В губернском городе Н., за прилавком мучного магазина купца второй гильдии Сивохвостова, служил приказчиком Казимир Степанович Бобров. Был он мужчиной лет сорока, сутулым, с лицом, напоминающим помятый конверт для просроченных счетов, и вечно озабоченным взглядом. Озабоченность его происходила не от избытка работы - муку отпускали редко, ибо народ в Н. предпочитал картофель, - а от избытка мыслей. Ибо Казимир Бобров был поэтом.
Душа его, подобно перелетной птице, тщетно искала пристанища среди мешков с сортовой пшеницей и гречневой сечкой. Он писал стихи, которые записывал карандашом на обороте товарных накладных. Стихи были возвышенны, полны "эфемерных видений", "аквилонов" и "мимолетных нимф". Он искал свой идеал - Прекрасную Даму, утонченную, сложную, с душою, сотканной из лунного света и грусти.
Но Дамы не встречались. Вокруг были лишь купчихи, озабоченные прикупом дешевой муки, да дочка хозяина, Манефа, девица плотного сложения, чей идеал ограничивался варениками со сметаной и гармонистом Гришкой.
Однажды хозяин, Сивохвостов, человек практичный и видевший, что приказчик от избытка поэзии начинает путать муку с отрубями, решил проблему радикально. Он произвел Боброва. Но не в старшие приказчики, а в охранники. А точнее - в сторожа при своем новом складе, что стоял на отшибе, у самых железнодорожных путей. Место было пустынное, скучное, и единственной угрозой для склада были бродячие козы, периодически покушавшиеся на обшивку сарая.
"Здесь, - подумал Сивохвостов, - он и стишки свои писать будет, и от муки подальше. И коз отобьет, ежели что".
И вот поэт Казимир Бобров стал охранником. Смена его была с девяти вечера до шести утра. Выдавали ему фонарь, свисток на веревочке и огромную дубину, выструганную из свилеватого дуба, которую он тут же окрестил "булавой циклопа".
Тишина. Одиночество. Лунный свет, лениво ползущий по крыше склада. Железная дорога, изредка вздыхающая проходящими составами. Казалось бы, вот он, рай для утонченной натуры! Но идеал Боброва был столь высок и эфемерен, что даже в этой поэтической мгле он не находил воплощения. Он тщетно вглядывался в туман у путей, надеясь увидеть ту самую Нездешнюю Незнакомку, но видел лишь фигуры пьяных мастеровых, да старушку в платке, торгующую в ночи солеными огурцами из ведра.
Абсурд жизни давил на него, как ватный тулуп. Он стерег склад, в котором хранились старые колеса от телег, ржавые гвозди и запасы прошлогоднего сена. Стоило всего этого гроша три, и даже козы, обнюхав стену, уходили разочарованно.
Однажды ночью, когда тоска достигла апогея, Бобров в отчаянии написал на заборе мелом: "О, кто постигнет сей бессмыслицы закон?, Хранить гвозди и сено обреченный, Стою, как страж у врат Эдема на часах, Где ангелом является коза в жухлых облаках".
И тут произошло чудо. Из-за угла склада, привлеченная, видимо, словом "коза", вышла она. Не нимфа, не демонесса, а женщина. Лет тридцати пяти, в цветастом халате, с бигуди на голове, повязанных косынкой, и с алюминиевой кастрюлей в руках. Это была Агриппина Саввишна, супруга стрелочника, вышедшая "по нужде".
Увидев Боброва с фонарем и дубиной, она испуганно ахнула. Он же, ослепленный ее внезапным появлением в лунном свете, принял ее за видение. Бигуди его воспаленному воображению показались диадемой, а кастрюля - таинственным сосудом с напитком бессмертия.
- Вы... Вы ли это? - прошептал он, роняя дубину.
- Я... я просто на минутку... - смутилась Агриппина Саввишна.
- О, не скрывайтесь! Я ждал вас всю жизнь! - воскликнул поэт-охранник.
Он прочитал ей стихи стоя у покосившегося забора. Агриппина Саввишна, никогда в жизни не слышавшая стихов (кроме похабных частушек), расплакалась от умиления. Ее собственный муж, стрелочник, человек простой и низменный, идеал которого заключался в щах да в бане по субботам, никогда так с ней не разговаривал.
С той ночи они встречались. Казимир читал ей стихи, она слушала, хлопая глазами, и приносила ему порой пирожки с капустой. Он был счастлив. Наконец-то он нашел свое воплощение идеала! Правда, она могла назвать брутального мужчину брусовым, а гламурную даму - голомятной, и в этой её простой, неотёсанной речи сквозила такая искренность, что слушать её было одно удовольствие.
Однажды ночью Агриппина Саввишна не пришла. Не пришла и на следующую. Оказалось, стрелочник заподозрил неладное и запретил жене выходить по ночам, аргументировав это просто: "Хватит с кастрюлей по ночам шляться, ишь, поэта какого-то нашла!"
Казимир Бобров был безутешен. Его идеал был утрачен. Он снова тщетно вглядывался в пустоту, но теперь даже козы обходили его стороной, чувствуя исходящую от него тоску.
А через неделю он увидел ее. Днем, на базаре. Агриппина Саввишна, румяная, довольная, покупала у цыганки курицу и громко торговалась. Рядом стоял ее муж, стрелочник, и улыбался. Идеал низменный и простой был найден, воплощен и, судя по курице, праздновал победу.
Казимир Бобров понял все. Он медленно побрел к своему складу, сел на старую тележку и посмотрел на дубину, на фонарь, на коз, жующих траву у забора. Гротеск жизни достиг своего апогея.
Он достал карандаш и на очередной накладной написал: "Идеал низменный торгуется за курицу, Высокий - стережет ржавые гвозди. О, мир, ты глуп и тесен, как синица, А я в тебе - всего лишь охранник в будке у воды".
Потом он вздохнул, прикрепил свисток на веревочке потуже и пошел прогонять коз. Надо было делать хоть что-то простое и понятное.