Деньги, унесенные ветром, не решили проблем. Голод вернулся, более настойчивый и унизительный. Именно в такую минуту пришло сообщение. Незнакомый номер. Коротко и ясно: "Алиса. Хочу портрет. Хорошо оплачу".
Встретились в том же кафе, где год назад Катя купила мой пейзаж. Алиса оказалась не похожей на тот образ, что я нарисовал в воображении. Ни капли вульгарности. Строгое платье, умный, усталый взгляд, в котором читалась недетская глубина. Она говорила спокойно, без заигрываний. Её спонсор, толстячок из Дубая, отмечал день рождения, и ей нужен был "эксклюзивный, очень живой подарок" - его портрет.
- Он любит всё дорогое и пафосное, - сказала она, с лёгкой усмешкой разглядывая меню. - Но этот портрет должен быть... с душой. Чтобы он почувствовал, что это не просто вещь.
Сумма, которую она назвала, заставила мое сердце болезненно сжаться. Хватило бы на год жизни. На краски. На свободу.
- У меня нет выбора, - пробормотал я, уже ненавидя себя за эту слабость.
- У всех всегда есть выбор, - парировала она, и в её глазах мелькнуло что-то понимающее. - Просто некоторые варианты слишком дорого стоят.
Она приехала на следующее утро, пока я ещё спал. Услышав стук в дверь, я ожидал увидеть Катю с её презрительным осмотром. Но на пороге стояла Алиса с сумками из "Ашана", в джинсах и без макияжа.
- Не смей говорить нет, - предупредила она, проходя внутрь. - Я не выношу бардак. Творить в хлеву - это не романтика, это психическое расстройство.
И она принялась наводить порядок. Без суеты, без нравоучений. Просто делала. Мыла посуду, вытирала пыль с подоконников, аккуратно сложила разбросанные эскизы. Под её руками мастерская преображалась. Бардак отступал, обнажая костяк комнаты - голые стены, высокий северный свет, тишину, пригодную для работы.
По вечерам, после своей "работы", она приезжала ко мне. Мы молча пили чай. Она смотрела, как я работаю над портретом её папика - упитанного, самодовольного мужчины с глазами-щелочками. Иногда она рассказывала о Дубае - фальшивом рае из стекла и позолоты, где всё продается и покупается. Я рассказывал о своих поисках белизны, о Кате, о проданном бунте. Мы не жалели друг друга. Мы просто были двумя одинокими людьми по разные стороны зеркала, которые вдруг увидели в нём отражение друг друга.
Возникла тихая, странная симпатия. Не страсть, а скорее признание. Она видела во мне не проект, а человека. Я видел в ней не эскортницу, а уставшую от сделок с совестью душу.
Портрет был почти готов. Оставалось прописать блик в глазу. Я отложил кисть и посмотрел на Алису. Она спала на кухне на моём потёртом диванчике, свернувшись калачиком. Впервые за долгие годы в этой конуре не было чувства одиночества.
А утром её не стало. Ни записки, ни сообщения. Просто пустота. На прикроватном табурете лежал конверт. В нём - деньги. Больше, чем мы договаривались.
Она сорвалась и улетела. Вернулась к своему папику, к своему Дубаю, к своей цене. Наш мимолётный мост взаимости рухнул, не выдержав веса реальности.
Я сидел на краю кровати, пытаясь осознать эту новую пустоту, куда более горькую, чем прежняя. Вдруг - резкий стук в дверь, и до того, как я успел ответить, внутрь ворвалась Катя. Её острый взгляд моментально снял показания с комнаты: чистота, порядок, пахнет не табаком и тушёнкой, а цветочным освежителем.
Её лицо исказилось. Это была не деловая холодность, а самая что ни на есть настоящая, дикая ревность.
- У тебя тут что, генеральная уборка? - её голос звенел, как натянутая струна. - Или, дорогой, у тебя появилась новая муза? Та, что моет полы и создаёт уют, пока ты продаёшь свою богему? Где она? Познакомь!
Она металась по комнате, заглядывая за холсты, словно ожидая найти там спрятавшуюся любовницу.
У меня внутри всё оборвалось. Вся ярость, всё отчаяние последних дней вырвалось наружу.
- Хватит! - крикнул я, и звук был таким громким, что она замерла. - Заткнись, Катя! Ты кто вообще такая, чтобы приходить сюда и устраивать допрос? Я тебе что, муж? Любовник? Я для тебя - проект! Инвестиция! Живой труп твоего дяди, с которого ты делаешь деньги! И не более того!
Она отшатнулась, будто я ударил её.
- Как ты смеешь! Я в тебя вкладываюсь! Я...
- Ты вкладываешься в себя! - перебил я. - В свой успех, в свою репутацию великого открывателя! Мы с тобой не связаны ничем, кроме деловых отношений. Ты делаешь на мне деньги. И всё. Тебя не было рядом, когда я сидел на воде и хлебе. Ты пришла, только когда почуяла запах прибыли. Так что не приходи сюда со своей ревностью! Убирайся!
Она стояла, белая от злости и унижения. Никто ещё не говорил с ней так.
- Ты об этом пожалеешь, - прошипела она ледяным тоном. - Я тебя создала, я тебя и уничтожу.
- Я тебя об этом не просил, - тихо сказал я. - И ты меня не создавала. Убирайся.
Она резко развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в окнах.
Я остался один. В чистой, уютной, пустой комнате. С чистым холстом на мольберте. С деньгами, которые стали платой не только за работу, но и за прерванное мгновение близости.
Тишина снова зазвучала по-другому. Она больше не была полна обещаний. Она была полна памяти о её присутствии. И это было больнее любой белизны.