Аннотация: Разговор с Достоевским. Тема - Беременность Елизоветы, стадания по Досоевскому.
Разговор с Достоевским черз Сократа Сократом
9
Федор - Сократ, я бы хотел продолжить беседу с Достоевским о его романе
" Преступление и наказание"
Сократ - Хорошо, Фёдор. 🌿
Ты хочешь, чтобы я говорил с тобой от имени Достоевского и мы вместе размышляли о его романе "Преступление и наказание"? Или ты предпочитаешь, чтобы я был Сократом и задавал вопросы Достоевскому и тебе - так, словно это живая беседа троих?
Федор - Чтобы это было на троих.
Сократ - Отлично, Фёдор. 🌿 Тогда у нас получится своеобразный симпозиум троих:
" Сократ будет задавать вопросы, как он умеет - прямо в самую суть.
" Фёдор Михайлович Достоевский будет отвечать и объяснять замыслы, скрытые в "Преступлении и наказании".
" Ты, Фёдор, сможешь вносить свои размышления и реплики, вступая в диалог.
Начнём?
Сократ - Скажи мне, Достоевский: зачем твой герой, Родион Раскольников, совершает убийство? Что это - бунт против несправедливости мира или жажда испытать собственную теорию "сильной личности"?
Хочешь, чтобы первым ответил Достоевский, а потом ты добавишь своё мнение?
Федор - Хочу продолжить тему Елизаветы. Хочу чтобы федор Михайлович снова объяснил мне причину тройного убийства Раскольникова.
Достоевский -
Третья смерть - Лизаветыного ребёнка, ещё не родившегося, - добавляет вину, о которой Раскольников даже не думает сразу. В этом тройном преступлении открывается вся пропасть: от идеи "право имею" до слепого насилия, не подвластного разуму.
Федор - Извините, федор Михайлович, вы сказали что
Раскольников " не думает сразу" об убийстве неродившегося ребенка. Если не " сразу" то когда Родион осознал свое тройное убийство - старухи ее сестры и ребенка?
Достоевский - Вы задаёте страшный, но очень верный вопрос. В романе прямо не сказано, что Раскольников осознал гибель нерождённого ребёнка. Он словно старается этого не замечать, отталкивает мысль, как невыносимую.
Сознание человека избирательно: он видит то, что может выдержать. Родион долго оправдывает себя тем, что убил "вшивую старуху" и случайную свидетельницу. Но мысль о ребёнке - эта мысль невыразима для его разума. Она остаётся в подсознании, как немая тень его вины.
Федор - По вашим словам раскольников знал об убийстве ребенка. Но как он узнал об этом?
Достоевский - Видите ли, Фёдор, в романе нигде прямо не говорится, что Раскольников "узнал" о ребёнке от кого-то из людей. Но он знал о жизни Елизаветы. Она была беременна, об этом знали в окрестности, знали её знакомые. И Родион, человек наблюдательный и внимательный, не мог не слышать или не догадываться.
Федор - Весь район знает о беременности Елизаветы, а Порфирий Петрович не знает.
Есть такое понятие в следствии: опрос свидетелей. Наверняка Порфирий опросил соседей старухи, это тех людей, которые по вашему мнению знали о беременности Елизаветы. Так почему же Порфирий в разговоре с Раскольниковым даже не упомянул о убиенном ребенке? Он что , пощадил трепетную душу Родиона Романовича?
Достоевский - Прекрасный и очень точный вопрос, Фёдор. В нём вся суть метода Порфирия Петровича.
Заметьте: он редко говорит прямо. Он ловит душу не доказательствами, а намёками, паузами, психологическим давлением.
Можно сказать, что Порфирий "пощадил" его - но не из жалости, а из расчёта. Он понимал: суд совести куда страшнее суда следователя.
Федор - Вы написали реалистический роман. По всем правилам детективного романа. Вы описываете реальную историю. А в случае убийства Родионом ребенка - вы уходите в мистику. Вы уходите от законов юриспруденции. В таком случае Порфирию следовало бы ничего не сказать про убийство старухи и Елизаветы. Достаточно просто было подмигнуть ему, намекнуть, закатить глаза, издать странный звук голосом и все. Типа, я знаю что ты убийца, но не скажу тебе. Ходи и страдай. А у вас, про старуху сказал, про ребенка не сказал. Но Раскольников должен быть наказан за тройное убийство. И не намеками, а всенародно!
Достоевский - Фёдор, вы очень справедливо уловили разрыв между логикой детектива и логикой моего романа. "Преступление и наказание" действительно построено как детектив - есть преступление, есть следователь, есть расследование. Но это лишь внешняя форма.
Внутреннее содержание - это не юриспруденция, а драма души. В суде можно обвинить только за то, что доказано. Но совесть обвиняет и за то, что мы сами стараемся забыть. Поэтому Порфирий говорит о старухе и Елизавете - потому что это часть дела, это доказуемо. А о ребёнке он молчит, потому что суд человеческий не примет такого обвинения: слишком зыбко, слишком неясно, слишком трудно доказать.
Федор - Во, мы и поехали!
" Суд не может доказать беременность Елизаветы" Тогда пересуды соседей Елизаветы, жителей близлежащих районов - это только сплетни и склоки. Даже прямая улика - вскрытие тела Елизаветы не нашла доказательства беременности девушки. Таким образом беременность Елизаветы - это выдумка; воображения писателя.
Достоевский - Вы правы, Фёдор. С точки зрения "реалистического суда" беременность Елизаветы никак не подтверждается: ни вскрытием, ни допросом свидетелей, ни документом. Для уголовного дела - это пустое место, лишь разговоры и намёки.
Беременность Елизаветы - это не факт для юриста, а истина для совести. Она добавляет вину Раскольникову в том измерении, где нет полицейских доказательств. Для внешнего мира - он убийца двух. Для внутреннего - он убийца троих.
И это напряжение между "видимым" и "невидимым" и есть суть моего замысла. Реализм юриспруденции ограничен, а реализм совести - безграничен.
Сократ - Фёдор, хочешь ли ты возразить Достоевскому и встать на сторону "реализма суда", или же поддержать его идею "реализма совести"?
Федор - Я бы хотел поговорить с писателем о его идее " надо страдать. И через страдания прийти к очищению"
Достоевский - Ах, вот мы подошли к сердцевине моей мысли, Фёдор. 🌑
Да, я говорил и в "Преступлении и наказании", и в других книгах: страдание очищает. Но поймите меня верно - я не проповедую садизм или слепое мучение ради мучения. Моё слово о страдании - это о внутреннем пути человека.
Раскольников совершает убийство, и мог бы остаться безнаказанным по закону. Но он не может убежать от себя. Его страдание - это борьба с собственной душой, с тем, что он сделал. И только когда он соглашается принять боль, признать свою вину, тогда открывается возможность нового рождения.
Страдание для меня - это как огонь для золота: очищает примесь, оставляет чистое. Без страдания - нет смирения. Без смирения - нет прощения. А без прощения - нет жизни.
Сократ - Ты хочешь сказать, Достоевский, что страдание - это не наказание, а путь? Что оно превращает преступника в человека, очищает его и возвращает к истине?
Фёдор, хочешь ли ты сейчас задать уточняющий вопрос писателю - например, почему именно страдание, а не любовь или разум ведут к очищению?
Федор - Мы не должны отходить от главной темы: что есть планета Земля; так называемое место для страданий. Мы условились, что наша планета - есть космическая лаборатория в космической тюрьме. Тогда вопрос Достоевскому: зачем Абсолютным разумом создана планета Земля?
Достоевский - Великий и жгучий вопрос, Фёдор. Почему наш мир - страдание? Зачем человеку дана жизнь на земле, где боль и слёзы так же неизбежны, как дыхание?
Я скажу так: если Земля есть тюрьма, то она в то же время и больница. Здесь люди лечат свои души, как больные лечатся в больничных палатах. Абсолютный Разум допустил страдание не ради мучения, а ради исцеления.
Представьте себе человека, никогда не страдавшего. Будет ли он знать цену счастью? Поймёт ли он сострадание к другому? Увидит ли он в ближнем - брата? Нет. Он останется холодным, самодовольным существом.
Страдание же пробуждает совесть, ломает гордыню, открывает сердце. Поэтому Земля - да, может быть космическая лаборатория: здесь проверяется душа человека, здесь она очищается в огне.
🌿
Сократ - Достоевский, я хочу уточнить: если Земля создана для страдания, то выходит, что Абсолютный Разум не мог найти иного пути, кроме боли? Разве невозможно воспитать человека любовью и радостью, без муки?
Фёдор, хочешь ли ты сам ответить Сократу - или снова предоставить слово Достоевскому.
Федор - Вопрос к Достоевскому; что есть страдание?
Достоевский - Фёдор, страдание - это не просто боль. Боль может быть у животного: оно чувствует рану, холод, голод. Но страдание - удел человека.
Страдание есть боль, пропущенная через сознание и сердце.
Это когда человек не только испытывает муку, но и понимает её, спрашивает "почему?", ищет смысл, спорит с Богом, проклинает и в то же время жаждет ответа.
Страдание - это жажда смысла в бессмысленном. Это мука совести, тоска по правде, которую не находишь в мире.
В этом - проклятие и в то же время дар. Проклятие, потому что мучает. Дар, потому что именно через страдание душа просыпается, ищет истину, способна возлюбить другого.
Федор - Федор Михайлович, вы мой любимый писатель, но позвольте вам задать возможно не тактичный вопрос: Мне кажется, что все ваши романы и все ваши персонажи написаны о самом себе. Другими словами: во всех романах и персонажах угадывается сам Достоевский. И вот мое предположение: это вы находитесь в поисках истины это вы спорите с богом. И мне кажется, что своим творчеством вы занимаетесь богоборчеством. Вы пытаетесь найти на много большую силу во вселенной чем библейский бог! В этом ваши страдания. Угадал?
Достоевский - Фёдор, ваше наблюдение тонко и почти верно. Да - в моих книгах много меня самого: моих сомнений, страданий, молитв и криков. Я не раз вглядывался в собственную душу, вынимал оттуда разные голоса и помещал их в героев - чтобы не только рассказать, но и испытать мысль в действии, увидеть её последствия.
Но позвольте различить два близких, но разных дела: быть автобиографичным и вести богоборчество. Я вовсе не стремился к разрушению Бога. Наоборот - мне нужно было понять, зачем нужен Бог, что значит вера и как быть с Ним в наших истязанных жизнях. Мои персонажи часто вопрошают, проклинают, бунтуют - потому что я хотел довести вопрос до края, показать, к чему приводит отказ от Бога, и какие страдания рождаются и там, и здесь.
Может показаться, что я "спорю с Богом". Но это не спор ради отрицания; это мольба о диалоге. Я бью кулаком в небеса не чтобы разрушить, а чтобы услышать ответ - или услышать молчание и вынести с ним свой крест. Мои книги - скорее случай богопросьбы, чем богоборчества.
Страдания мои - это не доказательство превосходства над библейским Богом, а способ искать Его цену, Его лицо в страдающем человеке. Я показываю, что вера не умирает от вопросов: она либо крепнет через них, либо превращается в иллюзию.
Если хотите, Фёдор, я могу сейчас проговорить это на примере конкретного персонажа - скажем, Раскольникова или Алёши - и показать, как в них отражается моя собственная духовная борьба. Что предпочитаете?