Тишину утра нарушал лишь мерный скрип пера да тяжкие вздохи Луки, сидевшего над посланием. Апостол Павел, бледный от бессонницы и внутреннего огня, диктовал ему письмо для галатских общин. Дело шло туго.
- Пиши, - гремел Павел, расхаживая по комнате. - "Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати..."
Лука покорно выводил буквы. Он был человеком кротким и ценил ясность, а стиль апостола напоминал ему грозу в пустыне - ослепительно, громко, но порой непонятно, куда бьет молния.
Внезапно дверь скрипнула, и в комнату вплыл некто Крисп, мужчина с масляной улыбкой и глазами, полными нестерпимой уверенности в своей правоте. Он был из тех, кто только что обратился, но уже знал о вере всё.
- Мир дому сему, братья! - возгласил Крисп, сладко растягивая слова. - Услышал, что пишете послание нашим заблудшим галатским овцам. По поводу... вопроса обрезания.
Павел остановился, испепеляя гостя взглядом.
- Не по поводу, а против, - поправил он сухо.
- О, именно! - воскликнул Крисп, не замечая тона. - Я сам глубоко изучил этот вопрос. И я пришел к выводу, что обрезание - не просто предписание, но краеугольный камень! Без него вера - ничто. Пустая оболочка! Мы должны настаивать на этом строго. Непокорных - вразумлять. Упрямых - обличать. Инакомыслящих...
- Мы уже обличили, - прервал его Павел, и в голосе его зазвенела сталь. - Я им ясно всё изложил.
- Но недостаточно ясно, брат Павел, недостаточно ясно! - с жаром продолжал Крисп. - Нужно более жёстко! Более конкретно! Надо прямо сказать: кто не обрежется, тот не спасется. Точка. Чтобы ни у кого и тени сомнения!
Лука с тревогой посмотрел на Павла. Он знал это выражение лица - губы, сжатые в тонкую ниточку, и нервный тик на щеке. Это предвещало бурю.
Павел медленно подошел к столу, наклонился над пергаментом, на котором Лука только что вывел: "...а иначе и вы не будете ничего достигать".
- Дай-ка, - тихо сказал Павел и выхватил перо из рук Луки.
Он с яростью обмакнул его в чернила и с силой, протыкающей пергамент, начертал всего одну фразу. Чернила брызнули, как кровь.
- Вот, - прошипел он, отступая. - Вот мой окончательный ответ всем ревнителям обрезания.
Крисп, сияя от любопытства, подбежал и, щурясь, прочитал вслух: -"А тем, которые беспокоят вас, хотелось бы, чтобы они не только обрезались, но и оскопились!"
Воцарилась мёртвая тишина. Было слышно, как на улице прокукарекал петух, словно издеваясь над наступившим недоумением.
Лицо Криспа прошло несколько стадий: сначала радостное ожидание, затем медленное прочтение, потом попытка осмысления, и наконец - полная и беспросветная растерянность. Его масляная улыбка застыла и медленно сползла вниз, как масло с горячего хлеба.
- Но... это же... - залепетал он. - Это же не по-братски... Это же... буквально...
- Абсолютно буквально, - ледяным тоном подтвердил Павел. - Если уж они так любят резать плоть по букве закона, пусть идут до конца. Чтобы уж наверняка. Чтобы ничто мирское не отвлекало от столь возвышенного дела.
Лука, покраснев, смотрел то на свиток, то на апостола. В его врачебной практике ему доводилось видеть многое, но чтобы духовный совет звучал как рекомендация кастратора... Этого он еще не слышал.
Крисп, не найдя слов, пятился к выходу. Он был глубоко оскорблён, смущён и, кажется, физически почувствовал легкую боль в нижней части живота.
- Я... я пойду, - пробормотал он. - Мне надо... обдумать ваши слова. Во свете... гм... любви Христовой.
Он выскочил за дверь, как ошпаренный.
Павел, тяжко дыша, смотрел в окно на уличную пыль.
- Напиши дальше, Лука, - сказал он, и гнев в его голосе сменился усталостью. - "К свободе призваны вы, братья..."
Лука взял перо. Он посмотрел на ту самую фразу, такую радикальную, такую невозможную, такую по-человечески злую и по-божески справедливую. И впервые за долгое время он позволил себе тихую, сдержанную улыбку. Возможно, путь к свободе и впрямь лежал через такое вот, очень конкретное и отрезвляющее, напоминание о тщете всякого буквоедства.
Он аккуратно промокнул чернила и стал писать дальше, время от времени поглядывая на дверь - не появится ли ещё какой-нибудь ревнитель, требующий для верности отрубить себе ещё что-нибудь.