Однажды утром Диоген, высунувшись из бочки, чтобы позёвывая потянуться на восходящее солнце, увидел перед собой рослого мужчину в потрёпанном плаще, с лицом, на котором читались все скорби мира и три неоплаченных штрафа за хулиганство.
- Здравствуй, философ! - мрачно произнёс незнакомец. - Я Казимир Бобров, поэт и ночной страж садов Афродиты.
- А, поэт! - оживился Диоген. - Значит, днём спишь, ночью бродишь, а в перерывах страдаешь?
- Страдаю, - кивнул Казимир. - Особенно когда ловишь воров, а они читают тебе стихи. Вчера поймал воришку фиников - а он, мерзавец, цитирует Сапфо! Что делать, спрашиваю?
Диоген почесал бороду.
- Ну, во-первых, финики всё равно гнилые в этом году. Во-вторых, если вор цитирует поэтов - это уже не вор, а несчастный романтик. Отпустил?
- Отпустил, - вздохнул Казимир. - А потом начальник сказал, что я безответственный. А я ему - "Ты души не видишь за правилами!". Он меня в ночной дозор на склад отправил, крыс гонять.
Диоген задумчиво ковырял пальцем трещину в боку бочки.
- Знаешь, Бобров, твоя проблема в том, что ты и стражник плохой, и поэт так себе. Настоящий поэт должен либо писать так, чтобы начальство боялось его трогать, либо так плохо, чтобы его жалели. А ты - посередине.
Казимир нахмурился.
- То есть как?
- Вот смотри. - Диоген вылез из бочки и поднял с земли камень. - Если бросить его в начальника - тебя накажут. Если написать о нём эпиграмму - тоже. Но если написать такую плохую эпиграмму, что все ревут от жалости к тебе - тебя оставят в покое. Потому что жалко.
Казимир задумался.
- Ты предлагаешь мне писать умышленно плохие стихи?
- Нет, я предлагаю тебе быть честным, - сказал Диоген. - Если твои стихи и правда плохи - признай это и живи спокойно. Если хороши - бей начальство ими, как этим камнем. А если ни то ни сё - иди в стражники. Но тогда уж без поэзии.
Казимир молчал. Потом вдруг хлопнул себя по лбу.
- Чёрт! Да я же вообще не хочу быть стражником!
- Ну вот, - удовлетворённо сказал Диоген и полез обратно в бочку. - Прогресс.
На следующий день Казимир Бобров уволился из стражи, написал три ужасных стихотворения, прочёл их на площади - и был немедленно принят в общество местных поэтов.
Потому что жалость - великая сила.
А Диоген, тем временем, мёрз в своей бочке и был счастлив.
Через неделю Казимир снова пришёл к бочке, но теперь в сопровождении ослика, гружённого свитками.
- Диоген! - крикнул он. - Я последовал твоему совету! Написал столько плохих стихов, что меня из общества поэтов... повысили до председателя!
Философ высунул голову:
- Как так?
- Они решили, что раз мои стихи настолько ужасны, значит, это "новая эстетика"! Теперь я руковоруковожу симпозиумами о "кризисе смысла". А ослик - мой гонорар.
Диоген осмотрел животное:
- Он хотя бы молчит?
- Нет, он поёт. Гекзаметром.
В этот момент ослик действительно затянул:
"О-о-о, я несчастный осёл, меня муза сгубила..."
Диоген закрыл бочку крышкой.
Через три дня после истории с поющим ослом Диоген проснулся от необычной тишины. Никто не спорил под его бочкой о добродетели, не тыкал в него палкой, желая проверить, жив ли он. Даже осёл Казимира Боброва молчал - что было тревожнее всего.
Покинув бочку, он увидел странное зрелище: на площади собрались все местные философы, но вместо того, чтобы препираться, они молча сидели на корточках, уставившись в землю.
- Что случилось? - спросил Диоген у ближайшего мудреца.
Тот медленно поднял на него глаза:
- Забастовка.
- Чего ради?
- Нас обложили налогом на мудрость.
Оказалось, городской совет, озабоченный бюджетом, постановил: "Кто умничает - платит по две драхмы в месяц. А кто умничает особенно много - по пять".
- Но это же абсурд! - воскликнул Диоген.
- А ты как думал? - хмуро ответил философ. - Вот мы и бастуем. Ни одной умной мысли - пока налог не отменят.
Диоген задумался. Потом вернулся обратно в бочку, вытащил свою старую чашку для подаяний и поставил её перед собой. Нацарапал на ней углём: "Фонд поддержки безмозглых политиков".
К полудню чашка была полна.
Горожане, увидев, что философы перестали давать советы, тут же запаниковали:
- Как теперь жить? Кому задавать вопросы? Кто скажет, в чём смысл?
Совет отменил налог к вечеру.
На радостях Казимир Бобров сочинил оду, но осёл, прослушав первые строки, лягнул его так, что свитки разлетелись по всей площади.
- Вот и справедливость, - удовлетворённо пробормотал Диоген и залез в бочку спать.
А наутро налог ввели снова. Но теперь уже для ослов.
ОДА ОСЛИНОМУ ВОЛЮ
(Сочинено Казимиром Бобровым, выправлено ослом, записано Диогеном на стенке бочки)
О вы, хвостатые, копытные, свободные,
Не вам ли достаются пинки благородные?
Не вы ль, упрямые, в ярме трясясь столетия,
Везёте мудрость веков, как мешки с просом?
О, не склоните вы могучих вый,
Когда чиновник кричит: "Налог плати!"
Вы лишь зальётесь медлительным ржаньем,
Что разобьёт любой дурацкий указ!
Пусть скачут кони в пыли сражений,
Пусть льют герои напрасно кровь -
Вы, ослы, мудры, как Эпименид,
И знаете: сено дороже славы!
Вот он - идеал! Вот свободы суть:
Жуй, когда хочешь, реви, когда дух веселит,
Лягай поэтов (особенно плохих),
И спи спокойно под звёздами Парнаса!
Примечание Диогена:
"Этот идиот Бобров забыл, что гекзаметр требует шестистопного размера.
Но осёл утверждает, что так лучше - ибо "в искусстве главное искренность, а не правила".
Чёрт бы побрал их обоих. Хотя про сено он прав."
На следующий день город проснулся от громкого ослиного ржания. Налог для ослов вызвал беспрецедентные последствия - все ослы Афин собрались на главной площади и объявили забастовку.
Казимир Бобров, с фингалом под глазом (после вчерашнего удара копытом), в панике прибежал к Диогену:
- Они организовали профсоюз! Мой осёл избран председателем!
Через неделю после налогового бунта в Афинах случилось невероятное. Ослиный профсоюз, окрылённый успехом, выдвинул новые требования:
1. Равное представительство ослов в городском совете
2. Переименование Акрополя в "Окрополь"
3. Право голосовать копытом
Казимир Бобров, теперь официальный поэт при ослином профсоюзе, читал свои оды на площади, но его постоянно перебивали:
"И-а-а-а! (то есть "браво!")
"И-а-а-а-а! (то есть "автор - осёл!")"
Диоген, наблюдая эту вакханалию из своей бочки, вдруг заметил нечто странное. Все городские ослы начали... философствовать!
Старый осёл по кличке Аристотель (так его назвали за привычку методично жевать один и тот же куст) доказывал:
"Человек - это всего лишь недоразвитый осёл. Взгляните: у него нет ни копыт, ни хвоста, ни благородных ушей!"
Молодая ослица Гераклита утверждала:
"Нельзя войти в одну и ту же лужу дважды. Потому что после первого раза её уже выпьют."
Даже ослёнок-сосунок заявил:
"Я мыслю, значит, я и-а-а-а!"
Город погрузился в хаос. Без ослов перестали работать мельницы, остановились строительные работы. Афиняне в отчаянии приползли к Диогену:
"Сделай что-нибудь! Эти... эти твои ослы совсем с ума сошли!"
Философ вздохнул, вылез из бочки и подошёл к председателю ослиного профсоюза (бывшему ослу Казимира).
"Послушай," - сказал Диоген, - "ты действительно хочешь управлять этим городом?"
Осел задумался. Затем медленно покачал головой.
"И-а... (то есть "нет, если честно")"
"Потому что?"
"И-а-а-а... (то есть "слишком много работы, а сено само себя не съест")"
На следующий день ослы добровольно сложили полномочия, оставив только одно право - не платить налоги. Афиняне с облегчением согласились.
Казимир Бобров написал эпическую поэму "Ослиада", но её съели сами герои произведения. Что было расценено как высшая форма литературной критики.
А Диоген вернулся в свою бочку, пробормотав:
"Лучший правитель - тот, кто не хочет править. Особенно если он осёл."
С тех пор в Афинах установился обычай: каждый год в день освобождения от ослиной власти самые уважаемые горожане на день менялись местами с ослами. Чтобы помнить, кто в этом городе действительно главный.
Следующей ночью Казимир Бобров, шатаясь от выпитого неразбавленного вина (что он называл "поэтическим экстазом"), наткнулся на Диогена, который бродил по пустынному рынку с зажжённым фонарём.
- Опять ищешь честного человека? - усмехнулся Бобров, едва не споткнувшись о пустую амфору.
- Нет, - ответил Диоген, не останавливаясь. - Ищу осла.
- Какого осла?
- Своего.
- Ты что, завёл осла?
- Нет. Но он завёл меня.
Бобров почесал затылок, пытаясь понять, философский ли это афоризм или Диоген просто пьянее его.
- И как, находишь?
- Пока нет. Зато нашёл тебя. Это хуже.
Бобров обиделся, но ненадолго - потому что в этот момент из-за угла выскочил тот самый осёл, таща на спине полуразбитую статую Гермеса.
- А-а-а! - воскликнул Бобров. - Вот же он! И... он грабит храмы?!
- Не грабит, - поправил Диоген. - Он переосмысливает искусство.
Осел гордо поднял голову, как бы говоря: "Именно так", и продолжил тащить статую в сторону бочки Диогена.
- И что теперь? - спросил Бобров.
- Теперь, - сказал Диоген, гася фонарь, - мы будем пить вино и наблюдать, как он объяснит это жрецам.
- А если жрецы придут с вопросами?
- Тогда скажем, что это перформанс.
Бобров задумался, потом достал из-под плаща ещё один кувшин вина.
- Знаешь, Диоген, иногда мне кажется, что ты единственный, кто понимает этот мир.
- Это потому что ты редко вылезаешь из своих стихов, - ответил философ. - А я живу в бочке. Отсюда всё лучше видно.
Они сидели до утра, наблюдая, как осёл пытается закинуть статую Гермеса на бочку.
Жрецы так и не пришли.
(На следующий день на стене храма появилась новая надпись: "Если боги молчат - значит, им нравится. Или они просто ослы. Диоген. При участии Казимира Боброва и одного осла.")
На рассвете, когда первые лучи солнца позолотили крыши Афин, Диоген и Бобров сидели у бочки, наблюдая, как осёл принял причудливый гибрид бога и животного.
- Знаешь, - хрипло произнёс Бобров, вытирая вино с подбородка, - я начинаю думать, что мы последние настоящие люди в этом городе.
Диоген, чей фонарь теперь едва теплился в утреннем свете, усмехнулся:
- Ты ошибся дважды. Во-первых, ты не человек, а ходячее недоразумение. Во-вторых, настоящих людей не бывает.
Фонарь окончательно погас.
В этот момент к ним подошёл городской стражник:
- По приказу архонта, вы арестованы за... - он осекся, увидев осла с головой Гермеса, - ...за что, собственно, я вас арестовываю?
Диоген поднял потухший фонарь:
- За то, что искали. И нашли.
Бобров, внезапно протрезвев, вскочил:
- Но мы же ничего не нашли!
- Именно за это, - кивнул стражник и развёл руками.
Осел громко заржал, и странное эхо разнеслось по пустым улицам. Казалось, смеётся сам город - над ними, над стражами, над всем этим бессмысленным спектаклем.