления дежурного терапевта, а другие сёстры тоже отмахнулись: детям на ночь всегда это пойло дают, они и сами его принимают от нервов. Шарообразная от жира санитарка Даша сводила ходячих в туалет, поменяла судна лежачим и строго предупредила медбрата:
- Ночью это твоя забота, к утру чтобы всё хозяйство было чистым!
- Есть! - ответил ей по-военному Дима, чем вызвал у жиртреста Даши улыбку, схожую с прорехой на комковатой подушке.
И вот настал час икс: нужно было колоть парнишкам антибиотики. По опыту на практике Соболев знал, какой рёв стоит в это время в процедурке. А ещё он запомнил правила - никаких окриков и ругани, следует по возможности прятать шприц с устрашающей иглой. Он поставил на поднос первые четыре лотка, распечатал и разрезал на части стерильный бинт, прикрыл медицинскую посудину. В первой же палате его встретило хныканье: один из пацанов, и вроде даже не малыш, закутался в одеяло и лежал мумией. Витя, старший мальчик сполз с постели, улыбаясь:
- Мы вам Паху держать поможем! А потом Лёху!
- На место, - спокойно велел ему Соболев.
Присел на кровать к Пахе и сказал:
- Укол я тебе всё равно поставлю. Если будешь вырываться, вот с такими глазами это сделаю.
Дима скосил глаза к переносице и повернулся к другим ребятам. Они захохотали. Из-под одеяла высунулись мокрые глаза и нос. Дима продемонстрировал ребёнку, до какой степени он косой. Потом похлопал рукой парнишку и добавил:
- Ну, выбирай...
Мальчик завозился, не переставая хныкать, и обнажил худой, исколотый до синяков зад. "Вот же гадство! Так и абсцесс недолго заработать", - подумал Соболев и осторожно стал нащупывать место без шишек. Когда ребёнок чуть отвлёкся, быстро уколол его. Без рёва не обошлось, но, видимо, раньше концерты были неслабые, потому что дети похвалили несчастного Паху. Когда всё закончилось, Дима сказал пацанам:
- Ватки держите ещё минут пять. И вот что, ребята. Я сам лежал в госпитале. Знаете, как солдаты борются с шишками от уколов? Нужно приложить к больному месту фольгу от шоколадок, прикрыть полотенцем и постараться спать не ворочаясь. Зуб даю, через три дня шишек не станет. Есть у вас чистая фольга?
Все посмотрели на Лёху. Он заныл:
- Я коплю её, хочу летающего змея обклеить, когда отсюда выйду!
- Дурак, если ты сюда попал, тебе больше никогда не запустить змея! Будет другая больница, а потом в гроб ляжешь! - сказал Витя.
Соболев еле удержался, чтобы не рявкнуть на мальчика или вообще не щёлкнуть его по лбу:
- Что это ещё за разговоры? Чьи слова ты повторяешь?
Витя угрюмо поглядел на медбрата и указал на закрытое санитаркой окно:
- Туман...
- Какой ещё туман? - рассердился Соболев. - Чтобы я больше такого не слышал! Я с вами ещё поговорю!
В других палатах дело пошло быстрее: медбрат сразу всем предлагал выбор, в каком виде он делает им уколы - с косыми глазами или нормальными. Ребятишки смеялись от неожиданности и подставляли ягодицы. А в целом у детей было подавленное настроение. И Соболев не мог не связать его с вполне возможной побочкой от брома, который входил в состав микстуры. Он долго стоял, нахмурившись, над бутылкой из тёмного стекла. Но это был тот случай, когда он не мог отменить распоряжение какого-то врача. Зато сейчас он нальёт им терапевтическую дозу для детей - по чайной ложке, не более. Дети сразу же сказали, что раньше они принимали на ночь тёмно-коричневое лекарство, а сейчас оно светлее и не такое противное.
Появилась библиотекарь Аня с томиком поэм Пушкина, стала читать им стихи. Дети явно не хотели слушать, баловались. Голос девушки стал громче, в нём зазвучали слёзы. К этому времени Соболев закончил промывать шприцы и иглы, поставил их стерилизовать. С облегчением подумал, что утренние капельницы - забота Раисы, и отправился в первую палату.
Аня с тяжким вздохом уступила ему место. Первым делом он открыл форточку, но ребятишки запротестовали.
- В чём дело? Вы против свежего воздуха? - удивился Дима.
- Туман наползёт. Но вы же сказали, что слушать не хотите, - откликнулся Витя.
- Был неправ, - примирительно сказал медбрат. - Только сначала послушайте меня. Туман - это мельчайшие капельки воды, ведь рядом большая река. Лёгочникам полезен умеренно влажный воздух. В тёплое время года он не повредит, тем более, в палате сухо и у вас верблюжьи одеяла. Дайте вашим лёгким дышать влагой...
- Этот туман на тот свет забирает, - перебил Витя.
- Ерунда, - оборвал в свою очередь его слова Соколов. - Мы же не в дебрях Амазонки и болотах вдоль Ганга. Там повышенная влажность, но ещё в начале века было доказано, что смерть приносят микроорганизмы, некоторые виды пыльцы, плесени да кровососущие насекомые. Есть на планете водоёмы, выделяющие сероводород и другие вредные газы. Есть и такие, как река в Индонезии. В неё стекают сточные воды со ста предприятий. Конечно, в ней не искупаешься. Но наша школа на берегу красавицы Ангары, вытекающей из чистейшего озера в мире.
Витя попросил помощи у друга:
- Лёха, ну хоть ты докажи! Ты же сам рассказывал.
Мальчик уселся в кровати, закутался в одеяло и завёл, видимо, сто раз повторённый рассказ:
- Я сюда первым приехал, в феврале. В палате один Гошка был. Дышал тяжело, не разговаривал. В первую же ночь я проснулся от холода. Взял и свет включил. Заклеенная форточка почему-то была открыта, а Гошка хрипел, синими губами воздух ловил. И вдруг в форточку полез туман, расстелился по полу. Я испугался и на кровать залез. А Гошка вдруг поднялся, хотя два дня не вставал. Туман к двери двинулся, Гошка так и вышел за ним. Обернулся ко мне: бледный, с совсем белыми глазами. Поднял руку, а она вдруг как дым сделалась и упала в туман. Тут мне плохо стало, словно в темноту упал. Очнулся утром - полна палата врачей, мне укол Райка поставила, я надолго отключился. Мне долго не говорили, где Гошка. А я знал, что его туман унёс. Потом Витьку с Лёхой привезли. Веселее стало, потому что без них я всё время боялся, что за мной туман придёт, хотя Жиртрест снова форточку заклеила.
Соболев подивился, что мальчик и он сам дали одинаковое прозвище санитарке Даше. А ещё задумался, как бороться с этой галлюцинацией больного ребёнка, которая стала настоящей легендой. И это очень, очень плохо! Нужно срочно поговорить с главным врачом. Дима сказал:
- А как ты сам-то объясняешь то, что с тобой случилось? Только не обвиняй в этом туман. Вообще слова такого не произноси.
Ребёнок долго морщил бледную, почти прозрачную кожу на лбу, печально посмотрел на него и чуть слышно произнёс:
- Не знаю...
- Зато я знаю. Как-нибудь расскажу, - заявил Соболев и подумал, что у него будет слишком много вопросов к главврачу, что приведёт к быстрому увольнению медбрата.
Да и ладно. Он-то не пропадёт, из института его не исключат, из морга не уволят. Для него есть жизнь и без этой Лесной школы. А вот для больных ребятишек... И медбрат принял единственно возможное для него решение: сначала побороться со всем, что тут творится, а дальше - жизнь покажет. И это решение было ничуть не труднее, чем разговор с особистами после взрыва...
Но череда странных, вызывающих тревогу событий не кончилась.
Он увидел в коридоре Аню, которая куталась в негреющий штапельный платок с узором в русском стиле. Девушка, сама бледная, как дети-лёгочники, произнесла дрожавшим голосом:
- Ребятишки сегодня плохо засыпают. Хорошо, что хоть у девочек на втором этаже тишина.
Дима оценил её состояние и предложил не терпящим возражения тоном:
- Давайте-ка я провожу вас до служебного корпуса. Сам немного прогуляюсь.
Девушка с благодарностью взглянула на него, но её страх, а Соболев был уверен, что она именно боится чего-то, не развеялся. Они вышли в достаточно холодную ночь. Аня затряслась ещё больше. А Дима не без любопытства рассматривал чудную картину: вокруг четырёх фонарей, освещавших территорию Лесной школы, клубились лёгкие пёрышки тумана, пушистая пелена застилала весь двор. Зато из стены близкого леса туманище буквально выплывал клубами. Значит, библиотекарь Аня боится именно этой плотной взвеси воды. Соболев ездил отдыхать после сессии с группой на Байкал и видел, как на Ангаре утром гигантскими комьями ваты лежал туман. Ничего удивительного, что и здесь, в понижении рельефа, скапливаются испарения. Аня неожиданно вскрикнула. Дима крепко схватил её за предплечья, сжал хрупкие и жалко трясшиеся руки, сказал:
- Что случилось, Аня?
Девушка смотрела ему за спину, только правее. Однако прошептала:
- Ничего...
Соболев отпустил её, но украдкой глянул в ту же сторону, куда смотрела Аня. Да, ничего особенного. Один клочок тумана и в самом деле напоминал невысокую фигуру. Дима не терпел истерик, поэтому не без облегчения довёл трусиху до корпуса. В меде только последние три месяца были два часа психиатрии в неделю, однако на дежурствах он не без интереса ознакомился с заболеваниями этого профиля. И как это часто бывает со студентами, тут же поставил девушке диагноз - истерический невроз. Честно говоря, он проявил лояльность и заботу к Ане только потому, что библиотекарь оказалась по-своему неравнодушной к детям.
В корпусе кто-то закрыл двери в мальчиковых палатах. Это рассердило Соболева, который по практике знал, что так делается только во время проветривания. А если ребёнку станет плохо или он испугается, как Лёха? Нельзя, чтобы крашеная створка отрезала его от сестринского поста. И он снова распахнул двери. В последней палате для мальчишек он скользнул взглядом по окну и оцепенел от неизвестного атмосферного явления. Туман за стеклом быстро поднимался всё выше, и скоро оно оказалось залепленной его густой молочной плотностью. Более того, водяная взвесь сама немного сияла, бросая в палату голубоватые лучи. И вдруг в ней мелькнула... багровая полоса! Через миг туман распался на слои, исчез, а багряный отблеск продержался чуть дольше. Что это за?! Преломление лучей фонаря? Но всё выглядело весьма зловеще.
Соболев прошёл на свой пост, теряясь в догадках. Физику он плохо знал ещё со школы... Рассуждать о том, о чём понятия не имеешь, бесполезно. И вообще само место, где находится школа, довольно странное. И специалисты здесь странные, и дети... Дима собрался немного подремать. Спать он мог в каком угодно месте, в любой позе. В общаге часто прекрасно высыпался, уронив голову на учебники; в морге спокойно дремал на железной каталке, постелив на неё чистую простынь, напротив секционного зала. Но отдохнуть помешали необычные звуки. Кто-то спускался, стуча каблуками, с лестницы на третьем этаже. В замершем здании всё было прекрасно слышно. Теперь каблуки простучали по лестнице второго, разогнали тишину ещё ниже.
Из проёма показалась мощная, но на диво пропорциональная фигура старшей медсестры Ираиды. Для дела она к нему или... Оказалось, что ради "или". Миловидная и моложавая женщина для формы поинтересовалась, как у него дела, разрешила отдохнуть на кушетке, сообщила довольно блудливо, что у неё на втором этаже кровать-полуторка с шикарным матрасом. Соболев отказался и от кушетки, и от кровати на втором этаже, и от чая или даже кофе; выразительно стал перелистывать страницы пособия по топографической анатомии для курса общей хирургии. Короче, изобразил "бирюка". Не без досады женщина удалилась, обронив: "Микстурку не забудьте принять". Дима про себя подумал: ага, бегу и спотыкаюсь принимать чёртову микстурку, и тут же выкинул Ираиду из головы. До часу ночи он несколько раз отозвался на призывы мальчишек-почечников, вынес судна и помыл их. Для него в больницах не существовало разницы между квалифицированной работой и обязанностями младшего медперсонала. Он старательно и аккуратно выполнял всё, за что его уважали коллеги и даже однокурсники. На то была особая причина: однажды, семнадцатилетний, он увидел, что его мать в беспамятстве лежит в смердевшей смеси кала и крови с гноем, которая сочилась через шов.
Соболев всё же прилёг, сначала подумал о завтрашнем сборе полуживых пионеров, потом о том, что можно рассказать ребятам, и незаметно ухнул в чуткий сон. Разбудили его утренний свет и чёткие команды Ираиды на втором этаже. Дима забегал с тазиками и суднами, поглядывая на часы: Раисы и Люды всё не было. Пожаловала Ираида и объявила, что дневные сёстры на работу не явились, поэтому Соболев выполняет их обязанности. Судна сменились подносами. Чтобы дети хотя бы прикоснулись к великолепной пшённой каше на молоке, с маслом и прозрачном ломтиком сыра на хлебе, Диме пришлось в каждой палате искренне нахваливать завтрак: "Эх, нам бы эту вкуснятину в армию!" Про себя он думал, что и в общаге такая каша сошла бы за праздничное угощение. И лишь потом круглая санитарка выдала ему печенье, презрительно бросив: "Всё равно они им бросаться будут. Зажрались!" Конечно, этой бы толстухе такие дозы тяжёлых препаратов, то и она бы сразу потеряла аппетит и превратилась в стройняшку. Но Соболев спросил её:
- Как вы думаете, а если детям давать отвар подорожника, их будет меньше тошнить?
- А ты откуль про чирьеву траву знаешь? Деревенский, штоль?
Дима кивнул. Толстуха наградила на него потеплевшим взглядом и сказала:
- Бабка моя всех подорожником лечила. От всех болестей. Кахыкали если - багульник заваривала. А от лекарств любой жрать перестанет.
"Чирьева трава", "болесть", "кахыкать" вместо кашлять - эти слова хорошо знакомы Соболеву с детства. Надо как-то поговорить с тётей Дашей насчёт всего, что здесь творится.
А потом были эпопея с капельницами, трагедия с витамином "Бэ шесть", который Соболев решил колоть не в многострадальные ягодицы, а в предплечье, что было на порядок больнее. Не успел медбрат перевести дух, как явилась Гук и принялась орать на детей, чтобы они надели чистые майки и галстуки для пионерского сбора. Диму она спросила:
- Устал после первого дежурства?
Он кивнул.
- Ничего, ты обязан. Ты ведь комсомолец! - заявила Клара Иннокентьевна.
"Что-то я не видел в Уставе ВЛКСМ, что комсомольцы обязаны не спать больше суток", - подумал Соболев и устыдился: ему удалось немного покемарить. И поэтому смолчал. Несколько сюрреалистичная картина: сидячие и лежачие дети в пионерских галстуках, с залепленными лейкопластырем локтевыми сгибами и запястьями, старающиеся спеть "Взвейтесь кострами, синие ночи!" - оставила в Димкиной душе след, подобный царапине. Вроде мелочь, но саднит и мешает. Соболева в каждой палате приняли в почётные пионеры. "Девчонок оставим назавтра", - заявила Клара, утомлённая идейным воспитанием больных детей и спрятала в карман халата пионерский галстук, который изрядно помялся от того, что его повязывали шесть раз. Красный кончик галстука торчал из кармана и выглядел, как потёк крови.
Обед и сончас взяла на себя санитарка Даша, а ему велела отдохнуть: здесь так заведено. Да ещё сунула какой-то свёрточек. Даже сквозь полиэтилен Соболев почуял острый запах чеснока и лаврушки. Так, с этим салом в руках, он и отправился к главврачу.
Олег Петрович, видимо, по обыкновению спал, уронив голову на локоть. Колпак свалился с его потной красной лысины. "А ты, однако, гипертоник, но прикладываешься к бутылке ежедневно", - подумал Дима и громко поздоровался. Главный вздрогнул, поднял голову, уселся и спросил, как ни в чём ни бывало:
- Ну что, Соболев, справился с первым дежурством?
Медбрат только открыл рот, чтобы задать вопросы, но в это время послышалось тарахтенье мотоцикла. Главврач сорвался со стула, бросился к окну. Чёрный, заляпанный грязью "Урал" нёсся на всех парах по территории Лесной школы. В нём сидели трое милиционеров. Олег Петрович пулей вылетел за дверь. Из коляски выбрался пузатый майор, отряхнул кепку и заорал на главврача:
- Ты мне что обещал? Кто говорил, что местные не никак не связаны с твоей лечебницей? А теперь в Билкете по твоей милости снова сироты: трое Райкиных, двое Людкиных!
- Может, бабёнки за щавелем или побегами папоротника отправились да заблудились? Выберутся, куда им деваться, - ответил Олег Петрович.
И это были его последние слова, которые Дима услышал. Дальше главный только бубнил тихонько, увещевая майора, который всё не хотел успокаиваться:
- Какой папоротник вечером, после смены? - рычал он, но уже тише.
Главврач повёл, надо полагать, какого-то милицейского начальника, участкового и водителя к себе, наткнулся на Диму и сделал выразительный жест рукой - выметайся, мол.
Соболев попытался подслушать под окном, но до него донёсся только бубнёж. Однако по стало ясно: по какой-то причине пропали две медсестры, и Олег Петрович точно должен знать, почему это случилось. Более того, он лично связан с этим чрезвычайным происшествием. Но медбрат не мог подозревать, с какой сценой, не менее загадочной и тревожной, столкнётся через пару минут.
Едва он вывернул из-за угла деревянной трёхэтажки, как увидел, что мощная Ираида Антоновна теснит с крыльца худышку библиотекаря. Девушка тряслась по обыкновению, прижав руки к груди и о чём-то слезно просила:
- Можно на него взглянуть?.. Ну хоть одним глазком?.. Пожа-а-алуйста...
- Говорю тебе: здесь он. И не проси, сама знаешь почему!
- Пожа-а-алуйста...
- Фефелова! Идите на своё рабочее место! - рыкнула Ираида, завидев Диму.
Библиотекарь Аня, закрыв лицо руками, развернулась и точно бы свалилась со ступенек, если бы Дима её не поддержал. Девушка вырвалась из его рук и побежала прочь. Она рыдала уже в голос.
- Что случилось? - изумился медбрат.
- Ничего, - отрезала Ираида и величественно вплыла в дверь.
ؙ- Наверное, у Ани в отделениях кто-то из родных, к примеру, родной или двоюродный брат? - спросил Дима ей вослед.
Ираида даже голову не повернула и не ответила.
В Димкиной голове родилась комбинация, которая позволила бы ему хоть чуть разобраться в происходящем. Поэтому он и не собирался отцепиться от старшей медсестры, которая здесь обладала нешуточной властью. По крайней мере, ей был подотчётен даже водитель автобуса, который привёз сюда Соболева. Он догнал её в коридоре и попросил разрешения переговорить по служебным делам.
- Слушаю, - с неприязнью ответила старшая, усаживаясь на посту, где уже суетилась новая медсестра из пенсионеров - седая, горбоносая, с глазами навыкате.
- Ираида Антоновна, детям скучно. Библиотекарь, конечно, усердно читаем им книжки на ночь, но днём им нечем развлечься. Если какие-нибудь настольные игры, шахматы, шашки?
Старшая благосклонно кивнула:
- У Фефеловой спросите. Она заведует досугом детей.
- И ещё... здесь такой волшебный воздух! Хвойный, влажный... Одним словом, курорт. Я бы хотел с ребятами, которым позволяет состояние, хотя бы выходить во двор. Я многое умею, в том числе могу сколотить лавочки у забора. Всё понимаю, об активном отдыхе речи нет, но ребятишкам было бы полезно выбраться из палат.
Ираида задумалась на минуту, потом нахмурилась:
- Мы выполняем назначения врачей. Поговорите с терапевтами, и будут вам лавочки.
Дима решил, что сейчас разговор о микстуре будет перебором, и сделал вид, что очень доволен, просто счастлив работать здесь:
- Здорово! Хорошее настроение поможет детям излечиться! Я тогда пойду к Фефеловой за играми.
Старшая подняла бровь и постучала по своему лбу, намекая, что у библиотекаря не все дома. Дима улыбнулся:
- Я заметил!
И удостоился ответной улыбки.
Однако он не ожидал того, что заплаканная Аня в своём закутке со стеллажами встретит его агрессией. На просьбу она откликнулась настоящей истерикой со слезами:
- Игры? Это правильно, когда кто-то будет развлекаться, смеяться, а кому-то никогда не поиграть с солдатиками? Это вообще правильно, что для ребёнка больше нет места на земле?
"Ого! Да тут нешуточная драма... Наверное, родственник Ани совсем в тяжёлом состоянии. Но на первом этаже вроде таких нет. Может, на третьем, откуда ночью спускалась старшая?" - подумал Соболев. И поймал её скользкую руку, сжал, сказал как можно убедительнее:
- Что случилось, Анечка? Вы со вчерашнего дня сама не своя. Да и ночью чего-то испугались. В чём дело?
Библиотекарь выдернула руку, прошла в угол комнаты, вытащил плоские картонки с играми, швырнула перед медбратом. Нашлись у неё и шахматы, и шашки.
Дима сказал:
- Спасибо, Аня. Если нужна будет помощь, дайте знать.
Девушка всхлипнула и не ответила.
Соболев привык ставить перед собой только конкретные цели и заранее планировать свои поступки. Поэтому он решил: нужно во что бы то ни стало посмотреть, кто находится на третьем этаже; добраться до историй болезни; и всё-таки перезнакомиться с персоналом этой школы-санатория. Без людей, в тёмную, ему никогда не разогнать весь здешний туман, не помочь больным детям. Пусть сейчас он ничего не может изменить, но ведь ещё ничего и не сделал пока. Чёрт с этой микстурой, он втихушку будет давать ребятишкам правильную дозировку. И разговора об антибиотиках не затеет - рановато.
После полдника он раздал по палатам картонки с настольными играми. В первую отнёс шахматы и шашки, надеясь, что старшие-то владеют какими-то навыками. Однако очень скоро фигурки и шашки застучали в стены и о пол - дети стали бросаться ими друг в друга. Понятно, бедолаг никто не учил. И медбрат нашёл время, чтобы объяснить детям правила. Самым понятливым оказался Паха, который так боялся уколов.
Жиртрест Даша и новая сестра Лидия Ивановна позвали его попить чаю. И Соболев, хитро задавая вопросы, не забывая восторгаться "курортом", который запросто мог свести ребятишек в могилу, выяснил следующее: Антоновны ни сегодня, ни завтра не будет на работе; главврач тоже куда-то уехал на автобусе; врачей на территории нет, они приедут завтра; и вообще штат не укомплектован средним и младшим медперсоналом, его, медбрата, просто обманули, что рабочий день нормированный, ему придётся вкалывать, как и всем. Зато зарплата отличная, питание тоже. И отпуск большой. Дима сказал, что он здесь только на три месяца, до начала занятий в меде. Это неприятно удивило санитарку Дашу. Она похвалила медбрата, сказала, что не видела ещё такого старательного и небрезгливого работника, к тому же доброго к ребятишкам.
Соболев поинтересовался, куда выписывают ребят, но что получил ответ: почти всех - в больницы области, родители увозят одного-двух за год, а остальные никому не нужны, сплошь из интернатов и детских домов. Комиссий никаких не бывает, но у Лесной школы хорошие покровители. Лидия Ивановна назвала фамилию начальника Облздравотдела и двух известных врачей. Пенсионерка погоревала о пропавших Раисе и Люде, которых сама натаскивала по сестринскому делу, потому что из училища они приехали совсем дурами. Но Дима заметил, что это горе было каким-то дежурным, не глубоким, скорее привычным. И тут, наконец, прозвучало главное - народ постоянно пропадает, потому что места дикие, связь с большим миром по рации из Билкета да паромом, который ходит через день. Здесь люди сроду не селились; три деревни, объединённые в небольшое колхозное хозяйство, возникли только после войны. И организовали детдом, а потом его переделали в Лесную школу.
Все новые сведения улеглись комом в Димкиной голове, но на время работы он постарался от них отрешиться. И лишь когда вечерние манипуляции были сделаны, он решился заглянуть на второй этаж. Моложавая сестра палат для девочек окатила его холодным взглядом. Соболев сказал заготовленную фразу:
- У вас нет лишней мандрены? Я свою куда-то дел.
Сестра подала ему тоненькую проволочку для прочистки иголок в бумажном пакетике. И тут Дима услышал звук с третьего этажа, словно какой-то ребёнок упал с кровати на пол. Женщина чуть вздрогнула. Значит, она тоже услышала.
- Там, на третьем... кто-то с кровати упал, что ли... - Дима постарался произнести это как можно равнодушнее, но не мог скрыть волнения.
- Там никого нет. Третий этаж закрыт, - с неприязнью ответила сестра.
Соболев пожал плечами:
- Значит, послышалось.
Но стал ждать на лестнице площадкой ниже. И в самом деле, палатная сестра, прикрикнув на девочек, осторожно, на цыпочках прошла на третий этаж. Щёлкнул один замок, другой... Соболев замер в ожидании ещё каких-то звуков. Но через две-три минуты сестра так же крадучись спустилась на свой этаж. Понятно, на третьем - какие-то особые дети, такие, как родственник Ани. Как же пробраться туда? Есть пожарная лестница... но выход на неё со стороны палат сестры-пенсионерки. Может, заручиться поддержкой Лидии Ивановны?.. Так он и сделает. Непохоже, что она на стороне Ираиды и её пособницы.
Дима тщательно прочистил своей мандреной иголки, помыл шприцы, включил стерилизатор. Потом прошёл на пост к пенсионерке. Она уже готовилась прилечь, сняла халат.
- Лидия Ивановна, у вас есть ключ от выхода на пожарную лестницу?
- Конечно. Он подходит ко всем этажам. Бери. Но вся ответственность только на тебе, - сурово произнесла старушка и взяла ключ из шкафчика.
Дима протянул руку. Пенсионерка помедлила, но потом решительно сунула ему ключ и с отсутствующим видом протопала в сестринскую. Соболеву пришла в голову мысль: она давно знает о пациентах на третьем этаже, но говорить не хочет. Надеется, что он во всём убедится сам. "Я ненадолго. Только гляну и сразу же назад", - сказал Дима сам себе. Мысль о том, что от особенных пациентов можно и не вернуться, тоже приходила в голову, но Соболев её задавил. Проверить нужно, и точка.
Он твёрдой рукой открыл дверь, за которой скрывалась пожарная лестница, огляделся. Леса уже не было видно за туманом. Но подул холодный, пронизывающий ветер с Ангары, и туман из сплошной стены превратился в комки ваты у леса или рваную дымку возле больницы. Соболев полез на второй этаж, потом третий. Лишь на миг застыл перед дверью, ведущей в тайну. Повернул ключ в замке и застыл удивлённый. Свет кварцевых ламп синькой заливал коридор, вдоль стен чернели проёмы палат. Сильно воняло озоном, который выделялся при работе лампы. Медбрат прошёл вперёд, заглядывая в каждую из палат. Пациентов он обнаружил... Но в каком виде! Две закутанные в простыни мумии. Лица детей закрывала марля. Очень, очень похоже, что это трупы. Вот и кварцуют помещение от возможной заразы. Дима набрался решимости и шагнул к несчастному ребёнку, намереваясь хотя бы снять марлю с лица. Уже занёс руку... но марля еле заметно колыхнулась там, где должны быть рот и нос. Значит, дыхание есть. Значит, дети, которым не повезло, ещё живы! Соболев облегчённо вздохнул и поспешил выбраться через пожарную лестницу.
Лидия Ивановна, похоже, уже спала. Зато на её столе, аккуратно прибранном, лежал обычный фонарик. Пенсионерка явно благоволила к новому медбрату, сующему нос во все дела! Он выключил стерилизатор, обошёл палаты. Ребятишки маялись в крепком сне, кто-то всхрапывал, кто-то постанывал, ворочался. Такой беспокойный сон мог объясняться тем, что дети получили гораздо меньшую дозу валерианы и брома, чем раньше. Почему он сразу не поинтересовался тем, кто готовит микстуру, где она хранится? Хотя ответ очевиден: этим занимается Ираида. Наверное, у неё в доме для персонала или даже на втором этаже есть холодильник. Увы, проверить превышение дозировки брома можно только в лаборатории. Зато взломать кабинет главврача ему вполне под силу.
Соболев пошарил в ящиках стола на посту и разжился только отвёрткой. Он вышел из корпуса больницы и столкнулся на крыльце с Аней. Девушка испугалась, тихонько заканючила:
- Я... я хотела... только постоять здесь... Не говорите Ираиде Антоновне, пожа-а-алуйста...
Медбрат стиснул её плечи и тоже тихо спросил, наклонившись к самому уху девушки:
- Кто у вас здесь? Брат?
Аня опустила голову и чуть слышно ответила:
- Да.. - потом заговорила, сбиваясь: - Он один у меня... Пожалуйста... Хоть издалека взглянуть...
Тут Соболеву в голову пришла идея. Но как спросить её кое о чём: строго и чётко, как полагается разговаривать с невротиками, или по-товарищески? Решил рубануть с плеча:
- Он ведь на третьем этаже? Не волнуйтесь, я там был. Видел двоих детей, они живы, за ними ухаживают. Доверьтесь мне. И вообще, вам в самом деле не стоит лезть в корпус. Третий этаж загораживает решётка с двумя замками. Вы не проникнете к ребёнку, а вот неприятности на свою голову наживёте.
- Жив... он жив... - пробормотала Аня.
- Да, жив. И вам лучше всё рассказать мне. Тогда я буду на вашей стороне.
Но девушка сжала бледные губы, которые в свете фонаря казались желтоватыми. Так они и прошли молча до корпуса персонала. Аня закрылась на ключ, и это означало, что она отказывается не только от разговора, но и вообще от общения с медбратом. Не беда, Дима понимал, что девушка ему не помощница. Он тоже заглянул в свою комнату, сменил парусиновые спортсменки на тапочки, поменял рубашку и неодобрительно осмотрел халат, который уже изрядно помялся. Потом всё же надел его и направился к кабинету главврача. Сначала он попытался открыть дверь ключом... и о чудо! Он легко повернулся в скважине. Соболев ещё раз удивился, когда увидел, что на ключе болтается бирка с номером "семь". Это оказался ключ от его комнаты, а не тот, который ему дала Лидия Петровна. Стало быть, все комнаты запираются одинаковыми замками.
Включив фонарик, Соболев сначала обыскал стол. В ящике - стопки хозяйственных документов, печати, канцелярские принадлежности. В тумбе полно пустых бутылок. А вот в шкафу он обнаружил то, что было нужно - небольшой архив медицинских карт, рассортированных по годам. Ближе всех, что называется, под рукой, оказались тридцать две карты детей, которые сейчас получали поддерживающее лечение в Лесной школе. Дима под знакомыми фамилиями мальчиков прочёл в графе "Сведения о родителях", что они либо находятся под опекой родственников, либо живут в интернатах и детских домах. На самой нижней полке Соболев увидел маленькую стопку документов. В конце каждого был приклеен посмертный эпикриз с причиной гибели ребёнка - от острой сердечной недостаточности или последствий осложнения болезни. Там же нашлось подтверждение диагноза судмедэкспертизой. Всё как нужно, не подкопаешься. Медбрат ещё раз просмотрел фамилии умерших детей, увидел знакомую. Некий Фефелов Григорий умер в феврале этого года. Не брат ли он Фефеловой Анны, здешнего библиотекаря? Да и Лёха рассказывал байку про какого-то Гошку, который ушёл с туманом. Тогда каким образом давно мёртвый ребёнок вдруг оказался на третьем этаже?
Соболев не стал переписывать фамилии, вернул документы на место, закрыл шкаф и выключил фонарик старой медсестры. Разговаривать с библиотекарем сейчас бесполезно, она ни в чём не признается. Но ему позарез нужно убедиться кое в чём. Поэтому Дима подошёл к двери, из-за которой явственно доносился плач, поморщился, поборол свой негатив по отношению к девушке и постучал. Плач затих. Тогда Соболев сказал в замочную скважину:
- Аня, я знаю, вы не спите. Мне нужно поговорить с вами о феврале этого года. Я не отступлю и буду стучать до тех пор, пока не откроете.
Дверь распахнулась, и Аня ответила яростным шёпотом:
- Почему вы от меня не отвяжетесь?
Дима потеснил девушку и закрыл за собой дверь.
- Аня, я знаю, ваш брат умер шестого февраля. У вас наверняка есть его фотография. Покажите мне её.
По вспыхнувшим щекам девушки было ясно, что она готова к сопротивлению, но Соболев продолжил давить на неё:
- Я не думаю, что вы оставили фото дома. Вы же не отказались совсем от памяти о ребёнке, так? Не забыли и не бросили его... Покажите фотографию.
Аня медленно подошла к столу и повернула к нему картонную рамку. С чёрно-белого снимка глядел худенький, ушастенький мальчонка лет десяти.
- Всё? - спросила девушка. - Теперь вы отстанете? А ещё лучше, если вообще уедете отсюда.
- И не подумаю. Я не сбегу от трудностей или даже опасности, - ответил Соболев.
И тут ему в голову стукнула абсурдная идея. Но она связывала всё, что произошло с ним в лесу, когда он впервые шагнул на другой берег Ангары - настоящий другой берег той, привычной жизни, которую он наблюдал вот уже двадцать четвёртый год, где всё имело свои причины и текло по обычному порядку, со здешним туманом, недостатками работы медперсонала, тайной третьего этажа... и с совершенно нереальным событием. Аня потеряла брата, но он непостижимым образом вернулся и сейчас находился наверху, куда доступ был закрыт. Поэтому он продолжил:
- Я думаю, что всё, что творится в Лесной школе, связано, так скажем, с особенностями этого места. Ваша откровенность помогла бы мне разобраться и защитить ребятишек. Аня, расскажите мне всё... наберитесь мужества. Сейчас мне нужно идти в больницу. Но завтра я хочу с вами встретиться. И вы больше не будете страдать в одиночку, обещаю.
На девушку было страшно смотреть. Казалось, его слова просто раздавили её - лицо перекосилось от душевной боли, руки ещё больше затряслись, слёзы брызнули из глаз. Аня прикусила нижнюю губу и повернулась спиной. "От этой невротички сейчас больше ничего не добьёшься", ؙ- решил Дима и ушёл.
Туман был особенно густ и крепок этой ночью, за три минуты ходьбы до корпуса больницы волосы и халат Соболева пропитались влагой. Как ни странно, это взбодрило его. Зато в тепле навалилась дрёмота, и он прилёг подумать над всем, что он сегодня разведать. И заснул крепко, до утра, без снов.
Рутинная утренняя беготня настолько поглотила медбрата, что он не услышал, как к воротам подъехал автобус, как на первом этаже появился человек, которого Соболев прекрасно знал по мединституту и лекциям по педиатрии. Худощавый, суетливый Борис Самуилович Брегель весело поздоровался с ним первым, потирая руки, с улыбкой прошёл палаты. "Ничего себе, какие тут терапевты...", - с оторопью подумал медбрат и присоединился к профессору на обходе. А тот внимательно оглядывал каждую палату, шутил и хвалил бледных ребятишек, уверял, что все они подросли и посвежели с их последней встречи две недели назад. Он вёл себя с детьми так, как учил студентов: входить к ребятишкам только с улыбкой и согретыми, тёплыми руками; разговаривать добродушно, без команд и окриков. Прослушав лёгкие стетофонендоскопом, Брегель жал ребятам ладошки и говорил: "Уважаю, ты молодец!" Когда он ушёл в палаты Лидии Ивановны, Соболев сел быстренько набросать вопросы, чтобы чётко и точно задать их профессору. Но он сам подошёл к нему после обхода и сказал, склоняя голову набок и добродушно прищуриваясь:
- Студент? Хвалю, но и поругаю немножко. Зачем детям фольга на ягодицах? Только спиртовой раствор или сухая стерильная повязка. Знаю, солдаты в госпиталях прикладывают фольгу. Но там спирта на повязки почему-то всегда не хватает.
Дима ответил:
- Да, я студент, вечернее отделение лечфака. В мае досрочно сдавал вам зачёт. У меня вопросы, первый о микстуре Кватера на ночь.
- Вы заметили проявления бромизма? - уже строго спросил Брегель. - Я ничего не увидел во время обхода. Ираида - дипломированный фармоколог, каких только поискать, за состав микстуры не стоит волноваться. Что ещё?
Но Соболев почему-то пошёл вразнос:
- Не обязательно дожидаться кожных проявлений бромизма. А другие запросто могут маскироваться под симптомы заболеваний - повышенную тревожность, плохое настроение, заторможенность, простудные явления. Второй вопрос - сульпирид от тошноты, вызванной приёмом антибиотиков. Получается, что каждое назначение вызывает побочные проявления, от которых в свою очередь назначается новое лекарственное средство. Ходячих почему-то не выводят на прогулки, нет лечебной физкультуры, массажа, физиолечения.
Профессор уселся и велел сесть медбрату:
- Так, коллега. В картах назначений не указан общий диагноз ваших подопечных. А это интерстициальная пневмония или подозрения насчёт неё. Пока мы обходимся без стероидов, а они бы точно вызвали ваш праведный гнев. Дети обречены, если диагноз поставлен правильно. Их просто выпишут в другие клиники. Мне интересно, а что присоветуете вы сами?
Соболева ошеломил диагноз, и он ответил, как автомат, не думая, что говорит:
- От тревожности я бы назначил душицу с мятой или пустырник; тошноту можно устранить отваром подорожника; могучка, или курильский чай, полезен при воспалениях. Есть же ещё донник, иван-чай, синюха...
Профессор расхохотался:
- Так вы предлагаете лечить так, как это делали бабки-знахарки в прошлом веке? Знаете, что такое фитотерапия против развивающегося фиброза лёгких? Это деревянные игрушки-пистолетики против автоматов.
Брегель даже вытер выступившие от смеха слёзы и продолжил громить студента-недоучку:
- Все эти травки - лишь вспомогательные средства, кроме того, они в разных местах имеют разный химический состав. Для назначения они должны быть проверены в лабораториях и утверждены Минздравом. Здесь нет физкультуры и массажа, потому что нет специалистов. Кто же поедет в такую глушь? Удивляюсь, как сюда вас заманили. Мы с Королёвым пробили финансирование для обеспечения Лесной школы аппаратурой, ждём ингаляторы и УВЧ, токи и электрофорез. А прогулки... Хотите дополнительные обязанности - ради бога, выводите детей гулять индивидуально и по согласованию с главврачом. Воздух здесь и впрямь лечебный. Но не Средиземноморье. Ветер с Ангары холодный даже летом. Простуда просто сгубит ребёнка раньше отпущенного срока.
Брегель встал, похлопал медбрата по плечу и сказал:
- Молодец. Ещё Гиппократ главным качеством врача считал сомнение во всём, а принципом его работы -"не навреди". Так что сомневайтесь, коллега! Успехов!
Дима застыл на стуле. Это "молодец" прозвучало в таком же тоне, как и те похвалы, которые профессор раздавал смертельно больным детям. Соболев чувствовал себя полным идиотом. Но к нему подлетела Лидия Ивановна. Глаза старухи лучились удовольствием. Она сказала:
- Ух! Как ты ему врезал-то из-за назначений!
Дима печально подумал: "Это ещё неизвестно, кто кому врезал и чем всё обернётся". Пенсионерка пригласила его попить бодрящего чайку и почти силком утащила к себе в сестринскую. Дима поднёс к носу чашку необыкновенно душистого напитка и спросил:
- Багульник, что ли?
- Не совсем, но родня всем багульникам, - ответила Лидия Ивановна.
Чаёк оказался выше всех похвал, с первых глотков Соболев ощутил тепло в руках и ногах, повышающееся настроение и бодрость. И только тут вспомнил про третий этаж. Как же он не спросил Брегеля о самом главном? А старая медсестра, подслушав разговор, сочла его единомышленником. И Дима решил ковать железо, пока горячо. Он начал издалека:
- Не знал, что Ираида - дипломированный фармаколог. Как же она попала в такую даль, как Билкет и Лесная школа?
- Как и все мы... дипломированные в своё неприветливое время. Я вот перед войной Ленинградский мед закончила. Потом фронт, следствие, лагеря... Нигде на работу не брали. Однажды приняли и обожглись на моём пристрастии к фитотерапии. Осела здесь медсестрой, но про личные убеждения пришлось забыть.
- А Ираида?
- А ты сам у неё спроси. Мы же все в одной связке - зачем сплетни разносить?
Старуха улыбнулась так значительно, что Дима понял: дело вовсе не в сплетнях. Но Лидия Ивановна больше ни слова не сказала о волнующем медбрата деле. Но и ключ назад не потребовала. Придётся со всеми тайнами разбираться самому. Первой на очереди Аня с её братцем.
После обеда санитарка Даша отправила Димку отдыхать. Но он перед визитом к библиотекарю решил заглянуть на третий этаж днём. Медсестра, пособница Ираиды, явно занята сейчас девочками. Он как раз успеет посмотреть, действительно ли Анин брат сейчас лежит куклой в простынях. Соболев легче птахи взлетел на пожарную лестницу, открыл дверь. Боже мой!..
Кварцевую лампу, похоже, не выключали со вчерашнего дня! Может, её вообще не отключали... Это же преступление! Ультрафиолетовые лучи могут запросто привести к ожогу и раку, а озоном можно отравиться. Стараясь ступать бесшумно, Соболев отключил обе лампы, зашёл в первую попавшуюся палату, поднял марлечку...
Ребёнок лежал, как мумия, глядя перед собой широко открытыми бессмысленными глазами. Медбрат развернул первую простынку. Ушастенький мальчик был жив, его волосёнки вспотели, а грудная клетка очень редко поднималась от вздоха. Это точно ребёнок с Аниной фотографии! Ни судна, ни штатива капельницы, ни лотков в палате не было. Похоже, что ребёнка не лечили, он просто лежал здесь. Дима пальцем провёл по его щеке. Синевато-белая, твёрдая и холодная кожа оказалась неровной, непохожей на детскую.
- Как дела? - спросил Дима и пощекотал уголком простыни нос ребёнка.
Никакой реакции. Пора было уходить. Соболев вернул простынь на место и спустился по лестнице.
Аня на обед не пришла, и медбрат отправился к ней. Девушка ответила на стук, что не заперто, и Дима вошёл. Аня, похоже, так и сидела на кровати со вчерашней ночи. Она подняла на Соболева совершенно воспалённые красные глаза и сказала:
- Хотите правду? Вот вам ваша правда. Мы с Сашенькой остались вдвоём после гибели родителей. Жили в детдоме. Он так плакал, когда мне исполнилось восемнадцать, боялся, что я его брошу. Я пошла на работу и стала ждать решение опеки, чтобы забрать Сашеньку. Мне вернули его тяжело больным. Так мы и промучились два года. А потом поставили диагноз. Не знаю, кому из нас было тогда тяжелее: моему братику или мне оттого, что рано или поздно придётся с ним расстаться... только навсегда. Здесь, в Лесной школе, ему полегчало. А потом наступил февраль, и Сашеньки... не стало. Я примчалась сюда на попутках по ледовой переправе. Мне казалось, что воет ветер, пока шофёр не закричал: "Замолчи, а то я тебя высажу!" Я приехала поздно, тело уже увезли в область на экспертизу. Я всех переполошила, думала, что бьюсь головой о гроб, а на самом деле стучала ею о пол. Главврач Королёв сам утирал глаза, когда пытался меня привести в норму. Он и сказал мне: поезжай домой, похорони тело, а потом возвращайся сюда и жди. Брат вернётся. Из вещей Сашеньки он забрал его фотографию. В фотоателье сделали шесть снимков, но у нас не осталось родственников, дарить было некому. Меня хорошо поддержали на работе, собрали много денег. Но я вернулась сюда. И уже устала ждать. Хорошо, что Сашенька наконец вернулся.
История Ани, конечно, не оставила Соболева равнодушным, но жизнь сделала его скептиком и стоиком. Он сам потерял мать, работал в морге, где пять дней в неделю видел смерть и человеческое горе. Поэтому, не растрачивая время на слова сочувствия, сказал, для пущего внушения немного повторил свои прежние слова:
- Если я правильно понял, ваш брат вернулся в день моего приезда, когда я вас провожал. И вы вскрикнули. Но я тут же посмотрел на то место, где вы увидели брата, и никого не заметил. Только клочок тумана. И тем не менее мальчик сейчас находится на третьем этаже, я его видел дважды. Его состояние напоминает ступор, когда человек лишён всех чувств и мыслей. Он как предмет. Рядом нет даже судна или мочеприёмника.
Аня стала лить слёзы, но уже с облегчением:
- Это ничего... это пройдёт... Нужно только ждать... Я заберу отсюда Сашеньку... позднее.
Соболев приступил к самому трудному моменту разговора:
- Аня, я учусь в мединституте, работаю в морге. Изучаю жизнь и смерть. Знаю, что обратного перехода из смерти в жизнь не существует, кроме так называемой клинической смерти. Допустим, что здешнее место каким-то образом сделало возможным такой переход. Даже не возьмусь рассуждать, почему это произошло. Но взгляните на возвращение брата с другой стороны: сразу же после него или перед ним пропали две медсестры из села. Уверен, что их не найдут. Понимаете? Произошёл чудовищный обмен одного тела на двух здоровых женщин, матерей семейств. Теперь их дети остались сиротами, и не факт, что им повезёт больше, чем вам с Сашей. Детского горя и покинутых душ стало больше.
Девушка на глазах превращалась в фурию. Она сначала говорила сквозь зубы, а потом, чуть ли не срываясь в крик, набросилась на Соболева:
- Вы что же, упрекаете меня за то, что я люблю брата? Что хочу вернуть ему мир, который отняла у него болезнь? Всем детям можно видеть солнце, играть, учиться, расти, а моему Сашеньке - нет?! Какое мне дело до чужих тёток? Может, это совпадение!
Соболев спокойно ответил, надеясь, что истерика прекратится:
- Может, и совпадение. Но я это выясню. Потребую от Олега Петровича, чтобы детей на третьем этаже тщательно обследовали. Не уверен, что похожий как две капли воды на вашего брата мальчик и есть Сашенька. Такого просто не может быть в природе. Будьте разумны, Аня. Вы первая, кто должен быть заинтересован в таком обследовании. Ведь вам жить с тем, кто вернулся. Он не тот, которого родила ваша мама. Неизвестно, из каких материй он создан; неизвестно, как поведёт себя копия вашего брата. В моих краях есть легенды, которые предупреждают об опасностях возвращения с того света. Наверное, они не на пустом месте созданы.
Девушка подскочила и завизжала, дрожа от ненависти:
- Да провались ты вместе со своими легендами! Уматывай отсюда! Не будет никаких обследований! Мы просто уедем с братом!
"Ну дела. Говорят, истерику прекращают пощёчинами", - подумал Соболев, тоже встал и толкнул Аню в плечо. Она шлёпнулась на кровать. Слёзы высохли на её воспаленном лице, она тяжело дышала и тряслась, не переставая. Потом Дима сел и тихо заговорил:
- Моя мама умерла от рака. Однажды я сказал ей, что хочу помереть сам, лишь бы она не мучилась. Знаешь, как она меня отругала! Обозвала дураком и велела не приходить больше. В армии был случай, когда взрывались снаряды, а я плевать хотел на близкую смерть, помогал товарищам, перетягивал остатки ног и рук. Кто мог говорить, шептали или кричали мне: "Беги, дурак!" Я не побежал, конечно. И знаешь, какую истину понял? Может, сама догадаешься?
Аня презрительно отвернула голову. Но Димка видел, что она слушает. А это главное.
- Я понял, что сначала уходом близких, а потом и своей смертью мы платим за возможность жить. Конечно, нужно бороться до конца. Всё равно это будет маленькой победой. Но когда уже всё свершилось, нужно уметь выдержать удар, дать возможность судьбе поставить точку. Мёртвые живы в нашей памяти. Но не только... В наших делах тоже. Я вот в мед пошёл, чтобы лечить людей. Иной раз бывало так тошно, так обидно, и я мысленно разговаривал с мамой, сослуживцами, с которыми спал в одной казарме и ел за одним столом. Они до сих пор мне нужны. Они, но не копии неизвестно откуда.
Аня глянула на него с вызовом:
- И что ты предлагаешь делать? Сейчас, когда Сашенька уже здесь? И не называй его копией, пожалуйста. Есть же слово получше - двойник. А вообще он мой брат.
Соболев решился на страшное:
- Говорят, Ираида и Королёв вернутся завтра. У нас есть ночь. Я хочу провести тебя к... Сашеньке. Пойдёшь?
Аня часто-часто закивала головой, зарыдала, вскочила, подбежала к Димке и обняла его за шею, прижав голову медбрата к своей груди. "Наверное, справедливо, что отпуск у психиатров длиннее на две недели", - подумал Соболев и отстранился. Конечно, такое решение было идиотским: неуравновешенная истеричка могла даже впасть в буйство от вида Сашеньки. С другой стороны, есть надежда, что двойник очнётся при виде её. Так можно будет немного прояснить свойства этого биологического феномена.
Чем больше неприятных мыслей и неразрешимых проблем копилось у Соболева в голове, тем с большей теплотой тянулся он к детям. В отсутствие начальства он с Лидией Ивановной договорился дать ребятам на полдник только гранатовый сок, а печенье выдать с чаем на ужин. Иначе при сочетании кислого сока с выпечкой дети начинали страдать от изжоги и вообще отказывались есть. Потом медбрат подолгу сидел в каждой палате, проигрывал всем подряд в шашки, даже если игра шла на щелчки по лбу, рассказывал смешные случаи из армейской жизни и... ощущал себя снова старшим братом. Больничная идиллия прервалась появлением невысокого одетого в робу мужичка, который ворвался в двери и протопал в грязных ботинках прямо на первый этаж. Лидия Ивановна и Даша зашипели на него разъярёнными кошками, причём оказалось, что обе пожилые работницы запросто могут крыть матом нарушителя санитарии.
- Где моя Кларка? Куда подевали? - разорался мужичок. - Или она здесь с кем-то шуры-муры завела?
Дима представил могучую высокую воспитательницу, у которой пробивались на губе чёрные усики, рядом с этим низеньким человеком, и невольно засмеялся.
- Чё зубы скалишь? С тобой Кларка хороводится? Сейчас я тебя вместо гвоздя в пол вколочу... - отреагировал мужичок.
Но где ему было устоять против громадного бюста санитарки, которым она и вытолкала его за дверь. Лидия Ивановна указала Димке на палаты, и он последовал её молчаливому совету исчезнуть с глаз долой, пока Даша решает вопросы. А сделала она это так громко и в таких выражениях, что Витя сказал:
- Во Жиртрест даёт! Да против неё танк не устоит!
Соболев прислушался к разговору и уяснил, что Клара Иннокентьевна не явилась домой с работы в Лесной школе, взрослые женатые дети не нашли её ни вечером, ни утром. А к этому времени супруг проспался и занялся поисками самостоятельно. А вообще пропала Кларка - и чёрт с ней, он другую бабу себе найдёт. Дима был уверен, что пропажа воспитателя связана с тайнами Лесной школы. Может, следует ожидать появления нового пациента на третьем этаже? Этот вопрос Соболев старался гнать, но он всё равно лез в и без того распухшую голову.
- Ну, чего глаза потухли? - спросила его Лидия Ивановна. - Не расстраивайся: Клара - женщина боевая и свободолюбивая. Могла рвануть за Ангару, там у неё друзья по партийной линии. Она всегда всё успевала: и учить детей в школе, и во всех мероприятиях участвовать, и в область на партийные сборища ездить. Может, ещё и отыщется, накостыляет своему Ваське за поведение. Он только без неё храбрый, а при жене шёлковый.
"Не отыщется", - подумал медбрат. Он помог раздатчице отнести судки и посуду к девочкам, поучаствовал в кормлении "зажравшихся" детей, которым и жить-то всего ничего осталось, потравил старшим байки из бытия армейской кухни, добрался и до самых маленьких пациентов. А у них весь пол был в крошках от разбросанного печенья. Соболев вмешался в безобразие, но получилось плохо, точнее, очень плохо. Он рассказал, как в армии ребята получали посылки и каждую ириску, каждую конфетку делили на части, чтобы досталось всем.
- Моя мама умерла, посылок из дома не получал. Если доставалось печенье от товарищей, я его сразу не ел. Доставал ночью и по кусочку рассасывал, дом вспоминал. А вы раскидываете его, - закончил воспитательную речь медбрат.
Он не сразу заметил, что в палате стало необычно тихо. Это шумная мелкота надула губы, в глазах ребятишек шести-семи лет заблестели слёзы. Тёзка Димон, на кровати которого он сидел, бросился Соболеву на шею с рёвом:
- Я больше никогда печеньем кидаться не буду! Всё тебе отдам!
Медбрат, собрав все силы для того, чтобы голос не дрогнул от чувств, потрепал мальчика по чубчику и сказал:
- Спасибо, конечно, но сейчас мне печенье вредно: я ведь по восемь часов в день сижу на лекциях, в общаге за книгами. Спортом заниматься некогда, только работа спасает от ожирения.
От ожирения Соболева спасала его привычка экономить на "чёрный день", как делала мама. И он слишком рано понял, как быстро разлетаются скопленные рублики, когда этот "чёрный день" настаёт.