Первым пятно заметил Ваха. Он остановился, прищурив воспаленные от безжалостного света глаза, и сплюнул густую слюну на растрескавшуюся корку соли. Слюна мгновенно впиталась, оставив лишь темную точку, похожую на пулевое отверстие.
- Там цветное, - хрипло сказал он, указывая рукой, обмотанной грязной тряпкой, куда-то в дрожащее марево. - Не камень. И не соль.
Степан, шедший следом и тащивший на горбу канистру с теплой, отдающей резиной водой, поднял голову. Его лицо, покрытое серой щетиной и слоем соляной пыли, напоминало маску из папье-маше.
Клим промолчал. Он шел чуть в стороне, стараясь ставить ноги так, чтобы не нарушать геометрию их цепочки. Ему казалось важным сохранять равные интервалы. В этой белой, выжженной бесконечности, где горизонт стирался, превращая небо и землю в единую плоскость, порядок был единственным способом не сойти с ума. Он посмотрел на компас. Стрелка лениво плавала в керосине, указывая куда угодно, только не на север. Магнитная аномалия, или просто прибор сдох от жары, как и их джип три дня назад.
- Пойдем глянем, - решил Ваха. - Все одно нам прямо.
Они подошли ближе. Это был не куст. Посреди ослепительного, стерильного ничто, на маленьком складном стульчике, сидел человек.
Зрелище было настолько нелепым, что Клим на секунду зажмурился, решив, что перегрев мозга наконец-то выдал долгожданную галлюцинацию. Но когда он открыл глаза, человек никуда не делся. Это был старик с гривой всклокоченных седых волос, одетый в пеструю, кричащую гавайскую рубаху, выцветшую на солнце до пастельных тонов, и широкие льняные штаны. На ногах у него были сандалии, а на носу - огромные очки. Не солнечные, нет. Стекла в них были гранеными, переливающимися всеми цветами спектра, похожими на глаза гигантского насекомого.
Он сидел неподвижно, сложив руки на коленях в какой-то сложной мудре. В пальцах он сжимал старый кассетный диктофон, черный кирпич из восьмидесятых.
- Эй, батя! - окликнул Степан, делая шаг вперед, но опасливо останавливаясь, словно перед ним была мина. - Ты живой?
Старик не шелохнулся. Он улыбался - широко, блаженно, глядя сквозь свои безумные очки прямо на солнце, которое должно было бы выжечь сетчатку любому нормальному человеку.
- Мертвый, поди, - прошептал Ваха, обходя его по кругу. - Засолился.
Он протянул руку и осторожно ткнул старика пальцем в плечо. Тело качнулось, но удержало равновесие, словно неваляшка. Голова старика чуть повернулась, и Клим увидел, как за гранеными стеклами дернулись веки.
- Откуда он тут? - Клим подошел вплотную. Рациональная часть его сознания пыталась выстроить схему: следы машины, парашют, хоть что-то. Но вокруг была девственная соль. Старик словно пророс здесь, как кристалл.
- Святой человек, - вдруг уверенно заявил Степан. Он опустился на колени и заглянул старику в лицо. - Видишь, как лыбится? Ему тут хорошо. Он знает что-то.
- Он в кататонии, - сухо диагностировал Клим. - Или под веществами. Посмотрите на зрачки... хотя черта с два там разглядишь через эти призмы.
- Не, - Ваха мотнул головой, и в его глазах загорелся фанатичный огонек, тот самый, что появляется у людей, когда надежда заменяет логику. - Это знак, Клим Сергеич. Бог его послал. Он тут сидит, значит, место знает. Он видит дорогу. Через очки свои видит. Нам, простым, белое все, а у него там, может, карта нарисована.
Клим хотел возразить, объяснить, что это бред, что старика надо просто оставить, потому что лишний груз их убьет, но посмотрел на лица механиков и промолчал. Им нужен был идол. Им нужен был кто-то, кто снимет с них ответственность за выбор пути.
- Берем его, - сказал Ваха тоном, не терпящим возражений. - Стул оставим, а Деда берем. Он нас выведет.
- Куда? - устало спросил Клим.
- К воде, - уверенно ответил Степан. - Шаманы всегда у воды сидят. Или у входа в верхний мир.
Они соорудили носилки из двух жердей, выломанных из каркаса тента, который тащили с собой, и куртки Вахи. Старик оказался легким, почти невесомым, словно из него выпарили всю воду, оставив только сухую оболочку и ту странную, вибрирующую энергию, что заставляла его улыбаться солнцу.
Клим шел рядом, глядя на профиль старика, подпрыгивающий в такт шагам несущих. Эта улыбка раздражала его и одновременно гипнотизировала.
- Ну что, Док, - пробормотал Клим, сам не зная, почему назвал его так. - Нравится тебе наш трип?
Старик молчал, но его палец едва заметно поглаживал кнопку "Play" на диктофоне.
II
Жара стала чем-то осязаемым, плотным, как вата, набитая в уши и ноздри. Пространство потеряло глубину. Клим смотрел под ноги, на бесконечную сетку трещин в соли, и его мозг, привыкший оперировать поверхностями, начал играть с ним злую шутку. Ему казалось, что они не идут вперед, а топчутся на месте, пока земля под ними прокручивается, как лента транспортера.
- Знаешь, в чем твоя ошибка, Док? - спросил Клим, облизывая потрескавшиеся губы. Говорить было трудно, но молчание казалось еще опаснее - оно давило на перепонки, грозя лопнуть их изнутри. - Ты думаешь, что сбежал. Что расширил сознание до пределов Вселенной.
Он шагал, стараясь попадать в ритм дыхания Вахи, идущего впереди с носилками.
- А на самом деле ты просто запутался в топологии. Ты слышал про бутылку Клейна? Сосуд без внутренности. У него есть только одна поверхность. Ты можешь идти по ней вечно, думая, что проникаешь вглубь, но всегда будешь снаружи.
Клим усмехнулся. Ему показалось, что очки Дока блеснули, словно подмигнули ему.
- Мы сейчас внутри такой бутылки, Док. Этот солончак - он замкнут сам на себя. Мы идем к горизонту, а горизонт - это просто шов, где небо склеено с землей. Если мы дойдем туда, мы просто окажемся вверх ногами, но даже не заметим этого. Ориентация - это условность. Право, лево, верх, низ - это работает только в локальной карте. А глобально... Глобально мы в ловушке непрерывности.
Ваха спереди что-то буркнул, перехватывая жердь поудобнее.
- Что ты там бормочешь, Сергеич? - донеслось до Клима. - Молишься, что ли?
- Вроде того, - ответил Клим. - Доказываю теорему о том, что выхода нет.
- Типун тебе на язык, - беззлобно отозвался Степан сзади. - Дед знает. Я видел, он пальцем шевельнул. Направо кажет. Там облачко висит, маленькое такое.
Клим посмотрел направо. Небо было девственно чистым, выжженным до белесой синевы. Никакого облака. Но он промолчал. Если Степан видит облако, пусть оно будет. В искривленном пространстве наблюдатель формирует реальность.
Он снова посмотрел на Дока. Старик лежал, устремив свои калейдоскопы в зенит.
- Ты ведь специально это сделал, да? - зашептал Клим, наклоняясь к самому уху Дока. - Ты хотел найти точку сингулярности. Место, где функция теряет смысл. Где "я" делится на ноль.
В голове Клима вдруг всплыла картинка: университетская аудитория, мелкая пыль в луче света, и он, молодой, рисует на доске сложный узел, пытаясь объяснить студентам, что развязать его можно только в четырехмерном пространстве.
- Мы не можем развязать этот узел, Док, - сказал он громко. - Нам не хватает одного измерения. Мы плоские. Мы ползем по бумаге, а кто-то сверху уже поднес спичку к углу листа.
- Стой! - крикнул Ваха, опуская носилки.
Они остановились. Вокруг была та же соль, та же пустота, но воздух дрожал иначе. Звук изменился. Вместо сухого хруста под подошвами теперь слышалось что-то тонкое, вибрирующее, на грани ультразвука.
- Слышите? - Степан завертел головой. - Звенит. Как провода на морозе.
- Это кровь в ушах, - сказал Клим, садясь прямо на соль. Но он знал, что это не кровь. Это звучало натяжение поверхности. Они подошли к месту, где кривизна пространства становилась критической.
Док вдруг издал звук - не стон, а скорее изумленный выдох: "А-ах...". Его тело выгнулось дугой, пятки забарабанили по куртке Вахи.
- Ему плохо! - Ваха бросился к старику. - Воды дай, Степ!
Они попытались влить ему в рот немного теплой жижи из канистры, но вода стекла по подбородку, смывая пыль и обнажая молодую, розовую кожу под седой щетиной.
- Не принимает, - испуганно сказал Степан. - Земля его тянет. Заземлить надо.
- Что? - Клим поднял голову. - Что ты несешь?
- Энергия в нем дурная, - Ваха лихорадочно озирался, ища что-то на голой плоскости. - Крутит его. Видишь, как рубаху коробит? Узоры эти... они неправильные. Надо поправить. Надо, чтоб как на земле было.
И тут началось то, что заставило математический ум Клима сжаться в комок ужаса. Двое грубых, полуграмотных механиков начали творить геометрию.
Они ползали вокруг умирающего старика, собирая крупные кристаллы соли, которые ветром нанесло в небольшие барханчики, и выкладывали их вокруг носилок. Но они не строили крест, не делали круг.
Ваха выложил линию, которая разветвлялась на две, потом каждая из них - еще на две, уменьшаясь в масштабе. Степан замыкал этот узор спиралями, которые повторяли рисунок на гавайской рубахе Дока.
- Что вы делаете? - прошептал Клим. - Откуда вы это знаете?
- Само идет, - прохрипел Ваха, не поднимая глаз. - Руки сами знают. Надо закрыть контур. Иначе улетит.
Клим смотрел на соляной рисунок. Это был фрактал. Грубый, примитивный, сделанный грязными руками, но безупречный в своей рекурсивной логике. Множество Мандельброта, выложенное на дне мертвого моря.
- Вы строите хаос, - сказал Клим, чувствуя, как холодок ползет по позвоночнику, несмотря на жару. - Вы повторяете структуру бесконечности.
- Мы дорогу строим, - огрызнулся Степан. - Чтоб он не заблудился.
Док затих. Его тело расслабилось, улегшись точно в центр соляной фигуры. Он глубоко вздохнул, и этот вздох показался Климу самым громким звуком во вселенной, громче, чем взрыв сверхновой.
- Ушел, - сказал Ваха, вытирая пот со лба.
В этот момент палец Дока, все это время лежавший на кнопке диктофона, нажал ее до упора.
Щелчок. Шуршание ленты.
И звук.
III
Это был не голос. И не музыка. Из маленького динамика полился Белый Шум - плотный, многослойный поток статики, шипения и треска. Но странным образом этот шум не был хаотичным. В нем был ритм. Клим, чье ухо привыкло искать закономерности, услышал в этом шипении сложную, нелинейную структуру.
И мир ответил.
Горизонт, до этого бывший прямой линией, вдруг дрогнул и... пошел вверх. Клим увидел, как далекая полоса, разделяющая синеву и белизну, начала изгибаться, поднимаясь краями, словно кто-то гигантский начал сворачивать этот лист бумаги в трубу.
Клим посмотрел. Никаких гор не было. Но соль впереди стала прозрачной, стекловидной, и в ней, как в зеркале, отражалось что-то, чего не могло быть здесь. Отражался город. Странный, перевернутый, состоящий из невозможных фигур, из лент и сфер, проходящих сквозь самих себя.
- Это не горы, - прошептал Клим. - Это проекция четвертого измерения. Мы выходим из плоскости.
Белый шум из диктофона нарастал, заглушая звон в ушах. Он резонировал с костями черепа.
- Дед открыл! - Ваха плакал, размазывая грязь по лицу. - Открыл ворота! Спасибо, батя!
Они подхватили свои вещи, забыв про тело Дока, лежащее в центре соляного фрактала, и побежали вперед, к поднимающемуся горизонту.
- Стойте! - крикнул Клим, пытаясь встать, но его ноги стали ватными. - Это не выход! Это инверсия!
Но они не слышали. Они бежали, и Клим с ужасом увидел, как их фигуры начинают вытягиваться, искажаться, словно отражения в кривом зеркале. Степан сделал шаг и... шагнул в небо. Буквально. Гравитация в том месте, где он находился, сменила вектор на девяносто градусов. Он бежал теперь перпендикулярно земле, удаляясь вверх, в синеву, которая становилась все темнее, наливаясь фиолетовым.
- Ваха! - крикнул Степан оттуда, сверху. - Тут вода! Тут прохладно!
Ваха прыгнул следом, и его тело тоже скрутило, втянуло в эту новую геометрию. Они превращались в точки, в линии на карте, которую чертил безумный картограф.
Клим остался один. Рядом с мертвым хиппи и шипящим диктофоном.
Он посмотрел на Дока. Очки-калейдоскопы теперь отражали не солнце, а ту странную, свернутую реальность, которая нависла над ними.
- Ну что, коллега, - раздался голос.
Клим вздрогнул. Голос шел не от трупа. И не из диктофона. Он шел изнутри его собственной головы, но звучал снаружи.
Рядом с носилками, прямо на соли, сидел молодой парень. У него были длинные волосы, перехваченные банданой, и та же цветастая рубаха, только новая, яркая. Он курил самокрутку, и дым от нее не поднимался вверх, а стелился сложной петлей, игнорируя ветер.
- Ты все пытался посчитать, - сказал парень, выпуская кольцо дыма, которое тут же превратилось в восьмерку, а потом в знак бесконечности. - Искал формулу поверхности. А поверхность - это всего лишь граница твоего восприятия.
- Ты Док? - спросил Клим. Страха не было. Было только чувство удовлетворения, как в конце сложного доказательства, когда все переменные сокращаются, и остается чистое равенство.
- Я - это ты, если бы ты перестал бояться хаоса, - усмехнулся парень. - Или ты - это я, если бы я забыл, как дышать. Какая разница? В топологии две фигуры эквивалентны, если одну можно перевести в другую без разрывов. Ты и я - мы гомеоморфны, Клим. Просто ты немного... зажат.
Он протянул руку и выключил диктофон. Наступила тишина. Абсолютная. Такая бывает только в космосе или в центре атома.
- Твои друзья ушли, - кивнул парень в небо, где уже не было видно ни Вахи, ни Степана, только две яркие звезды зажглись в фиолетовом зените. - Они верили в чудо, и они получили чудо. А ты верил в геометрию.
- И что получу я? - спросил Клим.
- Истину, - пожал плечами молодой Док. - Посмотри на свои руки.
Клим посмотрел. Его руки, покрытые солью и солнечными ожогами, начали терять очертания. Они становились прозрачными, сквозь них просвечивала структура соли, трещины, кристаллики. Это было слиянием.
- Ты хотел понять непрерывность? - голос парня становился тише, удаляясь, хотя он сидел рядом. - Ты стал ею. Ты больше не объект в пространстве. Ты и есть пространство.
Клим почувствовал, как его сознание расширяется, заполняя собой всю эту бесконечную белую равнину. Он чувствовал каждую трещину, каждый кристалл соли на много километров вокруг. Он чувствовал, как изгибается горизонт, замыкаясь в сферу. Он был и внутри, и снаружи. Он был лентой Мёбиуса, познавшей саму себя.
Его тело - ненужная, тяжелая оболочка - осталось сидеть на соли рядом с телом старика. А Клим, настоящий Клим, теперь скользил по изнанке мира, где не было ни жажды, ни боли, ни смерти. Была только чистая, сияющая математика света.
И последней мыслью, прежде чем он окончательно стал уравнением, было удивление: как же просто все оказалось. Нужно было всего лишь вывернуть себя наизнанку...
IV
Ощущение собственного тела исчезало постепенно, словно его стирали ластиком с листа бумаги. Сначала пропала ноющая боль в стертых ногах, потом - нестерпимый жар, который казался неотъемлемой частью этого мира. Клим видел, как его физическая оболочка оседает на соляной корке, превращаясь в еще один элемент ландшафта, но страха не было. Было лишь странное, холодное любопытство наблюдателя, для которого эксперимент наконец-то дал предсказуемый, но оттого не менее впечатляющий результат.
- Эй, геометр! - голос молодого Дока звучал теперь отовсюду сразу, резонируя в самой структуре пространства. - Не застревай на пороге. Здесь нет дверей, но есть направления.
Клим попытался обернуться, но понял, что понятие "обернуться" потеряло смысл. Он видел все сразу: и удаляющиеся точки Вахи и Степана в фиолетовом небе, и два неподвижных тела на ослепительно белой соли внизу, и бесконечную, изогнутую перспективу, которая разворачивалась перед ним не как пейзаж, а как математическая модель.
Мир вокруг перестал быть статичным. Солончак, который казался мертвой пустыней, вдруг ожил. Трещины в соли пульсировали, передавая друг другу импульсы света. Воздух, который раньше был просто горячим маревом, оказался пронизан сложнейшими геометрическими структурами - прозрачными сферами, гиперкубами, лентами, перетекающими одна в другую. Клим понял, что видит магнитные поля, потоки тепла, гравитационные волны - все то, что раньше описывал уравнениями, теперь стало видимым, осязаемым.
- Добро пожаловать в реальный мир, Нео, - хохотнул голос Дока, и из ниоткуда соткалась его фигура - теперь он не сидел на соли, а парил в позе лотоса, вращаясь вокруг собственной оси. - Шутка. Это не реальность. Это просто Изнанка. Черновик.
- Где мы? - мысль Клима прозвучала четко и ясно, без помощи голосовых связок.
- Мы в точке перегиба, - ответил Док, разводя руками, и от его пальцев потянулись светящиеся нити, сплетаясь в узоры, похожие на те, что выкладывали Ваха и Степан. - Помнишь, ты говорил про бутылку Клейна? Ты был прав. Этот солончак - дно бутылки. А мы сейчас ползем по горлышку, чтобы выйти... внутрь.
Клим посмотрел "вверх". Небо больше не было фиолетовым. Оно стало прозрачным, как стекло, за которым бушевал океан света. Но свет этот был странным - холодным, геометрически упорядоченным. Это были не лучи, а векторы.
- А Ваха и Степан? - спросил Клим. - Куда ушли они?
Док перестал вращаться и посмотрел на него серьезно. Его глаза за очками-калейдоскопами теперь были не человеческими, а фасеточными, отражающими мириады вариантов.
- Они пошли туда, во что верили. В Зеленый Город. В Рай для уставших водителей. Их сознание не смогло бы вынести пустоту, поэтому оно построило для них декорации. Там есть вода, тень, и никто не требует путевых листов. Это их локальный аттрактор.
- А я? - Клим почувствовал укол одиночества. - Я не верил ни во что.
- Ты верил в структуру, - возразил Док. - В порядок. В то, что у всего есть формула. Поэтому ты здесь. В операционной системе. Ты видишь код, а не интерфейс.
Клим огляделся. Действительно, окружающее пространство напоминало гигантскую чертежную доску. Линии горизонта изгибались, образуя идеальные синусоиды. Облака, если это были они, состояли из фрактальных множеств.
- И что мне делать? - спросил он. - Оставаться здесь? Стать функцией?
- Ты можешь идти дальше, - сказал Док, указывая пальцем в ту сторону, где сходились все линии перспективы. - Там есть Нулевой Километр. Но не тот, который вы искали на карте. Тот, с которого все началось. Точка сингулярности.
- Что там?
- Абсолютная симметрия. Смерть эго. Полное слияние с уравнением. Ты станешь всем и ничем. Как я.
Клим посмотрел на фигуру Дока. Тот начал терять четкость, распадаясь на пиксели света.
- А есть другой путь?
Док улыбнулся, и его улыбка напомнила улыбку Чеширского кота - она осталась висеть в воздухе, когда лицо уже исчезло.
- В топологии любой путь ведет к началу, если пространство замкнуто. Но ты можешь попробовать изменить метрику. Ты можешь создать свою собственную поверхность.
Фигура Дока окончательно растворилась, оставив после себя лишь легкое дрожание эфира и запах озона.
Клим остался один в сияющей пустоте. Он понимал, о чем говорил Док. Он был архитектором, который наконец-то получил идеальный материал - чистое пространство, податливое воле. Он мог построить здесь все, что угодно. Город из хрусталя. Бесконечную библиотеку. Или просто дом. Тот самый дом без стен, который он когда-то обещал Анне.
Мысль об Анне обожгла его острее, чем солнце пустыни. Анна. Она осталась там, на "лицевой" стороне, в мире тяжелой материи и линейного времени.
"Если поверхность неразрывна, - подумал Клим, и его мысль заставила пространство вокруг вибрировать, - значит, я могу коснуться любой точки. Я могу вернуться. Не телом, но... идеей".
Он сосредоточился. Он представил себе не солончак, не экспедицию, а квартиру в старом доме с высокими потолками. Запах кофе, стук дождя по карнизу, тепло ее руки.
Пространство отозвалось. Геометрические линии дрогнули, изогнулись, образуя воронку. Клим почувствовал, как его затягивает в этот вихрь. Это не было падением. Это было сворачиванием. Он становился меньше, плотнее, превращаясь в точку, в квант информации.
V
...Адриан открыл глаза.
Он лежал на полу, на прохладном паркете. Рядом валялся циркуль, укатившийся под диван. За окном шумел город - обычный, серый, дождливый город.
- Ты заснул? - голос Анны прозвучал откуда-то сверху, мягкий и теплый.
Адриан рывком сел. Голова кружилась, как после долгой карусели. Он посмотрел на свои руки. Они были чистыми, без ожогов, без соляной корки. Но кончики пальцев все еще покалывало, словно через них только что прошел ток высокого напряжения.
- Я... - он запнулся. Горло пересохло, как будто он действительно не пил три дня. - Мне снился странный сон. Пустыня. Соль. И геометрия.
Анна засмеялась, ставя на стол чашку с кофе.
- Ты переработал, милый. Опять сидел над своими чертежами до утра?
Адриан встал, подошел к столу. На ватмане был начерчен сложный, невозможный объект - поверхность, перекрученная сама в себя, не имеющая ни начала, ни конца.
- Это не чертеж, - прошептал он, проводя пальцем по линии. - Это карта.
- Карта чего? - спросила Анна, обнимая его за плечи.
- Выхода, - ответил Адриан. - И входа.
Он посмотрел на жену. В глубине ее зрачков на мгновение мелькнул отблеск - ослепительно белый, геометрически совершенный свет солончака. И он понял. Он не проснулся. Он не вернулся.
Он просто построил этот дом. Здесь, на Изнанке. Силой своей памяти и любви он создал локальную топологическую аномалию - пузырь реальности, в котором можно жить вечно, пока ты веришь в его существование.
- Пей кофе, пока не остыл, - сказала Анна, и в ее голосе на секунду проскользнули интонации Дока. - У нас впереди целая вечность, чтобы решить твое уравнение.
Адриан взял чашку. Кофе пах озоном и расплавленной солью.
Он подошел к окну. За стеклом шел дождь. Но капли не падали вниз. Они висели в воздухе неподвижными, хрустальными сферами, в каждой из которых отражалась бесконечная, сияющая белизна.
- Да, - сказал Адриан, делая глоток. - Целая вечность.
Он улыбнулся, впервые за долгое время чувствуя абсолютный покой. Теорема была доказана. Жизнь - это замкнутая кривая, и неважно, по какой стороне ты идешь, если ты идешь с тем, кого любишь.
На столе, рядом с чертежом, лежал забытый кем-то предмет - старый, потертый кассетный диктофон. Кнопка "Play" была нажата. Но лента не вращалась. Она была склеена в кольцо Мёбиуса.