Нестеров Андрей Николаевич. Я Гоголь. Письма к себе

Modern Russian poetry and prose. Nesteroff Andry.

Я - Гоголь

Письма к себе

психоделические этюды

Письмо 199

Усталость.. Смертельная усталость неподъемной тяжестью навалилась на меня.

Не чувствую воздуха, не слышу запахов. Грудь словно придавлена стопудовым бревном. Руки налиты свинцом..

Задыхаюсь..

Тьма упала словно тяжелый бархатный занавес. Последнее действие.. Немая сцена..

Душно, воздух словно вязкая патока медленно течет в горло. Темнота кромешная, страшная..

Засверкали во мгле желтые огни, застучали по дощатому полу железные когти.

Адские черные создания с утробным урчанием крадутся из мрака, чтоб растерзать плоть и завладеть душой моей.

Господи спаси и сохрани! Дай защиты в сгущающейся мгле! Ледяной ужас сковал кровь в жилах моих.

-- Никоша! - раздался откуда-то сверху слабый голос. Разрезая мглу отвесно пролился белый ослепительный свет.

Вот оно спасенье и рванулся я со смертного одра, вскинув руку, к свету.

-- Лестницу, скорее лестницу!.. И свет поглотил всё.

Письмо 183

- Бога ради оставьте меня!

Пришла моя пора умереть..

Тоска! Тоска изглодала меня изнутри..

Доктора словно осатанели, нашли живую душу для опытов. Дай им волю они всех бы исполосовали ланцетами, дабы ублажить свою практическую наклонность.

Даже лежа качает меня словно корабль в бурлящем море.

Едва провалюсь в сон, доктора галдят, тормошат, заворачивают в ледяные простыни либо окунают в горячую купель.

Водят по комнатам словно медведя на ярмарке. Даром что не бьют как Поприщева.

Они не слышат меня, будто я не человек, а кукла тряпичная. Вот волочат, ноги подкашиваются, едва не заплетаясь узлом.

-- Уйдите прочь!

Боюсь как бы не помереть стоя. А то станут говорить Гоголь то опять насмешил, напоследок учудил..

Письмо 171

В ту студеную осторожно ночь прокрался я на другой конец дома, словно я был вор.

Сидя у горящей печи, смотрел на отверстое зево ее, на огонь что бесновался внутри. Прислуживался к ветру что завывал в дымоходе.

Неужели это точка моего творчества, предел возможного.

Взвешивал на руках труды свои, с которыми сросся плотью и самой душой за долгие годы.

Все эти строчки что с долго и тщетно отыскивал я в языке. Складывал их как мозаику по крупицам. Отбирая лишь живые, сочные полные жизни слова.

Что же он такое второй том? Все что истинно прекрасного, то что излагаю, найдено из общества нынешнего отмеченного бессмысленной жизнью.

А ведь что за слог, лучше и не писано ничего. Такой слог как вершина, куда стремится каждый поэт оседлав своего крылатого коня вдохновения. Где встать выше облаков, чтоб на тобой была только чистая небесная высь и Бог.

Но для кого труд мой, если встав на вершине, тебя не слышат внизу..

Ждут от меня смеха, а не наставлений. Водевиля, а не исповеди. Не могу смешить больше.

Пустой смех, бездумно смеяться пошлым человеческим поступкам. Нет, не смех душен, а духовное наставление.

Не хочу звучать фальшиво, надуманно, торопливо..

Что мне по сердцу, то читатель не любит и не принимает. Страсть к развлечениям, пошлостью ежечасно губят свою душу.

Вот от того предаю огню, все что плохо, ничтожно, темно..

Слава Богу, что дал сил очиститься от деяний, за которые после стыдился бы до гроба.

Даст Бог воспряну духом начну сызнова. Не оживет, аще не умрет.

Письмо 168

Право, что за злая шутка женская любовь. Когда, её любят, этим она забавляется играючи. Когда любит она с этим должны все считаться, это закон, награда и наказанье одновременно.

Нози совсем мала для любви, такие лишь выйдя замуж и повзрослев расцветают для настоящей истинной любви, но уже поздно. И вот идут романы, измены на стороне. Тож случилось и со Смирновой. Но она уже мудра, чтобы искупить грехи свои.

Все предначертано для великосветских дам. Они блистательны на балах, а дома лишь угасают исполняя должность законной жены.

Удел им искупить прегрешения молитвой и богоугодным делом спасения сирых и убогих.

Как мала и наивна Анна Вильегорская настоящую жизнь она ищет лишь в книгах. Я пытался, но не в силах изменить судьбу её.

Мы слишком далеки.. Между нами сословная бездна предрассудков, зависти, сплетен и клеветы.

Остается только литература, словесность которая объединяет нас в нечто целое, сообразное, одухотворенное..

Молитесь Богу, чтобы послал мне среди недугов, как бы тяжки они не были, сколько можно светлых минут, нужных для того, для чего я воспитывался внутри. Для чего ниспосылались мне и самые

тяжелые минуты и самые болезни, за которые я беспрерывно должен молить Бога.

Трудно надеяться, ох как трудно.. Но лучше так, чем никак вовсе..

Письмо 167

Вспомнил Пушкина.. Словно вчера все было.. Рассказывал ему анекдотец как наборщики в типографии надрывали животы над моей рукописью. Забавно, а я то сперва подумал надо мной смеются негодные.

Живо.. Как с Пушкиным легко, все понимал с полуфразы, если начистоту ругал и вовсе не обидно звучало..

Многим ему обязан..

А каков печальный и жестокий конец.. Вот он свет, загнал в угол и прихлопнул, не считаясь с поэтическим гением.. Воистину нет пророка в своем отечестве..

..Приходил во сне Александр Сергеич, садился напротив в высокое кресло, грустно так смотрел на меня, качал головой, что тяжелая эта штука жизнь..

Молился я за Пушкина чтоб там за чертогом земным не страдала душа его за невысказанное, не написанное..

Поэтов тьма, а ни один заменить его не может.

Вспомнилась одна побасенка: "Говорят двое случайных прохожих.

-- А что там вдали за странная пустошь, словно граница, вокруг поросшая бурьяном, осинами и всяким вздором?

-- Это гибельная черта, место где сгорают истинные поэты. Это Черная речка, гора Машук, казематы Петропавловки, акатуевский острог..

-- Но я ведь тоже сочиняю стихи, но не погиб!

-- Милостивый государь, Вам там делать нечего.. Вы зря теряли время!"

Эх, брат, да так оно как-то.. Нескладно.

..Русь, как же тебя охватить да все выписать на бумаге.. Сшить из разных лоскутов, да так чтоб не позорного вида скатерка вышла, а целый ковер, широкий, добротный и необъятный!

Полотно, какие там люди, какие характеры, да чтоб живо, а тут все одно мертвые души..

Знать бы самую суть слова, истинные названия вещей. Вот тогда открылся бы потаенный смысл. Скажешь такое слово, настоящее слово и всем станет ясно. Люди сразу получат ответы над которыми бились всю жизнь.

Совсем другая книга будет, да что там книга, жизнь будет иной. Где воскреснут мертвые, а живые не умрут.

Письмо 160

Опять кишки крутит.. Не знаешь что уже и съесть.. То несет без удержу, то запрёт как на ржавый засов, что молотом бей не откроешь.

Что за болезни сидят во мне и изводят день-деньской, принуждая бороться с ним не на жизнь, а на смерть?. Вот и отец мой умер от той же болезни что и меня гложет..

Сколько денег извел на разные порошки да микстуры. Доктора с ученым видом несут ахинею на латыни, цокают языками, сердито вращают глазами, ловко берут ассигнации со стола и улепетывают как черт от ладана. А рецепты выписывают длиной во все, достаточной длины, малоросские рушники, черт ногу сломит как хитро закручено это писание.

Столько-то капель положить на свой вес, разделить на два приема, принимать до обеда, не мешать с вином или кофеем, да чтоб прошло более двух часов кряду от иного лекарства!

Чего только эти чертовы немцы не придумают, чтоб только отравить жизнь русскому человеку. Вот уж верно говорят, что немцу радость, то русскому хворь!

А вкус сей микстуры таков, что покойники повскакивают да и дадут стрекоча, потому как нет такого закона, чтоб два раза смерти предавать.

Гнать всех немцев в шею, да лечиться как предки наши отварами да настойками на травах. А то взяли моду - всякую дрянь в рот тащить. За наши деньги такие лекари у нас все болезни сыщут, до нитки обдерут да в гроб вгонят.

Чует мое сердце, что умру через посредство этих докторов, наваляться скопом и отдам Богу душу. Уж пойти в храм помолиться да поставить свечу Пантелеймону целителю. То дело!

Письмо 158

Что за странный человек Тентетников!

Ведь опять Манилов, истинно Манилов, только еще черт знает чего натворить может коли лень переборет!

Сколько юношеских порывов покрылись плесенью да паутиной. Печальная картина исконной крепостной Руси.

А ведь так и до Плюшкина докатиться можно, хотя в последнем тоже может вспыхнуть искра Божья..

Русский человек знает крайности либо щедр до разора либо скуп до позора!

И черт возьми, крайности такие могут ужиться в одном человеке и выйдет редкий самодур каковых отродясь не видывали! Одно дело ежели он у себя в деревне таков! А попади в Петербург будет принят на службу, да со связями кой-где, глядишь и губернию возглавит. Мало что разграбит все хуже турка, да такой каши заварит что десять лет хлебать будут и то не расхлебают. Сибирь по такому плачет, но подмажут в судах и прочих полезных заведениях, чистыми агнцами станут в пример безусому юношеству.

Этот жук долго еще будет барахтаться в своей сточной канаве..

У многих писателей этот тип найдет вторую, а то и третью жизнь.. Да, а ведь сколько добра мог бы сделать для ближнего своего, да нет же, не бывать этому..

..Улинька, право, что за прелесть эта Улинька! Закрою глаза и передо мною встает образ ... Нет, конечно, нет, это не она! Это душа ее.. Чистая благородная, всепоглощающая и всепрощающая, словно Матерь Божья! Утешит в горести, возрадуется в счастии. Легкая словно пушинка, грубое слово будто ветер, гонит ее прочь. Хочется держать ее меж ладоней и дышать теплом своим отогревая как замершего воробья. Новую чистую струю даст образ этот в течении русла второй части поэмы.

Хотя Смирнова считает образ Улиньки слишком напускным, неестественным. Не видит таких в нашей сегодняшней жизни. Но то думаю ревность женская, жив бы был Пушкин он со мной согласился.. Много характеров надо вывести, размах гомеровский и на третью часть хватит с лишком.

Письмо 156

Много примечательного на Руси!

Особливо дураки и дороги!

Дураки имеются меж всяких сословий. Если человек дурак то это звание тверже всяких "владимиров".

Многие беды и пошлости предоставляют для умных людей дураки. Скучна и пресна стала бы жизнь без дурака, как церковная просфора.

Не стало бы в жизни нашей тех героев, что преодолевали жизнью своей дела творимые дураками.

Ах, как славен наш российский дурак!

Из любого пустяка устроит он такие громы и молнии, что библейские беды покажутся детскими сказками. Всю жизнь высмеивал дураков, но отнюдь род их не преуменьшился.

Крайнее скудоумие и дремучее невежество, да чванства помноженного на чины дают обильный урожай нашего дурака. Хоть новую поэму начинай, да вот со старой ни как не разберусь.. Деятельный дурак Гога и Магога нашей жизни от которого лишь два спасения: выводить их как клопов, либо бежать от них сломя голову, но дурак возникает там где нам хорошо.

Уехать в даль светлую, где воздух чудный и пьяный, когда едешь и ни о чем больше не думаешь.. Напрямки по буеракам и колдобинам, что есть российские дороги..

Вернее, дорога это состояние души в момент перемещения между почтовыми станциями. А то что именуется собственно дорогами - это лишь направления указывающие на место назначения.

Письмо 152

Молился до полуночи. Не спалось.. Лежал, ворочался, колени и локти будто чужие - не выпрямить, не согнуть.. Мысли, мысли в голове крутились, вскочить бы да записать, ан нет, не лежит душа.. Рюмку малаги бы принять для успокоения оной.. Неожиданно услыхал шум в соседней комнате: скрипнули половицы! Шуршанье бумаг... Воры?! Да нет, что там красть.. Денег-то нет. Да и что найдешь в таком мраке?

А вдруг крысы? Пришли две огромные черные крысы понюхали, да и ушли прочь.. Как во сне городничего.. Нет же, показалось.. Слугу, что ли кликнуть, свет зажгут, дом обыщут. Ай, нет, сам граф проснется, шум, гам, скажут Гоголь окончательно с катушек съехал..

А может книготорговцы наняли лихих людей, дабы в доме пошерстить да поэму выкрасть.

Вздор в голову лезет. Козак ничего не должен бояться на этом свете. Сплю я и все это мне снится: шум, крысы, страхи, поэма бесконечная и то, что я Гоголь...

Гоголь ли я? И если не Гоголь то кто?

Что за настоящая роль у меня в этой жизни? Или я еще не жил вовсе?

Где я сейчас, за какой гранью блуждает душа моя? Парит ли в небесной глади или лежит, свернувшись калачом, в темном углу?

Страшно проснуться не найдя души своей в теле... Что есмь Я?..

Письмо 150

"Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение. Я встал поутру довольно поздно и когда Мавра принесла мне начищенные сапоги, я спросил: Который час?.." С

утра преострые темы лезут в голову.. Бросить бы в сторону второй том, забыть бы о нем на время, взять свои старые сочинения переписать наново, закончить незаконченное, не елозить на пустом месте вот было бы настоящее дело, всякий вздор какой-то в голову лезет..

Преследует меня один и тот же сон: бегу по темной бесконечной аркаде в каком-то Богом забытом дворце, долго бегу задыхаюсь, а сзади топот, нечто настигает меня. Все ближе и ближе, боюсь оглянуться, страх сковывает душу мою, все вот он ужасный миг смерти.. Еще шаг..

Внезапно просыпаюсь: дрожащий, в холодном поту промокший до нитки, словно после летнего ливня застигшего тебя в открытом поле..

Что это за тьма, которая пытается ворваться в меня?

Письмо 149

Тьма снова сгущается, как чернильная река, затягивая меня в свои бездонные глубины. Кажется, будто кто-то незримый шепчет мне на ухо, и слова его - как ледяные иглы, пронзающие мозг.

- Ты думал, что свет спасет тебя? - смеется тьма. - Свет лишь на миг, а я - навеки.

Грудь сдавлена, будто невидимые руки сжимают её в тисках. Воздух стал густым, как деготь, и каждый вдох - это борьба. В углах комнаты шевелятся тени, принимая очертания тех, кого я когда-то знал. Вот мелькнуло лицо Пушкина - бледное, без улыбки. Вот Смирнова качает головой, словно жалея. А вот и я сам - но не тот, что пишет эти строки, а другой, постаревший, изможденный, с пустыми глазами.

- Кто ты? - спрашиваю я.

- Ты, - отвечает он. - Тот, кем ты станешь.

За окном воет ветер, будто Русь стонет под тяжестью своих дорог и дураков. А может, это не ветер, а голоса тех, кого я так и не смог спасти своими словами.

Письмо 143

Опять эти доктора! Пришли, потрогали пульс, переглянулись и зашептались, как торговки на базаре. Один даже осмелился сказать:

- Вам бы покой, Николай Васильевич.

Какой покой, когда внутри бушует буря? Когда каждая строчка, каждая мысль - это битва между светом и тьмой? Они думают, что я болен телом, но моя болезнь - в душе.

А может, они правы. Может, и вправду пора остановиться.

Но тогда кто напишет то, что должно быть написано? Кто расскажет о Руси, о её смешных и страшных, о её святых и грешных?

Нет, покой не для меня. Пока есть хоть капля чернил в чернильнице, я буду писать. Даже если тьма сожрет меня целиком.

Письмо 202

Сегодня снился сон. Будто я стою на краю пропасти, а внизу - весь мир: и Петербург с его блеском и ложью, и Москва с её суетой, и бескрайние поля, где бредут мои "мертвые души".

И вдруг я понимаю, что это не пропасть, а страница. Огромная, чистая, ждущая слов.

Я сделал шаг - и полетел вниз. Но это не было падением. Это было полетом.

Проснулся с пером в руке.

Может, это и есть ответ?

Письмо 138

Тьма заговорила со мной сегодня голосом Иова. Не воплем отчаяния, а тихим, мерным шёпотом, будто чтение псалма нараспев:

- Испытал ли ты бездну, сын человеческий? Видел ли ты, как ангелы падают, не долетев до земли?

Я не отвечал. Но тьма знала мои мысли.

В углу кельи, где лампада уже седьмую ночь гаснет без причины, встал из воздуха чернильный силуэт. Не демон, не ангел - нечто среднее. Дух писания, как назвал бы его схоласт. Тот, кто диктует слова, когда перо уже не слушается пальцев.

- Ты думаешь, твои герои - твои? - прошелестело в темноте. - Они давно пишут тебя.

За окном ударил колокол. Полночь. Или мне только кажется?

Письмо 133

Сегодня исповедовался. Священник, выслушав, перекрестился не трижды, а четырежды - знак особой скорби.

- Вы слишком много думаете о букве, - сказал он. - Но буква убивает, а дух животворит.

Я хотел спросить: А что животворит дух?- но язык прилип к нёбу. Вместо слов из горла вырвался комок чёрного дыма.

Священник побледнел. Теперь он смотрит на меня, как на одержимого.

Может, он прав.

Письмо 129

Сон: я в библиотеке Ватикана. На столе - книга, написанная на языке, которого нет. Буквы шевелятся, как скорпионы. Рядом сидит старец в кардинальской шапке и говорит:

- Это "Апокрифон" Иоанна Богослова. Тот самый, что сожгли в Никее.

Я протягиваю руку - страницы слипаются, как раны.

- Нельзя, - шепчет старец. - Здесь записаны имена всех, кто будет переписан.

Проснулся с ощущением, что моё имя уже на следующей странице.

Письмо 206

Доктора твердят о "галлюцинациях". Но что, если это они - галлюцинации? Может, настоящий я лежу где-то в поле, а весь этот дом, чернильницы, даже мои письма - лишь бред умирающего сознания?

Сегодня у зеркала увидел: отражение моргнуло на секунду позже меня.

Я спросил:

- Кто ты?

Оно ответило:

- Тот, кто будет писать после.

Задул свечу. Но тень на стене не исчезла.

Письмо 120

Ex nihilo nihil fit - гласит схоластика. Но я чувствую: это ложь.

Всё рождается из тьмы.

Даже Бог в первый день не творил свет - Он лишь отделил его от тьмы. Значит, тьма была раньше.

Может, и я - лишь трещина между светом и тьмой?

За окном снова завыло. То ли ветер, то ли голос:

- Пиши, Николай. Пока они не стёрли тебя.

Перо дрожит в руке.

Но я ещё не закончил.

Письмо 119

Тени стали гуще. Они не просто шевелятся - они учатся. Вчера одна из них скопировала мой почерк. Утром на столе лежал листок с моей подписью, но я не помнил, чтобы писал его.

Священник, узнав об этом, прошептал: "Memento mori" - но глаза его говорили иное. "Memento quod es scriptor" - помни, что ты писец.

А что, если и сам Господь - лишь Писец, а мы - буквы, которые Он то выводит тщательно, то спешно зачёркивает?

Письмо 117

Явилась Дева. Не Богородица - иная. В белом, но не в сиянии.

- Ты перепутал адреса, - сказала Она. - Эти письма должны идти вниз.

Я показал на икону в углу:

- Но я пишу Ему!

Она рассмеялась. В смехе этом было столько мрачной нежности, что я понял: это та самая София, о которой писал Бёме. Премудрость Божия, что знает все чернильные пятна на душах.

- Ты пишешь через Него, - поправила Она. - Но читают - их.

Утром нашёл перо сломанным. Будто кто-то наступил.

Письмо 116

Доктор принёс новое лекарство. На этикетке - латинские слова, но если читать задом наперёд: *"Nosce te ipsum"* - познай самого себя.

Выпил. Вкус - как будто проглотил церковный кадильный дым.

Теперь вижу:

Каждый грех - это не пятно, а буква. Из них складывается имя, которое мы кричим в агонии.

Моё имя почти закончено.

Письмо 115

Схоласты спорят: может ли Бог создать камень, который не сможет поднять?

Но главный вопрос иной: может ли Писатель создать героя, который перепишет его самого?

Сегодня Чичиков сел за мой стол.

- Николай Васильевич, - сказал он, - давайте я допишу за вас.

Его перо не оставляет следов на бумаге. Но я чувствую, как буквы въедаются мне в кожу.

Письмо 111

Последнее.

Они пришли. Не доктора - корректоры.

- Рукопись требует правок, - говорят.

Я сопротивляюсь, но они вырывают страницы прямо из груди. Боль - как когда выдёргивают жилы для переплёта.

Один шепчет на ухо:

- Не бойся. Тебя не сотрут.

- А что сделают?

- Перенесут в другую книгу.

За окном рассвет. Но свет не приближается.

Приписка

(Найдено на полу чернильными пятнами)

Они не понимают. Я уже не автор. Я - поле битвы между последним словом и вечным молчанием.

Мавра, если найдёшь это - сожги. Но знай: дым будет складываться в буквы.

Записки Мавры, служанки

(Найдено между страницами кухонного журнала, 1852 г.)

21 февраля

Барин сегодня не ел. Стоял у окна, шептал что-то на языке, которого я не знала. Не по-нашему, не по-латынски - будто сам воздух ломался у него на губах.

Поставила ему бульон, а он вдруг повернулся и спросил:

- Ты слышишь, как скрипят перья?

Я перекрестилась. В комнате не было ни птиц, ни пера.

Ночь с 21 на 22 февраля

Разбудил меня стук. Бегу в кабинет - барин на полу, весь в чернилах. Нет, не в чернилах - в тени. Только не на полу, а в полу, будто доски стали жидкими.

Он схватил меня за руку, и пальцы его были холоднее сосульки.

- Сожги... - прохрипел. - Но не то, что думаешь...

За дверью завыло. Не ветер - будто сотня голосов затянула вечную память.

Письмо ...

(Последнее, ненайденное)

Темь.

Не глазами - кожей чувствую её. Она вползает под ногти, застывает в лёгких ртутными каплями. Доктора тычут мне в руки свечи - "Держите, Николай Васильевич!" - но воск стекает на простыни чёрными струйками.

Где-то рядом Мавра шепчет молитву. Слова её рассыпаются, не долетая:

- Го...споди... приими...

А я слышу иначе:

- Го...поди... премии...

Смешно. Даже сейчас.

Горение.

Всё, что было внутри - теперь снаружи.

Кишки - это свёрнутые рукописи.

Печень - перечёркнутый черновик.

Лёгкие - два тома, которые никогда не сойдутся.

Доктор Щепкин ставит мушку на запястье. Я жду, когда из ранки хлынут не кровь, а запятые.

Звуки.

Мавра плачет. Это - скрип гусиного пера по промокашке.

Доктор считает пульс. Это - типографский станок, печатающий афишу о моей смерти.

За окном каркает ворона. Это - рецензент "Северной пчелы", уже точащий когти.

Свет.

Вдруг - белый. Не тот, что "в конце тоннеля".

Тот, что между строк.

Он разрывает меня на части:

- Черновик - в огонь.

- Чистовой - Богу.

- А беловик...

Беловик остаётся вам.

Последняя строка.

(Написано дрожащей рукой поверх капель воска)

Умираю не я - умирает тот, кто писал эти письма. А настоящий я только сейчас рождаюсь - в ваших глазах, читающих это. Не хороните меня в церкви. Похороните в библиотеке. Между "Апокалипсисом" и "Мёртвыми душами".

P.S. Мавра, не вздумай жечь это. Пусть допишут другие.

Примечание духа

(Проявилось на бумаге через 77 лет после смерти)

Вы думали, это метафора?

Утро 22 февраля

Доктора сказали: умер. Но я-то видела.

Когда они вынесли тело, на кровати остался отпечаток. Не человека - текста. Будто кто-то вырвал страницу из самой плоти мира, и теперь там просвечивают буквы из другой книги.

Я тронула простыню - пальцы запачкались в чёрном. Но это не сажа. Это чернила.

23 февраля

Сегодня ночью вернулась в кабинет. На столе лежало незаконченное письмо. Я неграмотна, но...

Буквы шевелились.

Они складывались в слова в голове без моей помощи:

"Мавра, не плачь. Я не в гробу - я в скобках."

Я бросила бумагу в печь.

Дым поднялся столбом - и на потолке проступила надпись:

"ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ"

Записано со слов Мавры

Пантелеймон Кулиш

Эти записи обнаружены в 1908 г. за обоями гоголевской комнаты. Чернила до сих пор не выцвели.

Оставить комментарий © Copyright Нестеров Андрей Николаевич (robotss@narod.ru) Размещен: 24/07/2025, изменен: 24/07/2025. 45k. Статистика. Эссе: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Психоделические этюды

Нестеров Андрей Николаевич Я Гоголь. Письма к себе

Нестеров Андрей Николаевич
Я Гоголь. Письма к себе