Monosugoi
Легенды и мифы муравьев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    2004 год. В провинциальном райцентре происходит серия убийств и похищений девочек-подростков. Разбираться в происходящем приезжает сотрудник ФСБ из Москвы. Основные референсы текста - дешевые криминальные сериалы НТВ начала двухтысячных со всеми их клише и особенностями. Описание провинциальной жизни построено на том, что автор наблюдал в те годы лично.

   Ph'nglui mglw'nafh Chtulhu R'lyeh wgah'nagl fhtagn.
  
   - Верка, ну чего ты копаешься?!
   Пританцовывающая от холода девушка-подросток одета не по сезону. Даже в годы получше апрельские ночи мало подходили, чтобы разгуливать по улице в джинсовой курточке на рыбьем меху, дешевых колготках и едва достающей до колен юбке. А уж этой ночью и вовсе беда - холодно настолько, что с декабрем не грех спутать.
   - Щас, Натаха, сигареты куда-то завалились!
   Вторая девушка, одетая ничуть не менее легкомысленно, роется в безразмерной сумке. Ее едва освещает тусклый свет от одинокого фонаря.
   - Да кончай ты, дома накуришься! - не выдерживает Наташка. - Я скоро коней двину на таком морозе!
   - Нефиг было тот коктейль брать, на такси бы ехали, - огрызается в ответ подруга. - Ну наконец-то!
   Вера выуживает хрусткую пачку дамских сигарет. Трясущимися от холода пальцами, она срывает обертку и закусывает фильтр.
   - Будешь?
   - Угу.
   Пачка переходит из рук в руки.
   Из кармана куртки Вера достает пластиковую зажигалку. Та сразу выскальзывает из пальцев и стукается о корку льда на асфальте.
   - Твою ж мать!
   Девушка, придерживая юбку, присаживается на корточки. Равновесие на шпильках удерживается с трудом. Подняв зажигалку, она крутит кремниевое колесико и на мгновение ее лицо освещает вспышка. Сигарета начинает тлеть, а в кончиках пальцев появляется ощущение тепла.
   Рядом раздается глухой звук, как будто с крыши рухнул влажный сугроб. Призрачный круг фонарного света пропадает, и язычок пламени над зажигалкой остается единственным источником света. Вера испуганно подскакивает и поворачивается к подруге.
   Свет от зажигалки выдергивает из темноты высокую фигуру. Мужскую. У ее ног валяется груда тряпья. Мгновением позже до Веры доходит, что это ее подруга. Огонек зажигалки горит слишком слабо, чтобы девушка могла рассмотреть лицо мужчины.
   Она делает шаг назад. Шпилька правой туфли попадает в трещину, ноги подкашиваются, и зажигалка выпархивает из рук.
   Наступает темнота.
  

05.04.2004

  
   Я торможу перед упавшим в придорожную грязь знаком с названием города. Приехал практически в никуда. Машина урчит, работая на холостом ходу.
   Вокруг расстилаются пейзажи, смутно знакомые любому, кто хоть раз выбирался по направлению Москва-периферия. Слева, за стеной придорожных тополей, виднеются высокие бетонные заборы. Они укрывают чью-то частную собственность. Судя по торчащим сверху черепичным крышам разной степени завершенности, местные буржуа обособляются от местного же пролетариата. Справа - отошедшее от снега поле, по которому бродят одинокие вороны. За полем - покосившиеся колхозные хибары. Контраст налицо.
   Я щелкаю пальцем по болтающейся на зеркале заднего вида фигурке, мгновенно разражающейся жалобным писком. Фигурка из пластика - весьма условно одетый ангелочек. В противовес библейским канонам обладает ярко выраженными вторичными половыми признаками успешной порнозвезды. Образ дополняют огромные фиолетовые глаза и прозрачные стрекозиные крылышки за спиной. Дешевый китайский клон изобретения озабоченных японских извращенцев.
   Сзади, в весьма интригующем большинство мужского населения планеты месте, у ангелочка имеется крошечный переключатель. В одном из его положений чудное создание при щелчке издает столь сладострастные звуки, что некоторые даже краснеют. Для таких впечатлительных предусмотрена другая пластинка - ангелочек тоненьким голоском исполняет какую-то национальную японскую бурду из репертуара поп-идолов. При этом в районе груди в такт музыке вспыхивает лампочка. Батарейка в игрушке давно села и, по причине особенностей конструкции, замене не подлежит. Так что лампочка давно не мигает, а песенка больше похожа на комариный писк.
   Я давлю газ и пересекаю условную границу населенного пункта.
   Классический уездный город Н-ск. Тоска. Палата коматозников. В мегаполисе весной все двигается, крутится, растет, ударными темпами оживает после зимней спячки. Начало апреля, в конце концов, не то время, чтобы в сомнамбулическом состоянии застревать в каждой весенней луже. Даже пресловутые мухи выползают из щелей, в которые забились на зиму, начинают носится по квартире, жрать остатки заплесневелого варенья, которым заляпан пол под столом, и активно сношаться.
   Когда я уезжал из Москвы, там уже не оставалось снега. Кое-где даже образовались бледно-зеленые почки. На улицах тут и там лужи обманчивой глубины, отражающие по-идиотски голубое апрельское небо. Удивительный вид человека Homo Moskvinus, обычно злой, психически неуравновешенный и помешанный на коллекционировании бабла, одурев от бесконечно промозглой зимней Москвы, бродит по улицам бессмысленно улыбаясь пока еще ненавязчивому солнцу. Картина крайне редкая, которую можно увидеть только сейчас. Все остальное время этот вид находится в состоянии войны со стихией. Летом он борется с жарой, зимой с холодом, весной и осенью - с повышенной влажностью. Прибегает к всевозможным ухищрениям - прячется в бетонные коробки домов, темные кишки метро, вооружается корейскими кондиционерами и китайскими пуховиками, а отдельные, особо продвинутые по социал-дарвинистской эволюционной лестнице, индивиды мигрируют туда, где тепло и папайя растет... Но чтобы они, дети бетонных джунглей не делали, каждый раз войну проигрывают. И лишь в это время наступает перемирие...
   Стоит отъехать от Москвы всего на сотню-другую верст, и картина радикально меняется.
   Город Приозерск, население не дотягивающее и до ста тысяч человек, законсервированных в тягучем сиропе провинциальной жизни. По раздолбанным улицам с черепашьей скоростью ползут троллейбусы и редкие пешеходы. Вот прошла бездомная собака. В ее взгляде читается солидарность со мной - скука смертная и жрать охота.
   В общем, за стеклами "фольксвагена" наглядная иллюстрация на тему бессмертной гребенщиковской древнерусской тоски. За рядами местного одноэтажного Бродвея, выстроенного году этак в 1850-м, а ныне увешанного аляповатой рекламой, торчит облезлая макушка церкви. И еще одной. И еще...
   Что ж, встречали мы весну и в менее приятных местах.
   Судя по переданному по факсу наброску, поворачивать надо в самую ближайшую подворотню, все пространство которой занимала гигантская лужа-Байкал, украшенная радужными разводами. Глубина ее на взгляд не определялась. Может быть лучше припарковаться и попытаться пройти пешком? Еще не хватало свернуть глушитель...
   Мои поползновения покинуть уютный салон на корню пресекает троллейбус. Волна, окатившая машину из-под его колес, высоту имеет просто чудовищную и содержит гигантский процент провинциальной грязи. Глядя на оползающий по стеклу шлепок слизи неясного происхождения, я решительно давлю на газ и направляю машину в чертову лужу. На проверку, она оказывается не столь уж и глубока.
   За аркой обнаруживается испятнанный ошметками бурого снега двор, половину которого занимает два облезлых милицейских "уазика" и одна невесть как затесавшаяся в это царство разрухи сверкающая белизной и новенькими наклейками "десятка" с мигалками. Пейзаж дополняет сонный сержант, смолящий подозрительно смахивающую на приличный косяк беломорину. Противоположную от арки сторону двора образует двухэтажный кирпичный дом, весьма погано оштукатуренный в рыжевато-розовый цвет. Похоже, я попал по адресу. До революции здесь было уездное полицейское управление.
  
   Приткнув "фольксваген" между ржавым мусорным контейнером и одним из "уазиков", я выбрался из него, мгновенно провалившись по щиколотки в рыхлый снег. Ну, е-мое! Будь моя воля...
   Внутри здания царила та же атмосфера, что и снаружи. Разбираясь с осоловелым дежурным, оказавшимся не в состоянии взять в толк, что мне от него нужно, я до такой степени наглотался местного сплина, что меня неудержимо потянуло в сон. Доблестный страж порядка так заразительно зевал, сволочь этакая, прикрываясь прикладом автомата, что, даже отделавшись от него, я едва удерживался от того, чтобы не порвать себе пасть в гигантском зевке.
   На втором этаже обнаружилась обитая коричневатым дермантином дверь с табличкой "Начальник отдела полковник милиции Кивин Иван Сергеевич". Открыв ее, я обнаружил первые признаки разумной жизни.
   В кабинете оказалось накурено и стоял гул голосов, прерываемые редкими отдельно различимыми репликами, как правило состоящими из двух-трех общеупотребимых образцов ненормативной лексики. Гудящее в воздухе напряжение, характерное для любого совещания с разносом от руководства, придавало помещению сходство с внутренностями трансформаторной будки. На расставленных вдоль стен стульях пристроилось полтора десятка человек, ведущих активную дискуссию. Результатом одновременного ведения которой, естественно, было то, что никто друг друга просто не слышал. За единственным заваленным бумагами столом возвышался штангистского сложения мужик с воспаленными красными глазами и пережеванной сигаретой в уголке рта. Полковничья форма сидела на нем в обтяжку, как трико на цирковом акробате, поэтому когда он повернулся, ткань вроде даже затрещала.
   - Выйдите вон, - прорычал полковник Кивин, буравя меня совсем неласковым взглядом. - У нас совещание.
   Щаз. Размечтался.
   - Майор Степнов, Департамент по борьбе с терроризмом ФСБ. Вас предупреждали о моем приезде.
   Голоса смолкли. Кивин сразу как-то сник, потеряв процентов двадцать объема.
   - Проходите, садитесь... - пробормотал он, оглядываясь вокруг, словно надеясь, что свободный стул возникнет из сигаретного дыма.
   - Спасибо, я постою.
   - Ну... хорошо. Мы сейчас закончим, останется только группа, работающая по этому делу.
   Минут пятнадцать Кивин раздавал какие-то указания, к которым я не прислушивался. Понятное дело, что местным ментам сейчас не до обычной для этих мест каталепсии. Наперечет каждый участковый, и, готов поспорить, даже ППСники перед Кивиным отчитываются лично. Аврал, знаете ли, такая штука, что с ней не поспишь. Особенно, если сверху постоянно капают на мозги.
   Окончив раздачу звездюлей, Кивин выставил из кабинета всех, кроме трех человек. Каждый проходящий мимо моей скромной персоны к выходу, обязательно награждал ее длинным изучающим взглядом. Изучайте, пожалуйста, долго терпеть придется.
   Кивин жестом пригласил садиться, что я и сделал, придвинув стул к столу. Остальные трое последовали моему примеру.
   - Давайте без чайных церемоний, - сказал Кивин, как только все расселись. - Не до них. Я - начальник отдела, Кивин Иван Сергеевич...
   А то я читать не умею.
   - ...мой зам, начальник криминальной полиции майор Диденко Сергей Петрович.
   Невысокого роста мужичок с начинающей пробиваться сединой и бегающими хитрыми глазками. На вид лет сорок. Лицо уставшее, с явными следами злоупотребления алкоголем. Одет неброско - какой-то пиджачок фабрики "Большевичка", черная водолазка, поношенные джинсы.
   - ... начальник розыска - Крылов Олег Викторович.
   Олег Викторович мнил себя парнем с претензиями. На вид ему около тридцати и, похоже, он тщательно следил за своим, так сказать, имиджем. Впрочем, внешность у парня никакая, выделялись разве что глаза, очень уж борзые. Одевался Крылов с закосом под стиль - черный вельветовый пиджак-куртка, черный шерстяной свитер, джинсы с утяжеленным железным замком ремнем и мощные дорогие ботинки, находящиеся, правда, далеко не блестящем состоянии. На ремне, с одной стороны у него находился ПМ в спецназовской кобуре, с другой "Nokia 7610".
   - ... старший следователь по особо важным делам районной прокуратуры Вранцева Ольга Викторовна.
   Ну, тут тоже все понятно. Девчонка закончила какой-то из сотен московских институтов для юристов-экономистов, проросших в конце девяностых как плесень на куске хлеба. Покрутилась в столице, с мужем и работой ничего не обломилось, и сюда, обратно в Приозерск. Помогать родным органам в борьбе с мокрухой и бытовухой. Нигде больше в городе Приозерске юридическое образование с уклоном в уголовщину не востребовано. Ровесница Крылова, но, судя по виду, от жизни уже ничего не ждет. А вот если убрать эти круги под глазами, добавить немного обычной женской штукатурки и распустить стянутые в узел волосы... Наверно получится симпатичная. Одета тоже неброско - свитер, длинная шерстяная юбка. Все темно-серое, что ей совершенно не идет.
   Короче, компания серых мышей по цветовой гамме получается.
   - У нас на это дело практически весь уголовный розыск задействован, - продолжил Кивин. - С областного УВД люди работают. И еще есть москвичи, из Главка. Но они еще, гм... не проснулись.
   - Я бы, честно говоря, не прочь поподробнее просветиться, что тут все-таки происходит. Не могу сказать, что в Москве меня снабдили полной информацией.
   Конечно, я соврал. Прекрасно я знал, что здесь творится, только хотел послушать, что они сами думают.
   Все четверо уставились друг на друга. Кто-то должен был попытаться изложить мне суть происходящего так, чтобы не подставиться. Именно эта мысль, готов поспорить, больше всего занимала сейчас их ментовские мозги. Кто его знает, зачем фээсбэшника прислали - может по своим делам приперся, а может на вшивость проверить. Второе - более вероятно. По причине полнейшей незначительности, в Приозерске не было своего отдела ФСБ, так что местную милицию оттуда трогали редко. Даже происходящее сейчас не считалось важным для госбезопасности.
   Ну что же вы, граждане милиционеры, давайте, давайте! Смелее!
   Кивин устремил многозначительный взгляд на Диденко - дескать по твое линии вопрос, ты и выкручивайся. Тот раскрыл было рот, но его опередил Крылов.
   - Иван Сергеевич, разрешите я? Все-таки я полностью на этом деле сижу, а с Сергея Петровича остальное никто не снимал.
   Гордо реет буревестник. Ну давай, Олежек, послушаем твою версию событий.
   Олег Викторович приступил к изложению дела.
   По словам Крылова выходило, что восьмого марта три подруги Маша Тропарева, Аня Кутейко и Ирина Лагутина, ученицы одиннадцатого класса одной из местных школ, возвращались домой с дискотеки. Все трое, как выяснилось потом, были изрядно навеселе, откушав для оного состояния какой-то газированной дряни, именуемой производителем алкогольным коктейлем. Поскольку время было позднее, троллейбусы и маршрутки уже не ходили, на такси у девушек денег не осталось, а не садиться в машину к незнакомым дядям ума у них хватало, домой они направлялись своим ходом. Клуб "Сатурн", самый популярной среди молодежи Приозерска, располагался на другом конце города, и путь девчонки проделали немалый. Буквально в нескольких шагах от дома Лагутина почувствовала себя плохо и остановилась. Судя по воспоминаниям подруг, ее начало тошнить. Лагутина бросилась в проход между домом и гаражами, попросив подруг подождать и не уходить. Те простояли на холоде с полчаса, болтая о том, о сем, пока, наконец, не сообразили, что Лагутиной нет уже слишком долго. В проходе, куда она убежала, ее не обнаружилось. Девчонки покричали для очистки совести, и решили, что их подруга по пьяни ушла сама, после чего сами направились по домам.
   Однако наутро после праздников Лагутиной дома не оказалась. Обзвон друзей и подруг ничего не дал. По свидетельству оных за Лагутиной раньше не замечали склонности к загулам. Девочки привели милицию на то место, где с ней расстались, но там, естественно, ничего не нашли. Кивин, сам имеющий дочь-десятиклассницу, дал указание провести тщательные поиски пропавшей Лагутиной, которые никаких результатов не принесли.
   Два дня спустя история получила свое продолжение, весьма неприятное притом. Посреди дня пропала ученица другой школы, Оксана Милюта, шестнадцати лет отроду. Вышла на перемене покурить и не вернулась. Сначала дело хотели спустить на тормозах - в отличие от Лагутиной, Милюта не отличалась примерным поведением, да и семья у нее была из "неблагополучных". Девчонка неоднократно грозилась убежать из дома. Однако Кивин оказался человеком, достаточно озабоченным проблемами подшефного населения, и распорядился, чтобы Милюту начали искать уже через сутки, заодно подстегнув зашедшие в тупик поиски Лагутиной.
   Нашел тело Милюты бомж по кличке Гиря. Состояние трупа повергло Гирю в шок. Побросав накопленные за утро бутылки и нехитрый бомжовский скарб, Гиря опрометью бросился в райотдел, где едва не получил по остаткам зубов резиновой дубинкой от дежурного, так как минут пять ничего не мог толком выговорить, только рвался через проходную. От побоев Гирю спас его участковый, случайно заглянувший в отдел. Полчаса спустя на место происшествия выехала опергруппа.
   Тело школьницы было раздето, вскрыто прямым разрезом от промежности почти до горла и брошено на несанкционированной загородной свалке, рядом с птицефабрикой. Нервы и желудки выдержали зрелище не у всех. Немедленно был поставлен в известность Кивин. Зверское убийство стало для Приозерска шоком - такого здесь не происходило даже в девяностых. Почти сразу по городу поползли слухи.
   По заключению судмедэкспертизы признаков изнасилования обнаружено не было ни в этом, ни в последовавших затем случаях. Странгуляционные борозды на руках и ногах свидетельствовали о том, что жертву связали, затем произвели разрез острым предметом (возможно ножом с широким лезвием). Потом грудную клетку вскрыли, как будто хотели заглянуть внутрь. Жертва скончалась от кровопотери, то есть на момент нанесения разреза еще была жива. Следов крови рядом с телом не обнаружили, как и чего-то, что указывало бы на убийцу.
   По-прежнему ничего не было известно о местонахождении Лагутиной.
   Следующая девочка пропала четырнадцатого марта. Шведкина Нина, шестнадцать лет. Дочка местных предпринимателей, владеющих сетью продуктовых магазинов. Никаких вредных привычек не имела, готовилась к получению золотой медали, с парнями вроде как не гуляла. В общем, пай-девочка. Не вернулась с занятий в музыкальной школе. Сходившие с ума родители буквально терроризировали Кивина, который и так выбивал из своих подчиненных все, что только мог. Над его головой замаячила грозная необходимость информировать вышестоящее руководство о серийнике. Продолжать делать вид, что в городе ничего не происходит, и упорно не замечать связи между происходящими событиями становилось все сложнее.
   Не успел Кивин прийти в себя, как пропал еще один ребенок. Семашко Вика, пятнадцать лет. Ее парня, Юру Ковырина, учащегося математического колледжа, привез в больницу скорой помощи добрый самаритянин из местных, подобравший его в два часа ночи посреди города. Парнишка лежал в сугробе с проломленным черепом. Придя в себя, парень рассказал, что шел с Викой из кафе, его ударили сзади, и больше он ничего не помнит.
   Тела Шведкиной и Семашко обнаружил за городом водитель мусоровоза, которому лень было везти мусор куда положено. Их состояние оказалось идентичным состоянию тела Милюты.
   Стало ясно, что в городе орудует настоящий психопат и город загудел как встревоженный улей.
   Информация пошла таки в область, оттуда спустилась на голову Кивина проверка, наделавшая много шума и угроз, но не продвинувшая расследование ни на шаг. Но хотя бы, объединили ранее возбужденные уголовные дела в одно и передали его Вранцевой. Областная прокуратура, чувствуя запах глухаря, решила не ввязываться.
   За то время, пока в Приозерске работала проверка, пропал только один ребенок - Катя Нечипоренко. Пропала, отправившись гулять с друзьями после дня рождения. Как рассказали потом перепуганные насмерть одноклассники, она отошла, что называется "в кустики", и, как и Лагутина, не вернулась. На настоящий момент о ней ничего неизвестно.
   Установленное за свалкой наблюдение тоже результата не дало.
   Вслед за областным центром бурей разразилась местная мэрия. Приозерский бургомистр Михаил Радовский, не отличался сдержанностью в выражениях, и на состоявшемся совещании брызгал слюной и орал как заведенный. Кивин, пожав плечами, вполне резонно посоветовал мэру из своего личного фонда увеличить зарплату сотрудникам отдела. Он (райотдел), например, укомплектован примерно наполовину. Кто, по-вашему, должен заниматься этим делом?
   Все имеющиеся в наличии силы вневедомственной охраны, участковых и ППС были брошены на охрану школ, детских садов и мест массового скопления молодежи. Местная и столичная пресса спокойствия приозерцам не добавила, опубликовав несколько статей о маньяке, не имеющих никакой связи с действительностью, но поднявших волну паники. Пиком истерии стал опубликованный в "Московском комсомольце" опус под названием "Возвращение Джека Потрошителя".
   Двадцать пятого марта было найдено тело Ирины Смирновой, восемнадцатилетней студентки Академии Плеханова, приехавшей на выходные к родителям. Девушка вышла из дома вечером двадцать четвертого марта, чтобы уехать на автобусе в Москву. Тело обнаружили на берегу озера, входящем в городской парк со всеми теми же признаками, что и у предыдущих жертв.
   Появились и примитивные местечковые подражатели. Совершенное того же двадцать пятого марта убийство восемнадцатилетней Аллы Прокофьевой сгоряча свалили на приозерского маньяка. Но через два часа после обнаружения тела был задержан сожитель девушки - некто Барашкин Константин Игоревич, тридцати лет отроду, в сумке которого обнаружились вещи и деньги, принадлежавшие Прокофьевой. Барашкин, состоящий на учете в наркодиспансере, совершил убийство в состоянии ломки - Прокофьева не давала ему денег на новую дозу. Чтобы скрыть свою причастность, он и попытался закосить под местного маньяка.
   К выводу о том, что к смерти Прокофьевой приозерский маньяк не причастен, Крылов, по его словам, пришел, едва взглянув на тело жертвы. Оно было располосовано тупым кухонным ножом, в результате чего вся квартира оказалась залита кровью. По сравнению с устроенной Барашкиным бойней, действия маньяка выглядели хирургической операцией.
   Резонанс нарастал. Не смотря на все принятые меры - выделение дополнительных сил для патрулирования улиц и охраны (в Приозерк командировали почти сотню ОМОНовцев из соседних районов), установление комендантского часа и непрекращающуюся пропаганду населения, дети продолжали пропадать. Более того, у них появилась дурацкая игра - портить нервы родителям, не появляясь дома в положенный срок.
   Телефоны в райотделе звонили не переставая.
   А еще... Еще невиданным образом взлетел уровень продаж сотовых телефонов. Теперь каждый родитель жаждал всучить чаду мобильник, дабы в любое время дня и ночи убедиться в целостности и сохранности ненаглядного чада.
   К моему приезду список жертв маньяка насчитывал одиннадцать девушек в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет. Двадцать шестого марта ушла из дома и не вернулась Ильина Юля, шестнадцать лет. Двадцать седьмого марта пропала Семенова Лариса, пятнадцать лет. Первого апреля - Гуренко Лида, семнадцать лет. Третьего апреля, перед самым моим приездом, пропали две подруги, одиннадцатиклассницы Савина Вера и Елисеева Наташа. Тела всех пятерых были найдены в различных, достаточно нелюдимых, уголках города. И все в таком же состоянии, как и предыдущие.
   Скандал назревал необычайного размера. По словам, Крылова, речь шла уже о том, чтобы закрывать школы (детские сады уже закрыли, хотя от рук маньяка не пострадал ни один ребенок дошкольного возраста), до тех пор, пока не появятся гарантии безопасности детей.
   - Собственно, вот так все и выглядит, - закончил Крылов. - Ничем порадовать вас не могу - как у нас ничего на этого ублюдка не было, так и нет.
   - Что, прямо таки и никаких следов? - удивился я.
   - Когда нашли Семенову, вызывали специалистов из областного ЭКЦ, - подала голос Вранцева. - Вплоть до того, что молекулярный анализ в Москве проводили каждой пылинки, что к телу пристала. Да, говорят, есть какие-то ткани от одежды, но, скорее всего от одежды самих девчонок. Ничего, что можно было бы приписать убийце.
   Тихий такой голос, приятный. Любая контора по оказанию сомнительных телефонных услуг удавилась бы за его обладательницу.
   - Ну а вас-то зачем прислали? - поинтересовался, наконец, Кивин.
   - Есть подозрение, что отношение к этим убийствам имеет секта, - вопрос следовало ожидать давно. - Вам не кажется, что в действиях этого психа есть логика?
   - Если и есть, то мы ее пока не видим, - мрачно пробормотал Диденко.
   - Логика быть должна. Двух девушек ведь так и не нашли?
   - Вы же вроде боролись с чеченами, - влез Крылов. - Так они больше по части потрахать девиц, а не резать их. А даже если это секта, непохоже чтобы она преследовала политические цели.
   Я ухмыльнулся.
   - Олег Викторович, если бы знали сколько мрази водится у нас в стране. Одних только сатанистов на Большую советскую энциклопедию хватит. Сегодня они орудуют у вас в городе, завтра начнут рвать бомбы в московском метро...
   Крылов скривился в неком подобии усмешки. Парень считает себя крутым и не упускает случая продемонстрировать зубы.
   - Поэтому проблемой и озаботился наш департамент, - закончил я.
   - А я сильно сомневаюсь, что это секта, - снова заговорила Вранцева. - Здесь явно дело рук одного человека.
   - Коллеги, - я откинулся на спинку стула. - Полагаю, вам важно сразу понять, что я не имею ни полномочий, ни желания вмешиваться в вашу деятельность. Мы ограничимся взаимодействием. Занимайтесь тем, что вы считаете нужным, а я хочу пообщаться с родителями и знакомыми жертв. Возможно ключ к успеху все-таки в понимании логики убийцы.
   Крылов и Диденко одарили меня весьма красноречивыми взглядами. Но вы ведь и не собирались идти по этому пути, верно?
   - Как я уже говорил, тела еще двух девушек так и не были найдены, - бросил я пробный камень. - Возможно, они живы.
   - Шансы на это примерно равны тому, что завтра на Лубянке восстановят памятник Железному Феликсу, - Крылов откровенно давал понять, что я буду путаться под ногами.
   Не на того напал, щенок. Тявкать будешь на своего начальника. Но пока я решил промолчать.
   - Ольга Викторовна, вы покажете товарищу материалы дела? - кресло под Кивиным жалобно заскрипело. - Если вопросов больше нет, все свободны.
   Крылов вышмыгнул из кабинета первым, едва не наступив мне на ноги. Судя по его виду, он испытывал большое желание пройтись по ним, но при начальнике сдержался.
  
   Мы же с милейшей Ольгой Викторовной направляемся в ее кабинет. Часть здания, занятая прокуратурой, соединена с райотделом обшарпанной деревянной дверью.
   - Извините за нескромный вопрос, - начинаю я по дороге. - Но почему такое громкое дело до сих пор находится у вас? Не поймите меня неправильно, Ольга Викторовна, но, насколько мне известно, обычно такие дела забирают повыше...
   - Когда по нему осталось только фигуранта взять, - Вранцева усмехается.
   Ух, какие зубки.
   - У нас же ничего нет, кроме девяти трупов и двух без вести пропавших. Если этот психопат успокоится до того, как мы его найдем, меня с начальником заживо сгноят. Кто ж за такой тухляк возьмется? Вот и из Москвы приезжали. Водку хлестали и на мозги Кивину и Померанцеву, моему шефу, капали. Но оснований даже для передачи в область не нашли.
   Логично. Большие начальники любят громкие дела, но только когда они имеют хорошие перспективы на раскрываемость. В любом другом случае от него бегут как от чумы и ищут козлов отпущения. И, похоже, в Приозерске этих козлов будет целое стадо.
   Кабинет Вранцевой представляет собой унылое зрелище - облезлые обои, немытое окно без штор, горы бумаг. Никакой попытки внести уют. Совершенно не чувствуется женская рука. Неужели Ольга Викторовна действительно рассчитывала на гораздо большее, чем должность следователя прокуратуры в заштатном городишке? Видимо да, иначе бы она не относилась так безразлично ни к себе, ни к своему рабочему месту. И, похоже, произошедший облом изрядно испортил Вранцевой характер.
   Ольга Викторовна спихивает со стула коробку, набитую бумагами и подвигает его мне.
   - Садитесь, сейчас дело достану.
   Дело, в основном, состоит из протоколов осмотра мест происшествий, судебно-медицинских экспертиз и показаний немногочисленных свидетелей. Собственно, показаниями их назвать сложно. Фотографии тел также не представляли ничего интересного, если только вы не некрофил со склонностью к педофилии и садизму.
   А теперь давайте поиграем в интересную игру "кто что на самом деле думает".
   - Ольга Викторовна...
   - Давайте просто Ольга.
   - Ольга, я посмотрел фотографии...
   - Мерзкое зрелище, правда? Я бы этого подонка на какую-нибудь средневековую дыбу натянула, да так и оставила бы подыхать.
   Ну вот, наконец, проявление человеческих чувств. Вот только дыба - это полная ерунда. В весьма просвещенные средние века додумались до куда как более изощренных пыток, нежели банальное растяжение тела.
   - Да, да, конечно. Какие версии изначально выдвигались?
   - Как обычно. Когда первое тело нашли - убийство из хулиганских побуждений, следов изнасилования нет. Потом, когда другие появились и дела объединили, то уж все подряд, кроме, разве что, самоубийства.
   - Тогда поправьте меня, если я не прав. Если это дело рук психически неуравновешенного человека, то не выглядит ли все это чересчур аккуратным? Ни следов истязаний, побоев, сексуального насилия...
   - Вы снова свою линию гнете. Думаете секта?
   - Не обязательно целая секта. Вполне возможно один практикующий адепт.
   Вранцева пожимает плечами.
   - В общем-то, вы правы. Есть что-то странное, похожее на ритуал. Но это не исключает того, что этот человек тронулся умом.
   Я согласно киваю. В какой-то степени...
   - Тут вот еще какой момент есть... - Вранцева понижает голос, похоже собралась наконец сказать что-то действительно важное. - На фотографиях этого не заметно...
   Она замялась. То, что она собирается сказать мне, явно было бы неодобрительно воспринято ее коллегами по цеху. Что-то, от чего все предпочитали отмахнуться как от несущественной мелочи. Так делают, когда есть что-то, что невозможно объяснить с имеющимся под рукой арсеналом разума. Ампутация скальпелем Оккама. Очевидно, что Вранцева с таким подходом не согласна. И, если заглянуть внутрь этой симпатичной головки, наверняка там бродила нехорошая такая мыслишка, что она знает то, что недоступно другим. А раз недоступно, значит это ее личный козырь, который (чем черт не шутит?) вытащит ее из этого болота. Этот шанс надо было использовать, и использовать на мне - человеке со стороны, которому нет смысла закрывать глаза на нестыковки и странности.
   - Так вот, дело в том, как вскрыты тела. Ну понимаете, если человека живьем режут...
   - Это, мягко говоря, очень больно, - заканчиваю за нее я.
   Вранцева кивает.
   - Но тела вскрыто ровным, практически прямым разрезом, хрящевая ткань на груди разделена до легких. Края разреза явно раскрывали. Если человек в сознании, такого с ним не сделаешь, даже если связать его. Вы понимаете, о чем я говорю?
   Отлично понимаю. Умная девочка, далеко пойдет. Интересно, а она знает, сколько нужно приложить усилий, чтобы раздвинуть ребра руками?
   - Наркотики?
   - При вскрытии ничего не обнаружили. Но на это вообще никто, кроме меня, внимания не обратил.
   Я киваю. Вранцева некоторое время молчит.
   - Чай будете? - затем неожиданный вопрос: - Вам приходилось сталкиваться с таким?
   - С чем именно?
   Вранцева сникает.
   - Наверно вам надо побывать в морге. Там еще находятся тела четырех последних жертв. Хотя Семенову должны были забрать...
   Похоже, она уже начинает жалеть, что заговорила со мной. Пора демонстрировать свою заинтересованность и дружелюбие.
   - Ольга, не переживайте, я вас понимаю. Мне очень не хотелось бы вмешиваться в работу Диденко и Крылова. Им и так москвичи мешают. Пользы ведь от них никакой, так?
   Вранцева согласно кивает. Кивать у нас с ней получается хорошо. Мы - два китайских болванчика на пружинках, неслышно шушукающихся о своем.
   - А тут еще фээсбэшник со своими идеями. Давайте договоримся - пусть расследование идет своим чередом. А мы объединим свои усилия - у нас обоих есть предположения, которые стоит проверить. Этим мы и займемся, но так, чтобы остальные не знали. Вполне может оказаться, что ваш уголовный розыск упустил что-то существенное.
   Глаза Вранцевой при этих словах заблестели. Предложи я ей сейчас оформить подписку о сотрудничестве, она не задумываясь расписалась бы собственной кровью.
   Что ж, возможно мое пребывание в Приозерске не будет скучным. Местные будут рыть под одно и тоже, но с разных сторон. А я посмотрю, что они нароют. И Вранцева больше не союзник Кивину сотоварищи. Теперь она готова бежать, туда, куда я ей покажу и делать то, что я скажу. А я не буду этого делать. Я дам ей свободу выбора. Пускай она пороется в этом деле сама, развернет свои способности на полную катушку. Чем черт не шутит?
   Вранцева продолжает что-то говорить, но я отвечаю на автомате. На настоящий момент она меня больше не интересует - пусть выполняет поставленную задачу. Я выписал адреса родителей всех жертв - обходить их будем по порядку.
   И тут я вспоминаю про предложение съездить в морг.
   Да, морг - это не Большой Театр, но... Почему бы и нет?
   - Ольга, мне бы хотелось все-таки посмотреть на тела жертв.
   - О, это как в кино, - она хихикает. - Вытащить что-нибудь из-под ногтей, что пропустили эксперты, да?
   Она снова хихикает. Похоже, у нее легкий приступ эйфории.
   - Уверяю вас, с тел сняли каждую чужеродную частицу, - внезапно она перестает хихикать и становится серьезной. - Извините, я же сама вам посоветовал на них посмотреть.
   Какой перепад! Умеет взять в себя в руки. Жаль, что у тебя, Оля, где-то что-то пошло не так. В Москве ты могла бы прижиться. Большой город любит зубастеньких и хорошо контролирующих себя. Может быть ее действительно вытащить в Москву из этого болота? Она ведь мне нравится.
   Вранцева поднимает трубку телефона и набирает номер.
   - Олежка, это Вранцева. Ага, с ним. Подбрось его до морга, а? Ну да, надо на тела взглянуть. Что? Дурак, ты, Крылов, и не лечишься. Слушай, хватит выпендриваться, ты хочешь, чтобы Кивин тебе тоже самое сказал? Ну так я не поленюсь и ему позвонить. Все, давай.
   Она кладет трубку на место.
   - Извините, у нас что-то Крылов в последнее время совсем скверный характером стал. Сейчас спуститесь, там "уазик" сто шестьдесят шестой, на нем доедете.
   - Спасибо, я на машине.
   Вот только я еще на этих кошмарных "козлах" не ездил. Как-нибудь сам управлюсь. Даже Крылова в одном с собой салоне потерплю.
   - Ну тогда еще лучше. А то по шее получаем, а на бензин денег никто не дает. Вы уже остановились где-нибудь?
   - Пока нет.
   Пошарив в ящике стола, Вранцева вытаскивает кубик "постикса" и быстро пишет что-то на верхнем листке.
   - Вот, скажете Крылову, он вам объяснит, как туда добраться. Самая приличная гостиница в городе.
   С таким отношением ко мне этот Крылов, скорее всего, завезет в меня какую-нибудь ночлежку для бомжей. Но все равно спасибо.
   На улице, за время моего отсутствия, прибавилось грязи, луж и довольных жизнью милиционеров. Крылов стоит около моего "фольксвагена", пуская сигаретный дым. Точнехонько посередине лобового стекла расползалась здоровенная клякса весьма мерзопакостного голубиного гуано. Хорошо еще, что Крылов не видел машину с той стороны, с которой проехал неторопливый приозерский троллейбус - радость его увеличилась бы вдвое.
   Надеюсь в этом паршивом городишке уже появилось такое новшество цивилизации, как автомойка?
  
   Городской морг находился на каком-то гнусном отшибе, обсаженном уродливыми корявыми тополями, тянущими свои искореженные ветви к свинцовому небу. Рядом с моргом весело дымил одной из своих труб крематорий. В голове сразу всплыло: "товарищ поверь, и скажи всем им, дороги все до одной приводят сюда - в дом вечного сна, тра-ла-ла-ла-ла..." Ну и так далее. Обсыпавшее тополя воронье, лениво переговаривающееся на своем каркающем языке, и вовсе придавало картине вид кладбищенский и неуютный.
   Персонал морга подтвердил мои худшие опасения - давненько я не встречал столь ярко выраженных физиогномических проявлений, каковые накладывает на человека его работа. Встретивший нас сторож, казалось, вообще был завсегдатаем местного холодильника, причем с той стороны, где на двери нет ручки. Несомненно радовало только то, что Крылов тоже чувствовал себя здесь не в своей тарелке.
   Дежурный врач (большой вопрос - а можно ли патологоанатома называть врачом?), представившийся коротко - Абрикосов, встретил нас ничуть не приветливее сторожа-зомби. Вдобавок к неопрятном виду, от него несло дешевой водкой и незабвенной смесью формалина с трупным запахом. Что ж, резать покойников совсем не то, что живых. Мертвые не пожалуются, если им случайно вырежешь лишнюю почку.
   Псевдоэскулап провел нас в анатомичку, где на покрытом багровыми пятнами мутном металле стола лежало три тела, накрытых грязно-серыми простынями.
   Крылов украдкой вытащил платок из кармана и прижал его к носу. Я последовал его примеру. Маленькая хитрость - просто платок от этого амбре не спасает, надо его слегка натереть чем-нибудь пахучим вроде бальзама "звездочки". За неимением "звездочки", мой платок пахнет "Lacoste".
   Первой, судя по бирке на ноге, лежала Гуренко. Тело девушки оказалось совсем взрослым и сформировавшимся. При жизни она, похоже, отличалась весьма приятной внешностью. Собственно, ни одну из жертв нельзя было назвать страшненькой. Я наклонился, рассматривая грубые, серовато-фиолетовые борозды на тонких запястьях. Единственный, если не считать такого же, только более слабого, на щиколотках, след насилия. И, конечно, разрез. Веревка здорово впивалась в тело - борозды были глубокими и четко выделялись на бледной, почти серой коже.
   А вот основное, шокирующее - тонкий прямой разрез, тянущийся от промежности к горлу. Ребра уже вправлены на место. Если не знать, что разрез - причина смерти, можно принять за работу патологоанатома. Ему, наверное, существенно убавилось проблем, когда понадобилось делать настоящее вскрытие. По разрезу идут стежки крест-накрест грубой черной ниткой. Застежки костюма Евы.
   - Ну что, насмотрелись, - подал голос Крылов.
   - Еще нет. Можно узнать ваше мнение по этому поводу?
   Крылов задумался - сказать мне правду или нет.
   - Я согласен с Вранцевой, только не лезу в бутылку к руководству, как она.
   Он обернул палец платком и провел им по разрезу, обнажившему по плохо подогнанным друг к другу краям желтоватую жировую прослойку. Дойдя до впадины между застывших грудей с татуировкой в виде розы на левой, палец на секунду замер, затем отдернулся и повис в воздухе.
   Где-то капнула вода, рыгнул невидимый, кран и вслед за одной каплей в эмалированную раковину пролилась гулкая струйка.
   - Один разрез, - продолжил Крылов. - Никогда не видел, чтобы кто-то так ловко орудовал ножом...
   Я кивнул. Что, тут все такие внимательные и молчаливые?
   - Может быть, она просто оказалась не тем, что он искал?
   Опа.
   - Вы усматриваете какую-нибудь систему в его действиях?
   Крылов своим мнением со мной делиться не спешил. Он сложил платок вчетверо и снова прижал его к лицу.
   - Нет, - он одарил меня ледяным взглядом. - Но если вы ее найдете, не забудьте поделиться с нами.
   - Обязательно.
   На этот город наложено не только сонное проклятье. Здесь все думают одно, а делают совсем другое.
   Оставшиеся два тела были меньше ростом. Очевидно акселерация не затронула ни Веру Савину, ни Наташу Елисееву. Обе они при жизни были в лучшем случае мне по плечо, обе имели еще детские пухленькие фигурки. Смерть вытянула их, заставила повзрослеть и похудеть, превратив в близнецов. Девушки действительно были очень похожи.
   - Слушайте, вы точно еще не насмотрелись? - Крылов начал проявлять нетерпение.
   Я пожал плечами.
   - Я вас на улице подожду, - он быстрым шагом направился к выходу.
   Как только дверь за ним закрылась, быстрый шаг перешел в грохочущий эхом бег.
   Хирург по мертвецам, присев на табуретку около вентиляционного отверстия, смотрел на происходящее бесцветными рыбьими глазами и смолил вонючей папироской. Облицованные на удивление блестящим кафелем стены отражали размытый контур его фигуры в дергающемся свете ламп. В анатомичке было так холодно, что было совершенно непонятно, когда он пускает сигаретный дым, а когда просто идет пар изо рта.
   Тот же самый моргающий свет отражался в открытых глазах-пуговицах девочек. Совершенно стеклянных, только немного мутных. Тела, судя по материалам дела, так и нашли - с открытыми глазами, и никто им их не прикрыл. Не кино.
   В свое время ходила довольно занятная теория о том, что в последнем взгляде жертва запечатлевала своего убийцу, и, постаравшись, это изображение из глаза можно извлечь. Если бы это было так, то, думаю, девяносто девять процентов убийств совершалось бы ударом в спину. Очень характерная была бы особенность человека. Но мертвые дымчатые зрачки вытянутых на столе тел не хранили на себе никаких отражений, кроме моргающей на потолке лампы и смутной тени - моей собственной, когда я над ними наклонился.
   Осмотр можно было заканчивать. Как и следовало ожидать, ничего необычного, кроме того, что я уже знал, обнаружить нельзя. Убийца не оставил записки во рту жертв, зашифрованного послания, вырезанного на спине, или загнанных под ногти букв. Психиатры, якобы, говорят, что маньяк подсознательно жаждет того, чтобы его поймали. Из-за этого и начинаются дурацкие игры в загадки и послания, по большей части существующие лишь в воображении писателей и сценаристов. Глупо было бы предполагать, что убийца, осуществляющий обряд, будет играть в загадки со следователями. И уж точно, у него нет ни малейшего желания попасться на этом.
   Я осторожно взял простыню за край и набросил на тела, скрывая стеклянные взгляды под грязным полотном. Мертвым уже все равно, как с ними обращаются. Эти трое оживут лишь на несколько минут, когда их, отмытых, причесанных, напичканных дубильными препаратами и раскрашенных дешевой косметикой, выставят на мертвецкие смотрины, культурно именуемые гражданской панихидой. Там живые сделают вид, что они воздают должное мертвым, посплетничают о том, кто из них с кем спал при жизни, смиренно дождутся окончания похорон и направятся жрать водку за счет безутешных родителей на поминках. Люди крайне прагматичны, когда дело касается халявы.
   Я покинул анатомичку не перебросившись ни словом с доктором Абрикосовым. Мне ему сказать было нечего, а себя он утруждать разговором не стал. В окружении молчаливых покойников люди перенимают их лучшие качества. Часто даже прекращают жить.
   Крылов стоял на крыльце и курил, вслушиваясь в шум тополей. В отличии от Абрикосова, курил "Давидофф". Тонкие струйки дыма оплетали битый фонарь у него над головой, плавно раскачиваясь под легкими порывами ветра. Когда налетал порыв посильнее, струйки мгновенно растворялись, а фонарь издавал визгливый ржавый скрип.
   Я решил заговорить первым.
   - Олег, предлагаю перейти на "ты", благо возраст позволяет. Я не хочется начинать работу с конфликтов.
   Крылов посмотрел на меня над поднятым воротником рыжеватой дубленки. Взгляд был и вопросительный и оценивающий.
   - Я уже говорил, что в работу отдела вмешиваться не буду. Хотя мог бы. Просто когда я буду просить чем-то помочь, хотелось бы рассчитывать на эту помощь.
   В голове Крылова громко щелкали шестеренки, вращающие его мысли. Он и Вранцева в этом деле фигуры ключевые, фактически расследование держится на них. Ни Диденко, ни Кивина, ни, тем более, москвичей в расчет можно не брать.
   Шестеренки провернулись в последний раз и выдали окончательный результат. С одной стороны здесь не было начальства, которому необходимо демонстрировать свое презрительное отношение к фэйсам. С другой, ему совсем не хотелось, чтобы кто-то кроме него совался в дело. Но этот хитрый мерзавец уже пришел к выводу, что я могу ему пригодиться. И если он будет со мной в хороших отношениях, ему будет проще контролировать глубину моих познаний о ходе расследования и его обстоятельствах. Дифференциальный исчислитель в его голове стравил пар и выбросил флажок с надписью "перемирие".
   - Я согласен. Но баш на баш. Ты тоже делишься со мной тем, что сможешь узнать. Раньше, чем с кем бы то ни было.
   - А может и вообще больше ни с кем, - подсказал я.
   На лице Крылова расплылась ухмылка. Он получил то, что хотел. Пусть думает, что это он тут самый умный.
   - Предлагаю продолжить обсуждение темы в более удобной обстановке, - Крылов бросил недокуренную сигарету.
   Совершенно обнаглевший ветер от редких порывов перешел к серьезной атаке. Близился вечер и с приближением темноты становилось все прохладнее. Я застегнул пальто. Все-таки весна в этом году сволочная...
   В машине, естественно, оказалось, куда как приятнее, чем на улице, но, если я правильно понял Крылова, продолжать беседу он собирался совсем не в ней.
   - Сейчас до города доедем, - он повертел головой, оценивая салон. - А там я объясню, как до одного места добраться. Перекусим, выпьем...
   - Мне бы разместиться для начала, - я достал листок, написанный Вранцевой. - Знаешь, где это?
   Крылов прочитал его и усмехнулся.
   - "Старый город". Через улицу от того места, куда мы сейчас едем. У Вранцевой там двоюродный братишка директор. Не забыла родственничка, подогнала клиента. Место не самое дешевое, для нашего захолустья. Но если средства позволяют...
   Он вопросительно посмотрел на меня.
   - Позволяют, - ощерился ему в ответ я.
   - ...то лучше всего в нем и поселиться.
   Крылов заметил дернувшегося вместе со стронувшейся машиной ангелочка, болтающегося на зеркале.
   - Занятная штука.
   Я кивнул. Крылов протянул руку и щелкнул игрушку пальцем. Издав последний жалобный писк, та затихла навсегда. Батарейка, наконец, умерла.
  
   Богоугодное питейное заведение, в кое мы прибываем, именуется "Клуб "Коттон". Странный выхлоп эпохи видеосалонов. С оригиналом его объединяет только то, что здесь тоже наливали. Ни джаза, ни мафиози в широкополых шляпах, ни таблички "Только для белых".
   Крылов заводит меня в темный угол, где стоят свободные столики, и откланивается к барной стойке. На вопрос, что буду, отвечаю, что минералку и перекусить.
   Беглая рекогносцировка взглядом сообщает, что клуб пытается угодить всем и сразу. Музыкальные диски "XXXL Танцевальный" и "Лучшее от "Русского радио" минус московские понты. "Манхэттен Экспресс" для провинции. Раньше здесь был кинотеатр. Какой-то предприимчивый дядя вышвырнул все кресла, навесил на стены колонки и светомузыку, ко всему этому безобразию подсоединил некую конструкцию а-ля диджейский пульт и все - осталось только закрасить окна и завесить их шторами поплотнее. Для сельской местности и так сойдет.
   Впрочем, вру, конечно. Лет десять назад, когда клуб открыли, все, наверное, так и было. Сейчас здесь активно выгребают деньги из карманов местных коммерсантов и выезжающих на работу в Москву, и делабт это с определенной претензией на шик. Аппаратура, по стенам гнездилась отнюдь не дешевая, хотя и не лучшим образом настроенная. Подбор же музыки осуждать сложно - ее, как известно, заказывает тот, кто платит. Глупо ожидать, что Фиш и Кубикoff сыграют там, где популярен "Лесоповал" ну или Дима Билан. Сюда приходят оттянуться под водочку, а не засветиться перед тусовкой, глазеющей на модную, но малоизвестную тупому non-club быдлу, кислотную реинкарнацию Глена Миллера.
   Крылов объявляется с стаканом, полным янтарной жидкости, бутылкой "бонаквы" и чем-то подозрительно смахивающим на американские гамбургеры-убийцы.
   Видя, что последние меня в восторг не привели, он говорит:
   - Если хочешь пожрать нормально, отсюда сразу иди в "Старый город". Там правда хорошо готовят.
   Я киваю. Честно говоря, со "Старого города" можно было сразу и начинать. Но пока... Без особого энтузиазма я подвигаю к себе гамбургер.
   - Сколько с меня?
   Крылов отмахивается.
   - За счет заведения.
   А вы говорите - коррупция. Просто хорошие отношения.
   - Ну, - я откидываюсь на спинку стула. - Теперь попробуй меня удивить. Что у тебя есть такого, что я не прочитаю в деле?
   - Тебе не понравится. В разрезе твоей идеи о секте.
   - Прям таки?
   - Угу. Информация сырая, в известность я по ней никого не ставил. К тому же ее еще подработать надо.
   - Ну и в чем проблема?
   Крылов делает вид, что замялся.
   - Если я ей сейчас дам ей ход, Диденко все сливки снимет. А если прыгну через его голову, то визгу будет... Не хочу, чтобы говно брызгало раньше времени.
   - Так информация же не проверена. А если не подтвердится?
   - Если... - лицо Крылова искажает злобная гримаса.
   - Значит не настолько она сырая.
   Крылов уже овладел собой и отхлебывает пиво.
   - У тебя совсем с Диденко хреновые отношения? - спрашиваю я.
   Он кивает.
   - Ну так это отличный шанс спихнуть его. Раскроешь такое дело - глядишь и его место займешь! Положение у него сейчас шаткое.
   - Ага, щас. Они с Кивиным с детского сада друзья. Эти старперы скорее меня с должности вышибут, чем Диденко подвинется. Да и, честно-то говоря, на кой хер мне наш всратый отдел дался?
   - Ну, и чего же ты тогда хочешь?
   - А чтоб ни себе, ни людям, - Крылов ухмыляется. - Я с тобой делюсь тем, что есть. Ты мне помогаешь некоторые неудобные вопросы решить. А начальников ставим перед свершившимся фактом. Но инициатива должна от тебя исходить. Тогда ко мне вопросов не будет. Это дело всем поперек горла стоит, но того, кто его расколупает в одно рыло - свои же и похоронят. Потом, правда, после фанфар и белых коней. И если я попытаюсь вылезти... Ну, ты понял.
   - Предположим. А почему ты москвичам не слил?
   - Этим зажравшимся пидорам? Да хуй им. Правда вашей конторе я тоже не пойму зачем раскрытая мокруха? Но дареному коню в зубы не смотрят.
   А я думаю про себя, что Олежек просто хочет плохо пахнущие вещи чужими руками вытянуть. И тут я тебе подвернулся. Теперь можно будет всех по носу щелкнуть. Это во-первых. А, во-вторых, у вас всех, здесь, ребята жуткая провинциальная болезнь. "Хочу в Москву" называется. Да еще и не просто так, а на том самом белом коне под фанфары. На вас ведь бедолаг посмотришь, и вправду уверуешь в то, что полстраны хочет в первопрестольной жить. А еще полстраны там уже живет.
   - Выкладывай, давай, свой козырный туз, - оставляю я при себе свои измышления.
   - Наводка у меня такая. Есть у нас тут психбольница ...
   - Да, ну! Психушка-то здесь откуда?!
   - А, это, знаешь, интересная история, - лицо Крылова становится задумчивым. - Ее здесь еще до революции построили. Дед мой, царствие ему небесное, рассказывал, что в наших краях много народу кукушкой с давних пор едет. Дед вообще историком местным был, документов насобирал несколько шкафов по делам давно минувших дней. А его отец в урядниках тут ходил. И даже при царе с психами статистика так себе была. Вот и отгрохали дом умалишенных, чтобы далеко не возить. А потом, при советской власти, посмотрели на это дело, и менять ничего не стали. Так здесь дурка и осталась, как областной стационар. Странное, конечно, дело, если подумать...
   Крылов снова прикладывается к пиву.
   - Особо буйных в ней, вроде как, не содержат. Но!
   Идиотская пауза для нагнетания саспенса, и он продолжает.
   - С месячишко назад оттуда слился один пассажир. Когда точно, не знаю - тамошние эскулапы дело замяли. По моим сведениям, у бегуна этого родственников нет, вот главврач его документики втихую и заныкал. Нет бумажки - нет человека. За пропажу пациента по головке-то не погладят. Сразу вопросы начнутся - а что там с его квартиркой и тэдэ. У главврача и так рыльце в пушку, и один мой штык знает, как его за это рыльце подцепить.
   - Ну и? Причем тут пропавший псих?
   Крылов делает недовольное лицо. Экий тупой фээсбэшник попался, его в очевидное носом тычут, а он не видит!
   - Насколько я сейчас знаю, он был врачом был раньше. Хирургом.
   В глазах Олега читается само собой подразумевающееся продолжение - время пропажи примерно совпадает с началом девичьих безобразий, дома дядя мог хранить пару-тройку случайно завалявшихся скальпелей. И с головой он не дружит.
   - А поподробнее?
   - А поподробнее будет, когда мы с тобой этого жука, главврача прижмем. Ты пару дней покрутись тут, позанимайся чем собирался, а потом вместе нагрянем в дурку. Чтобы у моих начальничков подозрений не вызвать.
   Через пару дней, говоришь? Ладно, давай не будем твое начальство нервировать. Еще подумают, что я с домашней заготовкой приехал.
   - А ты точно уверен, что это бегун - маньяк?
   Крылов пожимает плечами.
   - Я предполагаю. Сказал же - все еще проверять надо. Но, согласись, версия интересная.
   Я киваю. Согласно.
   Крылов собрался что-то добавить, но тут его телефон, выложенный на стол, начинает прыгать как проснувшаяся лягушка. Виброзвонок - музыка в клубе уже перешла в фазу подготовки посетителей к оглушительным мелодиям и ритмам зарубежной эстрады. Крылов прижимает телефон к уху и пытается вникнуть в то, что ему говорят. Естественно, это бесполезно. Он орет, что сейчас перейдет туда, где лучше слышно и сует телефон в карман.
   - Ну, бывай, - Крылов протягивает руку через стол. - Приходи завтра с утра в отдел.
   - Обязательно, - я пожимаю протянутую руку.
   Рукопожатие у Крылова было самое что ни на есть дружеское, такое, что при желании в его искренность можно было и поверить.
   Мой сообщник быстрым шагом удаляется ко входу, оставив меня наедине с беснующимся в колонках битом.
   Я отодвигаю гамбургер и осматриваюсь. Времена кожаных курток и спортивных костюмов в "Коттоне" уже давно прошли. Бывшие быки, выбившись в люди, отрастили волосы, упрятали перекачанные бугры в приличные пиджаки и обзавелись визитными карточками с золотым тиснением. Их выдает лишь сохранившийся на всю жизнь бычий взгляд на окружающий мир. Оставив подвал качалки, эти големы передислоцировались в офисы с секретаршами и корейскими кондиционерами. Но они же перетащили за собой туда все те понятия, что двигали ими в лихие девяностые. Просто стрелка стала деловой встречей, разборки перенесли в арбитраж, где вместо пацанов с волынами - юристы с кодексами, а авторитеты стали гендиректорами, и ботают теперь между собой не по фене, а посредством терминов из экономического словаря. Впрочем, тонкий налет цивилизации мигом слетает, стоит только бывшему положенцу натолкнуться на проблему, которую не решается терками или баблом. Есть такое понятие, как рептильный мозг. Считалось, что цивилизованный Homo Sapiense занимает в головном мозге человека только верхние слои полушарий, неокортекс. Стоит повредить его и лимбический слой, как мозг возвращается к первобытным инстинктам выживания. У некоторых эти слои потолще, у некоторых потоньше...
   Вслед за экс-криминалитетом появляются несколько более интеллигентные личности. Студенты, из числа не особо бедных. Несколько коммерсов среднего пошиба, проклюнувшихся на постбандитской почве. Заглянули после тяжелого трудового дня на пару пива. Судя по тому, в каком количестве они прибывают, заряженные своими накрашенными подругами, здесь их скоро окажется большинство. Однако тоже срез общества.
   Как-то так незаметно, в изучении местной популяции, я уговориваю притащенный Крыловым гамбургер. Даже если тот нашпиговал его стрихнином, то это только существенно улучшило вкус. Но ужинать я лучше буду в "Старом городе". Рептильный мозг мне подсказывает, что там это будет полезнее для человеческого желудка.
   Но, как только я собираюсь покинуть гостеприимный клуб (на мой пустой столик начинают заглядываться), на стул передо мной обрушивается небольшой, метра полтора с кепкой ростом, сюрприз, распространяющий вокруг себя мощные флюиды недорогих духов.
   - Привет, - говорит сюрприз, шкодливо уставившись на меня из-под накрашенных ресниц. - Я Настя.
   - А, ну, привет, - отвечаю я. - Я - Антон.
   Насте аж целых девятнадцать лет (я делаю вид, что поверил в то, что год-два она себе не накинула), и она ну совершенно свободна в этот вечер. Поэтому не будет ли молодой человек столь любезен, бла-бла-бла. Накрашенная головка Насти набита вырезками из "Космо" и иже с ним. Толстым и Тургеневым ребенок явно не увлекался, а из школьной программы по литературе запомнил только "Пугало", и то потому, что в фильме Орбакайте снялась. Без правильной расстановки акцентов это приводит к тому, что, как говорил классик, смешались в кучу кони, люди.
   Прервав поток словоизлияния Насти, трудно различимый в окружающих звуках, постепенно перерастающих в гам, я наклоняюсь к ней:
   - Что-нибудь будешь?
   В интимной полутьме хорошо заметно, как загораются ее глаза.
   - Тогда с тебя вызов этого чертова официанта. Я не представляю, как здесь это делается.
   Настя вешает на спинку стула сумочку и пиджачок, и летящей походкой дефилирует к барной стойке. Фигурка, затянутая в расклешенные джинсы и облегающий топик, хороша.
   Обычно я предпочитаю не выбираться за пределы Москвы. В многоэтажных бетонных джунглях я чувствую себя куда привычнее, чем облезлых домишек исторического центра Приозерска. В Москве все люди как на ладони. Вроде как чудные звери в зоопарке. На каждой клетке есть табличка, которая рассказывает, чем питается безобидный козлик и сколько этих козликов потребляет на обед сидящий в соседней клетке волк. Москва - такой же зоопарк, набитый клетками разной степени роскошности. На них, обычно, нет табличек, но ведь и так, с одного взгляда понятно, кто-кто в теремочке живет. Только одно "но" - даже самый распоследний козлик в этих клетках в духе дарвиновской эволюции старается отрастить себе зубы побольше и сожрать соседа. Так сказать, мечтает стать волком. Булгаковский Воланд как-то сказал, что москвичи остались, в общем-то, теми же - любят деньги, но ведь это всегда было, легкомысленны и милосердие иногда стучится в их сердца. Обыкновенные люди, в общем, напоминают прежних - только квартирный вопрос испортил их. Сейчас его наблюдение не носило бы столь краткий характер. Мегаполис, мегабабки, мегастресс - все обрело мегамасштабы. Цайтгейст, однако. Сознание человека мутировало, он сообразил, наконец, что если ему чего-то хочется, то никаких препятствий к достижению желаемого, кроме хлипких моральных барьеров, перед ним не стоит. Вопрос только в том, насколько далеко каждый отдельный индивид готов зайти ради осуществления своих желаний.
   Здесь, на периферии, все это еще не так ярко выражено, нет такого обострения. Так каким же принципом руководствуется местный любитель молоденьких девушек и чего хочет добиться массовой резней? Чтобы понять это, может стоит пойти от обратного, от потенциальной жертвы?
   Настя возвращается, ведя на невидимом поводке официанта - парнишку в белой рубашке и наутюженных черных брючках. Поскольку есть здесь я не собираюсь, приходится предоставить право выбора моей новой знакомой. Настя, посовещавшись с пару минут с меню, останавливает свой выбор на игристом и какой-то ерунде вроде пирожных.
   - А ты не местный, да?
   Я киваю. Зачем отрицать очевидное?
   - Я это сразу поняла, - блистает проницательностью Настя. - Здесь почти одни и те же рожи собираются. Скучно.
   - Почему?
   - А надоели они все. Одно и тоже везде. Разговоры каждый раз одинаковые, ничего нового.
   - Ну а чего бы ты хотела нового?
   - Ну, не знаю... - Настя на минуту задумывается, приложившись к фужеру. - Просто здесь вообще все скучное. Пойти некуда - только "Коттон" да "Сатурн". Но в "Сатурне" вообще одни мелкие тусуются. И шушера всякая пэтэушная, без денег.
   - А здесь?
   - Здесь серьезные люди собираются.
   Я, на всякий случай, пробегаю зал взглядом еще раз. Может быть я чего-то не заметил? Серьезных людей, например.
   - И кто тут такой серьезный?
   - Ну вот смотри. Вот этот, в углу с тремя тетками - Вован Кашицын, крутой ваще. Он раньше в шестерках у одного местного авторитета ходил, а потом его, то бишь авторитета, замочили. Вован типа посообразительней оказался, начал магазины там всякие открывать, челноков на рынке подгреб под себя. Но на самом деле он тупой как пробка. У мамкиной подруги дочь с ним в школе раньше училась - он в девятом классе слово "еще" писал с четырьмя ошибками. Ну, знаешь "исчо"...
   Настя хихикает. Я киваю. Вован из всех присутствующих больше всего похож на быка, обряженного в костюм-тройку. Взгляд исподлобья смазанный алкоголем шарит по залу, оставляя липкие следы на присутствующих дамах, несмотря на то, что с ним уже сидят три, как выражается Настя, тетки. На мой взгляд, едва ли они старше ее хотя бы на пару лет.
   - А это Николай Примерный. Он тоже раньше крутой бандит был, а теперь автозаправки держит. Каждую неделю в церковь ходит, а как здесь напьется, идет что-нибудь жертвует. Говорят, он таким после отсидки стал, но я точно не знаю. С ним не очень-то повеселишься, он тут со своими только тусуется.
   Колян Примерный под стать своей фамилии (или погонялову?) - благообразный дядька с профессорской бородкой. Только кисти рук, сжимающие стакан, покрыты татуировками.
   - А вот это, видишь, с такими двумя быками за спиной, это Генрих Ительсон. Самый из них умный. Два образования и с бандитами дел никаких не имел. Отец говорил, что его еще ОБХСС сажало при совке. Он на зоне долго сидел. А когда вышел, начал покупать все подряд. Барахолку, центральный универмаг, хлебопекарню, текстильную фабрику... Ой, слушай, у него все так цивильно - он даже на стрелки без оружия, говорят, ездил. Все словами решал. И в администрации все схвачено - он к нашему мэру дверь пинком открывает. И денег у него куры не клюют.
   Настя мечтательно жмурится.
   - Только он шибанутый какой-то. Смотри, видишь около него две соплячки вьются? Он, короче, на малолеток западает. Один раз ему даже морду били, отец одной девчонки хотел на него заяву писать, но он откупился. Я с ним раньше, когда еще мелкая была, тоже тусовалась, но только до тех пор, пока он ко мне в трусы не полез...
   Тут Настя спохватывается и даже краснеет, но в потемках этого почти не заметно.
   Меня начинает разбирать смех. Поди пойми - то ли персонажи с доски "почетные граждане города", то ли "их разыскивает милиция". Нормальные, в общем, люди.
   - А ты с кем тут, гм-м... гуляла? - поддерживаю я разговор.
   - Да так... Сначала с Федькой Терехиным, он тут тоже челноков держит и где-то там с Генрихом по барахолке связан. Но он, козел, когда напьется, сразу приставать начинает. Потом еще, иногда, с Ленчиком Петровым, но он сейчас сидит.
   - За что? - уточняю я.
   - За изнасилование, - опускает очи долу Настя.
   - А как же одноклассники?
   - Придурки малолетние, - Настя забавно морщит рожицу. - Эти ушлепки еще только ручками по ночам под одеялом шарят, да про слюнявую любовь с поцелуйчиками мечтают.
   - Ой ли?
   - Ну а даже если и не так, то что? У них ни бабок, ни тачек и хата обшарпанная, родительская. В лучшем случае есть еще какой-нибудь задрипаный "урал". Кому они, нафиг, такие нужны? Пусть идут с пятиклассницами гуляют, они как раз от них млеют.
   - Усек. Ну а нормальные люди тут есть?
   - Здесь - нет, - вздыхает Настя. - У нормальных денег нет по таким местам ходить.
   Настя снова прикладывается к игристому. Удивила.
   - Нет, ну забредают иногда, - продолжила она, промокнув губы. - Но они ж все равно местные...
   - А сейчас кого ловишь?
   - Никого я не ловлю, - обиделась было Настя, но видимо вино уже шибануло пузырьками в легкомысленный девчачий мозг. - Так тусуюсь, с кем придется. Эти, они знаешь, как поддадут, так им все равно кого угощать.
   Ах, это сладкое слово халява.
   - Ну а потом-то что?
   - Да ничего, - пожимает Настя плечами. - Главное - успеть вовремя смыться. Они же протрезвеют, и все забудут.
   - Некрасиво как-то, не находишь?
   - А чего тут такого? Думаешь очень интересно с ними под пьяную лавочку "Мурку" в караоке петь? Вот посиди тут еще пару часов, сам все увидишь. Начнется "Владимирский централ, ветер северный" и все такое.
   - Погоди, так я тогда не понял, чего же ты тут крутишься?
   - Ну... - Настя загадочно хихикает. - Вдруг вот такой как ты попадется.
   - Какой такой?
   - Ну, я не знаю. Нормальный. Сразу видно, что ты не такой как местные козлы. Они же все как под кальку слеплены. Нажраться, а потом в постель затащить.
   - Ага, а тебе, конечно, другого хочется. Большой и чистой любви.
   Настя наливает себе еще игристого. Похоже, она вообще не замечает, что я к нему не притрагивался.
   - А как ты думаешь? Вот ты откуда здесь появился?
   - Ну, предположим, из Москвы.
   - Ну и предположим, как там?
   - Что как?
   - Слушай, что ты, как глупый какой-то? Жизнь там как?
   - Так же как и везде. Обычная.
   - Ага, рассказывай сказки. Я сама там сколько раз была. Вот там я понимаю, клуб это клуб. Там люди деньги зарабатывают приличные, можно их и потратить. А здесь что?
   - Да ничего. Ты же от Москвы в двух шагах живешь. Ехала бы да зарабатывала деньги. И тратила там же.
   - Блин, тебе хорошо говорить. Во-первых, родители не отпустят. А, во-вторых, я ведь тоже не дурочка - туда тоже не с пустой головой ехать надо. Вот только диплом нашего ПТУ почему-то там не котируется.
   - Так ты хочешь, чтобы сразу и работу хорошую найти, да?
   - Это, конечно, неплохо было бы... - вздохнула Настя мечтательно. - Честно тебе сказать - на рынке у хачей на подхвате я стоять не хочу. А медсестрой даже в Москве много не заработаешь... Пойдем лучше потанцуем.
   На небольшой сцене, оказывается, все это время скрывался какой-то местный ВИА. Пользуясь случаем, они затягивают что-то романтически-заунывное про любовь и луну. Или солнце. Черт его знает, обычно я не прислушиваюсь. Настя танцует довольно неплохо, но выпитое постоянно сбивает ритм, и, в результате, мне приходится прикладывать массу усилий, чтобы не оттоптать ее туфельки. Впрочем, как я заметил, в той или иной степени, эта проблема характерна для большинства окружающих.
   - Слушай, Антон, давай еще что-нибудь еще выпьем, а? - скоро Насте надоедает вальсировать. - Вот ты со своими расспросами прицепился ко мне... Я расстроилась. Ситуацию надо спасать!
   Да ради бога. Мне не жалко - не моя же она дочь, в конце концов.
   Пока я ползаю пальцем по плохо различимому в потемках меню, мы продолжаем диалог.
   - Ну хорошо, в Москве ты не знаешь как устроится. Но здесь-то ты что собираешься дальше делать?
   Диджей снова врубает танцевалку.
   - А тебе какое дело?
   - Прости, просто уж если ты ко мне подсела, давай познакомиться. Разговор нужно уметь поддержать. Или ты, все-таки, предпочитаешь как все - по поллитра, и в койку?
   Зря. Не подумав ляпнул.
   - В койку? Нет, в койку я не пойду.
   Она дергается уйти, но не удерживается и начинает падать. Приходится хватать ее за руку и усаживать на место.
   - Слышь, брателло, ты чего наших девочек обижаешь?
   Фигура у меня за спиной материализуется как по мановению волшебной палочки. У гребаного Зорро под белой футболкой в обтяжку бугрятся мышцы. Мне иногда кажется, что такие шакалы всегда прячутся по темным, незаметным углам, пользуясь мимикрирующей окраской, и ожидают удобного случая наброситься. Вроде этого.
   Борец за женские права выступает из темноты, устремив на меня борзый взгляд. Ох, как мне надоело это однообразие. Ну почему, куда ни сунься, тебя обязательно стараются провести по одной и той же культурной программе. "Ненавижу городских" называется. Вот сейчас, готов поспорить, предложит выйти.
   - Слышь, ну-ка пошли выйдем!
   А там, за углом, стая таких же шакалов, как и ты, только более трусливых. На свет выходить боятся, но стараются побольнее пнуть ногой в печень, когда завалят.
   Настя, сообразив, что к чему, пытается вскочить и что-то объяснить ублюдку. Приходится снова усаживать ее на место.
   - Не дергайся, сам разберусь, - шепчу ей в ухо я.
   Наш столик мгновенно становится центром всеобщего внимания. Кое-кто из местных "серьезных людей" пялится на нас совершенно откровенно. Их женское общество визгливо похохатывает, слушая дежурные объяснения о том, как это мы не любим заезжих хлыщей.
   Светиться мне не хочется, но выбора нет.
   - Знаешь что, ушлепок недоделанный, - я встаю со стула почти вплотную к "защитнику". - Никуда я с тобой не пойду. Пусть твои дружки подождут, пока я не пообщаюсь с дамой.
   Только вряд ли они тебя дождутся.
   Секунду спустя мой оппонент оказывается на полу, пытаясь одновременно схватиться за колено и за яйца. Его скулеж с трудом пробиваются через музыку, но этого достаточно.
   - Слушай, они ведь тебя теперь отсюда живыми не выпустят, - с круглыми глазами шепчет мне Настя, когда я возвращаюсь за стол. - Эти козлы всегда стараются задраться к неместным, а потом метелят их на улице!
   Я ухмыляюсь. Пожалуй, я бы с удовольствием на этих сучатах размялся, но Крылов оставил мне свой номер телефона. Пусть он разбирается с этой, так сказать, проблемой.
   Корчащегося "защитника" оттаскивают из зала под ручки два охранника, недобро косящиеся в мою сторону.
   - Подожди меня здесь, - говорю я Насте и направляюсь туда, где по моим расчетам должно было быть потише.
   - Алло, Олег?
   Крылов что-то невнятно бурчит в ответ.
   - Это Антон Степнов, - я стараюсь переорать доносящийся через стены "тунц-тунц", но при этом сам о том, что мне говорит Крылов только примерно догадываюсь. - Все хорошо, но если ты хочешь спасти от травм различной степени тяжести пару местных гопников, советую тебе связаться с администрацией "Коттона" и попросить их... Ну кто у вас тут с приезжими развлекается? Нет, о нем можно не беспокоится. Разве что цветы в больничку передать. В общем, просвети там кого нужно, а то за последствия не ручаюсь.
   Пару минут спустя после того, как я возвращаюсь на место, к нам подлетает официант с бутылкой шампанского на подносе.
   - Приносим извинения за причиненные неудобства. Пожалуйста, это за счет заведения.
   Я киваю. Сервис. Почти как в лучших домах Лондона и Парижа. Со скидкой на местный колорит.
   - Дайкири смешайте.
   Официант кивает в ответ и исчезает. Терпеть не могу бабское пойло, но обстановка начинает раздражать. А во гневе я страшен.
   - Слушай, да ты типа крутой, да? - спрашивает Настя.
   Развязный пять минут назад тон сменился на куда как более уважительный.
   - Не люблю когда хамят, просто страшно. К тому уже успел обзавестись у вас друзьями.
   - Ух ты! Давай выпьем за это, а?
   Настя чокается со мной, промахивается мимо моей мартинки, вовремя поданной официантом. Я протягиваю через светящуюся болотным огнем трубочку ледяную крошку. Пить до дна не хочется.
   Настя снова тащит меня танцевать. Ей весело. В пьяненьких глазах вспыхивают блики светомузыки, и в памяти всплывают мутные пуговицы тел из морга, отражающие мерцание ламп на потолке. Стеклянные и неподвижные. Вокруг нас вращаются бесплотные фигуры, жадно вцепившиеся друг друга. Если напрячь зрение, то у тех фигур, что проносятся рядом с нами, тоже можно разглядеть мутные стеклышки пьяных глаз, в которых отражаются танцующие рядом. И так до бесконечности. На самом деле все они уже мертвы. Мертвы с рождения, потому как никто не живет вечно. Настя не выдерживает моего взгляда и моргает. Попав под бледно-зеленый луч, она становится еще одной близняшкой из морга, лежащей в моих руках. Секунду спустя мы выскальзываем из-под луча, и она снова оживает, открыв глаза.
   Дальше все катится по накатанной дорожке. Алкоголь ударяет девчонке в голову окончательно (нет сомнений, что перед заходом сюда она накатила для храбрости), поведение становится все более развязным. Но заканчивается все как обычно в таких случаях. Перед тем как отключиться, Настя уже была совсем не против оказаться в моей постели.
   Из клуба я выношу девчонку спящей на руках. Тушь на ее глазах потекла, помада стерлась о фужер с шампанским и лицо смазливой старлетки превратилось в сонную гримаску капризного ребенка. Игрушек этому ребенку в детстве явно не хватило, вот он и пытается играться во взрослые игры.
  
   Уложив девчонку назад, я сел за руль и запустил двигатель. Ее сумочку я вытряхнул прямо на соседнее сиденье. Ничего ценного, как и следовало ожидать, там не оказалось. Пудреница, духи, тушь, календарик с парой придурковатых котят, фенечка с какой-то мелочью, прокладка, китайский презерватив (была бы поумней, купила бы приличный), мятные конфетки... Короче, ничего такого, что помогло бы определиться с тем, куда ее везти.
   Приходится переходить к личному досмотру, сопротивляться которому Настя не в состоянии. Во внутреннем кармане пуховика обнаружился паспорт. Как и следовало ожидать, Настя прибавила себе пару лет, дабы произвести впечатление на таинственного незнакомца. Не доросла еще до того, чтобы убавлять.
   Разобрать адрес на штампе с регистрацией практически невозможно, так как внесен он лицом, слабо знакомым с основами каллиграфии. Поразмыслив, я набрал номер дежурного по отделу, представился по полной программе, сослался на Крылова и попросил подсказать место проживания семейства Коньковых, к которым, по документам, имела честь относиться Настя.
   После недолгих поисков, дежурный удовлетворил мое любопытство адресом по улице Советской и повесил трубку. Отлично, просто здорово. Если учесть, что я даже не знал, на какой улице стою сейчас.
   Как известно, язык доводит либо до Киева, либо до могилы. С некоторой помощью более-менее трезвых аборигенов, мне удалось добраться до улицы Советской всего-то за полчаса. Удивительно, если учесть, что по субъективным ощущениям она находилась в паре кварталов от "Коттона".
   Улица являла собой яркий пример наследия советской индустриальной эпохи. Бетонные грядки в девять этажей высотой тянулись куда-то вдаль, исчезая там, где кончались тусклые фонари. Кому-то это зрелище может показаться унылым... Они не видели того, что здесь было сто лет назад.
   Когда я открыл дверцу и вышел из машины, под ногами хрустнула ледяная корочка на асфальте. В свете луны казалось, что улица заполнена замерзшей водой, став катком для забегов на длинные дистанции. Между прочим, совсем не жарко. Кое-как запихав Настино добро в сумочку, я подхватил девчонку на руки и зашагал к дому, в котором она, по моим расчетам, должна была проживать.
   Я не ошибся.
   Дверь квартиры открыла тощая сухонькая дамочка, с прической, напоминающей растрепанную камышину с китайских циновок. Честно говоря, я сначала решил, что это Настина бабушка.
   - Квартира Коньковых?
   - А что надо-то? - осторожно поинтересовалась камышина, но дверь так и не прикрыла.
   Заповедник непуганых идиотов. Она бы еще войти пригласила. А если бы за дверью оказалась недоброжелательно настроенная нетрезвая молодежь, которой не хватает ровно один чей-нибудь телевизор, чтобы ширнуться? И это кроме того, что дверь, судя по всему, вообще можно снести на манер волка из "Трех поросят", только дунув?
   Впрочем, убогий интерьер за дверью внушил другую мысль - может у семьи Коньковых просто нечего позаимствовать?
   Настя у меня на руках зашевелилась и что-то забормотала.
   - Ох ты ж, Господи! - всплеснула руками камышина, заметив наконец своего отпрыска. - Настенька, доча!
   Опа. Так это мама. Интересно, как же тут выглядит папа?
   - Володик, Настька вернулась, паршивка такая!
   Не то, чтобы она, конечно, сама вернулась, но... Девчонку вырвали у меня из рук, едва не приложив головой об косяк. Сил удержать ее у матери явно не хватало. Настя, брыкнулась и что-то пробормотала.
   Затем явился папа. Насте оставалось только посочувствовать. В ее возрасте ничего другого, кроме как удирать из дома в сомнительные места вроде "Коттона" не оставалось. Возможно потом, когда она поумнеет, то поймет, что бедность не всегда порок. Сейчас, она видела лишь один выход.
   С появлением папы, такого же тощего, в обвисших спортивных штанах и майке "Reebak", настин маман осмелела и подозрительно уставилась на меня. Неровное папино лицо было криво расчерчено порезами от опасной бритвы.
   - А ты кто такой будешь? - сварливо спросила маман, прицениваясь не столько ко мне, сколько к моему гардеробу. - Чего в такой час надо?
   Вот те раз. Вообще-то я вам дочку обратно привез.
   - Да что ты с ним разговариваешь, - пробасил папа, принимая драгоценную дочку на руки. - Гони его взашей. Тоже какой-нибудь бандит из "Коттона", там эта мразь все время ошивается. Доведут они Настьку до греха, вот увидишь!
   Маман отступила от порога и вцепилась руками в дверь, как будто та придавал ей сил.
   - Ну че смотришь, вали отсюда, прощелыга, - перенес свое внимание на меня папаша, пытаясь придать грозное выражение потрепанной жизнью физиономии. - Иди давай, пока милицию не вызвали!
   Вот так всегда. Не делай никому добра, тебе и зла не сделают. Я пожал плечами, развернулся и пошел по лестнице вниз. Собственно, какое мне дело до проблем этих людей?
   Вслед донеслись приглушенные хлипкой дверью крики. Избавившись от меня, заботливые родители приступили к привычному дело - промыванию мозгов друг другу. Уже на выходе ушей достиг визгливый девичий выкрик - похоже Настя, наконец, проснулась.
  
   В гробовой тишине ночи ржавая пружина возвращает дверь на место с грохотом пушечного выстрела. Из подъезда, натягивая на ходу пуховик, выскакивает зареванная девчонка. Обернувшись к редким горящим за спиной окнам, она вполголоса выплевывает им что-то злое и обидное.
   Некоторые окна молча гаснут.
   Размазывая тушь по лицу, девушка нетвердыми шагами ковыляет на детскую площадку. Там, нахохлившись как воробей, она натягивает пуховик пониже и усаживается на скрипучие качели.
   Пару минут несмазанные петли качелей ведут свою визгливую однообразную партию. Унылый металлический скрип мечется между бетонных коробок домов загнанным зайцем.
   - Слышь ты, сука, охуела что ли? Времени ночь, а она, блядь, покачаться решила! - разражаются руганью слепые окна.
   - Сам ты охуел!
   Девчонка вскакивает с качелей и убегает. Дробный топот каблуков еще какое-то время играет в догонялки с запоздалым эхом, а потом, внезапно, словно звук отхватили огромным тесаком, исчезает. Лишь на мгновение доносится сдавленный крик, но он слишком слаб, чтобы пробиться за провалы открытых форточек, и умирает в потемках.
   Некоторое время спустя вновь раздается скрежет дверной пружины.
   Из подъезда выглядывает тощая тетка в обветшалом коричневом пальтишке.
   - Настя, доча, ты где?! Настенька!!!
  

06.04.2004

  
   Мобильник на тумбочке показывает шесть утра. С кровати меня поднимает грохот, который издает дверь гостиничного номера под яростным напором извне. Ходить в гости в такое время явный моветон. Ну и какого лешего, спрашивается, вам надо?
   С трудом нашарив в потемках джинсы, я прихожу к выводу, что столь настойчивому посетителю надо открыть. Хотя бы для того, чтобы дать в морду за отсутствие манер
   К тому моменту как я подхожу к двери, она держится на последнем издыхании. Отщелкнув замок и рывком распахивая ее, я обнаруживаю перед собой доблестных сотрудников приозерской милиции, облагороженных мрачнейшим выражением сонных лиц. За их могучие спины прячется насмерть перепуганная девочка с ресепшена, с которой мы вчера так мило общались.
   Я собираюсь поинтересоваться, не являются ли товарищи милиционеры представителями местной полиции нравов, как за ними объявляется еще одно знакомое лицо.
   - Это он, гад, точно говорю он! - по-бабски противным голосом верещит приснопамятный Настин папка. Куда только подевался его бас?
   - Он, паскуда, напоил Настюху, еще небось...
   Зря, видать, я ему тоже по морде-то не съездил тогда. А ведь рожа такая, что прямо просится на кулак.
   - Да заткнись ты, Фомич, - рявкает на истеричного папу один из милиционеров. - Сержант Ивашкин. Гражданин, будьте добры, ваши документы.
   - Сержант, можно узнать, что этот придурок про меня наплел?
   Надо сказать, что обычно я стараюсь общаться с людьми гораздо более вежливо, чем они того заслуживают. Но население этого города портит мои манеры быстрее, чем тает первый снег на Тверской.
   - Предъявите документы, пожалуйста, - заученно повторяет сержант.
   Хрен с тобой сержант, на тебе мои документы. Узрел?
   - Гм... - мозги сержанта отчаянно напряглись. - Э-э...
   - Ах ты чекистская падла, - снова выскакивает из-за его спины беспокойный Коньков. - Мало вы, сволочи, в ГУЛАГе сгноили, так еще и ты за мою дочку...
   Владимир Фомич не договаривает. Очень сложно говорить, когда тебе в отсутствующий как факт пресс врезается грубый локоть сержанта милиции. И пусть скажет ему спасибо, потому что еще пару слов, и я бы занялся этим придурком сам, невзирая на последствия. И одним сбившимся дыханием он бы не отделался.
   - Ну ладно, хорош тупить, - говорю я, отбирая удостоверение у отчаянно тормозящего сержанта. - Давай, вызывай Крылова из уголовки, и поехали в отдел. Там разберемся. Подожди только, я оденусь.
   Не ехать же мне в одних джинсах и футболке.
   Сержант Ивашкин от такого удачного разрешения вопроса начинает аж сиять удовольствием.
  
   В отделе, куда уже явился злой и небритый Крылов, дым шел коромыслом. Суть дела, из-за которого я был лишен остатков утреннего сна, сводилась к тому, что Настя Конькова, после того как я, вполне благополучно, доставил ее домой, пришла в себя в центре баталии между родителями по поводу ее, отнюдь не благочестивого, поведения. Естественно, что и она тут же попала под раздачу, как главная виновница раздрая.
   Ах ты такая-сякая, куришь, пьешь, шляешься со всякими мужиками на иномарках (подлец Коньков не поленился сбегать к окну и записать номер моей машины). Я так думаю, что к тому моменту, как дошло до требования раздвинуть ноги, дабы убедиться, что там все на месте, девчонка не выдержала. Охарактеризовав родителей словарным запасом из лексикона своей школьной компании, она просто сбежала. Так как ни в одном ближайшем подъезде или у подруг ее не нашлось, граждане Коньковы не придумали ничего умнее, чем настучать на меня в милицию.
   Могло сработать. Однако, как говорится, есть одно "но". Я оказался в "Старом городе" четверть часа спустя после сдачи бесчувственной Насти на руки ее родителям. В гостинице я все время был на глазах у доброго десятка человек. И даже отправившись спать, я вряд ли бы незаметно прошмыгнул через запертые входные двери не потревожив администраторшу. Если только не считать того, что я мог трансгрессировать сквозь наглухо заклеенные на зиму окна. Почему-то никто в отделе эту версию, не смотря на всю ее привлекательность, не поддержал.
   Но, между тем, девчонка пропала. Тщательное обшаривание города приданными силами ППС ничего не дали. Не спасло ситуацию даже внезапное появление не очень трезвых представителей московского розыска, отмечавших вчера, как выяснилось, день рождения одного из своих. Блестящая идея с учетом того, для чего их сюда прислали.
  
   Согласно хронологии событий, пунктом номер один в моем списке родителей жертв значилась семья Ирины Лагутиной.
   Квартира Лагутиных - стандартная двушка в хрущевке, в которое свободный рынок внес минимальные улучшения. Отец девочки на работе, мать сидит дома и тупо вяжет свитер, глотая загустевший воздух. Атмосфера давящая настолько, что кажется, словно с момента смерти дочери здесь ни разу не открывалась форточка.
   Смазанные серые краски. Серовато-землистое лицо женщины словно обтянутый искусственной кожей череп манекена. Зеркало в коридоре занавешено черной шалью, которая не снимается много дней. Ни на минуту не отпускает ощущение, что повсюду лежит густая пыль и она поглощает солнечный свет.
   Тоска.
   Разговаривать с матерью Лагутиной тяжело. На каждый мой вопрос она отвечает с долгой задержкой, порой можно успеть забыть, о чем спрашивал.
   - Анна Ильинична, скажите пожалуйста, у вашей дочери был парень?
   Пауза. Щелк-щелк-щелк, гремят в ее руках спицы.
   - Был. Миша Павлов.
   - Вы не могли бы рассказать о нем? Как вы думаете, он мог быть причастен к тому, что произошло с вашей дочерью?
   Пауза. Спицы в ее руках мечутся как сумасшедшие, сливаясь в крылья металлической бабочки.
   - Нет. Он был хороший мальчик.
   - Сколько ему было лет?
   Пауза.
   - Восемнадцать.
   - А давно ре с Ириной знаком?
   Пауза. Я начинаю думать, что каждое слово из нее мне придется вытаскивать клещами. Но мне очень нужно знать, что из себя представляла Ирина Лагутина.
   - Какая вам всем теперь разница? - спицы на секунду застывают, затем металлическая бабочка вновь начинает нервно трепетать крыльями. - Здесь все теперь только и шушукаются о том, что между ней и Мишей произошло...
   Слово за слово, и я вытягиваю из Лагутиной историю взаимоотношений между ее дочерью и Михаилом Павловым. История банальна, как раздел "Письма читателей" из подросткового журнала. Но в юном возрасте не проходит бесследно.
   Ирина Лагутина воспитывалась родителями по всей строгости. Она была отличницей, спортсменкой и не вступила в комсомол только по причине того, что тот давно уже канул в Лету. Впрочем, по словам матери, идиллия продолжалось до девятого класса. Потом отношения с родителями начали портиться, появился запах табака и неудовлетворительные оценки в школе. Затем пошли скандалы, истерики, уходы из дому и ночевки у подруг. Когда, наконец, Ирина появилась дома пьяной родители поняли - пора что-то решать. На ее счастье, они оказались способны взглянуть на произошедшее глазами дочери - девочка выросла, ей нужны духи, красивые тряпки и прогулки с парнями под луной. Первое, второе и многое другое родители смогли ей дать. Но парни... Ввиду определенной ее наивности, Лагутиной вечно попадались такие, что оторви и выкинь.
   С кем поведешься, как известно, с тем и наберешься. Большинство подруг Ирины, со слов матери, не блистали ни умом, ни красотой, почему и водили дружбу с контингентом на уровне местного ПТУ. Волей-неволей, с ними приходилось общаться и Ирине, что, естественно, ни к чему хорошему, с точки зрения родителей, не приводило. В силу типичного подросткового максимализма, сама девчонка таковую точку зрения не принимала. Снова назревал скандал, но тут на горизонте появился положительный мальчик Миша Павлов. Из того же ПТУ, но вежливый, опрятный, непьющий, работающий и не по возрасту башковитый. Из бедной семьи, без отца, пробивающийся в жизнь как может, причем не без успеха. В общем, у них закрутилась любовь-морковь, жестоко оскорбившая двух подруг Лагутиной, самих положивших глаз на Павлова, сильно отличающегося в лучшую сторону от их обычных хахалей. Что и привело к обычным в таких случаях последствиям - соплячки объединились и стали готовить изощренный план мести. В первую очередь - капать на мозги самой Лагутиной, что ее пассия гуляет на сторону. Естественно, в той взыграла ревность - а ну как правда? Дальше все было просто, как вареное яйцо - подружки договорились со своими пэтэушными друзьями, те устроили в общаге пьянку, на которой на слабо споили Павлова, и усадили ему на колени какую-то кобылу, страшную как лавкрафтова Шаб-Ниггурат. В это время обе малолетние интриганки притащили Лагутину на пьянку, нарассказывав ей небылиц. Увидев пьянющего в ноль Павлова в обществе какой-то левой шалавы (хотя вряд ли он сам в своем состоянии понимал, что делает), она попыталась урезонить его, чем едва не провалила план своих злейших подруг. И тут уж подфартило им - Павлов оказался настолько пьян, что начал громогласно препираться с Лагутиной, не стесняясь в выражениях. Рабоче-крестьянское прошлое так просто из генов не вытравливается. Девчонка разревелась и в истерике убежала, оставив своего пьяного Ромео.
   Но стоило Павлову протрезветь, как подруги Лагутиной поняли - это фиаско. Все, что им оставалось - распускать слухи, пока Миша пытался с Лагутиной помириться, и в этом они преуспели. Дошло до того, что Лагутину вызвал директор школы и объявил, что с кем ей спать, это конечно ее, Ирины, дело, но не стоит об этом рассказывать всей школе. Пару дней спустя она с удивлением узнала, что Павлов трахнул ее и бросил, так как она не умеет этого делать. К слову сказать, на момент пропажи девчонка оставалась девственницей. Так как происхождение половины этих слухов приписывалось самому Павлову, естественно, ни о каком примирении не шло и речи. А затем он и сам куда-то подпропал.
   - Вот собственно и все, - заканчивает Анна Ильинична, глотая слезы. - У нас город маленький, только дай повод - тут же с грязью смешают.
   Спицы в ее руках безвольно застывают.
   Я киваю, иду на кухню и приношу стакан воды, так как она демонстративно шарит рукой по столу в поисках таблеток, которые глотает горстями, не считая.
   - Я уверена, что Миша здесь не при чем. Перед тем как... как...
   Лагутину снова начинают душить слезы, прокладывающие тусклые дорожки на ее впалых щеках. Сцена с водой и таблетками повторяется.
   - В общем, за день до этого, она, кажется, разговаривала с Мишей по телефону, но, когда я зашла в комнату, она положила трубку.
   - Сильно была расстроена?
   - Тогда? Нет, мне показалось, что она наоборот вся просветлела.
   - Вы давно его не видели?
   - Не знаю, - Лагутина задумывается. - Первое время он приходил с цветами, пытался извиниться, но Ирина не хотела с ним разговаривать... Вы же знаете, как это бывает в их возрасте?
   Я киваю.
   - А потом он больше не приходил.
   - А почему вы уверены в том, что все это неправда?
   - Что - это? - в голосе Лагутиной слышится неподдельное изумление.
   - Все то, что вы считаете слухами?
   Она презрительно фыркает.
   - И все же? Вы уверены, что ваша дочь была полностью с вами откровенна?
   Лагутина поднимает голову и надменно смотрит на меня:
   - Я просто знаю, что Миша хороший парень и никогда бы не сделал зла Ирочке.
   Сомнительный, конечно вывод, но о'кей.
   - А если вы, как и все, ищете козла отпущения, а не настоящего убийцу, - продолжает Ольга Ильинична. - Мне не о чем больше с вами разговаривать.
   Ну, как хотите. В моем мысленном блокноте напротив имени Лагутиной появляется жирная красная галочка. Она никогда не врала своей матери об отношениях с Павловым или кем-нибудь еще.
   Так как Анна Ильинична всем чем может дает мне понять, что разговор окончен, я попрощавшись, удаляюсь. У меня есть еще с кем пообщаться.
   Последнее, на что я обращаю внимание, перед тем как уйти, это свитер. Он явно маловат для взрослого. В самый раз пошел бы девочке лет пятнадцати.
  
   Пять минут спустя после этого разговора я уже знал, что Михаил Евгеньевич Павлов, восемнадцати лет отроду, пребывая в серьезном расстройстве от ссоры с Лагутиной, перебрал спиртного и сверзился в канаву, раскопанную строителями для замены какой-то трубы. Произошло это за два дня до исчезновения девочки. По настоящий момент Павлов находился в городской больнице с двумя переломами - руки и ребра. Крылов оказался достаточно шустрым, чтобы проверить это сразу - за день до того вечера, когда Лагутина не вернулась домой, она ездила в больницу к Павлову, где они помирились.
   Кроме того, он сообщил мне, что в отдел поступило заявление о пропаже очередного ребенка - Елиной Вики, четырнадцати лет отроду. Кивину пора было накрываться простыней и ползти в сторону кладбища.
   Я наведался к Вранцевой, но на месте ее не оказалось. Дежурный сообщил, что она уехала в городскую библиотеку. С чего бы это ее в библиотеку-то понесло?
  

07.04.2004

  
   Родителей Ларисы Семеновой дома застать невозможно, но соседи дают наводку на одну из местных церквушек. Честно говоря, если бы мне подробно не объяснили, где она теперь находится, в жизни бы не нашел.
   Божья обитель притаилась в сквере между дореволюционными складами и автосервисом, когда-то бывшим кружком юных техников. Забор из железной сетки вокруг церкви покосился, часть его валяется на земле. Через сетку проросла трава, за деревьями не ухаживали со времен перестройки, только дорожка ко входу чисто выметена, да кусты вокруг нее аккуратно подстрижены. Сам храмик снаружи выглядит непрезентабельно, видно не доходят руки у мэрии оказать помощь нуждающимся. А на пожертвования прихожан много не наремонтируешь. Не Храм Христа Спасителя все ж, клиентура другая. Правда внутри все очень аккуратно и чистенько, чувствуется что батюшка старается не только духовную чистоту блюсти.
   В церкви не был лет сто. Повертев по сторонам головой, я обнаруживаю иерея, о чем-то совещающегося с обязательными церковными старушками. Батюшка, не смотря на окладистую бороду и суровую рясу, выглядит больше похожим на байкера из "Ночных волков" в редкие минуты трезвости, чем на проповедника слова Божия. Мне всегда было интересно, что может заставить человека, вполне разумного и здорового, уйти из мирской жизни и принять церковный сан или монашество? Успел я, конечно, насмотреться и на попов в рясах от Кардена, из-под которых мобильники не затыкаясь трезвонят, но тут, судя по всему, случай серьезный.
   Обнаружив мой интерес, батюшка быстренько отделывается от старушки и подходит ко мне.
   - Добрый день.
   Отвечаю ему тем же.
   - Простите за назойливость, но мне кажется я вас вижу впервые. Обычно у нас редко новые люди появляются, а своих прихожан я всех в лицо знаю.
   - Антон, - представляюсь я. - Я вообще-то здесь у вас всего несколько дней.
   - Алексей.
   Вот так просто. Не отец Алексей, а просто Алексей пожимает мне руку. Рукопожатие такое же искреннее на ощупь, как у Крылова. Только честное - руки о джинсы после него потребности вытирать не возникает.
   - Вы к нам по какой надобности?
   Некоторое время я раздумываю, что ответить, затем достаю удостоверение.
   - Понимаете, отец Алексей, - я все-таки решаю не пренебрегать местными правилами, - я сам некрещеный... Так что по служебной необходимости.
   Ни мои слова, ни удостоверение на отца Алексея впечатления не производят.
   - Я хотел бы поговорить с родителями Ларисы Семеновой. Дома мне их застать не удается.
   Отец Алексей вздыхает, причем, что мне нравится, без притворного смирения.
   - Печальный случай. Они сейчас молятся о спасении души своей дочери. Но, насколько я знаю Ларису, она и так спасена. И все же, если можно, не могли бы вы их сейчас не прерывать?
   Я пожимаю плечами. Не вопрос.
   - Я так понимаю, вы сами хорошо знаете Семеновых?
   Отец Алексей кивает и жестом приглашает меня выйти на улицу. Там мы обходим храм и попадаем на задний двор, заставленный всяким хламом. Отец Алексей достает из дыры от вынутого кирпича в стене сарая сигареты и зажигалку.
   - Вот, увы, не могу от греховных привычек избавиться, - виновато пожимает он плечами и закуривает. - Борюсь, борюсь, но пока безуспешно.
   - А это не считается поддаться искушению? - интересуюсь я.
   - Знаете, Сатана в наши дни уже другим искушает, нежели в библейские времена, - усмехается отец Алексей. - Церковь, конечно, не положительно смотрит на курение, но и к особым грехам не относит.
   Вертящуюся на языке шутку про Московскую патриархию и гуманитарку я проглатываю.
   Отец Алексей затягивается.
   - На самом деле у меня просто творческий кризис. Вообще-то я иконы пишу. Когда найдет - целыми днями могу в мастерской просидеть, только на службы отрываюсь. Про сигареты даже не вспоминаю. А сейчас что-то не идет. Вот и курю от нервов.
   - А не идет почему?
   - Не знаю. Как-то еще не докопался до причин. Правда, сейчас мне кажется, что это из-за того, что в городе творится. Не берусь утверждать однозначно, но мне кажется, что происходит что-то очень злое, нечеловеческое.
   - Дьявольское?
   - А вы верите в то, что такие вещи - дело рук человека?
   - Верю. Простой человек Адольф Гитлер отправил в лагерные печи миллионы. А с ним на этом поприще преуспели еще тысячи простых людей из НСДАП. Почти все - верующие.
   - Католики, протестанты, а потом и вовсе язычники...
   Мне кажется, в голосе отца Алексей проскользнула нотка презрения.
   - Это принципиально? - спрашиваю я.
   - Православная церковь молилась о победе России.
   - Вы не обижайтесь, но все эти истории с Серафимов Вырицким, они, как бы это поточнее выразиться... Несколько пока неактуальны. Ветераны, знаете ли, еще живые остались, которые от Москвы до Берлина грязь месили.
   Священник от моего напора слегка опешил. Надо сбавлять обороты, я сюда не религиозные диспуты разводить пришел.
   - По этому поводу у нас существуют различные точки зрения, - приходит в себя мой собеседник. - Многие ведь действовали по принципу "на Бога надейся, а сам не плошай". Они и средства среди верующих собирали и, и сами от службы не уклонялись.
   - Да уж, слава Богу, не все блаженными колени в пустошах протирали, - все-таки не удерживаюсь я от колкости. - Но я не думаю, что для РПЦ идеи Розенберга были ближе чем сталинские. Вы же не будете утверждать, что все гитлеровские войска были одержимы Сатаной?
   - Сатаной одержимы были Гитлер и его приспешники, а перед их идеями немцы, не имеющие истинной веры, оказались слабы.
   - А американцы, сбросившие атомные бомбы на Японию, кем одержимы были?
   - Я вас понимаю, - отец Алексей явно рад возвращению разговора в привычную колею. - С такой работой как у вас, вам начинает казаться, что зло живет в людях само, нет у него сатанинских истоков. Можно с этим согласиться. Господь дал людям свободу воли, выбор между добром и злом. Но тот, кто чаще выбирает зло - попадет во власть Сатаны.
   - В общем, по-вашему, этот местный маньяк одержим бесами?
   - Есть много непорядочных вещей, которые может совершить человек, - пожимает плечами отец Алексей. - Но есть и такие, за которыми может стоять только настоящее зло, - он смотрит мне прямо в глаза. - И, да, я уверен, что тот, кто это совершил - одержим.
   Сигарета у моего собеседника догорает, он аккуратно тушит ее о стену, а окурок относит в урну.
   - Поймите меня правильно, - продолжает он. - Вы, возможно, смотрите на все случившееся с профессиональной точки зрения. Я же вижу сатанинское отродье, которое губит невинные души. Подход конечно неправильный, Нагорную проповедь никто не отменял. Но она же к людям и о людях. А я уверен, что это не человек.
   - Ну... Отец Алексей, насколько я знаю, далеко не все убитые дети были такими уж невинными агнцами.
   - Как раз это меня не удивляет. Вы посмотрите, в каких условиях они растут! Я все это по себе знаю, я ведь до того, как сюда пришел в Москве жил. Закончил художку, туда-сюда потыкался оформителем, тут как раз у нас капитализм начали строить, появилась возможность халтурить, ну я и решил в столице зависнуть. Так, рисовал всякую ерунду на заказ - баб голых, ну и прочую похабщину. Нет, на самом деле получалось красиво, картины хорошо раскупались. Знаю дома на Рублевке, где они до сих пор висят. Все что получал - прогуливал. Денег надо было все больше - тогда все уже стали понимать, что без денег никуда. Прожил так пару лет, родители умерли, оставили квартиру. Тут вообще все тормоза снялись. Работать вообще перестал, в долги влез. Потом друзья стали кокс таскать... Продолжать можно долго, но в один прекрасный день я проснулся - денег нет, работы нет, друзей нет - все или в психушке или на кладбище, а я один остался. Но это еще не самое страшное. Я беру в руки карандаш - а на бумаге ничего не остается! Понимаете - ничегошеньки вообще! Так, закорючки какие-то. Рисовать я больше не мог. По этому поводу и запил, на кокс уже денег не оставалось. В итоге разбился бухой на мотоцикле. Сердце, как узнал потом, два раза останавливалось.
   Отец Алексей довольно нервно схватился за пачку, вытащил новую сигарету, закурил.
   - Врать не буду - о том свете ничего не помню. Очнулся в больнице, весь в гипсе и капельницах. И на душе так муторно. Врач мне потом рассказал, что они часов пять меня с того света вытаскивали. Ну и спрашивает - кто, мол, ты такой, что мы за тебя столько бились? Зачем с того света вытащили? И, знаете, как мне стыдно стало? Действительно - а зачем? Что я в жизни такого сделал, чтобы за нее бороться имело смысл? Вот так с этими вопросами я и оказался в церкви. Рисовать я долгое время не брался, собрал манатки, квартиру запер и ушел в ближайший монастырь. Оттуда меня в Свято-Тихоновский богословский институт послали, а потом сюда определен был. Только здесь и понял окончательно, зачем в этот мир пришел. Даже рисовать снова начал. Хотите покажу?
   Я соглашаюсь. Отец Алексей меня ведет меня в свой домик, приткнувшийся между деревьев. Там у стен стоит несколько липовых досок, покрытых карандашными набросками, а у окна почти законченная икона Богородицы. Написано красиво, но производит немного странное впечатление. Канонические иконы совсем уж неземные лики имеют, а тут... Что-то в ней такое есть земное.
   - Скажите честно, не из головы ведь лик брали и не с канонических работ, так? - спрашиваю я.
   - Это так заметно? Вообще-то да. Я, когда ее писал, все время об одной своей знакомой думал. Вот и получилось похоже.
   - Кажется, что так даже лучше. Мария и все остальные когда-то были просто людьми.
   Мы выходим обратно на улицу.
   - А вы с этой знакомой сейчас не встречаетесь? Насколько я знаю, вам ведь жениться не запрещается.
   Отец Алексей мрачнеет лицом.
   - Не пойдет она за меня замуж. Ей от жизни другое надо.
   Он отворачивается, шарит по стене в поисках сигарет, но затем, видимо, решает, что на сегодня достаточно и отдергивает руку.
   - Вот мы с вами начали о детях говорить, о их невинности. Каково им сейчас в таком мире расти? Как праведную жизнь вести? Я искренне надеюсь, что Господь не будет к ним строг, даже к некрещеным. Дети еще слабы волей и разумом, особенно когда у них нет примера перед глазами. Вы хотели поговорить с родителями Ларисы. А знаете, что ее три года назад изнасиловали?
   Выясняется, что семья Семеновых набожной была изначально. Еще при советской власти они тайком ходили в церковь, а уж когда ее не стало, так вообще стали открыто жить по церковным правилам. И посещать храм как положено, церковные праздники с постами блюсти, ну и все такое прочее. Соответственно и дочку растили в православных традициях. Три года назад, в конце лета, Лариса возвращалась из церкви отца Алексея, где допоздна задержалась, помогая с уборкой после ремонта. В парке, через который она шла, на нее набросилось несколько пьяных отморозков, затащили подальше в кусты, завязали глаза, и по очереди изнасиловали. Хорошо еще оставили в живых. Родители, узнав о случившемся, строго настрого запретили дочери обращаться в милицию, и вообще этот факт всячески скрывали. Боялись и мирских слухов, и церковной реакции на то, что как они считали, их дочь опозорили. В результате оказалось, что один из ублюдков был чем-то болен, болезнь передалась девочке, а так как к врачу она из-за запрета родителей не ходила, развилось осложнение. Сам отец Алексей об этом ничего не знал, так как Семеновы все меньше стали ходить в церковь, да и Ларису не пускали, чтобы она на исповеди ничего не рассказала.
   С осложнением Лариса попала в больницу, ей сделали операцию, после которой она лишилась возможности рожать детей. О происшедшем с ней узнал весь город, как и боялись ее родители, в них стали тыкать пальцами. Когда отец Алексей услышал, что Лариса в больнице и пришел к ней, родители выставили его вон. Вину за случившееся они возложили на Бога, и в церковь ходить перестали вообще. Однако Лариса удивила отца Алексея - как только поднялась на ноги, сразу явилась в храм и с тех пор ходила регулярно. Родители сначала отговаривали, а потом и вовсе стали запирать дома, но девочку это не остановило. Она продолжала ходить к отцу Алексею и молиться, причем не за себя, а за то, чтобы ее родители вновь обрели веру.
   - Понимаете? - спрашивает меня отец Алексей. - Как тут не вспомнить: если пойду я долиною смертной тени, то не убоюсь зла, потому что Ты со мной!
   Закончилась же эта почти евангельская история так - Лариса сгинула в волне убийств, захлестнувшей Приозерск. Тут ее родителям-то свет истины и открылся - это ж им кара божья за отношение к своему дитю и вере! Вот Господь ее и забрал к себе, а их оставил на земле. Не заслужили, мол, такой чести. По крайней мере, пока. В связи с чем оба родителя вдруг снова со страшной силой уверовали. Концовка, конечно, так себе, но вполне библейская. Как там у Луки было? Так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, которые не имеют нужды в покаянии?
   Оставив все это невысказанным, я с отцом Алексеем прощаюсь, по причине того, что и так узнал все, что нужно было.
   Но один вопрос перед уходом я ему все-таки задаю - как он считает, если ему кажется, что Бог действительно есть, то зачем ему, Богу, выбирать такой садистский путь для возвращения веры никчемным овцам, открестившимся от него, как только эта вера подверглась первому же серьезному испытанию? И в чем тогда виновата Лариса, которая как раз веры не теряла, но претерпела лишений, что твой Иов?
  

08.04.2004

  
   Вранцева застала меня в ресторане "Старого города" за чтением местной прессы. Ничего существенного почерпнуть из нее невозможно, только прощупать пропасть между людской фантазией и объективной реальностью.
   - Что, интересно? - Вранцева кивнула сложенную передо мной газету.
   - Вопрос психологии. Только что прочитал интервью с вами. Почерпнул массу полезных сведений.
   - Да?! - Вранцева потянулась к газете. - И когда это только я успела?
   За широкими стеклянными окнами ресторана выстроились пэпээсники. За последние дни их количество на улицах существенно выросло. Теперь они ходят по трое, минимум у одного из троих АКСУ. Город практически находится в милицейской осаде. В центре милиционеров больше чем гуляющих. Ночью количество патрулей вырастает вдвое. Улицы выглядят как в древнем Багдаде - учитывая, что просто шататься ночью по городу скучно, доблестные стражи порядка в три горла спорят о футболе, бабах и машинах, только что в колотушки не бьют. Готов поспорить, приозерцы так к этому привыкли, что смолкни где-нибудь этот глас правосудия, они тут же оборвут все телефоны, названивая в милицию.
   - Чушь какая, - Вранцева презрительно отшвырнула газету на стол. - Подать что ли на них в суд интереса ради?
   - У каждого свой хлеб, - я пожал плечами. - Недавно один товарищ мне заявил, что маньяк одержим бесами.
   - Почему бы и нет? Разве нормальный человек на такое способен?
   - Ольга, вы верующая?
   - Да. А что здесь такого?
   - И вы верите, что человека создал Бог, возился с ним пару тысяч лет, учил уму-разуму - то потоп устроит, то казни египетские, а потом на все плюнул и забыл?
   - Что значит забыл? Вы все как-то упрощаете... То, что Бог не водит каждого из нас за ручку, отнюдь не означает, что он про нас забыл.
   - Вот как? А в чем же тогда дело?
   - Бог дал человеку свободу воли. Теперь тот сам может выбирать, как ему жить. Более того - Господь посылал на землю своего сына, и теперь у каждого есть с чем соизмерить свой выбор.
   - Простите, Ольга, но это все равно означает, что Бог сейчас не вмешивается в судьбу мира, так?
   - Все, что Он мог дать этому миру, он дал. Первых людей действительно водили за ручку, их грехи искупил Иисус. Дальнейшая наша судьба зависит только от нас самих.
   - То есть земля нынче царство Сатаны. И вряд ли Бог остановит нашего одержимого маньяка. Вам не кажется странным, что, несмотря на что, что между Сатаной и Богом, вроде как идет борьба за души людей, Бог активного участия в ней не принимает?
   - Сильные духом устоят.
   - А слабые духом могут быть свободны, - фыркнул я. - Руководствуясь такой логикой набирают спецназ, а не обращают в веру. Или может быть вера сама по себе такой щит, который спасет от всего?
   - Вера дает шанс избежать мук ада.
   Что-то Ольга Викторовна сегодня не в ударе. Шпарит шаблонами как дьяк в воскресной школе.
   - А если я просто жил и никому не гадил, просто не верил в христианского Бога, у меня такого шанса нет?
   - То есть вы в Бога не верите?..
   - О чем спор? - разговор прервал невесть откуда появившийся Крылов.
   - О существовании богов, - ответил я.
   - Бога, - поправила меня Вранцева.
   Крылов отодвинул стул и присел напротив нас.
   - Я кофе закажу, никто не против?
   Вранцева пожала плечами.
   - Знаете, Ольга, я с вашей поправкой не согласен. В какой-то степени я по образованию философ и даже немножко теолог. Уверяю вас, на само деле богов много. Так много, что даже нет смысла писать их с большой буквы. Боги создаются верой в них - об этом можно прочитать в любом советском учебнике истории. Если много людей долго во что-то верят, это что-то обретает реальность. Оно начинает отвечать на молитвы верующих, иногда даже творить чудеса. Но главное - оно существует. Однако с годами этому чему-то уже недостаточно одной веры. Вера, перефразировав известную поговорку, хороший завтрак, но крайне хреновый ужин. А боги, за время своего существования, приобретают странные привычки, довольно часто вредные.
   - Ну конечно, им нужны девственницы, - Крылов скептически улыбнулся.
   - Олег, это совсем не смешно, - огрызнулась Вранцева.
   - А кто говорит, что это смешно? - Крылов обратился ко мне: - В таком случае ты же не будешь отрицать, что бог, в которого верит Ольга тоже существует?
   - Нет. Только я бы не назвал это существованием. Так же, как и верой.
   - Это почему же? - удивилась Вранцева.
   - Он самоустранился от этого мира. Бог, как я уже говорил, продукт человеческого разума. Но разум эволюционирует - эволюционирует его представление боге и сам бог. Обычно через пару сотен лет то, что слуги божьи проповедуют с кафедры и то, что написано в первоисточнике начинает серьезно расходиться. Часто даже приходится переделывать сам первоисточник. Но если две тысячи лет вам вдалбливали, что Бог вам не помощник, боритесь сами со своей свободой воли, даже самый упорный бог отвалит из этого мира. Все просто.
   - То есть, христианского бога нет? - уточнил Крылов.
   - В данный момент - нет, - ответил я.
   - Но это отнюдь не значит, что не существует других богов? - Крылов мог быть на редкость настырным.
   - Естественно.
   - А как насчет происхождения мира?
   - Уверяю тебя, Олег, вселенная родилась из Большого Взрыва. Но единственная причина, по которой Земля не оказалась создана за семь дней, это наличие на ней еще полутора миллиардов человек которые верят в то, что мир родился путем деления на Инь и Янь, а еще миллиард-другой во всякую фигню по мелочевке, вроде того, что мир родился из отрыжки Великого Ру-Бьек.
   - Ну хорошо, а сколько, по-твоему, нужно верующих, чтобы создать бога?
   - Не сотвори себе кумира... - пробормотала Вранцева.
   - Оля, речь сейчас не об этом, - мгновенно отреагировал Крылов. - Кумир, в отличие от бога, вещь не обязательно существующая только в твоем воображении.
   - Ты сам на свой вопрос ответил, - я откинулся на спинку стула. - Все зависит от силы веры. Но пока твой бог только у тебя в голове - ты просто шиз.
   - Сами вы просто шизы! - неожиданно взвилась Вранцева. - Пошли лучше работать, а не языком трепать!
   Отпихнув в сторону стул, она, громко цокая каблуками, направилась к выходу.
   - Чего это с ней? - спросил я.
   - Да она у нас пиздец какая верующая. Думаешь, как она тут оказалась?
   - В смысле?
   - В прямом. Отказалась в Москве перед распределением перепихнуться с кем надо, вот и пролетела. Убеждения, видите ли, ей не позволяла. Теперь локти кусает. Дошло, что нельзя и рыбку съесть и на хер сесть.
   - Понятно.
   - Есть новости?
   - Пока глухо. Это ты у нас гений сыска. Где твой горе-эскулап? Или ты ждешь, пока он еще кого-нибудь пришибет?
   - Если тебе что-то не нравится, можешь побегать со мной, - в голосе Олега засквозило раздражение. - Я, вообще-то, пытаюсь выяснить, как нам этого сучонка подцепить. У тебя есть другие предложения, как установить личность психа?
   - Нет.
   - Ну так иди и попизди с кем-нибудь еще. Как что нарисуется, я тебе позвоню.
  
   Звонка за дорогой стальной дверью квартиры Шведкиных не слышно совсем. Учитывая, что ее мне не открывают уже минут пять, возникает две версии - неработающий звонок и отсутствие хозяев дома. Если второе, то мне хотелось бы знать, из чего эта дверь сделана?
   - Эй, а ты тоже из милиции, про Нинку расспрашивать будешь? - от бессмысленного терзания дверного звонка меня отрывает хрипловатый ломающийся голос.
   Я поворачиваюсь. Из соседней двери выглядывает растрепанный недоросль лет пятнадцати со стрижкой в стиле ранней Милен Фармер. То ли эмо, то ли гот... Кто их сейчас разберет, эти молодежные субкультуры. Макаревич по этому поводу хорошо сказал - мне триста лет, я выполз из тьмы.
   - Я из ФСБ, - я демонстрирую недорослю удостоверение.
   По реакции недоросля понятно, что ФСБ для него расшифровывается в лучшем случае как Федеральная Сельскохозяйственная Бригада.
   - А что, ваших соседей дома нет? - спрашиваю я.
   Недоросль мотает огненно-рыжей головой.
   - Они, после того как Нинку убили, совсем шизанутые стали. Раньше на работе до вечера пропадали, а теперь вообще дома не появляются.
   - А ты сам Нину знал?
   Сосед выползает на лестничную площадку. Одет он в бесформенный полосатый свитер, разодранные на коленях джинсы и розовые тапочки-кролики. Ухоженные руки сверкают свежим лаком жемчужного цвета.
   - Лиза, - представляется последователь Фармер.
   - Антон, - машинально отвечаю я.
   - Угостишь сигареткой?
   Я шарю в кармане пальто в поисках пачки "Парламента" и зажигалки, припасенных именно на такой случай.
   Лиза усаживается на не блещущие чистотой ступеньки и затягивается.
   - Если тебя Нинка интересует, я тебе знаешь что скажу - ее предки сами во всем виноваты. Они раньше нормальные чуваки были, а потом решили своим делом заняться и все, тухляк. Все гребут, гребут бабки, и каждый раз им мало. А главное, знаешь, тратили бы особо на что - так нет, все в оборот. Нинка все время жаловалась, что они жмоты.
   Я прислоняюсь к двери, устраиваясь поудобнее.
   - Неужели у нее совсем туго с деньгами было?
   - Ну не знаю, может врала. Нинка, знаешь, тоже вместе с ними изменилась. Она класса до пятого пай-девочка была, ну там все дела, а потом...
   Лиза машет перед собой рукой, разгоняя дым.
   - Она учителям и предкам мозги хорошо пудрила, это да. В школе самая умная, блин, была. Училки в ней души не чают - отличница, умница, сюси-пуси, чего только не наслушаешься. А предкам вообще по барабану - они ее видели только с утра и вечером. Им главное, чтобы дома все ок было и в дневнике пар не носила. Если и то и другое в поряде, значит все о'кей. Нинка быстро это просекла. И понеслось...
   - Что понеслось?
   - Ну что, как обычно. Пьянки, пацаны постарше. Только Нинка умная была, зараза. Она дома никогда не бухала и по рыгаловкам нашим убогим не шарилась. Она как в том кино старом была, как там... Комсомолка спортсменка и просто красавица, вот. Ну все так думали. Компанию найти у нее проблем не было. Я же знаю, мы с ней с детского сада подруги.
   - И что родители не догадывались?
   - Не-а. Не знаю, конечно, сколько она еще бы им мозги могла пудрить. Она зимой в компанию каких-то даунов попала. Прибабахнутые, все время Кастанеду и Блаватскую читали, еще каких-то шибздиков. Нинка, чтобы родаки не просекли, обычно не курила - а с ними начала травкой баловаться. Я с ней начала тоже там тусоваться, но с ними скучно. Они все какую-то чушь лепили про высшие силы, еще про какую-то байду, и, знаешь, серьезно так лепили. Нинка, дура, тоже как-то травки напоролась ну и ее пробило. То ли Бога она увидала, то ли какого его посланника, она и сама внятно объяснить не могла. А потом один урод какую-то дрянь принес, наркоту какую-то конкретную химию. Они ее нюхать стали, так у них башню вообще посрывало начисто. Один раз ничего, какой-то трип все дружно совершили. Я, слава Богу, с ними ничего не нюхала, только со стороны насмотрелась такого... В общем, послала я их на хер с ихним Кастанедой ебанутым А Нинка осталась.
   Сигарета у Лизы кончается. Она тушит окурок о ступеньку, вертит головой и бросает бычок в пролет.
   - А где-то через неделю после этого трипа прибегает ко мне Нинка грязная, в соплях, и глаз один красный весь. Вся вообще никакая. Ну и куда ее домой в таком виде - родители тридцать три шкуры спустят, если чего заподозрят. А у нее как раз на следующей неделе должна была быть какая-то олимпиада областная. Короче, она у меня до вечера засела. Отмылась, одежду быстро в машинку стиральную запихали, но с глазом-то ничего не сделаешь. Я ее спрашиваю - что такое? Оказывается, у нее сосуды лопнули от того, что она затянулась неудачно, и глаз теперь зверски болит. Но это еще полбеды - в хату к этим ее шизанутым дружкам менты нагрянули... ой, извините.
   - Да ничего, продолжай.
   - Короче, всех повязали. Нинка просто чудом каким-то удрала.
   Лиза вздыхает и потягивается, обнажая под свитером полоску бледной кожи.
   - Мы тогда ее предкам сказали, что это ей на физо в глаз случайно заехали, еле уломали не идти в школу разбираться. Но с тех пор у нее в голове что-то совсем повредилось - она еще каких-то торчков нашла и с ними зависать стала. Я так думаю, что еще немного, и ее предки все равно узнали бы про нее все. По крайней мере, учителя в школе стали догадываться - то она уроки пропустит, то домашку не сделает. А один раз посреди урока истерику закатила ни с того ни с сего и убежала.
   - Так чего же ваши учителя ничего милиции не сказали?
   - Да ты что! Нинкины родаки у школы завсегда главные спонсоры были. Они же после ее похорон школу чуть ли не в золото закатать обещали с памятником дочке во дворе. Ну, типа, там в благодарность за воспитание такого ребенка... Я же тебе говорила, они после этого тоже того, двинулись по фазе. А директрисса у нас же не дура. Математичка хотела что-то вякнуть, она у нас такая, вся за правду, так директрисса быстро рот ей заткнула.
   - Слушай, ну а ты-то чего такая разговорчивая? Слышала же наверное - о мертвых или хорошо или ничего?
   Лиза делает обиженное лицо.
   - Не нравится - не слушай. А мне, лично, не хочется, чтобы меня пополам распанахали только потому, что наш директор жопу нинкиным родакам лижет. Я ведь не знаю, насколько эти ее дружки-торчки пришибленные. Сегодня я не скажу никому про всю эту хуиту, а завтра они ко мне придут типа в гости. Может это они Нинку и всех остальных порезали.
   - А ты все это милиции рассказывала?
   - А меня, блин, спрашивали?
   - Ну ладно, тогда спасибо.
   Лиза пожимает плечами и встает.
   - Пожалуйста.
   Она топает обратно к своей двери.
   - Лови, - я бросаю ей сигареты и зажигалку.
   Она ловит их и прячет под свитер.
   - Спасибо.
   Дверь закрывается. Да, осечка вышла.
  
   Забравшись в машину, я открыл бардачок и пошарил там. Сигарет больше не было. Надо бы пополнить запас, мало с кем еще придется общаться. Местных детишек жвачкой и конфетками не соблазнишь. К следующему поколению уже, наверно, надо будет с одноразовым шприцом подваливать.
   Кстати, надо что ли подкинуть кому-нибудь здесь идею насчет торчков.
   Я завел двигатель, оставив его прогреваться. Больше шляться по приозерским семьям смысла нет. За эти пару дней наобщался по самое нехочу, и все, что можно было узнать, я уже узнал. Поэтому самым мудрым решением в данном случае было бы поехать в гостиницу и завалиться спать.
  
   Маша жутко не любила ходить домой этой дорогой. Прорезанная в длиннющей девятиэтажке арка пользовалась дурной славой - и не зря. Черт его знает, как так выходило, вроде и не сказать, что проезд получался длинным, но ночью все выглядело так, словно черный квадрат на стене дома намалевали. А внутри, пока почти до конца не дойдешь - ни зги не видно. Словно в насмешку над отсутствующим освещением прямо посередине одной из стен была пристроена здоровая трансформаторная будка. Она безостановочно издавала равномерный нервирующий гул и в детстве Маша думала, что там живут особые электрические осы, до того звук был похож на тот, что издавало осиное гнездо, которое однажды появилось у них под крышей сарая на даче.
   А еще там постоянно тусовались то какая-то алкашня, то окрестные гопники.
   Но возвращаться обратно она тоже не будет. Там Витька и его дурацкая компания. Мимо них она еще раз точно не пойдет. Особенно мимо Витьки. И звонить ему больше не будет. Так ему, дураку, и надо. И вообще, она давно отсюда уехать собиралась! Вот лето придет, и уволится она из своего детского сада. Хватит с нее! Хотя детей Маша любила, и увольняться собиралась чтобы в педагогический колледж поступить. Но когда их тридцать штук, из них одна половина - плаксы с СДВГ, а другая даже не в состоянии с походом в туалет справиться...
   Сегодня прям все клином сошлось, и в саду, где она работала нянечкой, и с Витькой.
   Обходить дом с другой стороны тоже не хочется. Тушь по лицу размазана, вся в соплях - мало ли кто увидит? А через арку - раз, и ты уже почти у своего подъезда.
   Маша вгляделась в темный провал. Изнутри доносился только равномерный гул электричества. Господи, почему там всегда так темно? Еще даже солнце не до конца село!
   Наконец, дернув плечом Маша стряхнула с себя оцепенение и шагнула под свод. Перед глазами тут же словно шторку опустили. Мысленно чертыхаясь, она аккуратно переставляла ноги, чтобы не упасть, наступив в лужу.
   Надо хоть фонарик с собой носить подумалось ей.
   Гул в темноте становился все назойливей и Маша вдруг отчетливо представила себе то осиное гнездо с дачи. Папа сжег его, предварительно выплеснув туда полбанки бензина. И когда гнездо загорелось, оно загудело еще сильней - то ли это был огонь, то ли осы пытались спастись...
   И с трансформаторной будкой, видимо, что-то было не так. Гул перерос в вой, настолько громкий, что Маша уже не слышала ни собственных шагов, ни их эха. На мгновение ей показалось, что ее кто-то окликнул, она даже обернулась, но почему-то не увидела света от входа в арку. И не сразу поняла, что его что-то загораживает.
  

09.04.2004

  
   Около дома уже собралась половина городской милиции. Скованная легким морозом весенняя ночь проткнута светом фар и всполохами мигалок доброго десятка машин. Окрестности гудят что твой улей - все местные обитатели, несмотря на то, что уже третий час ночи высыпали на улицу. Со всех сторон несется полифоническое человеческое шушуканье.
   С трудом раздвигая толпу, я пробираюсь к освещенной фарами арке, ведущей через дом во двор. Какой-то туго соображающий сержант встает у меня на пути, чем вызывает дикий зуд в кулаках. Я сдерживаюсь - мимо в этот момент идет заспанная и растрепанная Вранцева. Сонливость придает ей томный вид, одновременно вызывающий и беззащитный. Сейчас ей вряд ли дашь больше семнадцати. До нее мне удается докричаться, рядом тут же появляется Диденко, чисто выбритый, отутюженый и с неизменно начищенными ботинками. Он аккуратно берет сержанта за локоть, отводит его в сторону и в тот момент, когда я и Вранцева покидаем границу оцепления, в спину мне доносится многослойный мат, с помощью которого Диденко наставляет сержанта на путь истинный.
   - Ольга, вам успели объяснить, в чем дело? - спрашиваю я.
   Она криво усмехается.
   - Наши бдительные коллеги помешали друг другу поймать маньяка.
   - То есть как?
   Она пожимает плечами. Подробности ей неизвестны.
   Освещенная фарами стена, около которой толкутся с полдесятка знакомых мне по отделу невыспавшихся персон. Тройка потрепанных и понурых ППСников. Рядом машина "скорой", на порожке открытой боковой двери которой сидит Крылов. Его голова перевязана верно намокающим кровью бинтом. Кивин с пеной у рта что-то втолковывает пэпээсникам и Крылову. Пэпээсники угрюмо рассматривают мокрый асфальт, старательно воротя морды от Кивина, а Крылова, судя по его лицу, заботит только раскалывающаяся от боли голова.
   Из вялых объяснений пэпсов я узнаю следующее - около часа назад патруль ППС мирно прогуливался мимо данной арки, неся боевое дежурство. Местность тут не освещалась если не со времен царя Гороха, то уж точно с тех пор, как появились первые кривые избы и лампочки Ильича. В семидесятых годах избы снесли и отгрохали неплохой современный микрорайон. А вот фонари в проекте местности указать забыли. Строители возвели все как положено, а фонари... Извините, проектом не предусмотрено. Микрорайончик в народе получил название Потьмы. Ни советская власть, ни бессменный демократический бургомистр Радовский с тех пор не нашли средств решить проблему отсутствия искусственного освещения. Что, в свою очередь, создавало массу проблем доблестным милиционерам - недели не проходило, чтобы кто-нибудь из местных по черепу не получил. Особенно славна в этом плане была ведущая через длинную девятиэтажку арка, в которой освещение тоже не предусмотрели.
   И вот из нее-то, из этой сумеречной зоны, наряд услышал женские вопли и возню. Бросившись на выручку неизвестной жертве, троица мнила себя уже увешанной орденами и медалями по самые брови с премиальным отпуском в Сочах, как вдруг нарвалось на ожесточенное сопротивление потенциального маньяка, от которого, в первую очередь, пострадали ручные фонари. Ввиду того, что видно, естественно, нихрена не было, маньяка (а кто бы это еще мог быть?) попытались отлупить или хотя бы вытащить на свет, что хоть и с трудом, но удалось. Вот уж удивились горе-герои, когда на свет вместо маньяка был извлечен изрядно побитый и громко матерящийся майор милиции Крылов, который в это время шел с другой стороны и услышал ту же самую возню. Естественно, что пока они разбирались друг с другом, никаких следов маньяка или его жертвы уже отыскать не удалось.
   - Чем это они тебя? - спрашиваю Крылова, глядя на растущее в размерах кровавое пятно.
   - Это не они, - Крылов кривится. - Это этот гондон меня об трансформаторную будку приложил. А пока я прочухивался, еще трое уродов подоспели и по ребрам мне демократизаторами надобавляли.
   Он сплевывает и достает помятую пачку "Парламента". Вытряхивает поломанные пополам сигареты, находит одну целую и закуривает.
   - Запомнил, как он выглядит?
   Крылов бросает на меня злобный взгляд.
   - У меня фонарь на лбу вырос только после того, как я о будку приложился. А потом я только звезды перед глазами видел.
   - Где все это было хоть показать можешь? - спрашиваю я, и тут в разговор влезает Кивин.
   - Ты чего вообще здесь в это время делал? Че, не спится по ночам?
   - Что дела, что делал. Водку с источником жрал! - огрызается Крылов. - Дыхнуть?
   - Спасибо, эти трое уже надышали, - вяло отмахивается Кивин.
   Крылов встает, опираясь рукой на машину и, прихрамывая, идет к арке.
   - Вон видишь? - показывает рукой на исписанную местной молодежью стену арки. К ней прилеплена массивная трансформаторная будка размером в два человеческих роста. По мере приближения к ней пронизывающее мозг гудение усиливается. На одной из дверец на последнем гвозде болтается черно-желтый череп с костями. Не влезай - убьет. Рядом, на обшарпанном грязно-зеленом углу, буреет неровное пятно - следы соприкосновения со лбом Крылова. Благодаря свету фар двух милицейских "уазиков" видимость стал отличной.
   - Он где-то здесь стоял. По-моему пытался какую-то бабу удержать. Что в темноте поймешь? - говорит Крылов, опираясь на гудящую будку.
   Череп с костями, похоже, его мало волнуют.
   - Я, вроде, на звуки бросился, разок-другой куда-то ему засветил, а он меня за шкирку, и об угол - хрясь. И все...
   Крылов со злостью пинает будку. Отчетливо слышно, как внутри нее звякают петли, щелкает замок и будка намертво запирается. Эхо от удара еще какое-то время гулко бродит под сводом. Как только оно затихает, картонный треугольник с предупреждением планирует на асфальт.
   - А баба-то твоя где? - спрашивает Кивин, которого созерцание кровавого пятна не удовлетворяет.
   Крылов делает страдальческую рожу и закатив глаза выдает:
   - Блин, Иван Сергеевич, я-то откуда знаю? Там же, где и этот урод. Сбежала давно, наверно.
   Он зыркает в сторону пэпээсников.
   - От таких не сбежишь - пожалеешь, что маньяком не отделался. Эти синяки так глотку драли, что их за километр, наверно, слышно было. Даже я сначала их услышал, а уж потом что в арке было.
   Крылов выплевывает тлеющую сигарету в покрытую наледью лужу. С тихим шипением она проплавляет лед и погружается в воду.
   - М-да, ситуация, - Кивин вздыхает и смотрит на меня, как будто внутри у него теплится надежда, что я могу подсказать ему, где скрывается неуловимый маньяк.
   - Слышь, Сергеич, - Крылов подходит к нему. - Ты распорядись, чтобы меня хотя бы домой отвезли. Башка болит - не могу просто.
   - Какой тебе домой - тебе в больницу надо, снимок делать!
   - На кой?
   - А если сотрясение?
   Крылов пожимает плечами и лезет за новой сигаретой.
   - Ну тогда пусть везут быстрее, чего мне тут торчать?
   Мы возвращаемся к "скорой". Крылов снова садится на порожек и, откинувшись назад, закрывает глаза.
   Подходит Вранцева.
   - Антон, я с вами поговорить хотела бы...
   А я бы поспать не отказался. Наверное, даже, вместе с вами...
   - Что-то случилось?
   - Вы знаете, - Вранцева смешно морщит носик и мнется. - Я тут кое-что узнала, но сомневаюсь, что вы мне поверите...
   Надеюсь что-то интересное, иначе я усну прямо во время разговора. В последние дни меня постоянно клонит в сон.
   - Вы знаете, мне все время казалась, что я уже раньше слышала о чем-то похожем, понимаете?
   Угу. Я киваю.
   - Вот я думала-думала, и вспомнила, что точно читала что-то такое, но давно, в нашей газете. "Призыв" называется. Году это было в девяностом или девяносто первом. Помните, тогда еще всех как прорвало, всякую фигню печатали, про инопланетян, там. И маньяков всяких у нас тут же полная страна оказалась.
   Короче?
   - Ну вот я поехала в "Призыв" и покопалась там в архиве библиотеки, нашла эту статью. Ее Людмила Бурцева написала, наша журналистка. Ее самой уже в живых нет - несколько месяцев спустя после этой статьи в Москве убили... Представляете - поехала за каким-то материалом для газеты, приехала поздно ночью. И ее прямо в двух шагах от вокзала зарезали. Сумочку выпотрошили, а у нее там было всего ничего по тем временам - на метро да ночевку. Ну, суть не в этом. В общем, она действительно перед этим напечатала статью о серии убийств, произошедших здесь в 1904 году. Я копию в архиве сняла, завтра покажу. Так вот, Бурцева пишет, что весной 1904 года по Приозерску прокатилась такая же волна убийств молодых женщин. Приозерск тогда глухим уездным городишком был, в нем местные дворяне поселились, из усадеб выехав, чтобы ближе к Москве быть. Потом пару мануфактур построили... Ну это неважно. Сначала убили несколько крестьянок и женщину, работающую на текстильной мануфактуре. Правда, как убили - не знаю, в нашем архиве дела не сохранилось, куда оно делось - там ума не приложат. Хотя Бурцева точно его видела. Это дело ее подруга, которая там работает нашла, и ей показывала. И она клянется, что на место его вернула...
   Я заметил, что Крылов прислушивается к нашему разговору, взял за локоть Вранцеву и отвел ее чуть в сторону.
   - ...а потом нашли тело дочери помещика Барсукова, - продолжала Вранцева, не замечая моих маневров. - Вот тогда-то полицию на уши и подняли. Они засуетились, забегали, а все впустую - трупы пошли один за другим. Причем вперемешку - крестьянок, рабочих, дочерей помещиков и фабрикантов. Набралось за месяц трупов больше десятка. А рядом в это время цыганский табор стоял... Сами знаете - у нас всегда или евреи, или цыгане во всем виноваты. Ну и околоточные обратили внимания на одного из них - молодого, красивого. Григорием звали. И на этого-то Гришу женщины гроздьями вешались, без разбору. Чувствуется тот еще жеребец был.
   Вранцева хихикнула.
   - И кто-то вспомнил, что некоторые из жертв с ним гуляли. Через какое-то время пропала молоденькая Глафира Речкова, племянница помещика Сухова. Дядя сразу же в уездное управление обратился. Там выяснили, что Речкову недавно видели в кабаке в непотребном виде с Гришей. Ну, они сразу в табор - скрутили его и потащили в участок. А перед участком толпа собралась, в основном простой народ. Его попы накрутили, что, дескать, цыган то ли бес, то ли еще какой мелкий антихрист в человечьем обличьи. Многие убитых женщин знали, вот и решили сами с ним разобраться. Да еще поп местный какой-то юродивый попался, всех науськивал. В общем, решили они цыгана у полицейских отбить и самим э-э... линчевать, что ли? Но пока мужики Гришку отбивали, тот каким-то чудом из веревок выкрутился и убежал. Больше его, говорят, не видели. Полицейские пару раз в табор наведались, не нашли его там. После того, как он сбежал, пропала еще пара женщин, а потом все стихло, и табор ушел.
   Вранцева перевела дыхание.
   - А в пару лет спустя в лесу за городом, там, где сейчас городской парк начинается, нашли четыре женских скелета. Вот так вот. Мистика, да?
   Я пожимаю плечами.
   - А что-нибудь еще было?
   - Ну, вообще-то в редакции почти никого не осталось, кто бы Бурцеву знал. Но была там одна тетка, корректор Филимонова. Она сказала, что Бурцева потом еще какие-то документы нашла и в Москву ездила, потому что что-то еще узнать хотела. Якобы потом такое еще повторялось. И, вроде бы, после ее смерти, оставались какие-то бумаги ли черновики по всем ее материалам...
   Тут Вранцева наконец, натыкается взглядом за наблюдающего за нами из-под приспущенных век Крылова. Она запинается и заметно розовеет. Нервно теребя за рукав, Вранцева оттаскивает меня в сторону, не сводя глаз с Крылова.
   Отойдя на расстояние, достаточное, по ее мнению, для того, чтобы тот не услышал, она говорит:
   - Не хочу, чтобы Олег слышал. Он в таких делах прямой, как рельса. Настучит и Кивину и моему шефу, как пить дать. Еще и приврет с три короба, так что тот меня потом психичкой считать будут. Он, конечно, хороший опер, но как человек - дрянь редкостная. С ним на праздники даже пить никто не хочет.
   Вранцева снова зыркает в сторону Крылова.
   - Так что там с черновиками? - спрашиваю я.
   - А, так вот - Филимонова сказала, что все бумаги Бурцевой после похорон в ящик какой-то сложили и унесли в подвал редакции. А там с тех пор ни разу не разбирались. Мы договорились, что она попробует найти этот ящик и завтра, ой, уже сегодня, мне бумаги из него отдаст. Представляете, что там может быть?
   Ага. Конечно. Заголовок-то у статьи хоть какой был? "В цыгана вселился дух Джека Потрошителя"? Но вслух я этого не произношу.
   - Давайте не будем лес городить. Вы сначала почитайте, что покойная Бурцева пишет, а потом уже выводы делать будем.
   Ольга кивает.
   - Да, конечно, я понимаю. Это все как в какой-нибудь книжке Кинга смотрится... Но я ведь не придумываю, правда.
   - Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, - изрекаю я банальную банальность. - А потом, Оля, никакой фантастики в этом я не вижу.
   Вранцева неожиданно отпускает мой рукав и заглядывает в глаза. Все-таки она не без пунктика девочка.
   - Как вам такая версия - подражатель? - спрашиваю я. - Хотя, конечно, подражают, обычно, преступлениям погромче. Или ритуал? Помните, у Кивина про секту говорили? У одних только сатанистов праздников за год только сколько наберется - Вальпургиева ночь, Антихристово Рождество, ночь Ивана Купалы, Ламес, Хэллоуин. Даже день избиения младенцев, и тот отмечают перед католическим Рождеством. И на каждый жертву подавай, желательно человеческую, а еще лучше девственницу.
   Глаза у Вранцевой становятся круглые-круглые.
   - Господи, только этого не хватало. А если этот шизняк только девственниц режет? Я ведь и не интересовалась этим, а в экспертизе только указывается, что следов изнасилования не имеется. Представляете, что тут начнется, если об этом узнают? Мамочки...
   Мне становится смешно.
   - Оля, вы не смотрели тот американский фильм, в котором девчонок убивали подростки, которым никто не давал?
   Она смотрит на меня непонимающим взглядом.
   - Не помню его название. Пара озабоченных пацанов, которым никто не давал. Они сперли все медицинские карты у школьного врача и стали резать по ним девственниц. Идея была такая, что все девственницы перепугаются и срочно пустятся в разгул, так что глядишь - им тоже перепадет.
   - Ужас какой. И что, дали им?
   - Нет. Пришлось всех убить.
   Напряженное лицо Ольги смягчается, и она прыскает в кулачок.
   - Вы же это несерьезно?
   - Нет конечно. Одна из жертв даже пару абортов успела сделать. Да и остальные, в основном, уже не девочки были. Так что дело не в девственности.
   Вранцева облегченно вздыхает. Нет, ну честное слово, смешной человек. Или - смешные люди? Как будто от девственности что-то зависит. Все в том же фильме эта тема была старательно обсосана - родители до последнего тряслись над своими чадами, запирая их дома и нанимая телохранителей. Но пацаны оказались на редкость озабоченными, так что это их не остановило. В итоге оставшиеся детишки сами решили проблему, устроив групповуху. Но не позвали на нее тех двоих, что все это затеяли...
   - А жаль. Нет, ужас конечно, но уж больно версия хорошая.
   Что-то понурила голову Олечка.
   - Так что давайте обойдемся без поспешных выводов. Вы работайте, а там видно будет, к чему придем.
   Или не придем, что более вероятно. Как-то очень уж злобно стал наш общий друг Крылов таращится на Вранцеву. Я аккуратно отстраняюсь от нее и возвращаюсь к "скорой".
   Крылов встречает мое приближение неодобрительным молчанием.
   - Ну? - спрашиваю я. - Дырки не прожги только, а то я пальто запасное не взял.
   - Чего она тебе наболтала? - в голосе у него проскакивают рычащие нотки.
   Я пожимаю плечами.
   - Ничего особенного. У нее тоже есть версия.
   - Какая?
   - Не говорит пока.
   Крылов чертыхается. Видимо у него из головы у него не выходят испуганные взгляды, которые бросала на него Вранцева. Homo homini, все-таки, lupus est. Он встает и заглядывает в окно к водителю "скорой".
   - Ну, скоро мы поедем?
   - Да епти, браток, вишь - не заводится машина-то, - отвечает ему небритый и усатый водила, манерами напоминающий пластилинового мужичка из мультика.
   - О, Господи! - Крылов оползает обратно и обращается ко мне. - Подбрось до больницы!
   - Если скажешь куда рулить - пожалуйста.
   Мы садимся в машину и едем, следуя указаниям Крылова. Вскоре свет фар выхватывает из темноты исписанную и исцарапанную дверь с надписью "Приемный покой". То, что мы по адресу подтверждает стоящие прямо на улице носилки, сгруженные, видимо, со "скорой". Клиента, покоящегося на них, я уже было принял за жмура, как вдруг он матерно ругнулся спросонья и повернулся на другой бок, закрываясь от света.
   Перед тем как выйти, Крылов выдерживает паузу, а затем говорит, пуская клубы пара в морозный воздух, заполнивший салон машины через открытую дверь:
   - Значит так, завтра поедем этого жука из психушки колоть. Нечего время больше тянуть.
   Ну, если ты настаиваешь... Я соглашаюсь и уезжаю досыпать в уютной теплой гостинице.
  
   Утро снова напомнило, что до лета еще далеко. Покрытые льдом лужи с трудом отражали мутный свет, пропущенный через фильтр низко ползущих туч. Оставленная на улице машина за ночь промерзла насквозь и даже доехав до райотдела я не согрелся, несмотря на включенную на полную печку. С трудом сохраняя достоинство, я прошагал в кабинет Крылова. На мое счастье там стоял огромный тэн, излучающий животворное тепло.
   Крылов сидел за столом, уставившись в расстеленную перед ним газету. Повязка на его голове отсутствовала, остался только аккуратно приклеенный пластырь. Заживало на нем все, похоже, как на собаке.
   - Привет, - бросил он, как только я плюхнулся напротив. - Чай, кофе?
   - Чай. Надо согреться.
   Крылов встал и полез в шкаф. На столе появились довольно чистая кружка, заварочный чайник и упаковка дорогого китайского чая. Не знал, что такой здесь можно достать.
   Крылов вытащил банку с сахаром и оглядел выставленное на стол.
   - Есть еще что потяжелее, - сообщил он. - Но это без меня. И так после вчерашнего перед глазами все плывет.
   - Узнали, кто там был?
   - Сейчас опера ходят, опрашивают жильцов близлежащих домов. Пока тишина.
   Крылов воткнул электрочайник в розетку и сел на место.
   - Ты-то наговорился, все узнал?
   - Даже больше чем хотел.
   - Все еще думаешь, что это ритуальные убийства?
   - Сомневаюсь, что кто-то это делает ради саморекламы.
   - Не понял?
   - Ты газеты в последнее время читаешь?
   - Бывает иногда.
   Крылов демонстративно пошуршал разложенной на столе столичной простынкой.
   - Что о нем пишут, представляешь?
   - Угу. Число этих, как их, журналистских версий уже на второй десяток пошло. Скоро на всю страну прогремим.
   - Ну вот представь теперь, что человек занят делом...
   - Ага, представил, - Крылов ухмыльнулся. - Ты хочешь сказать, что он на самом деле никакой не маньяк, и все эта шумиха вокруг его дел ему только мешает?
   - Что-то вроде этого. Понимаешь, Олег, это как с террористами. Кем бы они были, если бы не СМИ?
   - Полагаю, как при советской власти - обычными бандитами.
   - С которыми никто не цацкался, не принимал во внимание их требования и не подавал толпу журналистов с целью освещения политических целей. Нет информационной отдачи - пропадает смысл теракта.
   - Короче, ты хочешь сказать, что на самом деле людей пугают не столько террористы, сколько те, кто освещает их деятельность?
   -Точно. Логично было бы предположить, что, если бы наш маньяк затеял все ради удовлетворения собственного самолюбия, он бы не ограничился разбрасыванием трупов. Для такого шибздика нет смысла затевать резню без дополнительной рекламы. Ну скажем там кровавые надписи на стене, или письма из газетных буковок. Читал про Зодиака?
   Олег кивнул.
   - В общем, всего того, что подогрело бы интерес прессы. А теперь скажи мне, сколько в вашем городе за год происходит убийств?
   - Ну, в год под сотню трупов-то будет...
   - В газетах про это часто пишут?
   - Как тебе сказать... Ну, понял я к чему ты клонишь. Опять аналогии с террористами. Информационная отдача в сотни раз превышает реальный ущерб.
   - Так вот у нас есть некто, кто поставил резню девчонок на поток, но ему начхать на внимание к собственной персоне. К правоохранительным органам, и к людям вообще, наш маньяк относится с пренебрежением, отсюда - наплевательское отношение к сокрытию следов преступления.
   - Он их и так не оставляет, - хмыкнул Крылов.
   - Да, но трупы-то все равно находят. А значит он на сто процентов уверен, что ему ничего не грозит. И истерика у населения и твоего руководства - лишь побочный эффект. Нет, Олег, у него есть цель.
   - Какая?
   - Например, жертвоприношение.
   Крылов выдвинул ящик стола и сгреб туда газету. В ящике я успел заметить глянцевую обложку мужского журнала с крайне условно одетой красоткой.
   - Значит, мой псих тебя не устраивает? - спросил он, задвинув ящик.
   - Почему же. Давай найдем его сначала, а там посмотрим. Может быть, он сам себе секта и режет их по своим собственным обрядам. Этого ведь тоже нельзя исключать, так? А может быть и просто псих.
   Крылов кивнул.
   Электрический чайник закипел и, крякнув, выключился.
   - Тебе с сахаром или без?
   - Издеваешься? Без.
   Пока Крылов прятал сахар, зазвенел телефон. Какое-то время Олег тоскливо смотрел на надрывающийся аппарат, затем вздохнул и поднял трубку. По мере того, как он выслушивал говорившего, лицо его приобретало все более кислый вид. Угукнув пару раз, Крылов демонстративно швырнул трубку на место и принялся разливать заварку. Часть ее попала на вычищенную до блеска поверхность стола, но Крылов, похоже, этого не заметил. Добавив в кружки воды он сел на место и уставился на меня.
   - Ну? - спросил я.
   Он опять ждал, что я первым проявлю любопытство, вот я его и проявил.
   - Что ну? Мудаки мы все. Знаешь где девка была, которую этот сучок отловил? В будке трансформаторной. Он ее, видать, приложил, как и меня, обо что-то и сунул туда.
   Я присвистнул.
   - Это как надо было приложить, чтобы она полночи там не дергаясь проторчала?
   - Понятия не имею. Скорее всего, насмерть пришиб. Что им соплячкам пятнадцатилетним много надо? Короче говоря, сегодня утром идет дворник через эту арку, смотрит - у будки дверца с корнем вырвана. Ну он внутрь заглянул - а там кровищи лужа, сумочка и куртка. В сумочке документы на имя Хмелевой Марии Сергеевны, шестнадцати лет.
   По радужной поверхности чая пар стелился тонкой пленкой, а стенки кружки согрели закоченевшие руки.
   - Короче обосрались мы по полной программе. И девку из-под носа увели, и маньяк спокойно ушел. Надо было лучше территорию обыскивать - глядишь бы и девчонку нашли, и его подкараулили.
   Горячий чай лавой пролился внутрь организма, блаженным теплом растекаясь по жилам. Да уж, сели в лужу твои коллеги, Олег, по полной программе. Так сели, что глубже просто некуда. Надо думать, это весьма подходящий момент, чтобы вынуть из тайного кармана козырь в виде сбежавшего психа-хирурга. Он, козырь, конечно, все время тут был, но уж больно момент подходящий - как для рояля в кустах.
   - Ладно, проехали. Ну, выкладывай, как твоего потенциального маньяка звать?
   - Честно тебе сказать? Не знаю.
   - Не понял? - я отставил чай в сторону.
   - Ну, я знаю, что он из психушки сбежал. Знаю, что раньше хирургом в районе был. Еще знаю, как нам эту жабу, главврача подцепить. А больше пока ничего. Что мне человек рассказал, то и передаю. Он с санитаркой из психушки одной терся, вот и услышал.
   - Твою мать, да это же пустышка! Ты чем все это время занимался?
   - Ну не психа же этого искал. У нас город хоть и маленький, но не настолько, чтобы каждого знать, кто в дурдом попадает. Зато выяснил, как главврача пресануть.
   - И хорошо его подцепить можно?
   - А то, - лицо Крылова расплылось в радостной ухмылке. - Он у нас знатная гнида! Желтоперов Петр Сергеевич, кандидат, блин, медицинских наук. А еще учитывая, что в городе творится... Знаешь, как они там в психушке боятся, что кто-нибудь про этого сбежавшего Пирогова прознает?
   - Ну ладно, узнаем мы, кто это был, а дальше что?
   - Ну... Подумаем, куда он мог деться.
   - В лесу заныкался?
   Крылов хмыкнул.
   - Не смеши меня. Очень, знаешь ли, в наших лесах сейчас холодно прятаться. Да ты не переживай, мне главное через тебя до моих козлов-начальников информацию довести, а уж человека отыщем. Они же сами носом землю рыть начнут.
   - Убедил. Когда выдвигаемся к твоему Желтопузову?
   - Желтоперову.
   - Какая разница?
  
   Все-таки фамилия Желтопузов подходит Петру Сергеевичу гораздо больше. Доктору Желтоперову было худо под оказываемым на него начальником уголовного розыска Крыловым в рамках превышения должностных полномочий давлением. Толстое круглое лицо, ноздреватое, как кусок дешевого сыра, обильно покрывалось желтоватыми бисеринами пота, скапливающимися под стеклами очков. За стеклами метались насмерть перепуганные глазки с расширенными зрачками. Доктор Желтоперов был перепуган в настоящий момент по самое свое фрейдово Оно, которое мучительно искало хоть сколько-нибудь безопасный выход из ситуации.
   Но нависающий над доктором Крылов, держащий руки в карманах куртки, наносит ему последний удар:
   - Петр Сергеевич, ну а кто трамал Сашке Баширову продал, а потом списал на процедуры? А чья в журнале учета роспись стоит о получении? Проверим? А потом проведем экспертизу оставшихся препаратов. Как вы думаете, что она покажет?
   Доктор Желтоперов вперивает взгляд в столешницу, но не находит на ней ответа. Зато выясняет, что приторговывать казенными препаратами, да еще запрещенными к свободному обороту, очень нехорошо. Оказывается, правоохранительные органы могут про это узнать. Оказывается, экспертиза может показать, что в капсулах, ампулах и гранулах находятся вода, мел и физрастовор. А еще оказывается, что все это крайне не одобряется уголовным кодексом.
   Выяснив все это, Желтоперов визгливым срывающимся голосом заявляет:
   - Я ничего не скажу без адвоката!
   Чем успешно выводит держащегося относительно спокойно Крылова из себя.
   - Ах ты гнида! - фраза сопровождается рывком за мятый галстук Желтоперова.
   То, что у Желтоперова под халатом есть галстук, является для меня сюрпризом. Хотя, с первого раза можно в нем предмет одежды и не опознать. Но, обычно, на шее люди носят все-таки галстук.
   - Значит, адвоката тебе подавай?! - шипит Крылов, подтягивая Желтоперова к себе за галстук как удав кролика. - Будет тебе, сучара, сейчас адвокат. А заодно и прокурор, следователь и машина с мигалками и решеткой. А вот отдельную камеру не обещаю.
   Желтоперов икает и смешно сучит ногами под столом, пытаясь упираться. Но у Крылова железная хватка, и доктор, издавая ботинками противный скрип, подползает к перегнувшемуся через стол Крылову все ближе. Он пытается упереться руками, задевает какие-то бумаги, которые, завьюжившись, падают на пол. При этом Желтоперов теряет равновесие, и рушится своим пузом на стол, поднимая еще больший вихрь бумаг.
   - Так что ты там сказал про адвоката? - спрашивает Крылов, уткнувшегося почти ему в нос Желтоперова. - Может быть, тебе еще выездное заседание Гаагского суда по правам человека организовать?
   Желтоперов в ужасе отводит взгляд от горящих зрачков Крылова и с дохлой надеждой косится на меня. Через какое-то время он понимает, что меня в этой комнате, в общем-то, нет и рассказывать следователю о творящихся безобразиях будет некому. Более того, спустя какое-то время Желтоперов приходит к вполне разумному выводу, что если он и дальше будет молчать, то мое временное отсутствие закончится. И тогда я смогу, например, рассказать, о том, как он набросился на Крылова, пытаясь покусать его. Кто его знает, что от этих психиатров ждать? А за попытку нападения на сотрудника при исполнении гражданин Желтоперов, естественно, будет больно избит в порядке самообороны. Нервы доктора не выдерживают, он опадает, жалобно мыча и пуская мутную слезу, тут же смешивающуюся с лужицами пота под очками.
   - Ну что вам от меня нужно? - от него исходит мерзкий кисловатый запах свиньи, которой связали ноги, подвесили к потолку и уже подставили корыто для стока крови. - Я все расскажу...
   Крылов отшвыривает его от себя. Желтоперов с громким чмокающим звуком обрушивается в кресло. Кресло, как ни удивительно, выдерживает. Впрочем, Крылов говорил, что доктор периодически пользует на нем некоторых своих пациенток, а значит ему не привыкать. Врет, наверно. Мне, лично, кажется что Желтоперов просто педик. Причем пассивный.
   - Конечно расскажешь, - Крылов опускается на стул напротив и задирает ноги на стол.
   Закуривает.
   - Все остальное ты расскажешь следователю, а мне сейчас четко и внятно изложишь все про сбежавшего от тебя пациента. Понял?
   Желтоперов быстро кивает головой.
   - Память освежить не надо?
   - Не-не-не!
   Голова Желтоперова колышется из стороны в сторону, роняя мокрые пятна на все вокруг. Он вываливается из кресла, в результате чего его туша плавно растекается по безразмерным полосатым штанам и заполняет покрытый потеками сероватый халат. Трясущимися руками Желтоперов залазит куда-то себе под пузо и вытаскивает связку ключей. Перебирая издающие нервный звон железяки, он выбирает одну и поспешно сует ее в замок сейфа. Ни с первого, ни с десятого раза, естественно, не попадает.
   Наконец сейф открыт. В сторону без разбора летят бумаги, конверты, канцелярская мелочь, даже деньги. Мне под ноги планирует польский порножурнал. Желтоперов этого даже не замечает. Я переворачиваю носком туфли несколько страниц. Надо же, Крылов не соврал. Желтоперов все-таки не пидор. Он явно неравнодушен к оральному сексу и дамам с размером бюста от пятого и выше.
   Пока я листаю журнал, Желтоперов успевает откопать то, что искал. На стол перед Крыловым ложится тоненькая папка из бурого картона. На папке прилеплена желтоватая бумажка, на которой отпечатано "Киселев Павел Васильевич, 1962 г.р.". Крылов открывает папку, каждый его жест сопровождается заискивающим взглядом Желтоперова. Крылов вынимает из папки фотографию и показывает мне. Ничего не говорящее лицо - вытянутое, с обвисшими уголками губ, тонкий нос, практически незаметные скулы. Глаза полуприкрыты, цвет неизвестен - фотография черно-белая. Длинные тусклые волосы висят неопрятными сосульками, часть зачесана на залысину.
   - Петр Сергеевич, а фотография-то вам в карточке на кой черт? - спрашиваю я. - Не предусмотрено же вроде как?
   - Ну это так... Так, на всякий случай. Ну, знаете, они ведь это, пациенты, такие... Сбежит такой, как его потом искать?
   Ну-ну. Активно же вы этого Киселева искали...
   Желтоперов, взгляд которого нервно бегает между мной и Крыловым, наконец, замечает журнал у меня под ногами. На развороте гигантских размеров негритянка, нечто среднее между Анджелой Дэвис и кошмаром лемовского доктора Гибаряна, с кислой миной отдается одновременно двоим мужичкам, смотрящимися на ее фоне просто заморышами. Лицо Желтоперова приобретает густо-пунцовый оттенок, взгляд теряется где-то в складках жира.
   Я деликатно пинком отправляю журнал под шкаф. Хватит издеваться над человеком - Крылов и так устроил для меня изрядный цирк. В конце концов, у каждого могут быть свои недостатки. Кому-то для удовлетворения достаточно дешевой порнографии, кому-то - анатомических экспериментов над малолетним соплячкам. Просто ко второму нужно иметь призвание.
   - Ну, Петр Сергеевич, - Крылов пододвигает раскрытую папку к Желтоперову. - Поделитесь своими воспоминаниями об этом клиенте вашего богоугодного заведения.
   И Желтоперов начинает этими воспоминаниями делиться. Для этого ему, оказывается, не обязательно заглядывать в папку, оказавшуюся чем-то средним между личным делом узника Освенцима и медицинской картой в сельской больнице.
   Киселев Павел Васильевич, как выяснилось, тихо-мирно резал людей с одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Резал, правда, с полного их согласия на хирургическом столе районной больницы. Резал он их резал, а потом взял, да и запил. Запил хорошо - начальство, от греха подальше, списало его в травмпункт накладывать гипс и штамповать справки. Там, по словам Желтоперова, Киселев продолжал успешно спиваться, пока не допился до беленькой, за что первый раз и загремел в психушку. Предшественник доктора Желтоперов оказался не лыком шит, и от последствий пагубной страсти к спиртному Кисилева излечил, вернув обществу почти полноценного гражданина. Однако в медицину ему путь был заказан, и Киселев заскучал в одиночку в своей деревне, где занимался приусадебным хозяйством. И вот пару лет назад, то ли поехав крышей от безделья, то ли от не до конца пролеченной белой горячки, то ли просто для поддержания квалификации, он решил провести операцию на пятнадцатилетней дочурке соседей, ввиду летних школьных каникул частенько остававшейся дома одной. Усыпив девчонку старым запасом эфира, он раздел ее, уложил в ванной и уже приготовил инструментарий для вскрытия, как домой заявилась мать, решительно воспротивившаяся проведению операции. Киселева с черепно-мозговыми травмами доставили в больницу, а затем перевели в Бедлам доктора Желтоперова с диагнозом "шизофрения". Хороший такой диагноз. Ставят всем, у кого с головой явно непорядок, а чего-нибудь более подходящего из "Настольного справочника психиатра" не подвернулось.
   Вот, собственно, и все. А куда девался больной Киселев? Да Бог его знает. Ну гулял. Пропал. Искали - не нашли. В милицию заявлять не стали. А все его документы - вот они. Родственников у него нет, искать никто не будет. А найдут - так он все равно невменяемый, да. Имени-отчества своего не помнит. Да и найдут ли его? Больные гуляют в одних пижамках, а на улице - не май месяц, а февраль.
   - Замерз, наверное, где-то бедолага, - заканчивает добрый доктор.
   У меня немедленно возникает желание съездить ему по морде.
   Крылов с победной улыбкой смотрит на меня. Мол, съел?
   Я пожимаю плечами.
   - Так, господин Желтоперов, - вновь перенес свое внимание Крылов на доктора. - А теперь все, что вы нам сейчас рассказали, излагайте на бумаге, с подробностями.
   - Про трамал тоже? - заикаясь переспрашивает Желтоперов.
   - А это мы решим, ознакомившись с вашими объяснениями по поводу Киселева. Хорошо напишите - про трамал забудем.
  
   Результаты визита к доктору Желтоперову были представлены мной лично полковнику Кивину. Не могу сказать, что последний обрадовался якобы проявленной мной прыти. Надо же, они тут второй месяц копаются, а какой-то залетный хер из конкурирующей фирмы накопал реальный материал. Крылов в это время скромно пялился в стол. Верно он предполагал, что, если бы Кивину и компании стало известно, что это все его рук дело - порвали бы как Тузик грелку. Кроме полных волчьей ненависти взглядов Кивина и Диденко, я уловил недоумевающий взгляд Вранцевой. Милая Ольга Викторовна серьезно волновалась за свою теорию.
   Мы переговорили с ней после совещания.
   - Ольга, не переживайте, - начал я. - Во-первых, версии могут быть связаны. Во-вторых, Киселева еще не нашли, да и найдут ли - большой вопрос. В чем Желтоперов прав, так это в том, что сбежал он не в самое подходящее для этого время года.
   Вранцева вздохнула и сказала:
   - Антон, мне, честно говоря, уже начинает казаться, что меня водят за нос. Я просмотрела все записи, оставленные покойной Бурцевой. У кого-то из нас двоих точно не в порядке с головой. В пятьдесят четвертом в городе действительно произошла похожая серия убийств. Тогда все это списали на амнистию, потому что из зон много зеков повозвращалось. Бурцева узнала, что в пятьдесят четвертом велось расследование, и следователи пришли к выводу, что это дело рук одного человека. Больше она ничего не накопала - архив сожгли ваши коллеги в девяносто первом году. Но она получила адрес одного из следователей, который вел дело.
   - Так что вас смущает?
   - Я уже говорила - все это отдает какой-то книжной мистикой. Убийства, повторяющиеся через пятьдесят лет, неуловимый маньяк...
   - Прям таки и неуловимый?
   - Бурцева писала, что в пятьдесят четвертом убийцу не поймали.
   - Возможно просто кто-то знает о тех старых делах.
   - Тогда он точно больной.
   - Следователя, который вел дело, нашли?
   - Я хотела съездить к нему завтра. Он живет в деревне, километрах в ста отсюда. До нее еще просто так не доберешься.
   Я покачал головой.
   - Интереса ради поговорите, конечно. Я тоже слабо верю в совпадения.
   Вранцева стала собираться, но замешкалась.
   - Антон...
   - Да?
   - Я вижу, что вы сомневаетесь в том, что я говорю.
   Я покачал головой.
   - Вот, возьмите, - она сунула мне в руки несколько листов. - Это ксерокопии некоторых документов из того, самого старого дела.
   На этом мы и разошлись. Похоже, Вранцева всерьез вцепилась в свою версию, сколь бы маловероятной мистикой она ей не казалась. Если она и дальше будет проявлять такое упорство, то обязательно найдет кого-нибудь...
   Я отправился в гостиницу обедать. Вся городская милиция искала Киселева. Вранцева искала своего неуловимого призрака. Только я отказался от участия в поисковых мероприятиях. Скоро здесь уже нечего будет делать. Все закончится.
  
   Господи, как в туалет-то хочется! Ну чего они такую панику развели - не успела из музыкалки прийти, как буквально за руки-ноги похватали, и в машину сунули. Мол, к тетке Вале поедешь пока все не утрясется. Что, блин, утрясется? Она же по ночам по улице не шляется. По клубешникам местным не ходит. И парня у нее нет. И даже девчонки - а что, это сейчас модно в школе стало! Ну неинтересно ей это. И насколько ее теперь в это дурацкое Посадское отправят?
   Ни скрипку с собой не взяла, ни книги! Что там делать? Кур гонять? Это ведь натуральная деревня, даже Интернет не провели! В пять лет, ну в семь там классно было по огороду ползать и колорадов собирать, но, блин, в пятнадцать-то что там делать?!
   Наташа поерзала по сиденью и выглянула в окно. Терпеть уже сил больше не было, а тут еще эти дни... До Посадского ехать почти два часа, да и так впереди, похоже, никто не двигался. Через переднее стекло была видна забитая транспортом полоса, даже по обочине не объедешь - вдалеке мелькали синие огоньки гаишников.
   Ох уж эти родители! Вроде нормальные же, но как переклинит - пиши пропало. Даже не слушают, что она говорит, мечутся как шебутные. И сейчас - вот отец поперся выяснять, что там случилось? Как будто они от этого быстрее поедут...
   Она снова глянула в окно. Буквально в двух шагах от обочины поднимались рыжие стволы сосен. И кустики вон там, чуть подальше укромные...
   Наташа открыла дверцу, накинула на плечо сумочку и выскользнула из машины. Чего ей тут боятся? За их "пятнашкой" уже выстроилась очередь в десяток машин, да и места эти она как свои пять пальцев знает, с детства тут лазила, землянику искала.
   Пройдя до первых зарослей бересклета, Наташа оглянулась. Нет, нужно подальше отойти - если с дороги видно будет, она со стыда сгорит.
   Пришлось пройти немного дальше, где пробку на шоссе уже заслоняли стволы сосен. Между ними пучками торчали голые ветви бересклета. Девочка потянула застежку на куртке.
   - Наташа, ты что здесь делаешь?
   Раздавшийся за спиной голос хлестнул наотмашь - она дернулась, сердце испуганно сжалось и во рту пересохло. С негромким стуком на сырую хвою упала свалившаяся с плеча сумочка.
   Наташа повернулась и остановившееся было сердце снова застучало, хотя каким-то неприятным гулким стуком.
   - А это вы, - по лицу скользнула растерянная улыбка. - А я вот...
   Договорить она не успела, потому что сердцу в груди вдруг стало тесно, и оно начало рваться наружу, прямо сквозь блузку и куртку, но, кажется, у него это не получилось.
   А потом лес вокруг Наташи зашумел, заволновался и поплыл по кругу, и она упала - кажется прямо на протянутые руки.
  

10.04.2004

   Около серой "пятнашки" толпятся люди. Машина стоит, съехав на обочину. В двух шагах от нее поднимается плотная стена леса. Двадцать минут назад меня вызвонил дежурный по отделу и сообщил, что пропала еще одна девчонка. Причем маньяк оставил милицию с носом еще хлеще, чем в случае с Хмелевой. Девчонка исчезла прямо из машины час назад на КПП, неизвестно зачем устроенным Кивиным на выезде из города. Перед постом ГАИ тормозили все выезжающие машины, проверяли документы, багажники, груз. Не знаю, на что рассчитывал Кивин - может быть найти склад женских тел в рефрижераторе. Какого-либо успеха, естественно, эта акция не принесла.
   Наталья Дворова, шестнадцать лет. Ехала с отцом в гости к родственникам. Хотя, какие там гости. Чувствуется, родители решили обезопасить ребенка и упрятать его пока все не утихнет.
   Отец вышел из машины на пять минут - разобраться чего стоят, а когда вернулся - дверь в машине нараспашку, дочери нет. Те, кто стоял впереди, ничего не видели, а сзади никто еще не успел подъехать. Отец бы может и решили, что ребенок просто отошел в кустики, если бы не причина, по которой Наталью увозили из Приозерска.
   Я присоединяюсь к общей толпе, в которой замечаю Крылова. Впрочем, тут уже весь цвет. Кивин, Диденко, Радовский и даже москвичи, выгодно отличающиеся внешним видом от всех тех случаев, когда я встречал их раньше. Теперь круги под глазами у них явно от недосыпания, а не от избытка алкоголя в организме.
   - Ну, что на этот раз? - спрашиваю я.
   Вопрос, конечно, глупый.
   - Сам видишь, - отвечает Крылов. - Из машины она, скорее всего, вышла сама. А вот дальше... Короче, тут в лесу, в шагах десяти сумочка ее валяется. И все. Девчонки нет. Вызывали кинолога - собака след не берет. Никто ничего не видел. Кина фина.
   Я хмыкаю. Парень вошел во вкус и совсем потерял чувство меры.
   - Самое смешное знаешь что? - говорит мне Крылов. - Мне Санька Дворов позвонил почти час назад...
   - Ты его знаешь?
   - Угу. Еще с детства. И дочь я их знал. Наташка хорошая девчонка была, но малость глуповатая. А главное - доверчивая. Знаешь, такое домашнее непуганое дитятя. Так вот - позвонил он мне почти час назад и что? Посмотри на этих придурков - нет, чтобы лес прочесать, так они пересовещались друг с другом, собаку с кинологом вызвали. Та ничего не нашла, они опять посовещались. Как думаешь, найдут они теперь кого-нибудь?
   - Нет. Точно нет.
   В этот момент у меня звонит телефон.
   - Антон, это Вранцева.
   Голос у нее взволнованный, с нотками истерики.
   - Слушаю, Ольга Викторовна.
   - Антон, господи, какой кошмар! Я была у Трофимова сегодня, разговаривала с ним...
   - У кого были?
   - У Трофимова, бывшего следователя прокуратуры, ну того...
   - А-а, - до меня доходит. - Что-нибудь интересное узнали?
   - Я записала разговор с ним на диктофон! Антон, это ужас какой-то! Все, что писала Бурцева правда, и она с ним тоже разговаривала! Я, я... Кажется я знаю, кто убил всех девочек!
   - И кто?
   - Я в отделе, я не буду здесь разговаривать! - голос у Вранцевой срывается на крик. - Вы сейчас заняты?
   Я оглядываюсь вокруг. Сложно сказать.
   - Я сейчас иду в городской архив, уточнить кое-что. Хочу быть уверена. Давайте встретимся сегодня часов в десять вечера в "Старом городе".
   - Ладно, буду ждать.
   Вранцева отключается. Я вздыхаю и засовываю телефон в карман. Женщины. Их натуру не изменить. Чтобы они из себя не строили, стоит выбить из колеи даже самых деловых, как они теряются и становятся такими же растерянными курицами, как и обычные домохозяйки. Жаль, что я так ошибся в Ольге Викторовне.
   - Что случилось?
   Я пожимаю плечами и смотрю куда-то сквозь вопрошающего Крылова.
   - У Вранцевой истерика.
   Тот непонимающе пялится на меня.
   - Да это что-то там ее, женское, - выхожу из задумчивости я.
   - А где она сейчас? Она вообще собирается приезжать сюда? - спрашивает Крылов.
   К нам подходит Диденко.
   - Олег, ты не знаешь, где Вранцева? Тут как бы всякие следственные действия вести надо и все такое.
   Я некоторое время размышляю - соврать Диденко в ответ или нет.
   - В архиве, - наконец отвечаю я.
   - Ну вот что, Олег, - говорит Диденко. - Давай мотай за ней. Чтобы через полчаса здесь была.
   Матерясь, Крылов уходит. Диденко косится на меня и возвращается к машине.
   Я, конечно, решаю остаться подождать Вранцеву. Но когда возвращается Крылов, то сообщает, что нигде ее не нашел.
   Забравшись в свой "фольксваген", я вытаскиваю из кармана сложенные вчетверо листы ксерокопий, снятых Вранцевой. Что же в них ее так возбудило?
  
   Копии, конечно, дрянного качества, снятые на первых попавших в девяностых из-за бугра ксероксах. Верх и низ желтых мятых листков практически неразличимы, текст усеян пятнами и полосами. Точно можно понять, что это протоколы допросов урядником соплеменников Гришки-потрошителя в апреле 1904 года. Писарь попался въедливый, записывал все дословно, аккуратным почерком, так что разобрать большую часть текста труда не составляло. Ну, посмотрим, что там ромалы наговорили.
   Неизвестный свидетель, имя которого кануло в лету вместе с половиной бланка: "... а Гришка этот нам больше не свой. Не нужны нам такие. Порченый он (дальше замарано) И прежде нрава диковинного был, да мы его терпели, больно хорош собой был. Ромны в нем души не чаяли. А зимой, как сюда пришли, так он дурной стал. Перестал девок к себе водить, не сватается - а прежде не отбиться от него было, да всех пообманывал (пятно) По ночам не спит, бродит по табору, глаза горят. Стал все время (дальше идет какая-то полоса, успешно сожравшая несколько строк) ... как заорет и кинулся на него с ножом. Братья его заломали бы, да ножом уж очень лихо он орудовал. Еле отогнали. А потом совсем с ним худо стало - подкрадется к шатру, и сидит, будто прислушивается к чему. Раз его отлупили за это, другой, перестал только тогда по табору шляться..."
   Дальше пошла всякая чепуха, к Григорию отношения не имеющая. Что-то там про кур и коней.
   Следующий свидетель, даже можно разобрать как звали - Адриан Бахурин, сообщал следующее: "Фамилии Гришкина - Коваль, знаю его. Что завсегда чудной был - врут. Точно врут. Просто с девками обходиться умел. Завлечет, к себе затащит, а потом бросит. Но к ромнам не лез. Баро наш строго наказал: ежели ромну опозорит - лично кар отхватит. Хотя с ним и так беда всегда была - как встанем где, он сразу по девкам. А потом начинается - дэсталэ да мужики с вилами. На кой ляд нам это сдалось? Но и не выгонишь его, он нашему баро кровник яко. Только потому и терпели. А как мы здесь встали, он только что не в первый день в кабаке упился, мужики его избили, в лес отволокли да бросили там. Посреди зимы. Через два дня вернулся - весь синий, заросший. Страху на всех нагнал. Сперва подумали, что он и не живой уже. От живого от него покоя не было, а уж от муло чего ждать? Но он головой только повредился. С тех пор бред пошел: про голоса с небес, про свое предназначение, по силу грядущую. Первый раз, когда он на ужине разошелся, ему в зубы дали, он успокоился. Но волком стал на всех смотреть (все нижеследующее исчезло в полосах) ... тетке Рубине так и сказал, что вся твоя ворожба (слово замазано чернилами). Силы в ней нет, пугать только деревенских да ребят малых. А есть сила настоящая (опять ничего не понятно из-за полос) ... взять ее надо, да не даром. Заплатить надо. Нож достал, перед носом машет. Тетка Рубина ни жива, не мертва. А он рассмеялся, и говорит - никуда ты не годишься, да и убежал. Тетка побежала баро жаловаться, а Гришки уже и след простыл. Больше мы ничего не знаем, ни про него, ни про смерти девок ваших. Но скажу я вам - нечист этот Гришка, не тот стал, что прежде. Знает он что-то такое, чего мы не ведаем. Зосиму спросите, он последним с ним говорил..."
   Я пролистал оставшиеся странички не вчитываясь. Лист с показаниями какого-то Мирона Чёрных был последним, но пострадавшим особенно, видимо в силу зачитанности.
   " ... говорил я с ним. Не поверите, ваше благородие, а я все ж расскажу как было. Гришка-то наш совсем взбесился. Он это ваших девиц порезал, точно говорю. Нож он где-то добыл - таких я в жизни не видывал. Чудной, блескучий, а режет (пятно) ...так и летит пополам. Сам знаю - он мне половину волос смахнул, чуть голову не снял. (мутная полоса) ... бэнга, сам дьявол в него вселился. Сразу этого и не поймешь, а коли в душу заглянуть - все увидишь. Узнал он такие вещи, что не нам (здесь, видимо, был перегиб листа, и, как результат, строка пропала начисто) ...не были, и не дай Боже вам то ведать. У нас как говорят - не было ни Христа, ни Магомеда, люди их выдумали. И что гвозди для креста христова мы ковали - тоже брехня. А вот до них (пятно) ...жили, что людей не замечали и давили их что муравьев, а сами выше всех духов, сильней самого Бога были. (начало предложения пропало вместе с верхней частью листа) ...спастись от этой напасти, те люди им в жертву своих же стали приносить. Сила у них была - пальцем щелкнут, так и гора свернется, а на молитвы да жертвы поддались. Стали только на них уповать, из людских страхов силу черпать. Нынче никто не знает как они выглядели. (пятно) ...потом люди и думать стали, что сами их выдумали, и новых дэвэл себе придумывать начали, именами их от тех, что раньше были защищаться. (снова сгиб) ...вера в новых (пятно) стала так окрепла, что старые стали уходить, да не все ушли. Иные остались, меж людей затаились. Черный голод у них поумерился, но от жертв не отказались. (еще одно пятно неизвестного происхождения) ...кто в них поверит да жертвы станет приносить - тому они и силу дают, и власть, а может и бессмертие. Не выдумываю я все это, поверьте мне. И Гришка так же говорил, да никто его не слушал. Кто дыло, полоумного слушать станет? А он давно этой хворью страдал, давно власти в таборе искал, и девок ему все мало было. Вот и нашел. Может (полоса через всю страницу) ...напридумывал. Но доподлинно говорю - не хозяин он себе. И девок уводить будет, пока своего не добьется..."
   Здесь буквы утопали в черной полосе, перекрывшей весь остаток листа. Надо же, какой умный цыган попался. Внимательный. Самородок прямо. Пожалуй, с этим десять лет назад можно было ого-го как прогреметь. Но время прошло.
   Я сложил листы и сунул их в бардачок. Интересно, сделала Вранцева себе их копии?
  

11.04.2004

  
   Утро.
   Утро начинается с монотонного шелеста за окном. Идет мелкий противный дождь. Самая поганая погода, когда совершенно невозможно разлепить глаза и пропадает сила воли, так необходимая, чтобы заставить себя встать. Отвратительно.
   Низменные человеческие чувства в себе надо подавлять. Очень легко расслабиться и поддаться им и тогда... Я сбрасываю с себя одеяло и иду в душ, чтобы сунуть голову под холодную воду. Это помогает.
   Когда я заканчиваю с приведением себя в порядок, в просвете в облаках появляется солнце и дождь становится слепым. Завтракать я спускаюсь почти в хорошем настроении. Впрочем, так рано как я здесь никто не встает, так что трапезой мне служит стакан кефира и несколько сухих кусков хлеба. И пока я их уговариваю, шум дождя прекращается.
   На улице появляется множество новых луж, а также существенно повышается глубина старых. Теневые углы, в которые солнце не заползает, заполнены мокрым снегом. Видимо он шел ночью, лишь под утро превратившись в моросящий дождь. Моя машина стоит, сверкая россыпью капель, образующих на черном блестящем металле причудливые узоры, которые я, садясь в салон, разрушаю хлопком двери.
   В салоне еще царит ночной холод и изо рта идет пар. Подождав пока двигатель и салон прогреются, я выруливаю со стоянки и отъезжаю в сторону райотдела. Вранцева так и не пришла вчера вечером ко мне, так что неплохо было бы выяснить, что случилось.
   По приезду в отдел глаза мне сразу бросается подозрительная тишина и какая-то общая пришибленность. Даже мужик с автоматом в дежурной части сегодня не зевает, уставившись в потолок. Он старательно пялится в пол. Меня, похоже, он не замечает и вовсе.
   В коридорах пусто. Я захожу к Кивину, у которого собрались все те же лица. Но среди них я не вижу Вранцевой.
   И со мной никто не здоровается. Я делаю вид, что так и надо, пристраиваясь у стены. Кивин необычайно мрачен и суров лицом. Так на него не действовали даже нападки Радовского и москвичей.
   - Что случилось? - шепотом спрашиваю я у какого-то парня из розыска, имени которого не помню.
   - Вранцеву убили, - отвечает тот вполголоса, не отрывая глаз от пола.
   Его голос нарушает неподвижность фигур в кабинете. Все начинают тихо переговариваться и шелестеть бумагой.
   - Ладно, - Кивин поднимает голову. - Идите, работайте. И чтобы сегодня же перетрясли всех подучетных. Быть не может, чтобы никто ничего не знал!
   Народ расходится. Оставаться общаться с Кивиным у меня нет никакого желания, и я выскальзываю вместе со всеми. В коридоре я отлавливаю Крылова, жующего незажженную сигарету. Мы идем к нему в кабинет.
   - Ну, рассказывай, - я сажусь на стул напротив.
   - А чего рассказывать? Ее вчера весь день никто не видел. А ночью вневедомственная на машине объезд делала в том районе, где Вранцева живет. Их Кивин попросил зайти соседей спросить, где она может быть - телефон-то не отвечал. С ОВОшниками собака была. В общем, они из машины вышли, ее погулять в сквер отпустили. Она в кусты заскочила и давай надрываться. ОВОшники туда за ней залезли, а там Вранцева, мертвая уже. Десяток кровоподтеков, несколько переломов и три ножевые раны. Денег и украшений при ней нет. Всё.
   Вот такой вот поворот сюжета. Ольгу жаль.
   - Наметки есть?
   - Ага, - ухмыляется Крылов. - Целая куча. Издеваешься? Посмотрим, что вечером будет, когда местный криминал потрясем.
   Он замолкает и начинает барабанить пальцами по столу.
   - У тебя есть чего? - наконец спрашивает он.
   Я отрицательно качаю головой.
   - Ну тогда расходимся, мне нужно контингент окучить, а то Кивин и Диденко с меня семь шкур спустят.
   Я спускаюсь в дежурную часть. Громкое название для темной комнатушки за плексигласовым стеклом и крошечным обезьянником, в котором с ночи томятся несколько жертв дешевого алкоголя. Что характерно, единственное подслеповатое окошко в дежурке тоже забрано решеткой. Из взъерошенного небритого сержанта в мятой форме, которого явно одолевают те же проблемы (абстиненция, etc.), что и обитателей обезьянника, я со скрипом вытряхиваю домашний адрес Вранцевой. Знать он его, конечно, не знает, но трясущимися руками передает мне разваливающуюся на куски записную книжку, выуженную из недр сейфа. В ней-то и содержится искомая информация. Из дежурки я вылетаю пулей - нет никакого желания терпеть больше чем необходимо спертый воздух, густо приправленный сивушными парами.
   Надо же, тучи разошлись...
   Сообразить, где теперь в Приозерске находится улица Краснознаменная довольно сложно, так что снова приходится прибегнуть к помощи аборигенов, благо Приозерск не Москва, люди здесь знают, где живут. Через пару бабулек искомая улица находится. Внешне - бетонный клон улицы Советской, где обитает семейство Коньковых, что, впрочем, неудивительно. Внешним видом и названиями улицы в Приозерске мало чем отличаются от таких же улиц в сотне-другой городов постсоветского пространства. Тема актуальная, нашедшая отражение даже в кино.
   Ныне покойная Ольга Викторовна проживала в выложенной керамическими голубыми квадратиками девятиэтажке, одной из десятка, выстроившихся вдоль улицы, другую сторону которой занимали такие же, но в салатовый квадратик. Машину я останавливаю подальше, перед удачно подвернувшимся магазинчиком автозапчастей, и какое-то время я наблюдаю за подъездом Вранцевой. Наблюдение увенчивается лишь одним - выползает вороватого вида мужичок в драном ватнике, который отправляется на охоту за бутылками, начав с помойки около собственного дома. Убедившись, что при моем появлении на скамейку перед подъездом не высыплет стая местных бабушек, я выхожу из машины.
   В подъезде царит гробовая тишина, только на подоконнике намывает лапы жирный пестрый котище, которому я совершенно неинтересен. Подойдя к нужной двери, я давлю кнопку звонка, разливающегося трелью по всей площадке. Несколько дублей убеждают меня, что Ольга Викторовна жила одна. А также что ее соседи по площадке либо крепко спят, либо уже на работе.
   Пестрый кот на подоконнике на мгновение прекращает умываться, привлеченный скрежетом, который издает поворачивающийся внутри двери замок. Механизм его никогда не смазывался и вращается с трудом. Как только сама Вранцева с ним управлялась? Пару секунд спустя замок замолкает, кот перестает интересоваться происходящим и сосредотачивается на задней левой лапе. Дверь проваливается в темноту квартиры с легким скрипом.
   В прихожей из-за особенностей планировки царит полутьма. Я аккуратно прикрываю за собой дверь, возвращая замок в исходное положение, и оглядываюсь. Прихожая узкая, еще уже ее делает неуклюжий платяной шкаф, доставшейся Вранцевой, наверное, от родителей. Не верю я, что она могла сама купить такое чудовище.
   Я протискиваюсь мимо него и натыкаюсь на полочку со всякой женской ерундой, над которой возвышается овальное зеркало. В зеркале отражается комнатная дверь с полупрозрачной стеклянной вставкой и подозрительно темный угол. Я толкаю дверь и улавливаю движение в отраженном зеркалом темном углу. Кошка? Развернувшись, натыкаюсь взглядом в покрытую серым туманом Ольгу Викторовну, в упор взирающую на меня. Вот, мать же ж твою так... Я отскакиваю, сметая рукавом сваленную в беспорядке косметику. Секунду спустя дурацкий морок отпускает - на огромную, во весь рост фотографию на стене наползает солнечный зайчик. Вранцева на снимке вид имеет не вполне одетый, а потому не особенно потусторонний. Судя по тому, как она выглядит - баловалась с кем-то из друзей, пробуя себя в качестве фотомодели несколько лет назад. Довольно удачно, надо сказать. Особенно когда выглядела не такой взрослой, как сейчас. Впрочем, взрослее чем сейчас она уже и не будет выглядеть никогда.
   За застекленной дверью находится кухня, которая мне неинтересна, а вот рядом с ней дверь в одну из комнат. Вранцева держала жилье в чистоте, но, как и в ее рабочем кабинете, здесь не было жизни. Вообще-то странно, что в квартире, в которой живет... жила молодая женщина, совсем этого не ощущается. Даже постельное белье, расправленное на тахте у стены и накрытое сверху клетчатым пледом, пахнет только стиральным порошком. Не может же она его каждый день менять? Окно в комнате занавешено наполовину, однако и этого света хватает, чтобы убедиться - лишних деталей здесь нет. Даже фотография в коридоре, видимо дань дружеским (не только дружеским?) отношениям с фотографом, не придавала квартире обжитой вид. Так, промежуточный вариант, только что не съемное жилье.
   Заснув руки в карманы (в квартире холодно - отопление уже отключено коммунальщиками), я обшариваю взглядом комнату. На девяносто процентов я уверен, что в ней найдется то, что я ищу. Вранцева была аккуратным человеком. Если она сделала запись разговора с Трофимовым, то кассета либо была у нее с собой, либо дома. Более того, я склонялся к мысли, что она наверняка продублировала запись. Звонила она мне днем, на встречу в десять вечера не пришла. Сомнительно, что даже в этом Чикаго местного разлива можно грохнуть женщину посреди жилого квартала так, чтобы такое до ночи осталось незамеченным. Скорее всего Вранцеву подкараулили как раз, когда она шла ко мне. Если эта запись так для нее была важна, значит оригинал она оставила дома. Куда бы только она могла ее запрятать?
   Начнем с общедоступных мест. Не думаю, что Вранцева копировала киношные тайники или держала дома сейф. Итак, начнем с бара в гарнитуре и... Па-пам! Триумф логического мышления - новенькая кассета лежит на стопке других, видом постарее.
   При их беглом просмотре я убеждаюсь, что Ольга Викторовна группой "Руки вверх!" не баловалась, равно как не страдала болезненным пристрастием к классической или вообще какой-либо иной музыке. Все кассеты были подписаны ее мелким ровным подчерком. Подписи состоят из фамилий и дат. Пробежав их глазами, я обнаруживаю, что здесь собрана обширная коллекция чужих разговоров, причем вряд ли они касались рыбалки или машин. Хотя, должен признать, их обнаружение заставило меня изрядно разочароваться в Ольге Викторовне. Возможно, конечно, она и сама в себе разочаровалась - когда поняла, что всему этому грош цена.
   Искомая кассета, в отличии от остальных, подписана наспех и кое-как: "Трофимов, 10.04.04". Я кладу ее в карман и выхожу в темный коридор. Фотопризрак Вранцевой провожает меня пустым бумажным взглядом.
   Закрыв до тихого щелчка замка за собой дверь, я почти уже собираюсь вернуться тем же путем, что и пришел, но снизу раздаются шаги. Заслышав их, ютившийся на подоконнике кот соскакивает со своего места, и стремглав кидается мимо меня наверх. Я следую его примеру, хотя и не так поспешно.
   Поднявшись на пару этажей, я прислушиваюсь и обнаруживаю, что неизвестный гость прибыл в квартиру Вранцевой и, судя по звукам, зашел в нее, захлопнув за собой дверь. Я выглядываю в окно и прямо перед подъездом вижу знакомый обшарпаный "уазик" приозерского ОВД. Светиться перед его пассажирами нет ни малейшего желания, поэтому я поднимаюсь еще выше, на последний этаж. Здесь находится люк на крышу, но на нем висит здоровенный ржавый замок, жалкое наследие антитеррористической истерики. Сопротивляется он недолго, и я оказываюсь на хорошо продуваемой крыше, покрытой многочисленными лужами.
   Выглядываю вниз - уазик все еще на месте. Между тем торчать на мокрой и холодной крыше у меня нет ни малейшего желания. Я подхожу к самому дальнему от подъезда Вранцевой люку, ведущему вниз, без лишнего шума спускаюсь в него. Минуту спустя я выхожу из подъезда и сворачиваю за угол.
   Сделав небольшой крюк, я оказываюсь около своего "фольксвагена", который издает противный звук, когда снимается с сигнализации. Но на это, похоже, никто не обращает внимание. "Уазик" остается стоять там, где стоял, а я отъезжаю.
   В нескольких кварталах от дома Вранцевой я останавливаюсь еще перед одним магазином автозапчастей, достаю кассету с записью разговора с Трофимовым и вставляю ее в магнитолу.
   Трофимов говорит трескучим старческим голосом, иногда запинается, но вполне себе бодро для человека, которому уже прилично за восемьдесят.
   - В пятьдесят четвертом я в районной прокуратуре следователем был. Вы в каком году сами-то пришли, Ольга Викторовна?
   - В девяносто восьмом, - отвечает Вранцева.
   Трифонов некоторое время молчит.
   - И уже старший по ОВД? - наконец говорит он. - Однако быстро сейчас люди растут...
   - Время такое, не сказать чтобы к нам очередь стояла.
   Я легко могу представить, как Вранцева пожимает плечами при этих словах.
   - Да вы и сами в пятьдесят четвертом не то чтобы сильно в годах были.
   - Так-то я после войны еще три года как фронтовик на юрфаке проучился. И то до старшего к тому времени еще не дорос. Но это, Ольга Викторовна, лирика, конечно.
   Трофимов снова умолкает и на записи слышно лишь его астматическое дыхание. Вранцева тоже молчит, не торопит его.
   - Местные никогда тихим нравом не славились, народ довольно шебутной жил, - неспешно начинает Трифонов. - Ни прокуратура, ни милиция не скучали. Редкий год был, когда нам за статистику по особо тяжким не влетало. Областной прокурор уже и внимание обращать перестал. Как подводят итоги года - кто опять в залете по насильственным и мокрухе? Приозерский район. А чего удивляться - рядом колония облегченного режима, из нее в шестьдесят третьем колонию-поселение образовали. Из тех, кто вышел - половина здесь оседала. Вагоностроительный завод, текстильный комбинат - там тоже не божьи одуванчики работали. Да и после войны много кто не сразу успокоился. Но обычно бытовуха по пьяни происходила, да изредка драки район на район.
   В том году осенью шли сильные дожди, в лесу рядом с колхозным полем размыло склон оврага, земля поползла и вместе с ней открылось сильно разложившееся тело. Грибники его нашли. Выехал я на осмотр места происшествия, нашел еще три тела. Все были неглубоко прикопаны еще по весне, судя по состоянию.
   Отвезли на СМЭ, оказалось, что все четверо - девушки, возраст определили от 14 до 19 лет. Да дети считай! Одежды нет, документов нет. Да и откуда в то время у детей документы могли с собой быть? Лицевые черты разрушены, так что опознание не провести. Все тела кроме одного сильно разложились, причины смерти установить не удалось. Но том теле, что получше сохранилось, эксперт описал странное ранение - разрез от горла до паховой области. Вот только неясно было он посмертный или прижизненный. Да ну, елки-палки, полгода прошло, плюс дожди всю осень шли! Одни лохмотья на скелетах остались!
   В общем, ЧП районного масштаба - серийное убийство. Даже в наших краях такое нечасто встречалось. Не скажу, что никогда такого не было, но вот не в то время точно. Первым делом уголовный розыск взялся перетряхивать всех, кто весной пятьдесят третьего по амнистии вышел. Тогда хоть и поотпускали много кого, но было негласное указание не дать им вернуться в крупные города. Особенно в Москву. Это сейчас все почему-то считают, что тогда только жертв репрессий поосвобождали. Вранье это все - в основном шелупонь бандитская вышла, а политические мало кто откинулся. После этого только в нашем районе статистика по насильственным преступлениям за полгода в два раза выросла, а мы и так всегда в жопе по ней были, прости Господи. Милиция вообще с этим не справлялась.
   Ну а тут такой повод подвернулся, ух взялись-то за амнистированных как! По политическим только тогда созданное областное УКГБ работало, вот там парни вообще не церемонились. Милиция, помимо бывших зеков еще психушку местную проверять начала, всех кто на учете стоял. А там, скажу я вам, те еще экземпляры были. Водка, самогон у заводских по любому поводу рекой лились, и по белке-то чего только люди не творили. Оторопь берет, если некоторые дела вспомнить - мы и тут отличились, ни в одном другом районе такого количества отправок на принудлечение не было. Хорошо хоть далеко возить не надо.
   Но сработали все впустую. Ничего, в общем-то, не выяснили. Нет, не то что вообще ничего, конечно - личности погибших мы установили, и почему никто про них не знал разобрались. Обычная халатность - в дежурке просто не принял заявления о пропаже. У одной девчонки, Светикова ее фамилия, родители маргиналы, восемнадцать ей уже исполнилось, в школе не училась, никуда не поступила, вот никто и не хватился. Эта скотина, начальник дежурки, Клопов его фамилия была... Очень она ему подходила, надо сказать. Так вот, он родителей-то ее знал, сказал им - уехала она от вас, алкашей, чего ее искать? Светиковы забухали, и не вспоминали о дочери больше. Вторая, Иванова Варя, вообще не здесь училась, а в ПТУ в Коломне, иногда приезжала к родителям. Когда пропала, Клопов и этих послал, мол валите в Коломну, сперва там поищите. А они через два дня после этого в Коломне и погибли в пожаре в гостинице. Клопова потом по сто одиннадцатой статье по бездействию власти на максимальные три года осудили. Здесь же и отбывал.
   Еще две девочки, сестры Филимоновы, оказались детдомовские, им всего-то по четырнадцать было. Якобы сбежали. Директрисса Лапшина испугалась что ее за это накажут, и сообщать вообще не стала. И все молчали, пока тела не нашли. Тогда ее собственный зам сдал. Эта по сто двенадцатой отъехала, да так и не вернулась уже с зоны.
   Пропали все в конце марта - первых числах апреля, тогда как раз проверка из Комиссии партийного контроля ЦК приехала. Я так думаю, из-за нее все и молчали - обком на ушах стоит, райкомы трясет, а тут еще как раз пропавшие дети. Но проверка обратно в Москву уехала, причем все закончилась как-то странно - никого не наказали. Что-то у них там с уполномоченным, что ее возглавлял, случилось. Смолин его фамилия была, кажется. То ли натворил что, то ли сам пропал. В общем, свернулись они в том же апреле и уехали без оргвыводов. А вот по осени все и всплыло.
   Разборки были такие, мало никому не показалось. Но кто девчонок убил - так и я и не выяснил. Хотя милиция на совесть поработала. Но глухо все оказалось, как в танке. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. А потом это дело и вовсе указали под сукно положить - мол нечего тут компрометировать социалистическую законность и социалистическое воспитание, потому что не может у нас быть серийного убийцы.
   - Вы говорили, что при вас серийных убийств не было, но раньше были? - спрашивает Вранцева.
   - Было дело, но давно, еще до советской власти. Я про это и не знал бы если бы не вот та женщина из "Призыва", с которой вы разговор начали. Приходила она ко мне в девяносто первом, после августовских событий. Документы приносила какие-то из архива, якобы про цыгана, который женщин убивал. Я посмеялся, конечно. Что уж она там усмотрела - байки какие-то деревенские про мертвецов. Тогда модно было подобную чепуху печатать. Покопалась бы получше в архиве, глядишь нашла б еще про леших, что в лесу людей до смерти водят, про чертей, что коров сгубили... Да я не шучу, про чертей - сам допрос какого-то крестьянина видел, когда архив разбирали.
   Но даже если все так и было, как в документах, так и что с того? Убийство, Ольга Викторовна - не мне вам рассказывать - это такое дело, что еще даже в Ветхом завете пораньше много чего остального появилось. Помните про Каина и Авеля? Я уверен, что такие вещи и до пятьдесят четвертого происходили, и потом. Ионесян, Сливко, Нагиев, Михасевич... Из них только про Ионесяна в шестьдесят четвертом рассказали, а про остальных кто до перестройки знал?
   Дальше Вранцева еще о чем-то расспрашивает Трофимова, но я останавливаю пленку.
   За стеклами машины весеннее тепло медленно, но верно отступает вместе с последними лучами солнца. Тени удлиняются, заполняя собой пространство между домами, наползая на стены и проглатывая испуганно моргающие окна. Некоторые пытаются сопротивляться, зажигая в квартире свет, но пройдет еще пару часов, и они тоже погаснут - чтобы не сталкиваться с темнотой, люди предпочитают спать. Ночь в очередной раз проглотит весь этот городишко и не подавится. Конечно, рано или поздно солнце снова появится, и люди выползут из своих каменных нор подсчитывать ночные потери, каждый из них будет радоваться, что сегодня ночью это был не он... Так продолжается миллионы лет, но оптимистам всегда следует иметь в виду, что солнцу по сути гигантская водородная лампа, топливо в которой в конечном итоге все равно сгорит. А вот темноте не нужно ничего, кроме отсутствия света.
   Сотовый телефон начинает пиликать, прыгая в кармане пальто. Черные букашки на бледно-зеленом экране складываются в номер, принадлежащий Крылову. Я жму кнопку ответа и подношу телефон к уху.
   - Слушаю.
   - Это Крылов.
   А то я не понял. Его голос, искаженный ретрансляторами на телебашне Приозерска вибрирует. Он нервничает и торопится.
   - Я знаю, где Киселев прячется. Надо срочно ехать брать его.
   - Кивин в курсе?
   - Хуй ему. Перебьется. И вообще - я думал мы договорились!
   - Ладно, не вопрос. Но спешка-то к чему?
   - Блядь, чего тянуть? Я знаю, где он прячется, больше чем нас двое, чтобы его взять не понадобится. Что еще нужно-то?
   Я молчу.
   - В отделе шухер, - нервно вздыхает Крылов. - Кивин рвет и мечет, его наконец довели. Он же теперь козел отпущения. Я тебе не говорил, что он москвичам не доложил про Киселева? Теперь его трахают и за Киселева, и за смерть Вранцевой. Ну и Дворову ему, конечно, не простят. Хотя тут сам виноват - нахрена он этот цирк с проверками на дорогах устроил?! Диденко теперь в дудку областного УВД дует - сообразил, что либо он крайним будет, либо Кивин. Друг детства называется... Теперь оба из шкуры вон лезут, лишь бы первыми до Киселева добраться. С такими-то стимулами, сколько у них на это времени уйдет?
   - И ты предлагаешь вот так просто поехать и взять твоего Киселева под белы ручки?
   - Считай, что мы его с поличным берем. Как ты думаешь, куда он дел те четыре тела, которые так и не нашли? Там этого поличного столько будет, что никому и не снилось.
   - Ну хорошо, убедил. Ты сейчас где?
   - Где автовокзал знаешь?
   В голосе Крылова слышится явное облегчение.
   - Понятия не имею.
   - Тогда двигай на выезд в Москву. Как за знак города выедешь, сворачивай направо и там до упора. Как раз к вокзалу и приедешь.
   Я выключаю телефон и отъезжаю со стоянки.
   Как только машина сворачивает на указанную Крыловым дорогу, дорожное покрытие становится похожим на жертву ковровой бомбардировки. Кроме того, дорога, сначала просто обсаженная уродливыми тополями, постепенно углубляется в самый настоящий глухой лес. Так как ничего похожего на автовокзал впереди не наблюдается, я всерьез начинаю опасаться за подвеску "фольксвагена".
   Постепенно становится все темнее, и я включаю фары. Дорога делает разворот на девяносто градусов и выскакивает на огромный пустырь, местами покрытый деревянными домишками, плохонькими заборчиками и огородами. Сразу за ними на багровое небо, разлинованное перистыми облаками, наклеено двухэтажное здание. В отличии от деревянных домишек, ни одно окно в нем не светится. Правда по мере приближения на крыше все четче прорисовываются буквы "А...ТОВО...ЗАЛ".
   Я подъезжаю к перронам. Крылов сидит на скамейке и рвет на мелкие полоски мятую газету, уставившись в землю. В углу рта у него тлеет сигарета. Заметив меня, он поднимается, устало потягиваясь и подходит к машине.
   - Привет, - буркает он, садясь.
   Из-за слабого освещения в салоне я не вижу его лица, зато успеваю разглядеть, что ботинки и джинсы у него вымазаны в грязи по колено. Дверь он не закрывает.
   Докурив сигарету, Крылов щелчком отправляет тлеющий бычок в темноту и захлопывает дверь.
   - Оружие взял? - спрашивает он.
   - Предупреждать надо, - огрызаюсь я. - Он что, буйный?
   - Не знаю, - становится заметно, что Крылов чем-то страшно недоволен. - Ладно, я думаю так обойдемся. Поехали.
   Я страгиваюсь с места.
   - Куда ехать?
   - Возвращайся на дорогу, я скажу где остановить. Дальше надо будет пешком топать.
   Я смотрю на его ботинки.
   - Через лес?
   - Угу.
   Обратная дорога ничуть не лучше. Машину все так же трясет, игрушечный ангел под зеркалом совсем взбесился и скачет так, как будто хочет сорваться с удерживающей его веревочки и улететь.
   Снаружи быстро темнеет.
   - Здесь налево сворачивай, - Крылов показывает рукой куда-то в сплошную стену леса, огораживающего дорогу по обе стороны.
   Свет фар выхватывает темный провал между деревьев, в котором теряется узкая колея. Свернув на нее, я обнаруживаю, что вокруг воцаряется полнейшая темнота, сожравшая даже звезды на небе - из-за сплетения ветвей их просто не видно. Ехать по такой дороге становится совсем стремно, и я уже собираюсь Крылову предложить прекратить маяться дурью и дальше идти пешком, как он сам останавливает меня.
   - Все, приехали. Выходим.
   Он покидает салон первым.
   Я открываю дверцу и выхожу из машины не гася фары. Лесу это не нравится, он начинает скрипеть на ветру. Голые деревья смыкаются строем как революционные матросы, мерзко шелестя ветвями. Им помогает окружающая темнота, которая уже переварила свет луны и звезд, а теперь потихоньку подбирается к нам. Ну и место ты, Олежек, выбрал для...
   И тут, наконец, темнота совершает последний рывок, гасит фары "фольксвагена" и роняет меня с гулким ударом, отдающимся в череп, на грязную замерзающую землю...
  

12.04.2004

   Один из главных недостатков человеческого организма - это его феноменальная способность отрубаться от простого удара по голове. Почему, черт возьми, люди не уродились с черепами ну хоть немного потолще? Мне хочется искренне надеяться на то, что когда-нибудь пристрастие человека к битью ближнего своего по голове и прочим частям тела приведет к тому, что он эволюционирует во что-нибудь вроде черепахи, и удары перестанут доставлять столь мерзкие последствия. Конечно, мой знакомый отец Алексей мог бы возразить, что человек создан по образу и подобию божьему, поэтому ничего в нем к лучшему не изменишь. Я думаю, врачи могли бы ему серьезно возразить, рассказав про аппендикс, гланды и зубы мудрости.
   Пять человеческих чувств постепенно возвращаются ко мне. Сперва я ощутил, что сижу на чем-то очень холодном, прислонившись к чему-то несколько менее холодному. На лицо сверху капала вода, которая была уже просто ледяной. Руки заведены за спину и крепко связаны чем-то, подозрительно напоминающим на ощупь мой собственный ремень. Вслед за осязанием возвратились слух и обоняние. Они сообщили мне, что я все еще в лесу - все вокруг пахнет как лес и шумит как лес.
   Наконец вернулось и зрение, но легче от этого не стало. Фары "фольксвагена", к которому я оказался привален, погашены и я не вижу перед собой ничего кроме плавающего огонька сигареты.
   - Очухался? - сигарета вспыхнула и осветила оскаленное лицо Крылова, сидящего на корточках напротив. Впрочем, оскал является всего лишь игрой света от огонька сигареты, резко обрисовавший черты лица.
   - Ну вставай тогда, - он поднялся сам, и, схватив меня за ворот, рывком поставил на ноги меня. - Нечего рассиживаться.
   Не особо церемонясь, Крылов толкнул меня, направляя в лес. В качестве дополнительной аргументации он использовал пистолет. По крайней мере все основания полагать, что твердый тупой предмет, упершийся мне в спину, был его табельным оружием, у меня имелись. Судя по тому, как плясал ствол, пока я не сдвинулся в указанном Крыловым направлении, Олег был на взводе.
   - И далеко ты меня собрался тащить? - спросил я. - У меня, между прочим, уже вся обувь насквозь мокрая.
   - А она тебе больше не понадобится, - стало заметно, что голос Крылова изменился, в нем появились истеричные нотки.
   - Сдается мне ты нервничаешь.
   - Зато ты что-то охренеть спокойный, - отпарировал он. - Мы ведь с тобой не на свидание собрались.
   - Извини. Предпочитаю женщин.
   - Я тоже.
   Крайне неприятная вещь - прогулка по темному, мокрому и холодному ночному лесу с завязанными руками. К тому же чудовищно раздражают хлещущие по лицу ветки и лужи по щиколотку.
   - Ну что, в злодейское признание играть будем? - спросил я, в очередной раз получив по лицу веткой.
   - Обязательно. С чего начать?
   - Ты Вранцеву пришил?
   - Не своими руками. В отличие от остальных.
   - И зачем тебе это надо было?
   Мой вопрос, похоже, Крылова серьезно озадачил.
   - Тебе-то до нее какое дело?
   - Что, ответить трудно?
   - Ответить не трудно, но, вообще-то, я думал ты про девок спросишь.
   - А что ты можешь сказать, кроме того, что у тебя на малолеток стоит?
   - Да иди ты в жопу! Сам эту тупую игру начал! Чего мне с тобой вообще разговаривать, жертва?
   - Ну, ты знаешь, фильмы в одном правы - даже самый захудалый маньяк рад кому-нибудь похвастаться о причинах своих подвигов. А ты достаточно тут наворотил.
   - Ну я тебе расскажу, урод, - Крылов разозлился. - Я тебе сейчас так похвастаюсь!
   Мгновение спустя я получила один чувствительный удар рукоятью пистолета по голове. Больно, но на этот раз я удержался на ногах.
   - Еще раз треснешь - потащишь на своем горбу. Я тебя честно предупредил.
   Перспектива переть почти сотню килограммов живого веса на себе Крылова не прельстила. Он обиженно умолк, но не перестал подталкивать меня в спину стволом.
   - Так все-таки, что насчет Вранцевой? - повторил я вопрос.
   - Ты заткнуться можешь?
   - Могу, но не хочу. Мне всю жизнь было интересно, чем...
   - Какую жизнь, придурок? Ты кому лапшу на уши вешаешь? Это ты Кивину мог прогонять - он даже не удосужился проверить, кто ты такой на самом деле! Да у тебя же ксива липовая и в этом ебучем ФСБ тебя знать никто не знает! Ты что, думаешь здесь все такие тупые? Я местных эфэсбэшников хорошо знаю. И я с ними разговаривал - никакой майор Степнов из Москвы к ним не приезжал!
   Ладно, ладно. Знает он местных эфэсбэшников. Это они тебя знают. Называл бы вещи своими именами. Стучишь ты им, мой полосатый друг. Раньше это называлось "агент", сейчас стыдливо именуется "конфиденциальный источник".
   - Я, конечно, не знаю, кто ты на самом деле, - Олег разошелся не на шутку, даже забыл подталкивать меня пистолетом. - Но думаю какой-нибудь сраный журналист. У вас, газетной шушеры, тоже свои легенды есть - наверно про каких-нибудь крутых репортеров, которые внедряются в банды рокеров и хакеров, а потом получают за эти репортажи Пулитцеровскую премию... Или чего у вас там предусмотрено? Но ты, дебил, если какой-то профит с этой темы рассчитывал поиметь! Что бы ты накопал, если бы не я? А если бы и накопал? Первая полоса в газете, которой можно сортир оклеить? А дальше? Кто про тебя вспомнит через год?
   - А про тебя? Думаешь тебя в анналы истории внесут?
   Лес стал редеть. Местами даже стало достаточно светло, чтобы разглядеть, что творилось под ногами.
   - Да насрать мне на твои анналы! Ты что, думаешь я их мочил просто так?
   - А что, нет?
   Крылов остановился и заржал.
   - Просто так даже мухи не ебутся. Из всей этой кучи шлюх мне нужны были только четыре. Они еще не... Ну, это ты, впрочем, сам увидишь.
   - Ну четыре. А остальных-то ты за что?
   - Вранцеву - за то, что свой нос слишком далеко засунула. Кажется, эта дура меня подозревать начала. Так? Ты ведь с ней все время терся?
   Я пожал плечами.
   - Да ладно, бабой больше, бабой меньше. Земля от этого вертеться не перестанет. А среди малолеток я искал нужных. Кто не подходил - тех в расход.
   - А что, без резни никак было не найти?
   Крылов пожал плечами.
   - Не знаю. Наверно можно было. Только зачем? Буду я еще каждой дуре в душу вглядываться. Сказать тебе, зачем они мне нужны были?
   - Скажи.
   - Ты знал, что Вранцева в архивах накопала про серийные убийства, что здесь последние сто лет были?
   - Знал.
   - Значит тем более я вас обоих правильно в расход определил. Так вот, это здесь продолжается не сто лет, а гораздо дольше. Не одна Вранцева читать умеет. Эта дура даже не пошла дальше судебного архива...
   - Ну почему же, она еще к Трофимову ездила.
   - Да? - Крылов удивился. - Я был о ней худшего мнения. И что, узнала что-нибудь?
   - Ага. Только извини, кассета в машине осталась.
   - Да похер на нее теперь. Все равно она дальше собственного носа не видела. Подстилка никчемная. Ей здесь быстро понты обломали.
   Крылов замедлил шаг, достал сигарету и закурил.
   - А я много времени потратил, на то, чтобы с этой историей разобраться. Здесь такая фигня происходит каждые пятьдесят лет. Просто на общем фоне в глаза это не бросается.
   - Олег, а ты часом мистикой не увлекаешься?
   - Теперь увлекаюсь.
   - И сейчас ты скажешь, что после тщательно изучения истории приозерского края ночью тебе явился голос и сообщил нечто очень важное, недоступное для понимания других людей...
   - Нет, Антоша, голос ко мне явился до этого. С какого хера я иначе стал бы интересоваться этим? Или ты думаешь у меня крыша сдвинулась?
   - Тебе правду сказать или как на самом деле?
   - Да пошел ты! Хотя я сначала тоже думал, что кукукнулся. Надо же, посреди ночи явилось нечто и повелело - найди мне четырех дев из агнцов чистых душой - спасибо, блядь, еще не телом - или еще что-то в этом роде, принеси их тогда-то и там-то в жертву и будут тебе богатство, сила и власть. Ты что бы после этого сделал?
   - К доктору Желтоперову пошел.
   - Ага, разбежался. Я первым делом пошел в архивах, которые дед мой насобирать успел, рыться. А он, если помнишь, историк-краевед у меня был. И знаешь, что я в них обнаружил? Что если у меня поехала крыша, то не у первого. А, между прочим, голос-то мне не счет в баксах предлагал. Он мне силу предлагал, настоящую. Деньги, дребеденьги, должности и все прочее - это хуета полная. Настоящая сила, она из другого растет. Цезари, Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон, Гитлер, Сталин - вот это сила!
   - Так они все плохо кончили.
   - Силой тоже надо уметь распорядиться по-умному.
   - И ты, конечно, это можешь?
   - По крайней мере, попытаюсь. Знаешь, десяток малолетних сосок не такая большая цена за это. Меня такие расценки устраивают.
   - А тебя не смущает, что до тебя столько лет пытались эту силу получить, и что-то в России свой Македонский не появился?
   - Я же тебе говорю - силой надо уметь распоряжаться. Я не верю ни в Князя Тьмы, ни в Молоха, ни в какого-нибудь Уицилопочтли. Но то, что мне явилось той ночью - это был настоящий бог. Если он мне даст такую власть, то я ему этих телок хоть каждый месяц пачками резать. Ацтеки сколько лет на своих пирамидах народ резали, чтобы Солнце по небу бегало - и ничего.
   Я представил давно забытую человечеством картину, немного осовременив ее - в хлипкую дверь квартиры в хрущевке ломятся десяток омоновцев с судебным приставом. На руках у оного предписание о том, что высочайшим повелением Его Божественного Величества Олега Первого и Последнего принято решение в честь празднования годовщины Великого Октября принести в жертву каждую десятую девственницу страны. Правда в этой квартире живет не десятая, а одиннадцатая девственница, но папа десятой, живущей в "Алых парусах", владеет парой нужных связей в местном Министерстве Добрых Дел, и давно подогнал кому нужно по подарочку к празднику. Но это ничего, нашему Боженьке и так сойдет.
   - Олег, так ацтеки тоже плохо кончили. Приехали злые испанцы и всех в расход пустили.
   Олег на секунду остолбенел, потом отвесил мне в спину увесистый тычок своим изрядно надоевшим пистолетом.
   - Все, закройся. Пришли уже.
   Перед нами замаячила недостроенная двухэтажная кирпичная хибара, забитая досками. Через щели наружу пробивался желтоватый свет.
   - Нет, ты что, серьезно веришь в то, что от этого своего бога все получишь?
   - Да! - голос Крылова, наконец, сорвался на крик.
   Он пинком вышиб хлипкую дверь заброшки и знаком показал мне проходить внутрь. В предбаннике, куда мы попали, оказалось темно, как в том самом лесу, только где-то впереди мерцал неровно очерченный светом прямоугольник двери. Пробираться к нему можно было только наощупь, но мои руки по-прежнему были крепко связаны за спиной, так что приходилось усиленно убеждать себя в том, что я не наткнусь в темноте на какую-нибудь балку. Это все равно что идти с закрытыми глазами - даже если ты знаешь, что идешь по совершенно пустому пространству, все время кажется, что вот-вот во что-то врежешься.
   Перед самой дверью я все-таки чуть не навернулся, наступив на что-то мягкое и скользкое. От падения меня спас Крылов. Он схватил мое пальто за ворот. Дверь со скрипом распахнулась, проливая на нас мутноватый желтый свет.
   На полу перед ней лежало скрюченное тело, на которое я и наступил.
   - Это что, Киселев? - спросил я.
   Олег кивнул.
   - Не дожил, скотина такая. Двинул коней на днях.
   В нос неожиданно шибануло тухлым запахом, которого я раньше не замечал. На бледной руке Киселева, выпростанной из рукава грязного пальто, четко отпечатался след подошвы моей туфли.
   - На кой он тебе вообще нужен был?
   - Ну, понимаешь, - Олег презрительно скривил губы и пнул труп Киселева в бок. Ботинок при этом провалился внутрь, как будто ребра были поролоновые. - Божественная власть, это конечно хорошо... Но сразу новым Сталиным, выражаясь твоими словами, мне не стать. Так что во избежание лишних вопросов по окончании процедуры, я нашел козла отпущения для всей этой истории. Удобная ведь фигура была, да?
   Я кивнул. Расчетливый мерзавец.
   - К сожалению, не рассчитал, что такой холод будет. Сдох мой козел раньше срока. Все еще на Хмелевой закончиться должно было. Но из-за трех мудаков из ППС я ее случайно прибил, пришлось замену искать. А Киселев за это время и скопытился. Так что придется тебе вместо него выступить.
   Я уставился на Крылова.
   - Ты серьезно?
   - А то. Конечно, Киселев на роль маньяка лучше подходил. Но ничего, ты тоже сойдешь. Подумай сам - документы у тебя липовые, по всем родственникам убитых ты таскался, Киселева ты откопал, как думает Кивин. Только мне тебя застрелить при попытке оказать сопротивление придется. История не такая красивая, как с Киселевым, но ничего, потянет. А если что не и не склеится, значит вы с ним заодно просто действовали. Все так хотят отрапортовать, что это дело раскрыто, что любая чушь прокатит.
   Он толкнул меня в дверной проем, и мы оказались в помещении, из которого исходил свет.
   Здесь стояло столько свечей, что было даже жарко. В центре комнаты, на деревянном полу, вилась сложная геометрическая фигура, украшенная какими-то завитушками и мелкими значками. На первый взгляд она казалась просто чушью. Впрочем, и на второй смысла в ней не прибавилась. Просто у Олега не по годам буйная фантазия. По углам комнаты с потолка свисали черные полотнища, из-под которых к рисунку тянулись жестяные желоба, когда-то являвшиеся трубами водостока на стенах приозерских домов.
   Меня начала пробирать дрожь. По волосам побежали невидимые искры, от накатывающих из углов волн тьмы зазудела кожа.
   Крылов оттащил меня в угол, бормоча что-то себе под нос. Куртку и рубашку он сбросил, оказавшись голым по пояс. За ремнем джинсов у него торчала рукоять здоровенного ножа, обтянутая черной кожей. Интересно, этот мудак ни разу не задумывался, как носит его, и до сих пор не откромсал себе свое хозяйство?
   Выдернув нож, сверкнувший в неровном свете свечей зеркальной поверхностью, Олег пошел кругами, совершая им сложные пассы. На втором десятке, Крылов начал сбрасывать полотнища с углов, открыв, наконец, тела четырех пропавших девушек, бледные, истонченные, с закрытыми глазами спящих ангелов. Через мерно вздымающуюся грудь каждой из них шел тонкий как волос разрез.
   Сбросив последнее покрывало, Олег выскочил в центр комнаты и воздел руки долу, явно примериваясь куда б сподручней меня пырнуть.
   В этот момент я решил, что с меня хватит.
  
   Крылов по-детски широко распахивает глаза, не понимая, что происходит. Его руки с судорожно сжатым ножом застывают, затем немеет все тело, и вот он уже похож на восковую фигуру из музея Тюссо, у которой маленькие колесики внутри заставляют вертеться стеклянные глаза и трястись силиконовые губы. Наконец взгляд Олега останавливаются на мне и в нем появляется понимание.
   Я стряхиваю толстый кожаный ремень, связывавший руки, на пол. Так как здесь теперь слышны только дыхание людей и шипением горящих свечей, его куски падают на пол с ужасным грохотом. Особенно старается треснувшая пополам пряжка. Глаза Крылова совершают стремительный рывок и фокусируются на тускло поблескивающих металлических разломах. Видимо, с его точки зрения, эти два кусочка металла обладают прямо-таки гипнотизирующей силой.
   - Ну что же ты, Олег. Неужели ты боишься поднять глаза?
   Тот упорно продолжает рассматривать бренные останки пряжки.
   - Может быть, ты думаешь, что я твоя больная совесть, а эти четыре девчонки тебе судьи? Неужели им ты тоже боялся заглянуть в глаза? Они ведь все еще могут рассказать что-то про тебя. Как и те, кого ты выбросил на свалку.
   Молчит.
   - Ох, как все сложно-то. Олег, скажи мне, а Вранцеву ты бы сам как убил - в спину? Она ведь догадалась кто ты. Ты что-то боялся увидеть в ее глазах? Правду?
   Кожа начинает сохнуть и вместе с этим чесаться со страшной силой. Нестерпимый зуд раздражает, он скребется во мне с шуршащим звуком. Так всегда происходит, но до чего же противные ощущения!
   - Давай, Олег, расскажи, что ты хотел получить, убивая их? Кайф, ощущение власти и безнаказанности? Ну да, этого ты сполна огреб, даже с перебором. А дальше что? Например, вечная жизнь, так? Ведь как же это может быть, чтобы такой молодой, красивый и умный, вдруг взял, состарился и умер? Нехорошо получилось бы. Ты же боишься смерти со страшной силой. Но какой смысл в вечной жизни, если ей нельзя насладиться как следует? На зарплату мента особо не пошикуешь, в провинции скучно, да и Николь Кидман тебе не даст. Бессмертным нищебродом быть не прикольно. На кой черт при таком раскладе жить вечно?
   Мысли, клубящиеся внутри его черепа из дешевого бутылочного стекла просты и понятны. Они не хуже и не лучше, чем у основной массы людей. Просто из всего населения Приозерска именно Крылов принял на веру то, что остальные почти сто тысяч приозерцев сочли случайным ночным кошмаром. Потом он просто поставил себе цель, и шел к ней. Результат, по его мнению, того стоил.
   - Вот, значит, как. Дара речи ты тоже лишился? Странно, полчаса назад тебя не заткнуть было.
   За ремнем не выдерживает одежда, разлетаясь на клочья, бабочками порхающие в нагретом воздухе. Самые нерасторопные с треском сгорают на пламени расставленных Крыловым свечей.
   Хлоп! Наконец-то! Зуд прекращается и остатки высохшей кожи присоединяются к тому немногому, что осталось от одежды.
   Глаза Крылова отрываются от пряжки и принимаются бегать по полу, он шарит ими по углам, не в силах понять, откуда раздается голос. Его крошечный насекомый умишко пытается спастись, отчаянно убеждая себя в том, что на самом деле ничего не происходит. Но Олег слишком далеко зашел, чтобы спрятаться за стенами вытеснения.
   - Олег, хватит изображать немого Герасима. Я ведь не лишал тебя дара речи, - мой голос, наконец, тоже трансформируется, и огоньки свечей бешено мечут тени по стенам.
   С этими словами просветление находит на напуганного до смерти Олега.
   - ТЫ!!! - воет он. - ЗА ЧТО?!!!
   - Ищущий - да обрящет, Олежек, - отвечаю я. - Я тот, кого ты так жаждал лицезреть. Но, сдается мне, не очень-то ты рад нашей встрече.
   Пространство вокруг меня начинают сминаться в складки, сотрясая домишко. Через прогнившие доски пола и постмодернистскую каллиграфию Крылова проступают истинные очертания знаков, на которых какой-то бедолага на свою голову, начал строить убогое обиталище. Вот привел бы лозоходца, тот сразу бы ему сказал, что неподходящее это место для жилья. Лучше в Чернобыльском саркофаге дачу строить, чем здесь. А вот не привел - люди перестали верить в самую простую магию. И где результат? На кладбище результат. Сам недоумок-строитель, и вся семья.
   - Внемли мне, Олежек, ибо я Бог Авраама, отца твоего; бойся, ибо Я с тобою...
   Слова ввинчиваются ему в мозг, последние жалкие барьеры падают. На лице Олега возникает затравленное выражение.
   Он, наконец, отрывает взгляд от пола.
   Знаки, почуяв мое присутствие, разгораются сильнее, пожирая огни свечей один за другим. Давно забытые символы проступают из глубины земли, пронизывая тонкие культурные слои жалкой истории человечества. Ветвясь и шипя, они ползут по стенам, покрывают землю снаружи багрово светящимися линиями, и, наконец, смыкаются в законченную фигуру. Время наступило, и я взмываю над полом, расправив затекшие за долгие пятьдесят лет крылья.
   Законченная трансформация в истинную сущность заставляет Олега совсем уж безобразно вытаращить глаза и вызывает приступ бессвязного бормотания.
   - Господин, - наконец бормотания превращается в связную речь. - Я ведь выполнил все, о чем ТЫ просил. Будет ли мне награда за это?
   - Ты выполнил все, что я просил?! - меня разбирает хохот. - Я разве просил тебя резать малолеток, как свиней на скотобойне, и ворошить этот сонный муравейник? Или я просил тебя просто привести мне четыре незаблудшие души и совершить ритуал?
   Олег судорожно сглатывает.
   - Но... Как бы я заглянул им в душу, и узнал какова она?
   Я вздыхаю. Стены колеблются, на землю падает несколько кирпичей.
   - Каждый раз одно и то же. Олег, тебе были даны такие способности, которые обычному человеку даже не снились. Ты подумай - у тебя раскрываемость в последнее время не выросла чуток? Процентов этак до ста. Почему думаешь? Или ты всегда себя опером от бога воображал?
   Нет ответа
   Вот уж точно говорят - заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет. Человек страшно туп, никогда не может остановиться вовремя. Таким уж он поучился. Каждый кровавый культ начинался с того, что в жертву приносили всего лишь одну девственницу. Но каждый следующий вождь хотел прогнуться перед своим Черным Повелителем больше предыдущего. А каждый послеследующий - еще больше. Результат? Цивилизация ацтеков утонула в собственной крови. Христианство начинало с десяти элементарных заповедей - не убивай, не прелюбодействуй, не кради и так далее. А потом пришли испанская инквизиция и крестоносцы. Ислам породил суннизм, суннизм породил салафизм, салафизм изрыгнул из себя вахаббизм и джихад. Буддизм и индуизм породили кошмарную химеру под названием "эзотерика", которая, в свою очередь, выплеснула бесчисленный сонм абсолютно бредовых микрорелигий. И все исключительно благодаря стараниям верующих. Воистину, рвение идиотов не знает границ.
   - Олег, я про таких как ты книгу бы написать мог. Да хоть и на твоем примере. Почему, из века в век одно и то же повторяется? Ты, Гришка и еще тысячи идиотов? Почти никто, Олег, почти никто из вас не ограничился обычным взглядом. Разве что твой предшественник нормальным выглядел. Вот же, воспитала советская власть человека! Остальные все, как один, начинали ножами махать налево и направо. Зачем?
   - Но разве это не было Твоим желанием? Мне же все с рук сходило, даже нож никто ни разу не увидел!
   - Ты совсем дурак, да? Книжек про культы индейцев начитался? Кровавые реки, мясные берега. Олег, я все это уже проходил.
   - Что?!
   - Когда-то, очень давно, ради меня резали юношей, девственниц, детей, стариков. Устраивали войны, праздники, фестивали, массовые сожжения. И знаешь сколько это длилось? Тысячи лет, пока те, кто мне поклонялись, не вымерли как мамонты. А знаешь, почему боги этих самых ацтеков не спасли их от испанцев? Жертвоприношение для бога - это как для вас людей жратва. И запросто можно метаболический синдром заработать. Так вот, вся эта мезоамериканская компашка так зажрались, что совсем обезумела. К тому моменту, когда в Мексике высадились испанцы, чокнутые жрецы солнца приносили в жертву за год по пятьдесят тысяч человек. Когда испанцы начали резать индейцев, ацтекские боги до того отупели, что продолжали жрать их как жертвы. Жрали и жрали без остановки. Пока индейцы не кончились совсем. А вместе с ними кончилась вера, жертвы приносить стало некому. Я был тогда в Теночтитлане, и видел, как местные боги потеряли разум и просто сдохли как сумасшедшие бомжи.
   - Боги не могут умереть! - заявляет Крылов.
   - Из тебя получился плохой верующий, Олег. Перебивать собственного господа очень некультурно.
   Я протягиваю ладонь и вынимаю из его рук нож. От алтарных знаков клинок наливается переливающимся кровавым светом.
   - Боги, Олег, также смертны, как и люди. Только помирают по другим причинам.
   - А как же выжил Ты?
   - Повезло. - я бы пожал плечами, если бы они у меня были - Моя паства держала совсем диких предков вас, людей, при себе как собак. И когда она вымерла, люди переняли их привычки, веру и традиции. По сути, все, что творится в этом мире, есть очередной виток спирали того, что уже было. Но это неважно. Вместе со всем прочим, к твоим далеким предкам перешла вера в меня. Смысла в этом было не больше, чем в поклонении муравьев коробке от сахара, но свои плоды приносило.
   Я отвлекаюсь, рассматривая матово отсвечивающее лезвие.
   - В общем, вынужденное голодание хорошо прочищает божественные мозги. Выяснилось, что мне вполне достаточно приносить в жертву четырех девиц, внутренне отвечающих моим потребностям. А дальше вполне спокойно жить до следующего фуршета пятьдесят ваших лет. При желании даже можно даже чудеса совершать, но последние лет сто в них все равно никто не верит.
   - Неужели Тебе не хотелось вернуть все как было?! Ты ведь можешь заставить поверить в себя всех людей, а тех, кто откажется - стереть с лица земли!
   - Ну... В общем - могу. А зачем?
   Вопрос ставит Крылова в тупик. В его голове не укладывается то, что кто-то может добровольно отказать себе в праве казнить и миловать исключительно по собственной воле. Или использовать право первой ночи с любой приглянувшейся самкой. Или вырывать ногти силой взгляда... Конечно, можно попытаться объяснить, что когда все это уже было, и длилось не одну тысячу лет, то смерть превращается лишь в очередной глоток безвкусной больничной каши, девственницы становятся на одно лицо, не говоря уж о том, что между ног у них и раньше все было одинаковое, а вырывание ногтей приносит не больше радости чем битье мух в летнюю жару. Только объяснять это Олегу бесполезно.
   - Ты никогда не читал какие-нибудь писания самураев? - спрашиваю я. - Про то, что меч - это душа самурая, и все такое?
   Он активно кивает.
   - Ты очень удивлялся, что твой драгоценный нож никто не видел, если ты не хотел этого?
   Он снова кивает.
   - Понимаешь, Олег, это ведь не просто нож. Это твоя душа.
   В таких случаях обычно говорят - у человека челюсть отвисла. Сюрприз-сюрприз. Я сжимаю рукоять ножа, и лицо Олега сморщивается в гримасе боли.
   - Как ты понимаешь, душа - штука обычно невидимая. И только тем, кому ты уж очень хотел раскрыться, ты ее показывал. А потом убивал, потому что твоя душа - душа простого убийцы. Вещь крайне полезная для такого как я. Тысячи лет назад ты бы стал жрецом и пускал кровь в моих капищах. Но ты родился поздно, и в этой реальности ты просто псих, всего лишь раз в пятьдесят лет полезный для меня.
   Я опускаюсь на колени и вытягиваю нож перед собой. Почуяв его близость, знаки начинают издавать алчное гудение и наливаются мрачным пламенем. Крылов следит за моими манипуляциями вытаращенными глазами.
   - И теперь, Олег, твое время совершить самую последнюю службу. Тебе должно быть еще интересно, зачем я так долго крутился здесь? Знаешь, теперь мне самому приходится присматривать за такими как ты. Лет так пару-тройку тысяч назад, конечно, проблемы не было - сотня-другая жертв, по статистике среди них всегда десяток подходящих найдется. Желательно, конечно, чтобы все были девственницами - шансов не пролететь больше. Но не обязательно. А сейчас извини - времени в обрез. Либо ты их нашел к сегодняшней ночи, либо... пшик, и меня больше нет. Должен тебе сообщить, что второй вариант меня, все-таки, не устраивает. И потому я не хочу повторять ошибки своих предшественников. Они слишком на вас полагались.
   Тело Крылова поднимается в воздух на высоту, вполне достаточную, чтобы я со всего размаха всадил нож в доски, прямо в центр узора из знаков. Восторженно взвыв, он принимает нож, прямо на глазах становящийся прозрачным.
   - НЕТ!!! - ухитряется завопить Крылов.
   Его гримасы, должно быть, означают, что он силится вырваться из невидимых пут, но, как и следовало ожидать, безуспешно.
   Тела жертвенных агнцов в углах комнаты тоже всплывают. Напряженные позы, в которых их сковал Олег, исчезает, руки и ноги расслабленно обвисают. И они начинают светиться. За их спинами вырастают призрачные крылья, над головами просыпается свет, придавая волосам ослепительно белый оттенок. И, самое главное - разрезы на груди раскрываются, и из них начинает изливаться живительный огонь. От каждой из жертв он тонкой ниткой тянется к центру алтаря, туда, где в воздухе висит тело Крылова.
   Я поворачиваюсь к Олегу, душа которого уже истончилась почти до полной невидимости. Отчаянно гримасничая, он пытается сопротивляться, но высасывающие душу знаки не обращают на эти потуги ни малейшего внимания.
   - Ну же Олег, - говорю я. - Не стоит принимать жизнь слишком серьезно. Ты же не рассчитывал уйти из нее живым?
   Его губы кривятся на бледно лице, силясь задать вопрос, который я слышу уже несколько тысяч лет.
   ЗАЧЕМ ТЫ МЕНЯ УБИВАЕШЬ?
   Действительно. Слишком ретивых слуг часто наказывают, но редко казнят. Они очень удобны. Когда-то их были миллионы, и я крутил этим шариком как хотел. Но я не вижу смысла в возврате тех времен - они не принесут мне ничего нового или необычного. Однако в отсутствии армии верных слуг есть одно неприятное обстоятельство.
   Тянущаяся от жертв к телу Крылова сила проявляется все сильнее, но вместе с этим тускнеют крылья и волосы девчонок. Увы, жизнь уйдет из этих тел, так что они все равно упадут вниз холодными уродливыми трупами с глазами-пуговицами. Это неотвратимо. Но, как тело Крылова неохотно расстается с душой, так и тела жертв пытаются удержать свою энергию.
   Вообще-то сам по себе бог не очень-то материален, если только его не поддерживает ежедневная вера. Как показывает история, в случае длительно голодовки он может просто распасться. И поскольку обычно любвеобильные чада все-таки дают своему Господу гораздо больше, чем он может проглотить, было бы неплохо завести холодильник для этих излишков, дабы хранить их. Но божественная природа не предусмотрела такого холодильника.
   Призрак ножа полыхает последний раз и тело Олега расслабляется, отпуская душу. В ту же секунду тонике нити, тянущиеся из жертв, превращаются в тугие канаты, а их тела начинает покрывать мертвенная бледность.
   Я протягиваю руки к материальной оболочке, еще не так давно служившей пристанищем почти бессмертной души Олега Крылова, и погружаю в нее сперва одну руку, затем другую. Узоры алтаря подо мною взвывают в последний раз и начинают гаснуть, становясь все бледнее, пока наконец не пропадают совсем.
   Почти любая проблема имеет свое решение. Если бог не может существовать сам по себе, значит нужно найти подходящую оболочку для его хранения. Большую часть времени этой оболочке можно позволить вытворять все, что ей захочется. В рамках разумного, конечно. А самому просто наблюдать за ходом событий, периодически подпитываясь запасенной энергией. Но иногда надо брать все в свои руки.
   Старая оболочка, звавшаяся Антон Степнов, истончилась и стала плохим убежищем. Она примелькалась в людском мире и могла вызвать ненужный интерес уже тем, что ее внешность не менялась пятьдесят лет. Вот, должно быть, удивился бы старик Трофимов, увидев меня в Приозерске, ведь эта оболочка была учителем его детей в школе.
   А мне нужно новое тело и сила, способная перенести меня в него. Крылов сам подготовил все для перехода. Как личность, он уже исчез, но оставшееся от него нечто продолжит управлять оболочкой. Возможно даже оно, это нечто, получит то, о чем мечтал его бывший владелец, и будет по-своему наслаждаться жизнью.
   Я смотрю за этим миром. Я наблюдаю. Но при этом я сплю. И вот ведь в чем проблема. Я не вижу смысла просыпаться. Но вы рано или поздно перегрызетесь так, что я не просто поворочаюсь во сне, а восстану как есть. Пока вы все еще легкая закуска на шведском столе вселенной, и ваша возня разве что придает легкую пикантность моим сновидениям. Но если я проснусь полностью - всем ведь пизда наступит. Может и я уже этого не переживу, но вам точно всем кранты.
   Вы же не можете по-другому.
   Так что когда-нибудь это время наступит. Не сейчас, конечно. Сейчас мне нужен глубокий сон еще на пятьдесят лет.
   И когда последние нити света вырываются из тонких девчачьих тел, тут же опадающих на пол с деревянным стуком, я слепну и сам падаю на колени. Мои руки упираются в сырые шершавые доски пола, и меня начинает бить мелкая дрожь. Я чувствую, что по коже и волосам, покрытым холодным потом, ползет ночной мороз, превращающий пот в тоненькую корку льда. Отвратительное ощущение, кроме всего прочего грозящее человеческому телу бронхитом, пневмонией и прочей дрянью, связанной с его переохлаждением.
   Я встаю, со стеклянным звоном сбрасывая с себя образовавшуюся наледь, и чувствую, насколько успел промерзнуть. Давно не приходилось совершать чудес, но вот одно, пожалуй, совершу немедленно. Пока вся сила не спряталась в глубоко под кожу. Я хочу, чтобы проклятая весна началась прямо сейчас, и стало тепло.
   Потому что провести первые дни в своем новом теле, борясь с пневмонией, я не собираюсь.
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   14
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"