В те годы, когда ещё стояла старая Варшава, а Пясечна пахла сырой землёй и дымом печей, жил там раввин, которого хасиды называли просто: Ребе из Пясечны. Про него говорили, что он знает путь не только к сердцу ребёнка, но и к самым скрытым комнатам души взрослого человека.
По субботам, после третьей трапезы, когда халы уже не было, а песни ещё не кончились, он иногда собирал вокруг себя несколько молодых людей и говорил им не те слова, что произносились с бимы. Эти слова были для тех, кого он называл "сыновьями доброй мысли" - бней махшава това.
Среди них был один юноша, Элиэзер. Лицом бледный, в глазах - беспокойство, как у человека, который всю ночь простоял у окна и не решился выйти. Мысли его, как он сам жаловался, бегали, как мыши в тёмном чулане: хватишь одну - десять разбегутся.
- Ребе, - сказал он как-то вечером, - вы учите нас, что "нет никого, кроме Бога", а я, как только закрываю глаза, вижу всё, кроме Него: рынок, контору, долговые расписки, обидные слова, сказанные десять лет назад. Как мне дойти до того, о чём вы говорите?
Ребе смотрел на него долго, так что Элиэзеру стало стыдно за собственные мысли, и сказал тихо, как говорят у колыбели:
- Когда человек спит, его разум отдыхает. Не потому, что он стал чище, а потому, что его просто нет. И именно тогда может посетить его что-то свыше. Вся работа в том, чтобы научиться - будучи бодрствующим - войти в состояние, похожее на сон. Не уснуть, а отложить в сторону эту нескончаемую ярмарку мыслей.
- Но как? - спросил Элиэзер. - Разве разум слушается?
- Разум не слушается приказов, - ответил Ребе. - Но он поддаётся привычке.
Он велел погасить лишние свечи. В комнате остался один огонёк, чёрная шапка теней легла на стены. Ребе достал из кармана маленькие часы на цепочке - те самые, по которым он сверял время перед молитвой, - и положил их на стол.
- Смотри, - сказал он Элиэзеру. - Не на меня, не на себя. Только на секундную стрелку. Она еле-еле движется. Так и ты - позволь своим мыслям замедлиться.
Элиэзер уставился на маленький циферблат. Сначала ему пришла в голову глупая мысль, что часы у такого Ребе должны быть золотыми, а эти были просто медные. Потом он заметил, что звук тиканья будто отделился от всего остального мира: за окном лаяла собака, где-то хлопнула дверь, остальные хасиды мурлыкали старую нигуну, а он слышал только: тик... тик... тик...
- Теперь, - сказал Ребе, - посмотри на свои мысли. Не гоняй их, не стыдись. Просто смотри, как они приходят и уходят.
Элиэзер попытался. Мысли, как дети, сперва стали шуметь ещё громче: вспомнилась давняя обида, неотданный долг, случайный взгляд соседской девушки. Но под стук секундной стрелки всё это начало, к его удивлению, расплываться. Одна мысль не успевала толком родиться, как уже уходила, уступая место другой - и вот уже они стали похожи на облака, а не на камни.
- А теперь, - продолжал Ребе, - позволь голове стать пустой. Как будто ты снял с полки все книги и оставил одну-единственную.
Ребе закрыл глаза и тихо запел особой, ему одному известной мелодией:
"Гореини Адоной даркеха"
"Господи, укажи мне путь Твой..."
- Слушай и, когда сможешь, повторяй.
Элиэзер почувствовал странное: он как будто стоял на пороге сна, но бодрствовал. Мысли перестали толкаться, как на базаре, и выстроились в ряд за одним-единственным стихом. В комнате горели свечи, за окном стыл осенний воздух, а он держался за слова псалма, как за перила лестницы в темноте.
Когда песнь стихла, Ребе перешёл на идиш:
- Ду вайст, Элиэзер, дер Эйбиштер из до. Ауф дайн понем, ин дайн трер, ин дайн дахойм. (Ты знаешь, Элиэзер, Всевышний здесь. На твоём лице, в твоей слезе, в твоём доме).
Элиэзер слушал эти простые слова, и в них не было ни угрозы, ни упрёка. Только утверждение: так есть. Не "не бойся", а "ты уже спокоен". Не "не плачь", а "в тебе уже есть радость".
- Знаешь, почему ребёнок ещё больше плачет, когда ему говорят: "не плачь"? - спросил Ребе. - Потому что его внимание держат на слезе. Но если сказать ему: "посмотри, как ты умеешь улыбаться", - он вспомнит про улыбку.
Он говорил это про ребёнка, а Элиэзер понимал: речь о нём самом.
В ту же зиму произошёл случай, о котором потом рассказывали как о чуде, хотя сам Ребе отмахнулся бы от этого слова. Это было в конце субботы. За третьей трапезой, когда пели уже тихие, протяжные мелодии, кто-то - говорят, сам Ребе - погасил свечи. Комнату наполнила сине-чёрная темнота, только с улицы падал узкий луч света.
И вот в этой темноте Ребе произнёс своим особым, сдержанным голосом:
- Хазерт нах, киндерлех: "Эйн од мильвадо". Нет никого, кроме Него.
Слова, давно знакомые каждому, в эту минуту ударили по сознанию, как гром. Элиэзер почувствовал, как воздух стал плотным, и на миг ему показалось, что стены комнаты исчезли, а вместо них - бесконечный простор, полный невидимых существ. Он не видел их глазами, но "знал", что они здесь: ангелы, души прадедов, огненные колесницы, о которых читали в книгах.
У кого-то перехватило дыхание, кто-то тихо всхлипнул. Элиэзер же просто потерял ощущение тела и, как потом рассказывали, чуть было не свалился со скамьи. Его успели подхватить соседи, и он долго ещё сидел, не в силах сказать ни слова.
После шаббата он пришёл к Ребе, смущённый:
- Я видел... точнее, не видел, а будто знал, что вся комната полна небесного воинства. Это то самое, о чём вы пишете?
- Это то, что ты смог выдержать, - ответил Ребе. - "Видеть как будто". Но не задерживайся там. Твоя цель не образы, а мысль, свободная от всякого образа. Настоящее знание того, что "нет никого, кроме Него", не заставляет падать в обморок. Оно даёт новые ощущения - но без образов.
Годы шли. Приходило новое время, на улицах Варшавы ходили уже люди в шляпах европейского покроя, и вместе с ними в польские города пришли новые слова: психология, внушение, гипноз. Один раз в Пясечну заехал хасид из Румынии, Менахемом его звали. Он говорил об "управляемом воображении" и о том, как человек может учиться смотреть на свою жизнь то сверху, как птица, то снизу, как муравей.
Элиэзер, уже не юноша, а взрослый мужчина с первыми седыми нитями в бороде, слушал его в маленькой комнате над лавкой.
- Представь себе, - говорил Менахем, - что ты смотришь на свою деревню, как на карту. Люди бегут, торгуют, ссорятся - а ты смотришь сверху и не вовлекаешься. Потом спустись ниже - и представь, что ты один из них. Туда-сюда. Потом снова поднимись. Так ум становится гибким. Тогда, когда придёт тяжёлое событие, ты будешь среди него, как вооружённый воин среди слабых детей.
Элиэзер усмехнулся:
- Наш Ребе говорил иначе, но о том же. Только он вместо карт говорил: "пустой разум", вместо воинов - "новые ощущения". А в конце всё равно - окружённость светом.
- Светом? - переспросил Менахем.
- Да, - ответил Элиэзер. - Он учил нас воображать, что мы стоим, окружённые светом. Не светом от лампы, а таким, который не слепит и не греет, но от которого всё внутри становится ясным. А потом говорил: "Теперь забудьте и свет, и себя. Оставьте только Его".
Менахем кивнул:
- Значит, мы учимся у одного Учителя, только разными словами.
Прошла война. Многое исчезло: дом Ребе, его стол, те самые маленькие медные часы. Но кое-что осталось, хотя и не в виде бумаги или кирпича.
Через много лет, уже в Иерусалиме, к старому хасиду, которого некоторые называли "Пясечнер хасид", подошёл юноша в чёрном костюме нового покроя.
- Я слышал, вы знали Ребе из Пясечны. - В его голосе было то же беспокойство, что когда-то в голосе Элиэзера. - У меня мысли не умолкают ни днём, ни ночью. Говорят, есть сегодня новые методы - психология, гипноз. Но я боюсь: не отвлечёт ли меня это от Торы?
Старик посмотрел на него и достал из кармана старые, тёмные часы, ничего не отражающие.
- Смотри, - сказал он. - Они уже не ходят, остановились где-то между двумя войнами. Но для тебя пусть ходят. Смотри и слушай, как тик-так звучит в твоей голове. Позволь своим мыслям немного устать. А когда устанут, возьми один стих - хоть тот же: "Господи, укажи мне путь Твой" - и держись за него.
- А современная наука? - спросил юноша.
- Они говорят про гипноз, - ответил старик. - Мы - про битуль. Они говорят про внушение, мы - про веру. Но душа у человека одна. И путь её к Творцу не меняется от того, как мы его назовём.
Юноша замолчал. В комнате было тихо, только за окном шумел новый город. Старик добавил:
- Только помни: все образы, все воображения, все упражнения - это карета. Цель - не ездить вечно, а прийти. Прийти туда, где нет ни образа, ни слова, ни даже "я" - а есть только Он. И тогда, как говорил наш Ребе, ты будешь ходить посреди событий, как вооружённый воин среди малых детей.
Юноша ещё раз посмотрел на остановившиеся часы, закрыл глаза и впервые за много лет ощутил, как его мысли не командуют им, а просто проходят мимо. В этой щели между двумя тиканьями он вдруг услышал то, чему Ребе из Пясечны учил своих учеников в Пясечне и в Варшаве, а теперь - в Иерусалиме: это не было ни голосом, ни словом, но в нём ясно звучало:
"Нет никого, кроме Него".