Вот история о человеке, который попытался застегнуть пиджак, когда мир вокруг расходился по швам.
Есть люди-прямые линии. Их жизнь - это безупречная евклидова геометрия: из пункта А в пункт Б, с соблюдением всех правил дорожного движения, даже если дороги уже нет, а светофоры смотрят пустыми глазницами выбитых линз в дымное небо. Они верят в великую силу Договора, в незыблемость расписания поездов и в то, что, если у вас есть квитанция, Вселенная обязана выдать вам товар.
Альберт П., назовем его так, был именно таким человеком. Апостол Порядка в городе, который сжирала Энтропия.
Город этот, некогда имперский и надменный, сейчас напоминал тающую льдину. Названия улиц менялись каждое утро, в зависимости от того, какая банда вешала свои флаги на фонарных столбах. Статуи царей сбрасывали с пьедесталов, и бронзовые головы катились по брусчатке, звеня, как пустая посуда. Воздух пах жареным луком, немытым телом и сладковато-приторным тлением старых истин. Это был тот исторический момент, когда Время перестает тикать и начинает выть.
Но для Альберта П. хаос был лишь досадным недоразумением. Ошибкой в канцелярии Бога. Он был убежден: если сохранять лицо, чистить ботинки и требовать соблюдения формальностей, то чудовище, пожирающее город, поперхнется и отступит. Его главным оружием была невинность бюрократа.
Сюжет, собственно, прост до идиотизма. Альберт должен был эвакуироваться. В порту, среди криков, давки и паники, его ждал последний пароход - ржавый ковчег, уходящий в безопасную, скучную, накрахмаленную реальность. У Альберта были все документы. Визы, печати, пропуски. Он был идеальным пассажиром.
Но у Альберта была проблема. Вернее, принцип.
Неделю назад он сдал в пошивку свои сорочки и жилет. К портному Штейнбергу, чья мастерская находилась в районе, который сейчас простреливался с трех сторон.
- Вы не понимаете, - говорил он своей спутнице, молодой женщине с глазами загнанной лани, которая умоляла его идти в порт. Назовем её Ева. Ева понимала хаос. Она чувствовала его кожей. Она знала, что когда падают бомбы, квитанции не имеют силы.
- Там мои сорочки. Египетский хлопок. И жилет. Я заплатил задаток, - мягко, как ребенку, объяснял Альберт. - Договоренность была на сегодня. Штейнберг - честный человек. Если я не приду, он подумает, что я не уважаю его труд.
- Штейнберг, скорее всего, мертв! - кричала Ева. - Или бежал! Там баррикады, Альберт! Там стреляют в людей просто ради развлечения!
- Вздор, - Альберт поправил пенсне. - Гражданские лица, не участвующие в конфликте, обладают иммунитетом. Это закон цивилизации. Я просто заберу своё имущество. Это займет полчаса. Жди меня здесь.
И он пошел.
Это было завораживающее зрелище. Представьте себе человечка, идущего сквозь жернова мясорубки. Альберт шагал по улицам, залитым грязным месивом. Он аккуратно переступал через лужи крови, брезгливо морщился, видя разбитые витрины, и поднимал воротник, чтобы защититься от ветра, несущего пепел сожженных архивов.
Вокруг него рушился мир. Проезжали грузовики, набитые вооруженными людьми, орущими пьяные песни. Где-то ухала артиллерия, превращая доходные дома в груды щебня. Люди, похожие на тени, жались к стенам, пытаясь стать невидимыми.
А Альберт шел по центру тротуара.
В его походке была магия отрицания. Он не видел Войны. Он видел лишь временные неудобства городской инфраструктуры. Смерть, свистевшая у виска шальной пулей, казалась ему бестактностью.
- Простите, - пролепетал он, когда его толкнул матрос с винтовкой. Матрос опешил. Он привык к страху, к мольбам, к ненависти. Но вежливое "простите" сбило прицел его ярости. Альберт прошел мимо, целый и невредимый, защищенный броней своей колоссальной, непробиваемой нормальности.
Он был как сомнамбула, идущая по карнизу небоскреба. Стоит ему проснуться, стоит ему осознать Бездну под ногами - и он упадет. Но Альберт не просыпался. Он думал о сорочках. О том, как крахмал будет хрустеть на манжетах. Это была его религия. В мире, где Бог умер, чистая сорочка остается единственным доказательством божественного порядка.
Он добрался до мастерской Штейнберга. Удивительно, но дом стоял. Витрина была забита фанерой, дверь перекошена, но звонок работал. Альберт нажал кнопку.
Дверь приоткрылась. Старый портной, похожий на испуганную черепаху, выглянул из темноты.
- Вы? - прошептал он. - Господин Альберт?
- Я пришел за заказом, - сказал Альберт, протягивая розовый талончик. - Среда, полдень. Я немного опоздал, прошу прощения. Уличные беспорядки.
Штейнберг смотрел на него как на привидение. Как на ангела или как на идиота. За спиной портного в темноте пряталась семья, узлы с пожитками, страх, сгустившийся до плотности желе.
Он вынес сверток. Аккуратно перевязанный бечевкой. Даже в аду есть место профессиональной гордости. Жилет был дошит. Пуговицы пришиты.
- Спасибо, - сказал Альберт. Он достал кошелек.
- Нет! - закричал старик, отшатываясь от денег как от огня. - Не надо! Идите! Ради всего святого, идите!
Альберт удивился, но настаивать не стал. Сверток приятно холодил руку. Гештальт закрылся. Мир снова стал правильным. У него была квитанция, и он получил товар. Система работает. Значит, хаос - это иллюзия.
Он возвращался той же дорогой. Но теперь он шел еще увереннее. Он нес Смысл в своих руках. Ева ждала на углу, нервно кусая губы, готовая бежать, плакать, спасать.
Он улыбнулся ей издалека. Поднял сверток над головой, как трофей. Видишь, говорил этот жест. Ничего страшного. Просто маленькая прогулка. Я был прав. Порядок победил.
В этот момент Реальность, уставшая от его игнорирования, решила напомнить о себе.
Это не была героическая гибель. Не дуэль, не жертва во имя идеи. Это была слепая, тупая случайность, которыми набита война, как матрас клопами.
На перекрестке сцепились две группы вооруженных людей. Шальная очередь, выпущенная не по нему, а просто в пространство, в белый свет, веером прошла по улице.
Альберт остановился.
На его лице выразилось крайнее, детское недоумение. Так смотрят, когда в элитном ресторане подают суп с мухой.
- Но ведь... - хотел он сказать. - Но ведь я гражданский. Но ведь у меня квитанция.
Он осел на мостовую. Медленно, стараясь не запачкать брюки.
Ева закричала, бросилась к нему, упала на колени в грязь.
Вокруг продолжалась стрельба, кто-то бежал, кто-то мародерил лавку. Вселенная не заметила падения своей самой прямой линии.
Он лежал в грязи, а его кровь - яркая, возмутительно красная, живая - растекалась по серому асфальту, нарушая симметрию его костюма.
В последние секунды жизни Альберт П. не думал о Боге, о любви к Еве или о несбывшихся мечтах.
Его взгляд был прикован к свертку.
При падении бечевка ослабла, бумага надорвалась. Из прорехи выглядывал манжет. Белоснежный. Безупречный. Идеально выглаженный.
Он лежал прямо в луже. Грязная вода, смешанная с маслом и кровью, подбиралась к этой белизне. Сантиметр за сантиметром.
Альберт попытался пошевелить рукой, чтобы отодвинуть сверток. Спасти чистое от нечистого. Защитить этот маленький кусочек цивилизации от наступающей энтропии.
Это было его последнее волевое усилие. Не спасти жизнь, а спасти форму.
Его пальцы скребли по асфальту, но сил не было.
Грязная жижа коснулась египетского хлопка. Пятно начало расплываться, как клякса на промокашке.
Глаза Альберта наполнились ужасом, какого не могла вызвать сама смерть. Это был ужас перед нарушением Гармонии. Совершенство было осквернено. Договор был разорван не смертью, а грязью.
Он испустил дух с выражением глубокой, трагической брезгливости на лице.
* * *
Этот человек был смешон? Безусловно.
Этот человек был героем? Возможно.
В его смерти была злая ирония, но была и странная красота. Он умер не за сорочки. Он умер за идею о том, что Человек - это нечто большее, чем кусок биологии, дрожащий от страха. Он умер, утверждая своим поведением, что Ритуал важнее Выживания. Что пуговица, пришитая на свое место, удерживает мир от распада надежнее, чем все армии.
Сверток остался лежать в луже. Толпа пробежала по нему, втоптав накрахмаленную надежду в окровавленную глину. Пароход дал гудок и ушел в море, увозя тех, кто согласился быть просто выжившими. А на перекрестке остался лежать последний рыцарь Ордена Квитанции, проигравший бой с Хаосом, но не сдавший своих позиций до последнего удара сердца.
Ведь, в конце концов, что такое наша культура, наша мораль, все наши законы и принципы?
Это просто белоснежное тряпье, которое мы, идиоты, пытаемся донести до дома сквозь ураган, наивно полагая, что Вселенной не все равно, во что мы будем одеты на Страшном Суде.