(перевод рассказа неизвестного автора «Elizabeth»)

Как я приучил Элизабет к холоду

  Говорят, девушки панически боятся холода. Стоит приоткрыть форточку — и сразу: "Закрой, мне дует!" Смешно вспоминать, но моя Элизабет была именно такой, когда мы только познакомились. Её пугал даже ветер, пробегавший по лестничной клетке. Но прошло время — и теперь я уверен: холод полюбить можно. Нужно лишь немного терпения, доверия… и зимы.

  Всё началось с шутки. В один пасмурный ноябрьский день я, собираясь на прогулку, предложил ей надеть мини-юбку и тонкую майку. Было около +2®C. Я ожидал обычного — "Ты с ума сошёл?". Но вместо этого она только закатила глаза и, к моему удивлению, молча переоделась. На ноги она надела открытые шлёпанцы — и выглядела так, будто выходила на пляж, а не в промозглый ноябрьский день.

  Когда мы вышли на улицу, первый порыв ветра тут же окутал её кожу мурашками. Я видел, как её плечи дрожат, но она держалась сдержанно, даже гордо. Мы шли по пустым улицам, листья хрустели под ногами, а я всё поглядывал на неё: её губы стали чуть бледнее, руки зябко прижимались к бокам, но в её взгляде читалось что-то странное — смесь замешательства, азарта и… лёгкого возбуждения?

  — Я вся замёрзла, — прошептала она, когда мы дошли до парка. — Но знаешь… это даже интересно. Непривычно. Почти приятно.

  Мы сели на скамейку, прикурили по сигарете. Её рука дрожала, и я накрыл её своей. Она с трудом говорила — зубы стучали так, что слова вырывались отрывисто, словно телеграфные сигналы. Но она не жаловалась, не просила уйти. Только смотрела перед собой и тяжело дышала, будто переживала что-то важное внутри себя.

  Прошло полчаса. Снег начал падать неожиданно — редкими, крупными хлопьями. Мы поднялись, и я, полушутя, сказал:

  — А давай попробуем пройти остаток пути… босиком?

  Я ждал отказа. Но Элизабет, глянув на меня с вызовом, сбросила шлёпанцы.

  — Почему бы и нет? — сказала она. — Раз уж начала — дойду до конца.

  Я молча наблюдал, как она ступала по снегу — сначала осторожно, затем всё увереннее, хотя её ступни сразу начали розоветь, потом синеть. Щёки покрылись румянцем, волосы прилипли к лицу, дыхание сбивалось. Но в ней появилась странная решимость. Она дрожала вся — от плеч до пальцев ног — но шла, не останавливаясь. Это было прекрасно и немного безумно.

  Когда мы добрались до дома, она буквально рухнула на кровать, укутавшись в плед, не говоря ни слова. Минут сорок она просто лежала, глядя в потолок, пока её тело постепенно возвращалось в тепло. Я подогрел чай и сел рядом. Её пальцы медленно оттаивали в моих ладонях. На коже выступил румянец — не от жара, а от пережитого.

  На следующее утро, словно ничего не было, она спросила:

  — А ты не думал… проверить, как далеко я смогу зайти?

  Я усмехнулся.

  — Думаешь, справишься с настоящей зимой?

  Она только кивнула и сказала:

  — Это будет весело.

  Так началась наша долгая, холодная зима. С прогулками босиком по снегу. С тонкими платьями в минус десять. С горячим шоколадом после ледяных купаний. С каждым днём Элизабет всё меньше дрожала — и всё больше сияла от ощущения свободы. Она становилась собой. Закалённой. Прекрасной. И бесстрашной.

  ***

  Зимнее закаливание Элизабет

  После той памятной прогулки что-то в Элизабет изменилось. Не сразу, не резко — но каждый день я замечал, как в ней просыпается нечто упрямое, почти азартное. Она захотела испытать себя, проверить, насколько далеко сможет зайти. Холод уже не пугал её — он стал вызовом.

  Утро начиналось с ледяного душа. Я обычно просыпался от звука воды и её приглушённых всхлипов. Заглянув в ванную, я видел, как она стояла под струями, сведя плечи и вцепившись пальцами в край раковины. По её коже бежали капли, а тело дрожало так, что казалось — ещё чуть-чуть, и она рухнет.

  — Всё в порядке? — спросил я однажды, заглянув в ванную. Пар не поднимался — вода была явно ледяной.

  — Ещё минутку, — выдохнула она, — пока не начну стучать зубами. Тогда можно выключать.

  После душа она быстро оборачивалась в полотенце и, пока тело ещё не согрелось, шла со мной на улицу. Мы выходили на балкон, где её встречал утренний мороз. Волосы у неё были мокрые, по щекам стекали капли, а по телу пробегали мурашки.

  — Это… сумасшествие, — шептала она сквозь дрожь. — Но приятное.

  Мы стояли на балконе по 10–15 минут. Иногда — в тишине, иногда я гладил её по спине или шутил, пока она не начинала потирать плечи и хныкать:

  — Всё, всё, больше не могу!

  Она вбегала внутрь, укутывалась в одеяло и долго сидела в кресле, с чашкой чая в руках и блаженным выражением на лице.

  Но этим она не ограничивалась.

  Каждая наша прогулка, независимо от погоды, проходила по её новому правилу. Никаких колготок. Никаких пальто. Только короткая юбка, майка, иногда лёгкий шарфик — скорее декоративный. На ногах — босоножки, иногда вообще ничего. И всё это в снег, в дождь, в ветер.

  — Может, наденешь хотя бы что-то на плечи? — пытался я уговорить её как-то раз, когда на улице срывался ледяной дождь.

  — Ты что, испортишь мне тренировку? — прищурилась она. — Если я смогу пройтись так по ветру, ничего не надев, значит, я действительно привыкаю.

  Сидя дома, она просила меня растирать её тело кубиками льда. Мы превращали это в ритуал — ложилась на диван, раскинув руки, а я медленно проводил льдом по животу, по бёдрам, по шее. Она дёргалась и смеялась, потом начинала дрожать, и смех превращался в короткие судорожные вдохи.

  — Стучи зубами — значит, работает, — поддразнивал я.

  — Дрррожь — это п-прогресс, — тараторила она, улыбаясь сквозь синие губы.

  Мне кажется, в ту зиму ей ни разу не было по-настоящему тепло. Но она только гордилась этим. В машину она садилась в мини-юбке и тонком топе, босыми ногами прямо в снег, или в летних тонких босоножках на каблуках. И даже не пыталась включить обогрев.

  — Только не вздумай тайком нажать на обдув, — предупредила она однажды, когда мы ехали по трассе. — Пусть будет по-честному.

  В одну из поездок особенно запомнилась заправка.

  Было около -7®C, сильный ветер. Мы ехали уже третий час. Элизабет сидела, закутавшись только в тонкую накидку, на её коже виднелись мурашки, губы стали синими, пальцы — как ледышки. Я притормозил у заправочной станции.

  — Заправиться надо, — сказал я, и посмотрел на нее выжидающе.

  Она повернулась ко мне, глаза чуть стеклянные от холода, но голос спокойный.

  — Ты хочешь, чтобы я…?

  — А ты сможешь?

  Она усмехнулась, скинула накидку и медленно вылезла из машины. На ветру её волосы разлетелись, руки прижались к бокам. Она открыла бак, вставила шланг и стояла неподвижно, словно статуя — раздетая, хрупкая и закалённая. Ветер развевал её юбку, а снег налипал на туфли. Я наблюдал с замиранием сердца.

  Когда она вернулась, застегивая ремень, я спросил:

  — Ну как?

  Она фыркнула, едва не чихнув.

  — Холодок бодрит. Заправка прошла успешно.

  — Может, теперь обогрев включим?

  — Ни за что, — сказала она с вызовом. — Мы же ещё не дома.

  Мы вернулись только спустя четыре часа. Дома она рухнула в постель, закутавшись в два одеяла, и уснула почти сразу — уставшая, замёрзшая, но довольная. Я сидел рядом, слушая её дыхание, и думал: вот это — настоящая зима. Не снаружи. Внутри.

  На следующее утро, ещё с заспанными глазами, она снова вошла в ванную и включила ледяную воду.

  — Ты ведь не остановишься? — спросил я с порога.

  — Конечно нет, — ответила она, оборачиваясь. — А ты думал, я тренируюсь просто так?

  ***

  Холодная ночь

  С течением зимы у Элизабет появилась новая причуда. Нет, уже не просто причуда — ритуал. Она начала гулять босиком. В любую погоду. Дождь, снег, гололёд, ветер — всё, что обычно заставляло людей бежать в тепло, для неё становилось приглашением.

  — Чем холоднее, тем лучше, — говорила она, натягивая майку перед выходом. — Я обожаю это чувство.

  Я улыбался, кивал, но в глубине души знал правду. Она делала это не только ради себя. Каждый её выход, каждая дрожь, каждая мурашка — были для меня. Она знала, как это действует на меня.

  Однажды ночью я лежал в постели, почти заснув, когда услышал, как тихо открылась входная дверь. Через пару минут она вошла в спальню. Света не было, но я чувствовал, как она скользнула под одеяло, зябко прижимаясь ко мне, будто кусочек льда. Я вздрогнул.

  — Ты что, из морозилки? — пробормотал я сквозь сон. — Почему ты такая холодная?

  Она тихо засмеялась.

  — Потому что я только что гуляла босиком… в одной майке.

  — Что?!

  Я сел, нашарил настольную лампу и включил свет. Её лицо сияло — губы синие, нос холодный, глаза блестят. Влажные волосы прилипли к вискам.

  — Ты в своём уме? На улице минус двадцать пять! Ты была там сколько?

  — Минут тридцать, наверное, — пожала плечами она. — Мне просто… хотелось пройтись.

  — В одной майке?!

  — Угу. И босиком.

  Я начал помогать ей стянуть одежду — майку, юбку, трусики, лифчик. С каждой вещью, которую я снимал, она дрожала всё сильнее. На коже у неё выступили мурашки — отчётливые, плотные, словно поверхность её тела покрылась инеем.

  И вот Элизабет уже вся голая, она залезает под одеяло и прижимается ко мне- о боже, как же я она вся холодная.

  — Господи, ты совсем замёрзла, — прошептал я, провёл рукой по её спине. Она содрогнулась от прикосновения.

  — Но ведь красиво, да? — хрипло сказала она, зарываясь лицом в подушку. — Это же возбуждает тебя…

  Я не ответил сразу. Просто смотрел на неё — на хрупкую, дрожащую, словно сделанную из хрусталя. Её дыхание было сбивчивым, нос шмыгал, на коже — сотни мурашек. Это сочетание — сила и хрупкость, её готовность отдаться стихии, принять ледяное прикосновение — сводило меня с ума.

  Я лёг рядом, скользнул ладонью по её бедру, обнял, прижал к себе, чувствуя, как холод её тела проникает в меня, как будто мы становимся одной температурой. Она выгнулась навстречу, почти бессознательно, с лёгким стоном. Наши губы встретились — поцелуй был тёплым, несмотря ни на что. Почти отчаянным.

  — Ты сводишь меня с ума, — прошептал я ей в ухо. — Каждый раз, когда ты так дрожишь… я просто не могу.

  — Тогда… согрей меня, — выдохнула она.

  Я ощущал, как будто между нашими телами рождается огонь — тонкий, не грубый, но яркий, искренний. Мы двигались медленно, почти молча, в полной тишине зимней холодной спальни, где за окном всё ещё завывал ветер, а в комнате пахло снегом и кожей.

  Я опустился на неё, чувствуя, как её холодное тело обжигает моё. Мои руки скользнули по её бедрам, ощущая каждую мурашку, каждую дрожь. Её дыхание участилось, и я почувствовал, как её сердце бьётся быстрее, пытаясь согреть её кровь.

  — Ты уверена, что хочешь этого? — прошептал я, чувствуя, как её холод проникает в мою кожу, вызывая странное, почти болезненное удовольствие.

  — Да, — выдохнула она, её голос был тихим и полным желания. — Сделай это. Я так замерзла на улице, милый. Это я так для тебя старалась. Сделай меня снова горячей. Выеби меня сегодня, сейчас, как следует. Так чтобы я закричала.

  Я медленно вошёл в неё, чувствуя, как её тело обхватывает меня, как ледяная вода. Каждое движение было интенсивным, каждый толчок — электрическим. Я чувствовал, как её холод проникает в меня, и это было так возбуждающе, так безумно.

  Её руки вцепились в мои плечи, ногти впивались в кожу, оставляя следы. Она прижималась ко мне, пытаясь согреться, но я знал, что это невозможно. Мы оба были пленниками этого холодного, дикого желания.

  — Боже, — прошептала она, её голос дрожал. — Это так... так интенсивно.

  Я увеличил темп, чувствуя, как её тело начинает отзываться на мои движения. Её дыхание стало тяжелым, прерывистым. Я знал, что она близка, и это знание только усиливало моё возбуждение.

  — Да, — прошептала она, её голос был полон экстаза. — Ещё, ещё!

  Я продолжал двигаться, чувствуя, как её тело начинает согреваться от нашего общения. Её кожа стала горячей, и я знал, что мы оба близки к вершине.

  — Я люблю тебя, — прошептала она, её голос был полон страсти и желания.

  — И я тебя, — ответил я, чувствуя, как наш мир сужается до этого момента, до этого интенсивного, дикого желания.

  И в этот момент мы оба достигли вершины, наши тела дрожали от удовольствия, наши сердца бились в унисон, и мы знали, что это было что-то особенное, что-то, что мы никогда не забудем.

  Мы лежали рядом, наконец укрывшись тонким одеялом. Оно словно впитало в себя весь остаток зимы, а теперь медленно, по капле, отдавало нам своё тепло. Комната была тёмной, лишь лёгкий свет с улицы проникал сквозь занавеску, рисуя на стене бледные тени снежинок.

  Я чувствовал, как тело Элизабет постепенно расслабляется. Её дрожь утихала, дыхание становилось ровнее. Она прижалась ко мне, словно ища моего тепла не только телом, но и душой. Я осторожно провёл ладонью по её плечу, почувствовав, как кожа ещё прохладна, но больше не обжигает холодом.

  Она тихо выдохнула, и этот выдох был как облегчение.

  Я прижал её ближе, обнял за талию, и она уткнулась лбом мне в шею.

  — Ооо, — прошептала она чуть позже, почти на грани сна и блаженства, — это было так… так остро. Словно всё тело стало одним сплошным нервом. Каждое прикосновение, каждый порыв воздуха… Я будто впервые почувствовала себя живой.

  Она подняла голову, взглянула мне в глаза в полутьме.

  — Знаешь… я люблю тебя. Не просто люблю — я вся твоя. Я готова ради тебя хоть каждый день босиком по снегу ходить, стоять на морозе в одних трусах, дрожать до синевы… Только бы потом снова почувствовать то, что мы только что пережили. Снова быть в твоих руках, когда ты согреваешь меня… Это лучше любого тепла.

  Я не ответил словами. Я только прижал её крепче, поцеловал в висок и молча улыбнулся.

  ***

  В спальне и правда было прохладно. Мы не топили — по её настоянию. Окно приоткрыто, с улицы тянет ледяным воздухом. Я смотрел, как она лежит, дрожа под тонким одеялом, и вдруг мысль промелькнула во мне — глупая, дикая, как и всё, что происходило между нами этой зимой.

  — Знаешь что? — сказал я. — А пошли на улицу. Сейчас.

  — Прямо сейчас?

  — Прямо сейчас.

  Она улыбнулась, не задавая лишних вопросов. Я оделся потеплее — куртка, шарф, ботинки. Она же шагнула босиком в снег, обнажённая, только с растрёпанными волосами и мужественным упрямством в глазах. Снежные хлопья медленно падали с чёрного неба, ветер гнал их по пустынному двору.

  — Ты сумасшедшая, — выдохнул я, прикрыв за нами дверь.

  — Ты же меня такой и сделал, — рассмеялась она, вставая посреди двора, раскинув руки.

  Порывы ветра хлестали её по телу, кожа мгновенно покрылась мурашками. Она сжалась, начала постукивать зубами, но не сделала ни шага назад.

  Через пять минут я сбегал в дом, вернулся с бутылкой холодной воды и стал медленно поливать на неё — сначала на плечи, потом на грудь, на живот, по ногам. Капли стекали по коже, почти мгновенно превращаясь в ледяные бусины.

  — Хо-хо-холодно… — выдохнула она, стоя вся дрожащая, с побелевшими пальцами ног. — Но… прекрасно…

  — Ложись, — сказал я.

  — Что?

  — На снег. Просто ляг. Хоть на пару минут.

  Она колебалась. Тело её сотрясалось от холода. Но потом медленно опустилась на спину, прижавшись к снегу. Волосы раскинулись на белой поверхности, грудь тяжело вздымалась. Я присел рядом, положил ладонь на её дрожащий живот.

  — Ты держишься невероятно.

  — А ты это любишь, — прошептала она. — Я чувствую…

  Прошло всего около пяти минут. Её трясло слишком сильно, дыхание сбивалось. Я поднял её на руки, прижав к себе как можно крепче, и понёс обратно в дом. По пути она прижалась ко мне щекой, почти беззвучно смеясь.

  — Спасибо, — прошептала она. — Это была идеальная ночь.

  ***

  Лёд и дыхание

  Мы едва успели войти в дом после очередной прогулки, как меня осенила новая мысль. Я обнял Элизабет, всё ещё дрожащую после уличной стужи, и прошептал ей на ухо:

  — А давай ты примешь ледяной душ… прямо сейчас.

  Она посмотрела на меня с полузамёрзшей улыбкой и едва заметным огоньком в глазах.

  — Серьёзно? Ты не устаёшь придумывать.

  — Только если ты не устаёшь удивлять.

  Она тихо засмеялась, пошла в ванную и вскоре зашумела вода. Я тем временем включил кондиционер на полную, чтобы в комнате стало почти так же холодно, как снаружи. На кухне я нашёл большой мешок с колотым льдом — на случай, если нам вдруг захочется охладить вино. Теперь он был нужен для другого.

  Когда Элизабет вышла из ванной, на ней не было ничего, кроме капель воды, стекающих по коже. Она вздрогнула от холода в комнате, обняв себя за плечи, но взгляд её оставался твёрдым.

  — Ты сумасшедший, — прошептала она, — но я люблю это.

  Я положил её на ковёр перед кондиционером. Он дул прямо на неё, и её тело начало зябко подрагивать. Она посмотрела на меня снизу вверх, упрямо, вызывающе.

  — Давай. Я хочу почувствовать всё.

  Я достал первый пригоршню льда. Он хрустел в моих ладонях, и когда я провёл им по её плечу, она затаила дыхание. Кожа покрылась мурашками, как снежная рябь, а грудь вздрогнула от прикосновения.

  — Ты дрожишь, — шепнул я, прикасаясь губами к её щеке.

  — От холода… и от тебя, — выдохнула она, запрокидывая голову.

  Я провёл льдом по её шее, по ключице, вдоль руки, задержавшись на запястье. Потом — ниже, вдоль живота. Она извивалась в нежной судороге, словно между страстью и стужей не было границы. Мы оба не говорили почти ничего — только дыхание, шёпоты, прикосновения.

  Когда я дотронулся до её ступней, она судорожно вдохнула.

  — Самое чувствительное место, да? — улыбнулся я.

  Она кивнула, сжав губы.

  — Но я справлюсь… ради тебя.

  Я положил её холодные пальцы на свою щёку.

  — Мы согреем тебя вместе, — сказал я.

  Лёд постепенно таял на её теле, оставляя влажные следы. Я продолжал касаться её, целовать там, где было особенно зябко. Мы были вдвоём в этом маленьком снежном мире, как будто время застыло.

  Когда она наконец расслабилась и её дрожь перешла в тихую, тёплую истому, я укутал её в большое одеяло и прижал к себе. Она уткнулась носом мне в шею.

  — Это было… волшебно, — прошептала она, улыбаясь сквозь усталость.

  — А завтра, — сказал я, — у меня есть новая идея.

  — Конечно. С тобой, хоть на лёд в Арктику.

  Мы с ней заснули в объятиях, среди влажного одеяла, тающего льда и воспоминаний, которые точно не растает даже весной.

  ***