Все пошло не так. Ничего конкретного, но ощущение неправильности происходящего не покидало отца Иннокентия. Почему именно ему поручили миссию, почему так странно приняли на той стороне. А самое главное, почему согласились с его требованиями.
В ту сторону самолет летел выше, но и нервничали пилоты больше, опасаясь ПВО. Несмотря на зеленый коридор, бесконечные маленькие черные точки ракетных установок внизу не добавляли уверенности. Война все спишет. Но самолет прошел. И груз лекарств доставили. И даже раздачу отцу Иннокентию дали проконтролировать.
Потом были мутные люди в белом, слащавые речи о бесконечном уважении, доверии, о скором прекращении войны, даже немного о послаблении режима для политзаключенных. Званый ужин, на котором священник чувствовал себя, как в дешевом кино, где уже начала играть тревожная музыка.
Детей заключенных иноверцев, хотя, местный революционный режим, похоже обвинял в неправильной вере всех, до кого хотел дотянуться, отцу Иннокентию все же отдали, правда, сопроводив накладной с указанием количества в штуках, как мебель, или мешки с мукой. После банкета в голове шумело, а живот бурлил, хотя ни вина, ни "прекрасных курительных благовоний", святой отец не попробовал. "Отравили", подумал он.
Самолет шел над горами. Казалось, что можно протянуть руку и потрогать снежные вершины. Отцу Иннокентию нездоровилось. Дети сидели на откинутых лавках военного транспорта и немного притихли, утомленные тяжелой дорогой. Священник прошел в самый конец транспорта, ловя взгляды пронзительных черных глаз.
Туалет был больше похож на бункер. Весь железный, с намертво закрывающейся сдвижной дверцей и пристяжным ремнем на унитазе. Священнику не было плохо. Ему было отвратительно. Казалось, сейчас вывернет наизнанку и выкинет за борт. Самолет начал резко забирать в сторону, повинуясь вбитым за годы перелетов правилам, отец Иннокентий пристегнулся. Раздался удар, потом взрыв. Сознание милостиво покинуло святого отца.
Висеть на ремнях со спущенными штанами было странно и холодно. Дверь в салон покрылась изморозью, а единственным источником света выступала щель в обшивке, за которой нестерпимо ярко горело небо. Сознание возвращалось рывками.
Кое как отстегнувшись, одевший и даже умывшись наметенным снегом, святой отец попытался открыть дверь. Не поддалась. Что-то было не так с этой дверью, с щелью в стенке, с оглушительной тишиной, давящий, после многочасового непрерывного гула турбин. Пахло химией, маслом и чем-то горелым.
По внутреннему ощущению отца Иннокентия, выбрался он через час - отломав ручку слива и отбив ей замок расклинившей двери. Упал на снег. Самолета не было. Позади лежал кусок фюзеляжа, больше похожий на оторванную от багета горбушку, сломанный ровно по линии туалета. Из лощины внизу тянуло гарью.
Он не помнил, как спустился сюда. Сколько ходил среди догорающих обломков. Он надеялся, что они все погибли мгновенно. Молиться не было сил. Отец Иннокентий пнул искореженное круглое тело ракеты, нога отдалась болью и в мозгу немного прояснилось. Их сбили. Ему специально отдали их всех и сбили. В горах, чтобы точно не выжил никто. Его спасло чудо. Сейчас бы отец Иннокентий отдал все, что угодно, вместе с посмертием, чтобы поменяться с детьми местами. Но ответом был только ноющий ветер, тянущий запах талого снега и гари.
Когда отец Иннокентий заметил торную тропу ведущую в гору, приближалась короткая летняя ночь. В горах темнеет резко, но святой отец полез наверх. Шаг за шагом туда, где ему показалось стоял человек.
Дьявол сидел на вершине мира и играл сам с собой в шахматы. Отец Иннокентий, потрепанный, пропахший гарью, в рваной сутане с детской игрушкой вместо четок стоял напротив и молчал.
- Ты! Это Ты, - прохрипел отец Иннокентий, в неожиданной для вершины тишине, голос его казался громом.
- Что я? - спросил дьявол, привстав и плотнее закутавшись не то в кожаный плащ, не то в нетопыриные крылья.
- Это все ты сделал.
- Нет.
- Ты сидишь здесь и творишь зло.
- Я сижу здесь и страдаю от скуки.
- Но...
- Люди сами справляются. Я им совершенно не нужен. Вот моджахеды твои тебя обманули и сбили самолет. Заметь, я ни при чем.
- Но война, революция, голод...
- Это тоже не ко мне. Человеческий род на редкость самостоятельный. Может голодать в самой плодородной части планеты.
- А что же ты тогда?
- Сказал же, сижу и скучаю. В шахматы будешь? Или, может быть, в нарды?
Сидя на вершине мира, священник и дьявол играли в домино, перекрестными курсами летели баллистические ракеты, мир постепенно рушился в пропасть.
- Рыба! - сказал отец Иннокентий и первый раз улыбнулся.