Я припарковал машину у обочины, где начиналась старая, вымощенная щербатым камнем дорога, ведущая вглубь города мёртвых. Мотор остывал, тихонько пощёлкивая в вечерней прохладе, а я стоял, кутаясь в пальто и глядя на темнеющие силуэты крестов и памятников.

Закурил. Дым едким облаком повис в неподвижном воздухе, смешиваясь с запахом бензина и сырости. Мой старенький "Форд" казался единственным островком безопасности, последним бастионом цивилизации перед бескрайним морем тьмы. В салоне на пассажирском сиденье лежала забытая с утра газета и пустой стаканчик из-под кофе. Самые обыденные вещи, которые сейчас казались странно чужеродными.

Где-то вдалеке, за лесополосой, шумело шоссе. Звук проезжающих фур доносился сюда глухим, утробным гулом, похожим на стоны гигантского животного. Город жил своей жизнью. Люди спешили домой, ужинали, смотрели сериалы, ругались и мирились. А здесь, за чертой, время текло иначе. Оно было вязким, как клей. Здесь царила тишина, но не пустая, а наполненная ожиданием. Тишина, которая слушает тебя в ответ.

Я поежился, чувствуя, как холод пробирается под воротник, касаясь шеи ледяными пальцами. Почему именно сегодня так холодно? Синоптики обещали потепление, но кладбище, казалось, имело свой собственный микроклимат, не зависящий от законов метеорологии.

Почти девять вечера. Холодный октябрьский ветер срывал с деревьев последние, пожухлые листья и гоня их по земле, словно заблудшие души. Сегодня была годовщина смерти Алисы, моей первой жены. Я освободился с работы непозволительно поздно, но мысль о том, чтобы нарушить ежегодную традицию, показалась мне кощунственной. Я должен был приехать и положить цветы.

Алиса не любила кладбища при жизни. Она называла их "складами оболочек" и всегда просила, чтобы её кремировали. Но её родители, люди старой закалки, настояли на традиционных похоронах. Я тогда был слишком раздавлен горем, чтобы спорить. Теперь, спустя три года, я всё чаще думал: простила ли она меня за это малодушие? Или её дух, запертый под гранитной плитой, всё ещё злится, что не может развеяться пеплом над морем, как она мечтала?

Я провел рукой по карману, нащупывая холодный металл зажигалки. Это было наше место встреч теперь. Односторонних встреч. Я говорил, а она молчала. Иногда мне казалось, что в шелесте венков я слышу её смех, но это была лишь игра воображения, попытка мозга защититься от осознания абсолютной конечности бытия. Боль утраты притупилась, превратившись из рваной раны в ноющий шрам, который реагировал на такую погоду, как сегодня.

Городское кладбище было огромным, настоящим некрополем, раскинувшимся на многие километры. Оно подступало к самым защитным лесополосам и почти упиралось в заборы дачных участков, где в некоторых окнах ещё горел тусклый свет. Главная аллея, освещённая редкими, высокими фонарями, петляла и уводила куда-то вглубь, но могила Алисы находилась в стороне, в старом секторе. Чтобы добраться туда быстрее, я решил срезать.

Включив фонарик на смартфоне, я шагнул с асфальтированной дорожки на влажную, утоптанную землю. Луч света выхватывал из темноты то покосившийся железный крест, то холодный гранитный бок памятника, то заросшую сорняками оградку. Воздух был густым и неподвижным, пахло прелой листвой, сырой землёй и чем-то ещё, тонким, едва уловимым ароматом тления. Или мне просто так казалось.

Под ногами чавкала грязь, смешанная с гниющими стеблями цветов, выброшенных кем-то на тропинку. Это была не просто земля - это была субстанция, пропитанная скорбью и разложением. Кладбище было словно слоеный пирог эпох. Сначала я миновал "бандитскую аллею" девяностых: пафосные мраморные стелы в полный рост, изображающие авторитетов в кожаных куртках с ключами от "Мерседесов" в руках. Их каменные глаза смотрели с вызовом даже оттуда, из небытия.

Дальше шли скромные советские захоронения с жестяными пирамидками и облупившимися красными звездами. Фотографии на эмали выцвели, лица превратились в белесые пятна, лишенные черт. Кто они были? О чем мечтали? Теперь это не имело значения. Все они стали частью единого молчаливого хора.

Тишина давила на уши. Я слышал собственное дыхание, слишком громкое, слишком сиплое. В какой-то момент мне показалось, что сбоку мелькнула тень. Я резко направил луч фонарика в кусты сирени. Пусто. Лишь ворона, потревоженная светом, тяжело взмахнула крыльями и перелетела на соседнюю оградку, каркнув что-то хриплое и недовольное. Звук прозвучал как выстрел. Нервы были на пределе. Зачем я вообще поперся через старый сектор?

Я продолжал идти, петляя между могилами, стараясь не наступать на холмики, словно боясь потревожить чей-то вечный сон. В руке я сжимал букет белых хризантем, её любимых цветов.

Минут через пять, когда я уже почти добрался до нужного сектора, я заметил вдали странное оранжевое мерцание. Свет был живым, трепещущим. Костёр. Сердце неприятно ёкнуло. Кто бы это мог быть в такой час на кладбище? Бездомные, устроившие себе ночлег? Или, что ещё хуже, подростки, ищущие дешёвых острых ощущений? Встреча с любой из этих компаний не сулила ничего хорошего. До сторожки отсюда было не меньше километра, и в случае чего на помощь звать было бесполезно. Стало неуютно.

В голове промелькнула здравая мысль: развернуться, дойти до машины, заблокировать двери и уехать. Приехать завтра утром, при свете дня. Алиса поймет. Но что-то меня удержало. Какое-то извращенное, темное любопытство, то самое, что заставляет людей притормаживать у места аварии, чтобы разглядеть искореженный металл и кровь.

Я погасил экран смартфона. Темнота навалилась мгновенно, плотная, хоть ножом режь. Глаза не сразу привыкли. Оранжевое пятно костра пульсировало вдалеке, как больной воспаленный глаз. Я двинулся на свет, стараясь дышать через раз. Каждый хруст ветки под подошвой отдавался в висках набатом. Мне казалось, что мертвецы вокруг прислушиваются к моим неуклюжим шагам, осуждая живого, вторгшегося в их ночные владения.

"Ты идиот, - твердил внутренний голос. - Ты взрослый мужик, менеджер среднего звена, какого черта ты крадешься по кладбищу, как вор?"

Но ноги сами несли меня вперёд, подчиняясь инстинкту охотника... или жертвы.

Тем не менее, любопытство, смешанное с тревогой, взяло верх. Я выключил фонарик на телефоне, чтобы не выдать себя, и, ориентируясь на отблески огня, начал с предельной осторожностью продвигаться вперёд. Я шёл медленно, пригибаясь, прячась за высокими памятниками и редкими, но раскидистыми деревьями. Шум крови стучал в ушах, заглушая шелест листьев под ногами.

Наконец, я нашёл идеальное укрытие. Старая, корявая ель, чьи нижние лапы почти касались земли, а рядом с ней массивный гранитный обелиск. Пригнувшись так, что холодный камень обжигал щеку, я осторожно выглянул. И обомлел.

У одной из свежих могил, увенчанной дорогим памятником из чёрного мрамора, стояла женщина. На ней был серый плащ, очевидно мужской, слишком большой для её хрупкой на вид фигуры. Он нелепо висел на её плечах, делая её похожей на испуганного подростка. Насколько я мог разглядеть в неровном свете пламени, она была красива какой-то зрелой, строгой красотой. Лет сорок пять, не больше. Но не её присутствие здесь повергло меня в шок.

Ветер донес запах. Это был не просто запах дыма. Пахло паленой шерстью, серой и чем-то тошнотворно сладким, напоминающим запах дешевых духов, пролитых на сырое мясо. Меня замутило.

Я присмотрелся к предметам, разложенным у огня. Мозг отказывался классифицировать увиденное, стараясь найти рациональное объяснение. Череп? Нет, слишком маленький, может, собачий? Рядом стояла чаша из темного металла, в которой, густо и маслянисто поблескивая, плескалась жидкость. Кровь? Вино?

Женщина вдруг замерла. Её спина напряглась, лопатки остро выпирали под тонкой тканью. Она медленно подняла руки вверх, и рукава плаща сползли, обнажая предплечья, покрытые свежими, кровоточащими порезами. Капли крови падали на землю, и там, где они касались почвы, трава, казалось, чернела и скукоживалась мгновенно.

Незнакомка стояла в центре огненного круга. Вокруг могилы, прямо по земле, были разложены и подожжены какие-то ветки или поленья, и огонь горел ровно, неестественно спокойно, образуя идеальное кольцо. Женщина что-то делала руками. Плавные, но в то же время резкие, рваные движения, и что-то бормотала себе под нос. Слов было не разобрать, но сам тон этого шёпота был наполнен такой лютой ненавистью, что у меня по спине пробежал ледяной холодок.

Мне стало по-настоящему жутко. Не тот бытовой страх перед хулиганами, а первобытный, иррациональный ужас перед чем-то запредельным и непонятным. Я вжался в холодный могильный камень, стараясь не дышать, и ловил взглядом каждое её движение.

Внезапно порыв ветра распахнул полы её плаща, и я замер, не веря своим глазам. Под ним она была абсолютно нагой. Её стройное, всё ещё привлекательное тело было сплошь исчерчено какими-то знаками, символами, витиеватыми линиями. Я не мог понять, были ли они нанесены чернилами или чем-то другим, но в свете костра они казались живыми, извивающимися на её коже, как чёрные змеи.

А потом её лицо... Красивые, правильные черты исказились в чудовищной гримасе. Рот начал растягиваться, открываясь всё шире и шире, гораздо шире, чем это возможно для человека. Это было похоже на резиновую маску, которую кто-то тянет изнутри. И из этой неестественно огромной глотки вырвался крик, полный боли, ярости и чего-то ещё, чему я не мог подобрать названия.

- In nomine Dei nostri Satanas Luciferi excelsi! - изменился её голос.

Собственно, это был уже даже не человеческий голос, а скрежет металла по стеклу, многоголосый хор, рвущийся из одной глотки.

- Асмодей, князь похоти и гнева! Белиал, владыка лжи и порока! Астарот, герцог преисподней! Явитесь!

Воздух вокруг костра пошел рябью, как над раскаленным асфальтом. Пламя сменило цвет с оранжевого на грязно-зеленый, вытягиваясь вверх неестественными языками.

- Я, Марина, дочь Евы, отвергаю свет и принимаю тьму!

Она выхватила из огня горящую ветку и с силой провела ею по своей ладони. Запахло жареной плотью, но она даже не поморщилась.

- Я плачу болью за силу! Я плачу кровью за месть!

Она метнула горящую головню прямо в центр могилы, на чёрный мрамор.

- Я требую душу убийцы! Душу Никиты Горяева! Пусть земля выплюнет его, пусть небеса отвергнут его! Ни покоя, ни сна, ни забвения!

От этих слов у меня волосы на голове зашевелились. Страх перерастал в животный ужас. Я хотел бежать, но ноги будто приросли к земле. Мне казалось, я не один слышу её. Вокруг, в шелесте ветра, в треске огня, мне чудился ответ. Неясный, зловещий шёпот на языке, которого я никогда не слышал, но интуитивно понимал его суть. Словно сама тьма отвечала ей, соглашаясь с её чудовищной просьбой.

Деревья вокруг поляны начали раскачиваться, хотя ветра в ту секунду не было. Ветви старых вязов тянулись к огненному кругу, словно желая погреться или схватить безумную женщину. Тени от надгробий удлинились, стали густыми и, клянусь всем святым, они двигались самостоятельно. Они плясали свой беззвучный хоровод вокруг могилы, сплетаясь в уродливые клубки.

У меня пересохло в горле так, что я не мог сглотнуть. Я чувствовал себя букашкой, случайно заглянувшей в жерло вулкана перед извержением. Это было не просто колдовство из книжек. Это был разрыв реальности. Ткань мира трещала по швам, и из этих трещин сочилось первозданное зло.

Подул новый порыв ледяного ветра. Он затрепал полы моего пальто, но пламя костра в круге даже не колыхнулось. Оно горело всё так же ровно, будто было нарисованным.

Женщина начала двигаться, и это был жуткий танец. Её руки и ноги изгибались под немыслимыми углами, суставы, казалось, выворачивались в обратную сторону. Это была жуткая, ломаная пластика марионетки, дёргаемой невидимыми нитями. Она кружилась внутри огненного кольца, и её нагое, расписанное символами тело мелькало в прорехах плаща.

Ритуал продолжался. Она остановилась, выпрямилась и, набрав полную грудь воздуха, с силой плюнула на могильную плиту. Раз. Другой. Третий. Каждый плевок сопровождался коротким, злобным проклятием. Затем, совершив нечто совершенно невообразимое, она присела на корточки прямо над могилой и, глядя в ночное небо безумными глазами, помочилась на неё. Шипение и пар, поднявшийся от соприкосновения жидкости с холодным камнем, показались мне последней каплей.

В этот момент леденящее чувство пробежало у меня по затылку. Ощущение взгляда. Тяжёлого, немигающего, прямо в спину. Я резко обернулся. Пустота. Лишь ряды молчаливых памятников и тени, пляшущие в такт далекому огню. Но проклятое чувство не пропадало. Мне казалось, что кто-то или что-то стоит прямо за моей спиной, дышит мне в шею, и если я повернусь ещё раз, то увижу то, чего человеческий разум видеть не должен.

Паника окончательно овладела мной. Крепче сжав букет, который до сих пор каким-то чудом оставался в моей руке, я начал медленно, спиной, отходить от своего укрытия. Шаг, другой, третий. Я не сводил глаз с огненного круга, боясь, что женщина заметит меня. Отойдя на десяток метров, я развернулся и бросился бежать.

Я мчался, не разбирая дороги, перепрыгивая через низкие оградки, огибая кресты. Сердце колотилось где-то в горле, лёгкие горели огнём. Один раз я всё-таки зацепился ногой за проржавевшую цепь ограждения и рухнул на землю, больно ударившись коленом. Букет выпал из руки. Белые хризантемы рассыпались по жухлой траве. Я даже не стал их подбирать. Вскочив, я понёсся дальше, к спасительной дороге, к своей машине.

Наконец я выбежал на асфальт. Руки дрожали так, что я с трудом попал ключом в замок. Плюхнувшись на сиденье, я заблокировал двери и вдавил педаль газа в пол. Я не смотрел в зеркало заднего вида, боясь увидеть там что-то, что навсегда останется в моей памяти.

Мотор взревел, колеса пробуксовали на влажной листве, выбрасывая фонтаны грязи. Машину повело. Я едва не врезался в ствол дерева, но выровнял руль в последний момент.

Я гнал по аллее, рискуя разбить подвеску. Свет фар выхватывал из темноты кресты, которые, казалось, прыгали мне под колеса. В зеркале заднего вида была только тьма, но я чувствовал, что она гонится за мной. Она клубилась за задним стеклом, просачивалась через щели вентиляции. Мне казалось, что на заднем сиденье кто-то есть. Я слышал тяжелое, хриплое дыхание прямо за своим ухом, но не смел обернуться.

Только выскочив на освещенную трассу, я позволил себе немного сбавить скорость. Руки вцепились в руль так, что костяшки побелели. Меня трясло крупной дрожью, зубы выбивали чечетку. Я включил радио на полную громкость, чтобы заглушить тот нечеловеческий вой, который всё ещё стоял в ушах. Веселая поп-музыка казалась издевательством, но она возвращала меня в реальность.

На следующий день я чувствовал себя разбитым. Ночь была кошмарной, я почти не спал, перед глазами то и дело всплывала сцена у могилы. Около полудня позвонил мой брат, Валера. Он работал старшим оперуполномоченным уголовного розыска. Должность достаточно серьёзная, чтобы быть в курсе всех громких дел, но не настолько высокая, чтобы сидеть в кабинете, перекладывая бумажки.

- Привет, - бодро начал он. - Слушай, ты вчера случайно не был на центральном кладбище вечером? Ты вроде бы в годовщину Алисы ходишь.

У меня внутри всё похолодело.

- Был... А что?

- Да тут... чертовщина какая-то, честное слово.

Голос Валеры казался уставшим и непривычно серьезным.

- Ночью на центральном был вызов. Сторож, дед, чуть инфаркт не словил. Говорит, видел зарево, слышал крики, будто кого режут. Мы приехали, и никого. Но одну могилу так отделали, что у наших экспертов волосы дыбом встали.

Я зажал телефон плечом, пытаясь налить воды дрожащими руками. Стакан звякнул о графин.

- Вандалы? Сатанисты?

- Если бы, - хмыкнул брат. - Обычно эти придурки просто краской всё мажут да бутылки бьют. А тут... Там профессионально работали, если так можно выразиться. Могила Никиты Горяева, помнишь такого?

Я промычал что-то неопределенное, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.

- Так вот, - продолжил Валера, явно нуждаясь в слушателе. - Всю плиту залили какой-то дрянью, кислотой, что ли... Камень прожгло на сантиметр вглубь. И символы. Не краска, а сажа, втертая в жир. Вокруг могилы, идеальный круг выжженной земли. Трава превратилась в пепел, но за кругом, скажу тебе, ни травинки не опалено. Криминалист говорит, там температура была запредельная, как в доменной печи. А свечи... Свечи сделаны из человеческого жира, братишка. Представляешь? Анализ сделали. Подтвердилось.

Он помолчал, шурша бумагами.

- И ещё... Там нашли кое-что. Куклу. Тряпичную, грубую, набитую землей и волосами. У куклы рот зашит черными нитками, а вместо глаз - монеты. Те, старые, советские копейки. Знаешь, что это значит? Я тоже не знаю. Но выглядит жутко. Начальство требует дело замять, списать на хулиганку. Кому нужны "Секретные материалы" в нашем районе? Но дед сторож божится, что видел женщину. Говорит, она не шла, а летела над землей. Бред, конечно. Старик бухает, походу.

- Да, бред, - выдавил я из себя. - Валер, мне бежать надо. Работа.

- Ладно. Давай. Береги себя.

Только сейчас я вспомнил эту фамилию. Никита Горяев. Пять лет назад эта история гремела на весь город. Тридцатипятилетний мажор, находясь в состоянии тяжёлого наркотического опьянения, сбил на своём "Мерседесе" девушку насмерть. Прямо на пешеходном переходе. Кажется, её звали Полина. Вина его была очевидна, свидетелей масса. Но, как это у нас часто бывает, влиятельный отец, дорогие адвокаты, затягивание суда... В итоге он получил условный срок. И продолжил гонять по городу в невменяемом состоянии, уверенный в своей полной безнаказанности.

А буквально месяц назад пролетел слух, что этот ублюдок наконец-то доигрался. Скончался от передозировки. Он избежал земного правосудия, прожив после убийства той девушки ещё пять лет.

Повесив трубку, я сел за компьютер. Повинуясь какому-то неясному чувству. Я нашёл в социальной сети страницу той самой погибшей девушки, Полины. Пустая, заброшенная страница. Последнее обновление пять лет назад. Я листал старые фотографии. Вот она с друзьями на шашлыках, вот на море, вот с котёнком. Обычная жизнь, оборванная в один миг.

И тут я наткнулся на одну фотографию. На ней стояли две женщины, обнявшись, на фоне каких-то гор. Одна была Полина, улыбающаяся и счастливая. А вторая... Вторая была та самая женщина, которую я видел вчера на кладбище. Только здесь она выглядела иначе. Моложе, спокойнее, с мягкой улыбкой на красивом лице. Подпись под фотографией гласила: "2018, я и мама в Адыгее".

Я сидел и смотрел на экран, пока глаза не начали слезиться. Мать и дочь. Две жизни, разрушенные одним пьяным мажором. Правосудие, слепая фемида с весами, оказалось бессильным. Деньги отца, связи, коррумпированные судьи, всё это стало стеной, о которую разбилось горе матери. И тогда она пошла другим путем. Путем, который лежал во тьме.

Я вспомнил её лицо на кладбище, маску безумной ярости. И лицо на фото, мягкое, любящее. Сколько боли нужно вынести человеку, чтобы превратиться в чудовище? Сколько слез нужно выплакать, чтобы в глазах осталась только выжженная пустыня?

Говорят, месть - это блюдо, которое подают холодным. Но то, что я видел вчера, было горячим, как адское пламя. Она не просто проклинала его. Она отдавала себя, свою бессмертную душу, всё, что у неё осталось, лишь бы достать его даже на том свете. Это была жертва. Страшная, абсолютная жертва материнской любви, вывернутой наизнанку.

Я закрыл ноутбук. В квартире было тихо, но теперь эта тишина казалась мне зловещей. Мне всё чудился запах гари и сладковатый аромат тления. Я знал, что больше никогда не поеду на кладбище вечером. И я знал, что никогда не расскажу Валере о том, что видел. Некоторые двери должны оставаться закрытыми. А если ты заглянул в бездну, будь готов к тому, что она поселится в тебе навсегда.

Вот такая история. Можете верить, а можете нет. Понятия не имею, чем закончился тот кладбищенский ритуал. Обрёл ли покой дух Полины и попала ли душа Горяева в рабство к её матери. Да и знать, признаться, не хочу. Иногда лучше просто не соваться.