Впервые я услышал эти девять слов не в книге и не в молитве - в коридоре портовой гостиницы. Их произнёс мальчишка-посыльный, пробегая мимо с подносом. Не громко, будто перечислял сдачу: Ключ, Вода, Огонь, Уровень, Чёрный, Белый, Красный, Роза, Камень.
Я был тогда человеком скучной профессии - нотариусом. В чужих бумагах, как в чужих карманах, всегда находишь больше, чем хотел. Иногда - именно то, от чего потом долго не отмывается ладонь: не грязь, а чувство причастности.
В тот вечер меня ждал не ужин, а разговор с торговцем по имени Салех. Мы встретились в чайной, где в углу тихо спорили о цене на хлопок и о том, что вера слишком легко превращается в привычку.
- Ты ищешь записи о братстве? - спросил Салех, не поднимая глаз от стакана. - Прекрати искать. Иначе найдёшь.
Это была его манера шутить: с видом человека, который уже видел последствия чужого любопытства и не счёл их смешными. Но я всё равно кивнул. Любопытство - не порок, сказал бы я тогда. Это инструмент. Позже я понял: инструмент, как нож, сам по себе невинен, пока его не направят.
Салех провёл меня через лавки в старый хаммам на краю квартала. Внутри было тепло, камень держал жар, как память держит обиды. Мы прошли мимо предбанника, где спали двое мальчишек у углей, и остановились у низкой двери, которую не заметишь, если не знаешь, что искать.
У двери стоял человек в простой одежде, но с такой неподвижностью, будто ему поручили охранять не вход, а порядок вещей. Он взглянул на Салеха, потом на меня, и молча отступил. Никаких паролей - только взгляд, который измеряет тебя, как уровень измеряет стену: не по красоте, а по уклону.
Внутри, в круглом зале, было человек семь. Ни свечей, ни театральных декораций - только лампа под потолком и белёная штукатурка. Я ожидал масок, но увидел лица: усталые, внимательные, разные. Две женщины - одна пожилая, с руками лекаря; другая моложе, с прямой спиной и взглядом, в котором тревога смешана с привычкой не показывать её. Был и старик, которого все называли не именем, а словом "старший".
Салех, чувствуя моё напряжение, тихо сказал:
- Здесь не любят лишних украшений. Они считают, что украшение - это уже ложь, только нарядная.
Старший поднял ладонь - жест короткий, как щелчок. Тишина опустилась на зал, как птица, которая знает: её не прогонят.
- Мы собрались, здесь безопасно, - сказал он негромко. - Смотритель?
Человек у двери ответил: всё спокойно. Распорядитель - тот, кто до этого подливал чай и следил, чтобы никому не было неловко, - подтвердил: гости на месте, никто не обижен, служба устроена. Посыльный, тот самый мальчишка из гостиницы, оказался здесь же; он стоял у стены, будто готов был в любую секунду исчезнуть, если его позовут.
Мне понравилась эта простота. Она раздражала моё книжное воображение, зато успокаивала совесть: если в мире и есть тайны, они чаще всего живут не в громких словах, а в хорошо выстроенной дисциплине.
Старший произнёс слово, похожее на начало дороги. Не приказ и не молитва - скорее знак: пора. И вдруг я понял, что весь этот круг держится на самом странном: на согласии людей считать смысл важнее формы.
- Посыльный, - сказал старший, - есть ли у тебя ключ?
Мальчик ответил не "да". Он назвал себя одной буквой. Потом Смотритель назвал себя другой. Распорядитель - третьей. Я не знал, что это значит, но почувствовал: они не играют в шифр ради игры. Эти буквы были как три гвоздя, на которых держится полка. Не украшают - держат.
Старший посмотрел на круг и произнёс:
- Я - Вода, Огонь и Уровень. А вы?
И тогда все трое - Смотритель, Распорядитель, Посыльный - как будто не отдельные люди, а в один голос ответили: Чёрное, Белое, Красное, Роза и Камень.
Слова легли на пол и не рассыпались. Я поймал себя на мысли, что ожидал "таинства", а получил - перечень. И именно это было по-настоящему таинственно: как простые существительные вдруг начинают звучать как схема мира.
Салех заметил моё выражение и едва заметно усмехнулся:
- Ты думал, тебя позовут на небо. А тебя пригласили в мастерскую.
Дальше старший произнёс формулу веры - без нажима, без демонстрации. Никто не "доказывал" Бога; они просто ставили его в центр, как ставят в комнате стол: чтобы было куда опереться локтями, когда разговор станет трудным. Потом они сделали жест на груди - не театральный, а почти домашний, как привычка проверять, на месте ли сердце.
И только после этого началось "делание" - не в смысле магии, а в смысле работы.
Они не строили планов захвата мира. Они обсуждали человека. Точнее: как человек сам себя теряет и как может себя вернуть.
Пожилая женщина, лекарь, говорила о воде: о том, что всё живое требует мягкости и времени. Вода не ломает камень силой - она делает своё дело настойчивостью. Она сказала, что память - тоже вода: если её запереть, она зацветёт; если дать ей ход - очистится.
Молодая женщина возразила - спокойно, но твёрдо: без огня вода становится болотом. Огонь - это воля, решение, способность сказать "хватит" и "начнём". Она говорила о людях, которые знают истину, но не двигаются ни на шаг - потому что боятся сжечь мосты. А иногда мосты и надо сжечь, если они ведут обратно в клетку.
Смотритель, тот самый у двери, вмешался: огонь без уровня превращается в пожар. И он положил на стол маленький плотницкий уровень - ватерпас, пузырёк воздуха в стекле. Пузырёк дрожал, пока его не положили ровно. И все почему-то замолчали.
- Вот, - сказал Смотритель. - Душа тоже пузырёк. Её невозможно заставить быть ровной приказом. Но можно поставить основание.
Тогда старший впервые взглянул прямо на меня.
- Ты записываешь, - сказал он.
Я не оправдывался, просто признался:
- Я пытаюсь понять, что означают ваши слова. Почему именно эти девять?
Старший кивнул, будто ждал этого.
- Ключ - это внимание, - сказал он. - Не железо, не тайник. Внимание открывает то, мимо чего проходят. - Чёрное - то, что в тебе не принято. Ты прячешь, и оно руководит. - Белое - то, что ты показываешь. Оно должно быть чистым, но часто бывает просто вымытым. - Красное - твоя страсть. Её нельзя вырезать, можно только воспитать. - Роза - это сердце, которое умеет быть нежным и колючим одновременно. - Камень - то, что остаётся, когда эмоции ушли: поступок, слово, выбор.
Он говорил просто. Без проповеди. И от этого меня пробрало сильнее, чем от любой торжественной речи. Я вдруг увидел, что эти люди не "колдуют" над миром - они пытаются не врать себе. А это, если подумать, и есть самая опасная дисциплина: она лишает человека привычных оправданий.
После официальной части принесли еду: рис, мясо, хлеб. Разговоры стали теплее, кто-то даже рассмеялся. Я поймал себя на облегчении: тайна не отменяет ужина. И, может быть, именно это делает её выносимой.
Когда мы выходили, Салех сунул мне в ладонь маленький предмет. Не амулет - простой гладкий камешек, тёплый от его пальцев.
- Не носи его как символ, - сказал он. - Носи как напоминание. Символы любят командовать людьми. Напоминания - помогают.
На улице был влажный ночной воздух, и где-то далеко шумела вода. Я стоял у стены и думал: странно устроен человек. Он ищет "высшее", как будто оно обязано быть сложным. А потом ему дают девять слов - и оказывается, что этого достаточно, чтобы начать разговор с самим собой, который обычно откладывают до смерти.
И ещё я понял одну вещь, неприятную и освобождающую: тайные общества не так уж скрыты. Они открываются любому, кто способен выдержать простоту. Сложность - это часто наш способ спрятаться от ответственности.
Я вернулся в гостиницу, раскрыл тетрадь и написал на первой странице: Ключ. Потом задумался и добавил: "внимание".
И в этот момент - не мистически, а вполне по-человечески - мне стало чуть страшно. Потому что если ключ действительно у меня, то и дверь - тоже. А значит, дальше придётся не читать, а жить.
* * *
И все же я пошёл в библиотеку. Там я наткнулся на рукопись, подшитую в зелёный кожаный переплёт. На титульном листе не было ни имени, ни даты, только вытисненный золотом знак - циркуль и наугольник, обвитые розой. Текст был на немецком, но чувствовалось, что душа его - где-то в иных, более жарких и сухих краях. Это были заметки путешественника, впутавшегося в историю, от которой у современного ума сжимается сердце. Он писал о "Науке Ключа" - Ilm el Miftach.
Я читал, и стены библиотеки растворялись. Вместо них возникло низкое помещение с коврами на стенах. Собрание Beni el Mim - Сыновей Ключа. Не масонов в привычных для нас фраках, а людей с лицами, хранящими молчание пустынь и древних городов. Шейх, чей возраст был не в морщинах, а в глубине взгляда, поднимал руку - знак Огня. Звучало "alam" - мукаттаат. И начинался ритуал вопросов и ответов, столь же отточенный, как движение планет.
"- Братья мои, без ключей нет знания. Я есть Вода, Огонь и Уровень. Кто вы?"
"- Мы - Чёрное, Белое, Красное, Роза и Камень".
Эти слова висели в воздухе того воображаемого зала, как формулы иной физики. Они не описывали предметы, они называли сущности, ступени. Ключ - не железная отмычка, а принцип отпирания мира. Вода и Огонь - не стихии, а вечные противоборствующие и союзные силы творения и растворения. Уровень - Ватерпас - не инструмент плотника, а мера внутреннего равновесия, без которого вся конструкция души рухнет.
А они - Чёрное, Белое, Красное, Роза и Камень... Это было делание. Посвящённый, алхимик души, начинал с Чёрного - с prima materia, с хаоса неоформленного сознания, с ночи неведения. Затем следовало Отбеливание - очищение, просветление, трудная работа по отделению истинного от ложного. Потом наступал этап Красного - рубеж, высшая интенсивность, квинтэссенция. И из этого огня рождалась Роза - символ сложной, многослойной гармонии, сердцевина тайны, расцветающая на перекрёстке четырёх сторон света. И всё это вело к Камню. Не к физическому минералу, а к Lapis Philosophorum - к неизменной, вечной основе, к тому, на чём можно строить, что нельзя разрушить. К обретённому центру в бушующем мире.
Я оторвался от страницы. За окном лил обычный осенний дождь, сигналила проезжающая машина. Но внутри всё перевернулось. Эти люди, собиравшиеся где-то в Стамбуле более столетия назад, не играли в ритуалы. Они совершали работу. Их собрание было лабораторией, где материалом для преображения выступала их собственная коллективная душа. Каждый вопрос, каждый ответ был проверкой настройки внутреннего Ватерпаса. "Бог и Душа" - "Allah wad din". В этом "din" - и вера, и суд, и глубокий, личный долг. Их наука была религией, а религия - наукой о точнейшем приведении себя в согласие с законами мироздания.
И тогда я увидел их иначе. Не как тайное общество, а как мастеров. Подобно тому как стеклодув знает, когда жар огня готов принять форму, а каменщик проверяет уровнем кладку стены, они работали с невидимым. Шейх был не председателем, а старшим мастером, хранящим секрет температуры плавления духа. Смотритель, Распорядитель, Посыльный - необходимые агенты в этом великом Делании. "Я есть I... A... O..." - это были не буквы, а вибрации, ключи, открывающие разные врата понимания.
Я закрыл рукопись. Золотая роза на переплёте будто излучала лёгкое тепло. История умалчивала, что стало с этими братьями. Но их Делание не закончилось. Оно просто перешло из ковровых залов в сознание читателя. Они передали Ключ. Не для того, чтобы я нашёл их сокровища, а для того, чтобы я осознал: что во мне самом есть Чёрное, требующее работы, есть Белое, к которому стоит стремиться, есть потенциал Красного и образ Розы. И где-то в глубине, под слоями суеты, лежит мой собственный Нетленный Камень - центр, который невозможно сдвинуть.
Они оставили инструкцию к самой реальности. И теперь вопрос был не в том, чтобы понять их тайну, а в том, решусь ли я, подобно Шейху в начале собрания, произнести в тишине своего сердца: "alam".