"Мой поезд ещё идёт, а я уже на его конечной остановке".
Интересно, какая была для него конечная остановка?
Его не покидал мучительный вопрос: о чём думал Хулио Флорентино Кортасар перед смертью?
Из окна больничной палаты открывался унылый, унылый вид. Лицом к стене, потерявший Кэролл, он лежал в глубоком одиночестве, безнадёжно больной.
Кто думает об этом сейчас?
Кто в этом мире также, как я, думает о тебе, Уильям Фолкнер, или о тебе, Джеймс Джойс? Зачем я думаю о них? Возможно, потому что они воспринимали окружающий мир иначе, чем многие люди.
О чём я буду думать, повернувшись лицом к стене?
Ведь все люди, наступает время, поворачиваются лицом к стене...
Не знаю. А может быть, знаю, но скрываю это от всех. Я же имею право о чём-то молчать?
Кто я для всех окружающих меня людей или почти для всех? Никто.
Значит, то, что я могу скрывать свои некоторые мысли, чувства, ощущения, ни в коей мере их не будет волновать. Ведь я же, по-большому счёту, для них никто. А вдруг я единственный и неповторимый? Ну, и что? Каждая личность в этом мире уникальна.
Мог бы я быть для кого-то очень близким человеком? Но если не стал им то...
Что "то"? Значит, так и не стал им, не велика потеря для всех. Конечно же. Почему кого-то должен привлекать мой зонтик, мой шарф, мои чувства, мои тексты?
Глядя на мои песочного цвета башмаки, на мои жёлтые или же синие, потёртые джинсы, на мои светозащитные очки, скрываемые от солнечных лучей, как и от любопытных людских глаз, читая мои отрывистые тексты, которые, казалось бы, должны иметь продолжение а неожиданно не обрываться, оставляя тем самым много чего непонятного, кто-то, пожалуй, удивляется, негодует, протестует, приветствует, иронизирует, грустит, ожидая от меня чего-то необыкновенного. В каждом моём слове, фразе кто-то вдруг начинает узнавать себя, не желавшего до этого быть узнанным, но, надо же такому случиться, что кто-то способен, оказывается, выражать, если не всё, то хотя бы часть скрываемого даже от самого себя.
Ты, держа в руках зонтик, дотрагиваясь до моего шарфа, смотря на мои зеленоватые глаза, в которых играют беснующиеся чёртики как в полыхающем костре, начинаешь узнавать и себя, как и я тебя по силуэту, по твоей стремительной походке. Ладно, не столь важно обращать внимание на башмаки песочного цвета, на цвет джинс, хотя, если вдуматься, они тоже являются отражением человека, не стоит обращать внимание даже на разную воспринимаемость текстов. Важнее представить того, кто лежит лицом к стене... Ведь почти каждый, рано или поздно, находясь перед ней, вынужден давать оценку самому себе, как и тот же аргентинский писатель, или же американец Уильям Фолкнер. Кстати, он тоже оценивал себя со стороны, иначе не придавал бы тщательное внимание своему аккуратному, даже изящному внешнему виду, как, впрочем, и своим изысканным словам, так педантично перебираемым, для чего ему, этому Уильяму, приходилось часто выпивать изрядную порцию виски, соблюдая при этом, как ни странно, трезвость ума, чего не скажешь о некоторых читателях, испытывающих головокружение, находясь на его литературных качелях. Однако не стоит лишний раз беспокоить замечательного Уильяма Фолкнера, его давно пребывающую душу на небесах.
Чтобы находиться долгое время лёжа лицом к стене, в тяжелейшие минуты своей жизни, как Кортасар, не впадая в глубокую депрессию, надо быть незаурядной личностью. Лучше всего в такие периоды становится легче, если перед глазами появляются приятные эпизоды из прошедшей жизни. Хорошо бы увидеть, к примеру, ирландца Джеймса Джойса, аргентинца Кортасара, его жену Кэролл Данлоп, мексиканку Елену Гарро, первая написавшая в латиноамериканской литературе роман в стиле магического реализма, опередив тем самым самого лауреата Нобелевской премии колумбийца Габриэля Гарсиа Маркеса, увидеть кубинца Алехо Карпентьера, музыканта, писателя, с русскими корнями, или упомянутого уже Уильяма Фолкнера, написавшего уйма романов, в том числе и неподражаемый "Старик", хотя и не имевшего никакого образования, но при этом обладая высочайшей образованностью. Присутствие таких гигантов мировой литературы делает жизнь интереснее и приятнее. Если же этих замечательных людей не окажется рядом, то надо отвернуться от стены и оказаться Альпах, рядом с сказочным небольшим городом Больцано, среди прекрасных лугов, с растущей на них крупной алой земляникой и с жующими сочную траву двумя коровами, одна из кличек которой Линда. И в этот момент забывается всё грустное, печальное: вокруг горы, словно стражники, охраняющие красивые луга, и миловидные, мудрые глаза Линды. Но если нет возможности всё это увидеть, можно начинать самому создавать лучшее на что способен, радуясь процессу творения, и перед глазами заново оживёт прекрасное, к чему приходилось соприкасаться, и кто-то снова дотронется своей рукой до твоего красного шарфа, заботливо поправляя его, прикрывая открытый ворот рубашки от холодного, колючего ветра, и вглядываясь в твои озорные, обжигающие искорки глаз, что не гаснут, несмотря промозглую погоду.
И это озорство, вопреки всяким событиям жизни, её утратам, остаётся всегда в твоих искрящихся глазах.