Аннотация: Она — лесной дух, всего через неделю после рождения, уже тяготится жизнью и мечтает вернуться к породившему её Лесу. Но с лесом, да и со всем миром, что-то не так.
Среди высоких стройных деревьев частицей утреннего тумана плыла вирява Перва. Она не замечала подлеска на своём пути, словно ветер пролетая меж ветвей и только распустившихся ещё почти не дававших тени листочков.
— Сестрёнка, смотри кого я нашла! — услышала она зов со стороны поляны.
— Втора, ну хватит уже. — Недовольно ответила вирява, выплывая на поляну к сестре — Нам стоит быть на границе, мы должны лес защищать, а не рассматривать его жителей.
— Да ты просто глянь, быстренько, а потом полетим, — ответила Втора, неугомонно порхая вокруг куста.
Приблизившись, Перва увидела под кустом небольшого испуганного зверя рыжего цвета с пушистым хвостом. Его острые уши настороженно шевелились, жёлтые глаза с вертикальным зрачком внимательно осматривали окрестности. Зверь чуял виряв своим духом, но не мог ни понять этого, ни услышать их.
Память данная лесом услужливо подсказала Перве: это лиса — и тут же нарисовала картину из прошлого.
Человек лежит в высокой траве, по левую руку он слышит тихое перешёптывание товарищей в высокой траве, да бряцанье оружия. Впереди, в паре десятков шагов на фоне синевы вечернего неба чернеют развалины крепостной стены с воротами. Возле ворот стена обрушилась огромными закопченными блоками, над которыми нависает уцелевшая часть арки. Перед ними на выжженной, усыпанной сажей земле осторожно прохаживается рыжая лисица. Вдалеке слышатся гулкие отзвуки боя, но, похоже, лису они нисколько не волнуют. Откуда-то слева, из травы вылетает маленький красноватый комочек, падает рядом лисой, поднимая пыльное облачко. Лиса недовольно фыркает и подозрительно смотрит на человека. Потом подбегает к угощению и начинает жевать, навострив уши в сторону людей. Перешептывание уже затихло, все смотрят на маленькое представление. “Что она забыла на этом поле битвы? И людей чует, но не боится, видать уже привыкла к подачкам” — звучат в памяти чьи-то мысли. Облизнувшись, лиса выжидательно глядит на людей, но добавки не дают, и она разочарованно бежит дальше к развалинам ворот. Неожиданно на месте лисы возникает ослепительная вспышка, раздаётся негромкий хлопок. Ушей достигает затухающий визг несчастного животного, постепенно переходящий в хрип, и тишина. “Ловушка. Наверняка не одна, придётся искать обход” — снова является чужая мысль.
Перва усилием воли прервала этот калейдоскоп. Она не могла ничего этого видеть. Никто из виряв не мог. У них даже нет глаз, которые могла бы ослепить вспышка. Это человеческая память. Откуда она у Леса?
Лес создал сестёр всего несколько дней назад, а Перва уже боится воспоминаний, в отличие от Вторы, которую они вовсе не тяготят, а может их у неё и нету? Расспросить бы других виряв, может хоть кого-то ещё беспокоят эти сцены из прошлого, но здесь, на окраине кроме них никого нет, а в середину леса им предстоит отправится всего один раз. Через две недели, когда их силы иссякнут, ведь дух не может долго жить без тела, они вернутся к Лесу. Он поглотит их, растворит в себе всё пережитое ими, потом Лес опять создаст виряв, но уже других. Да, им достанутся частицы воспоминаний Первы, но её уже ничего не будет волновать, потому всё чаще она малодушно мечтает, чтобы это случилось поскорее.
Они уже давно покинули поляну с настороженной лисицей и снова неспешно облетали границы леса, а Перва всё раздумывала, как же лес наделяет памятью? Вот она помнит тающий снег — это оставила вирява жившая за месяц до неё, а дальше? Там ведь ничего, никаких воспоминаний ни зимы, ни лета, лишь где-то на задворках шевелятся пугающие обрывки человеческих жизней.
Сёстры проплывали вдоль поросшего лесом гребня холма, когда снизу, от ручья донёсся обжигающий всплеск боли: какой-то зверь только-что был смертельно ранен и теперь его дух отчаянно звал на помощь. Прислушавшись к агонии животного, Перва задумалась: очень громкая боль, так звать могут только существа из Леса, у остальных дух слишком слаб, он даже жизнь толком не может удержать, да и вирявы им не помогают. А этому зверю надо помочь, ведь он часть Леса, защищающего своих обитателей и взамен черпающего из них силы. Но Лес вирряв заканчивается тут, на гребне холма, дальше простирается земля без духа, деревья там низкие и больные, а звери пугливые и слабые. Когда-то давно дух был в каждом существе, земля всюду была плодородна, и всем помогала Матерь. Она облегчала страдания и принимала дух от умерших, чтобы потом отдать его рождающимся. Но потом что-то произошло, и дух стал исчезать, а земля беднеть. Со временем Матерь так ослабла, что её голос уже давно никто не слышал. С тех пор остались только островки первозданной природы, в каждом из которых живёт свой дух Леса, и его посыльные — вирявы.
Наконец, Перва решительно отправилась к ручью. Она чувствовала, как истончается связь с Лесом, исчезает это уютное ощущение присутствия чего-то непостижимо громадного, затихает неразборчивый шепот мыслей других вряв, до которых захочешь — не докричишься, но они где-то там есть и от этого спокойнее. Когда связь окончательно оборвалась, и Перва ощущала лишь присутствие недовольной сестры, явился страх — впервые за свою короткую жизнь они остались одни, но чужая боль не давала его распробовать, понукая сестёр быстрее унять её.
Около вьющейся вдоль ручья тропинки лежал молодой волк, на его тёмно-серой шкуре чернели следы ожогов, а холка превратилась в сплошную угольную скорлупу. Его дрожащий бок медленно вздымался, и опадал, выдавливая тяжелый хрип из приоткрытой пасти волка. Хвост с белым пятном на конце судорожно подёргивался. Перва осторожно протянулась к волку, коснулась его туманом, ощутила следы смутно знакомого колдовства. Снова нахлынули воспоминания.
Лёгкий ночной ветерок колышет белые шатры, будто светящиеся в лунном свете. Вдалеке, за частоколом, на кронах высоченных до неба деревьев мерцают отблески вражеских костров. Неясно слышится тревожный шепот за спиной. Меж шатров, в темноте под зубчатым краем ограды появляется тёмно-красный огонёк, он растёт и расползается, словно щупальца морского чудовища, ярко вспыхивает, просветив шатры и явив мечущиеся тени людей на их стенах. Шепчущий голос дрожит, плачет молитвой к Матери. В свете бушующего пламени уже не виден частокол. Пламя вытягивается, словно змея, нежно обнимает ближайшую палатку, из неё выбегают люди, что-то крича, а оно ласково гладит их, высаживая ростки огня на одежду, на волосы. Чёрный в объятьях пламени человек бежит, а неестественно длинные языки подгоняют его, будто плетьми, тянутся от него на соседние палатки и других людей. Он уже упал, а волшебный огонь, сохраняя контуры своей жертвы, словно дух человека остался заперт в нём, ещё бьётся в посмертном танце, поджигая всё вокруг.
— Сестрёнка! — окликнула Втора. — Прислушайся, чуешь? Люди, вон там на поляне. Девушка, у неё сильный, но пока бесформенный дух и она очень боится. И ещё мужик, он излучает равнодушие и усталость, дух у него очень старый. Я лечу к ним, кто-то из них явно опалил волка.
Выплыв из леса, Втора увидела неподвижно лежавшую на поваленном стволе огромного дерева испуганную девушку. Волосы её смоляными струями рассыпались по зелёным подушкам мха, на белой рубахе темнели грязные пятна, а подол юбки от колен и до самого низа был измазан, будто девушку волокли за руки. Над ней склонился широкоплечий седой мужчина в сером неприметном зипуне. Глаза девушки то со страхом смотрели на мужчину, то с надеждой искали что-то в чаще леса. Втора не думала прятаться, не каждый человек догадается, что за полупрозрачный клочок тумана выплыл утром на поляну, да и что он сможет ей сделать? Но мужчина что-то почувствовал, повернулся к Вторе, поднял на неё усталое, изрезанное морщинами лицо с глубоко запавшими карими глазами и произнёс:
— Вирява, пожалуйста, оставь нас.
Догадался, — мысленно удивилась Втора — и дух у него странный, похож на блестящий мешок опутанный прожилками корней. Дух имеющий форму бывает обычно у колдунов. Странно, ведь их давно никто не видел, это раньше, когда духа было в достатке, колдуны встречались на каждом шагу. Что же ему тут надо? Хотя, какая разница: раз он обидел зверя, то всё равно должен быть наказан.
— Ты выманил и ранил волка из нашего Леса! — гневно крикнула она. Услышав чужой голос, девушка вздрогнула и тут же притихла, как птица в силке уставшая от борьбы, лишь её глаза заблестели.
— Поройся в памяти, — равнодушно ответил колдун. — Может быть вспомнишь, что твоё дело защищать не глупых собак, вечно сующих свой нос куда не надо, а людей от духа. Вспомнишь, что ты тоже когда-то была изгнателем.
Втора задумалась. В памяти был родной лес, жизнь многих виряв. Где-то в самой глубине, на краю сознания таилось что-то пугающее, связанное с этим словом, но никак не выходило ухватить это. А надо ли? Оно очень-очень старое, уже не важное, нынче важен только Лес, а колдун просто боится и хитрит.
Она первой напала на колдуна, вытянула часть себя в длинную белую плеть и ударила его странный дух. Он обманчиво поддался, раскрылся горловиной склизкого мешка, обнажив своё нутро чёрной дырой. Из него выплеснулась многоголосая волна отчаяния, захватила виряву, закрутила, затягивая её внутрь. Уже наполовину там, Втора увидела внутри мага нечто огромное, похожее на её родной Лес, как иссохшая мумия похожа на живого человека, и от того ещё более страшное. Она закричала, вложив в этот предсмертный крик, всё увиденное и пережитое, предостерегая сестру.
Лечившая волка Перва услышала этот крик, ощутила до мельчайшей подробности смерть Вторы, как свою собственную. Она забыла про умирающего волка, про странных людей, про Лес, вновь и вновь переживая последнее мгновение, когда её сестра исчезла, увидев нутро мага. Наконец, Перва пришла в себя. Вернулись ощущения, боль раненого зверя, мешавшая сосредоточится, и новое, незнакомое желание: причинить страдания этому магу, отомстить за сестру. Перва оставила волку частицу своего духа. Возиться с раненым некогда, а даже малая часть её духа гораздо сильнее волчьего, она заглушит боль и вылечит его. Потом, когда волк выздоровеет, эту частицу нужно будет забрать, иначе Перва ослабнет раньше срока, но была ещё какая-то более важная причина, которую она не могла вспомнить.
Осторожно добравшись до поляны, Перва увидела только девушку, которая всё еще лежала на стволе, но что-то изменилось. В её черных, ещё наполненных слезами глазах отражалось серое небо, плыли рваные облака, качались скрюченные ветви чахлых деревьев, но уже не было жизни. На белой рубахе краснела узкая рана. Перва насторожилась, осязая окружающий лес: никого рядом, ни людей, ни духов. Следы колдуна вели сюда на поляну, а обратных — не было, словно он исчез. Перва проникла внутрь девушки, надеясь найти хоть что-то в её памяти.
Сердце несчастной было пронзено, но времени прошло совсем чуть-чуть. Девушку ещё можно оживить, разузнать у неё, кто этот колдун, найти его и отомстить. Нужен только дух. У девушки он был удивительной силы. Такой после смерти ещё не скоро бы вернулся к Матери, а бродил бы неприкаянно по земле. Наверное, его силы хватило бы даже вместить жизнь девушки, чтобы она жила и после смерти тела. Но её духа нигде нет. Может колдун и его поглотил, как Втору? Она ведь тоже дух. Точно! Перва сама может оживить девушку.
Перва порылась в памяти. Вирявы изредка вселялись в людей, чтобы заглянуть к ним в память, не раз оживляли животных, но никогда не оживляли людей. Любопытно, почему? Просто забылось, или потому что люди извечные враги виряв? Всё равно этого человека придётся оживить на время.
Сначала пришло непривычное ощущение человеческого тела. Ещё не было звуков, но уже слышался тихий и несмелый стук сердца. Хотелось вдохнуть, но тело пока не слушалось, словно парализованное. Неожиданно она закрыла ещё слепые глаза, и слеза, таившаяся в уголке глаза, выкатилась и пробежала по щеке, оставляя влажный след. Перва наконец судорожно вдохнула, распахнула теперь уже живые глаза, села, с трудом владея непослушным телом, и удивлённо огляделась. Она с интересом смотрела на мир, а не ощущала его духом, как раньше. Она помнила как выглядит мир глазами зверей, точнее Лес помнил, всё-таки была некая граница отделявшая её память, от памяти данной Лесом. Странно, она сама помнила мир и человеческими глазами, или это помнила девушка? Вирява с испугом осознала, что теперь не в силах отделить воспоминания и мысли девушки от своих.
Краем сознания Перва почуяла, что в чаще кто-то бежит, дух его почти не ощущался, значит не колдун, простой человек. Он приостановился, и крадучись, с топором наизготовку, вышел на поляну к девушке, оказавшись щупленьким парнем, с всклокоченной, русой шевелюрой. Владислав — всплыло в памяти его имя. Удивлённо осмотревшись, он опустил топор и радостно бросился к ней.
— Настя! — запыхавшись после бега, прокричал он. — Ты жива! Я боялся. Люди говорили, что этот проклятый колдун увёл тебя.
Перва ощутила его ласковые прикосновения, знакомый запах. Она закрыла глаза. Мысли о сестре, колдуне, умершей девушке заслонило удивительное ощущение покоя, будто все это дурной сон, а Владислав разбудил её, защитив от кошмара. Сейчас она откроет глаза, увидит белённый потолок родной избы, и наваждение сгинет. Она распахнула глаза, испуганно вздрогнула: вокруг стояли всё те же угрюмые кривые деревья, не то что в родном Лесу, который её создал. Откуда изба? Это память покойной девушки Насти, или нет? Перва не могла понять, что было с ней, а что — с Настей. Да и кто она теперь? Ей захотелось убежать, растворится в огромном сознании Леса, отдать ему этот груз чужой памяти и исчезнуть. Но она испугалась этого желания. Странно, раньше она мечтала вернутся к Лесу. Это обман, растворяясь в Лесу, ты просто умираешь, — подсказывала новая, человеческая часть Первы. Она вспомнила страшное и манящее нутро колдуна, неуловимо похожее на родной Лес. Почему же оно похоже? Почему колдун сказал сестре, что она тоже когда-то была изгнателем? Ведь они только недавно появились. Надо найти колдуна, Настя должна помнить.
Он появился в деревне несколько дней назад. Ходил, на голову возвышаясь над остальными, присматривался. За его богатырским обликом было ещё что-то неуловимое, какая-то усталость, словно ему не полвека, а целых пять веков, отчего все его сторонились. Кто-то ещё пошутил, мол глядите, а глаз у чужака такой же смурной как и у Настьки, вот и пара нашей ведьме будет. Влад тогда озлился, отучил этого весельчака шутить, а ей и обидно было, и в душу запало. А изгнатель как слышал, увязался за ней и нашептал, улучив момент, что не спроста её ведьмой кличут, есть в ней редкая сила. Не зря же скотина на её дворе болеет, да растёт у неё только худая трава. Всё потому, что губит Настя всё живое. Настя ответила, что наговор это злых людей. Она просто боится, что подохнет скотина, вот всё и мрёт, как от сглазу, а он бы лучше помог, чем издеваться. Он и позвал её в лес поутру, как роса высохнет, мол научит силой пользоваться. Она подумала, да и решила, что даже если колдун соврал и задумал погубить её, то и хорошо, ибо нет уже никаких сил так жить, да слышать всё это.
— Кто это сделал? — взволнованно спросил Влад, выдернув Настю из воспоминаний. Она увидела как он, чуть отстранившись, осторожно разглядывает рану на её груди.
— Колдун. Но его что-то спугнуло, вон там ветка хрустнула — неуверенно схитрила Настя, показывая на заросли где лежал волк. — Он ушел туда и не вернулся. Не волнуйся, рана не глубокая. Видишь, уже не кровит, — натянуто улыбнулась Настя.
Влад нахмурился, снял с пояса топор и крадучись скрылся в кусах. Через некоторое время вернулся озадаченный.
— Там волк лежит, видать раненый, и больше никого. Не съел же он колдуна? — невесело пошутил Влад.
Опираясь руками на бревно, Настя тяжело поднялась. Влад подскочил, помогая ей. Придерживаясь за него, она неуверенно шагнула, будто ходить разучилась. Она улыбнулась Владу, мол, ничего, просто временная слабость. Следующий шаг получился твёрже, а до волка она дошла уже без помощи.
Зверь всё ещё лежал на боку, но уже не хрипел, а настороженно смотрел желтыми глазами на людей. Настя присела, осторожно коснулась рукой растрескавшейся чёрной корки ожога, под которой уже виднелась новая кожа. Волк вздрогнул, но боли уже не было, Настя это чувствовала, просто он уже боялся любых прикосновений. Волк попытался встать, убежать от людей, но Настя его успокоила духом. Он притих, оставленная в нём частица вирявы узнала её.
— Выходит он меня спас, — задумчиво сказала она, поглаживая волка.
— Выходит, но мы его никак не спасём. Вон смотри, эк его колдун уходил. — Влад покачал головой. — Отойди, я добью его, чтоб не мучился.
— Не надо, я его домой заберу, выхожу, — она умоляюще посмотрела на Владислава.
— Настенька, что ты. Ну если он тебе так дорог, давай лучше я его заберу. У тебя же, даже мыши дохнут.
— Он меня спас. Значит мне его и выхаживать, — нахмурив брови заявила Настя.
Она помогла волку подняться, незаметно питая духом, понукая идти. Он, трясясь всем телом, ткнулся холодным носом в её руку, лизнул шершавым языком, благодарно смотря в глаза. Влад хмыкнул с сомнением. Настя уже гораздо увереннее встала и отправилась к деревне, оборачиваясь и подбадривая отстающего волка. Тот брёл, шатался, иногда припадал на задние лапы и тихо скулил, словно стыдясь, что его услышат, но не сдавался: снова вставал и упорно шёл дальше.
Шедший впереди Влад стал всё чаще оглядываться. Нешто беспокоится, что отстанем? Останавливался, ждал, опираясь на колени, потом и вовсе облокачивался на узловатые стволы деревьев. Видать устал, потратил все силы, когда бежал в лес, чтобы отбить Настю у колдуна.
Приближаясь к деревне, Настя почувствовала запах дыма. Поначалу она даже испугалась, лес что ли горит? Но человеческая память подсказала, что всего-навсего топят печи, ведь в домах пока ещё холодно.
Вот за поворотом показался старый плетень, ещё чуть-чуть и уже виднеется изба Насти — потемневшие от времени брёвна с проплешинами лишайника, на крыльце сгнили ступеньки, а на крыше то-ли ещё солома, то-ли уже земля. Возле избы уже суетились деревенские. Все как один: худые и щуплые, с поникшими головами. Староста забрался повыше, на крыльцо, чтобы видеть всех собравшихся, а люди, даже глядя вверх, не поднимали голову, а как-то исподволь поворачивали её и тяжко поднимали бровь, словно шея их забыла как разгибаться.
— Обождите, пусть Владислав вернётся, тогда и решим, — усмирял староста волнующийся народ. Деревенские видимо подумали, что Настя померла, и уже судачили, кто ближе по родству, кому дом достанется. Но у Насти никого не было: семья её пришлая из другой деревни, потом мор случился, все померли, и осталась Настя с матерью, а несколько лет назад и матери не стало.
— Да не воротится он. Куда ему этого колдуна одолеть. Сгинул поди. А тут самая крепкая изба на деревне, — сипло кричал седой мужик, обсыпанный стружкой.
— Ты бы, Фёдор, чем на чужое заглядываться, лучше бы новую избу достроил, — укорил его староста.
— Как твои хлопцы найдут подходящие стволы, так и дострою. А пока неча на меня пенять. Вон, кому неймётся — Фёдор махнул рукой в сторону леса, уронив пару стружек, — в запретном лесу вас и хорошие стволы, и клятые вирявы ждут.
Настя от этих слов поёжилась. Влад что-то залихватское прокричал, вроде: рано хороните — Настя уже не слушала, люди оборачивались, смотрели кто-то радостно, кто-то с сожалением. Только сейчас вирява осознала, что отныне ей предстоит жить среди людей. Нет, она уже перестала их ненавидеть. Будучи вирявой, она их представляла по воспоминаниям Леса: сильными, могучими довольными жизнью. У таких людей всего вдоволь, и незачем им позволять брать от Леса. А эти люди еле живут. Не только в этой деревне, везде. В памяти Насти были и другие деревни и даже огромные полузаброшенные города, раскинувшиеся среди руин крепостей — везде люди выживали с трудом. Потому-то им есть за что ненавидеть виряв, охраняющих леса, странным образом сохранившие былое изобилие. Теперь она людей и понимает и жалеет, хотя, ей и придётся вечно таиться, скрывать свою природу от них. Они и Настю то не очень любили, лишь один Влад её защищал, а узнай, что нынче в ней вирява и вовсе на костре сожгут, не дожидаясь изгнателя. Ещё и от него прятаться нужно, иначе почует дух и снова придёт, а она даже не знает кто он такой, и как его победить. Выглядит он, точь в точь, как те люди из воспоминаний, такой же широкоплечий и высокий. Да и жил он наверняка в те самые времена, и голос Матери слышал, и с другими колдунами сражался. А нынче колдунов нет, не рождаются. Погодь… Как же не рождаются, коль Настя вполне могла научится колдовству. Значит есть дух на земле, не весь исчез. Просто мало его.
Наконец весна пришла и в деревню. Волк поправился, освоился, словно обычный сторожевой пёс. Во дворе, впервые за много лет, зацвела яблоня. Кошка откуда-то приблудилась, пошипела на волка с забора, да и осталась жить. Настя всё раздумывала, забрать свою частицу духа у волка, так и не вспомнив зачем, но однажды во сне ей приснился Лес.
Он заманил её к себе в чащу, неожиданно схватил ноги невесть откуда взявшейся трясиной, оплёл руки гибким плющом. Настя билась, стремясь вырваться, раздирая руки в кровь, но Лес неумолимо тянул из неё дух, словно жилы. Она видела эти светлые потоки туманом рвущиеся из груди, чувствовала их напряжение, казалось они тихо звенят или плачут покидая её. Лес, вытянув почти всё, резким движением гнилой ветки-ножа отрезал дух и бросил её опустошённой. Она лежала чуть дыша, не в силах пошевелится, ощущая лишь своё израненное тело, да страдание причиняемое окружающим миром. Свет причинял боль глазам, запах до слёз раздражал ноздри, а звук ударами колокола раздавался в голове, затухая в стиснутых зубах.
Проснулась Настя среди ночи, это был лишь плохой сон. Под боком тревожным калачиком свернулась кошка, она чуяла страх хозяйки и тщетно силилась отогнать кошмар. Настя умылась прохладной водой, сгоняя остатки сна, вышла во двор, под звёздное небо. Серой тенью подошёл волк, коснулся её руки холодным носом, словно ободряя хозяйку. Она присела на корточки, задумчиво погладила зверя.
— Всё будет хорошо. Пусть частица навсегда останется у тебя, — задумчиво прошептала она.
В тусклом свете звёзд ей показалось, что волк на мгновение прикрыл глаза и неуверенно передал какое-то чувство, словно благодаря. Настя удивилась, звери передавали страх, радость, этот волк звал её и сестру своей болью. Но если волк и умел благодарить, то не мог же он понимать её слова? Неужели с частицей духа он получил и ещё что-то?
Весна уже переходила в лето, дожди еще были холодные, но уже по летнему короткие. Работая во дворе, Настя увидала, как из соседского дома, постукивая похожей на сучковатую косу клюкой, вышел знахарь, бледный худой старик с серым словно камень и таким же безжизненным лицом. Он брёл не оборачиваясь, а в спину ему ударами бича звучал женский плач. На крыльце появился Глеб с измученным от недосыпа лицом. Он увидел Настю, пожаловался ей:
— Никита захворал, промок под дождём, да слег, уж который день не встаёт. А этот ирод, — Глеб махнул рукой в спину уходящего знахаря, — говорит, мол молитесь Матери, да готовьте гроб, — он зажмурился и прикрыл обветренное лицо рукой, будто это могло остановить слёзы.
Перед Настей всё ещё стоял Глеб, погружённый в свои мысли. А она уже вспоминала Никиту, единственного сын Глеба, другого у них не будет, мало кому удавалось родить второго ребёнка. Вспоминала те давние времена, когда детей было много. Они с малых лет учились держать оружие, сражались вместе со взрослыми, и вместе с ними погибали. В память о них поднимали чарки, но не оплакивали, потому что рождалось больше, чем погибало в битвах. Нынче же для войн нет ни сил, ни людей.
Она вынырнула из воспоминаний. Они всё время уводили её куда-то не туда, к каким-то странным вопросам, которые давно уже никого не тревожат. А сейчас надо решать: помогать или нет. Пусть Глеб её также называл ведьмой, пусть даже сторонился, но теперь у него умирал сын, и она несмотря ни на что хотела помочь. Может виной тому стремление, заложенное в виряву с рождения, которое велит растрачивать себя на всякое живое существо? Не на всякое, только на жителей леса. Но это же какая-то издёвка! У жителей леса и так изобилие, почему же не помочь людям?
— У меня прабабка знахаркой была, — тихо солгала Настя.
Глеб удивлённо глянул на неё.
— Даже я твою прабабку не помню, а мне уже за три десятка, — с сомнением произнёс он.
— Да и не нужно помнить, это в крови. Не зря же люди меня ведьмой кличут, значит есть что-то.
— Ну девка, а коль Изгнатели узнают? — Глеб осуждающе покачал головой. — А и леший с ними! Пошли.
В доме пахло дымом, едой, травами и ощущался неуловимый, липкий как путина запах жара и хвори. В комнате, возле лавки, где под ворохом одеял сипло дышал Никита, уже перестав рыдать, сидела мать, мерно раскачиваясь в такт только ей слышной колыбельной. Она не заметила ни мужа, ни Настю, а лишь продолжала беззвучно шевелить губами. Осторожно, боясь её потревожить, Настя просунула руку под одеяло, чтобы коснутся лба мальчика. Это не рана, и не магия, такую хворь можно изгнать за один раз. В слух она бормотала известный людям заговор, но лечила как умела — своим духом. Он выздоровеет, — незаметно улыбнулась Настя. Мальчик завтра уже сможет говорить, но будет слаб, придётся придти еще разок убедиться, что всё хорошо. Ещё надо будет собрать травы сделать отвар, знахари ведь лечат отварами?
Через пару дней ребёнок снова начал ходить. Весть об этом разнеслась быстро. К концу лета даже с соседних деревень приезжали лечиться у Насти, и ведьмой её уже никто не называл. Только Влад всё откладывал время свадьбы, ходил мрачный и нелюдимый, а Настя вроде и примечала это, но не подавала виду.
Листва уже начала желтеть, иногда по утрам на траве оставались следы зимы, которая всё чаще заглядывала ночами, словно пробуя, не пора ли наступать. Промозглым туманным утром Влад зашел в избу к Насте, задумчиво остановился в дверях, рассматривая как изменилось убранство.
Год назад дом был столь чистый и ухоженный, будто там никто и не жил, словно хозяйка лишь на мгновение тут, не желая оставлять что-то на этом свете и вечно ожидая, когда давно умершая родня позовёт её к себе. Пахло каким-то тленом или сыростью, даже огонь печи не мог вытравить этот дух. Нынче у дома была другая хозяйка, вроде та же Настя, но теперь она в нём жила: под потолком прятался испуганный паук, с пучков сохнущей травы просыпались семена на полку, у печи стояло блюдце с молоком для кошки, повсюду горшки, туески. Уютно пахло травами, едой, очагом. И эта перемена пугала Влада.
— Настенька, скажи мне честно, без утайки, что с тобой колдун тогда сделал? — осторожно спросил он.
Настя, растиравшая что-то в ступке, грустно посмотрела на него, осторожно поставила ступку на дубовый стол.
— Садись, Владислав, — со странным холодом в голосе ответила она.
Влад удивился, но на лавку сел.
— Нету Насти, колдун её убил, — всё тем же тоном продолжила Настя. — С самого начала я понимала, что мне здесь нет места, но надеялась. Понимаешь? — и она рассказала всё.
Она плакала на его плече. Он задумчиво гладил её черные волосы.
— Можно что-нибудь сделать? — спросил Влад.
— Ничего. Мне, наверное, будет лучше уйти. Только сначала надо позвать колдуна и убить.
— Ты всё еще хочешь отомстить за сестру?
— Нет, я просто хочу жить. Я научилась прятаться, но не могу жить спокойно. Рано или поздно он или другой изгнатель придёт за мной, ведь я теперь человек, во всяком случае для них, — печально улыбнулась Настя, вытирая слёзы.
— Я помогу.
— Не надо. Чтобы его побороть орава нынешних мужиков нужна, а он к тому же еще и колдун. Нет, ты ему ничего не сделаешь.
Этой же ночью во дворе, где над головой, сквозь светящийся туман проступало размытое пятно луны, из Настиной груди потянулись белые потоки духа. Огибая запрокинутую голову, они переливались перламутром, искрились инеем. Они танцевали, поднимаясь всё выше и выше, пока наконец не вознеслись над туманом. Оттуда, с высоты они вспыхнули зовом.
Колдун принял зов. На утро он стоял у раскрытых ворот, равнодушно рассматривая избу. Волк почуял его издали и спрятался в дальнем конце двора. Кошка опасливо смотрела на незнакомца с крыши. Настя, выйдя во двор, обернулась, укоризненно глянула на шедшего за ней Влада, покачала головой. Влад поймал её взгляд и остался стоять на крыльце, сжимая рукоять топора.
— Спасибо, что не заставил ждать, — холодно приветствовала Настя колдуна.
— Кто ты? Вроде бы, я уже убивал тебя, — спросил колдун без удивления.
— А так? — с этими словами Настя на мгновение окуталась белым, непроглядным туманом, повторявшим контуры её тела.
— Вирява, значит, — ухмыльнулся колдун. — И что же тебе от меня нужно? Нешто, в изгнатели надумала вернуться?
— Изгнатели твои дух воруют, отчего потом земля пустая стоит. А с тобой надо старое дело закончить. Сестру ты мою убил, Настю тоже, значит и за мной бы пришёл, рано или поздно.
— Что-то у тебя вирява, с памятью. Да и твоя сестра была чудная, уж извини.
Настя задумалась. По всему колдун выглядел усталым, удивлённым, и явно не хотел убивать, да и сестра тогда напала первой.
— Напомни, — неуверенно попросила она.
— Ладно. Много веков назад, по всей земле шли беспрестанные войны. Не то чтобы враги у людей были, нет, просто убивали друг с друга. Людей было много, и постоянно находились причины. Ещё колдуны подзуживали, они в сражениях обычно не участвовали, всё исподволь, хитростью старались делать. Иногда, одни колдуны убивали других, но что толку? Их дух возвращался в природу, и Матерь наделяла им вновь родившихся. Это могло длится без конца, но мы создали заклинание изгнателей и наложили его на себя. С тех пор мы не просто убивали колдунов, а поглощали их дух, скрывая его от Матери. За полвека мы покончили с ними, а потом и с войнами.
— Но изгнатели же всё равно когда-нибудь умирали. Куда девался дух? — Озадаченно спросила Настя.
— Когда изгнатель погибал, его дух поселялся в лесу, это часть заклинания. Дух питался силой леса и одновременно защищал его, создавая виряв, — колдун вопросительно глянул на собеседницу.
Настя поняла его вопрос, но ещё размышляла. Теперь всё стало ясно, кроме одного: почему же колдун не замечает очевидного?
— Мой лес давно сошёл с ума. Может даже с самого начала, как перестал быть человеком. В его памяти остались лишь бессвязные обрывки прошлого и страх всего, что может навредить лесу. Виряв он наделяет безумной, наивной любовью к лесу и его обитателям. Это своего рода тот же страх, просто менее разрушительный. Мне же досталось больше обрывков воспоминаний, они всё время тревожили меня, заставляли думать. Став человеком, я смогла увидеть, что стало с миром, и сравнить с тем, что было. А ты разве не заметил, как за эти века всё пришло в упадок?
Устало прищуренные глаза колдуна раскрылись от удивления. Он посмотрел на измождённого Влада, стоявшего на крыльце, окинул взглядом скрюченные деревья теснившиеся за околицей, словно впервые видел всё это.
— Значит, говоришь, дело осталось, — неожиданно сказал колдун. — Чтож давай его закончим. А то по твоему выходит, что я столько веков зря убивал народ? Вот, погляди на них.
Он выпустил свой дух: огромный, чёрный склизкий мешок, опутанный пульсирующими корнями, поглотил фигуру колдуна, оставив лишь руки. Посередине мешка с низу до верху появилась тонкая, кривая и ещё более темная щель. Она тут же раскрылась чёрным цветком, вывернув нутро и обнажив шевелящиеся наросты, похожие на притороченные подобно трофеям головы побеждённых, уже обезумевших за века одиночества и темноты.
Настя испуганно отшатнулась, увидев нутро. Беспрестанный говор этих наростов напоминал шепот Леса, манил её погрузится в эту пучину, сдаться, растворится. Она вспомнила родной дом, одинокое детство с вечно занятой матерью, страх и боль, когда колдун убивал её впервые, радость людей, которых она лечила. Это всё удерживало её, но этого было мало, она отчаянно звала на помощь. Колдун скрытый духом приближался, занеся нож, готовясь снова нанести удар в сердце.
Серой тенью промелькнул волк, он на мгновение передал ей ободряющее чувство поддержки, и прыгнул. Чёрный цветок духа дёрнулся, словно от толчка, начал заваливаться набок, края его сморщились, конвульсивно заворачиваясь внутрь. Послышался хлопок, животный визг, запахло дымом, горелой шерстью. Настя очнулась от наваждения, вытянула тонкие белые плети своего духа, со всей силы ударила ими уже свернувшийся в мешок дух колдуна. Его дух всколыхнулся, будто пузырь с водой. Следующий удар рассёк чёрный мешок, расплескав его нутро. Настя в исступлении колотила плетьми тающие чёрными хлопьями остатки духа, пока они окончательно не исчезли, прощальным вздохом испустив волну умиротворения.
Во дворе ничком лежал колдун с окровавленной шеей. Он шевелил губами, глазами подзывая Настю. Поодаль, лёжа на боку тяжело дышал снова обгоревший волк, деловито скалясь и виляя хвостом с белым кончиком. Настя подошла к колдуну, села возле него. Его усталое лицо теперь выглядело моложе и даже живее, словно с духом ушла какая-то извечная тяжесть.
— Ты победила меня ещё до начала, заставила меня засомневаться, разгневаться и напасть первым, подобно ребёнку, — он затих на мгновение, собираясь с силами.
Уже почти не слышно он прошептал:
— Наверное, ты права. И спасибо, что не дала мне стать Лесом, — колдун умер.
Настя встала, радостно подошла к Владу, хотела прильнуть к нему, забыться после пережитого кошмара, но он отступил, поднял руки, будто пытаясь защититься от неё.
— Прости, — потупив взгляд, сказал он, — я видел твой дух. Не могу, не могу.
На его щеке блеснула полоска влаги, он отвернулся и зашагал прочь со двора. Лишь у ворот остановился, на мгновение показалось, что он вернётся, но он лишь виновато глянул, что-то неслышно пробормотал, словно ещё раз извинился, и ушёл.
Зима еще отстаивала свои права, ночами сковывая лужи, да изредка обновляя белизну снежных кочек среди набухшей весенней водой черной земли. Придерживая капюшон, чтобы его не сдуло ветром, Настя шагала по деревне. За ней неотступно следовал молодой серый волк, поднимая лишь самый кончик хвоста, словно не желая испачкать его белизну. Настя насчитала почти десяток новых дворов прежде чем добралась до своего старого дома, а ведь раньше он был на самом краю деревни. Но и тут вместо её избы, стоял новый укрытый дранкой сруб с резным крыльцом. По двору прохаживалась курица, выискивая что-то в земле. Из-за дома доносилось хрюканье. Лохматая собака на привязи затаилась в конуре, даже не залаяла, лишь испуганно смотрела через плетень на волка.
Настя подошла к соседнему дому, где раньше жил Глеб. На ветке росшего во дворе дерева сидел мальчик, внимательно смотрел куда-то в небо, да болтал ногами, с другой стороны ствола уместился рыжий кот, явно не довольный таким соседством. Внизу, на бревне девочка что-то нарочито громко рассказывала соломенной кукле, и только второй мальчик беззастенчиво рассматривал Настю и её спутника. Подойдя к плетню, Настя поманила мальчика, он резво подбежал и тут же затараторил:
— Драсьте! А это шо, волк? Не кусается?
Остальные дети перестали притворятся и уставились на гостей. Волк, уже порядком насмотревшийся детей за свою жизнь, предусмотрительно скрылся за спиной хозяйки.
— Здравствуй. Волк, но он людей боится. Позови лучше Никиту.
— Дедушку Никиту?
— Ага.
Мальчик кивнул и скрылся в доме. Через некоторое время оттуда вышел мужик в зипуне, он на ходу прикрыл лысину шапкой и настороженно глянул на гостью. Настя откинула капюшон и спросила:
— Не узнаешь?
— Настасья? Ты же была лет на десять меня старше. Сколько же прошло… поди, четыре десятка? А ты не стареешь, — удивлённо пробормотал Никита.
— Мне… нам нельзя, пока не закончим. Как жизнь твоя?
— Да неплохо. Ты как того изгнателя убила, так старики всполошились, мол всё, конец нам пришёл. Некоторые даже убёгли в другие деревни. Да только вместо этого на следующий год мы столько ржи собрали, как никогда отродясь не было. Думали, мол потом это пройдёт, ан нет. Так и наладилось всё. Потом уже говаривать стали, будто в этих колдунах-изгнателях дух Матери томится, потому, ежели их поубивать то земля снова родить начнёт. И что в лесах этих запретных тоже Матерь томится. И что ты не Настя вовсе, а Матерь как бы. Врут, али нет? — с хитрецой в глазах рассказал Никита всё слухи.
— Про меня врут, — улыбнулась Настя. — Ну какая же я Матерь, если когда ушла, тут только лучше стало? Так, простая ведьма. А про изгнателей, да лес кое-чего верно говорят. Но ты мне лучше про Влада расскажи, как он без меня?
— Помер он этой осенью, — погрустнел Никита. — Он тогда, как от тебя ушёл, так всю зиму до самого лета в корчме околачивался. А как урожай собрали, да сообразили, что ты из колдуна выпустила, так Влад сам не свой стал. Ушел, сказал, тебя искать будет, да только года через три вернулся, так и не нашел. С тех пор, так и жил бирюком, до самой смерти.
Кладбище Настя не узнала: старых низеньких деревьев почти не осталось, густой подлесок исчез, лес словно стал выше, наполнился воздухом и прозрачностью. Она остановилась, глянула на старый, искорёженный бук, оставшийся ещё с тех времён, кивнула ему, как старому знакомому. Волк уже сидел у припорошенного снегом надгробного столба. Подойдя, Настя прочла надпись и, понурив голову, опустилась на колени возле могилы.
— Прости, я не успела, — шептала Настя. — Я чувствовала, что Матерь скоро позовёт тебя, но я была далеко, за морем. Все эти годы я помнила о тебе. Нет, я не виню тебя. Ты прав, нам нельзя было жить вместе. Но память о тебе, выручала меня. Знаешь, — она улыбнулась воспоминаниям — а наш изгнатель оказался самым лёгким. Потом я повстречала настоящих, сильных, уверенных в свой правоте, которых не переубедить словами. Один из них меня почти убил, тогда я и услышала голос Матери, это меня и спасло. Потом их много было, но я уже не мстила им за сестру, или свою жизнь, нет, просто освобождала их дух, чтобы он вернулся к Матери, чтобы природа вновь ожила, ведь тогда и тебе было бы легче жить.
Она шмыгнула носом, то ли от холода, то ли, не смотря на пережитое, она так и не разучилась плакать. Волк тихо лежал рядом, опустив уши, он всё понимал.