Аид, надо сказать, место чрезвычайно скучное. Не то чтобы адское пламя или ледяной ветер - нет, тут все куда прозаичнее и, следовательно, уныло. Представьте себе громадный, душный вестибюль провинциального вокзала, где пахнет пылью и тоской, и где вы ждете свой поезд, который, как вам известно, никогда не придет. А вы - всего лишь бледная, полупрозрачная версия себя самого, этакая тень былого человека, да и память ваша дырява, как старый носок.
Вот, к примеру, тень некоего Агафона, при жизни - уважаемого в своем городе торговца оливами. Он сидит на невысоком каменном выступе, который здесь с претензией называют "берегом Леты", и смотрит на такие же бледные, бесцельно бродящие тени.
"Помнится, у меня была жена... - лениво размышляет Агафон. - Или это была лошадь? Нет, все-таки жена. Кажется, звали Ксантиппа. Или Калисто? Черт возьми, все равно".
Рядом с ним появляется тень бывшего воина, сильного и грозного, о чем он всем постоянно напоминает.
"Эй, торговец! - обращается воин к Агафону. - Видал, как я того перса? Одним ударом!.."
Но Агафон лишь машет рукой, вернее, ее эфемерным подобием.
"Оставь, голубчик. Какие персы? Вот скажи лучше, отчего здесь нет ни одной приличной таверны? Или хоть скамейки покрепче. А то на этом камне сидеть - все равно что на куче мусора".
Вот и вся их вечность. Бесцельное блуждание по серым, безликим полям, обрывки разговоров, в которых уже никто не может вспомнить сути, и всеобщая, пронизывающая апатия. Собственно, это и есть главное наказание - не боль, не страх, а тоска, зеленая, как плесень.
Говорят, были тут когда-то трое, кому повезло - Иксион, Тантал и Сизиф. Им назначили вечные муки! Представляете? Настоящие, осязаемые страдания! Сизиф, тот самый, что вкатывает камень в гору, чтобы тот тут же скатился, даже приободрился. Наконец-то дело, занятие! Он даже попытался придать своему труду некий спортивный интерес, заключал пари сам с собой, но вскоре и это ему осточертело. Теперь он, ворча, толкает свой камень, и в его ворчании сквозит не столько отчаяние, сколько раздражение бессмысленностью порученной работы, точь-в-точь как у земного чиновника, перекладывающего бесконечные бумаги.
А как-то раз сюда, в это царство скуки, спустился живой - Одиссей, хитрец. Вызвал он тень знаменитого Ахилла, который при жизни был героем, громил троянцев. Все тени столпились вокруг, ожидая хоть какого-то представления.
Явилась тень Ахилла, высокая, но такая же блеклая.
"Ну, что скажешь, герой? - спросил Одиссей. - Как тут, в царстве мертвых?"
Ахилл вздохнул - звук, похожий на шелест сухих листьев.
"Знаешь, Одиссей, - сказал он с неподдельной горечью, - тут чертовски скучно. Лучше бы я остался живым, хоть простым пастухом у какого-нибудь богача. Там, по крайней мере, можно поспорить с овцой, выпить дешевого вина, посмотреть на закат. А здесь... Здесь даже заката нет. Один сплошной серый рассвет".
Тени вокруг закивали, зашептали: "Верно, верно говорит Ахилл. Скучно. Хоть бы кто-нибудь новенькое придумал..."
Одиссей, потупившись, ушел. А тени снова разбрелись по своим серым углам. Агафон-торговец снова уселся на свой камень и уставился в вечную мглу.
"Интересно,- произнес он вдруг, обращаясь к никому. - А оливы мои кто-то поливает?"
Ему, разумеется, никто не ответил. В Аиде не вознаграждают за заслуги и не карают за преступления. Здесь просто существуют. Вечно. Скучно. И до смешного бессмысленно. Вот и вся загробная жизнь. Самое страшное наказание, какое только могли придумать боги, оказалось лишено всякого пафоса. Оно было абсурдным, гротескным и по-человечески мелочным.