В губернском Минздраве, этом оплоте здоровья и бюрократии, было два подъезда. Первый - парадный, с блестящим паркетом и портретами сановных врачей, чьи взгляды обещали исцеление от всех болезней, кроме самой главной - человеческой жизни. Там, в теплой дежурке, восседал старший смены, Яйцеслав Самогонов, человек с лицом, напоминающим багровое пасхальное яйцо, и душой, подобной пустому графину из под калужского бренди.
Второй подъезд был его антиподом, его грешным, забытым Богом и сантехниками близнецом. Сюда-то и был сослан за какие-то поэтические вольности охранник Казимир Бобров. Сослан на вахту деда Юры, ушедшего в свой очередной, плановый по случаю убывающей луны, запой.
Подъезд был погружен во тьму. Экономя на электричестве, Минздрав, ведающий зрением тысяч граждан, здесь предпочитал слепоту. С потолка, с тихим, размеренным звуком падающей капли в больничной палате, сочилась ржавая вода, образуя на бетонном полу лужицу, похожую на старую, невыводимую карту несуществующих земель. Воздух пах сыростью, мышами и чем-то кислым, будто за стеной медленно разлагались чьи-то несбывшиеся надежды.
Казимир, человек тонкой душевной организации, привыкший слагать сонеты о тщете бытия, поначалу томился. Но одиночество и полумрак - лучшие катализаторы для метаморфоз. Усилием воли, отчаяния и скуки он начал вживаться в образ отсутствующего деда Юры. Он сидел на том же стуле, с кривой ножкой, подпираемой кирпичом, и смотрел на мир его глазами.
А глаза эти, как выяснилось, видели многое. Дед Юра, за свою долгую жизнь побывавший и санитаром в морге, и рубщиком мяса, и приемщиком вторсырья, познал все круги провинциального ада. Его сознание было похоже на склад, где ампутированные конечности с мясокомбината соседствовали с пожелтевшими школьными поделками, а запах формальдегида - с кисловатым душком макулатуры.
И вот мир преобразился.
Тень в углу, которую Казимир принял было за склад швабр, шевельнулась и приняла очертания крупного быка с тупым, кротким взглядом и огромным окровавленным тесаком в боку. Это был призрак мясокомбината, вечный и несчастный. Он тихо мычал, и в его звуке слышалось недоумение: за что?
По ночам из щелей в стенах выползали бледные, полупрозрачные фигурки - бывшие ученики деда Юры по труду. Они молча, с сосредоточенным видом, пытались собрать из проплывающих в воздухе частиц табуретки, которые у них так и не получились при жизни. Один, самый настойчивый, вечно мастерил скворечник без единого гвоздя, и скрип воображаемых досок сводил Казимира с ума.
Иногда дверь со скрипом открывалась, и в подъезд входил сам грозный директор департамента Лазолванов. Он был единственной реальной фигурой в этом царстве теней, но от этого не менее призрачной. Его лицо было похоже на хорошо подогнанную медицинскую маску, а движения - были отрывистыми и механическими. Он проверял журнал, тыкал пальцем в графу "Замечания постового" и изрекал что-то вроде: "Дисциплина - основа здоровья нации, Бобров! Смотри у меня!". От него пахло дорогим лосьоном и казенными похоронами. Казимир, глядя на него глазами деда-санитара, видел не директора, а интересный анатомический экспонат, и с трудом удерживался от того, чтобы не спросить: "А не жмет ли вам, товарищ директор, в области селезенки?".
Но самым странным был призрак самого деда Юры. Он являлся не целиком, а фрагментами. То в луже ржавой воды отражалось не лицо Казимира, а обрюзгшее, испитое лицо старика с мутными, всепонимающими глазами. То на стуле, который занимал Казимир, вдруг появлялась его тень, и Бобров чувствовал, как сквозь него проходят воспоминания о холодной плоти морга, тяжелом труде и горьком перегаре как единственном спасении от этого цирка абсурда.
Однажды ночью, когда призрачный бык мычал особенно жалобно, а ученики яростно скрипели несуществующими рубанками, Казимир не выдержал. Он достал из-под стула замусоленный блокнот и начал писать. Но это были уже не его изящные вирши о вечном. Это была суровая проза деда Юры, смешанная с его собственным отчаянием.
"Акт осмотра подъезда No 2", - вывел он дрожащей рукой. - "Объект: призрак быка, одна особь. Состояние: неудовлетворительное, требует убоя и списания. Призраки учеников, 7 душ. Состояние: не окончили табуретки. Рекомендация: вечная пересдача. Директор Лазолванов, одна единица. Состояние: стабильно-тяжелое, диагноз - окостенение души. Лечение: признать нецелесообразным".
Он писал, и ему казалось, что тень деда Юры одобрительно кивает. Мир второго подъезда был ужасен, гротескен и абсурден. Но он был честен. В нем не было лжи первого подъезда, где лечили несуществующие болезни и скрывали неизлечимые раны системы.
Казимир Бобров, поэт-охранник, окончательно сросся со своим постом. Он понял, что сторожит не дверь, а вход в чистилище провинциальной России. И его долг - не пропускать живых в это царство мертвых теней. Разве что директора Лазолванова - тому здесь было самое место.