|
|
||
Мы достигли конечной остановки только через день, ближе к полудню. Наш состав часто останавливался в пути. Не для того, чтобы подобрать новых пассажиров, а по каким-то техническим причинам. Может, для заправки, может, вагоны перецепляли. Не знаю. Только стояли по часу под палящим техасским солнцем, и каждый такой простой казался вечностью.
Когда поезд наконец окончательно замер, все вздохнули с облегчением. Мы были в Техасе, правда, не в самом Далласе, а в тридцати километрах от него, в городке Сент-Элмо. Здесь была организована фильтрационная зона. Солдаты на платформе через громкоговоритель предупредили, что каждого из нас ждёт медицинский досмотр, и только после суток карантина мы будем допущены в безопасную зону. Конечно, хотелось бы быстрее, но я прекрасно понимал, это необходимо.
Издалека это место походило на гигантскую строительную площадку или временный лагерь для рабочих-нефтяников, наспех возведённый посреди выжженной техасской равнины. Но чем ближе мы подходили, ведомые по коридору из временных заграждений, тем яснее становился его истинный характер. Это была не стройка. Это была клетка.
Внешний периметр был обозначен двойным рядом трёхметрового забора из сетки-рабицы. Верх каждого ряда венчала спираль Бруно, хищные витки колючей проволоки, блестевшие на солнце, как зубы металлического зверя. По углам и через каждые сто метров стояли временные сторожевые вышки, уродливые конструкции из стальных ферм, на вершинах которых виднелись силуэты солдат с винтовками. Днём их скрывала тень от навесов, но я был уверен, что ночью вышки заливают всю территорию безжалостным светом прожекторов.
Воздух дрожал от жары и гула дизельного генератора, работавшего где-то за бараками. Этот низкий, монотонный рокот стал саундтреком нашего прибытия. Пахло пылью, чем-то от шпал и едва уловимым, но вездесущим запахом антисептика, резким, химическим, стерильным.
Солдаты, стоявшие в оцеплении, не были похожи на тех бравых парней с вербовочных плакатов. На них сидела выгоревшая форма, тяжёлые бронежилеты, каски с опущенными на глаза противоосколочными очками, скрывавшими их лица. Они двигались экономно, почти лениво, но их оружие, штурмовые винтовки M4... Они держали не на плече, а в руках, стволами вниз. Они не смотрели на нас как на спасённых. Они смотрели на нас как на потенциальную угрозу, как на стадо, в котором может оказаться бешеное животное. Каждое их движение, каждый короткий приказ, говорил об одном, мы здесь не гости. Мы, груз, требующий сортировки.
- Слыхали? Второй вагон был заражён, - заговорил бородатый мужик, тяжело вытирая лоб. - Там человек десять, может больше, выбросили прямо на ходу.
- Брехня, - отмахнулся худощавый парень в очках. - Я видел солдат, они всё контролировали.
- Контролировали?! - взорвался бородач. - Контролем они называют, когда людей кидают под колёса?!
- Да успокойся ты, - вмешался высокий мужик в бейсболке. - Мне военный сказал: в Далласе всё чисто. Очаги только на северо-востоке. Мы в безопасности.
- Безопасности?! - раздался сзади крик. - А если заражённый рядом стоит? Может, он уже чихает тебе в затылок, а ты и не знаешь!
- Чёрт побери, да замолчите! - не выдержал ещё один. - Мы все на солнце как куры на вертеле. Хотите паники? Её и так хватает!
Очередь дрогнула. Люди принялись переглядываться. Кто-то нервно перекрестился, кто-то усмехнулся. Напряжение висело в воздухе, словно перед дракой.
Солнце палило нещадно. Раскалённый воздух плавился над бетонной платформой, и казалось, что сам мир смотрит на нас сквозь дрожащую линзу. Пот стекал по спине, пропитывая одежду, которая уже давно стала второй кожей. Запах немытых тел, смешанный с запахом страха, стал ещё гуще, ещё невыносимее.
- Заткнитесь вы все! - прохрипела женщина средних лет, баюкавшая свёрток из одеяла с ребёнком.
Её глаза были совершенно безумны.
- Из-за ваших криков они придут! Они всё слышат!
- Кто придёт, мэм? - осторожно спросил парень в очках. - Солдаты и так здесь.
- Не они! - взвизгнула женщина. - Они! Голодные! Они всегда приходят на шум!
Бородач, который завёл спор, махнул рукой, но его лицо стало ещё мрачнее. Паника была заразительна, как и любой вирус.
- Да ну её... Сумасшедшая.
Рядом со мной стоял мужчина в дорогом, хоть и измятом, деловом костюме без галстука. Он достал платок и тщательно протёр свои туфли от пыли.
- Невероятно, - пробормотал он себе под нос, ни к кому не обращаясь. - Три недели назад я закрывал сделку на два миллиона долларов. А сегодня стою в очереди за миской баланды и боюсь, что какой-то идиот кашлянёт мне в спину. Какая ирония.
Кто-то в толпе тихо заплакал. Тонкий, отчаянный плач взрослого человека, который окончательно сломался. Но никто не обернулся. У каждого было своё горе, и чужое уже не помещалось ни в сердце, ни в голове. Мы были как пассажиры тонущего корабля, собравшиеся на последнем уцелевшем клочке палубы, и каждый боялся, что сосед столкнёт его в воду, чтобы получить лишний глоток воздуха.
- Встретимся у той церкви, - указал я Тиффани на шпиль, видневшийся вдалеке за забором. - Или я тебя буду ждать, или ты меня. Я обязательно приду.
Она неохотно кивнула. Я видел, как ей не хочется расставаться. Но правила были одинаковы для всех.
Нас разделили. Мужчин, в одну сторону, женщин, в другую. Я занял очередь, которая двигалась мучительно медленно под палящим солнцем. Часа через три нас, наконец, впустили за высокий забор за ещё одной колючей проволокой, где стояли длинные деревянные бараки. Процедура была унизительной, но быстрой: разделись догола, прошли внимательный осмотр врачей, сдали анализы. Потом, проход через вонючий хлористый душ, и вот я уже лежу на односпальной кровати в двухъярусном бараке, облачённый в одноразовый комбинезон, похожий на бумажный, который рвётся от любого резкого движения.
Этот одноразовый комбинезон был верхом унижения. Он не грел, почти не прикрывал тело и шуршал при каждом движении, напоминая, что ты больше не человек в своей одежде, а просто объект, единица учёта с биркой на запястье. Барак был длинным и гулким. Два ряда двухъярусных коек уходили в полумрак. Тусклые лампы под потолком, закрытые решётками, едва разгоняли тени. Пахло хлоркой, сырым деревом.
Люди расходились по койкам молча. Никто не спорил за места. Вся энергия ушла там, на солнце. Здесь, в прохладной тени барака, наступила апатия. Кто-то сразу же лёг и отвернулся к стене, кто-то сидел, тупо уставившись в пол. Я видел мужчину, который дрожащими руками пытался разгладить складки на своём бумажном комбинезоне, будто это мог быть дорогой костюм. Маленькая, отчаянная попытка сохранить остатки достоинства.
Воздух наполнялся тихими звуками, покашливаниями, скрипами пружин. Чей-то тяжёлый вздох, тихий шёпот, похожий на молитву. Это было чистилище, место ожидания, где от тебя ничего не зависело. Ты сдал анализы, и теперь оставалось только ждать вердикта невидимых судей в белых халатах. Пройдёшь ты дальше, в "безопасную зону", или тебя выведут через другую дверь, о которой никто не говорил, но все догадывались.
На втором ярусе надо мной оказался тот самый священник из нашего вагона. Мы немного разговорились. Его звали отец Фрэнк Моррисон. Усталый, но спокойный человек с умными глазами.
- Сент-Элмо... - повторил я название. - А какие там люди жили? Ну, до всего этого?
- Простые, - ответил отец Фрэнк. - Соседи, которые знали друг друга по именам три поколения. У кого-то магазинчик, у кого-то лавка с антиквариатом. Молодёжь в Даллас ездила, но возвращалась на праздники.
- А сейчас? Думаете, они ещё там? Выжили?
- Не знаю, сын мой.
Он тяжело вздохнул.
- Если Господь хранит, то да. Но если сюда прорвётся толпа... от города останутся одни воспоминания.
- Можете рассказать немного об этом городке?
- Конечно, - говорил он, свесив голову с верхней койки. - Сам я из Хьюстона. Но Сент-Элмо знаю хорошо. Чудное место. Тихий такой пригород, где прошлое, кажется, и правда приходит по расписанию.
Он слабо улыбнулся.
- Центр города, прямо вокруг вокзала. Узкие улочки, вымощенные кирпичом, бутики, антикварные лавки. На площади у станции фонтан и скульптура паровоза "Элмо". Каждое воскресенье там фермерский рынок устраивают. А ещё тут музей железнодорожной истории Техаса, в самом здание депо, с старыми вагонами и униформой кондукторов. Для любителей старины, просто благодать. Есть тут и очень хорошее кафе "The Rail Yard Diner", в стиле пятидесятых, как вагон-ресторан. И пивоварня "Whistle Stop" в старом складе. А по воскресеньям, фермерский рынок прямо у платформы. Для прогулок, тропа Айрон-Хорс вдоль старых путей, ведёт аж до Льюисвилла, и парк Коттонвуд-Крик с прудами. Жилые кварталы, смесь старых техасских коттеджей и новых домов. Люди в основном в Даллас на работу ездят, но любят здешний медленный ритм. Каждый октябрь тут вообще Steam Fest проводят, фестиваль паровозов, с парадом, музыкой, уличной едой...
Он замолчал, и в его голосе послышалась тоска.
- Каким всё это было. И каким, надеюсь, ещё будет.
Мы ничего не знали о том, что творится снаружи. Здесь не было ни радио, ни связи, никаких новостей. Оружие и личные вещи мы сдали при входе. Нам их пообещали вернуть при выходе. Делать было нечего, люди тихо переговаривались. Единственный плюс, здесь была вода и какая-то еда. Однородная, безвкусная похлёбка и сухари. Не пир, но в нашем положении выбирать не приходилось. И за это уже было огромное спасибо.
Я лежал и смотрел в потолок, слушая размеренное дыхание отца Фрэнка и думая о том, что ждёт нас за пределами этого забора. И где теперь все те, с кем начинал этот путь.
Вечером, когда безвкусная похлёбка была съедена, а за окнами сгустилась техасская ночь, в бараке началось нечто вроде мужского клуба. Напряжение дня требовало выхода, и он нашёлся в грубом, сальном юморе, единственном, что ещё осталось у этих людей.
- Видели врачиху, что кровь у входа брала? - ухмыльнулся коренастый мужик с перебинтованной рукой, которого я запомнил ещё с поезда. - Блондиночка. В белом халатике, без лифчика. Ребята, у неё сиськи были... Я бы за такие весь свой паёк на неделю отдал. И даже не попросил бы сдачи.
- Ха! - подхватил его сосед, тощий тип с хитрыми глазками. - Паёк! Я бы за такие и с заражённым в обнимку поспал! Если б она у меня кровь брала, я б попросил повторить. Из другой руки. А потом из ноги. А потом... ну, вы поняли.
- , она у некоторых полный осмотр делала, - влез третий, бородач, который спорил на платформе. - На предмет укусов.
Он обвёл всех масляным взглядом.
- Представляете, если она тебя всего ощупывать будет? Я бы ей сам сказал: "Мэм, вот тут, кажется, подозрительное уплотнение. Посмотрите повнимательнее, пожалуйста. И подольше".
Сдавленный смех прокатился по бараку.
- А руки у неё, небось, холодные, - мечтательно протянул кто-то из темноты. - Как раз для такого дела. Чтобы всё сразу... встало в боевую готовность.
- Да вы изголодались, мужики, - заметил парень, который до этого молчал. - Мир рушится, а у вас одно на уме.
- А что нам, о высоком искусстве рассуждать? - не согласился коренастый. - Когда у тебя из всего имущества, вот эти бумажные штаны, которые рвутся, если не так чихнёшь, думать о бабах - это единственное, что напоминает, что ты ещё мужик, а не скот на убой! Это, брат, надежда!
- Точно! - поддержал бородач, хлопнув себя по колену. - Баба - это надежда на то, что не всё ещё сдохло! Хоть и чешется от неё потом в сто раз хуже, чем от укуса!
Новый взрыв хохота.
- Главное, чтоб эта врачиха сама не оказалась с сюрпризом, - вставил я, чтобы поддержать разговор. - А то нагнётся к тебе с иголкой, а потом как цапнет за самое дорогое.
- Ну, тогда, - осклабился коренастый, подмигнув мне, - это будет самый сладкий укус в моей жизни! И я умру счастливым!
Все снова засмеялись, грубо и громко. Этот смех был похож на лай. Смех людей, которые за несколько дней забыли, что такое настоящая радость. Даже отец Фрэнк с верхней койки не выдержал и, перевернувшись на другой бок, громко пробормотал, чтобы все слышали:
- Грешники. Да простит вам Господь вашу похоть.
- Аминь, падре! - крикнул кто-то из дальнего угла. - Но пусть простит попозже! После блондинки!
Уже глубокой ночью, нас разбудили автоматные выстрелы. Мы повскакивали со своих коек, испуганно глядя друг на друга. Свет для сна не выключался, продолжая гореть, чем вызывал раздражение у многих. Впрочем, такие меры безопасности были ясны, хоть и мне тоже не нравились. Но лучше видеть заранее, чем в темноте произойдёт неразбериха.
- Что? - спросил обеспокоенно бородач, хватая валявшийся под койкой тряпичный тапок, будто это могло защитить его от беды.
Отец Фрэнк спрыгнул со второго яруса. Я тоже поднялся на ноги, непроизвольно сжимая кулаки.
"Что там происходит?"
Выстрелы стихли так же внезапно, как и раздались, но тишина после них показалась ещё более тревожной.
- Это мертвецы, точно вам говорю! - воскликнул худой парень с лицом подростка.
Его глаза метались из стороны в сторону, руки заметно дрожали.
- Они уже здесь! Они добрались до лагеря!
- Да замолчи ты, - шикнул на него кто-то из дальнего угла. - Сначала послушаем, потом будем орать.
- Слышал я уже это "послушаем", - почти завизжал худой. - В Филадельфии тоже сначала говорили "всё нормально". А потом на улицах людей жрали живьём!
- Заткнись, урод! - рявкнул бородач и сжал кулаки. - Ещё раз взвоешь, я сам выбью тебе зубы, чтоб не мешал другим нормальным людям!
- Спокойнее, братья мои, - поднял ладонь отец Фрэнк. - Паника сейчас наш худший враг.
Кто-то из присутствующих, не выдержав, двинулся к выходу, но вдруг дверь распахнулась, и на пороге возникло два солдата. В камуфляже, шлемах, с оружием наизготовку. Они небрежно направили на нас стволы, но говорили спокойно.
- Прошу всем оставаться на своих местах. Никакой угрозы нет.
Люди переглянулись. Слова звучали успокаивающе, но выглядели они слишком напряжёнными.
- Что там происходит? - спросил бородач, не выдержав.
- Всё под контролем, - коротко ответил один из военных.
- Под контролем у кого? - выкрикнул худой. - У вас или у тех тварей?
- Сказано же, оставайтесь на местах! - резко бросил второй, хлопнув ладонью по прикладу автомата.
Проверив, видимо, нет ли здесь заражённых, солдаты закрыли дверь и заперли на засов снаружи.
Мы переглянулись. В бараке повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только нервным дыханием и чьим-то шепотом молитвы.
- Возможно, в одном из бараков находился заражённый, - предположил отец Фрэнк.
С ним многие согласились. Это было вполне возможно и реалистично. С другой стороны, каждого ведь проверяли.
- Да если хоть один тут оказался, мы все в ловушке, - сказал я вслух.
- Вот именно! - оживился худой. - Они нас здесь держат, как в клетке, чтоб потом всех разом сжечь!
- Слышь, пророк, - навис над ним Бородач. - Ты меня уже достал! Закрой пасть, пока я тебе зубы не пересчитал. Ей богу.
- А может, он и прав, - неуверенно подал голос другой, седой мужик в углу. - Слишком уж всё странно. Ни радио, ни связи. Сказали ждать - и всё. Может, мы уже мёртвые, просто не знаем об этом.
- Чушь собачья, - перебил его Фрэнк. - Если бы хотели нас уничтожить, сделали бы это сразу. Мы им нужны. Рабочие руки, новые граждане. Что угодно, но нужны.
- А если заражение пошло по лагерю? - спросил долговязый, стараясь говорить спокойно.
- Тогда... - тяжело выдохнул священник. - Тогда мы все на испытании. Но пока мы живы и можем говорить, нельзя терять надежду.
- Надежду? - засмеялся кто-то с верхних коек.
Смех вышел хриплым, надломленным.
- Надежду я похоронил вместе со своей женой. Заражённые её сожрали, когда мы в Майами прорывались к катеру. Мне в живых остаться - это наказание, а не надежда.
- Перестань, - пробормотал бородач, уже не столь уверенно. - Не время сейчас воспоминания разводить.
- Самое время, - упрямо возразил мужчина. - Если завтра мы станем такими же, как они, то хоть скажем, кто мы были.
И люди действительно начали говорить. Будто прорвало.
- Я был автомехаником в Остине, - проговорил один. - У меня имелась мастерская. Машины, мотоциклы... Всё теперь в прошлом.
- А я парикмахером работал, - тихо вставил лысоватый мужчина с соседней койки. - У меня своя маленькая студия. Красил, стриг... теперь руки дрожат, даже расчёску держать страшно.
- Я дальнобойщиком, - раздался голос сверху. - Пол-Америки изъездил. А теперь? Теперь, чтоб в сортир выйти, разрешение у солдат нужно просить.
- Заткнитесь, - снова взвился худой. - Вы что, не понимаете? Они уже идут сюда! Выстрелы были совсем рядом!
- Хочешь истину? - устало сказал я. - Никто из нас не знает. И никто нам её не скажет.
- Тогда что остаётся? - прошептал бывший парикмахер.
- Ждать, - ответил отец Фрэнк. - Ждать и молиться.
- Молиться? - зло фыркнул бородач. - Я лучше кулаками буду отбиваться, чем молитвами. Уж простите, отче.
- А я и кулаками, и молитвами, - спокойно возразил священник. - Одно другому не мешает.
Кто-то нервно засмеялся. Другие улеглись обратно, но сна ни у кого уже не было. Каждое шорох, каждый стук снаружи заставлял вздрагивать. Люди переговаривались шёпотом, кто-то снова начинал истерить, его одёргивали.
И мы лежали так до самого рассвета, в душном бараке, запертые, как скот, не зная, что происходит за дверью, и не имея ни малейшего контроля над собственной судьбой.
Утро пришло к нам, запертым в бараке, вместе с безвкусным завтраком, серой овсяной кашей без соли и сахара и стаканом тепловатого кофе. Вообще, признаться, еда в Штатах всегда была так себе, дрянной. Даже органика, что продавали втридорога в мирное время. Но сейчас выбирать не приходилось. Мы ели молча, каждый погружённый в свои мысли.
"Куда дальше? - вертелось в голове. - В Даллас? И что там делать? Деньги в сумке есть, но будет ли от них теперь толк?"
Вопросов было много, а ответов, ни одного.
После этого скудного приёма пищи я повалился на свою койку, заложив руки за голову. Другие обитатели барака принялись тихо переговариваться, некоторые просто бесцельно прохаживались по узкому проходу между кроватями. У единственного туалета, представлявшего собой дыру в полу, окружённую низким бетонным бортиком, собралась очередь. Оттуда несло так, что зловоние расползалось по всему помещению. Никаких стен, никаких дверей, всё на виду.
- Прямо как на зоне, - пробормотал я вслух.
Хотя, к моему счастью, проверить это на личном опыте не доводилось.
- Зона, зона... - усмехнулся кто-то на соседней койке, крепкий мужик. - А я ведь сидел когда-то. Два года условно заменили реальным сроком за драку. И вот что я вам скажу: похоже. Тот же запах, те же лица, полные тоски и злости. Только колючки вокруг не хватало... ну, теперь и она есть.
- Ну и сравнил, - отозвался другой, худой и долговязый. - Я вот лучше вспомню времена получше. В прошлом году сына в Диснейленд возил, в Орландо. Парню тогда только семь стукнуло. Глаза горели, как у щенка. "Звёздные войны", "Пираты Карибского моря"... Даже я кайфанул. А теперь?
Махнул он рукой.
- Теперь сын, если жив, то точно не думает о парке развлечений. Где-то со своей матерью...
- Диснейленд... - мечтательно повторил кто-то из дальнего угла. - Я вот жене обещал, что отвезу её туда. Но вместо этого отвёз в морг.
В бараке воцарилась гнетущая пауза, но её быстро прервал мужчина с щурящимися глазами, будто моряк после долгих рейсов.
- А я в Австралии был! - неожиданно громко заявил он. - В Сиднее, на пляжах. Серфинг, нырял с аквалангом. Красота! Под водой рифы, стаи разноцветных рыб... черепахи, как в мультиках. Вот где жизнь.
- Да ладно, - фыркнул бородач. - Сказочник. У тебя рожа такая, будто дальше бара городского не выезжал.
- На свою рожу погляди, - не обиделся тот. - Я тогда по грузам мотался, дальнобой водил. В компании премия вышла, так я и рванул. Две недели как в раю. А теперь всё, считай, рай закрыли на карантин.
- Рай, рай... - хмыкнул другой. - Мой рай - это соседская Мэрилин. Жена думает, я на рыбалку, а я к ней. Сорок лет бабе, а прыгала так, что молодым фору даст!
Несколько человек прыснули со смеху.
- И что, не боишься, что жена узнает? - подколол кто-то.
- А чего бояться? - развёл руками тот. - Теперь уже точно не узнает. Если она вообще жива.
- Слушайте, а вот интересно, - вмешался ещё один, щуплый мужик с длинным носом. - Кто-нибудь верит, что семьи наши ещё можно найти? Что они, ну... дождутся нас?
- Верить нужно, - твёрдо сказал отец Моррисон. - Если вы перестанете верить, вы умрёте ещё раньше, чем вас настигнет болезнь.
- А я, - снова подал голос тот, что рассказывал про Австралию, - верю, что если выберусь отсюда, первым делом бухну так, что неделю не протрезвею. А потом... потом куплю билет куда угодно, лишь бы подальше от этого ада.
- Ты ещё скажи "в космос полечу", - усмехнулись с верхней койки.
- А что? - парировал он. - В космосе, небось, мертвяков нет.
Люди снова зашумели. Кто-то принялся спорить о том, где безопаснее, в горах, на море или в деревнях. Разговоры пошли оживлённее, даже смех прорывался. На миг барак перестал казаться тюрьмой и превратился в странное сообщество выживших, которые держались за жизнь хотя бы воспоминаниями.
И всё же в каждом смехе, в каждой фразе слышалась фальшь. Все понимали, что эти разговоры нужны лишь для того, чтобы не сойти с ума.
Время тянулось мучительно медленно, особенно когда абсолютно нечем заняться. Ко мне подошёл священник, отец Фрэнк, и попросил разрешения присесть на край моей койки, чтобы не карабкаться на второй ярус.
- Не против компании? - спросил он устало.
- Да пожалуйста, - кивнул я, подвинувшись.
Вскоре к нам присоединился тот самый бородач лет пятидесяти, представившийся как Мэтт Томпсон. Оказалось, он был учителем физкультуры в одной из школ Эри. Физруком, по-нашему.
- А где твоя семья? - поинтересовался я у него, чтобы поддержать разговор.
Мэтт тяжело вздохнул, проводя рукой по своей густой, уже седеющей бороде.
- Семья... - горько усмехнулся он. - Бывшая жена, Линда, ещё до всей этой катавасии сбежала в Чикаго к какому-то богатому адвокату. Сын, Кайл... Он у меня молодец, пошёл по стопам деда. Служит в 2-й кавалерийском полку, сейчас расквартирован в Германии, на базе в Филсеке. Надеюсь, у них там всё спокойно...
Он замолчал на секунду, и в его глазах мелькнула тоска.
- А ещё была... ну, подруга. Джессика. Молодая, весёлая. В первый же день, когда всё это началось, она запрыгнула в свою машину, сказала "Мэтт, я должна проверить родителей" и уехала. Больше я её не видел. Ни звонка, ни сообщения...
Томпсон развёл руками.
- Вот и вся моя семья. Разбежалась, как тараканы при свете.
Наступила очередь отца Фрэнка. Он покачал головой, слушая Мэтта, а потом начал рассказывать о себе.
- Я хоть и родился в Хьюстоне, но большую часть жизни служил в небольшой церкви Святого Луки в городке Норт-Ист, это недалеко от Эри, - начал он спокойно. - Не женат, как и полагается католическому священнику. Детей нет, паства была моей семьёй.
Он помолчал, глядя куда-то вдаль.
- А до семинарии... успел повоевать. Вторая дивизия морской пехоты, Ирак, 2004-й. Фаллуджа.
Он рассеянно потер ладонью колено.
- После увольнения долго не мог найти себя, пока не пришёл к вере. А в свободное время...
Он слабо улыбнулся.
- всегда любил бейсбол. "Хьюстон Астрос", моя команда, с детства. Теперь вот даже не знаю, играет ли кто-то ещё.
Оба они поглядели на меня, с немым вопросом в глазах. Я пожал плечами.
- Ну, а я... Родился в России, живу на юге, в Краснодаре. Семья, жена Вероника, дочка Ксюша. В Штатах оказался из-за годового контракта. Айтишник. В общем, ничего особенного.
- Я видел, как этот "ничего особенного" айтишник отделал того парня с татуировкой на шее, - заметил Мэтт, усмехнувшись в бороду. - Уверен, у тебя руки не из того места растут.
- Он пытался меня обокрасть, - честно ответил я. - И поэтому заслужил наказание. В наших условиях это был правильный урок для всех остальных.
- Но ведь ты, как я помню, был с молодой девушкой? - вспомнил отец Фрэнк. - И стрелял в кого-то? Там, в одной из кабин.
Меня на секунду вновь ввергло в ступор слово "кабин". Я привык к русскому "купе", но потом вспомнил. Впрочем, справедливости ради, их называли по разному. В том числе и частной комнатой, я помнил.
- Они обидели мою знакомую. Угрожали ей. У меня не было выбора.
- Непростой ты парень, Дэн, - покачал головой Фрэнк, но в его голосе не было осуждения, лишь констатация факта.
- Очень даже простой, - не согласился я, с лёгкой, едва уловимой ухмылкой. - Самый обычный русский шпион.
Повисла короткая пауза, а потом Мэтт фыркнул, и отец Фрэнк улыбнулся. В этом бараке, пахнущем хлоркой и дерьмом, наша маленькая троица из потерянных душ ненадолго ощутила подобие человеческой связи.