Иван Петрович Свистулькин, недавний выпускник филфака, чьё душевное состояние точнее всего описывалось цитатой "томление духа при сумеречном свете", стоял у городского фонтана "Дружба народов". Вода тонкой струйкой сочилась из трещины в бетонной груди казахской девушки, и Ивану Петровичу это показалось многообещающей аллегорией.
Он поджидал Аглаю. Знакомство их, завязавшееся в виртуальных сетях, было стремительным. Её профиль изобиловал афоризмами о самолюбии, а снимки красноречиво свидетельствовали о близком знакомстве с курортами, для подавляющего большинства филологов недосягаемыми.
Она явилась с пунктуальностью, его уже настораживавшей. Двигалась так, словно не по щербатой брусчатке ступала, а по невидимому подиуму, который несли перед ней незримые рабы. Платье было белым, коротким и столь дорогим, что даже фонтанные брызги, долетев до подола, мгновенно испарялись от стыда.
- Иван? - осведомилась она, беглым, оценивающим взором измерив его стоптанные башмаки и пиджак с вельветовыми заплатами на локтях. Взгляд её был холоден и прозрачен, как витрина ювелирного магазина.
- Аглая? Чрезвычайно приятно! - засуетился Иван Петрович, протягивая руку для пожатия и одновременно пытаясь извлечь из внутреннего кармана скромный букетик полевых цветов. - Вы... затмеваете собой сие убогое урбанистическое пространство! Позвольте процитировать...
- Не стоит, - отрезала она, мельком окинув его ладонь в поисках дорогих часов и, не обнаружив оных, уставленно выдохнула. - Цитаты счёта не оплатят. Я проголодалась. Пойдём в "Сапфир".
Иван Петрович сглотнул. "Сапфир" был тем местом, где счёт за ужин легко мог поглотить его стипендию за все пять лет обучения, включая выручку от сданной макулатуры.
- Аглая, - начал он, подобрав самый бархатный тембр. - Не кажется ли вам, что сама идея дорогого ресторана есть не что иное, как попытка возместить внешним лоском внутреннюю экзистенциальную пустоту современного гедонизма? К чему платить за омара, когда мы можем, подобно чеховским героям, вести утончённую беседу о смысле бытия, восседая на сей скамейке и взирая...
Он указал рукой на фонтан, где в сей миг рванула труба, и струя мутной воды хлестнула каменную статую прямо в лицо.
Аглая даже головы не повернула.
- Скамейка? - произнесла она с такой ледяной усмешкой, что у Ивана Петровича похолодело во всём теле, кроме карманов, где мгновенно вспотели последние пять тысяч рублей.
- Милый мой, я на скамейках восседаю лишь в двух случаях: если то скамья в саду Версаля или если на ней забыли мешок с деньгами. Ты какой-то странный. Ты же в анкете написал, что жаждешь впечатлений.
- Но впечатления бывают разными! - воскликнул Иван, чувствуя, как почва уплывает из-под ног. - Бывают впечатления духовные! Возьмите хоть Сенеку, коий глаголил, что...
- Сколько при себе имеешь? - перебила она, доставая зеркальце и проверяя, не потекла ли тушь от смертной скуки.
Вопрос повис в воздухе, смешавшись с фонтанными брызгами. Был он задан с такой простотой и бесстыдством, что Ивана Петровича, воспитанного на идеалах, где всё изъясняется иносказательно, чуть не хватил удар.
- Я... то есть... материальный ресурс... - залепетал он. - Не в деньгах счастье! Вспомним Диогена, что в бочке обитал и был счастливее Александра Македонского!
- Диоген? - бровь Аглаи поползла ввысь. - Тот, что человека с фонарём искал? Так он его не отыскал. Ибо не там искал. Надлежало ему искать в "Сапфире" за столиком у фонтана. Там сидят люди. А в бочках... философы. - Произнесла она это слово с таким откровенным презрением, будто говорила о плесени.
- Но позвольте! - ахнул Иван Петрович, чувствуя, что битва проиграна, но сдаваться не желая. - Искусство! Литература! Любовь, в конце концов!
Аглая наконец убрала зеркальце и взглянула на него с искренним, почти научным любопытством, как энтомолог на редкий, но абсолютно бесполезный вид жука.
- Слушай, мальчик, - молвила она беззлобно. - От твоих цитат пахнет общественной столовой и дешёвым портвейном. От меня пахнет деньгами. Пахнем мы по-разному. Ступай, почитай своего Диогена. А мне пора. Ко мне подъезжает один банкир. На "Майбахе". Он, кстати, цитирует рейтинги Форбс. Единственные цитаты, которые я понимаю.
Она развернулась и пошла навстречу подкатывающему чёрному автомобилю, блестящему, как её грядущие перспективы. Иван Петрович остался стоять у фонтана, в лицо ему хлестали брызги из лопнувшей трубы. Чувствовал он себя последним романтиком на краю вселенной, которая окончательно и бесповоротно предпочла "Майбахи" - метафорам.
Сунул он руку в карман, нащупал смятые деньги и побрёл в ближайший магазин за колбасой и портвейном. Той самой ночью он напился и плакал, вслух зачитывая "Скучную историю". Но понимал он её теперь совсем по-новому.