Вагон был настоящей консервной банкой, набитой испуганными людьми и их немытыми телами. Такое даже и в страшном сне не приснится. Воздух густел, становясь почти осязаемым, с тяжёлой смесью страха, усталости и чего-то кисло-сладкого, отдававшего разложением. Мы ехали уже второй день, и я перестал считать станции. Они мелькали за окном как блеклые декорации к спектаклю, который давно закончился: пустые платформы, выцветшие названия никому не известных городков, одинокие брошенные чемоданы, будто выпотрошенные гигантскими насекомыми.

Я сидел у разбитого окна. Кто-то когда-то попытался пробить стекло. Паутина трещин расходилась от дыры размером с кулак. Сквозняк, слабый и едва заметный, приносил с собой запах раскалённого металла и пыли, но хотя бы не давал совсем задохнуться. Люди вокруг спали сидя, облокотившись друг на друга, как карточный домик, который держится лишь потому, что все замерли в немом соглашении и не шевелятся. Я почти не спал. Не мог. Слишком много чужих лиц, слишком мало воздуха, чересчур много чужих снов, витающих в этом спёртом пространстве.

Прямо напротив меня сидела пожилая пара. Они не разговаривали, но их руки были сцеплены так крепко, что костяшки побелели. Время от времени женщина доставала из кармана платья выцветший носовой платок и промокала лоб мужу. Тот каждый раз коротко кивал, не открывая глаз. Это был их безмолвный ритуал, последний оплот порядка в рушащемся мире.

Рядом, в проходе, двое мужчин в засаленных штанах вели тихий, прерывистый диалог. Один, с лицом, напоминающим задумчивого философа, хрипел:

- ...и вот тогда я понял. Вся эта хрень про "будь хорошим парнем", "помогай ближнему"... Знаешь, для чего она была? Чтобы мы не поубивали друг друга в очередях в "Волмарте" в чёрную пятницу. Система работала, пока были айфоны и скидки. А теперь, всё. Теперь каждый сам за себя.

Второй, помоложе, с бегающими глазами, усмехнулся:

- Ага. Мой сосед, Боб, ну тот, что газоны стриг по линейке... Постоянно жаловался на мою музыку. А когда всё началось, я видел, как он битой забивал какого-то бедолагу. Прямо у своего идеального газона. Он даже не кричал. Просто так... деловито. Бум. Бум. Бум.

Вода стала валютой. Её не продавали, ею торговали. Мужчина в остатках дорогого костюма, бывший клерк с Уолл-стрит, судя по всему, выменял полбутылки на пачку амоксициллина. Он отсчитывал таблетки с сосредоточенностью ювелира, взвешивающего бриллианты. Другой, тощий парень-студент, отдал почти полный пауэрбанк за три глотка тёплой воды, хотя связи не было уже почти три дня.

- Просто чтобы было, - пробормотал он, глядя на тёмный экран смартфона, где, по словам, навсегда застыло фото его девушки.

Он держал в руках не батарею, а призрак прошлой жизни.

Я видел, как женщина с девочкой лет пяти подошла к парню с военной сумкой. Ребёнок не плакал, а тихо, монотонно поскуливал, как щенок.

- Прошу вас, - говорила мать почти беззвучным голосом. - Всего один глоток. Для неё.

Парень, коротко стриженный, с татуировкой демона на шее, даже не посмотрел на них. Он отвернулся к окну, сделав вид, что не слышит. Но я заметил, как дёрнулся его кадык. Он не был бесчувственным. Он был напуган. Напуган тем, что один глоток сделает его слабее, что за ним последует второй, третий... и вот он уже сам будет умолять других о глотке воды.

Женщина постояла мгновение и молча отвела ребёнка обратно. Девочка перестала скулить и просто икала, глядя в пустоту. А потом мать вернулась. Что-то шепнула на ухо парню и тот, поколебавшись, утвердительно кивнул.

Они легли прямо здесь, не стесняясь. По крайней мере, мне так казалось. Он сверху, она снизу, задрав платье. Всё произошло быстро, за пару минут. Женщина получила несколько глотков воды для своей дочери.

"Господи ты... - проклинал я себя за увиденное. - Почему, сука, ты позволяешь такому происходить?".

Я отвернулся, не желая смотреть на такую мерзость. Осуждал ли я её? Конечно, нет. Я не знал, будучи на месте этой женщины, как бы поступил, имея с собой ребёнка. Да и кто я такой, чтобы судить? Но, тем не менее, люди слишком быстро теряют себя. Свой моральный облик.

"Скай, надеюсь, ты не в таком положение, - промелькнуло в голове. - Где бы ты не была, мне хотелось бы думать, у тебя всё в порядке".

Конфликты вспыхивали мгновенно, как огонь на сухой траве. Кто-то слишком резко двинулся и задел соседа. В ответ раздавался яростный, звериный шёпот:

- Сиди смирно, мразь. Я тебе ноги переломаю.

Кто-то пытался незаметно сдвинуть чужой рюкзак. Один раз мужчина с перебинтованной рукой закашлялся. Сухой, рваный кашель. И весь вагон замер. Воцарилась абсолютная, звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным стуком колёс. Люди сейчас боялись не столько мертвецов за окном, сколько живых. Здесь, внутри. Кашель стал сиреной тревоги. На мужчину смотрели с немой ненавистью, с животным подозрением, будто он уже был ходячим трупом, просто ещё не знал об этом.

Он съёжился под этими взглядами, втянул голову в плечи и прошептал, ни к кому не обращаясь в пустоту:

- Это пыль... просто пыль от дороги...

Я держал свою полупустую бутылку с водой в сумке, завёрнутую в рубашку. Пил редко, по глотку, отвернувшись к разбитому окну, когда казалось, что никто не смотрит. Еды не было, но это было терпимо. Голод притуплялся, если не двигаться и не думать о нём. Хуже всего было детям.

Я, переступая через сидячие тела, подошёл к той самой женщине, протягивая остатки воды.

- Для дочери, - пробормотал я неловко.

Она улыбнулась и принялась задирать платье. Я отчаянно затряс головой, мол, мне этого не надо. Мне показалось, что она немного расстроилась, отчего огорчился я.

Уже после, эта самая мать тихо рассказывала дочери сказку.

- ...и тогда принц приехал на большой белой машине, и в багажнике у него было много-много сэндвичей с индейкой и сыром. И апельсиновый сок в картонных коробочках, помнишь, как ты любила?

Девочка тихо спросила:

- А у него была вода?

- Да, милая, - дрогнул голос матери. - Целое озеро чистой, прохладной воды.

Девочка замолчала. Думаю, она уже понимала, что это всего лишь сказка.

Боже, как мне хотелось им помочь. Но я не мог. Честное слово, не мог. Воды совсем не осталось. Мне, главное, нужно было дожить. Добраться до конца этого пути, а там... перебраться на другой край света, где меня, возможно, ждала такая же маленькая девочка.

Поезд нёсся на юг, в Техас. Ходили слухи, что там ещё относительно спокойно, что военные держат периметр. Я не особо верил в это, но продолжал ехать. Не потому что надеялся, а потому что само движение создавало иллюзию цели. Остановиться, значило признать, что всё кончено. А пока колёса стучали по рельсам, можно было делать вид, что ты всё ещё куда-то едешь, а не просто убегаешь от самого себя в никуда.

Подхватив свою потрёпанную спортивную сумку, я поднялся на ноги, с трудом переступая через сидящие и лежащие тела, загораживающие проход. Вагон был старым, видавшим виды "Амтраком". Некогда синие кресла с протершейся до дыр обивкой, линолеум на полу, липкий от грязи и пролитых жидкостей, потолок, почерневший от времени и копоти. Но сейчас он больше напоминал блошиный рынок.

Люди занимали каждую свободную пядь пространства. Сидели в проходах, на подлокотниках, лежали на багажных полках, забитых вместо чемоданов людьми. На меня смотрели усталыми, раздражёнными глазами, кто-то бурчал проклятия себе под нос, но я не обращал внимания. Пошли они все в задницу. Мне нужно было размять ноги. Не сойти с ума от безделья.

Я двигался по узкому коридору, поглядывая в грязные окна на мелькающие за ними унылые пейзажи, заброшенные поля, пересохшие речушки, редкие перелески. И тут до моего сознания донесся голос, на который я вначале не обратил внимания, приняв его за часть общего гула:

- Мистер Дэн! Пожалуйста, мистер Дэн!

Голос был слабым, испуганным, женским. Я остановился, нахмурился и повернул назад, прислушиваясь.

- Мистер Дэн!

- Кого ты там зовёшь, сучка?

Голосок доносился из одного из купе, дверь которого была открыта. Точнее, это я называл их так, а здесь это являлись кабинами. Я замер. Внутри, на сиденьях, находились четверо мужчин и... молодая девушка в одних синих трусиках, с растрёпанными рыжими волосами. Она сидела на коленях у самого крупного из них и смотрела на меня широко раскрытыми, полными мольбы глазами.

- Мистер Дэн! - прошептала она, и в её голосе была настоящая паника.

- Тиффани? - не поверил своим глазам я.

Ого! Ничего себе, - пронеслось у меня в голове. Влипла девочка.

На её ключице темнел свежий синяк, а под глазом расплывалась красная ссадина. Щёки были мокрыми от слёз, губы искусаны до крови.

Я замер на пороге, и все присутствующие уставились на меня. В воздухе повисла тяжёлая, пьяная тишина, пахнущая виски и потом.

- Тебе чего, мужик? - поинтересовался тощий латинос с лицом, напоминающим ящерицу, откладывая потрёпанные карты.

- Как ты здесь? - обратился я к Тиффани, игнорируя его.

- Мистер Дэн! Помогите! Умоляю вас! - её голос сорвался на визг.

- Ты её знаешь? - второй тип, европейской внешности, с бычьей шеей, смерил меня оценивающим взглядом.

- Хочешь эту цыпочку заполучить? - спросил латинос, похабно ухмыльнувшись. - Жрачка, выпивка есть? Может, что потяжелее? Таблетки, порошок?

- Есть кое-что потяжелее, - спокойно ответил я.

- Что, например? - лениво поинтересовался европеец.

- Приклад.

С этими словами я резким движением выхватил из ремней сумки дробовик и двинул им латиноса в переносицу. Раздался отвратительный хруст. Он вскрикнул и повалился назад. Второй, тот что с бычьей шеей, рванулся на меня. Я встретил его прикладом по виску. Он рухнул как подкошенный. Третий, до этого молчавший щуплый парень, застыл в ступоре, и я ударил его между глаз. Он осел на пол без звука. Четвёртый, сидевший с Тиффани, потянулся за кобурой у пояса. Я не стал целиться. Выстрелил ему почти в упор по яйцам. Оглушительный грохот в замкнутом пространстве оглушил на секунду. Нечеловеческий вопль, кровь, брызнувшая на грязную обивку стен. Мужик рухнул на пол, катаясь от боли, на грани потери сознания.

За дверью купе мгновенно воцарилась гробовая тишина. Даже те, кто минуту назад смеялся и орал, теперь замерли. С десяток глаз впились в меня. Одни полные ужаса, другие, какого-то злобного интереса. В их взглядах читался немой вопрос: "А кто следующий?"

- Быстро за мной! - рявкнул я Тиффани.

Пока она, дрожа, поднималась, я собрал трофеи. С полу бездыханных тел я подобрал три пистолета, массивный "Кольт M1911" калибра.45, компактный "Глок 19" 9-мм и старый, но ухоженный револьвер "Смит-Вессон 686" .357 магнум. Из сумок я прихватил несколько банок какой-то консервированной дряни, пачку галет и две пол-литровые пластиковые бутылки с водой. Нож, валявшийся у одного из них, я брать не стал.

Никто в вагоне не попытался нас остановить. На наши с Тиффани спины смотрели десятки глаз, испуганных, равнодушных, злых. Разборки здесь стали обыденностью. Даже стрельба. Военных в этом вагоне не было и в помине.

Мы вернулись в тамбур, к моему месту у разбитого окна. Тиффани присела рядом на корточки, кутаясь в мою рубашку, которую я ей протянул, и прижалась ко мне, вся дрожа. Рубашка была тёплой, не по сезону, но сейчас было не до комфорта.

- Спасибо вам, мистер Дэн, - пробормотала она, запинаясь.

- Просто Дэн, - поправил я её, ощущая себя на мгновение героем какого-то дешёвого боевика.

"Бонд, - с иронией подумал я. - Джеймс Бонд".

Я протянул ей одну из бутылок с водой. Девушка жадно припала к ней и сделав несколько долгих глотков. Потом бутылку взял я, под пристальными, жаждущими взглядами окружающих. Я мысленно показал им всем фигу. Пусть только попробуют.

- Как ты там оказалась? - спросил я тихо, наклонившись к ней. - Где все? Твой отец, брат? И... Скай?

Тиффани покачала головой, и слёзы выступили у неё на глазах.

- Я... я не знаю, мистер... то есть, Дэн.

Она откинула с лица рыжие волосы, открывая милое, веснушчатое лицо, теперь бледное от пережитого ужаса.

- Когда поезд подошёл, меня просто оттеснили, оттолкнули... занесло в этот вагон. Я пыталась найти своих, но... людей было слишком много. А потом эти... они схватили меня. Где папа, Джимми и... Скай, я не знаю.

Она уткнулась лицом в ладони, и плечи её затряслись. Я услышал, как она рыдает, без сдержанности, без надежды. Эти рыдания были не просто девчачьими слезами, это был крик потерянного ребёнка, которого вырвали из семьи и швырнули в мясорубку.

- А эти типы? Они тебя...?

Я не договорил.

- Нет, нет, - вытерла она слёзы. - Не успели. Клянусь! Я не хотела! Они сами... Просто подошли, оттащили меня в купе... Один наставил пистолет и сказал, чтобы я не кричала...

Она врала, и это становилось ясно сразу. Тиффани также прекрасно понимала, что я догадался. Но иначе нельзя, и поэтому я сделал вид, что поверил.

Вспомнив об оружии, я принялся разглядывать трофеи. "Кольт", классика, мощный, но тяжёлый. "Глок", лёгкий, удобный. Револьвер, надёжный, не подведёт. Я сунул "Глок" за пояс, "Кольт" убрал в сумку, а револьвер протянул Тиффани.

- Держи. На всякий случай. Просто наведи и нажми на курок. Ничего сложного.

Она взяла его дрожащими руками. Девушка держала револьвер так, будто тот весил целую тонну. Пальцы едва не соскальзывали с рукояти, но она всё же сжала его сильнее. В глазах промелькнуло что-то новое, не смирение, а слабый, робкий огонёк злости.

- Умеешь стрелять?

- Джимми учил.

- Вот и отлично.

- Дэн, а если они... те... опять придут? Или их друзья?

- Не волнуйся, Тиффани, - положил я руку на её плечо, и она чуть успокоилась. - Если они появятся, я их застрелю.

Это были простые, даже примитивные слова. Но они, видимо, прозвучали с такой спокойной уверенностью, что произвели на девушку впечатление. Она посмотрела на меня с новым, странным чувством, не только со страхом, но и, возможно, с зарождающимся доверием. Тиффани утвердительно кивнула, будто и правда не сомневалась в моих словах. В этом аду простые обещания значили больше, чем любые клятвы в прошлой жизни.

"Удивительно, - подумалось мне. - Ещё несколько дней назад я бы и предположить не мог, что стану убивать и спокойно стрелять в людей. Как быстро меняется мир".

Вскоре Тиффани, измотанная пережитым, задремала. Её рыжая голова уютно устроилась на моём плече. Я тоже пытался кемарить, но сон был тревожным и прерывистым. Башка гудела от спёртой жары и густой вони, которая, казалось, впиталась в самые стены этого проклятого вагона. Правая рука инстинктивно сжимала рукоять "Глока", лежавшего на колене. Я был готов использовать его в любой момент.

Прошло несколько часов. Поезд, давно не останавливавшийся на станциях, нёсся вперёд по бесконечным рельсам. Мерный стук колёс превратился в гипнотический фон. Чтобы не сойти с ума от молчания и не утонуть в собственных мрачных мыслях, мы с Тиффани завели разговор. Так, ни о чём, просто чтобы слышать человеческий голос.

Я попросил её рассказать немного о себе, о её жизни до всего этого кошмара, о матери. Где та? Хотя, подозревал, что всё печально.

Тиффани замолчала на мгновение, и её взгляд стал отстранённым, уносясь в прошлое.

- Маму звали Саманта, - начала она тихо. - Её не стало пять лет назад. Инсульт. Случилось это внезапно, она просто не проснулась одним утром.

Голос девушки дрогнул.

- Я очень горевала. Папа тоже. Он после этого как будто сломался, замкнулся в себе. Больше ни с кем не хотел строить отношения. Говорил, что её никто не заменит.

Она горько усмехнулась.

- А я... я пыталась жить дальше. Училась в community college в Эри, на курсах графического дизайна. Мечтала стать иллюстратором. А чтобы хоть немного заработать, подрабатывала баристой в кофейне "Lake Breeze" на набережной. Знаете, там такие огромные окна и вид на озеро...

Она замолчала, и в глазах блеснула тоска по той, нормальной жизни, которая была уничтожена всего за несколько дней.

Девушка умолкла, а я вновь погрузился в свои мысли, думая о Веронике и Ксюше. Как они там, в Краснодаре? Всё ли у них спокойно? Чувствовал ли я себя виноватым из-за мимолётной близости со Скай? Да. Но сейчас это казалось такой мелочью на фоне общего хаоса.

"Да и о какой близости идёт речь, чёрт возьми. Только поцелуй... Один поцелуй".

Мне припомнился тот вечер, на озере. Да, действительно было хорошо. Очень хорошо и даже больше...

"Где же ты, Скай? Жива ли вообще? Может, не попав на поезд, была затоптана, сброшена на рельсы, или вернулась к внедорожнику?"

Просмотреть состав не имело возможности. Они были изолированы друг от друга и прохода не имелось. Что творилось в других вагонах, оставалось тайной. Хотя, некоторые военные иногда ходили, отслеживая, нет ли заражённых.

На землю опускались сумерки, окрашивая вагон в сизые, размытые тона. В проходе поднялся седой, осунувшийся священник в потрёпанной сутане. Он воздел руки, и его голос, хриплый, но полный непоколебимой веры, разнёсся под сводами вагона:

- "Боже Отче, прибежище наше в силе нашей, призри милостиво на чад Твоих, собравшихся в скорби и опасности. Мы, заблудшие овцы стада Твоего, взываем к Тебе среди мрака этого мира. Осени нас кровом Твоим, защити от ужаса, что рыщет во тьме, и от отчаяния, что гложет сердца наши. Дай нам силы нести крест свой, как нёс его Сын Твой, и не ввести нас во искушение, но избавить от лукавого. Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки веков. Аминь".

Я никогда не был верующим человеком, но в тот момент слушал, заворожённый. В его словах была некая странная сила, успокаивающая душу. Тиффани сидела рядом, прижавшись ко мне, поджав под себя ноги, и я чувствовал, как её дрожь понемногу утихает.

Вскоре я снова задремал, видя обрывки снов, которые тут же забывались. Проснулся я от резкого рывка. Кто-то тянул мою сумку с водой и припасами.

Я открыл глаза и в полумраке тамбура увидел того самого парня с татуировкой демона на шее. Того, что отказал в воде женщине с ребёнком. Его глаза были расширены от отчаяния.

- Ах ты... - выдохнул я сквозь зубы.

Я резко ударил подошвой кроссовка по его голени. Он вскрикнул от боли и рухнул на спящего рядом мужчину, заставив того проснуться с руганью. Вскочив на ноги, я принялся методично, со всей злостью, бить его по рёбрам, по спине. Вор пытался увернуться, прикрыться руками, но тщетно. Он был слабее и застигнут врасплох.

- Вот гнида, - шипел я по-русски, не сдерживаясь. - Крысёныш поганый. Сунулся к чужому! Знаешь, что за это делают, урод?

Схватив его за воротник грязной футболки, я с силой несколько раз приложил его головой к металлической стене вагона. Раздался глухой, неприятный стук. Он застонал. Я приставил ствол "Глока" к его виску.

- Свали отсюда! - прошипел я по-английски, чтобы все поняли. - В другой конец вагона! Если я ещё раз увижу тебя здесь, я не буду предупреждать. Яснее ясного?

Он, обливаясь кровью из разбитого носа, кивнул с животным страхом в глазах и, пошатываясь, поплёлся прочь, расталкивая ногами спящих людей.

Я развернулся, переводя дух. На меня смотрели десятки глаз. Одни с настороженностью, другие со страхом, в иных читалось молчаливое одобрение. Мне было плевать. Он попытался украсть у меня, у человека, который сидит с девушкой, почти ребёнком, и получил по заслугам. И я не испытывал ни капли жалости после той сцены с женщиной и её дочерью.

- Ты в порядке? - спросил я Тиффани, снова усаживаясь на своё место.

Она молча кивнула. Глаза девушки были широко раскрыты, но в них читался не столько испуг, сколько облегчение. Она снова прижалась ко мне, ища защиты в этом катящемся по рельсам аду.

С минуту стояла тишина. Только колёса мерно грохотали под нами, да кто-то всхлипывал в углу. Но потом в темноте прорезался хриплый голос:

- Я ж говорил, мать его, говорил же...

- Что говорил? - спросили его неохотно. - О ком говорил?

- Второй вагон накрыло, целиком.

Я прищурился. Говорил худощавый мужик в армейской куртке без погон. Седина проступала пятнами на висках. Он явно был из тех, кто не прочь придать важности каждому слову.

- Ты откуда знаешь? - буркнул кто-то из соседей.

- От солдата одного. Разговаривал днём. Молодой, сержант, кажется. Так он сказал: в том вагоне нашли заражённых. Десять, может двенадцать человек. Их выкинули прямо на ходу, к чёртовой матери, и сбросили. И укушенных тоже.

- Господи... - прошептала женщина, прижимая к себе дочку. - Сбросили... живых?

- Нет. Вроде застрелили. В голову. На всякий случай.

- А что делать-то? - хрипло вставил другой голос. - Или они нас всех загрызут. Тут выбора нет.

- Хрена там нет, - взорвался седой старик с носом картошкой. - Это всё военные! Они ж сами всё и просрали! Сначала пустили заразу, а теперь людей выбрасывают, как мусор! Им бы только приказы выполнять, думать-то они не умеют!

- Помолчи, дед, - лениво огрызнулся парень в бейсболке. - Сам-то знаешь, что говоришь?

- Да я больше прожил, чем ты на унитазе просидел! - взревел старик. - Видел, как они с Гуантанамо беглецов таскали, как людей под химией хоронили! Щас тоже самое будет. Только теперь нас всех в жертву кинут!

Толпа зашумела. Кто-то закивал, кто-то выругался. Вонь в вагоне стала гуще, словно подогреваемая этой перебранкой.

- Тише вы, тише! - вмешался священник, тот самый в сутане. - Споры не помогут. Давайте молиться.

- Да пошёл ты со своей молитвой, - выкрикнула девица с грязными светлыми волосами. - Молилась я, когда эти твари моего брата жрали. И чё? Где твой Бог был тогда?

Священник замер, но не ответил. Только опустил глаза.

Я молчал, слушая, как вокруг копошится человеческий улей. Тиффани уже спала на моём плече. Дыхание её было тяжёлым, нервным.

Вдруг где-то рядом заговорили тише, почти шёпотом.

- Я раньше дальнобоем был, - говорил мужчина с глубокими морщинами и усталыми глазами. - Двадцать лет за рулём. Везде побывал. Чикаго, Сиэтл, Лос-Анжелес... А теперь вот. Сына своего не нашёл. Может, жив ещё. Может, уже и нет.

- А я бухгалтером, - вздохнул его собеседник, пухлый мужчина в очках без дужки. - В офисе сидел, цифры крутил. Думал, скука смертная. А теперь... Господи, я бы всё отдал, чтоб опять сидеть в том дурацком кабинете и жаловаться на кофе из автомата.

Они переглянулись и оба горько засмеялись. Смех вышел пустым, сломанным.

С другого конца тамбура донёсся сиплый голос женщины:

- Я на пенсии была. Цветы разводила у дома. Дочери к свадьбе букет собирала... А теперь её и дома нет, и мужа, и цветов. Только этот проклятый поезд.

Её слова потонули в рыданиях.

Снова заговорил тот же дед с носом картошкой, неугомонный:

- Слушайте меня! Всё это не случайность. Всё по плану. Сначала они город за городом бомбят, потом нас вот так гонят в поезда. Думаете, довезут? Хрен! Где-нибудь в пустыне прикажут остановиться и пустят пулю в затылок. Всех. Никому не нужны мы, нищие и беженцы!

- Замолчи, старый маразматик! - взорвался парень в бейсболке. - Тебя слушать тошно!

- Я говорю правду! - затряс кулаками дед. - А ты, сопля, ещё попляшешь, когда сам под прицелом окажешься!

- Если бы хотели, старый ты идиот, прикончили бы давно, а не везли к чёрту!

Люди снова загалдели. Одни ругались, другие поддерживали. Кто-то, наоборот, отворачивался и делал вид, что спит.

Я сидел молча, стискивая зубы. Никаких ответов у меня не было. Только шум, грязь, дрожь вагона и тяжёлое дыхание Тиффани у меня на плече.

Вскоре разговоры начали стихать. Кто-то устал спорить, кто-то провалился в тревожный сон. Только один мужик всё бубнил соседу про то, как когда-то держал мастерскую и чинил старые "Форды". Другой рассказывал, что у него в Нью-Джерси осталась собака, и он до сих пор думает, сидит ли та на крыльце и ждёт хозяина.

И вот в этой жуткой смеси, криков, воспоминаний, проклятий, молитв, мы и ехали дальше. Поезд гремел по рельсам, как будто нёс нас в самую бездну.