Дело было в начале весны, в том сыром и сером марте, когда снег на улицах российского города Н. превращается в грязную кашу, а сосульки на крышах плачут холодными слезами. Умер Леонид Сергеевич.
Леонид Сергеевич не был ни героем, ни злодеем. Он был бухгалтером на небольшом мебельном комбинате. Тридцать лет он просидел в кабинете с зелёными стенами, пропуская через себя километры потрёпанных отчетов, вдыхая пыльный запах старых бумаг и дешёвого табака. Он был тихим, немного замкнутым, любил на обед съесть два бутерброда с докторской колбасой и выпить чаю из металлической кружки с облупившейся эмалью. Коллеги звали его "наш Леонид Сергеевич" с лёгкой снисходительностью. Он никогда не спорил, не просил повышения, не ходил на корпоративы. Его присутствие было настолько привычным и незначительным, что казалось частью интерьера - как старый плакат с нормативами по технике безопасности, на который уже никто не смотрит.
И вот он умер. Случилось это банально - остановилось сердце по дороге с работы. В кармане его потёртого пальто нашли недописанный отчёт.
На поминки в его скромную "хрущёвку" пришли несколько человек с комбината. Сидели за столом, уставленным селёдкой под шубой, холодцом и салатом "Оливье", пили водку и говорили о покойном. И тут началось самое удивительное.
Первым слово взял директор, Владимир Петрович, тяжело вздохнув.
- Целая эпоха ушла вместе с Леонидом Сергеевичем, - сказал он, качая головой. - Этакий столп, фундамент нашей бухгалтерии. Помню, в девяносто третьем, когда всё рушилось, только он один мог разобраться в тех хаотичных отчётах. Он нас всех, можно сказать, спас тогда от банкротства. Гений титанического труда.
Все закивали. Молодые сотрудники, которые почти не знали Леонида Сергеевича, смотрели на директора с широко раскрытыми глазами. Никто не помнил никакого кризиса девяносто третьего на их комбинате.
Поднялась Ольга из отдела кадров, её глаза были красными.
- А какой это был человек! - всхлипнула она. - Я как пришла сюда двадцать лет назад, зелёная девочка, он мне всегда помогал, советовал. Такая душа была щедрая, отзывчивая. Всех выслушает, всех поймёт. Настоящий отец коллектива.
Люди переглядывались. Леонид Сергеевич слыл скорее мизантропом и терпеть не мог, когда отрывают от работы по пустякам. На просьбы помочь он обычно бурчал что-то невнятное и углублялся в бумаги.
Тут вступил молодой специалист по информационным технологиям Антон, которого Леонид Сергеевич недолюбливал за "эти ваши компьютеры".
- Да, он был консерватором, но каким! - с жаром сказал Антон. - Хранитель традиций, последний из могикан старой школы. Его методы, его принципы - это бесценно. Мы должны создать мемориальный уголок в бухгалтерии, сохранить его наследие!
И понеслось. Вспомнили, как он якобы тайком помогал деньгами больной уборщице (та самая уборщица, Мария Ивановна, сидевшая в углу, только удивлённо хлопала глазами). Как он был тонким ценителем классической музыки (хотя на работе у него всегда шипел старый радиоприёмник с футбольными матчами). Как он обладал глубочайшей мудростью и давал жизненные советы (совет его обычно был один: "Не нервничай, и так сойдётся").
Прошлое Леонида Сергеевича на глазах перестраивалось, штукатурилось и золотилось, как фасад к юбилею города. Смерть выключила его из реальности, и он стал чистым холстом, на котором каждый рисовал удобный и красивый портрет. Его обыденность, его молчаливость, его нежелание участвовать в суете теперь трактовались как глубина, скромность и величие духа.
На следующий день после поминок на доске объявлений висел красиво оформленный некролог, написанный тем самым Антоном. Он назывался "Светлой памяти Леонида Сергеевича Орлова - Человека с большой буквы, Учителя и Друга".
А через неделю жизнь на комбинате пошла своим чередом. Его место заняла молодая, бойкая женщина, которая сразу же перевела все архивы в электронный вид. Старое кресло Леонида Сергеевича вынесли в подсобку. К концу месяца о нём уже почти не вспоминали.
Но в коллективном сознании остался не реальный Леонид Сергеевич - уставший, немолодой бухгалтер, а созданный посмертно миф: мудрый, добрый и почти святой старец. Прошлое было окончательно сотворено его смертью и населено уютными, тёплыми иллюзиями. Оно стало комфортнее, чем правда. И в этом была какая-то тихая, всеобщая договорённость - хоронить лучше не человека, а его красивую легенду. Так проще для всех. Так правильнее.