Каждое воскресенье барон Штерн приезжал в город на торжественную полуденную мессу. Он всегда появлялся в одной и той же церкви, храме Пылающего Духа, и непременно в сопровождении не менее дюжины своих друзей. Специально для Штерна и его спутников всегда оставляли первый ряд скамей - удобный, обитые бархатом скамейки. Слуги же дворян оставались на церковном дворе, ожидая окончания службы.
Андреас Фёртер вернулся в Лютхофф вместе с арестованным садовником. Впрочем, допрашивать его я пока не стал, а лишь приказал денно и нощно внимательно наблюдать за ним в камере. Фёртеру же я поведал о своем плане поимки Штерна.
- Я прикажу запереть двери храма, чтобы слуги не помешали нам произвести арест. Затем мы схватим Штерна и его сына и выведем обоих через черный ход за алтарем. Без них двоих, - я рассек ладонью воздух, - это дворянское отродье уподобится курице без головы. Пусть себе бегают кругами, ничего толкового они уже не смогут предпринять.
- Дай-то бог, - промолвил Фёртер. - Если ты спровоцируешь вооруженный бунт, Официум тебя за по голове не погладит.
Инквизиториум справлялся и не с такими проблемами, как мятеж провинциальных дворянчиков, но меня бы и впрямь не похвалили за подобный исход. Цена такого восстания измерялась бы золотом, человеческими жизнями и, что важнее, потерей уважения. Святой Официум не располагал собственной армией или отрядами наемников (лишь у епископа Хез-Хезрона была гвардия в несколько сотен человек). Когда нам требовалась вооруженная сила (что случалось уже крайне редко), мы просто приказывали местным феодалам, горожанам или командирам имперских войск выделить нам своих солдат. Но это была крайняя мера, ибо инквизиторы предпочитали действовать убеждением и сеять благословенный страх Божий одним своим присутствием, а не мечом и огнем.
- А как быть с остальными дворянами? - спросил Андреас. - Их мы тоже арестуем?
- Главное - вывести Штерна и его сына, - ответил я. - Остальных оставим на волю горожан. Сумеют их арестовать - пусть арестовывают. Перебьют - что ж, такова их судьба. Если же спутники Штерна попытаются бежать, горожане будут к этому готовы. Я договорился с бургомистром, что городские врата запрут, как только начнется месса. А его люди объявят, что Штерн осквернил церковные реликвии. У них здесь хранится десница святой Агаты, которую местные почитают безмерно, особенно простой люд, так что их гнев вспыхнет, как стог сена. - Я усмехнулся. - Они изловят каждого дворянина прежде, чем тот успеет выбраться из города.
- Десница святой Агаты? Хм... - задумался Фёртер. - Одну я видел во Флешбурге, другую - в Ахене. Слышал также, что по одной есть в Византии и в Риме.
- Ну что ж, из святой Агаты получилась бы отменная прачка. С пятью-то руками! Ха! Но шутки в сторону. Как тебе мой план, Андреас?
- Если тебя никто не предаст...
Я заметил, что он сказал "тебя", а не "нас", но решил не подавать виду. Еще придет время, когда Фёртер по собственной воле загорится моими замыслами.
- Обо всем знает только бургомистр, а ему нет никакого резона меня предавать. Как раз наоборот.
- А что известно ополченцам?
- Ничего. Месса будет посвящена городским цехам. Стражники от каждых из трех врат должны будут получить благословение перед алтарем, для чего явятся в парадном облачении и при оружии.
- И сколько их будет?
- Каждые врата стерегут десять человек. Это люди из цехов мясников, суконщиков и пекарей. Для цеха это великая честь... Так что у нас будет тридцать вооруженных горожан.
- Чем вооруженных?
- Алебардами, копьями и гизармами, - губы мои растянулись в усмешке.
Фёртер ответил мне тем же.
- Должны справиться. Кто подаст сигнал?
- Бургомистр произнесет речь с амвона (помост), и сразу после этого в дело вступим мы: громогласно обвиним Штерна и арестуем его.
Мой спутник на мгновение задумался.
- Эти горожане будут не готовы. Между призывом бургомистра и действиями ополченцев может пройти слишком много времени. Подумай, Мордимер: это ведь не закаленные и опытные воины. Им нельзя отдать приказ, который они исполнят в тот же миг. Когда бургомистр объявит об аресте Штерна, они начнут раздумывать, толкать друг друга локтями, перешептываться, и каждый будет ждать, что сделает сосед. У барона будет более чем достаточно времени на ответный ход. А знаешь, каким был бы этот ход, окажись я на месте Штерна?
- Каким же?
- Я бы ворвался на амвон и схватил бургомистра. Взял бы его в заложники, чтобы покинуть город.
- Я бы не пошел на такую сделку.
- Ты - нет, а горожане - да.
Я обдумал слова Фёртера, и, что и говорить, нашел в них много здравого смысла. Я и сам понимал, что у моего плана было два уязвимых места: сохранение тайны и реакция ополченцев на первый приказ. Вопрос был лишь в том, как эту проблему решить.
- Что ты предлагаешь, Андреас?
- Мы встанем рядом со Штерном во время мессы.
- Он заподозрит неладное!
- Мордимер, я имел случай познакомиться с бароном в самом начале расследования. Я говорил с ним и его людьми о смерти епископа. И именно сын Штерна поведал мне историю названия Висельной Горы. Не думаю, что они что-то заподозрят, когда мы приблизимся. Скорее, они сочли бы странным, если бы мы сделали вид, что не замечаем их.
- Встанем рядом, и что дальше? - спросил я после паузы.
- Мы "спасем" его, Мордимер. Я шепну барону на ухо, что на него готовится западня. Когда бургомистр начнет свою речь, Штерн убедится в моей правоте. Мы выведем их обоих через заднюю дверь, а там... там их уже будет поджидать цеховой патруль...
- ...Который арестует Штерна и вырвет его из наших рук, вопреки нашей воле, - с усмешкой закончил я.
- Что-что?
Я хлопнул Фёртера по плечу.
- Ничего, ничего, отличный план, Андреас. Я и не знал, что именно Штерн был тем бароном, что охотился в окрестностях, когда сожгли епископа.
- Он самый. Знал бы, если бы прочёл дела, - с ехидцей добавил тот.
Я не собирался обижаться на иронию Фёртера, ведь мой спутник оказался куда полезнее, чем я полагал. И как после этого спорить с теми, кто утверждает, будто гениальное руководство способно пробудить даже самые сонные умы?
- Сделаем так, как ты предлагаешь, - сказал я. - А если Штерн не попадется на уловку или сделает что-то непредвиденное, тогда сыпнем шерскена в глаза любому, кто встанет у нас на пути, а остальное оставим на горожан.
Фёртер кивнул.
- Попадется, - с полной уверенностью произнес он. - Он ненавидит горожан, а потому ни на миг не усомнится, что они сговорились против него.
Я попрощался с Андреасом, довольный итогами нашего разговора. Этим вечером меня еще ждала встреча с Грубером, и я размышлял, насколько можно доверять сержанту, состоящему на службе у барона Штерна.
***
Гениальным планам, дальновидным замыслам и блестящим идеям обычно свойственна одна общая черта: они проваливаются. И зачастую из-за пустяка, который, словно коварный камушек, опрокидывает, сокрушает и рушит всё тщательно выстроенное здание, а все козыри обращает против самих же заговорщиков. Разве мало можно было бы вообразить сценариев, в которых с величайшей осторожностью подготовленный план летит ко всем чертям? Поверьте, милые мои, в ночь с субботы на воскресенье я размышлял в основном о том, что может пойти не так. Начиная от простейшей беды (Штерн меняет планы и не едет в город) и заканчивая замысловатыми историями, где крах начинался с пчелы, жужжащей у носа бургомистра, а затем, через череду неожиданных происшествий и непредвиденных обстоятельств, заканчивался гибелью вашего покорного слуги. Конечно же, сам я смерть при исполнении почетной службы принял бы безропотно, но я был обязан беречь себя во имя Святого Официума, чьим орудием и являлся.
Так или иначе, всё сложилось не так как задумывалось, и в воскресный полдень, едва мы с Андреасом вошли в церковь, как тут же стало ясно: наш, казалось бы, блестяще продуманный план дал трещину. Во-первых, я заметил, что Штерн и его люди явно встревожены присутствием вооруженных горожан несмотря на то, что парадные одежды, хоругви и знамена недвусмысленно указывали на торжественный характер церемонии. Во-вторых, я заметил, как барон посылает одного из дворян с каким-то срочным поручением, и тот поспешным шагом направляется к главным дверям. Я был уверен, что Штерн приказал слугам занять места у самых врат храма и быть наготове. Я тихо выругался себе под нос. Что за осторожная каналья! Почему в нем не было ни капли того барской спеси, что заставляет не замечать столь жалких тварей, навроде горожан? Будь он типичным представителем нашего любезного дворянства, то на присутствие цеховых мастеров обратил бы внимание разве что для того, чтобы возмутиться, что они смеют дышать одним воздухом с его светлостью! А тут, поглядите-ка, милые мои, Штерн, очевидно, почуял неладное и решил обезопасить себя на случай непредвиденного поворота событий. Я понимал, что если позволю ему ускользнуть из церкви, то либо спровоцирую битву, которая тут же разразится на улицах Лютхоффа, либо позволю людям барона беспрепятственно оказаться за городскими стенами. А если они окажутся за воротами, всё пропало. Оставалась ли битва между горожанами и бароном приемлемым решением? Да, горожане, скорее всего, одержали бы верх, но какой ценой? Разумеется, меня не волновало, падет ли в бою десять из них или сто (ибо каждый когда-нибудь должен предстать пред высшим Судом Господним), но за разжигание смуты такого масштаба ни один инквизитор не удостоился бы благословения властей Святого Официума. А уж тем более инквизитор, чьи полномочия, мягко говоря, не были до конца узаконены.
Фёртер быстро оглядел церковь, вероятно, заметил то же, что и я, и пришел к схожим выводам. Он дернул меня за рукав.
- Оставайся здесь, - властно прошипел он. - Я сам всё улажу.
Признаться, стремительность и решительность его действий меня ошеломили. Прежде чем я успел что-либо предпринять, Андреас уже протискивался между скамьями и дворянами к барону Штерну. Я видел, как он улыбается и указывает пальцем на меня.
"Он предал меня! - мелькнула отчаянная мысль. - Иисус и Мария, этот болван Фёртер предал меня!"
Конечно, лишь наивный простак мог бы предположить, что я не рассматривал подобный поворот событий и не принимал во внимание измену моего спутника. Однако, взвесив все "за" и "против", я пришел к выводу, что Фёртер не станет предавать меня в церкви. Если бы он захотел пойти против наших общих планов, то предупредил бы Штерна до его приезда в город или уже здесь, причем так, чтобы нельзя было установить, от кого исходит предостережение. Святой Официум превыше всего ценил верность, и даже если бы комиссия из Хеза сочла, что я ошибался, Фёртеру бы точно не сказали спасибо ни за срыв моих планов, ни за то, что он выдал меня в руки местного феодала. Расследование тянулось бы месяцами, имя Фёртера было бы у всех на устах, и даже если бы в итоге его оправдали, ни один здравомыслящий инквизитор больше не захотел бы работать с таким человеком за спиной. Короче говоря, на карьере Андреаса был бы поставлен крест, а он сам - бесповоротно опозорен. Разве что... разве что мой спутник вовсе не хотел оставаться инквизитором. Может, он решил просто продать меня, чтобы обеспечить себе жизнь после ухода из Святого Официума? Фёртер, правда, не был похож на предателя, но если бы у всех предателей на лбу было клеймо, то в мире не было бы и предательств. Однако Андреас должен был понимать, что завершение карьеры инквизитора никоим образом не освобождает от ответственности перед властями Инквизиториума. Как раз наоборот! На человека, покинувшего Святой Официум, любые комиссии и суды будут смотреть куда менее благосклонно, чем на действующего инквизитора. Так почему же он меня предал? Почему решился пойти на такой риск? Неужели я так сильно ему досадил? Ерунда! Грегору Фогельбрандту случалось обращаться с каждым из нас, как с половой тряпкой, которой можно вытереть любую грязь, и вышвырнуть за порог. Но ни одному из нас и в голову бы не пришло его предать, ибо до поры до времени он исполнял свои обязанности ревностно и добросовестно. Да, именно так... Может, и без особого изящества, но, безусловно, добросовестно.
Я видел, как Фёртер склоняется к барону и что-то шепчет ему на ухо. И видел также, как щеки Штерна вспыхнули румянцем. В какой-то момент дворянин дернулся, словно собираясь бежать, но Андреас крепко удержал его на месте и с напряженным лицом продолжал что-то горячо втолковывать. Наконец он взял Штерна под руку и вывел его к алтарю, а затем в ризницу. Я знал, что они выйдут через черный ход.
***
Я ворвался в комнату в тот момент, когда трое городских стражников пинали барона Штерна, словно мешок с гнилой репой. Феодал уже только стонал и, скорчившись на полу, пытался прикрыть коленом пах, а предплечьями - лицо. Как я заметил, хоть и получалось у него это довольно ловко, кровь все равно сочилась между пальцев, а рубаха была вся в багровых пятнах. Кроме того, я был уверен, что он испытывает не только физическую боль, но и невероятное унижение. Ведь для дворянина, особенно такого, что мнит себя превыше всех, быть избитым людьми низкого сословия было оскорблением нестерпимым. А городские ополченцы, может, и были простого происхождения, зато обладали весьма крепким сложением, что позволяло им наносить сильные и быстрые удары. Впрочем, наблюдая за ними, я не мог не отметить, что удары могли бы быть и поточнее, если бы мужчины предпочли холодный расчёт слепой горячности. Так поступили бы инквизиторы, которые прекрасно знали, что выверенный удар по почкам куда мучительнее для жертвы, чем даже пять пинков по предплечьям или ягодицам. Но чего еще ожидать от парней из городской стражи? Откуда им знать инквизиторский принцип - сохранять при горячем, как лава, сердце, разум, холодный, словно айсберг.
Что ж, я решил, что пора заканчивать это жалкое зрелище. Хоть барон Штерн, надо отдать ему должное, вел себя вполне разумно (прикрывая жизненно важные места, он одновременно отползал в угол комнаты, чтобы усложнить нападавшим задачу), я не собирался допускать, чтобы его забили до смерти или хотя бы до беспамятства. А ведь рано или поздно эта комедия закончилась бы именно так.
- Стоять! - заорал я во все горло. - Прочь отсюда, козлоёбы сраные, сукины выблядки, в жопу траханные! Прочь, пока я вас голыми руками не передушил!
И, с этим устрашающим воплем, я ринулся на троих ополченцев, молотя их кулаками и выкрикивая все новые оскорбления, проклятия и угрозы. Стражники проявили толику здравомыслия: увидев инквизиторское облачение и знакомое им лицо, они вмиг ретировались. Сгрудившись у дверей, они протиснулись друг через друга и тут же, что было сил, бросились наутёк. Я присел на корточки рядом со Штерном.
- Иисус и Мария, господин барон, вы живы? Ну и отделали же вас эта проклятые сволочи! Клянусь, я сегодня же прикажу их повесить. Вставайте, господин барон, если можете, обопритесь на меня...
Феодал был едва в сознании. У него был мутный взгляд, светлые усы, заляпанные кровью, и мерзко рассеченная бровь. А под глазом уже наливался внушительных размеров синяк. Я мысленно выругался - кажется, я позволил представлению затянуться дольше чем следовало. Но, с другой стороны, может, хорошенько отбитый аристократ станет податливее, словно мясо для котлет. Посмотрим.
- Позвольте, господин барон. Садитесь удобнее, я сейчас подам вам вина.
Я засуетился и быстро втиснул в руку Штерна кубок, полный хмельного напитка. Он осушил его двумя мощными глотками, вздрогнул, глухо застонал, после чего взглянул на меня уже более осмысленно.
- Инквизитор, - произнес он, и в голосе его не было ни капли дружелюбия. - Это ты устроил эту западню, разбойник?!
- Гнусная клевета! - резко вскрикнул я. - Радуйтесь лучше, что я здесь и могу вас спасти. И поверьте, я с трудом прорвался сюда, в ратушу, сквозь заслон городской стражи. Они ненавидят вас всем сердцем, как и всякого честного дворянина.
Он разглядывал меня, тяжело дыша, собираясь с мыслями.
- Поди ж ты, да вы, оказывается, что-то знаете о дворянстве, - промолвил он наконец, явно лишь для того, чтобы выиграть время и обдумать ситуацию.
- Господин барон, мне не следовало бы этого говорить, ибо каждый из нас, инквизиторов, оставляет свое прошлое за вратами Святого Официума, но мой отец был достойным дворянином. И не из тех, что кичатся лишь длинной родословной, а человеком, что заслужил славу собственными деяниями, а не унаследовал.
Он кивнул, принимая мои слова к сведению, но промолчал.
- На вас поступил донос, господин барон, в рамках расследования, которое ведется по приказу Святого Официума. Вас обвиняют в ереси, отступничестве и поклонении дьяволу. А также в многочисленных преступлениях, таких как насилие и убийства, которые, впрочем, интересуют Инквизиториум лишь постольку, поскольку они связаны с выступлением против веры.
- Ваш товарищ сказал, что на нас устроили западню. - Он сжал руки в кулаки. - Но больше мы ничего обсудить не успели. Так скажите: кто?
- Список свидетелей на удивление длинный, - ответил я после раздумья. - Мне не следовало бы вам этого говорить, но против вас выступили не только бургомистр и городские советники...
- Негодяи! - Он вскочил с дивана, но тут же рухнул обратно с гримасой боли. - Кажется, они мне ребро сломали, псы! - Он взглянул на меня. Левый глаз его уже так заплыл, что от него осталась лишь узкая щелочка, в которой яростно поблескивал зрачок. - Вы уж, извольте, не вешайте их, а отдайте мне. Я уж ими займусь, голубчиками, - произнес он почти с нежностью. - И вас за услугу щедро вознагражу.
- Будет так, как господин барон пожелает. Но прежде я должен снять с вас обвинения. Понимаете? Бургомистр, горожане, монахини и, что самое главное, эти дворяне дали показания, и я уже не могу замести это под ковер. Не могу, потому что, видите ли...
- Какие еще дворяне?! - рявкнул он, как я и ожидал. - Кто свидетельствовал против меня?! Кто донес?!
Я махнул рукой и вздохнул.
- Кто же, как не соседи, господин барон? Так всегда и бывает. Вы слишком состоятельны и уважаемы, чтобы ваше богатство и почет не мозолили глаза мелкому люду. Вот они и нашли способ отомстить. Сговорились с горожанами и рассчитывают, что, когда господина барона осудят, они разделят ваше имущество меж собой...
- Что вы несете?! У меня есть наследники, и к тому же майорат...
- Господин барон, у человека, осужденного Святым Официумом, нет наследников, - решительно прервал я его. - Всё отходит нам, а мы обычно выставляем это на торги - как недвижимое, так и движимое имущество. Чаще всего оно продается ниже оценочной стоимости, порой даже за бесценок. Ваши соседи озолотятся, не иначе... Во всяком случае, они на это рассчитывают, - быстро добавил я. - Но, с вашей помощью, я не допущу подобного.
- Хорошо, - произнес он после долгой паузы. - Очень хорошо. Теперь вы меня выпустите или, еще лучше, сопроводите как охрана до моего замка. Там я соберу людей и... - он скривился в злобной ухмылке, - мы расквитаемся с этими мужланами по заслугам. Ох, скоро красный петух запоет в Лютхоффе, вот увидите. - Он мечтательно взглянул на меня единственным глазом, которым ещё видел. - Да, и дайте мне протоколы допросов, чтобы я знал, кого отблагодарить за "услугу", - добавил он деловым тоном, после чего улыбнулся еще шире. - Вы не пожалеете, что встали на мою сторону. До конца дней нужды знать не будете. У меня есть славное именьице в нескольких милях от города. Поместье - просто загляденье, больше сотни крестьян, мельница, пруды, полные рыбы... Я перепишу его на вас, если вы поведете это дело так, как я вам укажу.
Подумать только, я мог стать помещиком. Собственные крестьяне (подозреваю, в этой толпе нашлось бы несколько миловидных девок, способных скрасить мне жизнь), высокий доход, соседство с благодарным феодалом. Живи и радуйся! Вот только у меня были иные планы - и на своё будущее, и на будущее барона Штерна.
- Безмерно сожалею, однако всё не так просто, как может показаться, - добавил я гробовым тоном. - Донос подан, и я никак не могу его отозвать, ибо закон гласит, что тогда я сам предстану перед судом в качестве обвиняемого.
Штерн возмущённо фыркнул.
- Но я знаю выход, который полностью изменит положение господина барона. Причем к лучшему, чем было до этого подлого заговора.
Он протянул кубок.
- Налейте ещё, - приказал он. - Потом будете говорить.
Я исполнил приказ и наполнил чашу Штерна до краёв, а он снова осушил её одним глотком. Утёр губы, но кровь на усах уже засохла, и вид у него был такой, словно он слишком низко наклонился над бочкой с красной краской. Но я видел, что он уже пришел в себя и больше размышлял о том, как сокрушить врагов, нежели о собственном спасении. Видимо, он не осознавал, в какой серьёзный переплёт попал. Пожалуй, его уверенность в собственной невиновности сыграла здесь роль. Разумеется, невиновен лишь в собственных глазах, ибо в моих он был ярчайшим примером грешника, который своим безбожным поведением развращает малых сих.
- Господин барон, сегодня я составлю протокол вашего допроса, который, согласно указанной дате, состоялся, внимание, три дня назад. В ходе этого допроса вы обвините в пособничестве сатане тех дворян, что свидетельствовали против вас. Вследствие этого их обвинение во многом потеряет силу, ибо будут сочтены обыкновенной местью.
Он не отвечал, лишь буравил меня взглядом, словно пытаясь просверлить насквозь.
- Уж больно вы рьяно мне помогаете, - сказал он наконец.
- Признаюсь, что святое рвение, которое сопутствовало моей работе в Инквизиции, начало угасать, - с грустью признал я. - А господин барон, как я уже успел убедиться, может подсластить мне расставание со Святым Официумом. - Я улыбнулся. - К тому же, я никогда не любил, когда всякие мужланы смеют притеснять благородное дворянство.
- Так я должен обвинить соседей в ереси и колдовстве?
- Именно в этом я вижу единственный способ легко выпутаться из беды. В противном случае процесс затянется на годы, и эти годы господин барон проведёт в темнице. Инквизиция отнесётся к делу с особым рвением, чтобы показать всем, что даже друзья императора не могут рассчитывать на милость, когда речь идет об отступничестве от нашей благословенной Веры.
Штерн не был другом императора, он, вероятно, едва ли ошивался при императорском дворе (хотя его сестра, по словам сержанта, ошивалась куда активнее), но я не думал, что он станет возражать против таких слов. И не ошибся. Он не возразил.
- При таком подходе к расследованию ваши обвинители не только не навредят вам, господин барон, но и сами станут главными подозреваемыми.
Штерн тяжело дышал.
- Я должен обдумать ваши слова, инквизитор. А пока поезжайте со мной в замок, или, если не хотите ехать, пошлите весть, чтобы за мной прислали солдат. Потом разберемся что к чему. Я должен поговорить с этими негодяями. - Он даже заскрежетал зубами; я догадался, что он имеет в виду дворян, которые, как он полагал, его предали. - Может, удастся их убедить, чтобы...
- Это так не работает, - перебил я Штерна, ибо настало время ясно показать, кто здесь главный. - Если вы не дадите показания, мне придётся вас задержать. Бургомистр уже послал за палачом, и допрос начнется ещё до вечера, когда в город прибудет мой начальник. Тогда я уже ничего не смогу для вас сделать. Понимаете? У вас есть час, не больше, чтобы все сделать по моему замыслу. Дать показания, подписать их, скрепить печатью. Тогда я вас отпущу. В противном случае я задержу вас в городской тюрьме, а если этого не сделаю, то к вечеру сам в неё попаду... - Я покачал головой. - Я рискую ради вас жизнью, господин барон. Меня могут сжечь за эту помощь. Уважайте это, ради всего святого!
Я видел, как он снова сжал кулаки. Очевидно, он не привык к подобным словам и подобному тону. Однако он не взорвался, что говорило в его пользу, ибо гневаться на человека, способного оказать тебе благодеяние, - более чем неразумно.
- Кто на меня донёс?
Я назвал имена, которые услышал от сержанта и капеллана, нарочно исказив два из них, чтобы не показаться слишком осведомлённым.
- Покажите протоколы их допросов.
- Они у моего начальника, - ответил я. - И когда вы их увидите, будет уже поздно. Мне самому позволили лишь раз взглянуть на эти документы...
Я отвернулся и подошёл к столу. Налил себе кубок вина и, на сей раз, осушил его одним глотком. Повернулся к Штерну, надеясь, что он видит моё волнение.
- Решайте быстрее, господин барон. Либо вы доверитесь моему плану, либо уповайте на милосердие Святого Официума, - сказал я.
Барону не обязательно было мне верить. Он явно не был наивным простаком, видящим в людях добрых ангелов. Он был хитрой, изворотливой и осторожной канальей - иначе не сколотил бы такого состояния. Но я знал, что он задаётся вопросом: почему бы мне не довериться? Ведь, помогая ему, я мог бы стать богатым и уважаемым гражданином Империи, а навредив - я получу точно не больше, чем он предлагал. По крайней мере, так казалось Штерну, привыкшему покупать людей, словно рабов на римском рынке. Он не знал, что нет цены, за которую он мог бы меня купить, ибо меня давно приобрёл Господь, и я не собирался менять хозяина моего сердца, души и пастыря моих деяний.
- Милосердие Святого Официума... - пробормотал он. - Наслышан я о вашем милосердии...
- Кто знает, кто знает... Невинные, несправедливо обвиненные, часто молят о чудесах. Или, по крайней мере, о необычайном стечении обстоятельств, ниспосланном Господом, дабы помочь им в беде. Быть может, и вам выпадет подобный счастливый случай.
Я надеялся, что Штерн достаточно сообразителен и трезв, чтобы додумать остальное. Вот, мол, сам Господь Бог ниспослал Мордимера Маддердина, алчного инквизитора, дабы вызволить из беды достопочтенного господина барона.
- Господь наш пользуется многими орудиями, порой в самое необычное время, в необычном месте и при необычных обстоятельствах, - сказал я на тот случай, если до разума Штерна ещё не дошло. - Надеюсь, что и вам, господин барон, выпадет столь же счастливый случай. Прощайте. - Я склонил голову. - И, будьте любезны, не упоминайте о нашем разговоре, покуда сможете. Впрочем, если под пыткой у вас и вырвется слово-другое, я всё равно буду всё отрицать.
- Стойте! Погодите! - крикнул он, когда я двинулся к двери.
Признаться, я был бы немало удивлен иным исходом. Ибо я заметил, что слово "пытки" странным образом заставляет людей задуматься и прямо-таки необычайно подстегивает работу их умов.
Штерн мог быть сколь угодно великим и богатым господином, феодалом, держащим в страхе всю округу, но это мало чем могло ему помочь. Ибо если уж кто-то вроде него попадал в руки инквизиторов, то обращались с ним редко иначе, чем с любым другим преступником. Да, если бы Штерну удалось переждать смуту в собственном замке, в окружении верной стражи, или если бы он бежал под защиту императора или вовсе покинул пределы Империи, тогда да, он мог бы спасти свою голову. Добиться полного снятия обвинений или даже признать часть из них и спасти жизнь и доброе имя ценой доли имущества и какой-нибудь необременительной епитимьи. Но на такие требующие времени действия, как заручиться покровительством могущественных союзников - епископа Хез-Хезрона или даже самого Папы - нужно было время. А Штерн прекрасно понимал, что, попав в жернова Святого Официума, времени у него останется немного. Именно на этом страхе я и намеревался сыграть, ибо верил, что человек, летящий в пропасть, ухватится и за пеньковую веревку, а не станет требовать шелковых шнурков с кисточками, дабы именно они помогли ему спастись.
- Вы говорите... говорите, это единственный способ?
- Не только спастись, но и отомстить врагам, - заметил я. - С местной знатью мы разберемся без вашего участия, а с горожанами вы и сами управитесь, когда всё это дело поутихнет.
- О да, - мечтательно выдохнул он. - Я устрою им второй Иерусалим.
- Да поможет Господь, - сердечно произнес я.
Затем я извлёк из внутреннего кармана плаща свиток документов.
- Вот ваши показания, датированные задним числом. Прошу прочесть, подписать и скрепить печатью.
Он, видимо, хотел нахмуриться, но это грозное движение у него совершенно не вышло из-за кровоподтёков и ссадин.
- Вы были весьма в себе уверены, инквизитор.
- Я рассчитывал на острый ум господина барона, - ответил я с простодушной фамильярностью. - И, к радости моей, не просчитался.
- Посмотрим, посмотрим, - пробормотал он, беря бумаги.
Он читал быстро, молча, лишь изредка сопел или раздражённо качал головой. Наконец вернул мне документы.
- То, что здесь написано, - ужасно, - сказал он. - Как я могу подписать такое? Я обвиняю этих людей в столь чудовищных преступлениях... В голове не укладывается...
Судя по его поведению, господин барон и впрямь был под впечатлением от прочитанного.
- Это единственный путь, ведущий к свободе, - твёрдо сказал я. - Кроме того, пусть господин барон заметит, что в показаниях нет ничего сверх того, что было использовано против него самого.
- Раз вы так утверждаете, - процедил он и потер лоб.
- Господин барон, время действительно не ждёт, - настойчивым тоном бросил я. - Ради Бога, если не хотите спасать себя и свое состояние, спасите хотя бы собственного сына!
Он вскочил на ноги.
- А мой сын тут при чём? - яростно прорычал он.
Он сжал кулаки, гневно сверкая глазами. Я надеялся, что он не бросится на меня, ибо подобный ненужный инцидент лишь осложнил бы наш разговор, а следовательно - замедлил принятие решения. Кроме того, Штерн почему-то не вспоминал о сыне, пока я сам не обратил его внимание на судьбу юнца. Это тоже говорило о многом - как об этом человеке, так и о прочности семейных уз в роду Штернов.
- Господин барон, господин барон... - успокаивающе начал я. - Сейчас ваш сын в безопасности, его и пальцем не тронули. - Услышав эти слова, Штерн заметно остыл от гнева, хотя по-прежнему смотрел на меня исподлобья. - Но его обвинили наравне с вами. Вы думали, ваши враги не догадались бы устранить того, кто мог бы деятельно вас защищать? Ведь чтобы поставить шах вражескому королю, лучше всего сперва лишить его сторонников, то есть фигур, не так ли?
- Вы о шахматах, что ли?
"Боже мой, что за мужлан, - подумал я. - Как может благородный человек не знать королевской игры?!"
- Разумеется, господин барон, я о шахматах, - учтиво ответил я. - Умоляю вас на коленях, примите решение! - Я молитвенно сложил руки. - Скоро будет слишком поздно, клянусь! Всё своё состояние, всю свою судьбу я вложил в ваши руки, господин барон. Не заставьте меня пожалеть об этом.
Он раздражённо двинул челюстью - влево и вправо - и недобро зыркнул на меня. Я был уверен, что мои понукания и уговоры сильно его злят; не сомневался, что он с превеликим удовольствием сказал бы, что моя судьба и мое состояние волнуют его не больше, чем прошлогодний снег, а то и меньше.
- Вы говорите, я смогу вернуться в замок? Вместе с сыном?
- Разумеется. Весь план строится на том, чтобы господин барон был на свободе. И я рассчитываю, что в случае чего вы не оставите меня в беде. Ведь неизвестно, как здесь всё обернётся... - добавил я, прикусив губу. - Зная моего начальника, может стать жарко.
Кажется, только теперь Штерн по-настоящему поверил в искренность моих намерений. Трудно убедить человека сильнее, чем заверив его, что в будущем окажешься в его власти и уповаешь на его милость.
- Это тот, что не может сидеть на заднице. - Он, видимо, хотел грубо рассмеяться, но лишь схватился руками за бок. - П-поубиваю мерзавцев! - прошипел он.
- Он самый. Грегор Фогельбрандт, - ответил я. - Он всегда был безжалостен, а боль, которую он теперь испытывает, не только заставляет ею делиться со всем миром, но и помутила его разум. Недавно он поклялся, что перед смертью сожжет тысячу отступников. До этого числа еще далеко, а вот здоровье подводит все сильнее. Так что он будет торопиться...
- Каналья! - прошипел барон.
- К тому же, я знаю, что он родом из черни. Искренне ненавидит благородное дворянство и уже сговорился с горожанами, как вас погубить, господин барон. Осмелюсь также предположить, что делает он всё это не бескорыстно, хотя никаких доказательств этого у меня нет.
Он кивнул, словно весть о том, что инквизитор выступил против него из жажды наживы, казалась ему более чем очевидной.
- Согласен, - произнес он, глядя мне прямо в глаза. - Но пусть ад и все дьяволы уберегут вас, если вы меня подведёте. Я и на краю света вас отыщу.
Он меня позабавил. Разумеется, я и вида не подал, но подумал, что скоро у барона Штерна появятся заботы куда серьезнее, чем месть инквизитору, который заманил его в западню, опутал сетями и расставил капканы. И если всё пойдет так, как должно, и как задумано, то незадолго до смерти он ещё будет благословлять и меня, и волю Божью, что свела нас на жизненном пути.
Штерн склонился над протоколами, и медленно, с напускной важностью расписался в конце последней страницы. Подпись у него была вычурная, длинная, с завитушками и росчерками (я уже давно заметил, что именно такая изощренная и сложная подпись была отличительной чертой быстро разбогатевших выскочек). Напоследок он приложил к бумаге свой гербовый перстень.
- Превосходно, господин барон, - с уважением сказал я. - Теперь всё пойдёт как по маслу.
Разумеется, с моей точки зрения как следователя, эти показания не были необходимостью, чтобы начать полномасштабное расследование. Для ареста барона Штерна хватило бы показаний монахинь, которые должен был добыть Гофман. Однако, когда дворяне начнут взаимно обвинять друг друга в участии в антихристианском заговоре, еретических отступлениях и демонических колдовских практиках, все дело обретёт убедительность и яркость. Я всех их поймаю, как рыбок в сети, и только от меня будет зависеть, какую рыбку и в какой момент вытащить...
Андреас ждал меня в соседней комнате у открытого окна.
- Надеюсь, ты все слышал?
- Блестяще разыграно, - ответил он, и мне показалось, что он смотрит на меня одновременно с удивлением и с уважением.
- Остальное я на тебя. Разумеется, ты скажешь Штерну, что инквизитора Маддердина отстранили от следствия, что ты ничего не знаешь ни о каком уговоре, а когда барон откажется от своих показаний, у тебя не будет иного выхода, кроме как подвергнуть его пытке, чтобы докопаться до истины... Я же тем временем займусь друзьями барона и покажу им, как сильно он их оговорил. Разумеется, они будут всё отрицать...
- Разумеется, - Фёртер усмехнулся. - И, как я полагаю, эти отрицания будут сочтены исключительной важности уликой, отягчающей вину...
- ... и требующей проведения квалифицированных допросов, - закончил я.
- Ты и вправду из дворян, Мордимер?
Я ответил ему улыбкой и покачал головой.
- Независимо от того, будет ли ответ "да" или "нет", это не имеет значения. Удачи, Андреас, и будь добр, проследи, чтобы господин барон дожил до суда.
- Конечно. - Затем он на мгновение умолк словно собираясь с духом, чтобы что-то сказать. - Надеюсь, ты осознаёшь, что делаешь, - сказал он наконец. - Ибо, признаться, я никогда не видел и не слышал о мистификации такого масштаба.
- Мистификация? Уверяю тебя, всякий, кто через несколько лет захочет изучить протоколы процесса, никогда не подумает, что имеет дело с мистификацией. Время обладает удивительным свойством, друг мой: оно превращает ложь в неясности, неясности - в полуправду, и наконец полуправду - в чистейшую истину.
Фёртер медленно кивнул.
- Значит, ты согласен, что всё здесь начинается со лжи...
- Нет, Андреас, - резко прервал я. - Всё здесь начинается с преступления. Так или иначе. С принуждения к блуду несчастных девушек, искавших в монастыре убежища от жестокого мира. С истязаний и убийств тех, кто осмелился ослушаться. С убийства невинных детей. Наши действия - лишь следствие этих омерзительных преступлений. Следствие, Андреас. А не причина!
- А я-то думал, мы призваны нести справедливость посредством закона, - сказал он.
Я усмехнулся, ибо его мнение можно было назвать лишь простодушно-наивным.
- В общих чертах я с тобой согласен, - мягко ответил я. - Однако бывают времена, а в наши дни они случаются, увы, все чаще, когда справедливость можно нести, лишь используя методы, которые простым умам могут показаться беззаконным злом. Мы же способны возвыситься над этими наивными представлениями людей, не имеющих понятия о тонкостях и хитросплетениях справедливости... Не так ли, Андреас? - Я посмотрел на него пронзительным взглядом и сделал голос жестче. - Мы способны возвыситься, не правда ли?
Он не отвёл глаз и ответил мне смелым взглядом.
- Да, - твердо произнес он. - Мы способны возвыситься, Мордимер.
Я кивнул и направился к двери, но Фёртер снова заговорил:
- Поначалу ты думал, что я тебя предал, верно?
Я обернулся на пороге и улыбнулся.
- Такая мысль мне бы и в голову не пришла, Андреас. Признаться, поначалу я был, быть может, несколько недоволен и обеспокоен тем, что ты изменил наши планы, не известив меня, но затем я осознал, сколь несправедливы были мои суждения. У нас не было времени, а то, что оставалось, ты использовал смело и с пользой для всех. Единственное, что я могу сделать, это сердечно тебя поблагодарить.
Не знаю, принял ли он мои объяснения за чистую монету, но ведь отчасти они были совершенно правдивы.
- Штерн не стал бы ждать речи бургомистра. Они попытались бы выйти раньше, а мы бы их не удержали, - добавил Андреас.
- Именно так, - согласился я с ним. - Ты провёл всё дело безупречно. Удивительно даже, что Штерн тебе доверился.
Фёртер рассмеялся.
- В отличие от тебя, я и правда из дворянского рода, Мордимер. К тому же, я в родстве со Штерном: второй муж его тётки был отчимом моего отца. Когда я встретил барона в первый раз, мы много говорили о семейных связях... Кому же ему было доверять, как не родне? - Фёртер с усмешкой фыркнул.
- Надо же, - только и пробормотал я. - Мои искренние поздравления, Андреас.
Я вышел из комнаты и подумал, сколь же глупы бывают люди. Святой Официум существовал уже более пятнадцати веков, а они все никак не научились, что инквизиторы ради своего призвания отрекаются и от сословия, и от имени, и от семьи. Мы не делали исключений ни для кого, будь он хоть братом, сестрой или отцом. Как раз наоборот: не существовало большего доказательства любви, чем выдать самого близкого человека в руки Инквизиции. Ведь это означало, что спасение бессмертной души этого несчастного или несчастной для нас важнее, чем мирские радости от их общества.
***
Горожане, надо отдать им должное, справились с задачей ловко, хоть и с лишенной изящества беспощадностью (какой же контраст по сравнению с придуманным и исполненным мною планом похищения Штерна!). Стражники арестовали всех дворян и их слуг, а кого не смогли арестовать, того убили или ранили так, что он уже не мог сопротивляться заключению. К несчастью, в суматохе, что поднялась во дворе, и в последовавшей за ней мощной потасовке (а может, лучше сказать - битве) был тяжело ранен Грубер. В пятницу вечером мы договорились, что, если дойдет до крайности, он постарается склонить слуг барона к капитуляции, и, признаться, сержант пытался сдержать обещание. Он пробовал погасить конфликт и, как это часто бывает с людьми, желающими спасти ближних от последствий безрассудного гнева, получил с обеих сторон. Я приказал обеспечить ему удобное жильё и лекаря, чтобы тот неотлучно находился при нём, после чего решил навестить сержанта, как только убедил барона Штерна подписать документы.
Врача я застал на первом этаже постоялого двора, где тот с аппетитом уплетал какие-то яства и весело шутил с прислуживающей ему девкой. Я тихо подошел к стулу сзади, схватил лекаря за ухо и сильно скрутил его пальцами. Тот взвыл и вскочил, но я не отпускал.
- Я приказал не отходить от пациента ни на шаг, - сказал я. - Что в этих словах вы не поняли?
Я отпустил его ухо и ударил ладонью по затылку. Он рухнул на стол, угодив лицом прямо в рагу. Отпрянув, он отскочил к другому краю стола.
- Он уснул, клянусь вам, уснул! - выкрикнул он. - Вот я и выскользнул на минуточку, чтобы набить чем-нибудь пустое брюхо и сейчас бы, сию же минуту, вернулся к вашему другу.
Я поманил его пальцем.
- А ну, подойдите.
Мысль выйти из-за спасительного укрытия стола ему явно не понравилась, но что еще ему оставалось делать? Он приблизился на дрожащих ногах и с побледневшим лицом.
- Если еще раз ослушаетесь моих приказов, прикажу сечь вас до тех пор, пока плоть не сойдет с костей, - сказал я спокойно, но твёрдо. - Когда захотите что-нибудь сожрать, хотя, видит Бог, пузо у вас набито, как мешок с сеном, - я ткнул лекаря в живот так, что тот пошатнулся и присел, - то позовите служанку. Поняли меня?
- Да, - прошептал он.
- Хорошо поняли?
- Да, да, господин инквизитор! Хорошо понял!
- Так чего вы ещё здесь стоите?
Я улыбнулся, когда он сорвался с места и, громыхая тяжелыми сапогами, взбежал по лестнице. Я взглянул на перепуганную девушку, которая спряталась за стойкой и с тревогой поглядывала на меня.
- Заглядывай наверх иногда, дитя мое, - ласково попросил я. - И проверяй, не нужно ли им чего. Сделаешь это для меня?
- Конечно, господин инквизитор, - пискнула она.
- Большое тебе спасибо, моя милая.
Я подмигнул ей, после чего и сам направился наверх, в комнату, где лежал Грубер. Войдя, я признал, что сержанту обеспечили вполне сносные условия. В комнате было тепло, кровать удобная и даже с чистым бельём, а лекарь как раз протирал ему лоб влажной тряпицей. Сержант лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал.
- Как он? - спросил я.
Лекарь встал и подошёл ко мне.
- Долго он не протянет, - прошептал он, и я задержал дыхание, ибо изо рта у него несло гнилью, после чего сделал шаг в сторону.
- Ничего нельзя сделать?
- Лишь молитва и чудо Божье могут спасти этого человека. - Он покачал головой. - Его изрубили в куски, но это ещё можно было бы как-то пережить. Но кто-то вонзил ему лезвие в живот и провернул, наверное, копьем или алебардой. - Он цокнул языком. - Такие раны - самые худшие, господин инквизитор. Пока дворянство рубится саблями или мечами, их часто удаётся спасти и вылечить, но когда мужичьё берется за вилы, копья, глефы, алебарды, - он махнул рукой, - тогда обычно лекарю уже нечего собирать, так как всё внутри исколото, разорвано и продырявлено.
Я вздохнул.
- Жаль. Он был хорошим человеком. - Я заметил, что сказал о Грубере "был", и сам на себя разозлился, ведь добрый сержант пока еще был жив. В этот момент Грубер открыл глаза и посмотрел в мою сторону. С мгновение он, кажется, не узнавал меня, но наконец его губы дрогнули в слабой попытке улыбнуться.
- Господин инквизитор, - прошептал он.
Я подошел к кровати.
- Эх, сержант Грубер, - весело заговорил я. - Разве подобает опытному солдату позволить каким-то мужланам изрубить себя, словно капусту на кухне? Доктор говорит, что вы пролежите в постели как минимум неделю, а чтобы прийти в полную силу, понадобится, верно, и целый месяц... Зато хоть понежитесь на мягких перинах. Я вам даже завидую, потому что меня ждёт работа, работа и ещё раз работа, - я вздохнул. - Через неделю, когда подлечитесь, пришлю какого-нибудь милого паренька прислуживать вам. - Я заговорщически подмигнул.
Он улыбнулся чуть шире.
- Я знаю, что умираю, - сказал он тихо и спокойно. - Вы сами говорите, что я опытный солдат, так я и знаю: от таких ран не выкарабкиваются.
Я на мгновение задумался, после чего кивнул.
- Вы правы. Вам осталось недолго. Хотите, чтобы я что-нибудь для вас сделал?
- Позаботьтесь, чтобы меня достойно похоронили, - попросил он. - Не дайте бросить в яму за городом, как падаль. Сделаете это для меня?
- Разумеется, - ответил я. - Что-нибудь ещё?
- Ничего не приходит в голову. Никого у меня нет на этом свете, а потому и никому не будет дела до моей смерти. Прикажите написать, что я был честным человеком. На могиле, значит.
- Так и сделаю, - пообещал я ему.
У него не было сил поднять руку, так что я лишь слегка сжал его ладонь, лежавшую на постели.
- Прощайте, господин Грубер. И ничего не бойтесь. Ваша доченька вас ждёт...
На этот раз он почти просиял.
- Иногда я её уже слышу, - сказал он с мечтательной ноткой в голосе и прикрыл глаза. - Как она смеется и зовет: "Иди ко мне, папочка". Вот я и иду к моей малютке, с Божьей помощью...
Смерть сержанта огорчила меня больше, чем я предполагал, особенно учитывая, что я привык к тому, что человеческие жизни проносятся мимо меня, словно осенние листья, гонимые ветром, и у меня обычно не было ни времени, ни желания разглядывать тот или иной листок. Однако, несмотря на его содомитские наклонности, в Грубере было что-то, вызывавшее искреннюю симпатию. Может, уважение, с которым он отзывался о благом деле Инквизиции, может, стремление вершить справедливость, а может, та нежность, с которой он вспоминал давно умершее дитя. Так или иначе, он производил впечатление порядочного человека, если, разумеется, о закоренелом мужеложце можно говорить как о порядочном человеке. Я выполнил своё обещание и приказал похоронить сержанта в красивой могиле с мраморной плитой (городскому совету пришлось включить эти расходы в бюджет), а на плите той высечь, среди прочего, надпись: "Пал, пытаясь спасти людские жизни" и установить изваяние Грубера в натуральную величину. Думаю, если бы у него когда-нибудь была возможность увидеть, как его почтили в Лютхоффе, он был бы вполне доволен. В конце концов, у каждого из нас есть честолюбивое желание оставить свой след в этой юдоли слез настолько отчетливо, чтобы остаться в благодарной памяти потомков. Мраморная плита и солидная статуя, безусловно, могли поспособствовать продлению этой памяти.
***
Джузеппе Франциско ворвался в мои покои без стука.
- Он убил себя! Господин инквизитор, он убил себя!
Я знал, о ком речь и был совершенно уверен, что лишь одна смерть могла вызвать у наёмника такую реакцию.
- Садовник?
Он перевел дух.
- Ага, садовник.
- Идём, - приказал я, не тратя время на лишние вопросы.
- Говорю вам, господин, в жизни не видал ничего подобного. Никогда не видывал, чтобы человек сам себе таким манером... а ведь я много чего повидал, и тут, и там...
Я никогда ещё не слышал, чтобы Джузеппе Франциско был так взволнован каким-либо событием, так что старик, должно быть, изрядно потрудиться, чтобы совершить столь запоминающееся самоубийство.
- Член он себе отгрыз что ли? К чему такие истерики? - пошутил я.
- Иисус и Мария, а вы-то откуда знаете?! - Наемник застыл на месте как вкопанный и уставился на меня расширенными глазами.
- Инквизиторский опыт, - ответил я после долгой паузы, ибо не предполагал, что эта солдатская шутка может оказаться близкой к правде. - Идём, идём... - Я подтолкнул Джузеппе Франциско в плечо, так как он всё ещё стоял как изваяние.
- Матерь Божья Безжалостная, жаль, что я не стал инквизитором, - пробормотал он у меня за спиной.
Потом я ещё слышал, как он что-то там бормотал себе под нос, в основном дивясь, как мужчина может сам с собой такое сотворить, а также размышляя о том, каким образом столь старый человек мог так ловко изогнуть позвоночник, чтобы дотянуться зубами до собственного естества. Действительно. Меня это тоже начало интересовать. Но, честно говоря, у меня в голове были заботы и посерьёзнее. Ибо оказалось, что птичка улетела, и уже не в человеческой власти было её судить. Однако не отмщение, не устрашающий пример, и, даже не проигранная битва за душу грешника казались мне самым прискорбным в этом деле, а то, что я не сумел раскрыть и выяснить все подробности убийств. Я не знал мотивов, которыми руководствовался убийца, не знал, как он готовил убийства, как их совершал и как исчезал с места преступления. Кем был старик, который столь мерзким способом решил навеки погубить свою душу? Колдуном? Необычайно хитрым и превосходно обученным убийцей? Бывшим инквизитором, обладающим могучей силой? Я не знал, и всё указывало на то, что уже никогда не узнаю. Должен признаться, что осознание того, что тайна этих трех убийств останется нераскрытой, жгло меня живым огнём. Перед самим собой я мог честно признаться, что меня не волновало ни спасение души грешника, ни его поимка. Я просто хотел знать... Пусть бы этот садовник сбежал, пусть бы умер, но только после того, как я узнал бы его мотивы и методы, которые он использовал.
Я тщательно осмотрел замок, затем подал наёмнику ключ, и когда Джузеппе Франциско отпирал камеру, ключ противно заскрежетал. Он толкнул дверцу и пропустил меня вперёд.
Старик лежал нагой, как сотворил его Господь; между его бедрами зияла рана, а кровь была разбрызгана повсюду. На сене, на каменном полу, даже стены рядом были забрызганы мозаикой из бурых капель. Кровища, должно быть, хлестала, как из зарезанной свиньи, подумал я. И на лице мужчины тоже была кровь. Засохшая бурыми пятнами на седой бороде, на щеках, даже на лбу.
Лицо садовника было искажено гримасой муки, глаза вытаращены, а зубы оскалены, словно у бешеного пса, издохшего в тот миг, когда он рычал. На каменном полу я увидел свежие, более светлые следы, а ногти покойного были содраны до живого мяса. Надо признать, этот старик проявил не только великую силу духа, но и великую ловкость. Ибо, внимательно осмотрев раны, которые он сам себе нанес, я увидел, что он вырвал из плоти не только член и яички, но и глубоко вгрызся зубами в плоть. Должно быть, у него был необычайно гибкий позвоночник, чтобы не только так сильно наклониться, но и удерживаться в этом положении достаточно долго.
- Поищи-ка его причиндалы, - приказал я Джузеппе. - Не знаю, может, лежат где-нибудь в этом сене...
Солдат с нескрываемым отвращением (надо же, даже ветеран паданской кампании мог чем-то брезговать!) начал ворошить сено носком сапога, а через мгновение уже тщательнее, руками.
- Их нет... - Он посмотрел на меня снизу с недоумением. - Сюда ведь никто не входил, Богом клянусь, никто не мог их забрать, да и зачем...
- Значит, сожрал, - пробормотал я.
Джузеппе Франциско посмотрел на меня так, словно я чуть ли не ему самому предложил отведать его собственное естество. Он встал и отряхнулся.
- Бывало, одному мы отрезали член и заставили самого сожрать. Но то ж в наказание было, знаете, как оно меж солдатами... А тут... Самому себе, свой собственный? Знаете что, вы уверены, господин инквизитор, что он не затерялся где-то?