Сильный Город пожирал слабых. Это был закон Железного Холода, закон, который был понятней и суровей любого, что придумали люди в своих теплых кабинетах. А цена на уголь поднялась снова. Это был приговор, вынесенный всем нам, обитателям подворотен и промозглых чердаков.
Я вернулся в свою конуру - каморку под крышей, где ветер выл свою дикую песню сквозь щели в стене. Старик Гришка сидел на ящике, завернутый во все тряпье, что у него было. Его руки, похожие на корявые сучья, тряслись от холода. Он смотрел на маленькую железную печурку, холодную и черную.
- Слышь, Волков, уголь-то опять дороже стал, - просипел он, и голос его был похож на скрип снега под сапогом. - На билет в преисподнюю дешевле выйдет.
Я швырнул на пол пустой мешок. В тот день я грузил ящики в порту. За день каторги - гроши. А угля нужно было на целую кучу этих грошей.
- Молчи, старик, - проворчал я. - Экономика, слышь, растет. По ящику видно. Больше ящиков - больше рост.
Снизу, из квартиры хозяина дома, доносился бодрый голос из радиоприемника. Какой-то гладкий, сытый голос рассказывал про "положительную динамику" и "уверенный курс". Он лился, как теплый мед, и был так же далек от нашей ледяной реальности, как солнце от пингвинов Южного полюса.
Старик Гришка горько усмехнулся, и его усмешка перешла в надсадный кашель. -Рост... Он, паря, по ихним графикам ползет, а по нашим спинам - дубиной бьет. Они там, в тепле, рост считают, а мы тут - градусы. До нуля доползли. Дальше - минус.
Закон Железного Холода прост: либо ты находишь топливо, либо ты слаб. И ты умираешь. Слабых Город пожирал без сожаления.
Я взглянул на старика. Он был слаб. Он был стар. Он был обузой. По закону Севера, оставить его - значит дать шанс выжить сильному. Но мы были не на Севере. Мы были в джунглях из кирпича и бетона, где свой закон: либо мы держимся вместе, либо нас сожрет Холод поодиночке.
- Сиди, - бросил я и снова вышел на улицу.
Равнодушный Город ревел вокруг, слепой и равнодушный. Фары машин брокеров, мчавшихся в теплые дома, резали глаза. Они не знали цены на уголь. Они знали цены на акции.
Мне нужен был уголь. Не их рост, а черные, грязные, спасительные куски камня. Закон был прост: либо ты добываешь уголь, либо ты проиграл.
Я не пошел за углем в лавку. Цена была грабительской. Я пошел к железной дороге, где уголь иногда просыпался из вагонов. Это была кража. Это был риск. Но это был закон выживания.
Я ползал в темноте по заснеженным шпалам, замерзшими пальцами выковыривая из-под щебня крохи черного золота. Ветер бил в лицо, словно кулаками. Где-то вдарил гудок поезда - предупреждение для таких, как я. Но отступать было нельзя. Отступление - смерть.
Я набил мешок. Его было мало. Слишком мало. Но это был бой. И в этой схватке с Городом, с Холодом, с гладкими голосами из радиоприемника я добыл свою маленькую победу.
Я вернулся. Старик Гришка дремал, съежившись в комок. Я растопил печурку. Когда огонь занялся и первый жарок ударил в лицо, старик открыл глаза.
Он не сказал "спасибо". На Севере так не говорят. Он просто протянул руки к огню, и по его лицу ползла гримаса, похожая на улыбку.
- Горит, - просипел он.
- А то, - ответил я. - Экономика, она ведь растет. Значит, и у нас должно что-то расти.
Мы молча сидели у огня. Снаружи выл ветер. Снизу доносился смех и бодрый голос диктора, вещавшего о процветании.
Но здесь, у нашего маленького костра, украденного у бездушного Города, был свой закон. Закон тепла. Закон выживания. И пока огонь боролся с тьмой, мы были сильны. Мы были живы. И это был единственный рост, который имел для нас значение.