Они стояли в очереди. Не первый раз - за последние полгода очередей было столько, что уже притерпелись. Сначала в поликлинике, потом в морге, потом... куда-то еще. Память стала странной, расплывчатой, как фотография, которую держали над паром. Светлана помнила, что было холодно. Валерий - что болело в груди. Инга - что не успела дочитать книгу.
Странная деталь, чтобы помнить в момент смерти. Но Инга всегда замечала странные детали.
Они стояли втроем и молчали, потому что говорить было не о чем. Все уже было сказано пятьдесят лет назад, и с тех пор они лишь повторяли, варьировали, переставляли местами те же самые слова. "Я тебя люблю, но не могу". "Я понимаю". "Прости". "Нет, ты прости". Круг замкнулся, как обручальное кольцо.
Светлана держалась чуть поодаль. Так она держалась всю жизнь - чуть поодаль, словно не хотела мешать. Валерий, высокий, сутулый, смотрел в никуда. А Инга, маленькая, с выцветшими глазами, которые когда-то называли васильковыми, стояла между ними.
Наконец их позвали.
Они не знали, кто их позвал. Не было ни ангелов с трубами, ни демонов с вилами. Просто вдруг стало понятно, что пора. Как понимаешь, что пора вставать, даже если будильник не звонил.
Они вошли.
Если попытаться описать то место, куда они попали, выйдет примерно так: представьте себе самую скучную приемную, которую только можно вообразить. Серые стены. Пластиковые стулья. Единственное отличие - отсутствие окон. И странное ощущение, что время здесь не работает. То есть не то чтобы остановилось - оно просто не имеет значения.
- Сядьте, - сказал голос.
Они сели. Привычка сидеть, когда тебе говорят сидеть, - самая сильная из всех привычек.
- Итак, - продолжил голос, и только сейчас они заметили, что он исходит ниоткуда. Или отовсюду. - Вы прожили долгую жизнь. Вы не совершили преступлений. Не украли, не убили. Не предали. Соблюдали приличия. Были... - голос помедлил, подбирая слово, - ...порядочными. Это правильно?
Они кивнули. Светлана - быстро, как отличница, которая знает ответ. Валерий - медленно, с сомнением. Инга - почти незаметно.
- Тогда расскажите мне, - сказал голос, - зачем вы жили?
Молчание.
- Я не спрашиваю о смысле жизни в глобальном понимании, - уточнил голос, словно боясь, что его неправильно поймут. - Я спрашиваю конкретно: зачем жили вы? Что вы делали со временем, которое вам дали?
Светлана заговорила первой. Она всегда говорила первой - из вежливости, чтобы не заставлять других мучиться.
- Я была хорошей женой. Я воспитала двоих детей. Я работала бухгалтером тридцать лет и ни разу не ошиблась в отчетах. Я ухаживала за свекровью, когда она заболела. Я...
- Стоп, - прервал ее голос. - Ты была хорошей женой для мужа, которого не любила. Ты воспитала детей, которых рожала из чувства долга, а не желания. Ты работала на работе, которая тебе опостылела через год. Ты ухаживала за женщиной, которая делала твою жизнь невыносимой. Это я правильно понял?
Светлана побледнела. Но это уже не имело значения - мертвые не бледнеют. Или бледнеют?
- Я... исполняла свой долг.
- Перед кем? - спросил голос, и в нем появилось любопытство.
- Перед... - Светлана запнулась. - Перед людьми. Перед обществом. Перед... вами?
- Передо мной, - голос засмеялся, но смех был печальный, - вы ничего не должны. Я не давал вам долг. Я дал вам жизнь. А вы ее... - он снова замолчал, подбирая слово, - ...пересидели. Как пересиживают в гостях, когда неловко уйти.
Он обратился к Валерию.
- А ты?
Валерий говорил медленно, с трудом. Он всегда говорил так, словно слова причиняли ему физическую боль.
- Я любил ее, - он кивнул на Ингу. - Я любил ее пятьдесят лет. Я просыпался с этой любовью и засыпал с ней. Но я был женат на другой женщине. И я не мог... я не имел права...
- Почему? - спросил голос.
- Потому что это было бы неправильно. Это причинило бы боль. Светлане. Детям. Ее родителям. Моим родителям. Всем.
- И ты предпочел причинять боль себе. И Инге. И, кстати, Светлане тоже, потому что она знала, она всегда знала.
- Я думал, что поступаю правильно, - голос Валерия дрогнул.
- Правильно, - повторил невидимый судья. - Это слово. Откуда вы вообще взяли, что я хочу, чтобы вы поступали правильно? Я хотел, чтобы вы жили.
Он обратился к Инге, которая сидела, сложив руки на коленях, и смотрела в пол.
- А ты?
Инга молчала долго. Потом подняла голову.
- Я хотела уехать, - сказала она тихо. - Я хотела уехать с ним, куда угодно, хоть на край света. Я хотела жить с ним, рожать от него детей, готовить ему еду, стирать его рубашки, ссориться с ним по пустякам и мириться по ночам. Я хотела быть с ним.
- И?
- И я осталась. Потому что он был женат. Потому что у него были дети. Потому что я не могла разрушить чужую семью. Потому что... - она запнулась, - ...потому что я боялась.
- Чего?
- Что люди осудят меня. Что я стану той, из-за которой. Разлучницей. Эгоисткой. Что я не выдержу этого груза.
Голос молчал. Молчание было долгим.
- Вы знаете, что самое смешное? - наконец сказал он. - Вы все трое отказались от счастья из-за того, что так надо. Из-за какого-то абстрактного долга перед абстрактными людьми. Вы принесли в жертву единственное, что у вас было, - свою жизнь. И ради чего? Ради того, чтобы кто-то не подумал о вас плохо? Ради того, чтобы не нарушить правила, которые придумали такие же несчастные люди?
- Но мы же не согрешили, - прошептала Светлана. - Мы не сделали ничего плохого.
- Вы не сделали ничего, - согласился голос. - Вообще ничего. Вы прожили жизнь как сторожа в музее - ходили по залам, смотрели на картины, но боялись прикоснуться. А потом музей сгорел, и что осталось? Пепел. Ни картин, ни вас.
Инга подняла глаза.
- Но мы же любили, - сказала она. - Разве это ничего не значит? Мы любили, просто не...
- Не жили этой любовью, - закончил голос. - Ты любила его в голове. Он любил тебя в мечтах. Светлана любила идею хорошей семьи. Все это было красиво, трогательно, возвышенно. И мертво. Любовь, которой не живут, - это как песня, которую не поют. Ноты есть, а звука нет.
- Но мы же старались, - в голосе Валерия появилась мольба. - Мы боролись с собой. Мы жертвовали. Разве это не важно? Разве сопротивление искушению - не...
- Не подвиг? - голос стал жестким. - Нет. Это трусость, прикрывшаяся добродетелью. Ты знаешь, что я создал это? - он, видимо, сделал какой-то жест, охватывающий все вокруг. - Я создал жизнь. Страсть. Желание. Радость. Боль. Риск. Безумие. Я не создавал людей для того, чтобы они сидели по углам и отказывались от всего этого из страха ошибиться.
- Но заповеди... - начала Светлана.
- Заповеди! - голос почти закричал, и стены, казалось, задрожали. - Вы так любите заповеди. "Не прелюбодействуй". Отлично. А "не убий"? Вы убили свою жизнь. Вы убили свою любовь. Вы убили друг друга - медленно, год за годом, отказом, молчанием, долгом. И думаете, что это лучше, чем согрешить?
Молчание.
- Вы хотите знать, что меня действительно оскорбляет? - продолжал голос, уже тише. - Не грехи. Не ошибки. Не слабости. Меня оскорбляет, когда люди берут мою щедрость - жизнь - и выбрасывают ее, как испорченный фрукт. Когда они боятся жить, потому что кто-то когда-то сказал им, что жить - это грешно.
Он замолчал. Потом добавил, почти ласково:
- Знаете, что бы я предпочел? Чтобы вы уехали. Чтобы вы прожили десять лет в грехе, в страсти, в счастье и муках, в ссорах и примирениях. Чтобы вы ошибались, падали, вставали. Чтобы вы жили. Реально жили. А потом, если бы это закончилось плохо, если бы вы разочаровались друг в друге, если бы все рухнуло - ну что ж. По крайней мере, это было бы что-то. А у вас что? Пятьдесят лет благопристойной пустоты.
Инга заплакала. Светлана смотрела в пол. Валерий закрыл лицо руками.
- Я не могу отправить вас в ад, - сказал голос. - Вы не сделали ничего плохого. Но и в рай я вас отправить не могу. Потому что рай - это место для тех, кто знает, что такое жизнь. А вы... вы даже не начинали.
- Тогда что с нами будет? - прошептала Инга.
- Ничего, - ответил голос. - Вот именно - ничего. Вы растворитесь. Потому что вас, по сути, и не было. Вы просто проходили мимо своей жизни, как мимо чужого окна. Заглянули, испугались и пошли дальше.
- Это несправедливо, - Валерий поднял голову. - Мы старались. Мы боролись. Мы хотели быть хорошими людьми.
- Хорошими, - голос усмехнулся. - А живыми хотели? Нет. Потому что живые люди ошибаются. Они грешат. Они причиняют боль и получают боль. Они выбирают, даже когда выбор неправильный. А вы... вы выбрали не выбирать. И знаете что? Это тоже выбор. Самый трусливый из всех.
Он замолчал.
- Уходите, - сказал он наконец. - Вас здесь никогда не было.
И они стали исчезать. Сначала Светлана - послушная, как всегда. Потом Валерий - медленно, с сожалением. Инга задержалась на мгновение дольше.
- А если бы мы тогда... - начала она.
- Не знаю, - ответил голос. - Может, все закончилось бы плохо. Может, вы бы возненавидели друг друга. Может, через год вы бы пожалели. Но это была бы ваша жизнь. Ваша настоящая жизнь. А у вас ее не было.
Инга кивнула и тоже исчезла.
Когда они исчезли, голос вздохнул.
- Я создал яблоко, - пробормотал он себе под нос. - Прекрасное, сочное яблоко. И запретил его есть, чтобы они захотели его еще больше. А они... они даже не потянулись к нему. Испугались. Боже мой, как же они испугались!