Он лежит в тишине, что густеет, как дым,
не сном, но тяжестью вечного 'после'.
На устах его лёд - не улыбка, а шрам,
оттиск хаоса, знак, оборвавшийся в жесте.

Он здесь. Не 'отныне' - здесь нет времен,
лишь сталь в мёртвой хватке, как крик в гортани.
Она давит след хищников, втоптанных в грязь,
но глаза его - щели в иное пространство:

там равнина, где битва - не лязг, а вой, и
где мир, приподнявшись, смотрит сквозь пламя,
где осенние слёзы неба - не дождь,
а попытка стереть эту грязь с пепла знамен.

Люди? Они несут цветы, но не видят,
что курганы - не память, а зеркала.
В них - их лица, но стёртые, как монеты,
где уже не прочесть ни живых, ни павших.

Он лежит. Тишина - не покой, но вопрос,
без ответа, как звон в пустоте колокольни.
На устах его лёд - не улыбка, а знак,
что бездна творит, не нуждаясь в поводье.