Семён Питухов стоял перед будкой у ворот фабрики "Прогресс и сыновья" и терзался. Душа его была похожа на квашеную капусту: кислая, смятая и никому не нужная. Жена, Марфа, на днях заявила, что жить с человеком, чья самая смелая мечта - купить новые сапоги на меху, - сплошное унижение. На службе, в конторе по учету гуталина, начальник отделения, Пупырчатов, обозвал его "одушевленным пятном на обоях вселенной". Семён чувствовал себя именно таким пятном. Нет, хуже - падающим листом, которым помыкает каждый встречный ветер. А хотелось - так хотелось! - стать звездой. Звездой со своим путем. Куда бы этот путь ни вел.
В будке сидел Казимир Бобров, поэт-охранник. О нем говорили разное. Что он печатался в журнале "Северный сапожник" под псевдонимом "К. Синяя Борода". Что он три года прожил в Японии, сторожа сад камней, и вернулся с пустым чемоданом и головой, полной дзена. Что его единственной формой ответа на прямые вопросы были загадки, от которых у спрашивающего сводило скулы. К нему-то, как к последнему оракулу, и пришел Семён.
Бобров сидел на табурете, перед ним на столе лежала раскрытая книга, но читал он не ее, а что-то за облаками. На груди вместо жетона висела деревянная табличка с иероглифом.
- Казимир Степанович, - начал Семён, сжимая в руках потертый картуз. - Позвольте обратиться. Жить тяжко. Совсем не знаю, как.
Бобров медленно перевел на него взгляд, будто увидел вошь с большого расстояния.
- Если ты не знаешь, как жить, - произнес он голосом, похожим на шуршание сухого гороха, - спроси у реки. Но не у той, что течет. У той, что стоит.
- Какая же река стоит? - недоуменно спросил Семён.
-Та, что замерзла, - мудро ответил Бобров. - Но подо льдом - все та же вода. Шумная и глупая.
Семён помолчал, переваривая. Не помогло.
-Жена, Марфа... Говорит, я - ничтожество. Что делать?
Бобров взял со стола чайник без ручки и стал медленно лить из него воду в кружку без дна. Вода со звонкой струей падала на пол.
- Видишь? - спросил поэт. - Форма уходит. Содержание - остается. На мокром полу.
- То есть... мне следует развестись? - предположил Семён.
- Развести что? - уточнил Бобров. - Воду по полу? Ее и так уже не собрать.
Отчаявшись, Семён перешел к конкретике.
- Начальник, Пупырчатов, всегда меня унижает. Как заслужить уважение?
Бобров встал, вышел из будки и подошел к березе у забора. Потом с силой ткнул пальцем в ее ствол.
- Вот дерево. Ты - палец. Он болит? Да. Дерево изменилось? Нет. Но в мире теперь на одну дырку больше. Это - твое уважение.
Семён посмотрел на березу, потом на свой палец. Никакого уважения он не чувствовал, и дырку не увидел, только тупую боль в пальце.
- Я, понимаете ли, хочу стать не листом, а звездой. Чтобы путь был. Чтобы ветер не сдул.
Казимир Бобров задумчиво посмотрел на небо, где медленно ползли серые тучи.
- Звезды, - изрек он, - тоже падают. Но делают это с таким достоинством, что им за это дают имена: "Персеиды", "Леониды". Попробуй падать с достоинством. Назови свое падение. Например, "Питухиды".
Внутри Семёна что-то надломилось. Он пришел за мудростью, а получил... водопад из пустой кружки, дырку в дереве и совет назвать свое жизненное крушение в честь себя же.
- Но как же найти свой путь? Тот самый, определенный? - закричал он почти в отчаянии.
Бобров вернулся в будку, сел и закрыл глаза.
-Твой путь, - прошептал он, - начинается от этой будки. Идет налево - к пивной "У Старого Бобра". Направо - к конторе по учету гуталина. Прямо - к твоему дому, где жена Марфа. Все пути определены. Выбирай любой. Все ведут к падению. Разница лишь в траектории и в том, что ты кричишь, летя вниз.
Он умолк, погрузившись в созерцание внутреннего космоса, очевидно, населенного очень упрямыми и молчаливыми звездами.
Семён Питухов побрел прочь. Он шел прямо, домой. Ветер, порывистый и наглый, трепал его полы и срывал с головы картуз. Семён побежал за ним, кувыркаясь через лужи, спотыкаясь о булыжники. Ловил, как тот самый лист. Поймал, наконец, прижал грязную тряпицу к груди и вдруг расхохотался. Громко, истерично, до слез.
Он представил, как завтра придет в контору, подойдет к Пупырчатову и ткнет его пальцем в живот, как Бобров - березу. "Это, Иван Потапович, будет дырка в мироздании по имени "Питухиды"!". Представил, как скажет Марфе, разливая суп: "Форма уходит, дорогая, а содержание - на мокром полу. Созерцай". Он шел и хохотал, а прохожие оборачивались и шарахались в сторону. "С достоинством, - шептал он себе, вытирая слезы. - Падаю с достоинством. Я - Питухиды!".
А в будке у ворот фабрики "Прогресс и сыновья" поэт-охранник Казимир Бобров открыл глаза, посмотрел вслед удаляющемуся Семёну и тихо, себе под нос, пробормотал:
- Вот и славно. Одна звезда, пусть и кривая, но уже движется. А я... я должен сторожить ворота. Это мой путь. И никакой ветер... - тут он чихнул от сквозняка, - тьфу ты, никакой ветер не заставит меня... Апчхи!.. Не заставит... Дайте, черт возьми, кто-нибудь, платок! Но платка не было. Только мудрость, которая, как вода из чайника без ручки, бесполезно растекалась по грязному полу будки.