Утро начинается с запаха моря, пахнущего водорослями и черепахами. Ветер набрасывает крупинки соли на губы. Небо - как голубая простыня, к которой прилипло абрикосовое солнце. На улицах кое-где видны корки апельсин. Слышится шептание ветра. Улавливаются некоторые слова, фразы Джеймса Джойса, едва долетающие из берегов Ирландии - "сопливое море". Хочется на миг увидеть будущее, лежащее, возможно, под камнем на пляже. Знать бы, под каким точно камнем.
День как размотанная катушка, тянется, где-то наступит конец. Деньги, как маленькие приливы волн появляются раз в месяц, но всё же немного хватает на вино, хлеб и мизерный кусочек счастья. Что ж, не так уж и плохо.
Варится кофе, дребезжит ложечка в стеклянной кофейной кружке, о чём-то предупреждает, за окном слышен лай знакомых собак, лай мыслей, неожиданных, весёлых и настораживающих. Липкие пальцы от пирожков с повидлом, запах которых ещй с детских времён. Письма не приходят, никто не зовёт, как у полковника, которому никто не пишет. Жалко его, до сих пор жалко, жалко жену, жалко петуха. Мда....
А вечером - красное вино, вспоминается Ахто Леви, хочется с ним выпить вина и мельком вспомнить его "Бежать от тени своей", сказать ему, что не хочется бежать от своей тени, с ней приятно быть всегда вместе.
И снова думается, вот бы всё это записать, смотря на паука, что в углу потолка плетёт свою геометрию быта. А зачем записывать? кому-то рассказать? Нет, хочется, как и паук, плести свою геометрию быта, получая от его замысловатого, загадочного, причудливого рисунка огромное удовольствие, чтобы ночью увидеть его на потолке, вслепую воспроизвести все его повороты, тонкие изгибы, напомнить самому себе прелесть как плетение паука, так и своё словесное воображение, не думая, не претендуя на то, что оно лучше, чем чьё-то. Уж геометрия быта обыкновенного паука, в любом случае, самое незаурядное, невероятное изобретение в мире, во всём космическом пространстве.
Стены дома слышат разговоры соседей через балконы. У каждого своя жизнь. Иногда хочется спрятаться от мира. А время идёт медленно: оно решило остаться с нами - в этом забытом солнцем уголке. Ожидание чего-то необыкновенного. Встретить бы, например, прокуратора Пилата, пожать ему руку, которого почему-то многие обвиняют в убийстве Христа. Легко обвинять, не побывав на месте Пилата. Людская молва создаёт миф и разносит по миру о преступлении Пилата. А истинные злодеи сидели-то в Синоде. Но как же Понтия Пилата встретить и его жену Клавдию, если их давно уже нет? А может быть, они есть, невидимо присутствуют среди нас? Также присутствуют, как и святая Текла, которая иногда всё же появляется в городе Силифке, смотрит на нас, молится за нас. Кажется, что это невероятно, но вдруг это, действительно, так. Почему это кажется? Аура Силифке издаёт дыхание Теклы, звуки белых аист, присевших у Небесной зеленоватой реки, совсем рядом с древнеримским мостом. Особенно это ощущается при приближении к её подземной церкви, где она много лет молилась за спасение мира, за спасение человеческих душ.
Вечером спала жара. На набережной прохаживаются люди, дыша морской прохладой. Каждый из них думает о своей жизни, о её геометрии быта, радуясь, может быть, что в ней присутствует, пусть хоть и небольшой, бесценный кусочек счастья.
А в это же время, далеко-далеко, среди гор, на одном из альпийских лугов, где среди густой травы видны гроздья крупной земляники, открывается силуэт стройной женщины в тёмном одеянии, на шее которой повязан батистовый шарфик с развивающими его концами, словно порхающие крылья с малиновыми оттенками белой бабочки. Кто это может быть? Афродита? Клеопатра? Может быть, это швейцарская пианистка прилетевшая в сказочный, уютный Больцано, с узкими улочками и с конусными красочными крышами, выступить с концертом, вдруг появившаяся после долгого отсутствия? Всегда интересно увидеть человека, которого очень давно не приходилось встречать, испытывая при этом некоторое чувство, если не боязни, то сомнения, осторожности, что он, некогда хорошо знакомый, стал несколько иным, отдалённым. О чём она думает? Можно лишь догадываться. Скорее всего, эта загадочная женщина, любуясь окружающей природой, находится среди чарующих музыкальных звуков, которые она вскоре, войдя в свой прекрасный дом и сев за пианино, передаст их на его клавиатуру. Так рождается прелестное музыкальное произведение, которое прозвучит и на средиземноморской набережной, даря всем присутствующим на ней бесценный кусочек счастья, переливающийся невероятно сказочными отблесками в капельках предвечерней росы, что на белых лепестках роз, растущих и трогательно склонившихся у самого открытого окна, наблюдающих за ангельским ликом пианистки.
Но если и нет никакой пианистки, если на набережной слышны только размеренные звуки морских волн, то и в этом есть кусочек тихого счастья, которое проникновеннее отзывается в глубине сердца, чем громкие торжества, чем все симфонии мира.
А высоко над средиземноморской набережной луна красуется в соломенной шляпке. Под лунным светом сияют не только лица людей, гуляющих на набережной, но и те, кто давно на небесах, кто когда-то тоже любовался луной, а теперь лишь иногда опускается на набережную, любуясь и сияющей луной, и лицами своих близких людей, которые не догадываются о существовании совсем рядом присутствия невидимых глазу небесных душ.
Вот и наступила ночь. Опустела набережная. Вдруг появилась чёрная собака, колли, на груди которой белая шерсть, напоминающая белый крест. К ней подошёл мужчина. Он долго смотрел на её умные глаза. Протянул ей свою руку. Собака, внимательно глядя на человека, виляя хвостом, подала ему лапу. Из её глаз, как и у него, появились слезинки. Они узнали друг друга. Пройдя до конца набережной мимо нескольких отелей, из окон одного из них тихо раздавались звуки сюиты Генделя "Музыка на воде", они остановились на миг у древней башни, далее прошли мимо мечети, построенной в самом начале двадцатого века, достигли пустующего рынка, за которым стоял заброшенный каменный домик времён Омара Хайяма, некогда проживающего не так уж и далеко, зашли в него и, усевшись на коврик, покрытый толстым слоем вековой пыли, в окружении паутин задремали сладким сном, видя в нём геометрию бытия.