Николаев Максим Николаевич
Река Великая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В деревне Малые Уды на берегу реки Великой без вести пропал человек. Местные винят в похищении жителей села Ящеры выше по течению. Не слишком приветливые соседи-рыбаки живут замкнуто своей общиной и называют себя старообрядцами. Но их кровавый культ гораздо древнее христианства.  Еще до варягов на русских реках стояли святилища - в них рыбаки приносили жертвы своему кровожадному богу. О древней вере писал в советские годы полузабытый скандальный историк Полянский. Настало время снова открыть его книги.  Городская полиция начинает расследование. Стражи закона, церковники, соседи - у каждого есть свой интерес в этом деле. Но что случится, если вмешаться в установленный веками порядок вещей и оставить без подношения ненасытного бога-людоеда? Люди в прибрежных деревнях скоро узнают об этом.
  Родителям
  
  В сюжете фигурируют силовые структуры и органы власти РФ, реально существующие образовательные и церковные учреждения, объекты псковского культурного наследия, но все персонажи и события вымышлены. Совпадения случайны и маловероятны.
  
  Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли.
  Псковская вторая летопись, год 1582
  
  Усопшие деды и пращуры,
  Вы солнце любили, как шкуру лосиную оводы.
  На прадедов падали мордами ящеры
  И рвали и ели их
  (новые к солнцу служения доводы).
  Велимир Хлебников
  
  Книга первая. Деревня
  I. Январь
  Морозный рисунок из кривых линий и неправильных ромбов на стекле у Парамоновых больше напоминает произведение художника-абстракциониста, чем пейзаж зимнего леса или фантастического цветочного сада, с которыми принято сравнивать этот жанр природной живописи. По стеклянному холсту бегут разноцветные огоньки. Красный. Желтый. Зеленый. Синий. Оранжевый. Голубой. Фиолетовый. В следующую секунду лампочки загораются сразу семью цветами радуги, и в избе, которую, кроме гирлянды, освещает только мерцающий на тумбочке телевизор, становится почти светло.
  Показывают новогодний концерт. Елка на сцене - огромная. У Парамоновых в избе поменьше, но тоже ничего: с мишурой, с огоньками, и игрушек больше, чем у них там в телевизоре. Правда, осыпаться начала помаленьку, но зато натуральная, а не пластмассовая, и лесом пахнет.
  Бабушка смотрит телевизор с печи. Когда включают рекламу, она поворачивает лицо к внуку:
  - Ну что, Матюш, добрый подарок Дед Мороз принес?
  - Добрый, - важно отвечает Матвей.
  То подбоченясь, то покрутясь, анфас и в профиль, он любуется перед трельяжем новым жилетом. До сих пор у него был жилет надувной и без карманов, так что и не положить ничего. А в новом - карманов больше, чем до скольки он быстро считать умеет, и цвет не оранжевый, а маскировочный хаки, чтобы не пугать рыбу.
  Бабушке Дед Мороз подарил новые тапки, маме - платок, Дашке - джинсы, как она заказывала, и даже размер угадал. Только папе ничего не досталось: до ветру ему некстати приспичило, а когда вернулся, то волшебного гостя уже и след простыл. Он расстроился, а бабушка, мама и Дашка стали над ним потешаться. Один Матвей не бессердечный в семье: от жалости к отцу даже всплакнул чутка. Пока вчетвером его утешали, пропустили куранты. Уже в первом часу мама с бабушкой за Новый год шампанское пили, и Дашка вместе с ними пила в этот раз. Быстро дети растут.
  Как только папа проснулся, Матвей стал его уговаривать на рыбалку, но только к вечеру уговорил. День впустую прошел. На улице делать нечего: Никитос болеет, снег не лепится, и дома не лучше: по телевизору - ни одного мультика, одни концерты. Тот, который шел, сейчас как раз закончился, и снова началась реклама, а после рекламы - фильм "Ирония Судьбы". Матвей уже два раза его смотрел, а бабушка - раз сто.
  С холодом отворилась дверь из сеней. Мама вошла в избу и поставила на пол два полных ведра молока.
  - Ма-ам.
  Она обернулась на сына, который на родительской кровати лущил конфеты из новогоднего подарка, но ничего не сказала ему и шагнула к печи.
  - Юрка Семенов пропал!
  - Как?!
  - Алена заходила, у самой фонарь под глазом. Поругались, мол, в Новый год. Он ушел, телефон не отвечает. Вместе с Андрюхой сейчас по следам прошли до перекрестка в Выбутах. Дальше, говорит, следов нет. Или, може, машины заездили.
  Бабушка уселась на печке, свесив ноги:
  - Кто там в праздники ездит?! И снега вон не было.
  - Да кто хошь. Може, и найдется еще. Слава Богу, что река замерзши.
  - Жди, Маш! Найдется! Куда вон Димка, Евдокимовых сын, делся?
  - Да Бог знает, Елизавета Ивановна, куда всех пьяных несет.
  - Нинка говорит: трезвый был, по телефону с ним говорила, со смены шел.
  - Да мало ль, что она говорит.
  - Богуслав вон ихний, из Ящеров, сколько мимо проезжает, только притормозит - никогда не поздоровается. Даже головой не кивнет.
  - Зато Любавка его всегда здоровается, когда мимо идет.
  - Да пусть хоть обздоровается! С детства их, староверов, боюсь. Не дай Бог!
  Из открытого люка в полу показалась рыжая отцовская макушка. Мать Матвея обернулась:
  - Семенов Юрка в Новый год без вести пропал, говорю.
  - В полицию заявляли? - спросил отец.
  - К Дим Санычу в Тямшу собираются.
  - Ветер какой там?
  Мать сверху вниз непонимающе уставилась на него:
  - Где?! В Тямше?!
  - На дворе.
  - Не знаю. Нормальный!
  Отец поднялся на одну ступень выше по подвальной лестнице:
  - Матюх, ложку подай-ка.
  - Ген, тебе специально совок куплен! - завозмущалась бабушка на печи. - Сколько говорить, чтоб посуды с кухни не брал?!
  - У совка края острые.
  - А ложки в рот берем!
  Не дожидаясь, чем кончится взрослый спор, Матвей спрыгнул с кровати, бегом бросился на кухню и вернулся с алюминиевой ложкой. Отец снова скрылся в подвале.
  К тому времени, как тот выбрался наверх с жестянкой с червями, сын уже успел сходить в сени и стоял в избе в расстегнутой шубейке и в валенках. Мать заставила его надеть рукавицы, помогла застегнуть тугие пуговицы на шубе, обмотала шею шарфом, а на голову нахлобучила меховую ушанку и завязала завязки под подбородком.
  Во двор с крыльца Матвей спустился вперед отца, стащил рукавицу, послюнил палец и выставил вверх. Кожу обожгло морозом.
  - Ветер северный.
  - Для окуня то, что надо, - сказал отец.
  Из будки с заикающимся и каким-то придурковатым лаем им наперерез вывалился пес черно-коричневой масти. Внешне он немного напоминал немецкую овчарку, но размером был почти вполовину меньше. Пес встал в рост, обнял лапами Матвея и пытался лизнуть в лицо.
  - Привет-привет, Малек, - мальчишка задрал над головой короткую зимнюю удочку из пенопласта, чтобы защитить ее от собачьих зубов, и свободной рукой потрепал уши дворняги.
  Из другой конуры высунулась еще одна морда: заметно толще Мальковой, когда-то бывшая песочной масти, а теперь седая.
  - Боцман, пока! - Матвей помахал морде ладошкой и напялил обратно рукавицу.
  Вдоль тропинки торчат из сугроба голые кусты смороды и крыжовника. Грядок под снегом не видно. За огородом - баня, парники, курятник и хлев, где засыпают, а может быть, уже заснули Пеструшка, и Тучка, и Тучкин теленок, которому пока не придумали имя.
  Мальку охота проветриться перед сном. Отец отгоняет взбаламученного пса от калитки и пускает сына вперед. Сам протискивается следом с рыболовным ящиком на боку.
  По улице впереди - черный заброшенный дом стариков Козаковых. За ним горит синим светом окошко избы, где раньше жили другие Матвеевы бабушка с дедушкой, потом мама с маленьким дядей Андреем, потом дядя Андрей с женой, а теперь живет дядя Андрей - совсем один. Пропавший дядя Юра Семенов - его напарник по рыбалке. Избы Семеновых отсюда не видать, да и не надо. С тех пор, как Семеновы завели коз, двойняшки взяли за моду швыряться в Матвея катышками, и тот старался мимо без нужды не ходить. Вдобавок еще дразнили его за то, что рыжий и толстый, хотя он не толстый, а только полный, а то, что рыжий, так это наследственность. Мелкие оба, еще и в школу не ходят, а нисколько его не боятся. Наверное, плачут теперь. И Пашка, их старший брат, тоже. Хотя он и не плачет, может: совсем большой, с Дашкой в одном классе учится.
  - Па-ап, а дядю Юру, что, староверы украли?
  Отец на ходу оборачивается к сыну:
  - Бог его знает, может, и украли.
  Над Малыми Удами висит молочный серп луны, сахарной крупой по небосводу рассыпаны звезды. Две пары валенок, большие и маленькие, тихо хрустят по снегу.
  - Па-ап, а Ящеры за что так называются? Там правда, что ли, ящерицы живут?
  Отец пожимает плечом, на котором висит рыболовный ящик:
  - Да Бог их знает.
  
  Избивал супруг Алену, или нет? Бил, конечно. Но не избивал, нельзя так сказать. Вот отец ее, царство небесное, мать избивал. Пока совхоз не закрыли, еще ничего, а, как работы не стало, будто гад какой вселился в него. Сколько раз они с мамкой у Дубенков прятались! Коли не Максим Пахомыч, еще неизвестно, что б с ними было. Когда отца со льда, по пьянке замерзшего, принесли, они с матерью только перекрестились, хоть и грешно так думать про покойника, тем более про родителя, Господи прости!
  Юрка - тот другой был. Перед детьми ремнем помахать горазд был, когда разбалуются, но чтоб ударить - упаси Боже! А ее саму если стукнет, то только по пьянке, и тут же прощения ползет просить, коленки целует. Нежный был. Был. Чуяло Аленино сердечко, что не увидит она его больше живым, да и мертвым навряд ли.
  - Это не от него? - Полицейский указал на синяк, который от слёз на морозе из фиолетового превратился в ярко-сиреневый.
  - На кухне споткнулась, пока холодец варила.
  - Холодец?
  По лицам было понятно, что ей не верят. Да и холодца-то, конечно, никакого не было. Хотя нет, был, конечно, свиную рульку ездила для него в город покупала. Но это здесь не при чем. За стол она небитая садилась. Выпили за старый год по рюмочке, потом по другой, по третьей. Тут Юрка и завел этот разговор про машину: "БМВ" двадцатилетнюю насмотрел на "Авито", на ходу, мол. Да хоть на двух ходах! У них за душой - ни копейки. А он говорит, в долг соберем и до конца года рассчитаемся. Про хозяйство свое стал заливать. Всегда так, как выпьет: сразу фермером-миллионером себя представлял, хоть сам за всё время, что коз держат, два раза молоко в город свозил, и оба раза без толку: жаловался, что в Пскове - одни нищеброды, зато и не берут. Они здесь в деревне, можно подумать, дюже богатые!
  Еще не придумал, что с козами делать, а уже новый прожект у него созрел: африканских страусов на яйца и на мясо разводить, еще и сельхозсубсидию на них собрался выбить. Мол, диетическое и то, и другое: в городе бабы с руками расхватают. Как Алена страусов этих на огороде у себя представила, ее смех разобрал, пьяненькую. Юрка тут и взбесился.
  Пашка психанул, к себе пошел. Двойняшки уже спать уложены были, проснулись, расплакались. А Юрка, как увидал, что натворил, полез прощения просить. Тут уж и она волю рукам дала, всю рожу ему ногтями спустила. Напоследок он хлопнул дверью, только вышло тихо: дверь разбухла в зиму, закрывалась с трудом. Сказал Юрка Алене, куда идет? Да, сказал, когда она спросила. Ровно два слова. Стыдно было повторить эти слова полицейским.
  Андрюха Евстафьев, Юркин напарник по рыбалке, Новый год отмечал у жены в городе. Когда из Пскова он вернулся в Малые Уды, то они с Аленой сначала сами вдвоем пошли на поиски, а потом поехали вместе в Тямшу к Дим Санычу, к участковому. Дим Саныч был сама любезность, но заявления брать не захотел. Спросили, почему. Участковый ответил: сам, мол, найдется. Это Алену не устроило. Андрюха был еще, что называется, с запахом, и заново в Псков, тем более в полицию, ехать боялся. Но она уломала. Как Алена и говорила ему сразу, в главном управлении на Октябрьском проспекте никто его нюхать не стал. Заявление о Юркиной пропаже приняли без вопросов.
  Сегодня полицейские приехали - они еще пообедать не успели: Алена только достала погреться салат из холодильника, с Нового года до сих пор оставалось: оливье и бутерброды с сыром да колбасой сырокопченой; шубу вчера доели, хоть в горло не лезло ни ей, ни детям. Пес залаял. Она выглянула в окно и увидела машину. Серая "Лада" подкатила к их забору и остановилась у калитки. На ее глазах первым из машины вышел хмурый лысый майор лет сорока пяти, а следом за ним - юноша-лейтенант. Обоих она видела вчера, когда ездили подавать заявление. Лейтенант ей еще тогда понравился: вежливый, лицо - приятное, интеллигентное. Одет он сейчас был в клетчатое пальто, на шее - белоснежный шарф. Будто не полицейский, а какой столичный студент. Слегка портили его только усики с бородкой: за что-то их сейчас взяла за моду носить молодежь.
  Несколько часов они опрашивали соседей в Малых Удах, и теперь вместе с Аленой пошли в Выбуты к перекрестку. Не так давно на холмике возле развилки поставили памятный камень: "Величаем тебя блаженная и равноапостольная княгиня Ольга и чтим святую память твою идолы поправшию и многия люди российския святым крещением просветившую". Жилых домов на малой, так сказать, княгининой родине давно не осталось - только старинный погост деревенский, где Аленины родители лежат, да и половина деревни. Из зданий, если кладбищенские хозпостройки в счет не брать, - одна старинная церковь. К ней прилепилась колоколенка: маленькая и низенькая по городским меркам, всего в два пролета, под два колокола то есть.
  Второй день погода стояла ясная. Следы не замело, они только подтаяли на солнце и стали мельче. Больше, чем обувь, лейтенанта с бородкой заинтересовали отпечатки протектора на снегу.
  - Грузовик, - объявил он, поднявшись с корточек.
  - А я и сказала еще вчера Дим Санычу, - взволнованным голосом подхватила Алена. - Вы в Бабаево, или еще куда доедьте! Про белый рефрижератор все знают, "Газель" ихнюю. Что старообрядцы эти, или как их назвать, на ней по ночам людей собирают. Для обрядов своих.
  - А какие у старообрядцев обряды? - спросил молодой лейтенант.
  - Старые, - без выражения подсказал лысый майор в кепке с длинным козырьком.
  Алена открыла рот, чтоб ответить грубостью, но сдержалась в последний момент. Молодой спросил:
  - Врагов у вашего супруга нет? Руководство завода, может быть, угрожало?
  - Да на кой он им сдался, Господи!
  Про уголовное дело она не сказала полицейским ни слова, но оказалось, что они сами в курсе - Алена не сильно и удивилась, честно сказать: базы-то есть у них на компьютерах по всем делам. Время тогда было тяжелое, она сидела в декрете с двойняшками, а Юрку с завода поперли, на котором он полжизни отпахал. На другой устроился, платили там гроши, но зато на проходной охранник сговорчивый был. Юрка с ним и сговорился. Вынес то ли блоки какие, то ли еще что. Это Юрка в технике разбирался, а Алена - ни бум-бум. На медь разобрал это, то, что вынес, и продал.
  Денег с него заводские директора дюже не требовали, понимали, что не с чего отдавать, но места в цеху Юрка лишился. Скоро со съемной их семейство выставили за неуплату. Пришлось ехать в деревню к Алениной матери. Только благодаря ее пенсии они не померли в первую зиму с голоду. Потом Юрка пристроился рыбачить к Андрюхе Евстафьеву, а на детей повысили пособие. Когда матери не стало, они уже кое-как встали на ноги.
  Лысый в кепке спросил о нынешнем Юркином месте работы. Алена ответила, что муж не работал в последние несколько лет. Про рыбу, которую тот вместе с Андрюхой продавал без документов в городе у семейного "Магнита", она промолчала.
  На морозном небе над погостом показались первые звезды. Пока по большаку - сначала вдоль реки, а потом по полю - полицейские с Аленой добрались пешком обратно до Малых Удов, уже совсем стемнело.
  - Сейчас на развилку вернетесь, и по дороге так и едьте дальше. За лесом Ящеры будут.
  - Стрелку видели, - неприветливым голосом сказал старший полицейский.
  Лейтенант порылся в клетчатом пальто, достал визитку и вручил Алене:
  - Если что-то вспомните или станут известны новые обстоятельства, позвоните.
  "Сабанеев Иван Алексеевич. Оперуполномоченный Управления уголовного розыска ГУ МВД по Псковской области", - прочла Алена на карточке прежде, чем сунуть ее в карман своей куртки на рыбьем меху.
  
  - Помните Большую Гоголёвку, Артем Игоревич? Алексин, кажется. - Иван Сабанеев вел серую "Ладу" угрозыска по узкой дороге через заснеженный лес.
  Копьев рядом с ним на пассажирском сиденье снял перчатки и держал ладони перед печкой, которая дула на полную мощность:
  - Алексин. Алкаш. А ты откуда помнишь?
  - Мне Елисеева рассказывала. Вроде, там местные видели рефрижератор ночью, номера кто-то разглядел.
  - Его куртку выловили потом рыбаки в устье Великой. Жена опознала.
  - Куртку могли специально выбросить в реку, - возразил лейтенант.
  - Кто? Староверы, что ли?
  - Староверы, почему бы и нет? Их опрашивали вообще?
  - Я лично брал показания. Секта как секта: дети - на домашнем обучении, старики на пенсию не подают: религия их запрещает брать деньги от государства. На этой "Газели" они уже тогда возили рыбу в город. Это было лет десять назад.
  - Лов законный? - уточнил Сабанеев.
  - Законный. У них своя артель, "Садко", на реке выкуплен участок. Раньше был рыбхоз.
  Между сосен впереди заголубели огни уличных фонарей. Показалась река под снегом. У самого берега был возведен частокол, из которого в сторону реки наполовину выступало массивное здание. В первую минуту Сабанеев принял его почему-то за старообрядческий храм, но, когда они подъехали ближе, то не разглядел ни купола, ни креста наверху, ни даже окон в глухом срубе. На огороженной территории были еще две постройки пониже, крыши которых поднимались над глухим забором.
  - Их рыбное хозяйство, - сказал Копьев, когда они проезжали мимо.
  Деревня Ящеры была из числа малодворных, как почти все на Псковщине, где десять изб уже считают большим селом. По указанию майора "Лада Калина" свернула в первую из двух улочек. Дом директора артели стоял ближним к лесу.
  Когда опера вышли из машины, со стороны избы раздался грозный лай, который тут же подхватили несколько собачьих голосов из-за забора напротив. На директорском крыльце показалась молодая женщина в шубе. Сабанеев поздоровался с ней, пытаясь перекричать хвостатого охранника на дворе, и протянул удостоверение через изгородь.
  Дом староверов с резным фронтоном и теремками-наличниками на окнах рисовал впечатление сытной крестьянской старины. Снег на крыше в свете фонаря с улицы отливал мертвенной синевой. От дома к бревенчатому сараю и нужнику на другом краю двора была расчищена дорожка. Ни теплиц, ни сада в хозяйстве не было. На участке росла только старая ель, и у забора торчали из-под снега ветки какого-то кустарника.
  Похожий на гончую поджарый лопоухий пес рвался на цепи, другой конец которой был приделан к будке, тоже из бревен.
  - Кощей! Не балуй! - прикрикнула на него молодая хозяйка, но пес только больше ярился. Операм пришлось сделать крюк, чтобы подойти к крыльцу.
  В сенях вдоль потолка были растянуты гирлянды сушеных щук и лещей. Аппетитно пахло вяленой рыбой. Молодая женщина скинула шубу и осталась в неподпоясанном старомодном платье. Лейтенант посмотрел на ее живот и сделал вывод, что директорское семейство ждет пополнение, и довольно скоро. С трудом наклонившись, она стянула валенки, сунула ноги в тапки и отворила перед гостями дверь.
  Директор артели "Садко" Святовит Михалапович Родич при виде полицейских поднялся от стола и вставил закладку в книгу. На нем был джемпер красно-коричневого цвета с рисунком из бледно-желтых линий и ромбов и шаровары. Вопреки ожиданиям, бороды директор-старовер не носил, на лице были только жидкие усы подковой.
  Женщина на другом конце скамьи - судя по всему, его супруга - отложила пяльцы с вышивкой. Она была ровесница Святовита Михалаповича, лет пятидесяти с небольшим.
  - Бог в помощь.
  - Сабанеев. Уголовный розыск, - лейтенант пожал протянутую руку и показал удостоверение.
  - Присаживайтесь.
  Это - первое жилище дней за десять, где Сабанеев с Копьевым не увидели наряженной елки. То ли в общине не отмечают праздников, то ли Новый год встречать будут через две недели по старому стилю. Четверть избы занимает исполинская печь, с которой на полицейских в штатском таращит заспанные глаза девчушка лет четырех-пяти. Печь отделяет кухонную зону от жилого помещения с длинным столом и двумя самодельным кроватями: односпальной и широкой двуспальной с массивным глухим изголовьем. Шкафа в избе нет, но в дальнем углу стоят два старинных сундука с железной оковкой, один немного меньше другого.
  - Квасу выпьете?
  - Неси - не спрашивай. Да ухи влей, - ворчит хозяин.
  Когда беременная скрылась за печкой, к полицейским обратилась вышивальщица:
  - К нам почтальонка в том году заходила. Любава ей тоже квасу предложила, а она отвечает: "Вам, староверам, после этого кружку придется бить".
  - А что, не придется? - спросил майор Копьев.
  - Старообрядцы разные есть. Поповцы, единоверцы - у них, может быть, так.
  - А вы? - уточнил Сабанеев.
  - Мы беспоповцы, - улыбнулась женщина. Каштановые волосы у нее были пострижены в каре, ногти покрашены кроваво-алым лаком.
  - Беспоповцы? То есть, священников у вас нет?
  - Ни попов, ни церкви, - подтвердил за нее хозяин избы. - В жилищах своих Господу Богу молимся, - при этих словах они вдвоем привстали с лавки и по-староверски, двумя перстами, старательно перекрестились. Девочка на кровати вытащила руку из-под одеяла и повторила их движение.
  Первым на столе появился хлеб, нарезанный толстыми ломтями, потом квас и наконец уха в глиняных мисках. Иван Сабанеев оглянулся, чтобы поблагодарить Любаву, и невольно задержал взгляд. Несмотря на изможденность в лице, которую он списал на поздний срок беременности, девушка была очень хороша собой.
  Когда она снова скрылась за печью, Иван обратился к директору артели:
  - В Малых Удах в новогоднюю ночь пропал человек. Семенов Юрий Алексеевич. Знаете, может быть?
  - Юрку знаю. А что пропал он, в первый раз слышу, - удивленно поднял брови Святовит Михалапович.
  Иван потянулся к кружке. Судя по аромату, квас настаивали на ягодах можжевельника. Вкус был приятный и чуть терпкий:
  - В ночь на 1-е не заметили ничего необычного? Может быть, крики слышали? Или чужаки заходили в деревню?
  - Это летом у нас тут каждую ночь крики хмельные окрест, особенно в выходные и в праздники, а зимой все по домам сидят. За рекой, правда, взрывали салюты, но это уже не первый год.
  В беседу включился майор Копьев:
  - На "Газели" с рефрижератором вы ездите?
  - Сын мой - водитель в артели, а я только в страховку вписан.
  - А он?..
  - Сети на пристани чинит. Любава, сходи!
  Беременная поднялась с края скамьи, куда только что пристроилась отдохнуть, и поспешила к двери.
  Иван черпал уху деревянной ложкой и разглядывал вышивку на скатерти. Узор на ткани был составлен из ломаных под прямым углом линий, квадратов и ромбов с точкой посередине. Занавески на окнах украшал похожий орнамент.
  В похлебке плавал жирный кусок белой рыбы. Вилку принести не догадались. Выхлебав жидкость, Иван стал разбирать рыбу ложкой и пальцами. Когда он вымыл руки в раковине за печью и вернулся к столу, из сеней послышался мужской голос.
  Лицом Богуслав Родич напоминал отца, правда усов не носил, и сам был шире в плечах и выше ростом. Он перешагнул скамью и уселся за стол по правую руку от родителя.
  Иван снова объяснил, что они занимаются розыском пропавшего без вести Семенова Юрия Алексеевича 1984 года рождения и опрашивают возможных свидетелей.
  - Ночью с 31-го декабря на 1-е января вы на автомобиле выезжали из деревни? - спросил он.
  - В Новый год, что ли? - Молодой Богуслав угрюмо глядел на полицейских. - Дома я был. С родителями.
  - Наутро уже в город за хлебом поехал, - добавила мать. - Обычно в Малых Удах покупаем, но в праздник ларек не работал.
  - В котором часу это было?
  Богуслав пожал плечами:
  - В десять. В одиннадцать, может.
  Иван спросил про ключи от "Газели". Директорский сын, клятвенно перекрестясь, заверил лейтенанта, что никому не давал их, и, разумеется, не смог прибавить ничего нового к известным обстоятельствам исчезновения Юрия Семенова. Операм оставалось только сказать спасибо хозяевам и попрощаться.
  На улице, когда за ними закрылась калитка, Иван Сабанеев обернулся к майору:
  - Говорят, что в домах молятся. А где тогда красный угол, иконы?
  - Предписание хочешь выписать?
  - Я серьезно, Артем Игоревич. Мутные они.
  - Своеобразные, - поправил Копьев.
  - А следы шин в Выбутах?
  - Ты же слышал, что в магазин ездили.
  Иван предложил заглянуть теперь к кому-нибудь из соседей Родичей, но майор в ответ только устало взмахнул рукой.
  
  Бубня себе под нос на два разных голоса, Златка возится на большой кровати с куклами, которые Святовит выре?зал для нее из дерева на Новый год. На его взгляд, человечки неотличимы между собой, но она сама как-то решила, кто из них мальчик, а кто девочка, и дала имена: Голуба и Вячко.
  Сын Богуслав сопит на своей кровати. Когда со двора доносится лай, он что-то бормочет и, не просыпаясь, переворачивается к стене. Времени - почти полдень, на небе - ни облачка, от снежной белизны снаружи на дворе слепит глаза. Мимо окна в расстегнутой шубе пробежала Любавка и скоро показалась снова, уже вместе с гостем.
  Умила отложила вышивку:
  - Кто там?
  - Отец Власий.
  - С чего бы? Не звали.
  - Известно, с чего, - проворчал муж.
  Гость был одет в поношенную зимнюю рясу-пальто, которую Святовит помнил еще на его предшественнике по приходу отце Фалалее. На голове была овчинная шапка.
  Златка отложила деревянные куклы и с любопытством разглядывала священника. Глава семейства сделал ей замечание:
  - Что надо сказать?
  - Бог в помощь! - опомнилась девочка.
  - Во славу Божию, дитя, - улыбнулся гость в ответ.
  Отец Власий с хозяином поклонились друг другу и пожали руки. Священник всё не мог отдышаться с дороги, пыхтел как самогонный аппарат, да и запах от него шел почти такой же. Любава поставила перед ним кружку кваса. Тот осушил ее одним махом. По лбу и щекам, с мороза иссиня-красным, потек похмельный пот.
  - Как живы-здоровы?
  - Божьей милостью, - ответил Святовит.
  Гость обратил взгляд к кровати у окна, где спал Богуслав.
  - Что уловы праздничные?
  - Бывало и лучше.
  Любава появилась из-за печи с кувшином и заново наполнила священнику кружку. Власий отхлебнул большой глоток и поднял взгляд на хозяина:
  - Юрка Семенов у нас пропал. Слыхали?
  - Как не слыхать? Из уголовного розыска приезжали вчера под ночь, Златку уже спать уложили. Спрашивали всякое. А что мы скажем? Аленку-то, ясно, я с детства знаю, а Юрку встречу где - не узнаю. За всю жизнь пару раз видал. А Божик - так, может, и вовсе ни разу. Сколько Юрка тут прожил? Год?
  - Уж третий пошел.
  - Время, что вода, течет не замечаешь.
  - Трое детей осталось у Семеновых. Один постарше, а другие двое - совсем крохи.
  - На всё воля Господня. - Святовит осенил себя двуперстным крестом.
  - Мне вот какую историю брат Диодор из нашего монастыря поведал. Позапрошлой осенью так же рыбак пропал у них в Красногородске. Тридцать три дня не было. Думали, что утоп. А на тридцать четвертый день он сам явился домой. Бог его знает, где был. Сам то ли не помнит, то ли не говорит. Чуть мое сердце, что и Юрка наш жив, и молюсь, чтобы к семье вернулся.
  - Я вместе с вами, отче, буду молиться. Да только обычно находят этакого пропащего в канаве по весне, как снег сойдет, а то и вовсе как в воду канет.
  Святой отец ничего не ответил и уставил глаза в кружку с квасом, где еще не улеглись частички хлебной мути.
  - Как Хомутов ваш старый? Слыхал, что опять слег.
  - Еще по осени. - Власий поднял взгляд. - Какими только таблетками его Катерина Ивановна ни пичкает. С печи только поесть слазит. Бог знает, что такое.
  - Аптека не на два века. Но что от еды не отказывается, это знак добрый.
  - Дай Бог, к весне оклемается. В прошлый год так же было. Да и в позапрошлый. Зиму на печи отлежит, а летом с реки не выгнать. Видать, из-за погоды эта хвороба у него, оттого доктора ничего найти и не могут. А Беляна ваша так одышкой и мается?
  - Жабу у ней в груди Невзор обнаружил. Лечит. Выгнать не получится, говорит, возраст уже не тот, но и задавить старуху не даст.
  Когда гость начал собираться, Любава с той проворностью, которую позволял ей беременный живот, бросилась к холодильнику. В черный пакет в ее руках сползли две огромные щуки, покрытые кровавой слизью.
  - Господи! Куда двух! Одну хоть обратно вытащи!
  - С хозяйкой поде?литесь, - указал глава семейства, поднявшийся проводить Власия. - Внука она так и нянчит одна?
  - И до самой армии, видать, нянчить будет, - вздохнул священник. - Лишили дочку все-таки родительских прав, а зятек до сих пор в каталажке. Никитка из-за этих треволнений второй месяц от простуды поправиться не может. Сама Валентина Ерофеевна тоже переживает. Дим Саныч при мне приходил, уголовкой пугал за самогоноварение. А если аппарат отберут, куда идти? На одну пенсию вдвоем с ребенком нынче не проживешь.
  После долгой борьбы пакет с рыбой все-таки остался у священника. Любава подала ему шапку, которую Власий нахлобучил свободной рукой, и провозгласил:
  - Храм мой для вас всегда открыт! - и добавил уже не торжественным, а обычным своим негромким голосом: - Ну а закрыт ежели, то к Валентине Ерофеевне стучитесь, пошли ей Господь здоровьица.
  Перед тем как шагнуть за дверь, он переложил пакет с угощением из правой руки в левую и осенил внутреннее пространство избы щедрым крестом.
  
  - Ну, с Рождеством, православные! Да пребудет с нами Спаситель! - С рюмкой в руке приходской священник поднялся со своего кресла во главе разложенного стола-книжки. Перед Парамоновыми он успел побывать у Христовичей и был не то, чтобы пьяный, но, как говорится, тепленький.
  - С Рождеством!
  - С Рождеством!
  Над праздничным столом сдвинулись рюмки с янтарной, под коньяк, жидкостью.
  Пост закончился, но из мясного на столе - только копченая колбаса, которую специально для Власия наре?зала Елизавета Ивановна. Остальное меню рыбное: жареная плотва, лещ, запеченные окуни, томленые в сметане ерши, мисочки заливного. На отдельном хрустальном блюде сложены ломтики судака в золотистом кляре. Бутыль самогона посреди скатерти с рюшами уже пуста на треть.
  Следующий тост - за здоровье собравшихся, а после него - за мир с ближними и любовь. Андрей Евстафьев выпил и закусил ложкой заливного из миски перед собой.
  Дашка посидела час и ушла, только с Власием выглянула поздороваться. Зато Матвей был здесь. Вперед дяди племяш расправился со своим рыбным заливным и теперь вяло ковырял плотву. По лицу было видно, что в него не лезет, но он не сдавался. На праздниках Матвей всегда со взрослыми сидел до конца, поесть любил и попить лимонада, за который Машка его ругала. Рядом с племянником сидел шурин Генка и тоже пил лимонад.
  Телевизор без звука показывал новости. Елка - из-за уговоров Матюхи ее поставили за неделю до Нового года - сыпалась вовсю. Перед тем как накрывать стол, Машка подмела иголки, но на пол уже успели напа?дать новые. На лысых ветках - игрушки: сосульки, домик с сугробом на крыше, стеклянная болонка, шары синие, зеленые и лиловые с фосфорными снежинками и белой мишурой внутри, которые Андрей почему-то очень любил в детстве. С Машкой они поделили родительские игрушки поровну. И зря. Как Анька, его жена, съехала в город, он ни разу не поставил елку.
  В Новый год на городской квартире они много говорили и спать легли, только когда по телевизору закончился последний голубой огонек. Договорились начать всё сначала, но через день по телефону снова разругались в пух и прах. В следующий раз он позвонил только в сочельник. Разговор опять был на повышенных и кончился тем, что Анька предложила законным образом оформить их с Андреем отношения, а точнее отсутствие оных. Еще потребовала вернуть деньги за машину: мол, за кредит платит она, а ездит Андрей. Сегодня с утра он позвонил поздравить ее с Рождеством, но та не изволила даже взять трубку. К сестре на праздник настроения идти не было, и сдался он только после ее уговоров.
  - Ты не слыхал, как Алена в собес съездила? - спросил у него за столом священник.
  - Поговорила с работницами. Они ей на какую-то доплату посоветовали заявление подать, - ответил Андрей.
  - А пособие по утрате кормильца ей не полагается?
  - Пять лет надо ждать. Тогда только Юрку умершим признают.
  - Это если тело раньше не найдут?
  - Да хоть одного нашли-то?!
  - Сколько я у вас служу, столько на соседей наших, староверов, наветы слушаю, - покачал головой святой отец. - Пустое это, Андрюш, брось.
  - Как труп найдут, так сразу и брошу!
  - Что продажи рыбные? В праздники, небось, хорошо берут?
  - Как обычно, - буркнул Андрей и потянулся к самогону, не дождавшись тоста.
  Мария толкнула брата в бок:
  - Хватит! Одну за другой хлещешь!
  В ответ он с вызовом глянул на сестру, наполнил рюмку до самых краев, выпил и снова обратился к гостю:
  - Вы, батюшка, в Ящеры третьего числа ходили. Не спрашивали про нашего Юрку?
  - Да как же? Спросил, конечно. Но к ним еще второго полиция приезжала.
  - И что?
  - Да ничто, - пожал плечами святой отец.
  - Форелькой-то не забыли вас угостить?
  Теперь под скатертью Машка пнула его тапкой. Андрей сделал вид, что не заметил.
  - Щуренка дали, - нехотя ответил Власий. - И второго для Валентины Ерофеевны.
  Когда вдруг священник поднялся от стола с видом, что собрался уходить, Машкина свекровь искренне завозмущалась:
  - Куда это вы, батюшка, Христа ради?! Вон и бутылку еще не допили!
  - Уж и так засиделся. Спасибо, Елизавета Ивановна.
  - Да сидите вы, Господи! - громко вмешалась теперь сама Машка. - Андрюха, сами знаете, как выпивши, не понимает, что несет! Еще с Анькой своей разругался!
  Андрей счел лучшим промолчать. Власий был уже у дверей:
  - Спасибо, Мария милая, но еще Хомутовых я обещал навестить. Катерина Ивановна жаловалась, что совсем старик плох. Боится, что до весны не дотянет. Не дай Бог.
  Через Андрея старшая сестра полезла из-за стола, чтобы проводить Власия. Перед тем как выйти следом за священником в сени, она обернулась и метнула в сторону брата негодующий взгляд.
  
  Хлев Парамоновых тускло освещает заляпанная лампочка над дверью. На дощатой стене - паутинный узор белой плесени. Не резко и почти приятно пахнет навозом. Хоть на улице стужа, с похмелья Андрея бросает в потливый жар. Рубашка под расстегнутой дубленкой прилипла к телу. Сестра, спрятавшись в стойле, доит свою то ли Тучку, то ль Ночку, мурлычет что-то под нос и старательно делает вид, что не слыхала ни лая на дворе, ни шагов брата.
  Он постоял еще немного и наконец не выдержал:
  - Маш, двадцатку, може, займешь до субботы?
  - Не займу, Андрюш. Хошь, обижайся, - отвечает сестра, не оборачиваясь и не выпуская коровьего вымени из рук.
  - Хоть червонец?
  - Ни червонца, ни рубля лишнего нет!
  - А за что так?
  - Завтра Дашке за репетитора по математике платить, а послезавтра - по английскому.
  - За репетитора? Для университета, что ли? Ты же считала в том году, что не потянете.
  - А в этом пересчитала. Если поступит, дай Бог, то год-другой на рыбе да яйцах с молоком пересидим. Там постарше будет - и сама подработает. Вон Танька, подруга ее, на велосипеде пиццу по вечерам после лекций развозит.
  - На кого поступать будет?
  - На экономиста.
  - Дело хорошее.
  Сестра ставит ведро в проход и прячет руки в карманы дворовой куртки. Сквозь решетку яслей к молоку тянет голову теленок. Дождавшись, пока детеныш напьется, она несет ведро к порогу. Брат спешит на помощь, но поскальзывается на коровьей лепешке и чуть не выбивает ведро из ее рук. По соломе с навозом растекается белая лужа.
  - У "Магнита" когда позавчера стоял, - снова заговорил Андрей. - Сашка подошел, Галькин муж. Седой весь, я бы и не узнал его, да сам признался. Про Юрку ему рассказал. А он говорит, еще лет десять назад так же в Большой Гоголёвке мужик пропал. За бодягой пошел ночью. А на утро сосед рассказал, что мимо деревни белая "Газель" проезжала.
  - Святовит ихний сам объяснял: ночью машин меньше на дороге, а склады у оптовиков работают круглосуточно. Да може, это и не из Ящеров машина была. Мало как будто белых "Газелей"?
  - Он номер видел. Из Ящеров.
  Мария подступила вплотную и стала застегивать пуговицы на его искусственной дубленке:
  - Что нараспашку весь? Не лето, чай, на дворе.
  Он решил сделать еще одну попытку:
  - Выручи, Маш. В субботу верну.
  - Не выручу, Андрюш. Хошь, в курятнике яиц набери.
  - Яйца есть еще, спасибо. Мне бы денег, двадцатку только.
  - Слыхала, деньги на работе дают.
  Андрей ухмыльнулся:
  - Подскажешь, може, куда идти?
  - У Аньки своей в городе спроси!
  - Бензин из деревни до города еще посчитать надо.
  - Не дороже выйдет, чем самогоном у Ерофеевны каждый день заправляться.
  Он круто развернулся, на выходе из хлева чуть не врезался лбом в низкий проем и пошагал к калитке. Из конуры проводить родственника выбежал Малек, но от занесенного в злобе ботинка поджал хвост и бросился прочь. Андрей поглядел вслед обиженному псу и в ту же секунду ощутил горький стыд.
  II. Февраль
  - Батюшка Власий! Батюшка Власий! Батюшка Власий!
  Святой отец не оглянулся и даже, как показалось Матвею, ускорил шаг. То ли не слышал, что его зовут, то ли сделал вид. Може, обидевши на что? Когда священник юркнул в калитку церковного дворика, Матвей, не сбавляя шага, повернул голову к своему отцу:
  - А за что батюшка Власий с нами не здоровается?
  - За то, что на рыбалку идучи, священника встретить - плохая примета. Вот он и не хочет нам клева портить, - объяснил тот.
  На ходу Матвей опустил зимнюю удочку, которую нес в руке, и вывел длинную каракулю на сугробе вдоль забора бабушки Лариной, что начинался за церковным двором. Ларину похоронили в прошлом году, окна и дверь в избе были заколочены досками. За домом Лариной стояла совсем развалившаяся ничейная изба. Забор давно растаскали на доски. Кроме дряхлого дома, на дворе были сарай, хлев со сложившейся внутрь крышей и баня. Летом с Никитосом они решили организовать в бане штаб, но только разложили припасы и оружие, как всё вокруг заскрипело, и они оба услышали жуткий шепот. Матвей слов не разобрал, но Никитос услыхал, как по имени звал его кто-то замогильный. Еле ноги унесли оттуда.
  Под честное слово не растрепать маме с папой Матвей рассказал обо всём Дашке. Дашка сдержала слово и отругала его сама, а про шепот сказала, что это ветер дул через трубу. Но Никитос клялся бабушкой, что это был голос, а не ветер, и на ужасный двор они больше не ходили.
  Нынче ветер был легкий, южный. То, что нужно для плотвы с береброй. А если повезет, то и леща можно взять, как прошлым июнем, когда они с отцом сразу двоих вытащили. Отец, правда, всем говорил про шестерых: не врал, а преувеличивал по рыбацкому обычаю, чтоб не обидеть Речного Деда.
  Они обошли погребенную под сугробом лодку, которая лежала здесь пузом кверху столько лет, сколько Матвей себя помнил, и спустились к Великой мимо старенького причала. На другом берегу курились домики еще более малодворной, чем их Малые Уды, деревушки под названием Волженец.
  Еще издали Матвей с досадой разглядел знакомую фигуру в зимнем камуфляже неподалеку от безымянного островка на излучине реки:
  - Опять дядя Борис! Скажи ему, пап!
  - Как я ему скажу? Это у староверов участок под лов выкуплен, а здесь место общее. Уди, кто хочешь.
  Как раз в эту минуту ветер доносит до их ушей глухие железные удары. За излучиной мужики из Ящеров дырявят пешнями ледяное одеяло реки. Лиц отсюда не разглядеть, только видно, что все бородатые.
  - А что будет, если мы за остров ловить пойдем?
  - Ничего не будет.
  - Почему тогда не идем?
  - Нельзя. Там чужая вода.
  - А правда, что староверы все вместе в бане моются?
  - Говорят, правда, - отвечает отец. - У них баня - общая на всю деревню.
  - А разве можно так, что тети с дядями?
  - А за что нет? И расход дров меньше, и тетям дядь ждать не надо. Отец Власий вон говорит, что в старину все так мылись.
  У них в Малых Удах даже камни на реке все с именами: Жеребячий, Клобук, Егоркин, Лепеха, а целый остров никак не называется. Наверно, потому что он здесь - один-единственный. Летом на лодке к островку не подойти из-за тины и камышей, а в половодье его затапливает, и кажется, что ивы растут прямо посреди Великой. Нынче, считай, так же. Только по деревьям, черным и тонким зимой, можно опознать остров на густо заснеженной реке. Снег Матвею выше валенок. Папа взял бы его на руки, но сам груженый: ящик, пешня.
  Когда они поравнялись с дядей Борисом, тот встал со своего раскладного брезентового стульчика, стащил рукавицу и протянул теплую ладонь сначала отцу, а потом сыну. Вдобавок к рукопожатию он еще зачем-то состроил Матвею рожу - смешную, но, на самом деле, нет.
  Перед каждой из круглых-прекруглых, пробуренных буром, лунок на их с папой месте лежало по удочке на подставке.
  - Дядя Борис, а за что вы наше место заняли?!
  - Не "за что", а "почему", - важно поправил майор, - "за что" только в вашей деревне говорят.
  - Так мы же в нашей деревне и есть!
  - Когда вырастешь, в город переедешь. Над тобой там смеяться будут.
  - Не перееду!
  - А что ты здесь делать будешь?
  - С батей рыбалить буду! На этом месте!
  - Ты почему, кстати, не в школе?
  - Карантин у них. Полкласса гриппуют, - отвечает за Матвея отец.
  - Надька моя тоже третий день с температурой, а я ничего. Во! Лучшее средство! - Из пятнистого бушлата Прилуцкий достает фляжку с выгравированной пятиконечной звездой, раскручивает, делает глоток и самодовольно икает коньяком. - В школе-то нравится?
  - Не нравится!
  - А чего так? Читать-писать научат.
  - Я и так умею!
  - Дашка его научила, летом занимались, - вставляет отец.
  Дядя Борис Прилуцкий - майор, артиллерист. В Малые Уды они с тетей Надей приехали из Пскова ухаживать за тети Надиной матерью. Когда она умерла, остались тут и открыли ларек вместо магазина, который хулиганы сожгли и разломали еще когда Матвея на свете не было. Квартиру в городе они оставили младшему сыну.
  Во всех Малых Удах у дяди Бориса одного есть настоящий, импортный спиннинг, а теперь еще по почте из Китая прислали рыбогляд. Прибор в оранжевом корпусе лежит на льду перед лункой, в воду от него тянется тонкий проводок.
  - Это окуни?
  - Или ерши, - подсказывает Прилуцкий.
  - А это щука, може? - Матвей уже забыл, что сердился на дядю Бориса, и, сидя на корточках, тычет пальцем в самую жирную черточку на двухцветном дисплее.
  - Стоит, чтоб ее!
  Отец вместе с ними наклонился к эхолоту:
  - Зимой щуку попробуй вытащить!
  - Я всё на жерлицу хочу попробовать.
  В одной из лунок мелко задрожал оранжевый поплавок. Отец заметил это краем глаза:
  - Дробит!
  Прилуцкий вскакивает с маленького рыбацкого стульчика, хватает удилище и коротким движением подсекает плотву. Рыбина бьется в его руках. Перед тем, как бросить ее в ящик, он ощупывает пузо и сообщает:
  - Икряник.
  Из другого отделения ящика майор достает цветную шкатулку с иероглифами, похожую на маленький сундучок. Внутри на белом мху извиваются красные черви.
  Майор закрепил на крючке вертлявую наживу и вернул удочку на подставку. Разогнув спину, он замер, сощурясь вдаль. Староверы из Ящеров рядом со своим берегом уже нарубили лунки во льду, и теперь возились с сетью.
  - Уловы-то у них, конечно... Природный феномен. Недаром так за свой участок держатся. Экспедицию бы к ним биологическую снарядить, да они не пускают никого.
  - Да был же у них ученый.
  - Какой?
  - В советское время.
  - Биолог?
  - Не биолог, а то ль историк, то ль этот - который песни со сказками собирает.
  - Это - да, много про них сказок рассказывают.
  - Много, да, - равнодушно соглашается Матвеев отец.
  - Говорят, Андрюха к ним ночью на пристань лазил?
  - Какой Андрюха?
  - Да какой! Андрюха! Деверь не твой!
  - Мне не говорил. Матюх, ты удить будешь?
  Матвей как завороженный не может оторвать глаз от эхолота. Отец отмеряет три коротких шага от крайней лунки Прилуцкого, снимает ящик с плеча и долго расчищает валенком снег.
  Старая пешня им досталась в наследство от Матвеева деда, царство ему небесное. Ржавая, но зато тяжелая, такой нынче в магазине не купишь: Матвей ее только двумя руками поднимает, а одной - никак. Зато отец - сильный, как хочет может. Краем глаза мальчик видит, как тот заносит пешню над будущей лункой. От удара железа о лед над расчищенным кругляшком взметается фонтан хрустальных брызг. Черточки на сером экране эхолота бросаются врассыпную.
  
  - А правда, что у вас, старообрядцев, говорят: "кто чай пьет, тот отчаивается"?
  - Это, может, у поповцев или единоверцев так. У нас - нет, - не оборачиваясь и не сбавляя шага, ответила Любава Андрею Евстафьеву. Снег тихо поскрипывал у них под ногами.
  - И чай пьете?
  - Славичи пьют, они любят. А у нас дома - квас, слава Богу.
  Помянув Господа, Любава перекрестилась рукой в вязаной рукавице с геометрическим орнаментом из линий и ромбов с точками.
  Во второй руке она несла лукошко с покупками из ларька Прилуцких: сумки у староверов были не в ходу. Андрей Евстафьев предложил было ей, беременной, помощь и потянул из рук корзину, но девушка вцепилась в нее с такой силой, как будто он был разбойник с большой дороги.
  Когда Надька Прилуцкая вернулась в деревню вместе с мужем, отставным армейским майором, сельповский магазин как раз закрылся. За продуктами добирались кто как мог. Глядя на это, предприимчивый муж решил открыть собственный бизнес. Старый магазин был на въезде в деревню. Ларек - или павильон, как выражались сами Прилуцкие - хозяева поставили у себя перед забором.
  В 90-е годы машин на селе почти ни у кого не было, автолавки ездили редко. В их ларек ходили и с Бабаева, и с Покрутища, а по зиме даже с другого берега: Атаки, Волженец. Но уже давно в Атаках открыли "Пятерочку". Из покупателей сейчас остались одни местные, да староверы из Ящеров. Прилуцкая жаловалась, что прибыли только-только хватает на бензин.
  Еще как въехали, они поменяли забор на штакетник. Муж Борис вдобавок собирался снести и тестеву с тещей избу, но сошелся с Надькой на том, что они обложат ее кирпичом и перекроют крышу. После ремонта Андрей ни разу не бывал внутри, но снаружи дом с красной черепицей выглядел богато.
  Он догнал Любаву еще у забора Прилуцких, вдоль которого хозяева недавно высадили ряд туй. Вместе они миновали Парамоновский двор и развалины сельповского магазина: с советских времен от него сохранился только кирпичный фасад с закопченной вывеской и парой пустых окон.
  - А мяса за что не едите? - продолжал допытываться Андрей.
  - Зачем зверей губить, коли Бог рыбы сколько надо дает?
  - А отец Власий говорит, это потому, что у вас вечный пост до Второго пришествия. Зато и вина не употребляете.
  - Про пост это он, наверное, сам выдумал, - она впервые за время разговора улыбнулась, но так и не повернула к Андрею лица. - А вина не пьем, потому что грех.
  - Може, и мне к вам в артель устроиться? Только пить брошу сначала. - Он улыбается ей, по привычке не разжимая губ: нет зуба спереди, и денег на стоматолога тоже.
  - Это вам надо со Святовитом Михалаповичем договариваться, он - директор в артели, - отвечает Любава серьезным тоном.
  Они уже подходили к развилке, когда за спиной раздался крик:
  - А-андрюх!
  Попрощавшись, он понуро побрел назад по дороге. Сестра Машка с грозным видом, руки в боки, ждала его за своим забором.
  - Ты на кой за девкой замужней увязался?! Богуслав узнает - что скажет? У них строго с этим!
  - Да я ж без всякого. Так, думаю, познакомиться надо получше, про обычаи выведать. Хоть и веры другой, а соседи. Вон и батюшка Власий твердит: возлюби ближнего своего, - добавил Андрей с усмешкой. - А к нам, считай, ближе и нет никого. С Волженца разве, так те через реку.
  - А зачем к ним ночью тягался?
  - Ирка Христович рассказала?
  - Да какая разница, кто!
  Через забор Андрей трепал уши Мальку. Пес стоял на задних лапах, опираясь передними на поперечину ограды, вилял хвостом и пытался лизнуть ему пальцы. Нынче в этом Мальке пуда два веса, а когда-то помещался в две ладошки. Генка, зять, подобрал его прямо на реке, на льду. Бог знает, откуда щенок там взялся. Сунул в карман фуфайки и отнес домой. Выпаивали его молоком из пипетки Машка с Дашкой, а имя придумал племяш, который тогда только начал говорить. До весны Малек рос в избе, потом Машка сколотила из горбыля будку и поставила рядом с Боцмановой.
  - Отстань ты от них, Андрюш! Пусть полиция розыском занимается.
  - Они не делают ни хрена. Второй месяц пошел, Аленка каждый день им звонит.
  - А ты, думаешь, луч... Ну-к дыхни!
   Он нехотя подчинился.
  - Времени и обеда нет!
  - Да я только рюмашку, - Андрей пристыжено глядел на старшую сестру.
  За неделю он наловил столько рыбы, что забил целиком морозилку и еще пакет оставил на улице, благо оттепели по прогнозу не предвиделось. В субботу продал всё, не считая плотвы, и после рынка поехал к Аньке на Завеличье. В прошлый выходной ее то ли дома не было, то ли пускать его не захотела, а в этот раз посидели, поговорили, да и... Отношения наладили, одним словом.
  Вернувшись в деревню вечером, он по такому случаю заглянул к Ерофеевне, взял поллитруху и заодно рассчитался с долгом. С утра опохмелился тем, что осталось. Не стоило, конечно, бутылку допивать, но - воскресенье, на рыбалку он не собирался, хотелось расслабиться. Андрей так и сказал сестре.
  - К Невзору в Ящеры, може, сходить за его травяным чаем? Валерка Христович вон второй месяц не пьет.
  - Да при чем тут Христович?! - возмутился он. - Я же по праздникам только, ну в выходные в крайнем случае.
  - И на льду, - подсказала Мария.
  - Чтоб согреться.
  - Чаю возьми, чтобы греться. Термос, давай, тебе Генкин старый подарю?
  - Есть у меня, спасибо, - сказал Андрей и отвернулся, чтобы больше не дышать на сестру.
  
  - Всю жизнь здесь ловлю, а на зимовальную яму наткнулся, только когда эхолот в руки взял. Неделю вокруг лунки плясал. И мотыля, и тошнотика пробовал. За горохом даже к Машке сходил. Без толку. Тогда только драч взял.
  - И сколько ты их натаскал? - с укором спросил Власий.
  - Троих лещей ровно. Из них одного Борису снес за то, что рыбогляд одолжил. Вот крест! - Андрей Евстафьев размашисто перекрестился.
  Они вдвоем сидели на старом неудобном диване в комнате священника, которую тот снимал за превеликую благодарность в избе у самогонщицы Валентины Ерофеевны. Рыбак взял бутыль с журнального столика, налил янтарного напитка сначала Власию, потом себе, оторвал от буханки ломоть и наложил сверху сала внахлест. Святой отец потянул с тарелки соленый огурец и вяло чокнулся с собутыльником:
  - Троих выловил, а поранил своей косой скольких?! То перемет растянешь, то острогой щук бьешь. По-христиански это разве?
  - Вы из-за драча этого, что ли, зайти просили?
  - А ты как думаешь сам?
  О своей вылазке в Ящеры он болтанул по пьянке только Валерке Христовичу, тот, видать, своей Ирке передал, а она уже по всей деревне разнесла. Андрей вздохнул, помолчал еще немного и начал рассказ.
  У соседей он побывал неделю назад, в новолуние, Власия тогда в деревне не было: отдыхал от мирских дел в своем Дионисийском монастыре в лесу. Андрей вышел из дому, когда в Малых Удах погасло последнее окно. Чтобы не встретить по дороге белую "Газель", выбрал путь по лесу напрямик. Шел с фонариком, но всё равно чуть не переломал ноги о валежник под снегом. Времени был двенадцатый час. Фонари в Ящерах не горели, кроме единственного за частоколом на пристани.
  Если внутрь не заберется, то хотя бы сверху с забора рассмотрит всё хорошенько. Так он думал, но не успел подойти к пристани, как услышал голоса. Двое стариков шагали по большаку с дальнего проулка. Андрей затаился под забором.
  За этими стариками потянулись остальные. Ворота пристани отворились и затворились опять. Из-за частокола слышалась нехорошая возня. Что-то говорили, но слов было не разобрать. Со двора мужики перешли в большую домину на берегу.
  Он прижал ухо к бревнам и приготовился слушать, но надолго его не хватило. Когда из-за стены заиграла музыка и раздался зловещий мужской хор, его ни с того ни с сего обуял такой ужас, что ноги сами понесли по берегу прочь. В избе у себя он выпил столько самогона, что не помнил, как засыпал.
  - Говорили вы, батюшка, что в этой домине они хранят сети и снасть, а молятся у себя в жилищах.
  - Может, в обычные дни у себя, а по каким-то событиям и вместе собираются. Думаешь, много я об их вере знаю? В своей-то дай Бог разобраться!
  - И на христианскую молитву это похоже не было. За стеной вроде гусли играли, и слова такие... не знаю, не молитва, а скорее, как песня какая-то старинная очень или как заклинание. Еще мимо реки, когда обратно бежал, я вонь почуял.
  - От испуга может случиться, - кивает отец Власий.
  - Да ничто не случилось! Такая вонь была. То ли как сера жженая, то ли рыба тухлая или водоросли гнилые. Козаков рассказывал, когда дед его ящерицу на островке нашел, там тоже жуткая вонь стояла. Говорят же, что они этим ящерицам людей живьем скармливают.
  - А я говорил тебе, чтоб не лез к соседям?!
  Андрей молча глядит на тарелку, где осталось еще несколько нарубленных ножом брусков толстого домашнего шпика.
  - Вот что, Андрюш, я решил. Ни единого греха на исповеди тебе больше не отпущу. Гори в аду!
  - Да есть ли тот ад, батюшка?
  - А вот и узнаешь! - Приходской священник делает злорадное лицо.
  Андрей берет со стола бутыль и наливает себе до краев. Власий обиженно прикрывает свою рюмку ладонью.
  - Ничего, что закурю?
  - Кури, Бог с тобой.
  Андрей поискал глазами и не нашел жестяную крышку от банки с огурцами, которую видел только что и собрался использовать вместо пепельницы.
  - Видит Бог, тяжек крест службы приходской. Душа к братии в обитель просится.
  - Только же на той неделе вернулись.
  - И напрасно, как Бог свят. Сам-то не хочешь к нам?
  - Куда к вам? В монастырь, что ли? - не понял Андрей.
  - В монастырь, - подтвердил Власий.
  - У меня жена есть.
  - И что, в деревню к тебе она воротиться согласна?
  - Жить со мной хочет, - ответил Андрей.
  - Сегодня хочет, а завтра опять шлея под хвост попадет. Сам ты сколько раз жаловался: то ей не так, се не эдак. Недаром сказано: баба как горшок, что ни влей - всё кипит.
  - Не жалуете вы, батюшка, дамский пол, - усмехнулся Андрей.
  - Упаси меня Господь! - Власий отрывисто перекрестился. - Истинно тебе говорю, сама по себе баба, отдельно взятая, ничуть мужика не хуже. Но только, ежель прилепится к тебе, жди горестей великих.
  Андрей чокнулся со святым отцом, выпил и, вместо того чтобы закусить, сделал глубокую затяжку. Крышки он так и не нашел и стряхнул пепел в банку с рассолом, откуда перед этим отец Власий выловил последний огурец.
  III. Март
  Во времена рыбхоза промышленный холодильник был не нужен. Выловленную рыбу каждый день возили в Псков на большой лодке с мотором, которую водил старый Святослав Родич, дед Святовита. У них же, Родичей, в подполе держали и пьяниц, а старинный ледник у реки общинники использовали под свои нужды.
  Когда Союз стал разваливаться, о продажах пришлось думать самим. Разжились грузовичком, построили морозилку - плоское кирпичное здание с дверью в несколько слоев стали. Вертелись как могли. Что-то возили в Ленинград, который потом стал Санкт-Петербургом, что-то - в Прибалтику, немногое получалось сбывать псковскому общепиту. Нынче прав на лодку в селении ни у кого не было, да и саму лодку продали, разобрали старый причал, и от пристани осталось одно название.
  Михалап Родич, сын Святослава и отец нынешнего старейшины Святовита, не хотел держать у себя в избе пленников. Старики на сходе согласились с тем, что это опасно, и нужно оборудовать отдельное помещение. В каждом доме тогда уже стоял холодильник, и старый общинный ледник переделали в темницу. Спускались туда теперь через морозильную камеру, люк - в полу.
  Днем компрессора было почти не слыхать, но ночью гул стоял на всю пристань. Из трубы под крышей капал конденсат, от которого снизу вверх росла толстая сосулька.
  Стоян Славич прошелся вдоль кирпичной стены и достал из тулупа часы на цепочке. Был третий час ночи. Он собрался вернуться в сторожку и еще подремать, но тут услышал машину и пошел отворять ворота.
  На пристань въехала белая "Газель". Через шум мотора он различил глухие удары по кузову изнутри. Богуслав заглушил двигатель и выбрался из кабины. Грохот стал громче.
  - Буянит? - спросил Стоян.
  - Проснулся, как Полены проехали.
  Стражник обреченно вздохнул:
  - Пойду будить.
  Улица шла под уклоном вниз, а фонари, как водится, погасили еще с вечера. По пути к избе старейшины он так лихо поскользнулся, что только чудом не переломал старые кости. Когда постучался в калитку, Кощей поднял лай и разбудил Невзоровых собак. У старших Асичей, через двор, загорелось окно. Нескоро со своего крыльца, зевая, спустился старейшина Святовит Родич.
  Когда вдвоем они вернулись к пристани, он велел старому Стояну запереть ворота. Сам пошел в амбар и вернулся с оружием. Себе он оставил старинный кистень, а сыну Богуславу вручил шест в сажень длиной с рогаткой на конце, острия которой были заточены и обожжены для крепости.
  Из кузова больше не доносилось ни звука. Пьяница то ли заснул, то ли почуял недоброе и затаился.
  - Где подобрал? - спросил старший Родич у младшего.
  - Перед мостом в Шабанах.
  - В деревне, что ли, останавливался?
  - Говорю же, перед самым мостом. За? деревней.
  - За? Там последний дом, считай, на реке стоит, - заворчал старейшина на сына. - Я в твоем возрасте за ночь пол-области объезжу, бывало. Домой воротишься - у соседей в Малых Удах уже петухи поют. А тебе лишь бы...
  Из кузова послышались тяжелые шаги. Святовит приложил ухо к железу.
  - Говорил тебе переростков не возить?!
  - Думаешь, бать, они по району на выбор тебе разложены, как овощи в магазине?! - не сдержался сын. - Зато теперь до июня запас есть!
  - До какого июня! Тот, что с Пиявина, сколько ни съест, всё обратно выходит, мне и сразу-то не понравилось, что он желтый такой. Второй тоже вялый: боюсь, месяца не протянет.
  - В Пиявине, слыхал я, нынче половина мужиков такие: спиртом каким-то ядовитым потравились. Соседи за глаза одуванчиками зовут, - примиряющим тоном вставил старый Славич.
  Старик стоял перед дверью фургона. Глава общины жестом указал ему отойти и дернул вниз шпингалет.
  - Выходи, винопийца! - свой приказ старейшина сопроводил ударом рукояткой кистеня по железу кузова.
  Подождав немного, молодой Богуслав свободной рукой потянулся к ручке.
  - Куда?! Стоян, холодильник включи!
  Старик послушно полез в кабину. К гулу морозильной камеры на дворе прибавился шум рефрижератора. Сын с рогаткой встал с правой стороны от двери, напротив отца.
  Без предупреждения дверь распахнулась с железным грохотом. Великан вылетел наружу как ядро из пушки. Святовит тут же попытался прибить его кистенем, но промазал: шипастая булава просвистела в воздухе в полувершке от уха жертвы. Во второй раз замахнуться у него шанса не было. Удар пудовым кулаком пришелся в лицо. Старейшина рухнул навзничь на слежавшийся снег.
  Младший Родич успел распороть штырем куртку врага, но теперь не понимает, как оказался на земле под тушей весом раза в полтора больше его собственного. Пальцы силача стиснули его шею: ни вдохнуть, ни выдохнуть.
  Как рыба на льду он беззвучно разевает рот и тянет руку, но не может дотянуться до древка рогатки на снегу. Старый Стоян суетится по двору. Заметив примерзший камень, он пытается оторвать его земли. Так продолжается несколько бесконечных мгновений.
  Как отец ударил пьяницу, Богуслав не видел, но почувствовал толчок, который передался к его телу от тела сверху. Сжимавшие горло пальцы обмякли.
  У старшего Родича из разбитого носа сочилась юшка. Младший с трудом выбрался из-под бесчувственного тела пленника, поднялся и с размаху пнул его ногой в голову.
  - С ума сошел?!
  Богуслав во второй раз занес ногу в тяжелом ботинке, но не успел ударить. Святовит двинул ему под ребра с такой силой, что сын едва устоял на утоптанном скользком снегу. Лицо у младшего Родича стало такое, что Стояну Славичу подумалось: сейчас сын бросится на отца с кулаками.
  - Ну что ты, Божик, не со зла он. Пьяницы тоже жить хотят, - забормотал старик.
  Богуслав ничего не ответил и с еще не утихшей ненавистью глядел на родителя. Старый Славич только сейчас опомнился и выбросил камень, который ему удалось все-таки отковырять от земли. Оглушенный исполин хрипел на снегу, распространяя хмельную вонь. По низкому, как у обезьяны, лбу стекала черная в свете фонаря струйка крови.
  Втроем тело перевернули на живот. Под головой пьяницы на белом снегу осталось кровавое пятно. Старейшина достал из кармана шубы веревку и разрезал ее рыбацким ножом. Вдвоем с сыном они связали сначала кисти, а потом лодыжки пленнику, поднатужились и подняли тело в воздух. Стоян Славич побежал вперед отпирать холодильную камеру.
  
  - Шкарин Алексей Викторович в ночь с 8-го на 9-е марта покупал у вас спиртное?
  - Какое спиртное?
  - Обыкновенное, - холодно отозвался майор Копьев.
  - Самогон, что ли, не пойму?
  Молоденькая палкинская участковая первой потеряла терпение:
  - Бодягу вашу, Оксана Петровна!
  Девушка сидела вместе с двумя операми на диване перед журнальным столиком из черного стекла. Напротив них в кресле устроилась в домашнем халате белокурая, с приятной полнотой хозяйка жилища, Оксана Петровна Корчмарь 1978 г.р.
  - Какую бодягу? Что это? Самогон гоню, да. Для себя. Не скрываю. Законом не запрещено.
  - Может, надзорные органы из Пскова на ваш алкомаркет пригласить посмотреть? - с этими словами Копьев демонстративно принюхался. - Статья 171, ч. 3. Незаконное производство спиртосодержащей продукции. До трех лет.
  - В том месяце ОБЭП приезжал, нарушений не нашли. Полковник Ильмень, знаете, может быть, такого? - озвучив фамилию замначальника областного отдела по борьбе с экономическими преступлениями, она с вызовом уставилась на лысого майора. - Вовремя надо было Шкарина сажать. Теперь ищи ветра в поле!
  - Без тела мы ничего не могли предъявить.
  - Почему без тела?
  - Котова всю зиму под снегом пролежала, экспертизу было не на чем проводить, - к удивлению Ивана Сабанеева, майор Копьев вдруг перешел на доверительный тон. - По уликам - ноль, только на чистуху расчет был. Но на допросе он не раскололся.
  - Так кололи, значит!
  - В следующий раз вас пригласим, - вставила с издевкой участковая. Лейтенант Сабанеев усмехнулся вместе с ней.
  Перед выездом сам он успел коротко изучить дело годичной давности. Восемнадцатилетняя Юля Котова в прошлом феврале вышла вечером из дому в Шабанах и не вернулась. Тело, а вернее то, что осталось от него, обнаружили только в апреле. Причиной смерти экспертиза назвала перелом шейных позвонков и зафиксировала, кроме этого, многочисленные переломы конечностей, ребер, костей таза.
  Шкарин имел за плечами десять лет строгача за изнасилование и убийство с аналогичным почерком. Преступление он совершил в Пскове, где вел бродяжнический образ жизни. Отпущенный на условно-досрочное, убийца вернулся в родные Шабаны, и здесь проводил дни в пьянстве вместе с матерью-алкоголичкой. Когда нашлось тело Котовой, Шкарина увезли в городской СИЗО, чтобы после недели допросов отпустить ни с чем.
  Для того чтобы установить за ним административный надзор, внятных юридических оснований не было, но судья пошла на уступки. За год без малого Шкарин ни разу не нарушил режима, и оставшийся срок уже подходил к концу. Когда в положенный день он не явился отметиться в райцентр Палкино, участковая сама поехала к нему в деревню. Дверь избы открыла пьяная мать и заявила, что не видела сына уже три дня. Тогда к делу подключился областной угрозыск.
  Полицейские опросили ближайших соседей и втроем направились к Оксане Петровне Корчмарь, которая, по словам участковой, снабжала алкоголем всю Новоуситовскую волость. Начинала с домашнего самогона, но уже давно ей привозили бодягу в канистрах люди из города.
  Ламинат, натяжные потолки, стеклопакеты, мебель из натуральной кожи и паровое отопление вместо печи - судя по обстановке в ничем не примечательном при взгляде с улицы домике, розничная торговля шла неплохо. Хозяйка глядела в экран метрового телевизора, где беззвучно двигали губами участники идиотского политического ток-шоу в дневном повторе. Троица полицейских на диване напротив нее терпеливо молчала.
  - Приходил он. Часа полвторого ночи, - заговорила она наконец. - Поллитровку взял в долг. Всегда в долг берет. Как освободился, так ни разу, ей Богу, денег от него видала. Да такому и дать спокойней. Особенно, как Юляшку нашли. Двое ребят вон, - она обернулась на закрытую дверь, из-за которой были слышны детские голоса, - не обеднею я с этой пол-литры.
  - Он был пьяный?
  - Еле на ногах держался. 8 марта, видать, с матерью отмечал. Говорят, что он с ней... Да слухи, может. - Копьев испытующе поглядел на нее, но переспрашивать не стал. - Окошко в заборе закрыла за ним, и, уже когда на крыльцо поднялась, машину услышала, - продолжала женщина. - Остановилась на дороге, постояла минуты две, не больше, тронулась. Я поняла, что за ним приезжали.
  - Что за машина?
  - Фургон. Белый.
  - А марка?
  - Я не разбираюсь, да из-за забора не разглядишь. Темно к тому же было, - хозяйка поправила халат на пышной груди и бросила взгляд на пустой столик. В стеклянной столешнице отражался телеэкран. - Чаю, может быть?
  - Спасибо, мы спешим.
  - Можно и покрепче что, - осмелела самогонщица.
  Майор ответил ей ледяной миной.
  В прихожей перед выходом на улицу Оксана Петровна накинула зимнюю куртку на свой шелковый матово-синий халат.
  Окошко со шпингалетом для покупателей, о котором она говорила, было вырезано в заборе из профнастила рядом с калиткой. Вместе с хозяйкой полицейские вышли на дорогу. Дом самогонщицы стоял ближним к Великой. Она повела их в сторону берега и остановилась там, где начиналось ограждение моста:
  - Вот тут машина затормозила.
  Великая в Шабанах была раза в полтора у?же, чем в Пскове, но всё равно еще оставалась довольно широкой рекой. Сабанеев вместе с коллегами окинул взглядом ничем не примечательный участок дороги и теперь смотрел вдаль. За мостом раскинулось до самого горизонта снежное поле, где прошлой весной в неглубокой яме нашли останки невинно убиенной Юляшки Котовой.
  
  Он, конечно, сам разбаловал Златку: то шоколада с города привезет, то заграничных цукатов. Это в его детстве магазинных сластей в селении не водилось: ребятня мед ела, да еще старухи лепили конфеты из тли. Молодежь морщится, и зря. Ведь и муравьи тлю доят, и пчелы молочко тлиное вместе с нектаром для меда своего собирают. И сладенько, и сытно, и, главное что, никакой химии.
  - Дай шоколадку!
  - Откуда я тебе ее возьму?!
  - Я в сундуке видела! - Злата весело и с вызовом глядела в лицо Святовита, на котором после недавней ночной стычки с пьяницей выделялся нос, распухший и синий, как спелая слива.
  - Пока уху не съешь, не будет шоколада.
  - Не хочу уху!
  С притворно грозным видом Святовит занес кулак над столом:
  - Ешь!
  - Не буду!
  Он двинул кулаком по столешнице и случайно задел и отправил на пол миску с ухой. Спасибо, не на штаны!
  Девочка прыснула со смеху. Любава, которая до сих пор с улыбкой наблюдала за шуточной ссорой, поспешила на кухню, неся перед собой беременный живот.
  - Как придет в следующий раз отец Власий, отдам тебя ему! Пусть пьяницы разносолами тебя потчуют! Хочешь с пьяницами жить?
  Любава с тряпкой и тазом полезла под стол. Старейшина, чтоб не мешать ей, подобрал ноги под скамью. Златка продолжала смеяться:
  - Хочу!
  - Вот и пойдешь. А мамка твоя, заместо тебя, нам мальца родит. Глядишь, не такой нехочуха будет.
  Время шло. Любава не вылезала. Святовит, кряхтя, нагнулся под стол:
  - Что ты там возишься?
  Любава стояла на коленях в полумраке, и сама не могла разобраться с тем, что происходит. Несколько раз она выжала тряпку в таз, но лужа вокруг нее только росла. Юбка насквозь промокла.
  Следом за мужем вниз свесилась Умила и сразу поняла:
  - Воды отошли!
  Вдвоем они забрались под стол, подняли под руки и отвели к семейной кровати роженицу, которая норовила провалиться в обморок. Сын Богуслав молча закончил есть и пошел растапливать баню. Скоро он вернулся.
  Слушаясь Умилу, старший Родич дождался, когда пройдут первые схватки, после этого принес валенки из сеней и напялил их на выставленные с постели ноги Любавы. Той было нехорошо.
  - Одна-то доведешь ее? Может, мне одеться?
  - Сиди, сами управимся! - отмахивается Умила.
  В сенях она помогает Любаве обуть валенки. Глава семейства провожает на пороге. Спустившись с крыльца, девушка оборачивается и вымученно улыбается ему.
  Общинная баня, к которой держат путь две женщины, стоит на дальнем краю села, у реки. Дрова успели прогореть, дыма не видать и, только приглядевшись, можно заметить, что над каменной трубой еще витает, словно нечистый дух, тонкая черная дымка. Умила первой поднимается на крыльцо, вставляет ключ в скважину и всем весом вдавливает его в русский замок.
  Раздевшись, они заходят из предбанника в г-образное помещение, где вдоль стен двумя ярусами тянутся полки. Печь в углу сложена без раствора из речного известняка. Свет дают такие же, как в избе Родичей, точечные светильники в потолке.
  В дальней, женской, половине роженица по указанию Умилы ложится на нижний полок. Ноги раздвинуты и согнуты в коленях. Из жара Любаву бросает в озноб, а из озноба - в жар. Опять начинаются схватки. Сверху появляется лицо повитухи с острым подбородком и хищным носом крючком. Потемневшие от влаги волосы прилипли к шее. Маленькая грудь поднимается при каждом быстром вздохе.
  - Тужься!
  Воздух в парилке горячий и душный. У Любавы во рту - горечь. Она шарит пальцами по скользкому дереву, пока к губам не подносят кружку со студеной водой из колодца.
  В этот раз все прошло быстрее, чем в прошлом году. Новорожденному младенцу Умила отсекла пуповину одним точным взмахом ножа. Мать силилась приподнять туловище и хотя бы одним глазком взглянуть на дитя, но повитуха уже с головой замотала его в полотенце, расшитое квадратами и ромбами.
  С ребенком в обнимку и с ножом в руке она исчезла из виду. Плач становился всё тише. Ребенок как будто засыпал, и потом заснул.
  Свет уже не слепил глаза. Дышать стало легче. С потолка Любава перевела взгляд на окно, потом на застеленную Богуславову кровать. Она попыталась, но не смогла вспомнить, как оказалась в избе. Время шло к обеду, но в доме стояла тишина. Даже Златки было не слыхать.
  Молодая хозяйка стояла за столом и сжимала в руке нож - но не обычный кухонный, а древний, с ручкой из обожженной древесины и треугольным лезвием, которым Умила только что при ней орудовала в бане. На столе лежал хлеб. Она отрезала и сложила на тарелку несколько ломтей к обеду и вдруг с отвращением заметила, как что-то копошится в хлебной мякоти. Ужель черви? Ее затошнило.
  Из буханки вывалилось существо с палец длиной, и она поняла, что ошиблась. Это был человек, а точней, его часть. Половинка крохотного мужичка в драной деревенской фуфайке ползла на руках по столешнице. Сзади тянулись розовые внутренности.
  Второй был одет в такую же рвань, и ноги у него были отсечены ножом по колено. Он вывалился из буханки на стол, вскочил на свои обрубки и побежал к краю, оставляя за собой на дереве пунктир кровяных точек и оглашая воздух писклявыми матерными воплями.
  Мякоть на разрезе стала бурой от крови. Всё новые и новые человечки появлялись из надрезанной буханки и расползались по сторонам.
  Вдруг за спиной раздался глас, похожий на трубный рев:
  - Любава!
  Пальцы у девушки разжались, нож бесшумно выскользнул на пол.
  - Любава! - повторил голос.
  Она обернулась и замерла с приоткрытым ртом. Дверь была распахнута настежь, снаружи в избу лился яркий белый свет. На пороге в сияющем ореоле стоял прекрасный и статный юноша с парой белоснежных крыл за спиной. Сам он тоже был одет во всё белое.
  - Любава! - благозвучно проревел в третий раз ангел.
  В груди у Любавы всколыхнулось незнакомое и возвышенное чувство. Она постояла еще немного, набираясь решимости, и, набравшись ею, шагнула к свету.
  IV. Апрель
  Пятьдесят один, два, три, пять. Из отделения на кнопке в кошельке Алена Семенова высы?пала на ладонь последние копейки и набрала мелочью три полных рубля. Не хватало еще четырех.
  - Потом занесешь, - подсказала Надька Прилуцкая. - Или батон не бери вон.
  - Може, на следующей неделе, или...
  - На следующей, так на следующей, - хозяйка ларька сгребла деньги с кассовой тарелки и достала с полки буханку ржаного и батон.
  Алена протянула руку за хлебом:
  - В собесе доплату мне посчитали.
  - И чего?
  Она назвала сумму и вздохнула.
  - Государство. Что ты хочешь, Ален? Может, тебе обратиться куда?
  - Куда?
  - За помощью. Есть всякие. "Верочка" вон. Съездила бы, поговорила.
  Посты "Верочки" в последнее время часто попадались Алене в ленте "ВКонтакте": православный фонд, помогают бедным семьям с детьми. Основатель - какой-то то ли архимандрит, то ли архиерей, и директор - тоже священник, настоятель храма на Новом Завеличье: офис их -прямо там, в притворе. На раздачи вещей к себе приглашают, и сами по деревням ездят: развозят одежду, еду, по хозяйству что нужно, кому-то даже квартиру обставили за счет пожертвований.
  - Да что ты, Надь! Мать в гробу перевернется. Она всю жизнь ...
  - Впроголодь-то с тобой? Вот-вот, их поколение всё такое.
  - Ну не впроголодь... - Алена стояла перед ларьком, наклонившись к окошку, и держала в одной руке хлеб, а в другой булку в полиэтиленовом пакете. Не закончив фразы, она обернулась к улице.
  По расхлябанной дороге к ларьку шлепала в калошах Любавка из Ящеров с плетеным лукошком в руке. Одета она была в простенькое бежевое пальто, на голове - серый платок.
  Алена прищурилась:
  - Родила, никак?
  Прилуцкая высунула голову в окошко и подтвердила:
  - Родила.
  Когда девушка подошла, Надька натянуто улыбнулась ей:
  - Мальчик? Девочка?
  - Мертвенький родился, - ответила староверка без выражения.
  - Ой, Господи!
  Хозяйка ларька попыталась изобразить сочувствие на лице, но Любава даже не поглядела на нее и достала кошелек из корзины.
  - А батюшка Власий, вы не знаете, в храме у себя?
  - Не видала. А зачем тебе? - Надежда неторопливо отсчитывала сдачу с крупной купюры.
  - Меда для Никитки наш Невзор велел ему передать.
  - Так ступай сразу к Ерофеевне, тебе до церкви отсюда через всю деревню идти.
  - Я к нему лучше.
  Прилуцкая отдала покупки, дождалась, пока староверка отойдет подальше, и обратилась к Алене вполголоса:
  - Пусть скажет спасибо, что мертвые, а не уродцы какие-нибудь. Не зря Церковь между двоюродными запрещает браки.
  - Да они там в Ящерах все - друг другу родня.
  - Так, глядишь, и выродятся.
  - И дай ты Бог, - прошипела Алена и снова обернулась к дороге.
  Девушка с корзиной уже поравнялась с домишкой цвета яичного желтка, где жили старики Дубенки. За их забором она свернула в сторону реки.
  В этой части Малых Удов Любаве бывать прежде не приходилась. Избы по обе стороны улочки стояли с заколоченными дверьми и окнами; в теплицах, что еще не развалились, были побиты стекла. Ни людей, ни птичек, которые всю дорогу сопровождали ее радостным пением, здесь было не слыхать. Только с Великой доносился тревожный шум ледокола.
  Железный крест на куполе храма святого Дионисия возвышался над крышами деревенских домов и служил Любаве указательным знаком на протяжении всего пути от ларька. Второй крест она увидела за низкой церковной оградкой. Этот был вырезан из цельной плиты известняка и стоял на небольшом продолговатом холмике, покрытом прошлогодней травой. Имя легендарного основателя прихода, местночтимого преподобного Тарасия, было выбито на сером камне славянской вязью.
  На церковном дворе кое-где еще лежал снег. Любава остановилась перед входом в храм и задумалась, нужно ли стучать, или нет. В конце концов решила, что не нужно. Приоткрыла дверь и юркнула внутрь.
  В дальней части церкви, перед иконостасом, священник беседовал с прихожанином, в котором она узнала местного пьяницу Андрея Евстафьева.
  - Заходи, красавица, - ласково улыбнулся ей Власий.
  Любава попятилась обратно в притвор:
  - Я попоздней лучше.
  - Да я уже ухожу, - подбодрил ее Андрей. На пути к двери он тоже улыбнулся ей - так, как всегда это делал, широко и не разжимая губ.
  Оказавшись впервые в православном храме, Любава при каждом шаге озиралась по сторонам с робким восхищением. По пути она остановилась перед фанерным реликварием со стеклом спереди, чтобы рассмотреть его содержимое. На стекло, как в музее, где она никогда не бывала, была приклеена пожелтевшая табличка:
  ВАЛЕНКИ ПРЕП. БЛАЖ. СВ. ТАРАСИЯ, ВТОР. ПОЛ. XVI В.
  Пара упомянутой обуви внутри ничем, кроме ветхости, не отличалась от той, что зимой носили в ее селении все от мала до велика, не считая модницы Умилы. В медном подсвечнике перед коробом горели несколько свечей.
  Настоятель дождался, пока она подойдет:
  - Мужайся, голуба. Сама жива осталась - и то спасибо Господи.
  - Невзору еще спасибо: неделю травами отпаивал. Коль не он, померла бы, - с этими словами она достала со дна корзинки горшочек с ручной росписью из косых крестов и ромбов с точкой посередине. - Мед от него принесла.
  Они стояли у входа в алтарь. Внутрь вели три двери: две боковые - без росписи, а на створках большой срединной были изображены два крылатых мужа, похожие на того юношу, что явился к ней в давешнем сонном видении. Один из мужей держал кубок с вином, а другой - старинную книгу.
  - Мед? Мне, что ли? - Власий с удивлением поглядел на нее.
  - Передать для Никитки велел, чтоб не хворал.
  - Благодарствую, милая. Посуду верну, - священник бережно принял горшок из ее рук, и теперь держал его перед собой за две ручки и не знал куда пристроить.
  Любава рассматривала лики святых на иконостасе и, кажется, не думала уходить.
  - Еще чего-то хотела с меня? - спросил священник.
  - Хотела, - ответила она, обернувшись.
  - Чего, любезная?
  Любава наклонилась к уху настоятеля церкви св. Дионисия и прошептала своим девичьим шепотом:
  - Просьба у меня к вам есть, святый отче. Тайная.
  
  Хвостище длинный: сразу понятно, что не кошка, а кот, и масть чудна?я: белый в крупных рыжих пятнах. Лекарь Невзор Асич видал у соседей-христиан коров такой расцветки, но котов - ни разу. Лапы с животом покрыты пушистой шерстью, но спина, голова и хвост почти голые, и только кое-где вверх завиваются редкие прозрачные волоски. На хвосте вдобавок кисточка - жиденькая, как усы их старейшины Святовита.
  - Это откуда такой?
  - Мимо пристани иду - слышу, мяучит кто-то. Покыскысала - прибежал. За мной так и шел до забора шаг в шаг, за всю дорогу не смолк. Туда шла - не видела.
  Кот с жадностью накинулся на сырую неочищенную плотву, которую вынесла ему Любава к забору. Вместе с челюстями двигались огромные рыжие уши на плешивой голове.
  Невзор внаклонку разглядывал необычного зверя:
  - Шкура гармошкой у него, значит, долго голодал. Хоть с виду и не сказать, что тощий.
  После кошачьей трапезы на желтой прошлогодней траве у изгороди осталась россыпь кровавой чешуи. Только теперь, когда наелся, плешивец заметил Невзора, боднулся лбом в его резиновый сапог и ласково, по-домашнему замурлыкал.
  - Околеет, гунявый, на улице, - с горечью вздохнул лекарь. - Ночью - холод.
  Лед пошел на Великой, и для Невзора это означало, что пришло время собирать белену, пока не успела зацвесть, и заодно молодые ростки горечавки. Он был одет для леса: в старые армейские штаны и брезентовую куртку с капюшоном, на ногах - сапоги до колен. Котомка под травы висела на плече.
  - С шерстью у него что такое? Лишай?
  - Запущенный, - подтвердил лекарь. - Ты не видала, Ерофеевна кур еще держит?
  - Не была у нее. Тебе яйца нужны? У нас есть в холодильнике. Могу у Святовита спросить.
  - Не яйца - помет. Для мази.
  - От лишая, что ли?
  - От него самого. Берешь в равных долях птичий помет, мед и толченую хвою от молодой сосны. Мешаешь всё это в кашицу и на кожу мажешь.
  - И что, помогает этакая гадость? - удивилась Любава.
  - Еще в древности было сказано: лекарство должно быть горьким. А коли вдобавок вонючее оно, то еще лучше, - с важным видом объяснил лекарь.
  - У Парамоновых куры есть.
  - Ну, зайду, - кивнул Невзор. - А отец Власий к меду ничего не просил больше? Может, еще что от простуды?
  - Ничего не просил, кроме меду. - Любава внезапно потупила взор с тем обреченно-мученическим выражением, которое он не в первый раз замечал у нее за последние дни. Роды у ней были уже четвертые по счету, но в прошлые разы обходилось легко, а тут она едва не истекла кровью, с постели не вставала неделю, и до сих пор, видно, не оправилась.
  - По ночам боли не мучают? Может, еще сбору снотворного насыпать?
  - Не мучают. Крепко сплю, - всё так же не глядя на него, отвечала Любава.
  Невзор Асич подхватил с асфальта кота и пошагал к своей калитке. Сегодня ему было уже не до трав.
  - Может, хозяйский он?
  Лекарь с мурчащей ношей в руках обернулся на полпути:
  - Пройдусь завтра до Малых Удов да до Бабаева.
  - А ежели он с того берега до ледохода пришел?
  - Виданка объявления в интернете поглядит.
  - Третий уже у тебя будет?
  - Да ты что! Куда мне? Вылечу да пристрою! - возмутился Невзор, и потом нехотя добавил: - С Барсучком вместе - четвертый.
  Кот, которого он уже назвал про себя Гармошкой, ехал на руках и не пытался вырваться, даже когда услышал собачий лай из отворенной калитки, и лишь крепче вцепился когтями в брезентовую куртку. Только сейчас Невзор задумался о том, где поместит больного. В амбаре устроить - одно, что на улице, а к своим домашним подсади такого лишайника - и через неделю будешь мазать мазью всех четверых. Оставались сени. Там не хватало кошачьего лотка, и Невзор решил тут же, что сам сколотит его из досок: всяко быстрей, чем просить Святовита или Богуслава ехать за готовым до города.
  Старший брат Людмил надсмехался над бабской сердобольностью младшего, но Невзор ничего не мог с собой поделать. Когда подросла, дочка Видана стала такой же. Последнего, черно-белого Барсучка, она приволокла с мороза прошлой зимой. Вид у кота был совсем не тот, что у сегодняшнего найденыша. Он даже за лечение сначала браться не стал: уложил его на печь и мысленно утешал себя тем, что бедолага хотя бы помрет в тепле.
  Однако наутро будущий Барсучок потребовал еды и через дней десять совсем оправился. На ноги его поставили общеукрепляющие клизмы из пижмы и мать-и-мачехи, хоть расцарапанная дочь и бранилась, что толку с них никакого. Вместе с ней и с котом в котомке они обошли деревни по обе стороны реки, но бродягу ни в одной из них не признали. Так бывало и прежде: домашних зверей, которых находил Невзор, никто не терял - не иначе, как с неба, все они сыпались на его двор.
  
  В волшебном лукошке не было двух одинаковых яиц. Первое - голубое, второе - зеленое в крапинку, третье - настоящее золотое, и сверкало на солнце будто купол собора в Пскове, куда в прошлом году они ездили с мамой, Дашкой, бабушкой и дядей Андреем, а четвертое...
  - Мам! Гляди!
  Мать с преувеличенным интересом покрутила в руках яйцо в разноцветных матовых разводах.
  - Это у кого такие?
  - У Максим Пахомыча!
  Новый год Матвей, конечно, любил больше Пасхи, но крашеные яйца были такие же интересные, как елочные игрушки, и каждый раз новые. Обидно только, что Никитос опять разболелся. Валентина Ерофеевна, его бабушка, сказала, что у него температура 40. А если 42, то умрешь. От этой мысли Матвею стало зябко-зябко, хоть апрельский ветерок был теплый, как парное молоко, а солнце в небе грело почти по-летнему. На церковном дворе распускалась верба, люди были одеты легко и пестро, и никто, кроме Матвея, не замечал полоску снега, что вытянулась тонкой змеей под скатом деревянной крыши.
  В бытность на всенощной бывали и Козакова, и Ларина, и Комарова, и Хомутова. Нынче из них одна только Катерина Ивановна Хомутова осталась на этом свете, и всем говорит, что ноги не держат, а может быть, не хочет одна ходить. Уже давно отец Власий служил Пасхальную службу в одиночестве без диакона и прихожан, но зато утром в храм вся деревня тянулась освящать яйца, куличи и творожные пасхи. Не сказать, чтобы рано приходили. Да и сам Власий тоже отсыпался после утомительной ночной службы, и прежде десяти часов в храм не являлся.
  Случалось, чтоб подождать его приходилось, но такого, чтоб спал он до одиннадцати, на памяти людей не было. Разузнать, что случилось с батюшкой, отправили Надьку Прилуцкую. Остальные ждали у закрытых дверей храма. Среди собравшихся за компанию вертелся толстый полосатый кот стариков Дубенко.
  Со стороны поглядывая на собравшихся и чему-то про себя хмурясь, на корточках перед храмом дымил сигаретой Андрей Евстафьев. Докурив, он затушил окурок о траву и мусолил его в пальцах: стеснялся мусорить у церкви при честном народе. Только когда в калитке показалась Надежда Прилуцкая, и все взоры обратились к ней, Андрей щелчком отправил окурок за могильный холмик со старинным крестом.
  - Ну что?
  - Спит?
  - Пьяный?
  - Минут десять трясла, пока глаза разлепил, - начала рассказывать Прилуцкая. - Бормочет: "Что стряслось?" "Просыпайтесь, - говорю ему, - батюшка. Пасха! Христос, Господь наш, из мертвых восстал!" "Ну и слава Богу, - отвечает, - а я еще полежу", - и на другой бок повернулся. Ерофеевна ко мне вышла, сказала, что на всенощную он не выходил. Ни разу такого, мол, за десять лет не было. Случалось, что и день, и два пьет, а с Андрюхой, так и подольше, а тут уж неделя к концу пошла. Третьего дня самогон давать ему перестала, а тому уже и не надо. Только водички попросит, да глядь: опять такой же, будто как Иисус воду в вино претворяет.
  - Очень уж он эту историю любит!
  - Это да.
  - Бог с ним, с пьяницей! Никитка как?
  - Жар спал, Ерофеевна говорит. Спит.
  - Ну слава Богу. Самое главное.
  Во главе с котом прихожане, кто с лукошками, кто с сумками, кто только с праздничными куличами в руках, потянулись к церковной калитке.
  - Ну Власий-то - еще не пьяница, если с Фалалеем сравнивать, - на ходу заметила одна из старушек.
  Вторая подхватила:
  - Козакова, царство небесное, мне жаловалась, что на исповеди ни скажешь, тот потом пьяный по всей деревне разнесет, еще обсудит. Я-то уж и не ходила к Фалалею.
  - А как Лариным сарай спалил...
  - Да бросьте вы про покойника. Не дай Бог такого никому, - перебила их пожилая супруга Максим Пахомыча. Не сбавляя шага, она перекрестилась и с осуждающим видом почему-то обернулась на Андрея Евстафьева.
  - Да что я-то?!
  - А кто, Андрюш? Ладно бы просто замерз, как Сергей, царство небесное, а то еще сколько ногами вы пинали его, горемычного!
  - Это Генка вон.
  - Что Генка? - тут же откликнулся сзади его деверь.
  - Да ты всё: коряга, коряга!
  Когда случилась трагедия, Андрей еще женат не был, только недавно вернулся из армии. Отец Фалалей исчез перед Новым годом, но никто в деревне этому не удивился: на Рождественский пост их прежний священник, как и Власий нынче, обычно уезжал в свой Дионисийский монастырь. В те дни шел снег. Матерясь вслух и про себя, все деревенские рыбаки, включая Андрея с Геннадием, несколько дней подряд спотыкались о погребенный в сугробе предмет на пути к причалу, пока в сочельник кто-то не догадался разгрести снег.
  После смерти Фалалея на дверях храма повесили замок. Боялись, что приход закроют. Но летом из той же Дионисийской обители приехал тогда еще молодой отец Власий, и духовная жизнь в Малых Удах вернулась в прежнее русло.
  
  Матвей выпутал из мелкой ячеи двух плотвичек: каждая - чуть побольше блесны. Из осторожно сжатых детских кулачков торчали наружу рыбьи головы.
  - Куда такая мелочь? - проворчал Геннадий, его отец.
  - Нашему Окушку если?..
  - Не ест он плотву.
  Матвей затормозил на полпути к пустому ведру и пошагал обратно в реке.
  - Може, навозу взять на приваду? - предложил он.
  - Брали уже.
  - Коровий брали, а куриный - нет.
  Выбросив рыбешек в воду, Матвей забыл обтереть руки от слизи, сразу сунул их в карманы разгрузки, и в такой позе глядит на реку в своей детской задумчивости. Вода в Великой волнуется по-весеннему.
  Сзади слышатся шаги, а потом и голос Бориса Прилуцкого:
  - Как уловы, командир?
  - По-разному, - со значением отвечает Матвей, не вынимая рук из карманов.
  Ставить сеть под водой через лунки, как это делают соседи-староверы, Геннадий не умел. В марте он достал из сарая старинную отцовскую сеть, загодя подлатал и стал ждать ледохода. Три дня они вдвоем с сыном ходили к берегу глядеть на плывущие льдины, а на четвертый взяли сеть и пошли к своей заводке.
  В первый раз Речной Дед проявил милость: достали подлещика, пять окуней, столько же ершей и почти килограмм плотвы. На следующее утро подлещика уже не было, а потом и окуни с ершами перестали попадаться. Не то, что себе на уху, а кота нечем угостить.
  Прилуцкий подошел ближе к Геннадию и спросил:
  - Чем прикармливаешь?
  - Червями. Тошнотиком. Черствым хлебом, ясно дело.
  - А привада какая? Подсолнечное масло пробовал?
  - Целую бутылку влил, - рыбак понизил голос: масло было взято им из кухонных запасов без спросу у матери и супруги, так же как и флакончик духов, которые Мария второй день искала и не могла найти.
  - Парфюм? - угадал его мысли майор.
  Геннадий молча кивнул и скосил глаза на Матвея.
  - Вчера даже керосину плеснул, в сарае отцовский остался. Он только им и приваживал. Може, выветрился, конечно.
  - Керосин - это не дело. Всю экологию загубишь, - сумничал Прилуцкий.
  - Я же капельку. Рыба - она что попахучей любит.
  - Мне один поп знакомый говорил, что ладан использует. Привады, мол, лучше нет. Главное, истереть помельче.
  - Да где я его возьму? Покупать, что ли, специально?
  - У Власия попроси. Скажи, что для лампадки.
  - Для какой лампадки? - не понял Геннадий.
  - Ну, мол, купили лампадку, чтобы молитвы дома читать. Это нынче модно.
  - С запою он вышел, не видал?
  - Ну, одной ногой, - майор неприятно ухмыльнулся.
  Геннадий поглядел на сына. С выступа на берегу ребенок наклонился над водой и что-то высматривал в черной паводковой мути. Из кармана детской разгрузки торчала шапка, которую Матвей стянул с головы еще по пути на рыбалку, как только изба, откуда их могла видеть мать, осталась за поворотом. Ветер ерошил рыжие волосы.
  - А что за сеть взяться решил?
  - Да так.
  - Чего?
  - Вон, думаю, староверы в Ящерах по сколько тягают. Вдруг повезет, так Андрюха на продажу в город свезет. Всё не лишнее.
  - Деньги, никак, на что понадобились?
  - Дашку в университет собираем.
  - В университет? Нелегко это. - Майор потянулся к фляжке на поясе. Когда он сделал глоток, лицо у него почему-то вдруг стало такое, как будто вместо четырехзвездочного коньяка ему кто-то влил тайком во флягу местного самогону.
  - Ну ты своих двоих как-то выучил. Оценки хорошие у нее, по математике...
  - Всё спросить забываю, - перебил Прилуцкий. - Вы с Машкой теленка почем сдали?
  - Тише ты, - Геннадий прижал палец к губам.
  - А что, не сказали ему?
  - Сказали, что в стадо продали. День ревел. До сих пор спрашивает, когда навестить поедем.
  - Это не дело: мужика растишь. Я своим двоим с детства говорил...
  Сбоку раздался шлепок тела о воду. Отец обернулся и бросился к кочке, на которой только что стоял сын, упал на колени, поймал рукой петлю на спине его жилетки и привычным движением выволок ребенка на берег.
  Матюха не кашлял, хлебнуть воды не успел. Майор присел на корточки вместе с Геннадием и глядел на его сына. Мокрые, волосы у Матвея стали еще рыжее, с жилетки и со штанов стекала вода.
  - Ну что, крупный бобер?
  Глупая шутка Прилуцкого стала последней каплей. Целых несколько секунд Матвей пытался держать лицо, но теперь зашелся громким душераздирающим плачем.
  
  - Кш! Кш! Кш!
  Над кружкой с брагой с противным писком вертелась белая моль. Сколько ни пытался отец Власий отогнать насекомое, оно уворачивалось и всё плясало в воздухе на том же месте.
  - Кш! Кш! Да чтоб тебя!
  Очередным взмахом руки он отправил Божью тварь прямиком в кружку, где она, барахтаясь, запищала еще громче. Власий нашел на столе ложку, обратным концом выловил насекомое из жидкости, и тогда только понял, что совершил ошибку, принявши за мотылька крохотного ангелочка.
  Благой вестник на столе отплевывался и тряс мокрыми крылышками.
  - Ну и вонища! На навозе, что ли, настаивал?! - вместо приветствия пронзительно пропищал малыш, так что священник, который склонился к нему, чтоб лучше слышать, отпрянул с испугу.
  - Брага как брага: сахар, дрожжи, - чуть смутившись, ответил Власий. - Вы там у себя в раю совсем, что ли, вина не пьете?
  - Вино пьем, а не это пойло злосмрадное! И по рюмочке только, на двунадесятые праздники, - подозрительно быстро поправился он.
  - Всё кагор, небось?
  - И кагор, и порто, и мадеру. Сам я, правда, больше малагу почитаю.
  - Господи помилуй, я про такие и не слыхал! Небось, ваше небесное что-то?
  - Не слыхал, потому что в магазине на ценники дороже ста рублей не смотришь!
  Маленький гость спрыгнул с журнального столика на пол и на глазах стал расти в размере. Когда он достиг человеческого роста, священник смог лучше рассмотреть его. На вид ангелок был не то, чтобы стар, но и не мальчик. Полтинник с небольшим Власий дал бы ему по земным меркам. Жгуче-черные глаза блестели на его некогда красивом, а теперь только лишь благородном лице, как пара итальянских олив, которыми Власию случалось закусывать в прежней своей женатой жизни на праздниках у тестя с тещей, перед каждой выпивая, к их молчаливому неодобрению, целою с горочкой рюмку водки.
  - Не для того явился я, чтоб напитки хмельные с тобой обсуждать!
  - А для чего?
  - Весть принес, - чрезмерно важным тоном объявил ангел. - Передать было велено, что, коли пьянствовать не прекратишь, доведет тебя твой грех до позора, а приход твой - до гибели лютой. Вместе с Малыми Удами и другие деревеньки бесчисленные с лица земли сгинут, и сам град Псков, древний и славный.
  - А затем и твердь земная на две половины ако яичная скорлупа расколется, - с надменной усмешкой подхватил Власий. Бедность свою он считал богоугодной, втайне гордился ею и связывал с чистотой души, но слова про недорогие ценники в магазине всё же немного задели его, тем более что кагор, если брать божеский, уже давно стоил под двести.
  - Коль ты не внемлешь, Всевышний мне велел доставить тебя к Нему для личной ауди... диенции, - небожитель старался выговаривать слова четко, но язык у него заплетался: видно, во время купания он успел как следует хлебнуть браги.
  - Ну полетели, послушаем. Мне и самому есть, что рассказать Ему. Дай допью только, - священник потянулся к кружке, из которой перед этим выловил своего незваного гостя, но не успел взять ее, как ангел крепко схватил его за локоть и потащил к окну. Распахнув свободной рукой фрамугу, он больно ударил своего пленника шпингалетом по лбу.
  На дворе ангел на куриный манер отряхнул мокрые крылья, несколько раз взмахнул ими, и вместе с Власием оторвался от земли. Они стали медленно набирать высоту над огородом Ерофеевны. Старую осину на краю картофельной посадки пассажир увидел первым, успел вскрикнуть, но было поздно.
  От падения святого отца спас толстый сук, за который он, Божьей милостью, зацепился своею рясой не по размеру, и так остался висеть, свесив ноги над пропастью. Возчик его запутался крыльями в глубине кроны, возился там, сотрясая ветви, и пытался выбраться.
  - Как ты, друже? - с искренним сочувствием спросил Власий.
  Ангел ответил матерно.
  Священник решил про себя, что небесная братия не оставит в беде своего, и стал раздумывать, как самому выбраться из положения. Покрутив головой, над собой Власий заметил ветку, с виду попрочней остальных, и протянул к ней руки. Это было ошибкой. От неосторожного движения тело выскользнуло из широкого одеяния. В одном исподнем он полетел вниз, зажмурив глаза от ужаса.
  Удар сотряс в его теле все косточки до последней. Он осторожно пошарил рукой вокруг и подивился тому, что нащупал пальцами не траву, а доски пола. Кряхтя, священник перевернулся на спину и открыл глаза. Над головой в лучах апрельского солнца из окна кружились пылинки, поднятые его падением.
  Ворчливый голос хозяйки раздался из-за стены:
  - Опять в горшке застрял, отче?!
  - С дивана сверзился, Валентина Ерофеевна!
  Поднявшись с пола и дождавшись, пока перестанет кружиться голова, Власий взял из красного угла икону местночтимого святого Тарасия, перекрестился на лик святого, и только после этого отодвинул заднюю часть тяжелого оклада и достал наружу прозрачный пузырек. Уже сняв крышку, он замер и с мучительным выражением уставился в окно.
  На дворе вокруг сарая с шиферной крышей, которую он только что наблюдал с высоты полета в своем сонном видении, носились наперегонки Парамоновский Матвей вместе с Никиткой. То ли от Невзорова меда, то ли от Власьевых молитв мальчишка совершенно выздоровел и даже, как показалось ему, чуть округлился в щеках. В игре вместе с ними участвовал лохматый хозяйкин пес по кличке Валенок.
  Увидавши в происходящем на дворе однозначно положительный знак, Власий сделал из пузырька глоток, потом еще один, и лишь затем закупорил сосудец и вернул его в богоугодный тайничок. Вернувшись на диван, он посидел немного, пока совсем не ушла головная боль.
  Когда святой отец вышел в сени, с кухни появилась хозяйка.
  - Час который, Валентина Ерофеевна?
  - Одиннадцать утра, - ответила она и сразу угадала следующий вопрос. - Четверг.
  Не с первой попытки Власий подцепил ногой галошу и сунул в нее босую ногу.
  - Куда собрался, батюшка?
  - В храм пойду, приберусь.
  - Проспался бы сперва.
  - Ну как же? Чистый четверг.
  Хозяйка одарила квартиранта в семейных трусах и одной галоше укоризненным взглядом:
  - В то воскресенье Пасха была.
  - Помилуй Боже! - Власий осенил себя крестным знамением. - А всенощная?
  - Андрюха за тебя отслужил. Сам же псалтырь ему дал. Забыл, что ли?
  - Андрюха?! Нерукоположенный?! Грех-то какой! - Власий уставился на нее с ужасом, но тут заметил смех в глазах и сердито взмахнул рукой.
  Вдвоем они обернулись на скрип входной двери. В сени вошел Геннадий Парамонов и поздоровался, нисколько не удивленный полуголым видом святого отца.
  - Ты за Матюхой? - спросила Ерофеевна. - Во дворе он, с Никиткой бегают.
  - Пусть бегают. Я к батюшке. Ладану бы мне.
  Власий с преувеличенной подозрительностью уставился на него:
  - Для ка-акой надобности?
  - Лампадку в дом купили, - ответил Геннадий, как научил его майор.
  Пошатываясь, Власий пошел обратно в комнату и плюхнулся на колени перед тумбочкой. Вытащил наружу псалтырь, ломаный подсвечник и, наконец, ветхую картонную коробочку из-под печенья.
  - На месте, слава тебе Господи!
  - Да кому он нужен! - заворчала Ерофеевна.
  - Кадило вон стибрили. Уж ни на кого думать не хочу, но не дай Бог, преставится Хомутов старый. Как отпевать буду?
  С коробочкой он вернулся в сени.
  - Сколько тебе?.. Держи, - не дожидаясь ответа, святой отец засы?пал Геннадию в оттопыренный карман разгрузки чуть ли не половину содержимого картонной ладанницы.
  
  Шкарин не помнил, как оказался в провонявшем рыбой фургоне. Только, как шел к Оксанке за бодягой. Проснулся в машине, после этого ехали еще минут двадцать. На дворе с синим фонарем он почти даванул молодого, у того уже глаза закатывались, но тут усатый подлетел со своим кистенем. Он успел заметить, что на конце цепи была не обычная гирька, а железный шар с шипами.
  Во второй раз Шкарин очнулся уже под землей. Параши в камере не было, и под сортир пришлось приспособить дальний от спального места угол. К вони он скоро принюхался. Тепло давал электрический обогреватель. Шнур удлинителя уходил по стене в отверстие в потолке, до которого узник доставал головой.
  Были здесь и другие заточенцы, он это чувствовал и некоторых слышал. В первые дни в соседней камере за кирпичной стеной томился какой-то рыбак. К тому времени, как Шкарин попал сюда, тот уже словил белочку: гонял чертей, звал жену Алену, детей, срывался на плач. Он слышал, как потом рыбака уводили.
  "Миска!" "Корыто!" "Миска!" "Корыто!" Голос каждый день был не тот, что вчера, но слова - одни и те же. На вопросы, которые задавал Шкарин, снаружи не отвечали. "Корыто! "Миска!" Он подавал ее через узкий проем в двери и получал назад с несколькими разваренными в кашу рыбинами. Таким же способом пополнялся в корыте запас сильно разбавленной теплой бодяги, которая была здесь вместо воды. Рыбу не чистили. Чешуя, кости, вареные кишки, которые приходилось выковыривать наощупь, - после каждого приема пищи куча мусора у входа становилась немного больше.
  Алюминиевая кружка в камере - такая же, как была у него на Серёдкинском строгаче, и даже вмятина на том же боку. Он как-то пробовал не пить, но печень после алкоголя требовала жидкости: продержался несколько часов, дольше не смог. Сегодня пойло крепче, человек в камере чувствует это по запаху. Вдобавок к спирту - еще что-то непонятное, травяное. Он вспоминает про "горячего" рыбака за стеной, выливает жидкость обратно в корыто и возвращается на свое место.
  Лежа на боку лицом к стене, пленник ковыряет ногтем щербину в цементе между кирпичами до тех пор, пока не забывается тяжелым бредовым сном. Во сне он видит фонтан с прозрачной водой, где плещутся русалки с чешуйчатыми хвостами и огромными грудями.
  Звук отпираемого засова будит его. Пленник не открывает глаз и старается дышать ровно, как спящий. Скрипят нерасхоженные петли. Двое подходят к матрасу.
  - Поднимайся!
  Он долго не мог привыкнуть к свету, глаза слезились. Над ним стоял усатый, который встречал его во дворе, в правой руке он сжимал знакомый кистень. С ним был молодой - с фонарем. Впервые узник смог оглядеть свою загаженную камеру. На вид она оказалась еще меньше, чем на ощупь.
  Шкарин послушно встал и повалился обратно на лежак с соломой, изображая пьяного. Полежал. Якобы попробовал еще раз - и снова мягко упал. Его насильно подняли и подмышки поволокли к выходу. Из коридора, куда выходило несколько закрытых дверей, они втроем поднялись в ледяное помещение. На полках стояли ящики с замороженной рыбой.
  Через лабиринт стеллажей его вывели на двор, где толклось еще несколько мужиков, все - бородатые, кроме единственного мясистого пацана.
  С пленника содрали одежду и запихнули в деревянное корыто с холодной водой. Пухлый пацан взял губку, опустился на колени перед корытом и начал драить ему кожу. Остальные смотрели молча.
  Бывший зэк дал закончить очередное издевательство над собой, выбрался из воды с помощью чужих рук и не глядя лягнул в том направлении, где стоял усатый с кистенем. Почувствовал, что не промазал. Его пытались схватить сразу несколько мужиков, но он четко сработал локтями и побежал к частоколу.
  Топот. Вопли за спиной. Опередив погоню на долю секунды, он повисает на двухметровом заборе из бревен. Подтягивается. Перебрасывает тело на другую сторону и катится вниз по колючему бурьяну.
  Свет фонаря на столбе сюда не доходит. Ночь безлунная. Только по запаху он понимает, что рядом река. По траве и камням ощупью добирается до берега и на четвереньках входит в воду.
  Дна уже нет под ногами. Беглец гребет изо всех сил наперерез течению. По черной глади шарят лучи фонарей. Он не видит в темноте летящего камня, но слышит плеск воды. Потом еще один, совсем близко. С третьей попытки невидимому метателю улыбнулась удача. Шкарин не успел почувствовать боли в затылке, но перед тем, как погрузиться в холодную влажную черноту, расслышал над ухом тонкий омерзительный свист.
  
  Его пальцы пахнут ладаном, даже навоз не перебил его. С полным ведром Геннадий выходит из сеней на скрипучее крыльцо. Малек уже перед ним. Ясно, чего хочет, шебутной. Хозяин пса поднимает ведро вровень с грудью, и так несет до теплицы. Всю дорогу пес вертится у ног и просительно виляет хвостом.
  В самодельной теплице на фундаменте из просмоленных шпал Мария растягивает граблями навоз по гряде. Геннадий вытряхивает перед ней на землю новое ведро. Малек тут как тут.
  - Тьфу! Навозник! - В сердцах жена машет граблями вслед довольному псу, который с полным ртом коровьего навоза вперемежку с дождевыми червями несется к открытой двери. - Ген! В последний раз червяки у тебя в подвале зимуют! Чем хлев хуже? Тепло!
  Геннадий собрался было сказать жене про температурный режим, но вовремя одумался и не полез на рожон.
  - Прилуцкий, что ли, заходил? - вместо этого спросил он. - Малек лаял.
  - Невзор из Ящеров. Куриного навоза взял.
  - Для привады?
  - Для мази. Говорит, лишайного кота подобрал.
  - И что, от лишая навоз поможет?
  - Бог его знает. Валерку Христовича вон травяным чаем от пьянства вылечил.
  - Андрюха говорит: пошел вчера к Валерке блесен занять, а он прямо в сенях на половике дрыхнет. Так и не добудился.
  - Ирка не хвастала, - удивилась Мария.
  - Что, Андрюха врать будет?
  - Ну всё равно, считай, зиму продержался. Никогда не было, чтоб не пил столько. Ирка его и к наркологу, и к священнику водила.
  - К священнику? К какому?
  - Он прямо в клинике какой-то платной в Пскове принимает. Шесть тысяч за прием. Через два дня, как съездили к нему, Валерка еще сильнее запил. В позатом, что ли, году было.
  Мария с усталым видом прислонилась спиной к раме. Геннадий взял у нее грабли из рук и сам взялся за работу. Под вечер солнечного дня в теплице, даже с открытыми окном и дверью, стояла духота. Пот тонкими струйками стекал по спине: ощущение, будто какие-то гусеницы забрались и ползают под рубахой.
  Когда Машка попросила его помочь в парнике, они с Матюхой как раз собирались пойти проверить сеть на ночь. Сын вызвался идти один, но без взрослых к Великой его не пускали. Он расплакался. Мать с бабкой стали на него ругаться и довели почти до истерики. В конце концов не выдержала Дашка, бросила свою математику и потащила брата к реке с таким грозным лицом, как будто задумала утопить.
  Сейчас на огороде раздались голоса вернувшихся с Великой детей. Первым в парник ввалился Матвей. На входе он зацепился ногой о шпалину и чудом не расквасил нос.
  - Папа! Папа! Там дядя!
  - Какой дядя? Где?
  Малыш задыхался от волнения:
  - Голый! В сети!
  - Утопленник, - объяснила Даша, которая следом за братом перешагнула высокий порог. Лицо у дочери под веснушками было бледное-бледное.
  По дороге к дому Матюха успел сообщить о происшествии Никитке, а он, ясно, побежал делиться новостью с бабушкой. Как раз за самогоном зашел Валерка Христович, за ним - Андрюха Евстафьев, и к тому времени, как Геннадий с супругой - детям в этот раз было велено остаться дома - добрались до реки, на берегу собралась половина деревни. Сеть с бледным утопленником огромного размера уже вытащили на траву.
  Андрей Евстафьев с сигаретой в зубах сидел на корточках под ивой на берегу, в отдалении от остальных. Листья над его головой мелко трепетали от речного ветра. При виде зятя он вяло махнул ему рукой.
  - В город в полицию, наверное, позвонить надо? - Геннадий нащупал мобильник в кармане разгрузки, но тут навстречу из толпы выступил майор Борис Прилуцкий в оранжевой ветровке.
  - Позвонил уже, - сообщил он.
  Вот и привадил ладаном! Геннадий сунул телефон обратно в карман и отвернулся к реке, чтоб не глядеть на белого мертвеца. На волнах играли янтарные блики.
  Старушки в своем кругу обсуждали чрезвычайное происшествие:
  - Кто в такую погоду купаться полезет? Ночью еще на той неделе заморозки были.
  - Пьяный и в прорубь полезет, их всегда к воде тянет.
  - Этот еще и без трусов.
  - Да будто все в трусах купаются! Мишка мой покойный, как из бани, выскочит, бывало, - бегом к уткам в мочило, - начала вспоминать самогонщица Валентина Ерофеевна. - Сам красный как свекла, от задницы пар идет. Я ему сколько раз говорила: матери-то хоть моей постыдись, голышом по двору бегать.
  - Ой, Мишка твой, ой, - Горбунова, старейшая в компании, дважды перекрестилась со стыдливым выражением на лице: первый раз в начале фразы, второй - в конце.
  - А может, убили его, и мертвого в реку сбросили?
  - А голый за что?
  Вместе с женщинами на берегу стоял Максим Пахомыч Дубенко, круглый и ладный, похожий на Деда Мороза розоволицый старичок с такого же цвета лысиной на голове. Он произнес рассудительным тоном:
  - Раздели, вот и голый.
  - Да что тут гадать! Из Ящеров его принесло! - тут же вставила Зинаида Михайловна, его супруга, и с этими словами обернулась к травянистому склону.
  К реке спускался батюшка Власий. Из запоя он так и не вышел - это прихожане могли понять еще издали по его походке. Медленно и с великим трудом он сошел вниз и обвел осоловелыми глазами собравшийся люд:
  - Откуда приплыл?!
  Сначала вопроса не поняли. Потом Геннадий указал в направлении против течения.
  - Ты, ловец человеков, ступай домой! А мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов! - молвил святой отец с тем гонором, какой, бывало, просыпался в нем во хмелю, и ткнул перстом Геннадию в грудь. Тот отступил на шаг, почти в воду.
  Ногой в летней туфле отец Власий попытался столкнуть утопленника вместе с сетью в реку, но не рассчитал своего движения, споткнулся о труп и сам оказался в воде. Геннадию с Прилуцким пришлось лезть за ним.
  Спустя минуту Власий в мокрой рясе сидел на траве и смотрел на мелкие волны. Купание, кажется, пошло ему на пользу. Когда на берегу оказались двое оперуполномоченных из Псковского уголовного розыска, он поздоровался с ними уже своим обычным трезвым голосом.
  Полицейские были те же, что в январе приезжали к ним в Малые Уды искать Юрку Семенова. Лысый майор после приветствия еще раз с любопытством поглядел на мокрого священника, но не стал задавать ему вопросов.
  Вдвоем с молодым напарником они перевернули труп на спину.
  - Шкарин, - сказал лейтенант с бородкой.
  Майор кивнул:
  - Похож.
  Лицо покойника как вуаль покрывала рыбацкая сеть, глаза незряче глядели в вечернее небо над рекой. Не потрудившись опустить мертвые веки, майор, сидя на корточках, просунул руку в сеть и провел пальцами по начавшим высыхать волосам.
  - Что там, Артем Игоревич?
  - Рана. Тупой предмет.
  Со стороны деревни донесся красивый звонкий крик петуха и словно послужил сигналом для Андрея Евстафьева, который покинул свое убежище под ивой и направился к полицейским. Только теперь Геннадий увидел, что шурин пьян.
  - Из Ящеров он приплыл. Каждое новолуние у них обряд, людей в жертву приносят. Зимой я сам к ним на пристань лазал!
  - Вы видели убийство? - лысый майор поднялся с корточек и уставился на рыбака.
  - Не видел, и что? - Андрей возбужденно задышал сивухой на оперов. - Они ящерицам живых людей скармливают.
  - Каким еще ящерицам?
  - Черным. Вот таким, - чтобы показать длину, Андрей рубанул ладонью себе по плечу.
  - Не слушайте его, Господи, пьяный он! - шумно влезла в разговор Мария и обернулась к брату: - Коли скармливают, что ж этот целехонький?! - с этими словами она взяла Андрея за плечи и повела его, упирающегося, прочь по берегу.
  
  По своему нахождению скверик под окном кабинета Копьева и Сабанеева получил в народе название "Милицейский". В середине живой композиции из елок, туй и можжевельников со второго этажа почти незаметен приземистый, кладбищенского роста, памятник сотрудникам органов, погибшим при исполнении в мирное и военное время. Сквер примыкает к Октябрьскому проспекту. Оттуда через открытую фрамугу ветер доносит в помещение голоса прохожих и шум автомобилей.
  Дождавшись у окна, пока закипит чайник на старинном советском сейфе, лейтенант Иван Сабанеев заваривает себе кофе и с кружкой возвращается за свой стол. Через узкий проход напротив от него старший оперуполномоченный Копьев поглядывает то на клавиатуру, то в монитор и набирает двумя пальцами протокол по ночному угону черного "Ниссана" с улицы Юбилейной.
  Когда приоткрылась дверь, Копьев обернулся и не глядя прихлопнул на столе стопку бумаг, которую сквозняк собрался было сдуть на пол. В проеме показалось усатое лицо начальника угро подполковника Сверчкова.
  - По Шкарину биохимия пришла? - спросил он.
  - Подтвердили механическую асфиксию в результате утопления. В крови - ноль-восемь промилле, - ответил Копьев. - Длительная алкогольная интоксикация. Похоже, что в последние недели пил не просыхая.
  - Травмы? Гематомы?
  - Сознание потерял от удара тупым предметом по голове, мы так и думали сразу. Еще на затылке - зарубцевавшийся шрам: ране - месяц, примерно.
  - Приложился, наверное, где-то по пьяни
  - Скорее всего, - согласился с начальником Копьев. - Может, еще дома успел. Или драка.
  - По диете ничего подозрительного?
  - В желудке - рыба. Вареная. Признаков алкогольного кетоацидоза нет. Нормальный рацион.
  - Ясно. Полез в воду. Пьяный. Ударился головой о камень. Утонул. - Когда Сверчков заговорил, стал виден верхний ряд его зубов, зубы были стальные. Собственные он потерял то ли в Чечне, еще в первую кампанию, то ли при каком-то жестком задержании в конце 90-х. Первую версию Сабанеев слышал от коллеги-девушки из соседнего кабинета, вторую - от Копьева.
  С кружкой горячего кофе в руке лейтенант высунулся из-за своего монитора:
  - А фургон?
  - Что фургон, Вань? В Шабанах - единственный мост между Псковом и Островом. Движение - и днем, и ночью. Кто-то мимо проезжал, Шкарин его тормознул, попросил подвезти. Ты считаешь, нам надо выяснять, с кем он там бухал перед смертью? Лучше скажи, что у вас с Яхонтовым.
  По трупу, найденному в лесу накануне, за Ивана отчитался майор Копьев:
  - От криминалистов ждем заключение. Пока предположительно без следов насильственной смерти.
  - Хорошо. После обеда зайди ко мне, Артем. Обэповцы о чем-то пообщаться хотят.
  Старший оперуполномоченный послушно кивнул. Уже через секунду из коридора раздался быстро затихающий звук сверчковских шагов.
  V. Май
  Пока в Пасху стояли перед церковью, Прилуцкая снова пристала к ней с "Верочкой": съезди да съезди, хуже не будет. Алена уже не особо отнекивалась: как раз на днях ей пост попался "ВКонтакте": подопечным детям они раздавали канцтовары: ручки, тетрадки и всё остальное. А ей в этом году вместо одного троих в школу собирать - еще когда пост увидела, об этом подумала. Единственное, что решила с Власием сначала посоветоваться: все-таки фонд - православный, а он - священник. Ждала долго, пока он из запоя выйдет, не дождалась и пошла так. В четверг Генка Парамонов утопленника выловил, а она у Власия накануне была: в среду.
  Деревенский настоятель у себя в комнате сидел пьяный в одних трусах на диване с какой-то старой книгой. Когда она спросила про "Верочку", тот ответил, что не особо, что сказать о них может, и знает не много боле, чем она сама из интернета, а то и мене, но, мол, у всех у этих Христа ради благодетелей завет один: на, Боже, что нам негоже. Еще добавил, что к каждой распашонке сраной по десять моралей приложат - так прямо и сказал: зараз всех рассудил. По пути от него Алена встретила Андрюху Евстафьева и передала ему весь разговор. Тот - в ответ: "Забей". Предложил на машине ее прямо до храма на Новом Завеличье довезти, где у "Верочки" офис, но она подумала: лучше будет, если сама поедет - на автобусе. Майских решила дождаться, чтобы Пашка с мелкими побыл. А то вдруг спросят, с кем детей оставила: чтоб не врать.
  Власий, когда они с Аленой говорили, еще про священство нынешнее завел: что не такое оно, как прежде, особенно в городе: один - вор, другой - блудник, третий - пьяница. Сам-то, можно подумать... И попом даже не назовешь - так, попик деревенский. Бороденка в три волосины, и мало того, что ростом Бог обидел, еще и ходит вечно как собака сутулая, хоть грешно так про святого отца думать, да еще в церкви, Господи помилуй!
  Директор "Верочки" отец Александр сразу Алене понравился: крупный, но не полный, на лицо не то, что какой киноактер, но приятный, говорит ладно, и голос такой густой, бархатный прямо. На вид лет сорок пять, или, может, и весь полтинник, а моложе Власия выглядит за то, что не пьет каждый Божий день.
  В офисе фонда Алена сначала встретила монашка в черной рясе, Александрова помощника. Она видела его до этого на фотографиях: росту крохотного, но в жизни оказался еще меньше: лилипутик с вершком. Он сидел за монитором, старым и огромным, как телевизор у них в избе. Ящик для наличных на стене не сказать, что был набит купюрами, но зато в пакетах на полу за спиной маленького монаха было сложено немало добра. Больше - детские вещи и игрушки, но еще и макароны она разглядела, и краешек упаковки то ли конфет, то ли печенья.
  Она постояла немного и обратилась к нему. Помощник сказал, что во храме святой отец. Алена вошла внутрь, увидала Александра беседующим с прихожанами и подходить не стала, остановилась в сторонке.
  Только как следом за ним вернулась в притвор, опомнилась, что в церковь явилась в джинсах. В Малых Удах у них Власий не придирался к одежде, но и отец Александр, слава тебе Господи, ничего не сказал. Даже, вроде бы, мужской интерес проявил. Когда его взгляд случайно упал в Аленино декольте, молодая женщина торопливо застегнула верхнюю пуговицу белой блузки с кружевом.
  - Вдова я. Но у меня ситуация юридически непростая, - начала объяснять она. - Муж числится пропавшим без вести, то есть не признан погибшим, но в розыск с Нового года объявлен... Трое детей, - добавила она невпопад. - А чтоб от государства была пенсия, пять лет надо ждать, пока официально умершим признают. Надбавку в собесе назначили, но там копейки.
  - Пропал при каких обстоятельствах твой супруг? Не ссорились? Может, раньше времени хоронишь его?
  - Ссорились, но не сильно, - честно признается Алена. - Про староверов из Ящеров слыхали?
  - Что за Ящеры? Деревня?
  - На Великой, километра на три-четыре по течению выше от Выбут. Сначала по большаку - наши Малые Уды, потом они. Выбуты знаете, наверно?
  - Естественным образом, - молвит святой отец.
  - Ну вот, а они - выше. "Газель" у них белая, на ней они мужиков собирают по ночам: пьяных, или так.
  - И для какой цели этим староверам пьяные мужики нужны?
  - Обряд свой старинный справляют, кровавое причастие называется.
  Монашек до сих пор одним пальцем, как птичка клювиком, тюкал по клавишам, но теперь бросил печатать и молча косит на нее любопытный взгляд из-за монитора.
  - Какое причастие?
  - Кровавое. Так рассказывают.
  - Впервые слышу. Об иудеях подобное говорили, еще до революции, да и то - навет.
  - Мы с Юркой моим в Новый год поругались. Ночью. Он из дому вышел - и с концами. Следы - до перекрестка. Там его и подобрали. Полицейские нашли следы шин от "Газели": ее Богуслав, ихнего старейшины сын, водит, а до него водил сам старейшина, Святовит.
  - Как? Святовит?
  - Святовит Михалапович. Родич - фамилия. Они с нашим участковым вась-вась: в одном классе в Тямшанской школе учились. Зато и не делают им ничего. Творят что хотят. Деньги водятся: кому хочешь взятку дадут. Живут одной рыбной ловлей: дома богатые, асфальт к себе в деревню проложили, фонари, освещение как в городе, а старики даже на пенсию не подают.
  - Не слыхал, чтоб наша Великая кого так кормила щедро.
  - Говорят, будто со всей реки им рыбу в сети сгоняют ящерицы. Зато, мол, другим рыбакам ничего и не достается.
  - Какие ящерицы? - окончательно растерялся святой отец.
  - Какие-то. Говорят так. Что у них в деревне ящерицы живут, а они им заживо людей скармливают. Это и есть кровавое причастие.
  Не успела Алена сказать об этом, и уже пожалела. И про "Газель"-то не надо было говорить, раз он сам не слыхал. Теперь подумает директор, что дура с глухой деревни явилась милостыню клянчить и небылицы сочиняет напропалую.
  Он продолжал допытываться:
  - Кто говорит?
  - В деревне. Сама не помню уже, от кого в первый раз услышала. Но вот нашему покойному Козакову его дед рассказывал: видел в камышах на островке громадную дохлую ящерицу. Еще при Сталине. Ни телефонов, ни фотоаппаратов-то не было тогда. Он поплыл обратно, мужиков позвал поглядеть. Когда вернулись на лодках, трупа уже не было: то ли рекой унесло, то ли еще куда делся. Но вонь стояла такая, что все почуяли, кто на остров приплыл. И Андрюха Евстафьев, Юрки моего напарник по рыбалке, тоже про вонь говорил.
  - И он ящериц видел?
  - Он не видел. Но еще в январе в новолуние полез к ним Юрку искать и на самую службу попал, или как ее назвать. Спрятался рядом с большой доминой на берегу, где они молятся. Слов не расслышал через бревна, но точно, говорит, не по-православному молятся, и скорее не молитва это даже, а заклинание. Под гусли ее пели. Собрался в прокуратуру на них заявление подавать, да я его отговорила. Не будет толку.
  - Верно отговорила, Елена, - похвалил святой отец. - Про что он писать собрался? Про то, что молятся соседи не по канону? Так ведь не при царском режиме, слава Богу, живем. Кладбище у них тоже, наверное, отдельное?
  - На юге области где-то около Невеля. Но это по их словам. А раз дед Федор Ларин, царство ему небесное, видел, как ночью они возле островка нашего, который на излучине и где Козаков дохлую ящерицу видел, большой мешок в воду бросали. А на следующий день узнали, что бывший старейшина ихний Михалап помер. Об утопленниках, кстати, - вспомнила Алена, - на той неделе принесло из Ящеров одного с пробитым черепом. Сбежать, видно, от них пытался. Полицейские приезжали и сказали, что месяц он у них в уголовном розыске числился. А тут здрасте, выплыл целехонький, и рыбами не объеден.
  - Ваши Малые Уды к какому приходу относятся?
  - В каком смысле? - не поняла Алена.
  - В церковь в какую деревню ходите?
  - У нас свой храм, святого Дионисия.
  Директор "Верочки" отчего-то нахмурился:
  - И что настоятель про ваших чудны?х соседей говорит?
  - Мол, что христиане они такие же, как и мы, только обряд другой: без священников да без икон, и Господу не в храме, а в своих домах молятся. Про домину на берегу сказал, когда его спрашивали, что там староверы снасти хранят. Но Андрюха-то своими ушами молитву оттуда слышал.
  - Сама крещеная?
  - А как же. Елена в крещении.
  Александр указал на место перед компьютером:
  - Садись, голубушка, к брату Нектарию, он у нас за делопроизводство отвечает.
  Алена послушно уселась. Еще с минуту директор фонда постоял за ее спиной и после этого направился в храм, на лице у него застыло сосредоточенное выражение.
  Названный Нектарий улыбнулся, показав мелкие редкие зубы. Голос у него был под стать росточку: почти детский, но с приятной хрипотцой:
  - Документы понадобятся по вам и по деткам.
  Алена полезла в сумку за прозрачной папочкой, с которой в последней раз ездила в собес.
  В притворе напротив "Верочкиного" офиса работала церковная лавка. Пока Нектарий перепечатывал в компьютер, что нужно, с ее паспорта, и потом с детских свидетельств о рождении, Алена от скуки подглядывала за продавщицей. В косыночке, возраста непонятно какого, улыбается сама себе по-блажному. Она даже про себя попеняла на начальника, который доверил эдакой дурочке работать с деньгами. Но когда одетая по-городскому старушка подошла подать две пометки за упокой и купить свечу, Алена забрала свои мысли обратно: сдачу с красной пятисотенной "дурочка" сосчитала гораздо быстрей, чем делала это Надька Прилуцкая у них в деревенском ларьке, и вдобавок еще какой-то образок уговорила бабку купить - за двести рублей, если она правильно расслышала.
  
  Тамара Петровна Давыдова, мать пропавшего без вести, стояла на четвереньках перед открытым трельяжем и листала фотоальбом в коричневом переплете с въевшейся пылью. С ее слов полицейские узнали, что женщина половину своей жизни была завучем в псковской школе и, перед тем как уйти на пенсию, на несколько лет заняла пост директора. Сын Михаил Львович Давыдов пошел по ее стопам: получил педагогическое образование и тоже в свое время директорствовал - в престижной городской гимназии с экономическим уклоном. Потом они переехали в Тямшу, здесь он работал простым учителем математики.
  - Эта - последняя. - Тамара Петровна вручила Ивану Сабанееву групповой снимок. На лице у бывшей учительницы были очки в толстой траурно-черной оправе. По глазам было не похоже, что она плакала.
  Класс ее сына на фотографии - раза в два меньше, чем тот, в котором учился Иван в своей завеличенской школе, всего человек пятнадцать. Михаил Львович в коричневом пиджаке стоит между двух рослых девчонок с прическами и с растерянной доброй улыбкой глядит в объектив.
  - А покрупнее нету?
  - Только старые.
  Сабанеев повертел фотографию в руках, раздумывая, возвращать ее или нет.
  - Я на компьютере у себя посмотрю. На Новый год в школе фотографировались.
  Лейтенант обернулся к дивану, где сидели двое мужчин помятого вида. Обоим, как и пропавшему учителю, было чуть за сорок. Голос принадлежал тому из двоих, который был с лысиной, а сложением - пониже и покоренастей. Одет он был в огородные джинсы и застиранную футболку с принтом английской рок-группы из 70-х.
  - Вы его последним видели?
  - Я, - подтвердил мужчина.
  - В котором часу?
  - Ночью, не помню точно. После того, как в актовом зале мероприятия закончились, мы уже взрослым составом собрались, чтобы День Победы отметить. Павел Петрович первым ушел. А мы с Михал Львовичем еще посидеть остались. Час был, может, два, когда разошлись. На мобильник не посмотрел.
  - У жены его лучше спросите! Разве не видите, что он не помнит ничего?! - Мать поднялась на ноги и хлопнула дверцей трельяжа, на котором остался лежать раскрытый альбом.
  Сабанеев вытянул шею и разглядел под пустым местом на странице снимок форматом поменьше: тот же класс в темно-синей форме, но на пару-тройку лет младше: из мальчишек и девчонок не все достают Михаилу Львовичу до плеча.
  - Какую вы должность занимаете в школе?
  - Завуч, - не без гордости ответил коренастый в дырявой футболке. - Ну и географию с трудами веду. А Павел Петрович - психолог.
  Психолог на диване рядом с ним был одет в летний костюм в полоску. Особой приметой служил шрам, который снизу вверх пересекал вертикально левую щеку, бровь и половину лба, и был оставлен, с большой вероятностью, лезвием топора.
  - Конфликты у него были с кем-то из соседей или коллег? - задал вопрос майор Копьев.
  - Только с директором ругались иногда. Но она ни с кем поладить не может. Старческая деменция.
  - Полная клиническая картина, - закивал психолог.
  Кроме трельяжа с диваном, в помещении уместились два больших шкафа, письменный стол с телевизором и этажерка. С одной из полок выпирал наружу сложенный рулоном полосатый матрас. Из-за чрезмерной меблировки комната в хрущевской квартире, и так небольшая, казалась совсем крохотной.
  На диване психолог обернулся к завучу:
  - А вы про бомжа участковому рассказали?
  - Про какого бомжа? - тут же заинтересовался Копьев.
  - Может, и не бомжа, не знаю. Приглашал меня выпить один. Ночью с 1-е на 2-е мая.
  - Где это было?
  - Возле моего дома на улице Святой Ольги.
  - Покажете? - Копьев не нашел свободного стула в комнате и устроился на узком деревянном подоконнике. Когда он отошел от окна, хозяйка тут же бросилась задергивать шторы, хотя на улице и не думало смеркаться. Люстра загорелась тоскливым желтым светом.
  Психолог со шрамом от топора первым встал с дивана и, как только они вышли в подъезд, начал свой монолог:
  - Снижение социального статуса, самооценки, тотальная смысловая девальвация, опустошенность, - перечислил он, - вы же понимаете, всё это - обычный фон для развития алкогольной зависимости. Вдобавок, кризис среднего возраста. Хотя лично у Михал Львовича все проблемы тянулись из детства. Отец умер рано, а у Тамары Петровны доминирующий тип личности, вы, наверно, сами заметили. Это катастрофа для ребенка. Я не видел ни одного нормального человека, который вырос бы в подобных условиях, у всех что-то не так. Она сказала вам, что это мы с Александром Николаевичем споили его. Я не стал при матери говорить, но, на самом деле, Михал Львович на работе выпивал с тех пор, как устроился в школу. В шкафу в кабинете математики у себя держал бутылку. - Рассказчик на этих словах обернулся к завучу, и тот на ходу согласно закивал.
  Вместе с полицейскими они спускались уже к первому этажу. На лестничном пролете пахло жареной рыбой.
  - Женился Михал Львович поздно, после тридцати, - продолжал психолог. - Мать, естественно, сразу не сошлась с невесткой: такие матери - они не готовы сыновей делить с другими женщинами. Родился ребенок, стало еще хуже. Бабушка привычные воспитательные практики стала применять к внуку, невестку не спрашивая. А Михал Львович - он не мог Тамаре Петровне и слова сказать, мать для него оставалась авторитетом. Жена молодая долго терпела, честное слово, другая раньше ушла бы. При разводе разменяли две квартиры, их с женой и матери. Бывшая жена увезла ребенка в Тверь, она оттуда родом. У Михал Львовича оставались еще долги, и с матерью вдвоем им денег не хватало на двухкомнатную в городе. Купили здесь, в Тямше. В Пскове он был директором экономической гимназии, а тут устроился на ставку учителя математики. Школа у нас обычная, среднеобразовательная, без уклонов. Но самым тяжелым для него была разлука с сыном. Всю свою душу он вкладывал в классное руководство, сублимировался, так сказать.
  Говорить он закончил уже на улице. Копьев и Сабанеев слушали, не перебивая. Мужчины вчетвером миновали школу, потом школьный стадион и повернули в частный сектор. Изогнутая дугой улица Святой Ольги выходила на деревенское поле. На горизонте за ним чернел лес.
  Огород психолога был предпоследним от края села. Посреди участка с двумя теплицами из густой поросли девичьего винограда выглядывал зеленый дом в один этаж. Когда компания приблизилась, в ячейку изгороди просунул нос пес, похожий на лайку, с пушистым, закрученным в тугое кольцо хвостом.
  Психолог остановился, не доходя до калитки:
  - Первомай мы отмечали втроем у Александра Николаевича, на Зеленой, 9А. Михал Львович у него ночевать остался, а я домой пошел и не дошел немного. Ну, перебрал, понимаете. Вот здесь закемарил, у забора. - Рассказчик махнул рукой в сторону железной сетки. Пес за ней наклонил голову набок и с любопытством глядел на чужаков. - Проснулся от того, что кто-то меня толкает. Смотрю, человек надо мной стоит. На вид не то, чтоб обязательно бродяга, не знаю. Но одет так себе, какой-то весь неухоженный. "Не спи, - пихает меня, - замерзнешь". Помог подняться. Я смотрю снова: не из наших точно. Сам он пьяненький был, но, может, и прикидывался. "Как звать тебя?" - спрашивает. "Павлом", - отвечаю. "Ну а я - Петр". С Первомаем поздравил. "Согреться, - говорит, - тебе сейчас надо скорее, а то пневмонию, не приведи Господь, заработаешь. Пойдем, налью сто грамм". Ночь и правда холодная была, но я отказался, неладное почуял. "Нет, - говорю, - извини. Спешу, дела у меня". "Ну Христос с тобою", - отвечает и по улице обратно в сторону школы пошел.
  - А куда приглашал, не сказал?
  - Не сказал.
  - Возраст?
  - Нестарый по голосу. Он вообще в капюшоне был, а я не разглядывал особо. Бороденка мне только запомнилась: странная, как будто фальшивая.
  Завуч щелчком сбил со щеки комара:
  - Может, и правда замаскирован был?
  - Может, - сказал лейтенант Иван Сабанеев.
  Напротив хозяйства психолога через узенькую улочку Святой Ольги зеленела картофельная посадка, у дороги запорошенная пылью. Где-то ревела бензокоса. Ветер доносил аромат первого весеннего покоса.
  - Машины не заметили?
  - Белой "Газели", что ли? В этот раз не видел.
  - А раньше?
  - Ну проезжала как-то, да.
  В разговор вмешался завуч:
  - Три года назад пропал наш школьный сантехник Виктор Иванович, перед ним - Хороводько, Толик еще в 90-е, - он начал загибать пальцы, - Кротов в 89-м, еще раньше - Королев, Лапушкин. Всего шесть человек, кого только я помню. И участкового нашего прежнего так и не нашли, кто зарезал.
  Иван Сабанеев перевел вопросительный взгляд на майора:
  - Мельниченко, на здешнем участке работал, - объяснил тот. - Осенью 94-го был убит вместе с супругой у себя дома в постели. Множественные колото-резаные. Среди ночи ворвалось несколько человек.
  - За полгода до его убийства Толик потерялся, мужичок здешний, немного с простинкой, - снова заговорил завуч. - У вас там в Пскове до деревенского дурачка никому не было дела, а Мельниченко не мог успокоиться. Копал. И всё больше в сторону Ящеров. За день до того, как его зарезали, он в школу приходил детей опрашивать: Людмила и Невзора Асичей, сестер Сварожич. Младший Сварожич, Ждан, я не помню, ходил в школу уже тогда, или еще нет. А Невзор Асич был со мной в одном классе.
  - Дети из Ящеров учились у вас?
  - С тех пор, как школу построили, говорят. Я учил последних: Божика, Любаву, Богдана Асича. Их на домашнее обучение перевели после одного происшествия.
  - Что за происшествие?
  - Случись оно в другой деревне, это и происшествием не назвал бы никто. Так, шалости детские, - решил уточнить завуч. - Еще в наше время староверы особняком в школе держались, да и к ним никто не лез: побаивались. Так и с младшим поколением продолжалось. Но тут неожиданно Божик с одним мальчишкой задружился: семья многодетная, неблагополучная, из города к нам переехали. Дошло до того, что он этого Вадика - так мальчишку звали - в гости пригласил. На школьном автобусе вместе доехали. На дворе у себя он предложил ему в прятки сыграть, и, когда Вадик в сарай запрятался, Божик его там закрыл и не выпускал, пока родители не вернулись: они куда-то уезжали по делам. Вадик своей матери всё рассказал, та пришла жаловаться. Родителей-Родичей к директору вызвали, спокойно поговорили. На следующий день они уже вместе с Асичами и Любавиным отцом из Ящеров приехали и заявления написали на перевод детей на домашнее обучение.
  
  Долговязый белобрысый мужичок в спортивных штанах и в майке вывалился на крыльцо. Из распахнутой двери за его спиной доносилась музыка. Чей-то визгливый женский голос в избе пытался перекричать певца:
  
  А за окошком месяц май, месяц май, месяц май.
  А в белой кружке черный чай, черный чай...
  
  На негнущихся ногах-ходулях мужичок прошлепал в сторону забора, за которым не заметил наблюдавших за ним троих лиц духовного звания, остановился перед клумбой с желтыми ромашками, одной рукой приспустил штаны и стал справлять малую нужду. Отец Александр брезгливо отвернулся:
  - Не пойму, в каком часу надо за стол сесть, чтобы к одиннадцати утра в столь безобразном виде быть?
  - С вечера еще гудят. К ним родственники из Пскова на майские приехали погостить. - Власий указал на зеленые "Жигули" с многочисленными ржавыми пробоинами у забора. - Люди бедные и незлобивые.
  - Родственники?
  - Христовичи сами. Про родственников не ведаю.
  К хозяйству Христовичей примыкал выморочный двор стариков Токаревых. Дальше стоял без забора еще один заброшенный дом, каким-то чудом сохранивший все окна, кроме чердачного. В шифере как пролом от снаряда чернела круглая дыра.
  - Нечаевы здесь жили, - стал рассказывать Власий, - Сразу как совхоз распустили, в Псков уехали. Долго, говорят, изба на продаже стояла, да не нужна никому была. В те годы все из деревни в город ехали, обратно - никто. Так и бросили избу. Живы, нет ли, один Бог ведает. Тут Комаровы, померли оба, - они поравнялись уже со следующим домом. - А напротив - Волкова Тамара Михална, вдова, в прошлую осень от ковида померла.
  Летом накануне, когда мать еще и не думала помирать, сын приезжал к ней из города покрасить забор. За ярко-салатовой изгородью опрятный домик с занавесками на окнах стоял как жилой.
  - Вымирают, гляжу, ваши Малые Уды, - подытожил городской священник.
  - Да кто не вымирает нынче? Бабаево возьмите, или вон Неклочь, в Сорокине тоже два жилых двора осталось - везде сплошной декаданс.
  Как ни отговаривал Алену отец Власий, та поехала подавать заявку в "Верочку". Андрюхе об этом проболталась, а он уж ему донес. Деревенский священник ожидал, что городские приедут со дня на день, но не думал, что будет это в воскресенье, да еще что в храм к нему заявятся.
  С утра голова гудела как благовест, и браги налить было некому: хозяйка с внуком Никиткой поехала в Крюки непутевого зятя в колонии навестить. В том, что остался он непохмеленным, Власий теперь видел Господень промысел. Не то чтоб боялся он этого городского Александра, равного с ним по чину иерея, но и лишних пересудов в епархии не хотелось: в последние годы начальники церковные за здоровый образ жизни хуже комсомольцев стали ратовать. Недолог час, вино на причастии клюквенным морсом заменят.
  Осмотревшись в храме, Александр попросил проводить их с помощником до Алениного дома, и по пути всё задавал вопросы: и не столько про Алену, сколько про сами Малые Уды: давно ли деревня стоит на реке? И сколько храму лет? Да отчего такое название двусмысленное?
  Помощник его, инок Нектарий, всю дорогу внимательно слушал их разговор и молчал. Он был ростом чуть выше карлика, а с лица - немного юродивый. Как обычно с юродами, возраст нельзя было определить на глаз: можно и двадцать дать, а можно и весь полтинник.
  Впереди уже показалась Великая.
  - Слыхал, приход ваш Дионисийский совсем оскудел с тех пор, как на погосте Выбутском храм Николы Чудотворца восстановили?
  - Не особенно. Раньше, конечно, и с Бабаева, и с Сорокина на праздники люди бывали, да всё равно всё больше местные, как раньше ходили, так нынче и ходят.
  - Давно вы тут подвизаетесь?
  - Десять лет нынче, как мой предшественник настоятель отец Фалалей гибель лютую принял, Царствие ему Небесное, - Власий крестится, не сбавляя ходу.
  - Что за гибель? Не слыхал.
  - Зима дюже студеная была. Замерз насмерть, у причала нашли вон.
  - Вечная память! - Александр вслед за деревенским священником осеняет грудь крестом и щурит глаза на реку. За деревцами на другом берегу дымит печная труба. - Там у вас Волженец?
  - Волженец, верно, - удивляется его осведомленности Власий.
  - А староверы у вас еще где-то поблизости, говорят, обитают?
  - Выше по течению, за излучиной деревня их. Отсюда не увидать.
  - Давно они тут у вас?
  - Испокон веку. Еще при княгине Ольге селение в летописях где-то помянуто было. Когда раскол случился, они при старой вере остались, от священства нашего отказались, хоть и продолжали для виду в церковь ходить. Формально к нашему малоудскому приходу относились. В старину, сами знаете, было чего опасаться: и заживо жгли их, и в тюрьмах истязали, чтоб от веры своей отреклись. А как гонения закончились, тогда уже открыто себя старообрядцами объявили, но до сего дня добрые отношения с нашим приходом сохранили. С праздниками друг друга поздравляем.
  - Я вот к чему всю эту беседу эту завел, - стал объяснять городской священник. - Во Владимирском храме под Печорами приход освободился. Молодежи полно желающей, да епископ, когда мы об этом беседовали, мне признался, что иерея с опытом служения найти хочет - участок непростой, мол, по-своему. Вот я про вас и подумал. Не хотите перебраться? Не город это, конечно, но деревенек вокруг - тьма, и при церкви домик есть, ни с кем делить не придется. В наши-то лета тяжко уже по съемным мыкаться.
  - Да что мне этот домик, Господи! Я у хозяйки своей как у Христа за пазухой. И покормит, и постирает.
  - И всё же подумали бы.
  - Не слыхали вы, может быть? Издревле обитель наша Дионисийская окормляет здешний приход. Настоятели назначаются из клира монастыря. Так заведено было с самого основания. И ежель что, наше братство под прямой протекцией архимандрита Фотия находится.
  - Того, что в епархии отдел по межконфессиональным отношениям возглавляет?
  - Его самого, - со значением ответил Власий.
  Молодой овчар на цепи выбрался из будки встретить гостей. Семеновские двойняшки - мальчик с девочкой лет по шести - вдвоем катали за веревочку по огороду большой желтый грузовик. Когда пес залаял, они бросили свое занятие и с открытыми ртами уставились на троицу в церковной одежде за сеткой-рабицей.
  Власий потянулся открыть калитку, но Александр перехватил его руку:
  - Обождите, отче. Пока не вошли, хочу спросить: со спиртным как у матери? Не злоупотребляет?
  - По праздникам выпивает. Ну бывает, конечно, что и не по праздникам. Как все, одним словом.
  - По канавам-то хоть не почивает?
  - Не особенно. Может, пару раз видел, - сообщил Власий равнодушным тоном.
  Александр с недоверием поглядел на него и сказал, помолчав:
  - Детки-то, видит Бог, не виноваты ни в чем. В своем фонде мы в руки родителям ни копейки не даем, сами еду покупаем, вещи детские, игрушки...
  - Канцтовары к школе, - подсказал маленький монашек.
  - При известном умении и вещи детские, и игрушки, и канцтовары пропить труда не составит, - усмехнулся Власий в ответ. - Вот у меня, к примеру сказать, кадило золотое в прошлом году похитил кто-то, и едва ли для того, чтоб самому службы служить.
  - Естественным образом, - согласился Александр. - Но у нас в фонде всё под контролем. Волонтеры есть. Они семейства подопечные регулярно навещают да присматривают, где надо.
  
  Возраст: 45-47 лет, рост: средний, цвет волос: темно-русый с проседью. Борода, усы. Глаза серые. Без особых примет. Одет в темно-синие джинсы неизвестной марки и в серую ветровку с логотипом и надписью "Carolina" белыми буквами на правой стороне груди. На ногах - белые кроссовки с оранжевыми шнурками. Брючный ремень обмотан петлей вокруг шеи и привязан двойным узлом к трубе отопления под потолком. Опорой самоубийце послужил обрезок толстой ржавой трубы, откатившийся к стене, - лейтенант Иван Сабанеев окончательно убедился в этом, осмотрев предмет и обнаружив на ржавчине свежие следы от механического воздействия.
  Когда от местной управляйки передали сообщение о неопознанном трупе в подвале многоэтажки на улице Гущина, он как раз выходил из здания ГИБДД, где перед этим несколько часов в компании симпатичной брюнетки с погонами лейтенанта изучал перемещения белой "Газели" из Ящеров по ночным дорогам области. Копьев на машине в это время стоял в пробке из центра города, и Сабанеев пешком по Запсковью первым успел добраться до адреса.
  В маленьком полутемном помещении царил сладковатый аромат разложения. Вокруг лампочки кружили частицы поднятого туфлями лейтенанта подвального праха. Иван уверял родителей и бабушку, что за год работы в угрозыске привык к виду трупов, но от взгляда вылезших из орбит мертвых глаз с серыми прожилками капилляров ему, как бывало и прежде, стало не по себе.
  К его облегчению, из подвальной темноты снаружи скоро послышались шаги. Старший оперуполномоченный Артем Игоревич Копьев протиснулся внутрь через низкий проем и стряхнул пальцами паутину с лысого черепа:
  - Карманы проверил?
  - Документов нет. Только сигареты с зажигалкой.
  - А экспертиза где?
  - Звонили, скоро будут, - отчитался Иван и стал рассказывать о том, что увидел на записях в ГИБДД.
  C начала мая "Газель" артели "Садко" заезжала в Неёлово дважды: в ночь с 1-е на 2-е мая, когда школьный психолог встретил подозрительного бродягу, и в ночь с 9-е на 10-е, когда пропал учитель Давыдов. За рулем сидел мужчина в капюшоне. Оба проезда под камерой были около двух ночи.
  - Дальше какие перемещения у машины? - спросил Копьев.
  - В ночь на 2-е "Газель" через три с половиной часа засветилась на Палкинской трассе.
  - А на День победы?
  - Там глухо. Наверно, выбирался проселками.
  Майор Копьев похлопал себя по карманам, не нашел того, что искал, и сделал шаг к повешенному. Один из длинных шнурков мертвеца, развязанный, свернулся червем на бетонном полу, до которого подошвы не доставали на несколько сантиметров. Вращая труп в воздухе, майор обыскал ветровку и достал на свет пачку с сигаретами и зажигалку. Когда он отпустил тело, веревка начала раскручиваться в обратную сторону. Оранжевый шнурок на полу пришел в движение.
  - Я тут нагуглил один краеведческий сайт.
  Копьев закурил и спросил:
  - Что-то про Ящеры?
  - Почти. В Неёлово когда-то жил барин - он скупал у соседей крестьян, холостых и вдовцов, и приносил их в жертву то ли на языческих, то ли на сатанинских обрядах. Завели дело по двум статьям: жестокое обращение с крепостными и богохульство.
  - Признали виновным? - спросил Копьев.
  - Там мутная история.
  В статье на сайте писали, что донос на хозяина Неёловского поместья Василия Ивановича Пятибокова поступил от его соседки Карамышевой Пульхерии Ивановны. Та успела продать Пятибокову дюжину крепостных прежде, чем через управляющего до нее дошли слухи об изуверствах соседа.
  В сентябре 1849 года из II экспедиции Третьего отделения, которая занималась религиозным и крестьянским вопросами, в Псковскую губернию прибыл полковник Кашин. Из крестьян, фамилии которых были в купчей, полковник ни одного не застал в живых. Пятибокову учинили допрос. Тот перед Кашиным поругал соседку за плохой товар и заявил, что шестеро померли своей смертью от какой-то заразы, еще четверо за свою лень получили вольные, и, наконец, двое в пьяном виде напали с топорами на управляющего - в наказание их запороли насмерть.
  Полковник настоял на эксгумации могил на местном кладбище. Вызванный из Пскова медик Царицынского полка осмотрел кости и пришел к выводу, что возраст их составляет не более нескольких месяцев. Также вместе с Кашиным он обратил внимание на состояние древесины гробов, которая выглядела почти как новая, несмотря на то что находилась в почве, если верить датам из приходской книги, не менее двух, а в иных случаях и пяти лет.
  Кашин запретил Василию Ивановичу покидать поместье, приставил караул из солдат того же Царицынского полка и ждал ответа на свой запрос от питерского начальства, чтобы под конвоем отправить преступника в столицу на суд. Но неожиданно он получил приказ отпустить из-под ареста барина: на защиту его встала Церковь. В архиве Третьего отделения сохранилось письмо от архимандрита Алексия из Пскова: автор его заверял следствие в невиновности Пятибокова и указывал на то, что между последним и доносчицей Карамышевой имелась давняя тяжба, которая и стала, по мнению Алексия, поводом для кровавого навета. Письмо было датировано маем 1850-го года. В июне того же года в усадьбе Карамышевой объявился вольноотпущенник, которого питерский полковник успел записать в мертвецы. Барыня с управляющим опознали своего бывшего крепостного. Лекарь тем временем заново оглядел останки и переменил заключение насчет их возраста. Дело закрыли. Полковник Кашин уехал в Питер ни с чем.
  Через несколько лет крепостное право отменили, и людьми в России торговать перестали. А в революционном 1917-м крестьяне сожгли проклятую усадьбу вместе с жителями. Старого барина Пятибокова к тому времени уже полвека как не было в живых, поместьем владел его внук, тоже Василий Иванович. Вместе с молодым хозяином в огне погибла супруга, трое малолетних детей и штат прислуги.
  - Ну хорошо, попу могли заплатить за письмо, судмедэксперту за показания - тоже. Эту барыню, Пульхерию, вероятно, достаточно было припугнуть, - стал рассуждать майор, выслушав Сабанеева. - Может, был в старину какой-то местный культ с жертвоприношениями: в Ящерах, в Неёлово. Отсюда и слухи до сих пор. Но я лично никогда не поверю, что за столько лет они ни разу не наследили по-крупному.
  - Вы не заметили, что кастинг жертв у них очень тщательный? Завуч в Тямше назвал шестерых пропавших, но на двоих даже не было заявлений. Про Шкарина, если б условка у него закончилась, мы бы тоже вряд ли узнали. Нужен обыск в Ящерах.
  Копьев в последний раз затянулся покойницкой сигаретой и впечатал окурок в бетонную стену. На паутину в углу на полу посыпались искры.
  - Ты веришь, что суд разрешит? - обернувшись, спросил он.
  - Я не про частные дома. Осмотрим хотя бы постройки артели. Нужна бумага от следователя.
  - И что ты думаешь там найти?
  - Должно быть помещение, где они держат похищенных.
  - Я лучше поговорю со Сверчковым: пусть передаст в ГИБДД ориентировку на их "Газель". Может быть, что-то еще выясним. Пока что улики у тебя, мягко говоря, косвенные.
  Из подвального коридора приближались голоса: мужской и женский. Первой вошла не знакомая Ивану блондинка за тридцать в спецовке судмедэкспертизы, за ней криминалист Матушевич - коренастый мужчина с шевелюрой темных волос на непропорционально большой голове. Он равнодушно поглядел на труп, только что затихший в петле:
  - Снова безродный?
  - Одни теряются, другие находятся. Работа такая, - ответил ему Копьев.
  С собой Матушевич принес старинного вида кожаный чемоданчик, который переложил из правой ладони в левую, и по очереди пожал руки опера?м.
  
  Как и других детей в селении, своего сына старейшина учил скрытности с самых пеленок. Да только не впрок были уроки. Раз с Умилой в город по магазинам поехали - Богуслав классе в седьмом или в восьмом учился - вернулись, он навстречу выходит, улыбка до ушей: "В рейс, бать, - говорит, - можешь не ехать сегодня. Я тебе пьяницу достал" "Где?!" "В амбаре сидит". Святовит дверь открыл - а там пацаненок какой-то ревет, от испуга чуть в штаны не наделал. "Откуда взял?!" "Одноклассник мой". Спасибо, что в амбаре его заточил, а не поволок под пристань в подвал! Собрался сыну такую взбучку устроить, чтоб на весь оставшийся век свой запомнил и еще внукам о ней рассказывал. Уже и пест старинный дубовый из сундука достал, но Умила вмешалась: мол, не виноват сын: по неразумию своему детскому всё за ним, за отцом, повторяет, чтобы его одобрение заслужить. Святовит послушал ее: бить сына не стал и только отбранил крепко после того, как на своей "Газели" отвез малолетнего пленника домой в Неёлово. На той же неделе он Богуслава забрал из школы, от беды подальше, и Людмил Асич с Тихомиром Удичем, старым Любавкиным отцом, решили насчет своих детей то же самое.
  Кто всем прощает, тому самому прощения не будет - этому учил Святовита его отец, и не зря учил. Вовремя надо было собственного сына воспитывать - нынче поздно. Уже когда сам Богуслав в рейсы ездить стал, сколько раз Святовит твердил ему: не бери соседей! А он Юрку Семенова тащит! Хлеб-соль, как говорится! Про интеллигенцию то же самое, и про сидельцев бывших. Пьяницу неприметного надо брать, ненужного - такого, что, хоть есть он, хоть нет, никто не заметит.
  Учителя из Тямши искали всем миром: добровольцы, школяры, их родители, еще и бывшие ученики из города подрядились - оказалось, что их похищенный, пока не осел в Тямше, директорствовал в псковской школе. По деревням во всей округе развесили портреты. Один из них Святовит сорвал вчера вечером с забора пристани, хотя чужой машины в Ящерах в тот день никто не видел, да и собаки молчали.
  По лестнице из темницы учитель поднялся с трудом - чуть ли не на руках выносили. Сейчас он сидел в корыте на дворе пристани. Юный Богдан Асич с закатанными по локоть рукавами стоял на коленях и драил губкой податливое тело. Не то, чтоб стари?нами это было заповедано, но у них в общине издревле так повелось: самый младший совершает омовение жертвы перед событием.
  Старик Доброгост Лешич подошел к нему:
  - Ну что, забрало нашего педагога?
  - Забрало как есть, - пропыхтел Богдан с мочалкой в руке.
  Чтобы удостовериться в этом, другой старик ткнул лучом фонаря в лицо жертве. Учитель в воде не отвернулся и даже не зажмурился.
  - Истинно, не притворяется. Действует отвар. Для шабановского медведя, видать, Невзор с весом просто просчитался.
  - И сомы, и белены ему в два раза больше положил, чем другим кладу, - возразил лекарь, стоявший тут же.
  - В два раза? Может, запах из-за этого почуял и пить не стал?
  - Ясно дело, почуял, - подхватил третий старец. - Хитрый. Святовита при первой встрече вон как кулачищем приложил!
  - Хорошо, что по носу попал! А коли бы в глаз, подумай?..
  - А что тут думать? От такого удара враз бы зеница из ока выскочила. Тогда и надо было его порешить. Только зря месяц водкой поили.
  - Кто гадал, что побежит он? Спасибо еще, что желтый с Пиявина помереть не успел, а то метали бы жребий как в старину, - эти слова принадлежали ветхому Велибору Лешичу, старшему брату стоявшего у корыта Доброгоста. Майская ночь была теплой, но кровь не грела древнего мужа. От холода он прижимал ладони к животу в теплом вязанном свитере.
  Юноша поднялся с колен и теперь внаклонку натирал губкой без мыла плечи и шею учителя в корыте. За время в темнице у пленника успела вырасти жидкая бороденка, кожа покрылась коростой от грязи. Каждое прикосновение мочалки причиняло ему боль, но он принимал ее с совершенной покорностью. От дурманного зелья мысли были вязкие и тягучие. Остаток воли растворился в этой трясине.
  Среди собравшихся на дворе Михаил Львович не сразу, но узнал рослого парня, который нагнал его ночью после праздника возле школы и спросил время. Они тогда заговорили. Когда он обмолвился о своей работе, парень рассказал, что сам учился у них в младших классах и стал расспрашивать о своих прежних педагогах. Слово за слово было предложено выпить. Бутылка водки оказалась у парня с собой. Вдвоем они вернулись на школьный двор и разложились там на лавочке. Белой "Газели" Михаил Львович не запомнил - пришел в себя уже в кромешной темноте на бетонном полу.
  Ужасов об общине в Ящерах он был наслышан и от детей, и от коллег. Завуч-приятель говорил, что "Газель" раньше водил старейшина, а теперь водит его сын - и этот сын действительно учился в их школе, пока общинники не перевели своих детей на домашнее обучение. Бороды у давешнего собутыльника сейчас не было. То ли побрился, то ли борода была накладная. Рядом стоял, похоже, его отец - предводитель общины. Поверх джемпера у старейшины был надет плащ, скрепленный золотой застежкой. Когда его мойщик-подросток наконец бросил мочалку, отец с сыном вдвоем вытащили голого и мокрого педагога подмышки из корыта и повели к высокому срубу без окон. Остальные шагали следом за ними.
  Над дверью сруба был нарисован белой краской непонятный символ: ромб с точкой посередине. Помещение с полом из известняка было размером с большой школьный класс, но только не прямоугольной, а квадратной формы. Ровно по центру на камне стоял то ли золотой, то ли позолоченный идол в половину человеческого роста.
  Когда Михаила Львовича подвели ближе, он смог лучше разглядеть божка. Тот имел человеческое тело и голову рептилии с двумя глазами-впадинами и широким лягушачьим ртом. На золотистой коже была прочеканена пятиугольная чешуя.
  Перед постаментом лежали крест-накрест два толстых бревна, скрепленные между собой. Жертву уложили на эту конструкцию, заставили широко развести конечности и привязали запястья и лодыжки к бревнам. Голова осталась болтаться в воздухе над полом.
  Он проводил взглядом двоих своих сопровождающих, которые вернулись к остальным. Все вместе общинники выстроились полукругом позади алтаря. Предводитель взял в руки гусли с золотыми струнами и сначала заиграл, а потом запел. Слабый басок его подхватил хор голосов. "Яша-яша-яша", - или что-то вроде этого: такой был рефрен в песне на языке, которого Михаил Львович на понимал. Сначала они просто стояли и пели, а потом под эту простенькую мелодию начали выплясывать танец, вроде народного, только какой-то совсем нелепый. По каменному полу шумно топали ноги. Руки поднимались и опускались в такт.
  Кто-то положил на пол фонарь, и он освещал голубым светом движущиеся в танце фигуры. Дальняя половина помещения осталась погруженной во мрак. Из этой тьмы на свет хлынуло полчище огромных черных ящериц: десятки или сотни - они все устремились к связанной жертве. Песня звучала всё громче, но Михаил Львович больше не слышал ее из-за собственного крика. Черные твари облепили его. Каждая жаждала причаститься горячей кровоточащей плоти.
  Когда кровавое пиршество было закончено, и последняя из гадин покинула требище, старейшина убрал пальцы от золотых струн и взмахом руки остановил пляс. На кресте из бревен остались обрывки веревки и несколько свежих кровавых пятен. Розовые обглоданные кости были разбросаны по полу вокруг жертвенника.
  VI. Июнь
  Младший из подопечного семейства Ухватовых катил по кухонному линолеуму машинку из недавнего пожертвования от крупного магазина игрушек и издавал губами звук, который напоминал больше мычанье коровы, чем работу мотора. Когда он заехал под стол, Нектарий на стуле рядом с отцом Александром подобрал ноги.
  Мать заметила смущение гостя:
  - Тимофей!
  Из-под скатерти высунулась кудрявая голова. Отец Александр обратился к ребенку с ласковой улыбкой:
  - Шофером хочешь стать, Тимоша, когда вырастешь?
  - Не хочу, - буркнул малыш.
  Из-под стола - теперь уже молча - он покатил автомобиль к железной мойке, а от нее - к холодильнику, который стоял на входе крохотной кухоньки и загораживал часть дверного проема.
  За накрытым столом напротив отца Александра сидела мать семейства Анастасия, бабенка средних лет, не худая и не полная, с неприметным лицом из того числа, которые Господь не глядя лепит, когда Сам помышляет о чем-то великом. К приходу гостей она надела серенькое и неброское, под стать своему облику, летнее платье. Волосы были стянуты в куколь.
  Ее муж Сергей был полный мужчина лет на пять старше супруги с начавшими уже седеть волосами соломенного цвета. К столу он вышел в тельняшке и брюках на красных подтяжках. Его табурет стоял напротив окна, пряжки подтяжек ослепительно сверкали в лучах полуденного солнца.
  - Угощайтесь: своё. - Хозяйка показала на плошку с яблочным вареньем на столе. К варенью были баранки и галеты из продуктового набора, которые "Верочка" заказывала для подопечных на оптовой базе.
  Сервиз китайского фарфора тоже был не покупной: Александр обратился к памяти, но не мог вспомнить имени старенькой дарительницы, что по зиме в нескольких коробках принесла к ним в фонд ту часть скопленного за долгую жизнь добра, от которой при дележе будущего наследства отказались дети и внуки.
  Анастасия Ухватова поднялась с табурета и налила чаю священнику. Когда носик чайника оказался над кружкой монаха, тот протестующе замотал головой:
  - Пятница нынче, матушка, постный день.
  - Может, компота налить?
  - Лучше кипяточку беленького.
  - А вы же сами в группе в "ВКонтакте" писали, что не страшно: мол, не старообрядцы мы, чтоб от чая отчаиваться. - Хозяйка перевела вопросительный взгляд на Александра, который уже взял ложку, чтобы намазать яблочного варенья себе на галету, но при словах помощника опомнился и положил ее на место.
  - Чай, кофе в пост можно, но лучше без сахара. Из напитков - главное спиртного не употреблять, - сказал он.
  - Да и в другие дни ни к чему оно, - не сдержался муж Ухватовой.
  - Ни к чему, это верно, - охотно согласился с ним отец Александр
  В прошлую встречу хозяин дома замучил директора фонда разговором сначала о своем саде, потом о политике, но нынче молчал как Иисус перед Пилатом. Слова про спиртное были первыми, которые Александр услышал от него после приветствия. Пока младший сын с игрушечным автомобильчиком не скрылся в прихожей, отец внимательно следил за его передвижениями по полу, а потом стал рассеянно разглядывать посуду на столе - всё ради того, чтобы не смотреть на гостей.
  В трезвом воздержании Ухватов старший провел уже много лет, но и средства к заработку не искал - немало Александр повидал таких отцов семейств и на селе, и в городе. Лето хозяин посвящал уходу за стареньким садом, который достался им в наследство от родителей жены, а зимой много смотрел телевизор и писал в соцсетях на все подряд темы. С высокомерием, которое нередко присуще вчерашним алкоголикам, он бранил русское пьянство и находил в нем главную причину царивших вокруг бедности и разрухи. Супруга тоже не работала: занималась детьми и хозяйством.
  От государства как многодетные и малоимущие они получали какие-то деньги, но их не хватало. Позапрошлой зимой семейство поставили на попечение в "Верочке", и с тех пор Александр с Нектарием только единожды бывали в их деревне - с коротким дежурным наездом. Повод для новой встречи дала Анна Дурнева, которая вместе с мужем давно и много помогала фонду. По фотографиям на барахолке "ВКонтакте" благотворительница узнала вещи, которые до этого своими руками снесла в Ольгинскую церковь. Искала, что поприличней на этой барахолке можно купить для малоимущих из "Верочки", а малоимущие и сами тут как тут.
  Происшествие было не из ряда вон. Обычно единственного предупреждения хватало, чтобы окоротить начинающих предпринимателей. Слава Богу еще, что Анна, к которой отец Александр и прежде весьма благоволил, брани не затевала и даже извинилась, когда отправила ему ссылку на объявление о продаже вещей.
  - Еще кипяточку?
  - Благодарствую. Напился.
  Нектарий за столом Ухватовых перед каждым глотком старательно дул на горячую воду и наконец отставил от себя пустую фарфоровую чашку на блюдечке. Глава семейства теперь сидел, обернувшись к окну, и сощурясь делал вид, что высматривает что-то у себя в саду.
  Александр мрачно поглядывал то на невкусные баранки, то на галеты, то на запретное в постную пятницу варенье и раздумывал о том, как бы покрасноречивей начать беседу.
  - Слыхала ль ты, Настасья, про Иоанна Златоуста? - наконец заговорил он.
  - Вы писали в группе "ВКонтакте" про него недавно, - кивнула хозяйка. - Он ругал тех, кто бедняков обижает.
  - Верно. И он же говорил: "Ложь так дурна, что и сами лжецы ненавидят того, кто лжет".
  Полные щеки Ухватова стали красные как два спелых яблока. Директор фонда перевел взгляд с него на Настасью, которая в ответ вдруг с вызовом вскинула подбородок:
  - Да какая разница! Что она продала бы, что мы!
  Александр даже опешил:
  - Зачем эти вещи Анне продавать, коли специально для вашего семейства она их покупала? Ты и сама в объявлении на барахолке указала, что всё с ярлыками.
  - Специально! Можно подумать! Мало ли неношеного у богатых! Особенно детского!
  - В нашей группе "ВКонтакте" ты жаловалась, Настасья, что детям в школу ходить не в чем. А оказалось, не нужна одежда, на продажу выставила. Значит, солгала и пред добрыми людьми, и перед Господом.
  - А кроме одежды, не нужно, что ль, ничего ребенку? Ручки, тетрадки! - она обернулась к мужу за поддержкой, но тот молчал.
  - Канцтовары весной раздавали. Мимо вас не прошли, - тихо, но грозно промолвил священник.
  - Питание...
  - Для многодетных - бесплатное в школе! Ждал слова раскаяния услышать от вас, да вижу, что придется с довольства семейство снимать!
  - Посмотрим еще, кто кого снимет!
  Священник обернулся к Нектарию:
  - Ты погляди, еще и огрызается, тунеядка!
  - Думаете, не знает никто ничего?! - продолжала Ухватова. - На "Гамме", на оптовой базе, у меня брат двоюродный - грузчик.
  - И что с этого?
  - И то! Рассказывал, что половина отгрузок от них в вашу "Верочку" только по бумагам идет.
  - Много ли твой брат-забулдыга в тех бумагах понимает?
  - В полиции люди умные, разберутся!
  Священник поднялся из-за стола с недопитым чаем и быстро пошагал вон из кухни. Снаружи он споткнулся о малыша с автомобильчиком и сжал губы, чтобы не обронить ругательства. Нектарий нагнал его у дверей. Проводить благодетелей никто не пошел.
  - Думал, что мы у себя в фонде цветник возделываем, да видит Бог, третий год сорняки удобряем! - выйдя на воздух, гневно прошипел отец Александр.
  Ни теплиц, ни огорода, ни упомянутого священником цветника Ухватовы не держали от своей лени, но сад был ухоженный, со скошенной травой под деревьями и свежей побелкой на стволах яблонь. Многочисленные плоды уже завязались на ветвях среди листвы с серебристым отливом. Позади сада на лужайке двое старших сыновей с матерными воплями гоняли дареный мяч.
  Нектарий на дорожке от дома оборачивается к окну, где за тюлем прячется лик бесстыдной хозяйки:
  - Люди, кто злые и неработающие, самые опасные, отче: беззакония творить и время, и охота есть. Не ровен час, к мусорам пойдет и заяву ради мести напишет.
  - Пусть пишет! Господь судья ей! - в запале отвечает святой отец.
  Отворив калитку, Нектарий первым пропускает святого отца на деревенскую улочку, где у забора на обочине припаркована белая "Нива-Шевроле".
  - Теперь куда, отче? В Малые Уды, к Семеновым?
  - Отложим пока. Сперва хочу в епархию наведаться и справки про их пьяницу-настоятеля навести, да еще кой-какие.
  С не прошедшей еще сердитостью отец Александр несколько раз дергает ручку закрытой пассажирской двери, пока Нектарий не нажимает кнопку на брелке.
  
  Жарища самая душнецкая, если наступает, то в первых числах лета: солнце в четыре утра поднимается за Великой, а земля еще с весны не подсохла - и всё это стоит в воздухе, и парит, парит: что на дворе, что в доме: в баню идти не надо.
  Пашка в одних трусах сидит в кресле и втыкает в телефон. Мать смотрит новости по старому бабкиному телевизору. Тот принимает на комнатную антенну две программы, и те с помехами: а если дождь или гроза, тогда вообще смотреть невозможно.
  Да и было бы что смотреть. После новостей и рекламы начинается советская комедия. Пока жил в деревне, Пашка выучил их все наизусть: мог бы в школе на литературе рассказывать - как стихи.
  В городе у них был свой телевизор: нормальный, плоский, как у людей. Батя, как его с завода уволили, забухал. За рассрочку не платили. Когда из магазина телевизор пришли забирать, он по синьке еще устроил с ними разборки, орал на всю общагу, так что соседи со всего этажа сбежались смотреть - Пашке реально захотелось тогда в окно выйти.
  С улицы донесся лай дворового овчара Рекса.
  - Приехал, что ли, кто?
  - Кто?
  - Да посмотри встань.
  Пашка вылез из кресла и с мобильным в руках выглянул в открытое окно. За изгородью из сетки-рабицы стоял внедорожник "Верочки". Как был в одних белых трусах-слипах, он пошел открывать дверь.
  По пути через сени отец Александр запутался в дырявой сети и нагнулся, чтобы освободить туфлю. Что-то из снасти было сложено на полках, другое валялось прямо под ногами. Рыбалкой, как и прочими деревенскими забавами, Пашка не увлекался и понемногу втихую от матушки толкал батино наследство через сервис объявлений "ВКонтакте": так накопил на фирменные кроссовки - матери соврал, что вместе с одноклассником подработал на стройке.
  В комнате двойняшки с пола - они тоже в одних трусах - дружно оборачиваются на гостей.
  - Что надо сказать? - спрашивает мать.
  - Здрасьте, - отвечают малы?е хором.
  Вместе со священником, директором фонда, снова приехал монах-лилипут, его помощник. Мать предложила чаю, но гости отказались: и так, мол, жарко. Усадив их на диван, она сама пристраивается там же, с краешка.
  Мелкие втыкаются в телек. Там снова показывают рекламу.
  - Телевизор малыши любят смотреть? - спрашивает священник.
  - Да это они так. Идите почитайте лучше! Выключи, Паш.
  Отец Александр глядит в след двойняшкам, которые понуро плетутся в детскую:
  - В школу на следующий год?
  Мать отвечает:
  - Этой осенью.
  - Далеко школа?
  - В Тямше. Далеко.
  - На школьном автобусе малыши добираться будут?
  - Ну, а на чем же еще?
  - А в город не думали вернуться?
  - Думала. И Пашка хочет. Только с жильем как, не знаю.
  - Есть у меня знакомая в городской администрации, мы с ней вместе работаем по вопросам покровительства малоимущим. Благая женщина. Попробую поговорить с ней насчет квартиры в городе.
  - В Пскове квартира? Забесплатно?
  - А у вас деньги на покупку есть? - ласково улыбнулся директор "Верочки".
  Пашка не мог поверить тому, что услышал, да и мать тоже. Она спросила растерянно:
  - От меня, може, нужно что? Справки какие?
  - Образ жизни нужно вести подобающий. Без греха. - Александр обернулся к окну и помолчал перед тем, как продолжить: - Говорят, что попиваешь ты, Елена, да порой и без всякой меры.
  Она опешила:
  - Кто говорит?!
  Директор в рясе снова смотрел на нее:
  - Священник ваш приходской.
  - Власий?! Совсем он, что ль?! - мать даже поперхнулась от возмущения. - Пьяной хоть раз видел меня?!
  - То есть, неправда это?
  - Да вон у соседей, у кого угодно, спросите! Власий-то сам трезвый был, когда вы с ним про меня говорили? Може, перепутал с кем?
  - А бывает, что пьяным видишь его?
  - Бывает?! Да у него через день глазы залиты! Вон в том году, когда тещу нашего Валерки Христовича он отпевал, то еще накануне с Валеркой так напоминался, что кадило в гроб уронил. Угли рассыпались горящие, вместо погребения чуть кремацию не устроил. Пойдемте хоть сейчас с Горбуновой поговорите! Она от нас - через забор. Спро?сите про меня.
  - Успеется с Горбуновой. Прежде еще одно дело с тобой хотел обсудить, Елена, - с этими словами священник обратил пристальный взгляд на Пашку, который в своем кресле для вида уставился в телефон.
  Мать уловила намек:
  - Иди к мелким посиди!
  Из маленькой комнаты доносилась недобрая возня. Читать мелкие, ясно дело, не научились вдруг, и на кровати устроили битву подушками. Старший брат на входе показал им кулак, а сам прикрыл дверь и остался стоять у порога.
  В плену запертой детской ему сразу стало нечем дышать. По спине потек пот. Прижав ухо к двери, он тщетно пытался разобрать хоть что-то из тихой Александровой речи, которой поддакивал тоненьким шепотком маленький монах.
  
  - Простите, Христа ради. До больницы на проезд...
  - Ждан?! Ты, никак?!
  Нищий поднимает глаза на Святовита, и тут же ссутулясь спешит обратно к дверям магазина. На площадке перед входом стоит его товарищ, такой же оборванец.
  Проводив его взглядом, старейшина догоняет сына, который с дребезгом катит по парковке тележку.
  - Не признал?
  - Кого? Христарадца? - спрашивает Богуслав.
  - Христарадца, а кого же? Сварожич это. Ждан.
  - Как я его признаю, коль в жизни не видал?
  Из открывшейся двери пустого рефрижератора пахну?ло рыбой. Богуслав перекладывает в кузов пакеты с покупками и туда же ставит ящик водки, который последним достает из тележки.
  - С протянутой рукой стоит, как дед твой Михалап и пророчил! Когда уезжали они из Ящеров, Жданов отец Волк умничал всё, что и жилье в городе с удобствами, и денег не меньше, чем в общине, и мораль-де у нас устаревшая, а христианство их - религия будущего. И где они теперь со своим будущим?! У сына ни одного зуба во рту не осталось, смердит хуже тухлой рыбы!
  - Не закрыл.
  Забравшийся на пассажирское сиденье Святовит во второй раз хлопает дверью и крутит ручку, чтобы опустить стекло до самого низа. На жаре кабину так напекло, что хоть холодильник включай и в кузов лезь.
  - Уж и не помню, когда в последний раз в город выезжали, чтоб знакомца не встретить. То Евстафьев, то Прилуцкий, теперь вот Ждан.
  На майора Прилуцкого, соседа из Малых Удов, они наткнулись в "Экономочке" в прошлый понедельник. Святовит думал, что для своего ларечка они продукты закупают на какой-нибудь оптовой базе, а оказалось, что в магазине низких цен на Запсковье - там же, где они водку берут. Майор тут же в их тележку сунулся. Про водку спросил. Пришлось сочинить, что Невзор заказал для настойки от кашля. "А к чему так много?" А твое какое собачье дело?!.. В бытность ежель любопыт такой средь соседей заводился, то на свете надолго не задерживался.
  Раньше водку они покупали в "Ленте" на въезде в город, а потом узнали про "Экономочку". Кроме водки в этот раз еще по хозяйству набрали всякого. Неудобно одно, что через весь город ехать надо. В этот раз на обратной дороге завязли в пробке в центре: по Октябрьскому проспекту ползли еле-еле, только мимо детского парка ехали минут десять.
  На краю парка стоит на пьедестале княгиня Ольга. В руке - крест, над головой - желтый, под злато, нимб. Малолетний Володимер, будущий креститель всея Руси, выглядывает из-под складки бабкиного бронзового плаща, толстая хоругвь в его детских руках похожа на печатный пряник.
  Они снова проезжают мимо старой крестительницы на Завеличье. Эта поставлена в скверике перед Рижской гостиницей: видом попроще, да и росточком помельче. Правда, выплавил завеличенского истукана скульптор Церетели, про которого даже у них на селе слыхали. Оба памятника появились в городе в годовщину 1100-летия упоминания в христианской летописи, а до тех пор никаких Ольг в Пскове не было: ни больших, ни маленьких.
  В истинной, а не в христианской летописи так сказано. Когда Ольга взялась крестить Псковщину, свою вотчину, в Ящерах старейшиной был Гостомысл, уй ея, или дядька по матери, по-современному говоря. Гостомысл отказался от новой веры, и община его поддержала. С теми, кто не хотел принять креста иноземного, Ольга была скора на расправу, но на родственника у нее не поднялась рука. Через саму племянницу-княгиню Гостомысл договорился с попом в Выбутах, что поставит тот крестик, где нужно, да оставит селение в покое.
  Пока в Малых Удах прихода не открыли, они всей общиной в воскресные дни и по великим праздникам на христианские службы ходили в Выбуты, а в новолуние отцу Ящеру христиан жрали. Если тамошние попы о чем и догадывались, то вслух не говорили об этом. Из Ящеров носили в церковь мед, рыбицу, да и золотишком не обижали - всего вдоволь в их селении было, в то время как христианские деревеньки вокруг нищали.
  В старину, в Золотой век, у каждого руса дом полная чаша был, лиха не ведали, податей никому не платили, кажный был сам себе хозяин. Но потом варяги на Русь пришли, трое братцев: Рюрик, Трувор да Синеус. Народ на Руси мирный был, воевать не приучен, и, пока мужи оружие ковали, пришлецы со своими дружинами уж над русской землей встали. Рюрик в Новгороде стол занял, Трувор - в Изборске, а Синеусу Белоозеро досталось.
  Вместе с варягами и новые боги на Руси появились: Хорс, Велес, Мокошь, пес Симаргл, а за главного Перун-громовержец был: сам деревян, усы серебряны, брада злата. Сперва не хотели его принимать, но потом смирились: "Не велика беда, - рассудили так, - лишнему богу требу принести. Не объест".
  Потом думали, что так же и с Христом ромейским будет. Но увидали цареградские попы золотых идолов в речных требищах, и глаза у них от алчности ярче того злата заблестели. Велено было всё золото с капищ изъять и передать святой церкви, а людей крестить в новую веру. В одном только Новгороде нашлись смельчаки, которые открыто против ромейской веры выступили, и были разбиты. Еще немногие затаились, как они у себя в Ящерах. А остальные безропотно колени преклонили и крест целовали. Забыли письмо, веру, имена родные, и стали все Иваны да Марьи. Тако вышли из варяг в греки.
  
  С начала лета Андрей Евстафьев успел уже так загореть, что, если бы не штаны, то издали фигуру его можно было принять за бронзовую статую на берегу. Голый по пояс рыбак с удочкой в руках стоял в шаге от воды и не отрывал глаз от красно-белого поплавка. От звука шагов он вздрогнул, обернулся и заметил отца Александра, который пробирался к нему в рясе по бурьянистому берегу.
  - Жарища-то! Господи! - Священник выудил из кармана платок и протер бородатое лицо.
  В душном небе над Великой не было ни облачка. От воды вместо свежести тянуло прелой тиной. По пути от дома Алены Семеновой к месту на реке, где, как она объяснила, святой отец сможет найти Евстафьева, подрясник у него насквозь пропитался потом.
  - В избе еще хуже, - ответил Андрей, поглядывая на поплавок. Через воду проступало лохматое илистое дно.
  В тени под лопухами стояло пластмассовое ведро. Отец Александр сел на корточки и заглянул внутрь. В темно-зеленой воде нареза?ли круги несколько мелких рыбешек.
  - У нас дачка была на Пристани, чуть по реке пониже, - священник сидя указал направление. - Местечко с батюшкой знали заповедное: хариусов тягали.
  - Нынче хариусы - только у соседей. И форель, и судак тоже.
  Поплавок на воде пришел в медленное, но уверенное движение: то погружался, то всплывал снова с промежутком в несколько секунд.
  - Окунает, значит окунь. - Александр, щурясь, поднялся с корточек.
  Рыбак осторожно поднял удочку, протянул руку, но опоздал на секунду. Жирная полосатая рыбина с красными перьями сорвалась с крючка и с победным плюхом скрылась в илистой жиже у берега. При священнике Евстафьев не стал материться и только зло тряхнул выгоревшей на солнце шевелюрой.
  - А сетей не ставите вы у себя в Малых Удах?
  - Зять мой Генка пробовал перед Пасхой. Десять ершей вытянул, да одного утопленника, - с этими словами он мрачно ухмыльнулся, показав щербину на месте переднего зуба. - Из Ящеров приплыл от староверов, череп проломлен.
  - Да какие они староверы!
  - Беспоповцы. Так они говорят, - ответил рыбак и нагнулся к прикопанной в песке консервной банке за наживкой.
  - Бесхристовцы тогда уж.
  Андрей разогнул спину и с червем в руке вопросительно поглядел на святого отца.
  - Имена, и те вон какие: Богуславы да Святовиты - хоть одно в святцах найди!
  - Когда Юрка, напарник мой, пропал, я к ним ночью в деревню пошел, на пристань влезть хотел, - заговорил рыбак доверительным тоном. - Ну, так говорят, что пристань, а на самом деле, это церковь их. Самой службы не видал, но послушал через стену немного. Не молятся так православные, это правда. Хоть старый обряд, хоть новый, хоть сверхновый какой возьми. Нашему Власию про это рассказал, а он меня отругал: не лезь, не твоего ума дело. Сам-то он к ним ходит на Пасху, на Троицу, на Рождество - говорит, что о Боге нашем попроповедовать, но при этом всем же в деревне твердит, что нехорошо это - насильно обращать человека в иную веру.
  - От ада душу спасти нехорошо?
  - Про ад он раз сказал, что в древности его мудрецы из педагогических соображений выдумали, а после смерти только рай есть, но у каждого он свой, по его деяниям заслуженный. А свою мораль другому навязывать нельзя, это грех нетерпимости.
  - Всё в меру хорошо, и терпимости тоже нужно знать предел, - осуждающе покачал головой Александр. - А про грех такой я впервые слышу. Грех гордыни есть, непослушания, тайноядения, идолопоклонства...
  - Власий говорил, что церковные книги сильно устарели. Тыщу лет, мол, не обновлялись, и не всякий грех в них есть. Браконьерство то же, к примеру.
  - Может, и Писание, по его мнению, устарело?! - преувеличенно возмутился отец Александр. Он снова потянулся в карман за платком.
  - Про Ветхий завет сказал он как-то, что недаром таким словом назван. Давно уже чисто академический интерес представляет.
  - А ты слыхал, что прежде Власий ваш в большой церкви в Палкино служил? И не по доброй воле ушел оттуда.
  - Говорили бабки что-то.
  - Как только приход в Палкино ему пожалован был, то сразу у него с трудовой дисциплиной, что называется, проблемы начались, - стал рассказывать Александр. - Раз с великого похмелья причащался у себя в храме. Ему диакон кубок подает: "Кровь святая", - говорит. Власий отпил и просит: "Дай-ка еще". Тот не понял, чего он хочет, пока Власий сам у него чашу не взял из рук и до дна вино не осушил. Осталось бы незамеченным богохульство, да дьякону спасибо: сообщил куда надо. После того, как приход у него отобрали, Власий дома засел и еще горше запил. В конце концов супруга его из дому выставила, тогда он и подался к дионисийцам.
  - В монастырь, что ли, в этот лесной?
  - Монастырь - это громко сказано. Хибарка возведена посреди леса. Когда не совсем пьяные, латают ее отшельники тем, что на помойках найдут. Там же и службы у них проходят. Главный над ними - старец Агафангел, единственный среди этой братии священник, если Власия вашего не считать. В бытность в деревне Клюкино Агафангел занимал приход и такое раз учинил, что храм заново освящать пришлось. В обитель болотную он отправился вдвоем со своим диаконом собутыльным, так с ним на пару и служат. А сами дионисийцы - они вроде секты: православные только на словах, священства не почитают, Писания толком не признают, в литургии чрезмерное внимание уделяют крови Христовой.
  - Вроде секты? Ну а за что их Церковь тогда не запретит? Еще и у нас в храме служат.
  - Есть у них покровители могучие в нашей епархии.
  Андрей хмыкнул:
  - Кому эти алкаши нужны?
  - Не простые они алкаши, как ты говоришь. И храм, подопечный их монастырю, неспроста у вас в Малых Удах стоит, от Ящеров в соседней деревне. У дионисийцев древний сговор со злодеями: помогают им преступления покрывать и сокровище поганое их сторожить.
  - Какое сокровище?
  - Не слыхал про русскую веру древнюю? - спросил отец Александр.
  - Это где Перун, Велес?..
  - Еще древнее. До Перуна, писано было об этом, поклонялись русы водному божеству по имени Ящер. Требища на реках стояли, и в каждом был идол этого Ящера из чистого злата. Раз в месяц на новолуние в жертву приносили мужа, которого среди своих выбирали по жребию, а бог речной за это их сети рыбой наполнял.
  - И староверы наши - из этих?
  - Я сам долго поверить не мог, - честно признался священник. - Уж сколько веков прошло. И надо же, что не в какой глуши северной свои обряды кровавые совершают, а под самим Псковом. Да еще от Выбут в двух верстах - на родине Ольги Равноапостольной. Как крестители древние прозевали, Бог весть. Живут, не таятся. Даже и деревенька их Ящерами зовется, хотя при советах могли бы переименоваться в какое-нибудь Красногадюжное, никто б не заметил.
  - Про рыбу это правда. Да и про идола, может быть, - согласился Евстафьев.
  - Не может, а истинно так. Сведения - надежные, из первых рук. - Отец Александр выдержал молчание под всё еще недоверчивым взглядом рыбака. В пальцах у Андрея вертелся жирный червяк, о котором тот совершенно позабыл за разговором. - Четыре, а то и пять пудов чистого злата. Согласишься помочь вынести его тайно?
  Андрей сейчас снова вспомнил тот ужас, который испытал зимней ночью у святилища на берегу, и при мысли о новой вылазке в Ящеры ему стало не по себе.
  - Не знаю, подумать надо, - сказал он, помолчав. - Сторож там есть?
  - И днем и ночью капище сторожат. Ясно, что опасность большая, но и награда будет немалой. С вашим отцом Власием я побеседовал, он помочь нам согласен в обход остальной своей братии. И открыл еще, что в общине у них тайная христианка есть, - на последних словах священник понизил голос до шепота. - Дай Бог, поможет с нашим замыслом. Из села поганского несчастная хочет с малым чадом выбраться, но не знает как.
  
  Посреди широкой постели меж двух супружниц, старой и молодой, хозяин вертится с боку на бок, потеет и никак не может заснуть. Хоть бы одна ветринка в окно задула!
  Отвернув край общего на троих одеяла, Любавка поднимается с ложа.
  - Куда?
  - По нужде. - Босые ноги торопливо шлепают по полу.
  Фонарь с улицы вычерчивает на занавеске в избе черные ромбы с точкой посередине. Сын Богуслав на своей кровати не спит - в мобильный уткнулся. Давно уже день с ночью перепутались у него. Если не надо в рейс ехать, то всё равно днем выспится, а ночью - со своими телефоном: часами в него глядеть готов и наглядеться не может, как девица красная - в зеркальце.
  - Велибор жаловался: спину опять прострелило ему, - обратился отец к сыну шепотом, чтобы не разбудить маленькую Златку на печи. - Подменишь его на пристани в ночь со среды на четверг.
  Богуслав оторвал взгляд от маленького экрана:
  - Между рейсами хотел хотя бы одну ночь передохнуть.
  - Так и передохнешь на пристани. Всё равно вон не спишь.
  - Велибор уже всю общину своей спиной замучил, да и сам намучился. Самому тебе, бать, не жалко глядеть на него?
  - Невзор ему зелье из пчелиного яду дал, чтоб поясницу мазать. Говорит, помогает.
  - От старости зелье - могила, - ответил сын с раздражением в голосе. Собственное лицо его в синем свете от мобильного было как у покойника.
  Христос у православных страдать учит, в больных да убогих свое пристанище находит, а у них, в родной вере, милосердие - это о молодых и здоровых забота. Плод на ветви сперва зреет, а потом гниет. Святовит любил эти слова следом за отцом повторять, но при нем в общине все старики своей смертью помирали. Ругал себя, но всякий раз находил повод еще обождать.
  Старый Михалап другой был: строго следил за тем, чтоб перезрелых в селении не было. Когда сам немощен сделался, тоже тянуть не стал. Дождался вечером, чтобы все спать легли, взял веревку и в амбар пошел, не попрощавшись. Первым его Божик с утра обнаружил. Сначала рассмеялся, подумал, что дед игру какую-то затеял, а потом лицо черное увидал и закричал. До ночи унять его не могла Умила.
  Молодая она тогда еще была, а нынче - старая. Уже и не вспомнить, когда с ней в последний раз супружеское исполнял. Серчала старшая женка, Святовит и сам это замечал, но устал за свою жизнь всем вокруг угождать. Пред отцом долг исполни, пред супружницами, детьми, общиной - как на свет появился, всё обязан кому-то! А так хотелось хотя бы перед старостью несколько лет для себя пожить.
  Скрипнула дверь из сеней. Святовит уже успел раскинуться на двух третях кровати и теперь снова отполз на свою подушку, мокрую от пота.
  Трое родов Любавка пережила незаметно, но после нынешних, четвертых, чудна?я стала. По потребности среди ночи на двор бегает, будто забыла, где горшок стоит, а в бане грудь да другое руками прикрывает, когда мимо мужской половины идет. Стесняется. В бытность и слова такого не ведали. Что естественно, то не безобразно.
  С любовию то же сталось: "Пусть Злата уснет, пусть Умила к печи повернется". Коли сын дома, то и вовсе не трожь. По правде сказать, Святовит не настаивал, и даже втайне был рад супружескими обязанностями пренебречь. То ли возраст настал, то ли Бог его зна... тьфу привязалось! Власия ведь с зимы не видал. Странно еще, что на Пасху он в гости не заглянул. Ни разу не пропускал за десять лет, чтобы рыбой не угоститься да проповеди не прочесть. А Троица? Была или нет?
  - Не помнишь, когда у православных Троица?
  - В то воскресенье в Малых Удах отмечали, - прошептала Любава, устроившись под одеялом по левую сторону от супруга.
  - И Власий к нам не приходил.
  - Не приходил, - подтвердила она.
  - Завтра в ларек иди и к нему заодно наведайся: меда с рыбой снеси, с праздником прошедшим поздравь, о здоровьице справься.
  - Кончилось, что ли, что?
  - Что кончилось? - не понял Святовит.
  - В ларек зачем идти? Сегодня была.
  - Мозги у тебя кончились! Да и было, что голубь насерил! Проведай зайди, говорю, нашего бражника: жив или нет. Ерофеевны, знаешь, где изба?
  - Знаю.
  Младшая супруга, обиженная, отвернулась лицом к проходу. От громкого разговора Умила заворочалась на другой стороне кровати и во сне под одеялом просунула мужу на бедро горячую руку, которую тот сердито вернул на место.
  
  То же влияние, что аромат ладана - на обычных верующих, на Любаву Родич оказывал запах сивушных масел, которым насквозь, без всякой надежды выветрить его, пропитался дом самогонщицы Валентины Ерофеевны. Еще в сенях исполнившаяся благостного расположения духа, она вошла в избу, окликнула хозяйку и, когда не дождалась ответа, робко постучала в знакомую дверь. Из комнаты священника раздалось приглашение войти.
  Переступив порог, она переложила корзинку с продуктами из одной руки в другую и перекрестилась в сторону красного угла тремя перстами, а не двумя, как учили ее притворяться в селении. Только после этого она заметила на диване троих гостей отца Власия, обмерла и попятилась обратно к выходу.
  - Заходи, не бойся, голубушка. Здесь ты среди своих. Пока обсуждали, как с тобою тайную встречу назначить, тебя и саму Бог привел, - ласково заговорил главный из них, священник с красивым благородным лицом и проседью в черной бороде. По правую руку от него сидел чудной человечек малого роста в монашеской рясе, а по левую - местный рыбак Андрей Евстафьев.
  - Святовит меня отправил о самочувствии батюшки Власия справиться, - смущаясь, сказала Любава.
  - Бог дал живот, Бог даст и здоровье, - отозвался Власий. Места на диване хозяину комнаты не хватило, и пришлось занять табурет у окна.
  - Сидите! Сидите, отче, заради Бога! - запротестовала Любава, когда он поднялся, чтобы уступить ей место.
  Власий сделал круг по комнате и снова оказался перед раскрытым окном, за которым буйно зеленел хозяйкин огород. Высунув голову наружу и убедившись, что их не подслушивают, он представил троицу на диване:
  - Отец Александр, иерей почтенный, благотворительный фонд в Пскове возглавляет, да вдобавок приходом крупным заведует, инок Нектарий - помощник его. Андрюху ты знаешь, - Власий указал рукой на рыбака, который улыбнулся ей, не разжимая губ. - Как проведал я, что фонд Александра нашей вдовице Алене Семеновой квартиру в Пскове обещает выхлопотать, сразу про тебя вспомнил. Дай, спрошу, думаю, у коллеги, авось и выгорит. Про чудесное обращение твое рассказал.
  - Разве не договорились мы его в тайне держать?
  - Всё тайное явным становится, а сокровенное - известным, - отчего-то вздохнул Власий. - Андрюха вон тоже в теме.
  Рыбак на диване при этих словах согласно кивнул.
  - Из общины, слыхал я, вдвоем с ребенком ты бежать хочешь?
  - Хочу, отче. - Любава обернулась к городскому священнику, который задал вопрос. - Коли откроется тайна, страшно думать, что с дочерью будет. Умила, старшая жена, троих сыновей моих новорожденных умертвила, да и на Златку, бывает, так глянет, что душа стынет. Ревнует.
  - Как это умертвила? - не понял Александр.
  - Народонаселение они в Ящерах древним способом регулируют, - объяснил за Любаву батюшка Власий. - Рожают в бане, где перед этим печь растапливают. За повитуху - старшая жена старейшины. Как младенец на свет появляется, она оглядывает его и решает, нужен общине он или нет. В бытность не только у русов, но и у других славян этот обычай был, и у прочих европейских народов, так мне старейшина их объяснял. В Риме, ежели отец хотел чадо оставить, то на руки его поднимал, а иначе не трогал. Тогда выносили его за двор и к дороге клали: авось подберет кто. Как христиане сей обычай запретили, то люди от многодетства в нищете погрязли, и в Европе темные века настали. Так старейшина считает.
  - Не объяснили своему людоеду, что темные века у нас прошли давно?
  - Говорил не раз. И про это, и про то, что средств от многодетства уж немало придумали люди. Да он на своем стоит. По стари?нам ихним так заведено. Так же и от стариков немощных они избавляются.
  В пропахшей самогоном комнатке воцарилось тяжелое молчание, которое первым нарушил маленький монах:
  - А ящерицы, которым в вашем селении христиан скармливают, - они вроде как слуги бога вашего?
  - Не слуги. Это он сам и есть, - ответила на его вопрос новообращенная, которая так и стояла посреди комнаты с кошелкой в руках. - Отец единый во множестве.
  - Имя ему легион, - вставил Александр.
  Любава закивала:
  - Легион, легион, так и есть.
  - А отцом почему его у вас зовут? - поинтересовался монах Нектарий.
  - В глубокой древности, как у нас старики говорят, русы голодно жили, плодами древесными питались, да жабами со слизнями: всем, что найти могли, - начала рассказ Любава. - Одежды не шили, сами волосами были покрыты, как звери лесные. Не избы строили, а ямы в земле рыли, а богов никаких не ведали - только берегиням с упырями поклонялись.
  Неподалеку текла река, которой и имени тогда не придумали еще. Раз пошел к реке юноша по имени Садко жажду утолить. Склонился над водицей - и глядь, на него из-под воды три девицы смотрят. Поразился Садко облику их. Были они безволосы, и сами - девицы только до пояса, а ниже пояса хвостаты, как рыбы.
  Садко хоть и волосат был, но ликом прекрасен. Увидавши его, не смогли девицы глаз отвести, влюбились все три разом. Схватили за руки, за ноги и в царствие свое подводное потащили. Было там немало водных обитателей предивных, а рыбы - видимо-невидимо. Отвели Садко во дворец и подводному царю Ящеру представили. Не меньше, чем девицам, поразился Садко облику его: телом, хоть и чешуйчатым, он был с человеком схож, а голова как будто от коркодела приставлена. Девицы эти, что с хвостами рыбьими, дочерьми его оказались - царевнами царства подводного.
  Три дня и три ночи Садко в царстве речном пировал вместе с царем, и дочерьми его, и придворными гадами. Как пришла пора домой возвращаться, царевны его отпускать не хотят. "Позволь, батюшка, - просят они царя Ящера, - нам замуж за Садко пойти". Жалко царю было дочерей от себя отпускать, но так умоляли они, что дрогнуло сердце отчее. "Воля ваша, - сказал им, - делайте, что хотите". А чтоб не бедствовали дочери в новом доме на суше, научил царь зятя ремеслам различным и гусли волшебные подарил.
  Как вернулся Садко вместе с тремя женами к племени, то на месте старого города с землянками указал новый срубить, из бревен. Золото, что в общине было, они переплавили в волшебного идола и стали перед ним волхвовать на бывшей безымянной реке, которой теперь дали имя Волхов. А свой новый город, поразмыслив, русы Новгородом назвали.
  Вместо того чтоб деток как людские женщины рожать, царевны хвостатые икру словно лягушки в воду метали, и скоро стало у Садко детей видимо-невидимо. Боялся он, что потомки его по земле ходить не сумеют, но те рождались с человеческими ногами, только без волос на теле, как матери.
  Разнесло икринки по рекам, и размножился род русский, и расселился по всей земле, что потом Русью назвали. На далеких берегах селенья строить стали: на Ловати да на Великой, на Волге, на Дону, и до самого Днепра добрались. Каждый месяц на новую луну люди по всей Руси волхвовали: на гуслях играли, да требу отцу подводному приносили, а он за это их рыбой питал.
  - Как Сатурн, детей пожирающий.
  - Какой Сатурн? - Любава с непониманием поглядела на городского иерея.
  - У древних римлян был такой бог людоедский, - объяснил Александр. - Поклонялись ему, покуда апостол Павел благую весть в Рим не принес. Тогда повергли римляне идолов своих, и в прежнем языческом храме Христос воцарился. Так же и с вашим истуканом поступить придется. Не отвратится иначе община от бога звериного, - с суровым видом заключил он.
  - А коли река восстанет? - с испугом проговорила Любава. - Не сказал разве вам батюшка Власий?
  - Имя Господа - крепкая башня: убегает в нее праведник - и безопасен.
  Она посмотрела на деревенского священника, который снова отвернулся к распахнутому окну и что-то высматривал на капустной гряде. Он не повернул к ней лица и только быстро закивал головой.
  - Батюшка Власий про квартиру говорил. Думала, уеду со Златкой по-тихому.
  - Говорить-то говорил, - вздохнул Александр. - Только у вдовы Семеновой трое детей, а у тебя - один. Таким льготы не полагаются. Да и по закону ты не можешь без согласия супруга ребенка увезти.
  - По документам не супруга я Святовиту. Златка моя на Богуслава записана.
  - Значит, Богуслав вместо отца в суд пойдет. И даже если судья на твою сторону встанет, а от государства жилье какое-нибудь без удобств выпишут, то жить ты на что в городе собираешься? Кто тебя на работу возьмет? На личико ты пригожая, но, наверное, только читать-писать и обучена.
  Любава пристыжено кивнула.
  - Коли поможешь истукана из общины забрать, то денег столько получишь, что и тебе, и дочке на всю жизнь хватит. Согласна?
  - Согласна, - вздохнула Любава.
  - Расскажи нам: на новую луну, в обряд, каким образом ящеры в ваше святилище попадают? Есть для них ход особый?
  - Со стороны реки - дверца: высотой малая и цветом под бревна, так что издали не заметишь. Отворяют ее на новолуние перед требой.
  - Ключ достать сможешь, чтобы копию сделать? - спросил теперь уже инок Нектарий.
  - Нет там замка, дверь на засов изнутри запирается.
  - А откуда для людей на требище вход? Со двора?
  - Со двора, - подтвердила Любава. - Святовит ключ в сундуке хранит у себя в избе. Могу взять, когда за хлебом пойду, и на следующий день обратно подложить. Всё равно до новолуния не хватится.
  - Кто из стражников у вас самый ветхий?
  - Велибор Лешич, - не раздумывая, ответила Любава. - Еще и тугой на ухо.
  - Когда смена его?
  - Нынче ночью требище охраняет Стоян, а значит... - не сразу сосчитала в уме девушка, - со среды на четверг очередь у Велибора бдеть.
  
  По сельскому перекрестку прошел мужик с костылем в тельняшке и в драных камуфляжных штанах, завернутых на культе. Снова не ладно: увечного Ящер не примет. В косматую старину, когда мужи со всех окрестных деревень собирались метать жребий, калекам кость в руки не давали, а нынче перед тем, как запереть в темнице пленника, его раздевают и осматривают, чтоб целый был: двадцать пальцев, уд, муде.
  Когда инвалид скрылся из виду, Богуслав выбрался из придорожной канавы. Жирный ночной бражник бился крыльями о стекло фонаря на перекрестке - единственного в деревне. Где-то пел соловей. Младший Родич поглядел время на телефоне. Час назад опустилась темнота, и через час уже начнет светать. Вот-вот петухи заорут, если их здесь держат.
  В белые ночи затаиться сложней, но зато и уловы летом богаче. Прошлым июнем на бережке под городом Островом он четырех взял зараз. Чтоб далеко не таскать, машину к самой воде подгонял. С мужиками еще две бабы были: тех удавил и в реку побросал, вместе с ними - палатки и вещи.
  Глаза к середине ночи уже слипались, а в убогом домике на краю деревни пьяницам всё было не угомониться. Веселую избу он приметил еще с трассы и на первом съезде за знаком с перечеркнутым названием деревни загнал "Газель" в кусты. Вернулся пешком.
  Перед калекой прошли еще мужик с бабой в обнимку, и больше не было никого. Окна в доме погасли. Он собрался возвращаться к машине, но тут заметил, что дверь отворилась, и кто-то вышел на порог. Богуслав не стал лезть обратно в канаву и лишь попятился в тень старой липы на обочине.
  Передвигался мужичок бойко, но не значит, что трезво. Ноги будто вбежали вперед него, и сам он с трудом поспевал за ними. Молодой охотник загодя выступил из-под дерева.
  - Огня не будет, отец?
  Отец резко затормозил и попытался собрать глаза в кучу. На лицо - обычный деревенский пьяница, по одежде тоже: шорты, футболка со следами краски, сиреневые галоши напробос, и главное, что кольца на безымянном пальце нет: в кои-то веке родитель доволен будет.
  Из шортов пьяница вытащил зажигалку. Богуслав уже успел сунуть сигарету в рот.
  - С вечера у вас торчу. С рейса возвращался, подвеска отвалилась. В эвакуаторную службу позвонил: сказали, чтоб раньше утра не ждал их. Слава Богу, что пустой. А то бы протек. - Он, не затягиваясь, сосал дымящую сигарету.
  - Что возишь?
  - Рыбу, мясо, полуфабрикаты. Холодильник у меня. На пищевой базе в Палкине работаю. Тебя как звать?
  - Борисом.
  - А я Глеб.
  С хмельной горячностью новый знакомец стиснул ему ладонь.
  - Выпить не хочешь, Борь? А то мне полночи еще куковать. Одному впадлу.
  - В одиночку только алкаши пьют, - тут же поддержал его пьяница. - А за руль ты потом как?
  - На эвакуаторе до дому довезут, а завтра - отсыпной.
  Вдвоем они вышли из деревни на узкий асфальтовый проселок. Полосы кустарника по обе стороны отделяли проезжую часть от поля.
  - А машина твоя где?
  - Добрый человек с трассы стащить помог. Пошли.
  "Газели" в кустах Борис не заметил и прошел бы мимо, если бы спутник не дернул его за рукав. Богуслав открыл перед гостем фургон, а сам пошел в кабину за бутылкой. К его возвращению пьяница уже устроил себе сиденье внутри на перевернутом рыбном ящике.
  В кузове горел неяркий голубой свет. Богуслав забрался внутрь. При виде водки лицо пьяницы оживилось.
  - Не обессудь, стаканов нет.
  - Да хер с ними, - Борис как пиявка присосался к бутылке, которую откупорил и передал ему Богуслав. - Неплохая, кстати. - Он сощурился на этикетку. - Где брал?
  - В "Экономочке" в Пскове. Мне тоже нравится. И не дорого.
  - В "Экономочке"? - Теперь уже с подозрительностью пьяница смотрел на бутылку.
  - В "Экономочке", а что?
  - Да помню, как этот магазин низких цен в Пскове открыли, у нас туда вся деревня ломанулась. Тушенки свиной понакупили по акции, банка - двадцать рублей, век такой не видали. Но, блин, открываешь, а там - не твердое, а жижа, и в ней какие-то непонятные кусочки плавают. Раз коготь попался, когда с макаронами ее ел. Ну я обсосал, выплюнул, мало ль... А потом ем и думаю: у свиней-то не когти, а копыта. С тех пор больше ни одной банки не тронул. Так и стоит в подвале несколько штук, ржавеет.
  - Раз на раз не приходится, - возразил Богуслав. - Надо знать, что там покупать можно.
  - Это да. - Борис снова приложился к бутылке. - Хочется, чтоб и дешево, и чтоб... ну ты, понимаешь. Сахар всё покупали по сорок два рубля, а тут глядь в нашей "Пятерочке": пятьдесят, потом пятьдесят пять. Раньше три ложки в чай по утрам клал, теперь решил: две буду.
  Он стал жаловаться на цены, а после перешел к рассказу о поминках, на которых только что был и засиделся допоздна: соседка померла на восьмом десятке, за время эпидемии дважды переболела ковидом без всяких последствий, но тут вдруг схватило сердце, прямо на огороде. Видать, от жары. Скорая из города ехала два часа, и за это время старушка успела отдать концы.
  - Да так и лучше - на своих двоих помереть, - подвел итог Борис.
  Богуслав поддакнул:
  - Конечно, лучше. Дай Бог каждому.
  С умершей старушки разговор перешел на ее зятя, Борисова ровесника, с которым они приятельствовали с самого детства: младший сын у него осенью пойдет в армию, старший уже отслужил в десанте, а у отца их огурцы в теплице завязались на две недели раньше, чем у всех соседей. Богуслав уже почти не слушал собеседника и изо всех сил старался не зевать.
  Бутылка была на две трети пуста, когда Борис вдруг прервался на полуслове, поднял глаза на товарища и зловеще прошептал:
  - А ты что не пьешь, Глебушка?
  - Пью! Как же, не пью! - Глебушка схватил бутылку из рук Бориса и сначала решил дать ею пьяному по черепу, но потом передумал, приложил горлышко к губам и всосал немного хмельного воздуха. От того, что он слишком сильно запрокинул голову, с уха сползла завязка накладной бороды. Борис заметил торопливый жест, которым его молодой собутыльник поправил бороду, и осоловело вытаращился на него:
  - Вреш-шь, не пьеш-шь. - Борис обреченно взмахнул в воздухе рукой, которую Богуслав поймал на лету и мягко пожал. Это успокоило его. Через минуту, сползший боком с ящика, на котором сидел, он уже храпел на полу. Молодой Родич протянул руку и достал телефон, прямоугольником выпиравший у пьяницы из кармана шортов.
  Петли, смазанные рыбьим жиром, не издали ни звука. Богуслав выбрался наружу, закрыл щеколду и с размаху зашвырнул в канаву мобильник. От жесткого приземления аппарат включился, и кусты бурьяна внизу озарило голубым светом. Он подождал, пока экран погаснет, и пошел к кабине.
  За первым поворотом асфальт сделался глаже, а дорога - шире. Сменяли один другой указатели деревень. Дудниково. Бадухино. Слопыгино. Полены. Над зубчатой кромкой леса по правую руку показалось оранжевое зарево.
  В свете фар сверкнули две светоотражающие полоски. Одинокий гаишник на обочине взмахом жезла дал сигнал водителю остановиться. Осторожно, чтобы не потревожить спящего в кузове, Богуслав сбавил скорость. Машина затормозила на краю дороги.
  В опущенном окне появляется голова в кепке с блестящей полоской на лбу:
  - Доброй ночи. Сержант Волин.
  Вернув права и страховку, сержант просит открыть кузов. От едкого рыбьего духа он непроизвольно пятится назад. Света в фургоне Богуслав нарочно не стал включать: авось не заметит гаишник пьяницу, но луч фонаря почти сразу натыкается на неподвижное тело за пластмассовым ящиком из-под рыбы.
  - Это кто?
  - На трассе подобрал, между Гоголевым и Золотавиным. Спросил, откуда он. Ничего не ответил. На дороге живого человека оставить - Господь не простит. В фургон запихал кое-как. Думаю, довезу до дома, в сенях у себя положу.
  - Почему не позвонили в полицию?
  - В прошлый год такого же в Палкино нашел, и кому только ни звонил! Ваши сказали: в скорую обращайся, а в скорой - чтоб в полицию сообщил.
  - И тоже к себе повезли?
  - Пока по телефону разговаривал, сам очухался. До дома его довел.
  - Вы можете залезть в кузов?
  Водитель повиновался. Сержант забрался внутрь следом за ним. Богуслав заметил, что в какой-то момент тот успел расстегнуть кобуру. Морщась от рыбной вони, Волин навел фонарь на лицо пьяного и потряс за плечо:
  - Уважаемый!
  Борис заслонил лицо руками.
  - Уважаемый!
  Когда гаишник силой оторвал одну ладонь у него от лица, тот с зажмуренными глазами обругал его матом.
  - Вот и со мной так! - тут же вставил Богуслав.
  Сержант Волин покинул фургон слегка сконфуженным.
  - Про перевозку людей в кузове что у нас в ПДД написано? Или вы не читали?
  - Ну а куда его? На сиденье?! Чтоб он там уделал всё?! - Богуслав щурился от света фонаря, который теперь, как перед этим пьянице, бил ему прямо в лицо. - Мойку салона мне ГИБДД оплатит?
  Волин достал из кармана своей формы блокнот с ручкой.
  - Забирать будете, или в деревню везти?
  - Будем, - раздалось ледяным тоном в ответ.
  
  На следующее утро случившееся обсуждали на планерке в кабинете начальника угро.
  - Этот Волин, что ли, в одиночку в патруле был?
  - В одиночку. У них в ГИБДД недокомплект больше нашего.
  - А Богуслав Родич где сейчас?
  - Откуда я знаю, Айрат? Наверно, у себя в деревне.
  - Его отпустили, что ли?! - возмутился майор Айрат Расулов.
  - А за что его задерживать? За нарушение правил перевозки людей в кузове?
  - Синяк дал показания?
  - Дал, всё в порядке. В следственном возбуждают дело по статье 105 часть 2, убийство двух и более лиц. С нашей стороны к группе присоединятся Копьев и Сабанеев.
  - Ну хоть так.
  С Расулова начальник перевел взгляд на двух упомянутых оперов:
  - Про этих Сварожичей, или как их, вы что-нибудь выяснили?
  - Семья перебралась в Псков из Ящеров в 94-м, после них из деревни больше никто не уезжал, - стал отчитываться Копьев. - Муж, жена, трое детей. Родители устроились на завод и получили комнату в общежитии, потом она заболела, он спился. Детей отправили в детский дом. Старшей дочери Рогнеды тоже уже нет в живых: наркоманка, судимость за распространение, суицид в начале нулевых. Средняя, Смеяна, уехала в Москву, там постояла на панели и вышла замуж за американца, сменила гражданство.
  - А третий ребенок?
  - Младший, Ждан Волкович, прописан в той же комнате.
  - До Сварожичей еще в советское время двое покинули общину, - добавил лейтенант Иван Сабанеев, который сидел за длинным столом в кабинете рядом с Копьевым. - Братья-близнецы Елдичи, Твердила и Дрочила, - когда он назвал имена, кто-то из коллег на его стороне негромко хихикнул. - В 73-м пошли на срочную службу. Служили в ВДВ в Подмосковье. После армии оба остались в Наро-Фоминске, имена и фамилии сменили.
  - Живы? - опередил начальника с вопросом майор Расулов.
  - Оба умерли в прошлом году с промежутком в три месяца.
  - От семей можно что-то узнать.
  - Я списался с сыном одного из близнецов. Елдаков Виктор Иванович, 83-го года рождения. Он рассказал, что отец вырос в старообрядческой общине, но в армии под влиянием политрука стал атеистом. О прежней жизни говорить не любил, с родственниками семью не знакомил.
  - Если Ждана Сварожича вызвать на допрос, то услышим ту же легенду, я уверен, - снова вступил в разговор Копьев. - По крайней мере, сейчас точно рано это делать. Спугнем.
  Сверчков согласился с ним.
  Перед тем, как захлопнуть тонкую черную папку перед собой на столе, начальник уголовного розыска сдул с документов тополиный пух, который нанесло ветром с проспекта через открытое окно с решеткой.
  
  На что он долю свою истратит? Господи! Да на всё! Дом построит на участке новый: трехэтажный, скважина, септик, кирпичный забор. Глядишь, и Анька вернется из города. О заработке ей больше на надо будет думать, сядет дома на хозяйстве. Еще зуб он себе вставит - имплант, как Надька Прилуцкая. Машину, конечно, менять пора. "Майбах" шестисотый, полный фарш. Или, може, внедорожник? Только не паркетник, а настоящий, полноприводный. А если и то, и другое вместе?.. Сколько бы Андрей ни добавлял к списку, огромная сумма на воображаемом счете в банке почти не уменьшалась.
  - Не люблю планы раньше времени строить. Не дай Бог, сорвется, - ответил наконец будущий миллионер монаху Нектарию, который задал ему вопрос.
  - Уповай на Господа и держись пути Его: и Он вознесет тебя, чтобы ты наследовал землю, - раздалось в ответ с кормы.
  Кто не рискует, тот не пьет шампанского. А кто рискует, тот пьет. Нынче Андрей понял настоящий смысл поговорки. Шампанского в избе у него за что-то не завалялось, но самогону было с субботы полбутылки. Стакан хватил, и сразу про все сомнения и страхи забыл. Одна мысль осталась в голове - о несметном богатстве. Думал еще вздремнуть перед вылазкой, но глаз так и не смог сомкнуть.
  Лодка медленно проплывала мимо Малых Удов, где горело единственное окно, и то еле-еле, ночником: племяшка к ЕГЭ готовилась. Последний остался, но самый важный. Математика. Теперь не страшно, если на бесплатное не поступит: дядька учебу оплатит. Сразу даст на пять лет вперед, чтоб Машка с Генкой сидели спокойно, еще и на жизнь в городе прибавит: нечего девке на работу отвлекаться, пока институт не закончит.
  Старенькое судно с двумя людьми на борту дало крен влево, обходя Жеребячий камень. После камня порожец будет, но небольшой, качнет самую малость. Дальше фарватер спокойный, лишь бы в тине не завязнуть. Шли они вдоль самой береговой линии под сенью сосен, чтобы не заметили ни свои, ни чужие.
  Продолжая осторожно работать веслами, он обернулся. В полумраке белело маленькое лицо монаха.
  - А ты со своим золотом что сделаешь? - спросил у него Андрей.
  - Святой Церкви всё до последнего грана пожертвую.
  - А за что не бедным своим? - в голосе рыбака послышалось разочарование.
  - У святого Еразма Печерского раз спросили, почему он свое наследственное богатство потратил на украшение церкви, а не употребил на милостыни нищим, а тот ответил: "Нищих вы имеете около себя на всяком месте, церкви же Господней не имеете".
  - А отец Власий наш говорит, что храмов уж столько по Руси настроили, что и ходить в них некому. Зато в питейных заведениях, если где цены приемлемые, вечером не протолкнуться.
  Расслышав усмешку в голосе Андрея, монах-напарник вздохнул и больше до конца пути по воде не проронил ни слова.
  Белый месяц был похож на ломтик домашнего сыра, звезды ярко светили в черном небе. Но Андрею и свет был не нужен: свою реку он знал по запаху, на ощупь. С закрытыми глазами провел бы лодку до песчаной косы, где они договорились причалить. От забора староверской пристани до нее - метров триста. С тяжелой ношей это путь немалый, но ближе к берегу негде подойти: до самых Ящеров камыши да трясина.
  По правую руку проплыл безымянный остров. Впереди за излучиной показалась пристань. Теперь главное - не шуметь. Уключины он смазал загодя, да мало ль что. Над рекой тихо, штиль. Но так и лучше, чем если бы на запад, к Ящерам дуло: над водой ветер далеко звуки носит.
  Под днищем зашуршал влажный песок. Андрей первым выбирается на берег, протягивает руку пассажиру и помогает сойти на сушу. Вдвоем они вытягивают лодку и прячут ее в камыши.
  Рясу Нектарий снял перед выходом из избы и остался в черном спортивном костюме, на ногах были детские кроссовки. Передвигался он бесшумно и стремительно как рысь. Андрей едва поспевал за ним.
  Через несколько минут они поднялись по утоптанному подъему от берега и вдвоем остановились перед частоколом. Андрей шепотом спросил у напарника:
  - Стяжки не забыл?
  Нектарий в ответ бесшумно хлопнул себя по карману.
  Рыбак только собрался подсадить его, но маленький монах в черной кофте и трениках уже ловко карабкался вверх по толстым бревнам.
  Скоро заскрежетал засов изнутри. Створка ворот приотворилась.
  Войдя, Андрей сразу увидел сторожа. Это был не старик. Со спины он узнал Богуслава, водителя "Газели". Парень лежал на животе лицом в бирюзовой траве, распластав руки. Экраном вниз горел мобильный телефон.
  На дворе пристани гудит холодильник. Фонарь со столба заливает двор голубым светом. Нектарий перед дверью капища возится с замком.
  - Дай сам попробую, - предлагает Андрей.
  Монах отдает ему ключ. Андрей вставляет его в скважину и только успевает надавить на него посильнее, даже не повернув, как замок отворяется с мягким глухим щелчком.
  Над косяком двери нарисован языческий знак: горизонтальный ромб с точкой посередине. Перед тем, как ступить в темноту, он, сам не знает почему, крестится. Нектарий рядом с ним держит в руке фонарь.
  Каждый шаг по каменному полу отдается эхом. Людоедское капище и снаружи выглядело внушительно, но внутри кажется еще больше из-за царящей пустоты. Единственный предмет обстановки здесь - алтарь по центру квадратного помещения.
  У подножия камня, на котором стоял идол, лежало два скрепленных крест-накрест бревна: Андрей понял, что это жертвенник. Жабоголовый урод на пьедестале стоял мордой вровень с его лицом и насмешливо таращился на чужака. Андрей схватил истукана подмышки, чтобы сдернуть вниз, но едва смог оторвать от пьедестала.
  - Золото, - раздался за спиной вкрадчивый шепот.
  
  - Когда от армии отвод покупали, Богуславу порок сердца поставили в медицинской карте. Можно про это и в заключении о смерти написать.
  - Опасно.
  - Сколько надо, Дим Саныч?
  - Не в цене дело. Молодой он: к кардиологу не обращался, в больнице не лежал. Если подозрения будут, могут эксгумацию провести, и не поленятся на другой конец области ехать.
  По русскому обычаю покойников хоронить не разрешала санэпидстанция, потому в бытность на погосте в Выбутах устраивали целое представление. Мужи крестились, женки плакали, батюшка Фалалей из Малых Удов кадилом махал, а на могилу крест ставили в память о мешке с землей, в Господе со святыми упокоенном.
  С Дим Санычем, спасибо, упростилось всё. На каком-то сельском кладбище под Невелем он с бабой-комендантом за приемлемые деньги договорился. Теперь похороны проходили без присутствия общины. Комендант сама и документы оформляла, и участок. Холмик. Оградка. Крест самый дешевый. Счет пустых могил уже на второй десяток пошел давно, а старейшина, и не вспомнить, когда в последний раз в Невель ездил.
  - Если менты спрашивать будут, говорите, что в Москву на заработки поехал. Никого этим не удивишь, нынче вся деревня - в столице. Главное, тело подальше от пристани в воду бросьте, да телефон себе не оставляйте, а тоже в мешок положите. Сейчас у полиции в городе техника такая, что отследить могут. - Дим Саныч склонился над мертвым и пересчитывал раны на груди. - Ножевых не меньше пятидесяти. Такое обычно от страха бывает, женский почерк. Хотя бабы редко осмысленно на мокруху идут. Если убивают, то чтоб себя или ребенка защитить, ну или от безысходности. И по обуви непохоже.
  Короткий утренний дождь, хотя и пытался, не смог отмыть от крови траву на месте резни, к которому Святовит запретил всем подходить до приезда участкового. Умила всё утро об ворота колотилась, хотела сына увидеть. Да на что тут смотреть! На теле целого места нет, как будто лютому зверю парень в лапы попал. Надо было хоть к воротам снутри подойти, сказать супруге слово ласковое, но только не придумалось ничего. Самому худо. Так и сидел на траве он рядом с растерзанным сыном и через забор слушал несчастный бабий вой. Замолчала она, только когда Невзор заварил для нее и заставил силой выпить успокоительного сбора.
  Тело обнаружил брат лекаря Людмил Асич: он пришел с утра на пристань сменить Богуслава на страже. Как назло, участковый Дим Саныч в Неёлове с малолетними бесчинниками воспитательную работу проводил, а потом в город какие-то бумаги повез. Пока его ждали, Людмил сам окрестность осмотрел и заключил, что один из похитителей - то ли карлик, то ли ребенок - через забор перелез и второму отпер ворота. Дим Саныч подтвердил его слова, когда приехал в Ящеры, и на спуске высмотрел две пары следов: одни - от мужских ботинок 44-го размера, другие - от детских кроссовок.
  - В вашем идоле, если на золото переплавить, миллионов сто рублей. За такую сумму не то, что человека, - всю деревню вырежут, и глазом не моргнут. Должно было это случиться рано или поздно. С отцом Власием не говорил?
  - С утра через Любавку записку ему отправил. Вдвоем по Малым Удам они прошли: врали, что холодильник наш ночью взломали. Никто не видал да не слыхал ничего. Собаки спали.
  Ветер гнал по небу клокастые обрывки туч: дождь собирался пойти снова, но всё не мог собраться. Дим Саныч закончил с осмотром тела и переместился к открытой нараспашку двери требища. Стоя на одном колене, он крутил головой так и эдак, как будто пытался залезть зеницей в замочную скважину.
  - Когда ты про вскрытую дверь сказал, у меня первая мысль была, что не справятся на раз-два современные избачи с вашим русским замком, - он поднялся на ноги и расправил форменную брючину на колене. - Царапин от отмычки я не вижу, значит у них была копия. Где ты хранишь ключ от требища?
  - В избе, в сундуке, - ответил Святовит шепотом, хотя на пристани, кроме них двоих, никого не было.
  - А от сундука?
  - Не запирается он. Зачем? Дома всегда кто-то есть, и на дворе - пес.
  Участковый покачал головой с многозначительным видом.
  - Думаешь, что у татей среди наших сообщник?
  - Бог его знает. Сообщник другую ночь для ограбления указал бы. Со стариком легче совладать.
  Только сейчас старейшина вспомнил, что нынче бдеть была очередь Велибора. Коли б не прострел его... А предатель кто? Ужель Невзор? Пес Кощей дальше калитки никого не пустил бы, кроме лекаря, который при каждой хворобе ему клизмы ставит, да еще и косточку в рот сунет, чтоб не серчал. Спорщик вечный, стари?ны ругает, в позапрошлый раз на сход вообще не явился. И дочь его Виданка туда же: по двору в заграничных штанах шастает... Не иначе в Америку следом за Смеяной, Сварожичей дочкой, их лекарь решил податься вместе со своим колхозом блошивым. На той неделе всем семейством они, Родичи, в город ездили, только Любава дома оставалась. Спросить надо, не заходил ли по какой надобности лекарь в гости. Или, может, заметила что. Ее-то, дуру, провесть нетрудно.
  
  Почти в ту же самую минуту, когда участковый Дим Саныч по звонку старейшины прибыл в Ящеры, инок Нектарий переступил порог церкви святой Равноапостольной Ольги Российской в Пскове. Он не застал директора "Верочки" в притворе и пошел в храм, где с богоугодным удовольствием вдохнул аромат ладана, который был здесь густой, благодатный и не подпахивал канифолью, как тот, что, по старческой скупости настоятеля Варфоломея, курили на богослужениях в их Мирожской обители.
  В храме было с десяток верующих, почти все старики. До города непогода еще не успела добраться. Солнце проникало внутрь через окна в барабанах и отражалось в убранстве. Алтарная перегородка в храме святой Ольги была, конечно, не как в Троицком соборе, до потолка не доходила, но всё равно была такая высокая, что горние лики угодников можно было разглядеть, только прищурив глаза. Над царскими вратами алтаря с богатейшей резной позолотой размещалась огромная икона равноапостольной княгини. Голову святой украшала круглая, под стать нимбу, корона поверх белого убруса, который закрывал волосы по старинному женскому обычаю. На одной ладони перед собой княгиня держала небольшую церковку, другою рукой сжимала золотой крест.
  Услышав шаги Нектария, отец Александр украдкой бросил на него взгляд, и тут же снова обратился к старушке, которую исповедовал уже столько времени, что спина у него ныла от стояния внаклонку над аналоем. Грешки у старушки никак не кончались, и были все курам на смех - на месте Господа он такой пустяк и слушать не стал бы. Злословила с этой за спиной у той, потом с той - за спиной у этой, на ребятенка соседского бранилась, что на клумбе рядом с подъездом цветы рвет, а рвал не он, а Василий-алкоголик... В городе и всё такое: не колония строгого режима, слава Богу.
  И на той неделе благочестивица к нему на исповедь приходила, и на позатой, и так весь год. А как преставится, то возлюбленные дети и внуки повезут отпевать ее в Александра Невского или в какой другой старый храм. Венчать еще приходилось ему иногда, а крестили и отпевали - даже свои, новозавеличенские, - в старинных церквах в Центре или на Запсковье, и новоделу не доверяли. Из ящика для пожертвований, если не великий праздник, то одну мелочь он выгребал, и считай, что на свечах и на пометках храм жил. Коммунальные, зарплату, епархиальный сбор заплати, и на руках останется не боле, чем имел он в свое время в Серёдке в тюремном приходе.
  Перед тем как уйти, старица еще постояла перед иконостасом, крестясь и бормоча про себя молитву. Когда за ней закрылась дверь, Александр поманил к себе помощника. Нектарий остановился напротив него у аналоя с иконой Божьей матери. Священник расправил епитрахиль и возложил ее на маленькую головку, из-под редких волос на которой просвечивала розоватая кожа.
  - Привез?
  - С Божьей милостью, - под священным покровом Нектарий перекрестился, глядя не в лицо священнику, а на золотое распятие на его груди, украшенное в тон камилавке на голове фиолетовыми адамантами.
  - На пристани гладко прошло?
  - Не гладко, - Нектарий понизил голос до еле слышного шепота. - Обсчиталась новообращенная. Стражник молодой оказался, и не спал. Мобильник у него светил, потому только, слава Богу, заметил заранее его бодрствование. Вдоль стены капища к нему пробираться стал. Поганец поздно услышал меня: вскочил на ноги, когда я уж за спиной был. Обернулся. Я нож ему под ребро воткнул. Вскрикнуть не успел он, оземь повергнулся и захрипел. Я верхом уселся и стал дальше лезвием колоть. Многажды так повторил, гнева сдержать не смог. Прости раба грешного, Господи и Пречистая Дева Мария, - монах-убийца снова осенил себя крестом. Александру от услышанного стало страшно, сердце быстро забилось. Святая Дева на аналое между душегубцем и святым отцом глядела на первого из своего оклада снизу вверх, брезгливо поджав губы. А тот как ни в чем не бывало продолжал свой то ли рассказ, то ли исповедь: - В деревне поганой ни одна псина не проснулась, так что обратно спокойно дошли. На лодку идола погрузили, а затем на машину. В пятом часу утра я уже у Лехи Черного на хате был. Цыганка-скупщица, когда ее с постели поднял, поведала, что второй год барахолку вместо него мусора держат, а Леха в колонии в Крюках по 175-й чалится. Тогда про другого барыгу вспомнил, Миша Каляный зовут, тоже надежный. Как багажник перед ним открыл, он с ходу ответил, что в Пскове только один человек есть, который за сбыт возьмется. Фамилия - Мордвин. Был волонтером в "Вахте памяти", пока на него дело не завели по 222-й: у себя на участке за городом в собачьем вольере он прятал полсотни стволов военных времен. Дали три с половиной года условки. Сам Мордвин с тех пор не роет, ватагу пьяниц для этой работы держит.
  - А кроме оружия, занимается чем-то? - уточнил пытавшийся справиться с волнением отец Александр.
  - Всем занимается. Миша Каляный ему антиквариат поставляет, когда что ценное попадается. Драгоценности. Книги старинные. Посуду. На улице Леона Поземского прошлым летом, может быть, слыхали вы, ночью в археологический раскоп неизвестные влезли. Так это бражники Мордвина налет совершили, украшения старинные искали. Еще художник-реставратор в банде есть: древние псковские иконы пишет.
  - Фальшивками, значит, тоже этот Мордвин не гнушается?
  - Фальшивки музей в экспозиции выставляет. А Мордвин подлинники в Европу продает, канал - через латвийскую границу. Номер матери его я у Миши Каляного взял, через нее о встрече договариваться надо. Мордвин сам подозрительный: пока человека не проверит, что надежный, даже говорить не будет, - объяснил Нектарий. - Это, может, неделя пройдет. А может, и больше.
  - В монастыре решилось насчет подвала?
  - Вечор отцу Варфоломею пожалился, что машину стиральную от жертвовательницы фонд получил, да в офисе места нет.
  - Не противился?
  - Милостив был. Даже старцев пару покрепче предложил на разгрузку, но я сказал, что сами управимся.
  Прихожане пахли разным: женщины - парфюмерией, мужчины - по?том, мылом, иногда табаком, хоть такое бывало всё реже. От Нектария внешне не пахло ничем, но то ли дыхание, то ли кожа его распространяла некий неуловимый флюид, от которого Александру лицо в лицо с ним на исповеди всякий раз было невмоготу дышать. Всё еще с тревогой раздумывая о случившемся на пристани, Александр скороговоркой бубнил молитву. Когда закончил, двумя пальцами за уголок, как фокусник с ящика с кудесами, он сдернул с головы Нектария синюю с золотым шитьем епитрахиль, и тогда только глубоко вздохнул с облегчением.
  
  - Опять джинсы! На последнем сходе Святовит выговаривал...
  - Пап, весь мир в джинсах ходит!
  - Михалапа ты старого не застала. Тот баб и за сарафаны бранил. Мол, мужская одежда.
  Виданка подняла взгляд на отца, задумалась на минуту и залилась смехом: представила, наверно, как будет смотреться на его коренастой фигуре материн сарафан в цветочек. Вместе с ней Невзор заулыбался в черную бороду, под которой пряталось еще молодое лицо.
  От пучков сухих растений под потолком шел терпкий травяной дух, к которому в сенях примешивался запах кошачьей уборной. За два месяца кот успел обжиться здесь, и, кроме деревянного лотка, пары глиняных мисок и игрушки - сушеного трупика мыши, - обзавелся даже собственной когтеточкой. По образцу магазинной Невзор смастерил ее из полена, которое во много слоев обмотал пеньковым канатом. Вещь не приглянулась коту, и до сих пор стояла нетронутой, хоть ярлык вешай. Зато на старом тещином кресле в сенях, которое никак руки не доходили вывезти на свалку, от когтей не осталось целого места.
  Виданка очистила несколько вареных плотвиц, и теперь вместе с отцом ждала, пока гунявый наестся. Зараз он съедал столько, сколько двое котов вместе взятых, но кожа на спине и загривке до сих пор не разгладилась.
  Лекарь присел на корточки и осторожно провел ладонью по бархатистому ворсу на кошачьей спине:
  - Не кот, а персик. Сразу и не скажешь, что лишай.
  Длинные усы у кота курчавились так же, как и шерсть по бокам, а клокастые бакенбарды придавали мордочке важный и вместе с тем потешный вид. Председатель дачного кооператива, не меньше! Первое время его звали Гармошкой, но дочь рассудила, что для такого зверя имя это уж больно несерьезное. Она дождалась, пока кот напьется после еды, и похлопала ладошкой по коленке:
  - Ба-я-ша.
  Послушный как собака, Баян подбежал к ней, привстал на задние лапы и боднул рыжим лбом в ногу. Невзор открыл горшок, который уже держал наготове.
  Целебная мазь из меда, толченой хвои и куриного навоза нисколько не пахла ни медом, ни хвоей, но зато дух третьей составляющей был настолько крепок, что у Невзора с дочкой заслезились глаза. Баян навострился бежать, но Виданка была наготове и успела подхватить его на руки.
  С обычной щедростью Невзор зачерпнул пятерней содержимого из горшка, шлепком нанес на кожу и принялся втирать в кота. От жалостных воплей не только у дочери, но и у самого лекаря разрывалось на части сердце, но он неумолимо делал свое дело, как положено настоящему врачу.
  - Гляди-ка, уже и волос пошел.
  - Да так и было, - пробурчала Виданка в ответ.
  Когда она стала поворачивать Баяна другим боком, тот вдруг с диким криком вырвался от нее. Отец в досаде взмахнул навозной рукой. Дочь утерла лицо. Двигать тумбу со снадобьями, за которую забился недолеченный пациент, было неохота.
  - Довольно. Вечером с другой стороны домажем.
  Из-за двери раздался лай на два голоса: один был бас, другой - с хрипотцой, будто прокуренный, фальцет. На ходу Виданка сунула босые ноги в шлепанцы и пошла открывать.
  При виде гостей она теперь уже сама мысленно попеняла себе за джинсы, и приготовилась к ругани, но мужчины не заметили ее наряда: оба были чем-то сильно озабочены. Отец спустился во двор и подал помытую руку Святовиту, а потом брату Людмилу.
  Виданкин стрый, или дядя по отцу, как говорят православные, был по-братски похож на ее родителя, но только ростом повыше, да поосанистей, с начавшей пробиваться сединой в бороде.
  - Ступай, - хмуро указал он племяннице.
  Дважды повторять было не нужно.
  Невзор проводил глазами дочь, которая быстро удалялась к крыльцу, и, когда за ней затворилась дверь, обернулся к гостям:
  - Что еще приключилось?
  - Дим Саныч подозревает, что у татей был перелиток ключа.
  - Оно и не диво, коли сундук без замка стоял.
  Черный о трех лапах пес Переплут трется головой о штанину Невзора и требует ласки. Толстячок рыжей масти по имени Пых в это время суетливо обнюхивает гостей.
  - Окна у тебя, Невзор, напротив наших. Не видал ты, чтоб пришлый кто у забора в последние дни крутился?
  Чуть наклонившись, хозяин гладит Переплута по широкому лбу:
  - Мне и глядеть не надо. Собаки мои, сам знаешь, издали чужака чуют.
  - И Кощей мой такой же. Кроме домашних, никого к двери не пустит.
  - На меня тоже не рычит, - некстати вставил Невзор. - Знает, что без гостинца к нему ни ногой.
  - Вот и я про то же подумал, - сказал Святовит похолодевшим тоном. - С Любавой поговорил. Она вспомнила, что в прошлую субботу, когда мы всей семьей в городе были, она в магазин в Малые Уды пошла, а, вернувшись, тебя в избе встретила.
  Невзор глазами обратился к брату, но тот угрюмо молчал и глядел на него совсем не по-братски: видно, что за правду принял простодушный Любавкин навет.
  - Пусть скажет еще, что я в сундуке твоем рылся!
  - Этого не скажет. Но заметила Любавка, что ее приход тебя застал врасплох. Разволновался так, что руки дрожали. Еще обмолвился ты, что со мной хотел побеседовать о каком-то деле срочном, но потом больше не заглянул. Как будто забыл.
  - Неправда это!
  - Зачем ей лгать, дуре?
  Лекарь отвел взгляд:
  - Порыскай у себя в поленнице, дальней от амбара. Тогда и поймешь, зачем.
  Жаркими ночами не только старейшина между двух своих женок уснуть не мог. Невзор тоже страдал. Раз вышел на улицу подышать и за соседским забором увидел Любаву. Было полвторого ночи. Он удивился, хотел ее окликнуть, но потом передумал.
  Соседка стояла на коленях перед поленницей и совершала правой рукой знакомые движения. Хотя Невзор ее видел только со спины, но сразу понял, чему стал свидетелем. Закончив молитву, она спрятала что-то в дрова и припустила к крыльцу. Наутро он никому ничего не сказал: пожалел бестолковую, хоть и помнил древнюю мудрость, что любое сделанное добро всегда против творца своего обернется.
  Сейчас втроем мужчины отправились на двор Родичей. Там за стопкой дров, на которую указал лекарь, его брат со старейшиной обнаружили деревянный нательный крест на ниточке и две иконы: на одной был Иисус Христос, на другой - какая-то святая.
  Любава на кухне варила уху. Когда увидала, что супруг несет в руках, то лицом сделалась как полотно. Старшей жене Святовит указал нацедить квасу, а преступницу под руку поволок к столу. На печи маленькая Златка с двумя деревянными куклами, зажатыми в маленьких кулачках, не спускала глаз со взрослых.
  - Нашла, когда к реке ходила белье стирать. Кто-то из пьяниц, наверно, потерял. Спрятала да забыла. Не несть же такое в дом! - испуганно заговорила Любава, когда чуть пришла в себя.
  - Могла и на берегу оставить!
  - Златка со мной была. Не хотела, чтоб видела.
  - Что же в реку не бросила?!
  - Возле требища?!
  Она продолжала всё отрицать, даже когда муж ее вытащил со дна сундука огромный дубовый пест, коим отец до самой армии пестовал его, приучая к рачительности и послушанию.
  - Знаешь, какая казнь изуверу по стари?нам полагается?!
  - Да будто оттого, что крест один раз в руки взяла, я христианкой сделалась?
  - Она одно говорит, Невзор - другое. Век правды не добьешься!
  С кухонной половины вошла Умила с кувшином кваса в руках и поглядела на младшую жену:
  - На икону пусть плюнет.
  - Дело хорошее. Плюй, - одобрил старейшина.
  - Нельзя в избе плеваться.
  - На икону можно, - чтобы показать пример, он взял в руки одну из двух икон перед ней и плюнул, прицелясь в лицо святой угоднице. - А ты на Христа давай!
  Святовит утер рукавом усы. Девушка не шелохнулась. Умила разлила квас по кружкам, к которым никто не притронулся, и с пустым кувшином молча ждала, что будет дальше. С того дня, как потеряла сына, она ни разу не взялась за гребень, и перед мужчинами стояла нечесаная, вдобавок с большим коричневым пятном на домашней юбке.
  - Ну что же ты? Плюй, Любава, - подбодрил ее Людмил.
  Она помолчала еще немного, а потом вдруг важно выпятила грудь, которую укрывал простенький женский сарафан. Лицо ее приняло возвышенное выражение:
  - Не Любава я, а Павсикакия!
  Людмил хохотнул. Хозяин с неприязнью обернулся на него.
  - Власий тебя крестил?
  - Власий, - ответила мужу новообращенная. - Зимой еще, как откровение мне было.
  - Что за откровение? Околесина, небось, какая?
  - Не околесина, - твердо сказала она. - После родов случилось. Когда лежала на полке в бане и думала, что кончаюсь. Глаза закрыла, а как открыла: гляжу, что не в бане я, а в избу обратно перенеслась. На кухне стою перед столом. На столе - хлеб, в руке - нож, но не обычный кухонный, а пупорез Умилин. Хоть и нельзя этого, но во сне стала к обеду им хлеб нарезать. Вижу вдруг: что-то в мякоти копошится. Сначала подумала, что черви, а потом глядь, пьяницы! Искалеченные, по столу расползаются и матерятся по обыкновению своему, но только тоненько и жалобно так, так что сердце у меня защемило.
  В это же время я свет увидала. Но не такой, какой из лампочек светит, а особый, предвечный. В избу он проникал из двери, и там же в дверях стоял прекрасный юноша с крылами, сам ликом светлее солнца. Это был ангел. Он меня позвал за собой. Когда мы вышли на двор, он меня крепко обхватил руками, крылами взмахнул, и в воздух мы вместе поднялись.
  Долго летели с ним и наконец оказались в чудном лесу. Одни из деревьев в нем имели цветы благоуханные, другие были листьями украшены, что как золото сверкали, а с третьих плоды свисали доброты несказанной. Много птиц в том лесу было с оперением ярких цветов. Услыхав, как поют они, до слёз умилилась, ибо на земле таких дивных звуков не слыхала.
  "Это не всё еще", - прекрасный ангел мне говорит. Взял меня за руку и по тропинке мимо деревьев повел. Как вышли мы из кущ, город открылся. По улицам люди ходят в белых одеждах. Все приветливые, каждый при встрече не только здоровается, но еще и поклониться норовит, улыбаются, и благовоние такое исходит от них сладкое, будто не люди это, а цветы.
  "Хочешь в сем дивном граде жить?" - спрашивает ангел. "Хочу". "А не будешь, - говорит. - Место, тебе предназначенное, покажу сейчас". Снова подхватил меня, и вниз еще быстрее мы полетели, чем поднимались. Спустились на землю, а потом еще ниже вместе с ним оказались.
  Место, куда он меня привел, адом называлось. Прошли по нему круг-другой. Смрад, крики, вой, плач. Люди все - голые и несчастные. Одних на дыбе пытают, другие в котлах кипящих стенают, а с третьими такое делают, что молвить стыдно. Палачи были то ли животные, то ли люди, ликом черные, как покрышки. Одни ревели как скоты и звери, другие лаяли как псы, иные выли как волки, а другие ворчали как свиньи.
  На страдальцев указывает мне ангел и говорит такие слова: "На вечные муки обречены сии души. Вот и с тобой, как помрешь, то же самое делать будут". "А за что так?" "А за то, - отвечает, - что, пока христиане свой хлеб в поте лица добывают, ты в праздности околачиваешься. Деньги от мужа взяла - и пошла в ларек. Не подумала ни разу о том, что цена этим деньгам - кровь невинная. Христос - бог человеческий, а Ящер ваш - бог звериный, вот и будет каждому по вере его. Ну а ежели в рай хочешь попасть, как срок придет, то ступай к иерею христианскому и крестись от него, а он научит тебя пути спасения". Спрошу, думаю: "А можно ль самой как?" "Нет, - отвечает, - самой неможно. Священника православного ищи".
  После этих слов я ото сна пробудилась. Только поняла, что не простой это сон был, а сонное видение. Первые дни после родов с постели встать не могла, а, как поправилась, то солгала, что отец Власий спрашивал меда для Никитки, и пошла к нему просить, чтоб крестил меня. Взял он всё, что для таинства полагается, и совершил обряд святой. При крещении нарек меня Павсикакией, что означает "прекращающая порок". Причастились с ним вместе святых таинств. Я домой пошла, а он остался дальше один вино пить, радуясь тому, что душу новую от зла отвратил. Потом еще ходила к нему пару раз духовные беседы беседовать.
  - Иконы он тебе дал?
  - Он.
  - А другие пьяницы из Дионисийского монастыря тоже в сговоре?
  - Не ведаю я про сговор, - быстро и, не глядя в глаза мужу, заговорила Любава. - И если бы ведала, то всё рассказала бы, не стала бы родне вредить. Библию сама я не читала, но батюшка Власий мне объяснял, что в ней так и сказано: почитай отца своего, и мать свою, и возлюби ближнего как самого себя.
  - Всю жизнь собиралась в своей новой вере таиться?
  - Думала, дождусь, пока Златка подрастет, и в Псков уеду.
  - Будет ли, куда ехать? - старейшина мрачно усмехнулся. - Новолуние - через две ночи.
  Молодая жена опустила глаза. Муж нервно накручивал на палец длинный ус. Невзор отгонял пчелу, которая с его пасеки залетела в дом соседей, и теперь крутилась над кружкой с душистым квасом.
  Святовит обернулся к дочери. Та своим детским умишком не могла понять, за что ругают мать, и тихонько плакала на печи.
  - Златку не отдам тебе, и не проси!
  - Как же без матери?..
  - Так же, как я рос! - Он ударил кулаком по столу. - У Славичей вместо тебя Ладку возьму. Дура, как ты, но помоложе и пожирней. Ты - катись, куда хочешь. Своими руками сундук до большака снесу, только на сообщников сперва укажи.
  - Говорю же, не ведаю...
  - Хватит! Наслушался! - Он снова посмотрел на дубовый пест на столе и снова передумал. - В амбар пойдешь. Там будешь сидеть, пока язык не развяжется.
  По стари?нам изувера до?лжно было живьем сжечь по частям, и, когда Святовит заговорил об изгнании, Невзор было успокоился, но теперь вина снова душила его:
  - Может, зря ты ее казнишь? У Власия целый монастырь есть в подмогу. Были б у него виды на нашего Ящера, то справился бы и без Любавки. Да и не кудесник он, чтоб сновидение на нее нарочно наслать, а простой поп.
  - Коли не она, то кто?
  - Да мало ль.
  
  В черном платке и в старомодной юбке Зинаида Михайловна Дубенко стоит перед единственным аналоем в церкви и держит горящую свечку в одной руке, а другой - крестится в положенных местах поминальной службы. Иногда беззвучно, одними губами она шепчет какие-то слова: то ли свое что-то, то ли повторяет слова молитвы за Власием. Кроме них двоих, людей в храме святого Дионисия нет.
  Настоятель с утра еще знал, что она придет: годовщина нынче у дочки: то ли сорок один год, то ли сорок два. Померла от перитонита. Совхозный фельдшер аппендицит проглядел. Когда в город в детскую больницу ее привезли, то уже поздно было. "Молимся о упокоении души усопшей рабы Божией Надежды, и простится ей всякому прегрешению, вольному же и невольному". Пять лет ребятенку было. Нынче бы спасли, ясен Бог.
  Пометки Зинаида Михайловна носила трижды в год: на день рождения, на день упокоения и на Духов день. А Максим Пахомыч - тот на службы даже в великие праздники не хаживал. До пенсии он в совхозе работал в конторе бухгалтером, образованный человек, коммунист, не веровал, и дочку один дома поминал.
  Церковь подсушило за июнь, и пахло внутри деревом, а не тленом, как всю весну. На будние службы Власий ладана не курил, но для Зинаиды Михайловны не пожалел бы, если б кадило было. Собирался на Троицу купить, но пришлось вместо этого менять индитию в алтаре: горящую свечку уронил случайно на престол.
  Когда были дочитаны завершающие слова ектении, Зинаида Михайловна в последний раз осенила грудь крестом, вставила свою горящую свечку в подсвечник перед реликварием с валенками святого Тарасия и тихонько пошла к дверям. Проводив ее взглядом, Власий направился к алтарю, где всё уже было готово для вечернего причастия.
  Из двух ангелов на створках царских врат, один из которых поднимал чашу с вином, а другой был со старинной книгой, Власий перекрестился на того, что с чашей, отворил двери и чуть не вскрикнул, когда увидел внутри чужака. Требник выпал из рук на пороге.
  - Людмил, ты?! Тьфу ты, Господи!
  Настоятель вспомнил о том, что стоит в алтаре, и с виноватым видом осенил себя крестным знамением. Наклонился за книгой, поднял ее и смел полой рясы пыль с ветхого переплета.
  Алтарь храма святого Дионисия был крохотен и беден, всего с тремя маленькими иконами на бревенчатых стенах. Маленький жертвенник перед окном был завален церковной и мирской утварью. Через проход от него в середине алтаря стоял высокий престол. На нем и восседал Людмил Асич, брат лекаря Невзора. Ноги в сапогах из коричневой кожи у него не доставали до досок пола и болтались в воздухе.
  Как попал он сюда, Бог весть. Разве что до вечерни еще забрался, и под жертвенником прятался, пока Власий готовился к службе. Настоятель уже собрался попенять кощуннику, но передумал, когда тот обернул к нему свой грозный лик:
  - Не надоело одно и то же каждое утро и каждый вечер твердить?
  - Ну как же ... - замялся святой отец. - Господу служим. Да и слова в каждую службу разные. Календарь есть.
  Сгоревшая еще по весне индития была голубая, с золотыми звездами, а новая - белая, без рисунка, из какого-то не очень похожего на шелк шелка. Но и цена такая, что грех заикаться. В интернете по акции Дашка Парамонова нашла, да еще и заказ помогла оформить. Пошли, Преблагий Господи, девице успеха в учении трудном! На белом покрове на престоле стояли кубок с вином и дарохранительница в виде храмика с куполком. Рядом лежало алтарное Евангелие, на которое Людмил почти что взгромоздился задом.
  - Словами ваш бог сыт? Ими же и вас питает?
  - Каждому богу своя жертва угодна, - робко пытался защитить Власий свою веру. - И обряд у всякого свой.
  - Да не каждый его исполнить может, - мрачно сказал Людмил.
  - Что ж вы теперь, всех христиан винить будете?
  - Третьего дня Святовит поленницу у себя возле дома разбирал и твои тайные дары обнаружил. С Любавой потом вместе побеседовали.
  Людмил Асич неуклюже слез с престола и потянул за собой покровы. Чаша покачнулась, на белоснежную ткань упали капли кровавого цвета. Только теперь Власий заметил у гостя деревянные ножны с торчащей рукоятью.
  Язычник протянул руку к поясу и вытащил короткий меч. Священник отступил на шаг, уперся в жертвенник и не понял сам, как оказался на коленях.
  - Рассказала Любавка, как обратил ты ее обманом в свою веру, и после ключ от капища велел принести.
  - Лжет, поганая! Вот крест! - вскрикнул Власий осипшим от смертного ужаса голосом и для убедительности целых три раза осенил крестным знамением грудь.
  Людмил занес короткий меч выше. Священник, стоявший на коленях, втянул голову в плечи:
  - Сама явилась она ко мне и просила крестить, сон ей какой-то нелепый приснился. Не мог отказать, это долг священный, - скороговоркой пролепетал он.
  - А перед общиной у вас долга нету?! Ничего не скажешь! Хорош! Этакую свечку втихаря поставил! Фалалей вон про Сварожичей сразу предупредил, когда ему Волк только заикнулся, что веру сменить хочет.
  - Волк был глава семейства, а Любава - вторая женка, и так на птичьих правах. Побоялся за ее жизнь.
  - И не зря, - язычник ухмыльнулся с лютою злобой.
  При молитве перед иконой Власий всегда подкладывал покрывало под ноги, и теперь от стояния на деревянном полу с непривычки нестерпимо заныли колени. Убивать его, кажется, не собирались. Святой отец осторожно поднялся, помогая себе руками.
  - Надька Прилуцкая говорит: Любавы давно не видела, за хлебом не ходит. Из дому ее Святовит не выпускает? - спросил Власий с последней надеждой в голосе.
  Людмил отвел глаза:
  - Некого больше выпускать. Сделали то, что по стари?нам положено. Кроме самого себя, тебе в ее казни винить некого.
  Он сунул оружие обратно в деревянные ножны, не прощаясь пошел прочь и по пути чуть не снес мощным плечом фанерную створку. Снаружи из храма раздались быстрые тяжелые шаги.
  Не знавший о том, что молодая Любава жива, Власий представил, как по древнему лютому обычаю несколько часов ее казнили огнем, и так живо, что собственное тело его свело судорогой. Он подошел к престолу, расправил покров с винными пятнами и без молитвы взял кубок с бронзовой гравировкой ангелов и святых. Одним глотком священник выпил сладкий густой напиток и тихо икнул.
  VII. Июль
  - С обыском?!.. За что против? Ищите, ради Бога! Сейчас только пса привяжу!.. В Ящерах?!.. Так вы свернули неправильно! На большак возвращайтесь! Там от развилки... Малек! Фу, мать твою!
  Когда лысый майор по фамилии Копьев скорчил недовольную мину в сторону пса, тот стал целенаправленно облаивать его одного. С Копьевым был молодой лейтенант с бородкой: зимой они вместе приезжали в Малые Уды искать Юрку Семенова, а потом, в апреле, забирали утопленника. Рядом с их серой "Ладой" стояла еще одна машина - с красной полоской на боку и надписью: "Следственный комитет". Из нее наружу никто не вышел, в салоне сидели люди в форме.
  Мария притопнула на пса галошей и только тогда смогла разобрать, что говорили ей полицейские из-за забора.
  С крыльца как раз спустились с удочками Генка с Матюхой. За сборами Мария не следила и мало удивилась тому, что рыбацкая жилетка у сына была надета на голое тело. Ему захотелось прокатиться вместе с родителями до Ящеров на настоящей полицейской, пускай и без мигалки, машине, но лейтенант по-взрослому объяснил Матвею, что на обыск не допускают больше двоих понятых. Матюха, молодец, даже не расплакался.
  - Нам что надо будет делать? - спросила Мария, когда серая "Лада" тронулась.
  Майор Копьев обернулся к ним с Генкой с пассажирского места:
  - Обеспечить общественный контроль над обыском. Потом еще в протоколе распишетесь.
  В зеркале заднего вида она видела следователей, которые ехали следом. Скоро лес за окнами кончился. Оба автомобиля остановились на подъезде к пристани.
  Выйдя из машины, Мария услышала мужские голоса с реки и вместе с другими подошла к краю невысокого обрыва. Сеть на траве у воды распирало жирной, сверкающей серебром плотью: никогда зараз не видала она столько рыбы. Вокруг суетились артельщики с деревянными ведрами. Голос полицейского заставил их дружно задрать головы.
  - Святовит Михалапович!
  От берега по зеленому склону наверх вела тропинка. Поднявшись, ящеровский старейшина заметил соседей:
  - Бог в помощь.
  - Приветствую, - сказал Генка.
  После него Святовит с протянутой ладонью обернулся к майору, но тот вместо руки всучил ему постановление на обыск.
  Ворота пристани в ответ на стук отозвались через минуту шорохом засова. Одна из створок приоткрылась. Древний косматый старик, то ли Велибор, то ли Доброгост - Мария всё время их путала, - с опаской уставился на пришлецов.
  - Всё в порядке, - сказал старику директор артели. - Люди из города на пристань нашу поглядеть хотят.
  - Ась?
  - Посторонись, говорю!
  Обыском командовала женщина в синей следовательской форме по фамилии Травина, одних с Марией лет и тоже блондинка - симпатичная, но, как ей показалось, немного высокомерная. Второй следователь - начальница называла его Игорем - был мужчина лет тридцати с начинающейся лысиной. На груди на ремешке у него болтался фотоаппарат, которым он защелкал, как только оказался за частоколом.
  На двор входили один за другим бородатые рыбаки, каждый при входе крестился двумя перстами. Они кружили вокруг следственной группы, подходили друг к другу, перешептывались о чем-то, потом расходились и снова крестились по-своему. Хотя староверами у них в деревне бабки внуков пугали, Маша даже в детстве их не боялась. Но сейчас ей вдруг сделалось жутко. Если б не полицейское сопровождение, то она уже давно бежала б домой, прихватив с собой Генку.
  Следователь Игорь первым подошел к двери большого сруба и подергал дверь. Кто-то подал старейшине ключ. Тот потеснил следователя, сунул ключ в скважину и, не поворачивая, вдавил до щелчка.
  - Русский замок, - объяснил он. - В старину по всей Европе не хуже русских пряслиц ценились. Даже халифы испанские для своих сокровищниц у наших купцов их заказывали, другим не доверяли.
  - Сами, что ли, изготавливаете?
  - Сами. Еще до перестройки старый Пересвет, наш кузнец, сварганил.
  Святовит открыл дверь и жестом пригласил гостей в отворившийся мрак.
  - В бытность лодки и сети здесь хранили, да прочую снасть, пока сарай поменьше не построили, - слова старейшины эхом отдавались от бревенчатых стен. - В перестройку придумали для рыбхоза свой клуб сделать. Собрания проводили. Приезжал профессор из института, историческую лекцию читал. Еще танцы раз или два были. Проектор хотели купить, чтоб кино показывать, да всё откладывали, а потом в половодье проводку залило.
  Темноту несколько раз разрезала молния фотовспышки. Лучи двух фонарей обшарили сначала пол, потом пустые стены. Генка, которому уже наскучило мероприятие, недовольно пыхтел в темноте рядом с Марией.
  - А здесь у вас что, Ленин стоял? - Майор Копьев подошел к каменному постаменту в середине зала.
  - Он самый, Владимир Ильич, Царствие ему небесное. - Святовит не заметил усмешки в голосе полицейского и мелко закрестился. - Статуя из гипса была. Мальчишки уронили, раскололся. В 90-е всё рушилось...
  На очереди за клубом - морозильная камера, куда обысковая группа попадает через двор и узкий пропахший рыбой тамбур. Внутренняя железная дверь сантиметров в пять толщиной открывается со скрипучим морозным вздохом.
  У Марии зуб на зуб не попадает в холодильнике. Генка - помясистей, и пока держится, хотя нос уже покраснел как у Деда Мороза. Следователи и полицейские осматривают стеллажи с рыбой. Заметивший что-то на одной из полок, Копьев сдвигает вбок ящик с замороженными щуками. В нижнем под щуками ящике сложено с десяток бутылок, покрытых инеем, с одинаковыми этикетками.
  - Водка? У вас разве не сухой закон в общине?
  - В лечебных целях используем. Невзор, лекарь наш, занимается.
  В дальнем углу были сложены грудой пустые ящики из-под рыбы. Когда мужчины разобрали этот завал, то обнаружили под ним квадратный люк с железным кольцом-ручкой.
  - Вниз электричества не проводили, - предупреждает старейшина, изо рта у него вырывается облако пара.
  Полицейские снова включают свои фонари. В подвальный коридор глядят шесть одинаковых дверей с засовами. Копьев открывает ближнюю из них. Взглядам открывается пустая камера площадью метров в шесть. На пороге майор опускается на корточки и проводит пальцем по цементному полу.
  - Недавно уборка была. А это, похоже, для подачи еды, - не поднимаясь, он трогает щель в двери на уровне пояса.
  - Игорь, вызывай экспертизу, - командует начальница Травина.
  В темноте вспыхивает экран телефона.
  - Поднимусь. Сеть не берет.
   Старейшина спустился по лестнице последним и старается не прослушать ни слова из того, что говорят. Рядом с ним в темном узком проходе стоят соседи-понятые. Чтобы пропустить следователя наверх, всем троим приходится посторониться.
  Полицейские уже в следующей камере:
  - Здесь тоже убирались.
  Ясно дело. Старухи с утра на совесть постарались. Он сам обошел всё, проверил.
  О том, что будет обыск у них на пристани, Дим Саныч предупредил еще накануне. В темнице оставался единственный пленник, из Огурцов, ни живой и ни мертвый: накануне разбил себе голову о каменную стену: то ли в горячке, то ли нарочно. Старейшина надеялся, конечно, что до темницы полицейские не доберутся, но все-таки поручил Людмилу с сыном избавиться от пленника, дал им кистень. Не зря, выходит. Теперь главное - всем молчать.
  
  Июльским вечером в воздухе стоит тишина, и только поскрипывает в траве кузнечик, да еще где-то мурлыкает робко лесная голубка. На берегу шевелится заросль ивняка. Из листвы показывается голова Зинаиды Михайловны в платочке приятной летней расцветки, а потом и вся она целиком, круглая и ладная под стать своему деду старушка.
  - Вернулись?
  - Вернулись.
  - И что?
  - И то!
  - Что, то?!
  Она победно глядит сверху вниз на мужа-старика, который стоит перед ней у берега по пояс в воде. В мокрой бороде запутался клочок коричневой тины.
  - На пристани милиционеры подземную тюрьму нашли.
  - Про тюрьму - это милиционеры сказали? Или Машка сама придумала? - всё еще упрямо не верит Максим Пахомыч.
  - Ничего они не сказали, но Святовита при ней в машину посадили, даже в избу за вещами зайти не дали.
  - А Богуслав?
  - Бабы говорят, что он еще на той неделе из деревни уехал. В Москву на заработки подался, маршрутку водит.
  - Брешут, небось?
  - Да к бабке не ходи! Святовит при всех звонил ему: телефон недоступен. Еще Умилу видела Машка и говорит: как сдуревши, к милиционерам в одной ночнухе вышла. Видно, что не запросто так. В наше время еще про эту белую "Газель" говорили! А у тебя все вокруг дураки и пьяницы.
  - А что, не правда?! И при совхозе добра не было, а нынче одни Парамоновы из приличных остались. Надоела уже эта деревня!
  - В городе будто не пьют?
  - Пьют, да не так.
  Максим Пахомыч снова наклоняется к воде. Вдруг лицо его, покрытое по?том, принимает сосредоточенное выражение. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами, пытается достать что-то из-под корней ивняка.
  - Да что ты его рукой тычешь? Уйдет!
  - Не уйдет. Куда ему уйти? Он под корягу забился. Скользкий, зараза, и ухватить не за что.
  - Ты за жабры хватай, за жабры!
  - Нет у него жабер!
  - Как нет?!
  - Сам не пойму!
  В толще воды Зинаида Михайловна замечает движение крупного существа:
  - Ушел! Говорила же!
  Старик кричит, и Зинаида Михайловна не может взять в толк, отчего так громко. Эка беда, налима упустил! Будто в первый раз! Но тут вместе со снопом брызг из воды поднимается половина руки старика. Кровь из культи бьет как из садового шланга. Зинаида Михайловна не раздумывая бросается в реку.
  Целой рукой Максим Пахомыч цепляется за траву на берегу. Бабка в воде пихает его под зад. Кабы не раскараваился он так на старости лет, или она была б помоложе, то оба остались бы живы, но сил в бабкиных руках не хватает, чтобы вытолкать своего деда на берег.
  Челюсти с двойным рядом зубов вгрызаются ей в живот. Зинаида Михайловна теперь сама кричит от невыносимой боли и под водой бессильно лупит по хищной твари маленьким кулачком.
  
  - Водолаз приедет, Андрюш, пускай и полез. Им за это деньги платят.
  - Он с утра едет, доехать не может.
  - А куда спешить? Думаешь, живыми их найдут? Про тех, кто на берегу, нужно думать, а не про тех, кто на дне. Сегодня Дубенки, завтра еще кто-то, а потом, не приведи Господь, и в деревню ящеры выйдут. Случалось и такое в старину.
  - За то, что идола их украли?
  - За то самое. - Власий покачал головой. - Молил я Господа: авось пронесет, да не внял Он мольбам моим. Новолуние нынче было, царю речному в Ящерах не принесли жертвы, и теперь сам царь на кровавую охоту вышел, ни пола, ни возраста не разбирая. Вот ты живешь в Малых Удах, а не думал, где Большие Уды есть?
  - Искал на карте как-то.
  - Нашел?
  Андрей покачал головой.
  - В бытность это была большая деревня, хотя и тоже бедная. На реке стояла недалече отсюда, поближе к Ящерам, но не сыщешь ее на нынешней карте, - с этими словами священник тяжело вздохнул.
  Кто Дубенков видал, тот не поверит, что могли вдвоем они утонуть, вдобавок еще у самого берега: оба - как поплавки. Да почему кричали оба?
  Пока ждали водолаза, Андрей Евстафьев сходил в сарай за сапогами и багром. Прошел до излучины, потом обратно. У Егоркиного камня на обратной дороге его багор уткнулся во что-то мягкое, и сердце на секунду остановилось, но находка оказалась гнилым бревном.
  Возвращаясь вдоль берега к причалу, он еще издали приметил черное пятно под старой ивой. Власий был пьян, но не сказать, чтобы сильно.
  - Машку предупрежу. Може, детей куда спрячет. Да, хотя не поверит. - Андрей в своих сапогах-заколенниках неловко уселся рядом со священником в жидкую тень ивы. На траве у его ног блестел мокрый багор.
  - Не поверит, - подумав, согласился Власий. - Ни она, ни другие. А сам ты?
  - А я куда? Тут вся жизнь: Машка, племяши, огород.
  - Ты ж не сажаешь на нем ничего!
  - В этом году не сажаю, а на следующий - посажу. Земля - моя: что хочу, то и делаю.
  Сельский батюшка виновато вздохнул:
  - Ну я-то поеду.
  Андрей с укоризной поглядел на него:
  - За что раньше о людях не подумали? Денег дюже много Александр пообещал?
  - Будь я алчен до богатства, то разве променял бы свой прежний приход на ваши Малые Уды? - тихо возмутился Власий. - Палкино не город, конечно, но городского типа поселок. За требы у себя в Святой Варваре я столько имел, что за год на автомобиль мог скопить.
  - Слыхал, за пьянку вас с той церкви турнули.
  - Не внимай пустому слуху, - насупился святой отец.
  - Если не деньги, то что тогда?
  - Монашек этот вместе с Александром порочащий навет сотворили на меня, пока я во хмелю был. Воспользовались, что называется, беспомощным положением. Под страхом позора пришлось рассказать и про идола, который на пристани стоит, и про то, что Любавка у них - тайная христианка, и про всё остальное.
  - Что еще за навет?
  Власий пробормотал что-то под нос, смущенно взмахнул рукой и замолчал. Андрей не спускал с него пристального взора.
  - Фотографии срамные, - наконец признался священник.
  Что-то прямоугольное оттягивало Власию карман рясы. Андрей сначала думал, что это псалтырь или иная духовная книга, но теперь разглядел коричневый уголок конверта. Он протянул руку и вытащил толстый конверт наружу:
  - Эти, что ль?
  - Отдай! Не гляди, Христа ради! - Власий не сделал попытки отобрать свою вещь и только беспомощно глядел на Андрея.
  Тот не послушал его, достал наружу стопку фотографий и на первой из них узнал Семеновский сенник. Вплотную друг к другу на остатках сена на гнилых досках устроились голый Пашка Семенов и Власий, мертвецки пьяный, что было видно даже на снимках. Ряса у святого отца была задрана, семейные трусы в горошек спущены до колен, а ладонь покоилась на голубом от вспышки фотоаппарата плече подростка.
  - М-да.
  - Отец Александр с уродцем своим Аленку подговорили, а она - Пашку, - стыдясь, объяснил Власий. - С собой всё время ношу, чтоб в чужие руки не попали, не дай Бог.
  Андрей перелистал фотографии, сложил в конверт и протянул обратно Власию.
  - На испуг меня взяли, что называется, - виноватым голосом продолжал тот. - Явился после заутрени ко мне во храм Александр и говорит, что Алена рассказала, будто хмельной я к ним заявился, когда ее дома не было, и увлек Пашку на сеновал. Там слова ласковые шептал, именем супруги называл, а потом осквернил. В подтверждение мне конверт вручили. Нектарий этот злоюродивый еще прибавил, что пожизненное нынче за такие дела дают, номер статьи назвал. Из разговора я понял, что он этот план коварный и выдумал. Надо признаться, я и правда накануне сильно выпивши был: где был, что делал - ничего не помню, и у Ерофеевны не спросишь: как на грех, Никитку в город к врачу возила.
  - Снимал тоже этот монах?
  - Сама Алена, они так сказали. Александр ей сулил жилье бюджетное в Пскове через администрацию выхлопотать, это ты сам слышал. Да еще денег дал.
  - А за что конверт этот с собой носите? Сожгли бы лучше.
  - Твоя правда, Господи помилуй! Как сам не догадался! Зажигалка есть?
  Из разгрузочного жилета рыбак достал сначала сигареты, потом зажигалку и подал ее святому отцу. Несколько раз тот чиркнул кремнем, но огонь не загорался: видно, пока Андрей ходил по реке, в карман попала вода.
  Он взял обратно у священника зажигалку и протер ее о сухой край футболки, конверт разорвал на несколько частей. В умелых руках почти сразу вспыхнул огонек. Пламя занялось, над костерком из фотобумаги на траве взвился едкий дым.
  - Може, староверам вернуть идола? Поеду в Псков к Александру, поговорю, объясню всё.
  - Думаешь, для того они его похитили, чтоб обратно потом отвезти? Хоть знаешь, где прячут?
  - Сказали, чем меньше людей знать будет, тем лучше. Я согласился еще, дурак. Бывает, что по пьянке-то язык за зубами не держу. Если они не захотят добровольно его вернуть, то в полицию заявление напишу или в прокуратуру. Всё как есть.
  - Богуслава общинники той же не ночью в реку в мешке бросили. Ни про убийство, ни про ограбление они не сознаются, даже если их допрашивать будут. А какие у тебя доказательства? Ну а если поверят на слово, то еще хуже будет. Пойдешь как соучастник по убийству. Им же всё равно и в полиции, и в прокуратуре, хотел ты убивать Богуслава или не хотел. Был там, грабил, значит, виноват.
  - Пусть, - решительно сказал Андрей. - В тюрьме тоже люди сидят.
  Не успевший еще просохнуть с реки, он снова начал потеть. Власий с выражением мрачной задумчивости глядел на тихую воду. В душном воздухе стояла тишина, и только издалека, со стороны соснового бора, доносилось нежное пение лесной голубки.
  
  Пока Александр был в храме, вещевых пожертвований в офисе "Верочки" еще прибавилось. В одном из новых пакетов в углу на полу были стопкой сложены детские вещи. Директору фонда сразу бросился в глаза коричневый след от утюга на ткани: раз такое сверху положили, то, как Бог свят, остальное еще страшней.
  - Ивановы, что ль, были?
  - Ивановы. Кабачки еще привезли. - Нектарий поднял глаза от компьютера. - Не стал отказываться. - За спиной у помощника, отдельно от остальных, стоял огромный мешок ростом почти с него самого - Александр заметил его только сейчас.
  - Правильно не стал. Раз от ненужного откажешься, второй раз и нужного не предложат.
  Никто из подопечных постылую овощь даже насильно не брал, и в прошлый сезон до самого октября носил Александр в мусорный контейнер мешки с неблагодатными дарами. Нынче опять поспели. Ужель нарочно сажают их Ивановы целыми грядами, чтоб над фондом глумиться?! С виду старики простые, как два медных гроша, а Бог знает, что про себя думают.
  Он снова пошел в храм и, когда вернулся, застал разговор Нектария с незнакомой подательницей. Это была женщина лет пятидесяти с простоватым лицом без косметики. Вещи от нее состоянием были много лучше, чем те, что доставались фонду в наследство от многочисленных внуков стариков Ивановых, а некоторые - даже с этикетками. Вдобавок к этим дарам незнакомка положила в ящик для пожертвований тысячную купюру. Настроение у директора фонда немного улучшилось. Он уселся на стул рядом с Нектарием, достал телефон и стал читать, что нового написали в комментариях в их группе "ВКонтакте", иногда откликаясь на приветствия прихожан.
  К обеду поток людей иссяк, так что даже продавщица Катерина за прилавком церковной лавки задремала, уронив голову на руки. Разбудил ее скрип отворяющейся двери. Рослый мужчина быстро поднялся по мраморным ступеням. Андрей Евстафьев был коротко пострижен и одет не просто на выход, но на выход в город, так что священник в первую минуту не узнал его.
  Вчерашним утром "ВКонтакте" рыбак написал ему об обыске у язычников и аресте их главаря. Александр ответил, что в конце недели они с Нектарием повезут посылки по деревням, и когда будут в Малых Удах у Алены Семеновой, то заглянут заодно к нему и побеседуют без лишних ушей. Но, видать, что-то еще приключилось. Судя по выражению лица, вести были недобрые.
  - Дубенков ящеры сожрали на реке!
  - Что за Дубенки? - Александр указал ему на стул для посетителей, но рыбак был слишком взгорячен, чтобы сидеть.
  - Старички наши деревенские. Муж с женой, - начал объяснять он. - У берега Максим Пахомыч налима руками ловил, к нему Зинаида Михална от Машки, моей сестры, пошла. И потом Машка крики услыхала. Прилуцкий, хозяин ларька, тоже слышал.
  - Останки обнаружили?
  - Пока нет. Эмчеэсовцы вчера вечером были с водолазом. Да я сам весь берег обшарил с багром. Сейчас в Малые Уды вернусь, лодку возьму. Даст Бог, хоть кости достану. - Андрей угрюмо поглядел на директора "Верочки". - Власий наш из деревни собрался уезжать. Рассказал, почему.
  Александр ответил ему таким же взглядом:
  - Не верь.
  - Чему?
  - Всему.
  - Любава тоже говорила, что реки восстанут.
  - От Власия же и наслушалась.
  Евстафьев кивнул с недоверчивым лицом:
  - Плавильную печь не привезли еще?
  - С плавкой не будем спешить. Покупатель на нашу древность наклюнулся. Дай Бог, трижды боле получим, чем если бы по весу продавать стали.
  - А храните вы его где?
  Вместо ответа святой отец глазами указал на лавку с Катериной. Продавщица листала детский сборник житий с картинками, который только что схватила наугад с полки, и старалась изо всех сил не глядеть в сторону троих мужчин у стола "Верочки".
  Андрей еще немного молча потоптался на искусственном мраморе пола в притворе, потом холодно попрощался и пошел прочь.
  - Как бы на кипише беды не натворил, - прошептал Нектарий.
  Вместе с ним Александр поглядел в сторону захлопнувшейся за рыбаком двери. На душе у святого отца было тревожно и грязно так, будто бесы в нее нагадили.
  
  На своей лодке Андрей Евстафьев прошел от причала до островка на излучине: прощупал багром всё дно - и без толку. Собрался уже у Гришки, знакомого рыбака из Бабаева, одолжить маску на день, но потом рассобирался: оказалось, что и без маски он может дышать под водой. Наверно, за то что отец у него - утопленник. Надо не забыть Машке сказать: пускай на себе проверит.
  Дышалось в реке не так, как на суше: тяжелее. Но главное, что дышалось. Андрей уже давно шагал пешком по илистому дну вдоль берега, когда впереди показался продолговатый холм подозрительно правильной формы.
  Трезвый, отец его с берега удил: с Жеребячьего камня или подальше в заводке, но, как только выпьет, лодку брал. Бог знает, за что всех пьяных к реке тянет. Как будто зовет кто. Двое суток, пока искали отца, Андрей в избе просидел: мамка заперла, за то что к реке рвался. Спасатели в итоге тело вытащили, а судна то ли не нашли, то ли не захотели возиться.
  Хотя краска сошла кое-где, цвет у лодки на дне был такой же, как в детстве, солнечно-желтый. Андрей убедился в этом, когда соскреб ногтями ил. Он попробовал перевернуть судно, но борта накрепко вросли в дно. Только ил зря взбаламутил.
  Поднявшись с колен, рыбак увидел черных ящериц: с десяток их кружилось в мутной воде перед ним, каждая с руку длиной. Сначала он испугался, но они не были настроены нападать: подплывали всей стаей и отплывали, затем возвращались. Стало ясно, что они зовут его за собой.
  Следом за своими проводниками он двинулся в направлении от берега и уже скоро не мог дотянуться поднятой рукой до поверхности. Вокруг стало темно, так что силуэты существ различались с трудом. Через какое-то время ящерицы остановились и стали кружиться над одним местом. Андрей подошел и разглядел под ногами квадратную крышку люка.
  В подводный ход вела лестница из серого камня. Он спустился на несколько метров вниз под речное дно и уперся в дверь, на которой нащупал ручку - толстое железное кольцо, скользкое от ила. Из крохотной передней он вышел в покои с низкими лавками и таким же приземистым столом из цельной известняковой плиты. В углу стоял сундук с железной оковкой, рядом с ним - древняя прялка с колесом. Две колонны неохватной толщины, сложенные без раствора из известняка, держали на себе потолок. Под ним вместо люстры висела гигантская люминесцирующая медуза.
   Вода доносила откуда-то звуки веселья. Над ковром из водорослей мимо Андрея проплыла русалка с золотым кувшином подмышкой. Телом она была хиленькая, как снеток, с маленькими, едва выпирающими холмиками грудей и рыжими волосами. Такого же цвета был и плавник, которым заканчивался чешуйчатый хвост. Андрей пошел за ней. Он миновал еще одну комнату, где на столе лежала книга в кожаном переплете и стояли письменные принадлежности, и после нее оказался в шумном трапезном зале.
  За длинным столом на двух скамьях друг против друга пировали чудовища. Фиолетовый урод с шестью щупальцами на ближнем к Андрею краю что-то бойко и весело рассказывал двоим слушателям, один из которых был исполинский слизень, а другой - худощавый юноша с плавником на спине. Слизень смеялся и брызгал по сторонам зеленой слизью. Юноша молча улыбался и таращил круглые, как у рыбы, глаза на рассказчика. Когда мимо поплыла с кувшином русалка - не та рыженькая, что нечаянно проводила Андрея в зал, а пышная блондинка - одно из фиолетовых щупалец болтуна ухватило ее за грудь. Русалка весело взвизгнула и завиляла хвостом.
  Пиявки с губастыми девичьими лицами хихикали, о чем-то перешептываясь между собой. Через стол переквакивались две жабы, каждая размером с теленка. Рядом с одной из них Андрей увидел свободное место и направился в обход стола. Чтобы он смог усесться, чудищу пришлось подобрать жирный бок.
  Такая же медуза, как и в других покоях, но только крупнее, освещала зал мертвенно-синим светом. Вокруг живой люстры кружились словно мухи мелкие рыбешки. Еды на столе не было - одно только красное вино. Хвостатая подавальщица - он не успел заметить, кто из двоих - поставила перед ним и наполнила золотой кубок.
  У соседа по другую сторону от Андрея лицо было хоть и уродливое, но человеческое. Однако, когда тот потянулся к кубку на столе, рыбак заметил, что руки ему заменяют две коричневые с болотным отливом клешни. Глядя на него, он решил и сам отведать здешнего напитка. Сделал глоток и закашлялся - от неожиданности. Ракообразный обернулся к нему и сообщил с гадкой ухмылкой:
  - Спиртного не употребляем. Хоть под водой обитаем, да закон сухой.
  Вдруг по неслышной указке все голоса прекратились. Даже свет сделался тише. Одни только рыбешки продолжали хоровод вокруг притухшей голубой медузы под потолком.
  К гостю обращался хозяин застолья. Лицо у него было то ли ящерицы, то ли лягушки. Чешуйчатое тело покрывал пурпурный плащ, а голову венчала золотая корона грубой работы, беспорядочно, как камень ракушками, облепленная самоцветами.
  - Зачем явился?
  Во рту у Андрея еще стоял вкус крови из золотого кубка. Чтоб не беспокоить жабу-соседа, он не стал подниматься с места, и сидя поклонился царю:
  - Стариков у нас в деревне двое было. Дубенки. Максим Пахомыч и Зинаида Михална. Одинокие. Налима ловили у берега и пропали. Только крики в деревне слышали.
  Глаза рептилии таращились на него без всякого выражения:
  - Ловцы рыбные - люди гиблые. Что тебе до них?
  Перед тем, как ответить, Андрей снова закашлялся, и теперь дышал с трудом. Видно, в зале под невысоким потолком для него все-таки было недостаточно кислорода в воде.
  - Не могу их просто так бросить, - засипел он. - Когда после отца наша мамка померла, то Машке, сестре, только восемнадцать исполнилось. Ей опеку давать не хотели, за то что молодая. А Максим Пахомыч в совхозе в конторе работал, в городе связи имел, вот и похлопотал, чтоб меня в детский дом не отправили. Максим Пахомыч - он с белой бородой, не очень высокий чтобы, но зато упитанный как надо. И тетя Зина - тоже.
  - Понял, о ком ты, - промолвил царь. - Здесь их нет. Они к дочери уехали в Островский район. Как бишь деревушку эту?
  Владыка обвел взглядом собравшихся. Невпопад из-за стола раздались голоса:
  - Покойкино? Мертвихино?
  - Заморово? Почилово?
  - Угробово? Отрупьево?
  - Иль Замогилье, мож?
  Царь склонил голову:
  - Замогилье, верно. Там они, езжай.
  - Не поеду, - сам не понял почему, из последних сил решительно прошептал Андрей.
  - Поедешь.
  - Нет.
  - Почему?
  - Живой он!
  Андрей обернулся на слова ракообразного соседа, который теперь говорил почему-то голосом майора Бориса Прилуцкого. Сосед внимательно поглядел на рыбака и вдруг без предупреждения вдарил огромной клешней ему по щеке.
  - Живой! - всхлипнула Машка.
  Ее ревущее, измазанное сажей лицо с опаленными бровями было первым, что увидел он, когда открыл глаза. Машка дождалась, пока брат откашляется, и со всей силы прижала его к груди. Из ее объятий он глядел на родительскую избу. Окна изнутри освещали всполохи пламени. Дым валил из открытой двери. За спиной невидимый Прилуцкий важным голосом разговаривал с пожарными по мобильнику.
  
  Чего-чего, а руин в Малых Удах хватало, и если посмотреть с этой стороны, то жили они здесь не хуже, чем где-нибудь в Старой Европе. Только туристы не ездили. Видать, мало поэтичного было в их мертвом наследии, которое минувшей ночью пополнилось еще одним объектом.
  Когда их внедорожник проезжал мимо, отцу Александру из окна показалось, что над пожарищем еще вьется дымок. Крыша избы обвалилась, наружу торчал кусок печи с кирпичной трубой. Ворота и калитка во двор были по-нежилому распахнуты настежь.
  - Евстафьева, что ли, изба?
  - Господи, прости. - Нектарий отнял правую руку от руля и осенил себя крестом.
  Священнику стало нехорошо. Остаток пути он молча трясся на ухабах, которые по мере приближения к дому Алены Семеновой становились всё круче. Только когда он услышал от нее, что рыбак жив и здоров, так что даже в больницу не увозили, от сердца чуть отлегло.
  Спасли Евстафьева яблоки-зелепухи, которыми его племяш Матвей объелся накануне. Среди ночи бедняге скрутило живот. Старшая сестра Даша проснулась вместе с ним, пошла выносить горшок и учуяла дым. Выбежала на дорогу, увидела, что горит дядькин дом, и бросилась будить взрослых. В одной ночнухе ее мать в горящую избу вошла и выволокла брата наружу на руках.
  Своими глазами Александр сестры не видал, но Алена сказала ему, что крепкой комплекции барышня. Да ведь и брат ей под стать, не заморыш какой. Бог весть, как сил у бабы хватило. Андрей уже без сознания был, но оклемался, пока скорая ехала.
  - А пожар от чего случился? - с невинным видом спросил Нектарий.
  - Поди разбери! Как очухался, Андрюха сказал, что пожгли его: то ли в форточку кинули что, то ли залез кто-то. Ему наш Прилуцкий, майор, еще говорит, что форточки маленькие, взрослый человек не залезет, а он ему: мол, акробаты всякие есть. Потом уже инспектор расспрашивать стал, не подозревает ли Андрюха кого в поджоге, а тот ему выдает: "Никого не подозреваю, товарищ полицейский, выпивши с сигаретой заснул, больше не буду". Хотя и не сказать, что пьяный был. Так только, с запахом.
  - Где теперь Евстафьев живет? У сестры?
  - Да где там жить. Две комнаты на пятерых. Уехал в город к жене, она квартиру напополам с кем-то снимает.
  - Не ты разве говорила, что они с женою разошлись давно?
  - Как разошлись, так обратно сойдутся, куда деваться? Из тех, кого я знаю, половина семей только на нищете и держится.
  Было заметно, что хозяйка готовилась к гостям: слегка накрасилась, надела юбку. В избе было чисто и тихо. Александр спросил про детей, и Алена ответила, что отправила всех троих купаться на реку. Священнику стало тревожно от ее слов: вспомнились старики Дубенки. Он уже собрался спросить, нет ли новостей о пропавших, но потом передумал: коли будет что, то и без нее в интернете прочтет.
  Пока грелся чайник, Алена разбирала мешки, которые в четыре руки внесли на кухню Александр с Нектарием. Крупа, макароны, конфеты, печенье, пряники, галеты, консервы из тех, что попроще - всё это регулярно приобреталось за счет пожертвований на базе "Гамма". Остальное приносили сами люди.
  Многодетная мать вытащила из пакета и без воодушевления покрутила перед собой розовую детскую курточку:
  - Еще бы на Вовку что.
  - Не приносили на мальчиков, сестрица, - ответил Нектарий.
  Кроме бедняцкого печенья, которое из пакета Алена выставила сразу на стол, к чаю была щучья икра домашнего посола. Отец Александр с унынием подумал про солитера, но отказываться не стал.
  - Нет новостей по квартире? Пашка вон тоже беспокоится, добытчик мой. - Алена хохотнула, чтобы скрыть неловкость.
  - Помощница наша из администрации в отпуске.
  - Второй месяц?
  - У чиновников отпуска длинные, по сорок пять дней.
  - Да уж.
  - Что Власий ваш? Уехал, говорят?
  - Уехал, вчера как раз. С этим пожаром забыла рассказать. Ерофеевне сказал, что в монастыре своем лесном решил временно пожить, другим тоже уезжать велел, мол, опасно у реки оставаться. За что так, не объяснил. Може, из-за Дубенков перепугался.
  - Он ведь и прежде, бывало, от вас в монастырь уезжал?
  - Каждый год по неделе, а то и по две там живет, - подтвердила Алена. - Но в этот раз, Ерофеевна сказала, попрощался он нехорошо.
  - Как нехорошо?
  - Обычно говорит так: "Даст Бог, свидимся, Валентина Ерофеевна", а в этот раз добавил еще: "А не даст, так и нет".
  В комнате, куда их повели с кухни после чаепития, Александру еще на пороге бросились в глаза огромные часы под золотое барокко - Китай халтурного литья, с пластмассовыми цветочками-завиточками и парой жирных амуров.
  Диван был застелен новым покрывалом, но, стоило гостю опуститься на него, как в седалище впилась знакомая по прошлым визитам пружина. Пришлось сместиться ближе к Нектарию. Хозяйка устроилась напротив, в кресле у стены с часами.
  - Скидка пятьдесят процентов была. Потом в город с собой заберем, - сказала она, когда заметила, на что смотрит гость. - Как без часов-то в квартире?
  Александр кивнул в ответ и отвел глаза от интерьерного непотребства.
  - Вы, може, лучше вместо вещей деньги мне дадите, как в прошлый раз? - набравшись смелости, предложила Семенова. - Я сама куплю всё, еще и по акциям.
  - Что купишь, Елена?
  - Всё, что нужно. Чего только мотаетесь зря?
  - У нас отчетность в открытом доступе. Не можем постоянно большие суммы выводить.
  - Да я же и не прошу большие. Так, на жизнь. - Голос у женщины дрожал. Разволновалась от разговора, который сама же и завела.
  Через открытую форточку в деревенскую гостиную ворвался лай овчарки, со двора послышались детские голоса. Александр поднялся с неудобного дивана и объявил, что им с Нектарием пора ехать дальше по своим подопечным. Хозяйка не пыталась задержать гостей. В сенях они столкнулись с тремя детьми, благополучно вернувшимися с реки.
  
  - Число не помню, а времени было два-тридцать ночи, два-сорок край, но точно не больше трех - я всегда раньше со смены возвращаюсь. У самых Адвориц белый рефрижератор мне навстречу выскочил. Чуть в лоб не влетел.
  - Номер запомнили?
  - Спросили бы тогда - по регистратору поглядел.
  То ли этой же ночью два года назад, то ли какой другой белый фургон видели в Шахницах, деревеньке рядом с Адворицами, а в другие ночи - в Неёлове, Тямше, Новом Изборске, Старом Изборске, Печках, Лаврах, Огурцах.
  В малодворном Коровьем Селе их белая "Газель" дважды попадалась людям на глаза после заката. С утра после второго заезда недосчитались местного пьяницы Абросимова Ивана. Прошлой весной отцу Ящеру пожрали его, хотя привезли еще по осени: полгода в темнице томился. Мать с дочерью Абросимовы, две визгливые бабы, никак не успокоятся, и уже после допроса со своих мест в зале суда тычут пальцами в старейшину за железными прутьями клетки.
  Не по стари?нам это, не по-русски, но изуверы на то изуверы и есть: еще вина не доказана, а он уже за решеткой. Или думают, что если выпустить его, то он всех свидетелей здесь перегрызет, да судьей закусит? Как будто не человек он, а лютый зверь! Скамейка в клетке низкая, под детский рост. Ноги затекли.
  Из зала поднимается следователь Травина, которая верховодила обыском в селении. Рассказывает, что в темнице нашли старый волос того самого пьяницы из Коровьего Села и еще сухую каплю нечистот соскребли с потолка - эта неизвестно чья. Она дает секретарю какие-то бумаги и продолжает свою речь с трибуны: теперь говорит про святилище на берегу. В смекалке бабе не откажешь: многое верно угадала, но ничего доказать не может. Оружие - кистень да рогатку - Святовит загодя снес к себе в избу, а каменный пол там, где жертвенник стоял, и вокруг старухи вымыли содой с уксусом: ни следов крови не осталось, ни чего другого.
  В свидетели Травина вызвала школьного работника из Тямши с глубокой отметиной от топора вдоль лица. По паспортной фотографии тот узнает Богуслава, а заодно и вычерненную сажей моховую бороду на завязках: улику следователи нашли в амбаре для снастей.
  Когда рубленый садится на место, они снова обращаются к Святовиту в клетке - теперь расспрашивают про сына. Близки были? Да какое там, батюшка прокурор! Как повздорят, бывало, тот чуть ли не в драку с ним, с отцом, лезет. Уезжал в Москву - с ним даже не попрощался, только мать обнял. А гневливый всегда был, это да, такой уродился. Трудный ребенок, нам педиатр говорила. Одноклассника раз до полусмерти напугал: запер в амбаре, грозился убить. Для чего, потом спрашиваю. Да ради забавы, отвечает. После этого пришлось его из школы на домашнее обучение забрать. Мог, да. Что угодно мог натворить. Разыщите. Спросите его. По закону сын за отца не отвечает. Так ведь и отец за сына - тоже.
  Про подвал на пристани Святовит говорил еще на предварительном слушании и теперь повторяет, что еще при советах в нем был общинный ледник, а потом сверху построили морозилку. Думали, и там будут рыбу хранить, но холода на весь объем не хватило: люк закрыли и так оставили. Он, Святовит Родич, директор артели, ответственности с себя не снимает, но сам лично под землю много лет не спускался, не за чем было, да и в морозилку нечасто заглядывал: склад на сыне был. Ключ Богуслав всегда с собой носил, и доступ в подвал имел беспрепятственный.
  Отвечая на вопросы, он то и дело поглядывает из-за решетки на бабу-судью. Та одних лет с его Умилой, и телом такая ж сухая, хотя под мантией толком не разглядеть. Всё заседание у ней лицо, как у истукана. Верит ему, или нет, не разберешь.
  Почему-то он представлял зал суда вроде их актового в Тямшанской школе, а оказалось, просто большая комната, и сотня человек не уместится. Потолок низкий, воздух за два часа сдышали весь. Когда судья вместе со своим секретарем удаляется в комнатку для совещаний, на местах поднимается шум. К бабам с Коровьего Села приголосился еще какой-то мужик: рожа красная, рубаха грязная, прямо от сохи, видать, взяли и в суд повезли. Машет кулаками, даже со стула привстал. Охранник силой усаживает его на место.
  От дедов Святовит слыхал, что чужаков в общине по-настоящему начали таиться не при Владимире Крестителе, а при Владимире Раскрестителе, то есть при Ленине. Тогда на селе появилась милиция. Посадить из общины никого не посадили, но в первые годы советской власти по судам затаскали изрядно.
  При Сталине стало еще тяжелей, особенно как началась коллективизация. Считай, что крепостное право восстановили, но только еще в худшем виде: крестьян прикрепляли не к барам, а к колхозам и совхозам: ни купить, ни продать. В Ящерах у себя они учредили собственный рыболовецкий колхоз "Садко". Тогдашний старейшина Ярослав Елдич вступил в коммунисты и ходил на собрания в малоудскую церковь, откуда вынесли всю утварь и разместили внутри ячейку партии. Рыбу стали сдавать государству.
  Первую войну с немцами, еще при царях, в общине не заметили. Но, когда началась вторая, почти всех взрослых мужей забрали в армию. В самих Ящерах под оккупацией время как будто обратилось вспять: немецким властям не было дела до крестьян, кроме тех, что уходили в леса к партизанам, торговля стала свободной, а в церкви у соседей в Малых Удах снова стали служить.
  В сорок пятом в селении встречали мужей: четверых из дюжины, что уходили в сорок первом. Председатель-коммунист и двое его старших сыновей остались лежать где-то под Москвой, и воротился из всего рода только младший Говен - без левой руки и без глаза. Он стал новым старейшиной.
  Уже во времена застоя его сыновья Твердила и Дрочила отслужили в армии и остались жить под Москвой - там, где службу проходили. На них род Елдичей иссяк, и, когда помер кривой однорукий Говен, общину возглавил Святослав Родич, отец Михалапа и дед Святовита. Он и придумал собирать ночами пьяниц.
  В поиске этих пропащих милиция мало усердствовала, хотя были исключения. В олимпиадный 1980-й в жертву Ящеру пошли двое советских следователей, а потом уже в 90-е на дому в Тямше зарубили мечами участкового Мельниченко вместе с женой.
  Пророчили, что с перестройкой придет конец советской власти. Так и вышло. Нищета погнала крестьян в город, но, несмотря на это, пьяниц в деревнях становилось всё больше. Вместо грозного Мельниченко на участок в Тямше заступил Святовитов одноклассник Дим Саныч, который до сего дня выручал во всех бедах. Жить бы, да не тужить.
  Пока судья, вернувшаяся из своей заветной комнатки, бубнила что-то про апелляцию, старейшина нашел глазами в зале среди свидетелей Дим Саныча. Участковый отвел взгляд.
  Новое заседание назначили на третье августа, Святовиту содержание в СИЗО продлили еще на месяц.
  - Вам понятен порядок обжалования решения?
  Судья дважды повторила вопрос, прежде чем Святовит, который из судейской тарабарщины не понял ничего ровным счетом, наклонился с низкой скамьи к микрофону и тихо произнес:
  - Да, ваша честь.
  
  На дворе залаял Кощей. Ужели к ней кто? Умила выглянула в окно и увидела курьера напротив соседской калитки: опять дочке Невзора что-то привезли из интернет-магазина. С того дня, как мужа арестовали, люди только один раз были у нее: Людмил рыбу приносил и даже в калитку заходить не стал - только сетку отдал. Не любили ее в селении, и особенно бабы. Как будто по своей воле она за сына старейшины замуж вышла! Или обычай сама придумала? Кто может, пусть лучше сделает.
  Однажды слово за слово Невзорова жена Цветава с расспросами прицепилась: "Не снятся ли младенчики кровавые? Ужели не жалко убитых?" Соврала Умила, что снятся, хотя не помнила, чтоб хоть раз было. Живых бы она жалела, а по мертвым что скорбеть? У младенчика на шее есть жилка заветная. Коли перерезать ее, то боль не сильнее, чем от царапины, будет, только что крови много. Заснет тихонько. Мало кому посчастливится так помереть.
  У самой Цветавки еще до Виданы уродился сын с заячьей губой. Когда в бане Умила вернулась к ней от печи без ребенка, та сначала держалась, а потом кровь на голой руке у нее заметила. В волосы вцепилась, полпрически выдрала, и кричала так, будто кончается.
  По-другому у Любавки бывало. Молчала всегда, и только взгляд делался такой, с поволокой что ли, будто утопленница из-под воды на тебя глядит. Троих сыновей в бане оставила. Дети как дети были, не уродики, но только пасынка, а тем более троих, не хотела Умила в дом. Ей и падчерицы шумливой хватало.
  Она устала твердить, что пестовать девку надо, а Святовит и слушать не хочет: только гостинцы охапками с города везет. Где нагадит, там мать уберется, а если сломает что, так отец тут же новое купит, благо деньги есть. Каждой дурости умиляться готовы!
  Как Умила осталась одна с падчерицей, то хоть на стену лезть. Половину дня стучит по амбару, где мамка закрыта, а вторую - носится как пчелой ужаленная. Сколько раз сказано было: "Не бегай мимо, пока рыбу чищу", - да всё как об стену горох. Опять целую избу чешуи наносила!
  - Злата!
  Только что на печи была, а теперь не видать. Дверь, не слышала, чтоб открывалась. Под кровать забилась, никак?
  - Злата! Сюда поди!
  Под кроватью, верно. Еще и забавляться с мачехой вздумала! С одной стороны присядешь - она под другую бежит. Как детеныш звериный на четырех лапах топочет, только что не рычит.
  - Вылазь по-доброму!
  Умиле пришлось забраться за ней под кровать. Падчерица с дальнего края выскочила - и давай деру. Уже в сенях нагнала, за волосы схватила.
  - Не трожь! Папе расскажу!
  В руке у хозяйки была рыбочистка, ею по роже наглой и саданула. Визжит как звереныш.
  Когда за волосы Умила втащила падчерицу из сеней в кухню, на глаза ей попалась деревянная кадка. Полная, только с утра с колодца воды наносила. Прежде повитуха с одними новорожденными имела дело, и не думала, что в пятилетней может быть столько силы. До мяса, паскудина, руки ей исцарапала!
  Кроме головы, еще крест по их христианскому обычаю надо в воду макать, да где ж ей распятие взять? Во имя отца и сына и святаго духа... Смердяго духа! Тухляго духа! Отчего хохочет Умила, и сама не поймет. Смолоду так весело не бывало. Пузырьки из кадки перестали. Думала, что готова уже новообращенная, но не додержала малость. Когда она отпускает ее голову, падчерица падает на пол и сначала несколько раз молча разевает рот, как рыба, вытащенная на берег, потом долго кашляет. Из носу и со рта льется вода. Чаю воскресения мертвых.
  Бормочет что-то. Мачехе пришлось наклониться к самому полу, чтобы расслышать ее. К мамке хочешь? Пойдем! Жалко, что ль! Умила ставит ее на ноги силой.
  Любавке она перестала носить свечи с тех пор, как мужа посадили в тюрьму, и, когда открывает амбар, узница на карачках долго щурится из темноты, не может привыкнуть к свету. Внутри - что у пьяницы в темнице, на пол ступить негде: всё кости рыбьи да чешуя. У самой - ночнуха в нечистотах. Смердит.
  Златку приводить в амбар Святовитом было не велено. Когда спустя много дней разлуки Любавка увидела дочь, ее чумазая рожа осветилась радостью, но так же и потухла.
  - Злата к тебе попросилась сидеть. Встречай.
  Хоть и дура, а поняла. С карачек поднялась на колени. По-христиански сложила у груди грязные руки:
  - Умила! Милая! Пощади! Всё, как есть, поведаю!
  - Что поведаешь?! Как сына мне воротить?!
  По лицу младшей женки старшая поняла, что та сейчас бросится на нее, и в последний миг успела зашвырнуть изуверское отродье через порог и запереть амбар. Пленница изнутри заколотилась так, что, подумалось: дверь с петель снесет. Кощей залаял. Через улицу за забором его лай подхватили Невзоровы псы.
  
  На вид отец Александр дал бы Мордвину, скупщику краденого, чуть за пятьдесят, но мог и ошибиться в большую сторону. Черная рубашка в продольную полоску была заправлена у бывшего поисковика в камуфляжные штаны и обтягивала круглый, как арбуз, живот. Росту он был немного выше среднего, хотя сутулый, как почти все полные люди, с короткой армейской стрижкой и тонкими усиками на лоснящемся жирном лице.
  Вместе со священником Мордвин тяжело поднимался в солдатских берцах по деревянным ступеням на галерею братского корпуса. Когда они оказались перед нужной кельей, Александр без стука по-хозяйски потянул дверь за ручку.
  На белой стене в келье висел почерневший от древности список с Рублевской "Троицы". Нектарий на коленях перед иконой бубнил молитву. Только договорив последние слова, он поднялся и шагнул навстречу гостям. Александр протянул руку для поцелуя и мысленно поморщился, когда к тыльной стороне его ладони прикоснулся горячий сухой рот.
  В первые дни после пожара у Евстафьева он ожидал, что полиция вот-вот явится за Нектарием, а может, и за ними обоими. Но всё было тихо. Погорелец, перебравшийся в город, теперь даже "ВКонтакте" не бывал. Видать, напуган до смерти, так что и до денег не стало интереса. На всё промысел Божий. Как для богача бедность, так и для бедняка богатство - погибель, а Евстафьев к своей бедности вдобавок еще и пьяница.
  Надо признаться, что Александр и сам стал хуже спать по ночам с тех пор, как увидал сгоревшую избу рыбака: закрывал форточки на ночь, благо что жара прошла, и поглядывал в группу собачьего приюта "ВКонтакте", хотя взять сторожа пока не решался: боялся, что кот Агафон с новым членом семьи не поладит. Больно уж много гонора в толстяке рыжем стало, как из квартирки, где впятером ютились, семейство перебралось в частный дом со своей землей. Давеча пес бабки-соседки, любопытный в хозяйку, засунул к ним в забор свой длинный нос, и членовредитель тучный уже тут как тут. Взвыл пес, бедолага, иерихонской трубой. Мало того, что пришлось на своей машине соседа к ветеринару везти, так еще и лечение оплачивал Александр со своего кошелька.
  "Верочку" он уже мысленно ликвидировал, да и с саном духовным в душе простился. Осталось одно дело доделать с Нектарием. Слава Богу, что Мордвин наконец-то назначил встречу. Позвонила его мать - или старуха, назвавшаяся таковой, - спросила, где живет Александр, и велела ждать у Гремячей башни в сотне метров от его дома.
  Подъехал джип с тонировкой. За рулем сидел некто по виду пьяница, каких, наверно, даже без запаха гаишники проверяют на алкотестерах. Вел машину, правда, умело, грех что сказать. Мордвин на заднем сиденье рядом с Александром молчал всю дорогу. Когда святой отец попытался завести с ним разговор о продаже, тот сухо ответил, что сначала должен увидеть товар.
  В монастыре в будний день не было туристов, и лишь из церковной лавки таращилась дородная продавщица в черном платке. Священник вежливо кивнул ей и повел гостя к Нектарию.
  Когда по ходатайству главы "Верочки" тот занял в Мирожской обители жилище новопреставленного брата Алексия, то первым делом избавился от стариковских вещей. Была там добротная кровать, кресло-качалка, даже старенький телевизор - всё это отец Александр помогал грузить в фургон для передачи малоимущим. Новый хозяин кельи вел жизнь аскета. Кроме иконы на стене, единственным предметом внутри был старинный сундук с двумя коваными ручками: Нектарий хранил в нем вещи, и на нем же спал.
  - Фонарь захвати, - негромко скомандовал ему отец Александр.
  Пока инок рылся в сундуке, священник подошел к окошку с решеткой. За маловодной речкой Мирожкой, от которой почти тысячу лет назад получил свое имя монастырь, раскинулся городской пляж. Кто-то купался, но жары в воздухе не было, и бо?льшая часть отдыхающих загорала на бледном речном песке. Мальчишки в плавках играли огромным пляжным мячом. С бортика вышки свесился спасатель в синей футболке.
  Для показа реликвии назначили время после обедни, когда насельники должны были творить молитвы каждый у себя келье. Втроем с Мордвиным и Нектарием они спустились с галереи и вошли в служебную дверь на первом этаже. Свернули в маленький проход, и оттуда попали в подвал. Нектарий включил фонарь.
  В низкую дверь, что появилась у них на пути, пузатому Мордвину удалось протиснуться только боком. В подземелье вели узкие крутые ступени, какие бывают в старинных русских палатах и крепостях. Александру пришлось забыть про обычную свою степенность: он спускался по лестнице, поддерживая одной рукой подол шелковой рясы, а другой - цепляясь за камни в стене. Темнота пахла плесенью и сырой известью. Под подошвами обуви хрустели обломки известняка.
  О здешних подземных ходах отец Александр узнал от Нектария, а тот случайно - из вопроса туриста. Когда потом инок спросил об этом у настоятеля Варфоломея, тот рассказал, что в древности ходы были прорыты под рекой до самой Покровской башни на другом берегу и при осаде служили для снабжения города. Интереса к подземелью в обители не было: для кладовой сыро, картошку на зиму не положишь; туристов разве что можно было запустить, как в пещеры в Печерском монастыре, но мирские гости и в теперешнем числе были братии в тягость.
  Еще когда идол стоял в Ящерах, Александр с Нектарием прошли по подземному ходу и обнаружили в глубине перед каменным завалом подходящий погребок, который в старину, наверное, был предназначен для складирования оружия или припасов.
  Коробка с сокровищем стояла в углу. Вместе с Мордвиным отец Александр нагнулся над ней, Нектарий сверху светил им фонарем. Истукан с головой ящерицы и телом человека был грубой безыскусной работы и напоминал степных каменных баб или фигур с острова Пасхи, с той разницей, что был много меньше ростом и отлит из драгоценного металла, а не вытесан из камня.
  Скупщик краденого провел пальцем по начищенному до блеска золоту, потом попытался приподнять идола внутри коробки.
  - Возраст - шестой век от Христа, это самое позднее, - сказал Александр над его головой.
  - Откуда предмет?
  - С капища, с действующего.
  - Из Ящеров, что ли? - сразу угадал Мордвин.
  - Оттуда, - подтвердил отец Александр. - Еще в перестройку в книжке одной исторической, забыл автора, я читал про древнюю религию ящеропоклонников. Не поверил бы, что до сих пор они на Руси остались, коли истукана своими глазами бы не увидал.
  О суде над Родичами Мордвин, конечно, читал в интернете, да, может быть, и свои у него источники имелись. Александр ждал, что сейчас подпольный торговец стариной спросит о том, как идол попал к ним в руки, но тот не спросил. Видать, не приветствуют в сих кругах праздное любопытство.
  
  Толстый палец лекаря раскрывает потемневшие сморщенные губы и осторожно ощупывает внутренность рта.
  - Язык как колода! И губы вон черные!.. Да спустите вы его!
  Тощий рыжий пес с широкими, как у гончей, ушами то лает, то воет на цепи у своей будки, и уже совсем охрип. Невзор сам поднимается с колен и шагает к конуре, ловит Кощея за ошейник и расстегивает громоздкий кованый карабин.
  Чуть не сбив по пути Доброгоста, который как раз вошел в калитку, пес бросается к молодой хозяйке, тычется мордой, лижет лицо и как будто надеется этим простым собачьим лекарством вернуть ее к жизни. Рядом с матерью на траве лежит тельце ребенка.
  - Что это значит, коли губы черные?
  - Человек из земли и воды сделан. Если жидкость из тела уходит, то в нем остается одна земля. Оттого и чернеет плоть, когда сохнет, - объясняет знахарь, когда возвращается к собравшимся у амбара людям.
  Отступив от остальных, Умила то ли слушает его, то ли нет - на губах застыла мертвенная улыбка. Много лет назад с таким же выражением на лице покойный отец лекаря встречал старейшину Михалапа, когда тот явился к ним в избу, чтобы проявить к старцу последнюю милость.
  - А с лицом у Златки что? - говорит старый Доброгост.
  Невзор заставляет себя снова посмотреть на ребенка. Волосы у девочки - все в колтунах, и кажутся не золотыми, а пепельно-серыми в пасмурном свете дня. На чумазой щеке лекарь замечает несколько параллельных светлых полосок:
  - На рыбочистку похоже. Рана только недавно затянулась.
  - Откуда в амбаре рыбочистка? Видать, мать ногтями в темноте поранила, - все так же неподвижно улыбаясь, говорит Умила. Ночная рубаха, в которой она вышла из дому, испачкана кровавой рыбьей слизью.
  - Почему в темноте? Свечей, что ль, не носила?
  - Ничего она не носила им! - вскрикнула Невзорова жена Цветава. Лицо у ней сделалось такое, что мужу подумалось: сейчас бросится в драку. На всякий случай он приобнял супругу за плечи. - Лыбится еще! Убийца! Зато и колотилась Любавка три дня как ошалелая! - Цветава в объятиях Невзора обернулась к деверю. - Просили тебя, Людмил, сходи погляди!
  - Сами бы и сходили.
  - Тебя Святовит за главного в общине оставил! А мы - что?
  - А вы - соседи. Что теперь виноватых искать?
  - Кого искать?! Вон стоит она! - Цветава ткнула рукой в сторону вдовы старейшины, которая уже успела отвернуться, и высматривала что-то или кого-то невидимого возле бревенчатого нужника на дальнем краю двора.
  - За убийство изувера наказывают, только если оно было совершено из милосердия, чтобы избавить преступника от лютой казни. Тут не было милосердия. Настрадалась горазд, - терпеливо объяснил Людмил. Своей жене он не позволил бы таким тоном с собой разговаривать, да и невестку бы в другое время на место поставил, но поймал взгляд брата и не захотел ссоры.
  - А за Златку не должна ответить она?!
  - Про детей ничего стари?ны не говорят. Или не дошло до нас.
  - Был бы не чужой ребенок, то, может, дошло бы?!
  - А ты не помнишь, сколько лет до Богдана моя Вячеслава здоровым чадом разродиться не могла? Дети есть дети.
  На двор зашел Стоян Славич. Поравнявшись с амбаром, старик испуганно поглядел на тела на траве и протянул руку Людмилу, потом Невзору:
  - С трупами решили, что делать?
  - В реку не положишь Любаву, раз христианка она. Власия, может быть, привезти из монастыря? Пусть отпоет, - сказал лекарь и выжидающе поглядел на Людмила.
  - Вот еще! Ради изуверки бензин буду жечь! Снесем в лес обеих волкам на прокорм!
  - Да какая она изуверка?! Дурной сон дуре приснился, вот по простоте своей креститься и побежала.
  - По стари?нам изуверство простотой не может быть оправдано: это не татьба и не душегубство. И на тебя, Невзор, она напраслину возвела. Забыл, что ли?
  - По простоте и возвела. Спросил бы Святовит, заходил ты к ним, или вон Стоян, Любава и на тебя указала бы, и на Стояна. С испугу налгала, а не со зла. Ты не узнавал, ездили дионисийцы в епархию к своему архимандриту? - добавил он примирительным тоном.
  - Не ездили. Да и поедут когда, то думаешь, помощь какую получим? При царях покровительство нам через их монастырь было полезным. А в наши годы какая у Церкви власть? С дионисийских старцев проку давно не стало, а отныне и веры им нет. Платим бражникам за одно молчание. Да только мертвому молчать легче, чем живому. - Людмил бросил взгляд в сторону двух тел на траве. - Как Ящера вернем, свезем в дар обители ведро самогону травленого. Ты, главное, белены завари покрепче, а то у всей братии там желудки луженые.
  Лекарь Невзор ничего не ответил на эти слова.
  Со стороны бора быстро надвигалась черничная синь. В воздухе свежело. Ему стало зябко в старой футболке, в которой он выбежал из избы.
  - У нас сейчас одна надежда, что Дим Саныч разнюхает что.
  - Город большой, - осторожно заметил Невзор.
  - Да и сокровище немалое, - сказал брат. - За местными скупщиками старины полиция приглядывает, а у Дим Саныча, где надо, связи есть. Вывозить его вряд ли решатся.
  - А если просто на золото переплавят?
  - Алчность не позволит.
  На дворе стало темно, как поздним вечером. Холодные капли застучали по крыше амбара, траве, одежде, волосам, по коже мертвых матери с дочерью и по шкуре живого пса. Кощей наконец угомонился, и на траве рядом с хозяйкой щелкал зубами, отгоняя навозных мух, которым дождь не был помехой. На иссохших губах Любавы блестела вода, и Невзору подумалось о том, что это сам христианский Господь, недоглядевший за своей дочерью, теперь пытается напоить ее, мертвую, своей небесной влагой.
  
  Пальцы старика с двумя наколками-перстнями взялись за черную ладью и переставили на фланг противника.
  - Шах.
  Быстрым движением его соперник по кличке Карась сдвинул короля на соседнюю клетку. Карась был примерно одних лет со Святовитом уголовник, жилистый и невысокого роста. Ссутулившийся со своей шконки над табуретом с шахматной доской, он держал руки прижатыми к туловищу и отнимал правую, только когда делал ход. Хоть на улице стояла дождливая прохлада, в камере СИЗО было душно, и, кроме штанов, на нем была только штопаная майка. Золотая цепочка с крестом змеилась в поросли седых волос на груди.
  Мебели в камере не хватало, и сопернику Карася приходилось думать стоя, как на сеансе одновременной игры. Чтобы размять ноги, старик прошаркал до стены с окошком. Руки он держал за спиной по арестантской привычке.
  Продольное окошко под потолком было закрыто решеткой с прутьями в палец толщиной. Уличного света не хватало даже в солнечные дни, и фонарь под потолком горел с утра до вечера. После отбоя - к этому часу Святовит обычно уже засыпал - включали ночник, загаженную мухами лампочку без абажура.
  По сравнению с темницей под холодильником у них на пристани, условия в СИЗО были лучше во всём, не считая тесноты. Около тридцати христиан на шконках в два яруса теснились в камере размером с половину их избы. Несколько блатных среди них держались своим кругом. Остальные были жертвы страстей, обстоятельств и вина.
  Запахи тел и уборной Святовит перестал замечать в первый же день. Хуже было с едой. Давали хлеб из самых дешевых, каким в Ящерах брезговали даже бабы, и звериное мясо, к которому Святовит и за два года в армии не смог привыкнуть. Колбаса из этого мяса была еще дрянней, а в тарелке с разваренными макаронам часто чернели крупинками мышиные говна. Хотелось русской ухи из пяти видов рыб, но перебиваться приходилось вялеными лещом и щукой: из селения через день передавали посылки. Спасибо, что воды хватало, хоть и пахло из умывальника хуже, чем у них из уборной на дворе.
  За три недели он уже почти свыкся с тюремным житьем и не мог понять, отчего сегодня тоска такая вдруг навалилась на грудь. Без шуток, в петлю залез бы, коли было бы из чего ее свить здесь. Мысли всё вокруг дочери Златки крутились, да и к Любавке-дуре в амбар нет-нет да заворачивали. В мрачной тревоге старейшина проснулся на самом рассвете и больше не сомкнул глаз. Лежал на спине и слушал храп грузного соседа сверху.
  Толстяк в начале месяца поехал на дачу с похмелья и на трассе насмерть сбил человека. Бодрствуя, он почти не издавал звуков, ни с кем не разговаривал и после завтрака, как всегда бывало до этого, молча забрался обратно на свою шконку, лежал там неподвижно и только иногда переворачивался с боку на бок. В это время Карась со стариком расставили партию.
  В тюрьме играли плохо, хоть времени было вдосталь, чтоб научиться. Сам Святовит в детстве занимался в Тямшанском школьном кружке - и отлично занимался: тренер уговаривала готовиться к районному чемпионату. Да какой ему чемпионат! Днем - уроки, а вечером - пьяниц кормить-поить: так родитель его к ответственности приучал. Вдобавок и еще какую-нибудь работу каждый раз для него найдет. После новолуния камеру чистить тоже должен был Святовит. Иной полгода отсидит, насерет дерьма берковец, а ты потом бегай с ведрами до первой звезды. На следующий день учителя в школе бранятся. "Почему стих Пушкина не выучил? Почему закон Ома не знаешь? С девчонками, небось, до ночи гулял?!" Вам бы по такой девчонке в каждую руку!
  Старый вор обходит камеру и возвращается к доске. Слон: c6. Ферзь: f7. Карась грязно матерится. Ферзь: g8. Мат в два хода. Святовит открыл рот, чтоб подсказать старику, за которого немного болел, и с трудом сдержался. Тот, как назло, повел куда-то ладью.
  Наконец морщины на лице старца складываются в победную усмешку. Через три хода он ставит на пол под табуретом вражеского ферзя. Вместо рукопожатия, каким завершались партии в их школьном кружке, Карась в гневе сметает фигуры с доски. Раздается чей-то тихий смешок. Проигравший резко оборачивается - но не к смехачу, а к койке Святовита:
  - Ты, изувер, че шары вылупил?!
  - Не изувер я, - сдержанно отвечает старейшина. - Такой же христианин, как ты.
  Карась уже злобно нависает над ним:
  - Раз христианин, то почему без креста?
  - Коли Бог внутри нас живет, для чего еще на груди его носить?
  Из-под своей штопаной майки Карась достает крест с маленьким золотым Иисусом. На каждом конце распятия - по красному рубину. Блатной народец - как сороки: любят всё, что блестит.
  - Целуй.
  Святовит усаживается на койке. Уголовник в самые усы пихает ему распятие, красные камешки на котором похожи на капельки крови.
  И вчера, и позавчера для потехи Карася он целовал иноземного Иисуса, а нынче что-то не захотелось. Вместо этого Святовит набрал в рот побольше слюны... Карась утер пальцы о матрас, потом отдельно протер своего Христа майкой и быстро, без замаха ударил старейшину в живот. Тот согнулся на своей койке и заслонил лицо ладоням. Следующий удар пришелся в ухо.
  Старейшина пропустил то, как оказался на полу: ненадолго потерял сознание. Кровь заливала глаза. С дальней шконки скользнул вниз молодой уголовник по кличке База. По пути он подхватил табурет. Избиение проходило в совершенном молчании. Уже теряя сознание, он услышал, как открывается дверь, потом крики стражников и упругий бой дубинок по человеческой плоти. Когда несколько пар рук оторвало от пола изувеченное тело, сердце в нем уже не билось.
  Святовит Родич погрузился в черноту, где не было ничего, и только кто-то тихонько пел колыбельную песнь. "Баю-баю, за рекой солнце скрылось на поко-ой, а у Святовых ворот зайки водят хорово-од". Не сразу признал Святовит материн голос. Еще четырех лет ему не сполнилось, когда отец второй женкой взял Сияну, ее младшую сестрицу. На мать осерчал с тех пор. Что ни скажет, бедная, то затрещину получит, а смолчит, так две. Сначала в сени ее спать выгнал, а потом за какую-то провинность в амбар заточил - тот же самый, куда сын его через много лет отправит Любаву-изуверку.
  Мачеха Святовиту сестрицу родила, но та и года не прожила, а следующими родами и сама она скончалась. Деда Святовит не застал, а любимую бабку еще перед тем, как внуку в школу идти, отец своими руками на вечный покой отправил. Так остался он с сыном вдвоем в избе. Растил как умел.
  Полгода мамка в заточении просидела. Бывало, дождется маленький Святик, когда никто не видит его, сядет к амбару, поскребется, к бревнам ухо приложит и слушает. А она сказку ему сказывает, а то песню запоет. Когда не стало ее, сыну даже попрощаться не дали. Выбежал во двор с утра, глядь - амбар настежь открыт. Понял. Бросился место искать, где поплакать, чтоб от родителя дубовым пестом по зашейку не получить. "Заиньки, заиньки, не пора ли ба-аиньки? Вам на перинку, Святу под оси-инку". Мама!
  
  Сын в последние дни часто заходил проведать бедную мать. Побродит по избе, потом за стол сядет - но не туда, где обычно сидел, а возле печи, на старого Михалапа место. Под старость свекру всё время холодно было, вот и Божику теперь так же. Как явился он в первый раз, Умила на радостях бросилась к нему, но тот остановил ее:
  - Не трожь, мать.
  Есть, пить предложит - ему ничего не надо. Сидит, молчит. Она - рядом на лавке и боится пальцем дотронуться. Так каждый раз. Но нынче не сдержалась, попыталась обнять - и в руках остался один темный воздух. Перепугалась: вдруг больше не вернется, потому что ослушалась его. Даже поплакала.
  В избу из окна уже глядел траурный вечер. Умила всё думала про сына. В сундук полезла зачем-то его рисунки искать, хотя помнила о том, что нет их давно. Еще Златки не было, когда Святовит нечаянно обнаружил сверток, который она бережно хранила много лет. Разорвал бечеву, похохотал над детскими каракульками, скомкал и бросил в печь. Век он бестактный был. Да и Божика не любил. Никогда не любил его.
  Она рылась в вещах, не могла остановиться. Развернула черную шубу покойного свекра Михалапа и разбудила моль, которая теперь кружилась по избе. Коробка с глиняным сервизом старинной местной работы. Юбки. Сарафаны. Клетчатая понева, в которой она выходила замуж, и свадебный кокошник вместе с ней. Чем глубже, тем больше пыли.
  Со дна сундука она вытащила серебряное зеркальце, что досталось ей в приданое от матери, а матери - от бабки, поглядела на себя и ужаснулась: мать краше была, когда ее в мешок клали.
  Она бросила зеркало туда, откуда взяла, захлопнула сундук, и, когда поднялась с пола, то заметила темное очертание человека во главе стола. Сердце радостно забилось. Но это был не Богуслав.
  - Ухи влить?
  - Влей.
  Уха в печи стояла еще теплая. Она налила миску, отрезала и сложила на стол три краюхи хлеба. C такой жадностью, как будто голодал несколько дней, супруг всё съел и потребовал добавки.
  Она снова взяла черпак и пошла к печи. За время еды он не проронил ни слова. Она тоже молчала на лавке рядом с ним.
  Во второй раз Святовит отставил от себя пустую тарелку и без предупреждения замахнулся ложкой.
  - Убийца! - Он целил в голову, но жена успела увернуться. Только теплые брызги попали на щеку. - Убийца!
  Она вскочила с лавки. Муж поднялся следом за ней. Он кричал и размахивал в воздухе своим оружием, но глаза с сизой поволокой оставались неподвижны. Умила отступила на шаг, прижалась спиной к русской печи, и теплая каменная опора словно придала ей уверенности.
  - Думаешь, мне не тошно было глядеть, как ты ее тетешкаешь?! - гневно заговорила она. - От люльки, когда родилась Златка, день и ночь не отходил! Гостинцы мешками вез, куклы сам вырезал! А Божику хоть раз конфету купил?! Как родился он, на руки взять брезговал! То в шахматы сам с собой играть засядешь, то в амбаре дела, то на пристани, то в город до ночи уедешь. Всё детство он тянулся к тебе. А ты замечал его, только когда натворит что. Один только и был разговор, что другой наследник нужен!
  - И был бы другой! Я еще тогда понял, что лжешь, когда ты сказала, что в третий раз у Любавки безглавец родился! Четверых детей моих погубила!
  - А Любавка твоя - пятого! И Ящера изуверам отдала! Ты, старейшина, и оправдываешь ее!
  Святовит уселся обратно на лавку за стол и положил ложку, которую до сих пор сжимал в кулаке. Умила в заляпанной рыбьей кровью ночнушке стояла у печи и не спускала глаз с мужа.
  - Тебе самой Любава готова была выдать сообщников своих, татей, а ты и слушать не стала ее, - он говорил теперь глухим и почти спокойным голосом. - Думала только о своей мести.
  - Кто бы ни были тати, недалече они Ящера увезли. Так говорят. Воротить можно.
  - Локоть тоже недалече, да не укусишь. И детям не видать боле отца своего. В летописи об этом сказано.
  - О чем сказано? О том, что будет? - не поняла Умила.
  - Там, где я сейчас, летопись обратная: не о прошлом, а о грядущем. И сколько на земле к своей книге старейшины прибавят, столько от ней убудет.
  - Всё, что будет, в одной книге записано? - Жена с недоверием посмотрела на него. - Век, небось, не прочтешь.
  - Уже прочел. Немного там страниц. И всё огонь да кровь.
  Вдруг раздался стук в дверь. Пока она пятилась вдоль печи, муж не отворачивал от нее свое лицо с мертвыми глазами. Из сеней постучали снова, громче и настойчивей.
  Она отворила дверь и подвинулась, пропуская гостя в избу. Людмил Асич нащупал на стене выключатель.
  Умила обернулась. Мужа не было. На обеденном столе стояла только пустая миска из-под ухи, рядом лежала ложка. Моль бесшумно билась в окно.
  Весть была написана у Людмила на лице, мог и не говорить ничего. Но он всё же промолвил, не глядя на нее:
  - Святовита убили.
  На глазах у вдовы блестели слезы, но не от горя, а из-за яркого света, от которого она отвыкла за много дней.
  - Кто? - спросила она.
  - Христиане-сокамерники. На крест нательный одному плюнул.
  - Случайно, что ли?
  - Не случайно. Целовать заставляли. Измывались.
  Броситься оземь, биться головой о доски, выть - так до?лжно было ей поступить по стари?нам, но женок давно уже не сжигали заживо вместе с умершим супругом, и нынче вдовы по-всякому скорбь проявляли. Кто как с мужем жил.
  - За телом поедешь?
  - Пока нет. Не отдают. Следственные действия проводят, так мне сказали.
  Людмил огляделся по сторонам и принюхался. Везде была грязь, особенно на кухонной половине: на полу - рыбные очистки, в раковине - стопка немытой посуды.
  - Может, Виданку Невзорову тебе на уборку прислать? Всё равно без дела девка сидит.
  - Не нужно девки. Сама справляюсь.
  - Крепись.
  Людмил еще постоял, потом в знак сочувствия неловко хлопнул вдову по плечу своей увесистой ладонью и взялся за ручку двери.
  
  Не зря она деньги носила репетиторам, да и сама каждый вечер - с учебниками. Поступила на бесплатное, на экономику, по баллам ЕГЭ - третье место на потоке. Даша Парамонова до сих пор не могла в это поверить и поэтому, наверно, радости не чувствовала - только усталость. Теперь бы самое то - отсыпаться до самого первого сентября, но у нее как нервный отходняк начался: уже третью ночь подряд не могла заснуть.
  В первый миг она не поняла, что за звук такой со двора, а потом мурашки побежали по коже под майкой, и вспомнился сон накануне. Приснилась ей рыба - столько рыбы, сколько никогда отец за раз не ловил. И не то, чтобы плотва, или окушки с уклеей, а всё лещи. Улов не помещался ни в какую посудину, и пришлось достать из подвала древнее прабабушкино корыто, похожее на гроб, но только с ручками не по бокам, а у ног и в изголовье.
  Лещи в корыте уже снули. Родители во сне куда-то делись со двора, и они были вдвоем с Матюхой. Брат затеял чудну?ю игру: решил назвать всех рыбин по именам жителей деревни: "Гляди, вот дядя Борис, тетя Надя, дядя Валера Христович, Екатерина Ивановна. - Одну за другой он доставал мертвых рыбин из корыта и представлял старшей сестре. - Валентина Ерофеевна, Никитос, бабушка". Пухлые ладошки были в кровавой слизи. В конце он сунул ей прямо под нос двух жирных лещей: "А это мама с папой!" С этими словами он вдруг заревел. Даша проснулась с колотящимся сердцем.
  Дурной сон нужно рассказать, чтоб не сбылся, - так бабушка говорит. Чушь, конечно, никогда не верила она в деревенские приметы. Но теперь Малек за окном так горестно выл, что будто и не выл, а плакал, и Даша сама почти готова была расплакаться вместе с ним: так муторно стало на душе.
  Сверху раздался шепот:
  - Даш, а за что он воет? Може, болит что?
  Старшая сестра оторвала голову от подушки:
  - Приснилось что-то. Тебе вон тоже кошмары снятся, когда ты на меня со второго этажа писаешься.
  - Я не писаюсь!
  Пока она готовилась к экзаменам, Матюха завел привычку вместе с ней полуночничать. Даша насильно заставляла его спать и стращала то волком, то бабайкой, то страшным Речным Дедом, но теперь, когда он сверху заворочался, была только рада.
  К Мальку за окном присоединился Боцман, хриплый вой которого звучал еще горше. Потом еще кто-то вдалеке: кажется, Валенок, черный лохматый пес Валентины Ерофеевны.
  - Боцману тоже приснилось? И Валенку?
  - Они за компанию.
  - Можно я к тебе лягу?
  На пол глухо приземляется подушка. Перед глазами появляется округлый силуэт брата, висящего на руках.
  Даша двигается к стене, Матвей раскладывает на краешке свою маленькую постель. Повернуться лицом к ночной детской - страшно, а к Дашке - душно. Он повертелся немного и остался лежать на спине.
  - Как уеду в универ, с кем спать будешь?
  - Так ты ведь приезжать будешь.
  Она молчит и прислушивается к вою со двора.
  - Будешь ведь? Будешь?
  - Буду-буду, - вздыхает сестра.
  - Всегда-всегда?
  - Как вырастешь, ты сам уедешь.
  - Не уеду. С папой рыбалить буду. Здесь, в деревне. А ты нам катер купишь, как директором станешь. Купишь ведь?
  - Куплю-куплю. - Даша гладит брата по волосам. - Спи уже, деревня.
  Собаки перестали выть, но в тишине стало еще страшней. Через полупрозрачные шторы проглядывает луна. В ее тусклом мертвенном свете мультяшные русалки с крабами на обоях в детской превратились в черные зловещие фигуры: как будто черепа с костями.
  
  - "Я, Гусев Сергей Петрович, 1962 г. р., прошу привлечь к уголовной ответственности неустановленных лиц, которые похитили мой автомобиль марки Peugeot 206, - госномер указан, - 2012 года выпуска. Автомобиль находился на парковке возле моего дома, куда был припаркован мною 28 июля...". А год почему не указали? - Молодой оперуполномоченный с бородкой протянул обратно мужчине написанное от руки заявление и достал из ящика новый чистый листок.
  Сергей Петрович Гусев 1962 г. р. снова обреченно заскрипел ручкой. Зазвонил телефон - сначала на пустующем столе за его спиной, потом у лейтенанта, который в третий раз заставил его переписывать заявление.
  Лейтенант взял трубку:
  - Со Сверчковым уехал в следственный... Не знаю, Айрат Магомедович, полчаса назад отвечал... Нет, нам вообще никто не звонил... Какие хищники? Волки?.. В смысле, вся деревня?
  Гусев перестал писать и с любопытством глядел на полицейского.
  - Какие-то звери пожрали кур в районе, - объяснил ему Сабанеев, когда положил трубку.
  - Полиция этим тоже занимается?
  Молодой опер поднялся с хлипкого крутящегося кресла:
  - Полиция всем занимается.
  - А заявление?
  - Давайте предыдущее. Я год подпишу.
  Попрощавшись с Гусевым в коридоре, Сабанеев запер дверь кабинета.
  Когда за окнами закончились городские дома, служебная "Лада Калина" еще какое-то время двигалась вдоль железнодорожных путей. На платформы бесконечного состава были погружены пушки и БМД, некоторые - без башен. Дальше начались воинские полигоны, а за ними - лес из берез и сосен.
  Через несколько метров после железного указателя на Выбуты, прямо перед съездом с шоссе, стоял еще один - деревянный туристический. На проселочной дороге он обогнал автобус паломников и свернул к Малым Удам перед рекой на перекрестке, где в Новый год навсегда оборвались следы рыбака Семенова.
  Почти весь остаток пути он едет вдоль Великой. Крутой срез дальнего берега обнажил известняковую плиту, и кажется, что прямо из воды поднимается крепостная стена невиданной вышины, на которой сверху растут кусты и деревья.
  От немецкого моста, построенного в войну и в войну же разбомбленного, в воде остались каменные быки. Огромные серые глыбы, поднимающиеся над зеркальной рябью, - как руины затонувшей крепости. Рыбацкая лодка застыла у подножья одной из них. С прямоугольного уступа пара сизых чаек наблюдает за ловом.
  Колонна из служебных машин на въезде в Малые Уды выстроилась от бывшего сельповского магазинчика почти до поворота: полицейские из нескольких управлений, следственный комитет, три микроавтобуса МЧС, медики. Сабанеев остановил свою "Ладу" за машиной скорой помощи, которая была последней в этом ряду. Женщина-фельдшер и водитель, оба с одинаково растерянными лицами, курили возле открытой двери.
  Перед Иваном почти тут же появился Айрат Магомедович из угро. Он заговорил, сопровождая жестами свою до предела взволнованную речь:
  - Ящерицы крупные, черные! Из реки выползли и сожрали всех, кроме двоих детей - их на чердаке мама спрятала.
  Иван вместе Расуловым подошел к забору Парамоновых. На огороде лежала белая простыня. То, что она скрывала, было слишком маленьким для человеческих останков - так, по крайней мере, подумал лейтенант. По ткани расползлось темно-красное пятно. Листья огородной зелени вокруг простыни покрывала кровяная роса.
  В избе одно окно было выбито, из распахнутой настежь двери ветер выдувал остатки домашнего уюта.
  - А животные? - спросил Сабанеев.
  - Скотину в хлеву не тронули и собак вон тоже.
  Из-за дома как раз показался Парамоновский овчар-недоросток. В это время мимо по улочке шагал судмедэксперт Матушевич с чемоданом и двумя пэпээсниками в сопровождении. Пес из-за забора тявкнул на людей с автоматами и отступил.
  
  Книга вторая. Город
  VIII. Август
  - Я с мамой на огороде была с утра. Она полола, я огурцы пошла собрать. Тут слышим крик. Глядь, дядя Валера Христович по проулку несется и орет что-то, а что - не разобрать. Малек лаять стал. Дядя Валера ввалился к нам в калитку и кричит: "Лезьте наверх скорей! Ящерицы из реки ползут. Только что Прилуцкого на моих глазах сожрали!" Мама испугалась, но не ящериц, а что у него белая горячка началась. Ну, и я тоже так подумала. Мама стала уговаривать дядю Валеру домой пойти, он - ни в какую. Папа на шум из дому вышел, и дядя Валера ему то же самое говорит: мол, Прилуцкий у причала на спиннинг щуку ловил, а сам дядя Валера подальше с удочкой стоял, и тут на берег к Прилуцкому несколько ящериц выползли и в клочья его разорвали - в один миг всё случилось, тот даже крикнуть не успел. Папа поверил. Нам велел повыше спрятаться, а они с дядей Валерой про деда Хомутова вспомнили еще, что с зимы он так и не пошел. Решили бабке помочь на чердак его запялить.
  - Да може, зря? Не совсем же он неходячий. Со страху бы залез. Да и бабка ему на что?
  - Зря, конечно! Но кто ж думал-то, что это всё правда! Ушли они - папа с дядей Валерой ушли, а мы потом уже услышали, как тетя Ира Христович закричала. Бабушка говорит, что, може, позвонить куда надо. А мама ей отвечает, что не надо: наверно, просто на Валерку своего орет пьяного, но нас на всякий случай на чердак заставила лезть. Мы сверху были, они снизу. А папы всё нет. Мама с бабушкой решили идти их искать. Сначала так собрались, а потом бабушка говорит: "Давай хоть что-нибудь с собой возьмем". Из сарая мама взяла топор, а бабушка - вилы. Перед тем, как уйти, они обратно в избу зашли: мама сбросила с чердака лестницу. Когда с чердака я на двор через окошко глянула, то крикнула им, но они уже в сенях были, и не услышали. Штук десять их было, ящериц. В калитку вползли. Бабушку они сразу всю облепили, а мама одну топором зарубила, но труп полиция не нашла - не знаю, почему, може, сами ящерицы труп и сожрали. На вторую она замахнулась, а она ей в ногу вцепилась. Мы сначала вдвоем через окошко на двор глядели, а потом я Матюхе глаза руками закрыла и держала, но он всё равно от страха описался. Потом ящерицы в избу вошли, - за вчера и сегодня Даша успела пересказать эту историю полицейским, эмчеэсовцам, людям в синей форме из следственного комитета, назначенному опекуну Анне Ивановне и любознательной нянечке из малышовой группы, но всё равно не сдержалась и всхлипнула.
  - Через дверь вошли? - уточнил у нее дядя.
  Даша продолжала рассказывать со слезами на глазах:
  - Через окно. С завалинки забрались, стекло разбили. Долго по дому ползали, всё перевернули. Вонь такая поднялась, что до чердака дошло, хотя люк закрыт был.
  Телефон у Андрея Евстафьева сгорел в пожаре, а но?мера его жены Ани Даша не знала и дозвониться до него в первый день не смогла. "ВКонтакте" он тоже бывал редко, заходил иногда с планшета жены и сообщение от племянницы прочитал только на следующее утро, когда жена ушла на работу.
  Побежал в магазин, где та на кассе сидит, а ей как раз дочка бабки Сердобиной звонила: думала, они с Андреем знают уже обо всём. Из магазина Андрей даже домой заходить не стал - сразу поехал в Центр помощи детям на Максима Горького. По дороге он так разволновался, что подозрительный охранник-старичок на входе отказался пускать его, и пришлось вызывать директора.
  Кроме племянницы, детей в комнате не было: племяша повели на прогулку, а соседку-старшеклассницу ждали в детском центре только к первому сентября: пока на летних каникулах, у тетки в деревне живет.
  Обои в помещении - детские, с мишками, шторы - голубые с бабочками. Почти по-домашнему и не хуже, чем у многих в семье, но обстановка всё ж таки выдает казенщину: две одинаковые тумбочки по разные стороны от прохода, два одинаковых стула, две одинаковые узкие кровати, над которыми на одинаковых гво?здиках висят почти одинаковые картины: лес сосновый, только один с шишками, а второй - без. Общий у девчонок - платяной шкаф у входа: с овальным зеркалом без рамы на боковине.
  На стульях и тумбочках составлены коробки с вещами из Малых Удов: их привезли еще до Андреева приезда следователи. Он не стал трогать коробки и занял пустующую кровать соседки. Матраса на кровати не было. Когда Андрей поднялся, тугая железная сетка издала противный скрип.
  - Не обижают вас тут ребята? Или воспитатели, може? - Он нервно заходил по комнате. - Ты говори, если что.
  Даша мотнула головой:
  - Не обижают.
  - Как Матюха?
  - Плохо.
  Ночь он провел с ней, только уснет - просыпается с криком: плачет, маму-папу зовет. Не понимает, что в детском центре, - думает, в избе.
  - Про собак сейчас только что переписывалась, - сказала Даша.
  - С кем?
  - С приютом. Всех туда забрали. Только Валенка в Бабаево к себе дядька взял. Ну знаешь, который всё время с подводной маской на лбу ходит? К Ерофеевне за самогоном бегал еще. Не знаю, как зовут.
  - Гришка, хороший мужик, - кивнул Андрей.
  - Из приюта спрашивали у меня, кого как звать. Фотографии мне присылали, как расселили всех. Наши Боцман с Мальком в одном вольере сидят.
  - А с котами что?
  - Им нашли в квартире передержку у какой-то женщины.
  - Всем вместе, что ли?
  - У нее много еще и своих котов. Про Окушка она написала, что в клетке - второй день, только выпустишь - в драку лезет со своими же деревенскими. А скотину фермер со Снегирева, вроде, забрал.
  - Про Окушка скажу Аньке. Пусть с хозяйкой квартиры поговорит. Може, возьмем его.
  - Только на год. Потом уедем отсюда, заберем всех: и его, и Боцмана с Мальком из приюта, я уже сказала, чтоб их пристраивать не вздумали.
  - Трудно это.
  Трудно? Да кто бы спорил. А куда деваться? Главное - до восемнадцати лет дотянуть. Это еще год. Ну хорошо, чуть-чуть побольше, плюс пока опекунство на Матюху оформит, как в свое время мама ее над Андреем. После детдома комнату должны выделить. А может быть, и квартиру, раз их двое с братом. Когда институт закончит или даже пораньше, на работу устроится. С голоду точно не помрут.
  Дядя присел рядом с ней на застеленную кровать.
  - Вещи не надо никакие, Дашут? Или покушать что принести?
  - Кормят хорошо, только есть не хочется. А вещи все привезли наши.
  Он не мог придумать, что еще сказать, неловко обнял ее за плечи и уставился в пол.
  
  Во второй раз на месте катастрофы Иван Сабанеев наткнулся на Матушевича неподалеку от деревенского причала. Эксперт стоял в сандалиях на берегу и с гамлетовским выражением на лице медленно вращал перед собой человеческий череп. Шевелюра криминалиста была взлохмачена ветром с реки.
  При звуке шагов он обернулся к лейтенанту:
  - Два ряда зубов. Борозды глубокие, как от заточенной стали. Позвонки крошат, будто это безе. Вон даже берцовая кость пополам перекушена, - рукой с черепом Матушевич указал на кости, которые успел перебрать и разложить по кучкам.
  Йорик с причала оказался местным богачом Борисом Ивановичем Прилуцким, хозяином продуктового ларька. Рядом с костями на траве лежал черный спиннинг, в воду от него уходила курчавая леска.
  - Не крокодилы. Не вараны. Не саламандры. Лапы с перепонками, как у лягушек. Пять пальцев.
  Пэпээсники в сопровождении Матушевича - оба молодые, ровесники Ивана - с автоматами наперевес не отводили глаз от широкой реки. Выше по течению зеленел безымянный островок, чья-то банька курилась за деревьями на другом берегу. Последний день июля выдался горячим, но от воды тянуло знобкой прохладой. По зелено-коричневой глади бежали мелкие быстрые волны.
  От реки Сабанеев пошел по другой улице и наткнулся на останки еще двоих: один из погибших, как он узнал позже, был Геннадий Парамонов, отец Дарьи и малыша Матвея. Там тоже работали криминалисты.
  Вместе с ветеринарной службой полицейские эксперты целый день провели за изучением следов зубов на костной ткани и отпечатков лап, делали фотографии, созванивались с кем-то. Уже за полночь Матушевич разослал опера?м ссылку на "Википедию". Статья "Крокодилы в Восточной Европе" была в категории "городских легенд" и включала цитаты из нескольких разрозненных источников. Первое известное упоминание о неизвестных рептилиях относилось к Псковской второй летописи и было датировано 1582 годом: "Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли". Автор статьи указал, поясняя цитату, что русский средневековый "коркодил" -это искаженный вариант французского "crocodile".
  Спустя семь лет, в 1589 году, английский дипломат Джером Горсей писал о встрече с ящерами в своих "Записках из России": "Я выехал из Варшавы вечером, переехал через реку, где на берегу лежал ядовитый мёртвый крокодил, crocodileserpent, которому мои люди разорвали брюхо копьями. При этом распространилось такое зловоние, что я был им отравлен и пролежал больной в ближайшей деревне, где встретил такое сочувствие и христианскую помощь мне, иноземцу, что чудесно поправился". Еще более любопытным показалось Ивану Сабанееву сообщение немецкого коллеги Горсея посла Священной Римской империи Сигизмунда фон Герберштейна, который в Московском царстве узнал из "надежных источников" о секте идолопоклонников, "которые кормят у себя дома как бы пенатов, каких-то змей с четырьмя короткими лапами наподобие ящериц с черным и жирным телом".
  В статье также приводились слова советского академика Бориса Александровича Рыбакова о культе водного божества по имени Ящер на севере Руси. С этим культом историк связывал ряд новгородских топонимов: озера Ящино, деревни и реки Ящера, деревень Большая и Малая Ящера, села Спас-Коркодино. Псковские Ящеры упомянуты не были: наверно, просто не попались академику на карте.
  Прочитав статью, Иван уже сам продолжил поиск в интернете и наткнулся на сайт криптозоологов с теми же цитатами про вонючих "пенатов". Тамошний автор утверждал, что иностранцы и псковский летописец писали об ихтиостеге, полурыбе-полуамфибии из девонского периода. Хотя род считался вымершим, некий отдельный вид, якобы, мог сохраниться в дикой русской природе до недавнего прошлого, а может быть, и до наших дней.
  Опознание малоудских жертв закончили за трое суток - в основном, работали по ДНК. Пока в Пскове не было своего оборудования, биоматериалы для анализа много лет отправляли в Экспертно-криминалистический центр в Великом Новгороде. Чтобы ускорить процесс, к новгородцам сейчас снова обратились за помощью.
  Кроме брата с сестрой Парамоновых, в деревне выживших не было. Многодетное семейство Семеновых встретило гибель у себя в избе: мать 1988 г. р. с двумя младшими детьми, оба 2016 г. р. - в гостиной с часами, а старший сын 2005 г. р. - в детской, куда ящеры, как и в дом Парамоновых, проникли через окно.
  В избе местной самогонщицы Валентины Ерофеевны Ивановой 1954 г. р. на кухне с печи была сорвана заслонка. Из устья криминалисты осторожно извлекли фрагменты детского скелета и сложили в черный пакет. Предположительно, хозяйка спрятала внука Никиту 2014 г. р. в печь, а сама попыталась дать нападавшим отпор кочергой. Ее кости были тут же, на полу.
  Хомутову Нину Ивановну 1949 г. р. убийцы из реки застигли за сбором помидоров. Вместе с кровью стекла парника были забрызганы томатным соком. Расправившись с ней, ящеры проникли в дом и сожрали ее неходячего старика 1947 г. р.
  Уже поздним вечером майор Расулов обнаружил останки самой старшей жительницы Малых Удов, Нины Михайловны Горбуновой 1933 г. р. Скелет подняли со дна колодца в ее дворе, куда старушка то ли упала, то ли бросилась намеренно, чтобы спастись от хищников.
  Отчет лежал на столе перед начальником псковского угро. В списке было четырнадцать человек, включая четверых несовершеннолетних. Останки Прилуцкой Надежды Витальевны 1971 г. р., Сердобиной Екатерины Ивановны 1951 г. р., Христович Ирины Владимировны 1984 г. р., Глазовой Галины Ивановны 1942 г. р., проживавших в деревне Малые Уды, пока идентифицировать не удалось. Официально женщины числились пропавшими без вести.
  В кабинете на планерке было шумно. Капитан Гришин о чем-то громко шептался с Расуловым. Через стол к ним нагнулась Александра Елисеева, единственная женщина в кабинете: симпатичная, лет тридцати, с короткой пышной стрижкой с серебряным мелированием. На работу с начала лета она ходила в рубашках оверсайз, под которыми удобно было прятать кобуру. Сегодня на ней была красная в клетку.
  - Что там у тебя, Саша?
  Капитан Елисеева обернулась к начальнику:
  - От зоологов ничего нового нет?
  - В нашем университете в Институте медицины и экспериментальной биологии готовят отчет, но уже сказали, что без биоматериалов всё это бессмысленно. Фото с отпечатками лап и зубов на костях послали в Москву. Завтра-послезавтра ждут герпетолога из академии наук. С Лисичкиным у нас что?
  - Найден. Мертв, - отчитался со своего стула Копьев.
  - Хорошо. У нас потеряшка в СНТ "Пристань".
  - Орлов, рыболов? Мы уже работаем. После планерки поедем на место.
  - Оттуда - еще одно заявление, поступило полчаса назад. Вчера поздно вечером женщина 1984 г.р. пошла искупаться в Великой и не вернулись.
  - Такими темпами гады через неделю максимум будут в Пскове, - кашлянув, со своего места сказал майор Расулов.
  - Эмчеэсовцы сегодня начнут рассылать предупреждения.
  - А в администрации до сих пор не созрели?
  - По поводу, Айрат?
  - Че-эс, - пояснил Расулов.
  - Они сами ничего решить не могут. Третий день совещаются с Москвой.
  
  Их Выбутский погост Андрей Евстафьев любил. В детстве на Троицу, бывало, как в гости к родителям приходишь. На столике скатерть нарядную расстелют, бутерброды, компот, лимонад, рюмочки. Машка поплачет, но не горько, а так, как бывает, когда после долгой разлуки родного человека встречаешь.
  Сначала Андрей с взрослыми стоял, потом уходил с дружком своим Серегой Ершовым. Старухи на погосте шуметь запрещали, и они тихонько бродили между могилок, не мешали покойникам. Взрослые после того, как родителей и деда с бабкой помянут, к другим бабке с дедом переходили, а потом к прадедам. Всё шло по распорядку.
  Городское кладбище Орлецы - само по размеру как город, и такое же шумное: народ голосит, транспорт сигналит. Там он был дважды: в первый раз на похоронах Сереги Ершова, который уехал в старших классах с отцом и матерью в Псков, и там разбился на чужом мотоцикле, а во второй раз - на его же сороковинах. Когда сказали, что малоудских жертв будут хоронить в Пскове, то Андрей сразу вспомнил про Орлецы, но от Аньки узнал, что те уже два года, как закрыты для погребений.
  Стариков Хомутовых дочка забрала в Печоры, Прилуцких - старший сын в Москву на кремацию, а остальных положили в Белом Мху - так называлось новое муниципальное кладбище. Несмотря на название, не было на нем ни мха, ни деревьев, а один только бледный мертвый песок, как на речном берегу. Стоя над разверстыми могилами, Андрей подумал о том, что это и правда берег реки - великой и вечной.
  Есть такое слово "родина", но только слово и есть, а самой родины больше нет. Когда-то было село, потом стала деревня, а теперь - селище. Погибли люди на своей земле, а упокоились в чужой. Лучше так или наоборот? Бог знает, не спросишь у них. Четырнадцать ям в песке выкопали на общем участке с черной оградкой - низкой, по колено, как теперь в городе ставят.
  Из церкви Александра Невского на кладбище живых приехало не намного больше, чем мертвецов: городские дети, несколько родственников, да еще из соседнего Бабаева Гришка-рыбак был вместе с двумя сыновьями. Андрей вместе с ними от катафалков до могилы носил гробы: бабку Сердобину, которую опознали за два дня до похорон, Ерофеевну, ее маленького Никитку, зятя. При жизни Геннадий центнер с малым весил, а гроб со скелетом как пустой был: не нужно было четверых мужиков - Андрюха в одиночку охапкой доволок бы его.
  Столовой для поминок снимать не стали, разложили еду на могилах, составили бутылки. За трезвенника вместо Генки теперь был Андрей: поднимал, не чокаясь, кружку с компотом и закусывал пирожком. Про кутью забыли. Всегда старухи за это отвечали, а тут не осталось ни одной. Так и должно быть, что молодые стариков хоронят, но не всех же зараз. Молодежи погибшей тоже было немало, да и детей, которых оплакать некому, потому что кости родителей вместе с их костями в землю кладут.
  Он ждал, что после поминок ему приснится Машка, но приснились те же поминки: пыльные, душные и почти без слез. Дочки с невестками судачили сначала о ящерах, потом о своем, мужики молча утирали пот со лбов, и только внук бабушки Горбуновой - самому уже под полтинник, - выпивши, полез к Дашке с расспросами, пока Андрюха не отвел его под руку.
  Во сне всё было так же, как на кладбище, только Андрей пил не компот, а вместе со всеми водку, которая была отчего-то на вкус соленой, как слезы. Всё пил, пил, и не хмелел. А потом вспомнил, что сестре в последний раз, как видел ее живой, поклялся завязать. Застыдился и проснулся.
  Естественно, Андрей алкоголиком себя не считал и не думал, что у него есть какая-то зависимость. Был уверен: просто перестанет - и всё. Но каждую ночь в квартире на Завеличье ему снился алкоголь. Все подряд выпить предлагали, и один раз даже племяш Матюха с литрухой самогона за ним бегал: "Дядь, попробуй! Как лимонадик!" Возвращался в явь Андрей с какой-то холодящей пустотой в животе.
  Своей Аньке он обещал то же самое, когда наутро после пожара приехал к ней из Малых Удов с вещами. Вещи все уместились в одолженном у Генки рюкзаке. Он сложил туда свечи зажигания, еще кое-что из запчастей по мелочи и одежду, что в ночь осталась сушиться на веревке: две футболки, джинсы, майки и несколько заставших еще нормальную семейную жизнь семейных трусов.
  Вечером накануне пожара он вернулся домой из Ольгинской церкви в таком волнении, что кошелек с правами забыл забрать в избу из бардачка в салоне. Это их спасло. Остальные документы сгорели. Третью неделю Андрей ходил то в пенсионный, то в паспортный стол, то в миграционную, но на руках пока были одни справки.
  "В связи с появлением в бассейне реки Великой хищных рептилий неизвестного вида МЧС рекомендует воздержаться от купания и не приближаться к берегу р. Великой и притоков", - такие эсэмэски уже несколько дней приходили на мобильный жены. Если бы это был фильм, Андрей повесил бы на стену цветную карту низовий реки Великой и отмечал места нападений красным маркером. У них там, в кино, наверно, у каждого цветной принтер есть, а у них с Анькой в хозяйстве даже черно-белого не водилось. Но карта была у Андрея голове. Малые Уды, дачи на Пристани с двумя пропавшими без вести за одни сутки, Большая Гоголевка - каждый день чудовища на пару километров опускались ближе к городу. Малая Гоголевка, где сегодня погиб глубоко пожилой, за восемьдесят, рыбак, считалась уже пригородом Пскова.
  Крест вины был настолько тяжек, что Андрей даже к весу его прицениваться не стал, и в первую очередь винил в случившемся Власия, который по собственной дурости отворил эту калитку в ад, а за ним уже мошенника Александра и убийцу Нектария. Один в поле не воин, и если делать что-то, то только через органы. Визитка полицейского, который приезжал по зиме искать Юрку Семенова, валялась у него с Нового года в бардачке. Андрею он при разговоре понравился: молодой, интеллигентный - наверняка выслушал бы его, не послал с порога. Но бывшие подельники что на это скажут? За себя он не боялся, но жена-то и не подозревает ни о чем. Ей он ни про идола не говорил, ни про то, что пожгли его, а рассказал ту же версию, что и пожарному следователю: мол, с сигаретой заснул.
  Анька, голая, рядом с ним на кровати откинула простыню до пояса. Полумрак в комнате - голубой от фонарей. Свет просачивается через тонкие шторы.
  - До завода дозвонился?
  - Дозвонился, - ответил Андрей вполголоса. - Там не требуются уже. Завтра по старым объявлениям пройдусь, мне пара приглянулась, я говорил.
  Положа руку на сердце, сейчас до поиска работы ему было меньше всего: еще от похорон не отошел. Да и зарплату хотелось поприличней найти, а не бежать на первое свободное место.
  Следом за женой Андрей сбросил с себя простыню, и в ноздри ему ударил запах собственного пота. Окушок, кот покойной сестры, запрыгнул на край постели и начал ластиться. Андрей протянул руку, чтобы погладить его.
  Снаружи на детской площадке дерет глотки пьяная молодежь. В деревне у себя он быстро бы шпану разогнал, а тут лежи и терпи, пока кто-нибудь полицию не вызовет, или сами не угомонятся. Окно не закроешь, и с открытым дышать нечем. Все три окна в квартире глядят на южную сторону: первое - кухонное, второе - в их с Анькой комнате, и третье - в зале с балконом, где живут молодые парень с девкой из Печор. Если не пасмурно, то за день каменное жилище раскаляется как печь на дровах. Только если под утро чуть-чуть с улицы прохладой дыхнет.
  
  - Нестяжательство - хорошо, по-христиански. Веротерпимость - современно. Но пить вина для чего столько, Господи помилуй?! Кагору в своей обители, небось, больше, чем вся Псковская митрополия вместе взятая потребляете. Как вы там говорили, реформаторы бражные?! Причастие полной чашею после заутрени и после вечерни?! Вот и допричащались! Разве не было вам сказано, что не доведет до добра вас чаша сия, но доведет до греха и беды?!
  - Было, ваше высокопреподобие, прости Господи. - Власий поднял лицо и повинно перекрестился на тройку икон над головой архиерея, одна из которых изображала Распятие, вторая - Троицу, а третья - Страшный суд. Священный триптих на стене был заключен в одинаковые золоченые рамы.
  Заведующий отделом по межконфессиональным отношениям отец Фотий был крупный архимандрит с окладистой седой бородой. Из своего кресла он с осуждением глядел через стол на Власия. Деревенскому священнику в это время снова вспомнился посланник Господень, что по весне еще предупреждал его о том же. Не поверил ему, на свою беду. Еще, выпивши, позубоскалил потом на пару с Ерофеевной над нелепым видением.
  У стены в кабинете стояли два массивных шкафа под старину: один с папками-регистраторами, другой с духовной литературой. Солнце проникало в кабинет через открытые жалюзи, отражалось в стеклянных дверцах и играло на золоченом наборе для письма на столе перед Фотием. Вокруг канцелярского набора были расставлены разные мелочи: пустая гжельская вазочка, образок Николы Угодника на подставке, странный каменный цветок и подсвечник в виде рыбы. На дальнем краю стола, в недосягаемости архимандритовых рук, почивал закрытый ноутбук с отпечатками пальцев на пыли.
  - С общиной в Ящерах вы сейчас связь держите?
  - По телефону беседовали один раз. Потом, когда выборы у них прошли, и Людмила Асича выбрали старейшиной, наш авва Агафангел ему поздравительную открытку через телефон отправил. Тот даже "спасибо" не написал в ответ. Не доверяют нам боле.
  - Есть причина, - сказал архимандрит.
  Власий на стуле перед ним снова виновато склонил голову.
  - А с фотографиями этими срамными тебе до?лжно было в первую очередь ко мне ехать, а не самодеятельностью заниматься. У нас порядок особый для таких случаев утвержден. На вашу "Верочку" вон дело о мошенничестве уже завели: говорят, обналичивали пожертвования через какую-то оптовую базу. Нектарий деньги Александру от директора носил в открытках с ликами святых. Неужто ничего не слыхал?
  Власий покачал головой.
  - И Александра уже вызывали в ОБЭП на допрос, и Мелетия.
  - Мелетия? Его высокопреподобие? - удивился Власий.
  - Архимандрит Мелетий вместе с Александром - учредитель фонда. Не знал и про это?
  - Сказать правду, я и про фонд-то их услыхал в первый раз от нашей Алены, царство ей небесное.
  - Чаще в городе бывать надо, - укорил его высокопреподобие. - Заявление написала на "Верочку" написала их же подопечная, Бог весть почему. У ней на этой базе какой-то родственник работает.
  - Значит, положение у Александра в клире слабое? - Власий с надеждой поглядел на начальника.
  - Слабое, не то слово. Да что с того проку? Вряд ли его запретом в служении напугаешь.
  - Что же теперь нам делать?
  - На милость бога надеяться.
  - Какого из двоих, ваше высокопреподобие?
  Архимандрит сердито посмотрел на Власия:
  - Случилось бы это рано или поздно: не тати, так из полиции за истуканом пришли бы. А говорить сейчас в открытую, что тысячу лет под сенью Святой Церкви людоеды языческие укрывались, то значит всем хуже сделать.
  Власий покорно поднялся от стола и, прощаясь, поцеловал холеную руку, которую архимандрит протянул привычным деловым жестом. На миг он задержался у двери, где стоял кулер с бутылью воды "Святой источник". Поискал глазами кружку, не нашел ее, снова попрощался и пошел прочь.
  Из-за наложенного на него в бытность запрета на посещение церковных учреждений отцу-игумену Агафангелу пришлось дожидаться Власия снаружи. Это был рослый и широкий в плечах муж на несколько лет старше малоудского священника. Бороды настоятель лесного Дионисийского монастыря не носил - на лице были только пышные усы, в молодости жгуче-черные, а теперь уже наполовину седые.
  - Ну что? - с нетерпением спросил он.
  - Да ничто! Бранил, как обычно, наш монастырь за то, что, мол, круглые сутки льется вино рекою великой. И еще попрекал, что посещаем их в городе редко. Да было бы, для чего ездить! Денег не дают, а помощи и в преужасной беде не допросишься.
  - А про Александра сказал что-нибудь?
  - Говорит, в хищениях его фонд подозревают.
  - Ну, мы и без Фотия знали, что на руку он не чист.
  Дворик епархии, где они беседовали, был зеленый, тенистый и покойный, как закуток сельского кладбища. Отец Агафангел для виду вздохнул, но, кажется, не был сильно расстроен.
  - Про вино сделаем вид, что не слышали, - рассудил он, - а про остальное владыко верно говорит. Совсем от Церкви святой отлепились. У общинников уже средств мало, и будет еще меньше. А епархии нынче и гранты от государства дают, и от бизнеса идут тучные пожертвования. Коли от голода да жажды помереть не хотим, то надо с начальством отношения налаживать.
  - Ведь несогласия у нас с доктриной и с обрядом...
  - А как же веротерпимость, брате? Ладно бы еще нехристи какие, а то ведь собратья по вере православной, - укорил его Агафангел. - Явится в обитель какой архиерей, так отслужим службу как Москва велит, а в другое время кто на нас смотрит? - с этими словами игумен-дионисиец задрал лик к небесам и с блаженством хлебнул ртом выдержанного три месяца на жаре летнего воздуха. - Ветерок-то какой нынче, Господи всеблагой! А солнышко! Ах! В раю, поди, погодка такая же!
  - И комары все - в аду, - проворчал Власий и горстью раздавил запутавшееся в его жидкой бороде насекомое.
  Судячи по аромату от него, не без дела игумен Агафангел у двери стоял. Сбегал, причастился в одну душу, хотя и божился, что на карте монастыря - ни копейки. Еще вид делает, что такой и был. По их древнему нестяжательному уставу все доходы обители делятся по-братски, либо тратятся на общие нужды, но только у Агафангела всякий раз деньги есть наутро, а у него, Власия, нет. В добрые дни в Малых Удах он не уставал благодарить Валентину Ерофеевну, которая чарку браги всегда, бывало, ему с утра задаром подаст. Покой, Господи, невинно убиенных.
  Полы рясы у Агафангела развевались от широкого пьяного шага. Впереди на пути двоих священников уже показался храм Николы со Усохи с толстыми, как у крепости, стенами, бойницами-окошками и чешуйчатым лемехом куполов.
  - Что же делать будем, отче?
  - А что тут поделаешь? - Агафангел на ходу заглянул ему в глаза и улыбнулся, как бывало, с веселой загадочностью. - Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое - братья друг другу. Их нельзя отделить друг от друга.
  По пути мимо Николы игумен чуть не споткнулся о маленькую и неприметную, как мышь, старушку в сером платке. Она выскочила из-под его ног, и уже издали боязливо перекрестилась на пару святых отцов. На ходу Агафангел пригладил лихо торчащие в разные стороны усы.
  Они остановились на переходе перед потоком машин. Через дорогу зеленел детский парк с памятником княгине Ольги Российской у дороги. То ли читал, то ли слыхал от кого-то Власий, что до революции на месте парка было болото. С него, небось, комары и летели.
  А погода в городе и правда стояла такая, при какой забываешь, что вообще есть на свете эта погода. Жара словно устала сама от себя за целое лето и на день взяла передышку. Со стороны Кремля дул прохладный ветерок. Веселое радушное солнце освещало асфальт и кроны деревьев. Ни знойно было, ни зябко, ни мокро - крайне редко случается такое в псковском климате.
  
  В окулярах бинокля - Покровская башня на берегу Великой. Древнее строение не особо впечатляет архитектурным изяществом и похоже на пузатый каменный бочонок с нахлобученным на него раструбом крыши. Считается, что башня была крупнейшей во всей Средневековой Европе: 30 метров в поперечнике, высотой - 50 метров, как современный семнадцатиэтажный дом.
  В 1581 году на этом участке крепости случилась главная битва Ливонской войны: поляки под командованием Стефана Батория почти прорвали оборону псковичей. О сражении рассказывал их школьный историк Иван Ильич на экскурсии, где Олег был вместе с двумя своими классами. Тогда же он впервые услышал и о нападении на Псков ящеров-людоедов, которое случилось на следующий год после войны. Факт, что это были те же твари, которые на днях сожрали людей в деревеньке над Выбутами, но вопрос: почему в последние четыре века о них никто слыхом не слыхивал? Или, может быть, это не простые рептилии, а что-то другое? Тот же Иван Ильич рассказывал про кровавый культ древнего речного бога: какой-то ученый-историк писал об этом.
  К Покровской башне примыкает остаток стены Окольного города метров в сто длиной. От стены бинокль Олега спускается к набережной и ниже. Под кустами на берегу пестреет одеяло со сваленной на нем одеждой. Из воды торчат три лохматых торса. Физиономии у троицы багровые от загара и коньяка: бутылку ноль-семь мужчины перед этим приговорили на глазах у Олега и отправили пустую тару по течению. Распивать во время купания запрещено законом, поэтому любителям веселого отдыха приходится прятаться по кустам.
  К. м. с. по легкой атлетике, в холодное время Олег работал в школе физруком, и вдобавок вел руководство сразу в двух классах, а летом от безденежья подрабатывал спасателем на городском пляже, где платили прилично больше, чем в школе.
  - Олег Николаевич, из ВОСВОДа звонили. С завтрашнего дня пляж закрыт.
  Олег убрал бинокль от глаз и перегнулся через бортик спасательной вышки. Задрав лицо кверху, босыми ступнями на песке стояла напарница-студентка по имени Василиса.
  - Флаг привезут?
  - В типографии заказали, - ответила девушка.
  "Опасная морская жизнь", - так расшифровывается фиолетовый цвет запрещающего флага для установки в зоне купания. На складах у местного МЧС такого не нашлось, но в псковских водоемах и не водилось прежде опасных животных. Среди псковичей, наверно, не было ни одного, кто не читал бы или не слышал сейчас о них, но, несмотря на это, на городском пляже панаме негде упасть по случаю последних обещанных синоптиками жарких выходных. Половина людей - в воде. Загорающие лежат кто в шезлонгах, кто на своих покрывалах или надувных матрасах, кто прямо на песке.
  На глазах Олега с надувного матраса поднимается красивая пышная брюнетка, снимает черные очки и шагает к берегу по песку, покачивая бедрами. Для общественного места купальник у девушки чересчур открытый: можно бы и замечание сделать. Излишнюю наготу, правда, маскируют татуировки по всему телу: цветы, кресты, на заднице - череп и еще какая-то надпись, на ногах - узор из ромбов и линий, похожий на сетку черных колготок.
  Когда татуированная красавица скрылась в воде, Олег снова обратился к Василисе:
  - Катер возьму, до алкашей доплыву.
  - До кого?!
  Прямо под спасательной вышкой детвора с громкими возбужденными криками играет с мячом, игра - вроде вышибалы.
  - До алкашей! - громче повторяет Олег.
  - Где?!
  - Вон. Уже второй час плещутся.
  Василиса выставила ладонь козырьком:
  - Не вижу никого.
  - Около башни, - подсказал Олег и сам потянулся к биноклю на груди.
  Одеяло с одеждой было на том же месте, но краснолицые куда-то исчезли. Он продолжает шарить биноклем по береговой линии и одновременно свободной рукой нащупывает на полке сначала измочаленный вахтенный журнал, потом рацию, но не успевает взять ее, как слышит женский крик.
  В скоплении тел у берега мужчина обхватил поперек груди купальщицу в полосатом лифе и тащит ее из воды. Женщина вопит и молотит руками по поверхности. Взвесь воды и песка вокруг пары - мутно-красного цвета. Среди голых коричневых спин уже мелькает синяя футболка Василисы с надписью "спасатель" белыми буквами.
  В новостях писали про ящеров каждый день - и сейчас Олег их видит своими глазами: сотню, не меньше, кровожадных тварей. Как и говорили, они черные все целиком - даже внутренность зубастой пасти. Длиной - с метр, может, немного больше. К туловищу обтекаемой формы без шеи крепятся две пары лап. Хвост короткий, с небольшим толстым гребнем. На вид - что-то среднее между ящерицей и рыбой, но при этом странно непохожие ни на тех, ни на других.
  Загорелый старичок, который до сих пор дремал на одном из шезлонгов с разложенной на груди книгой, стянул черные очки, протирает глаза и очумело озирается по сторонам. Не может понять, видит ли он происходящее наяву или просто перегрелся на солнце. Поразмыслив, он спускает ногу с шезлонга, и первый пробегающий мимо хищник впивается ему в голень.
  Брюнетке с татухами удалось заживо выбраться из воды. Она ползет от берега на четвереньках, отталкиваясь одной ногой. От второй осталась татуированная культя с ошметками плоти. На мокром песке девушка оставляет за собой густой кровавый след.
  Группку детей под вышкой разметало, и только единственный белобрысый мальчишка остался лежать на песке: перед этим какой-то мужик, пробегая мимо, сбил его с ног. Олег сорвал с фанерной стены красный спасательный топор и уже занес над лестницей ногу в сандалии, но вдруг понял, что не может сделать следующий шаг.
  - Мама!
  - Марк!
  - Мама!
  К мальчишке пробралась мать в купальнике с пятнами крови. Она хватает его подмышки и пытается забросить на вышку к Олегу. Детские пальцы елозят по доскам, но ему никак не достать короткими руками до бортика. Мать кричит под вышкой. С измазанного в песке лица на Олега таращатся остекленевшие от ужаса глаза ребенка. Олег пытается, но не может оторвать пальцы от топорища: пот на ладонях как будто превратился в клей.
  Проходит долгая секунда, и мать с сыном барахтаются на песке, облепленные ящерами как гигантскими плотоядными муравьями. Городской пляж превращается в вопящее месиво тел. Картины древнерусского ада Олег Николаевич видел в музее на экспозиции псковской иконы, которую как-то посещал со своими школьниками. Для полноты картины сейчас не хватает только огня.
  Подняв взгляд над творящимся ужасом, он замечает несколько обнаженных фигур вдали. Люди бегут за спасением к Мирожскому монастырю, который отделяет от пляжа впадающая в Великую крохотная речка Мирожка. Перебравшись через речушку вброд, счастливцы по одному исчезают в дверях братского корпуса, над которым поднимается маленькая колоколенка с золотым крестом на куполе.
  Из-под вышки доносится какой-то звук, одновременно ногами он чувствует вибрацию. Олег осторожно подходит к краю и видит у подножья лестницы черную тварь. Ящер высоко подпрыгивает, без успеха пытается зацепиться своими короткими лапами с перепонками за одну и ту же перекладину примерно на метровой высоте и падает обратно на утоптанную песчаную площадку. Так повторяется раз за разом, как будто движения совершает не существо из крови и плоти, а бездушный адский механизм.
  Проходит немало времени, прежде чем зубастая гадина бросает попытки добраться до него и семенит к воде вдогонку за своим гадским полчищем. Всё еще не выпуская спасательного топора из рук, Олег в ужасе озирается по сторонам. Над Великой разносится птичий крик. Огромные, вечно голодные серебристые чайки поодиночке пикируют на разоренный пляж. Вместе с ними на песок опускается стайка мелких озерных чаек - из-за черного окраса голов они похожи на бандитов в балаклавах. Серебристые пытаются дать им отпор. Пока птицы из двух разных племен с воплями бьются за объедки людоедской трапезы, волны реки украдкой слизывают кровь с песка.
  IX. Сентябрь
  Мячи на этажерке в каморке спортзала всколыхнулись от очередного удара снаружи. Когда Сабанеев зашел в зал посреди урока физкультуры, мальчишки играли в волейбол, но теперь, без учителя, похоже, просто лупят мячом по стене. Олег Николаевич встает со скамейки, чтобы сделать замечание, но тут же, передумав, садится на место.
  В каморке пахнет старой кожей. На полках, кроме мячей, лежат эспандеры, кегли, бухты спортивных канатов, пара веревочных лестниц, и на нижнем ярусе - гири с гантелями. Чугунные блины штанги пирамидой составлены на полу.
  Остаток площади делят между собой гимнастический конь, стол с компьютером и длинная, от стены до стены, гимнастическая скамейка. На ней и сидит физрук. Перед выключенным монитором разложены фотографии. Он отделяет одну пальцами от поверхности стола. На снимке - привлекательная, чуть полноватая девушка двадцати трех лет с темными распущенными волосами.
  - Особая примета - татуировки. На ногах - абстрактный узор, на правой ягодице - череп, на левой...
  - Была на пляже, - перебивает Олег Николаевич. - На моих глазах погибла. И этот, пожилой, тоже.
  Лейтенант Иван Сабанеев делает пометку в черном блокноте.
  - И мальчик.
  Поглядев на фотографию шестилетнего ребенка со светлыми волосами в нарядной футболке и джинсиках, Олег Николаевич о чем-то мрачно задумался.
  Сабанеев уточнил:
  - Животные сожрали его, вы видели?
  - Я не уверен, что это животные, - ответил спасатель тут же.
  - А кто?
  - Ящеры - я про деревню. Это ведь оттуда пошло. Или вы считаете, что Родичи, отец с сыном, - что они обычные психопаты?
  - Не похожи, - честно признался молодой лейтенант.
  - Про Единого-во-множестве читали?
  - Про кого?
  - Подождите, сейчас Ивана Ильича попробуем вызвать, если он не на уроке, - учитель физкультуры вытащил телефон из кармана штанов с белыми лампасами и стал набирать сообщение.
  - Кто это, Иван Ильич?
  - Учитель истории у нас.
  Дети в спортзале за полчаса без присмотра так расшумелись, что мужчины не сразу услышали, как кто-то робко скребется в дверь.
  - Войдите, - громко пригласил Олег Николаевич.
  Дверь отворилась. Вместо Ивана Ильича на пороге стояла пухлая девочка лет восьми или девяти в темно-серой школьной форме.
  - Что тебе, Еремеева?
  - Олег Николаевич, у меня живот болит. Можно домой пойду?
  - Потому что не в "Ка-фэ-цэ", а в столовой надо обедать. И полезно, и дешево, - без выражения на лице отругал ее классрук.
  - Ну Оле-ег Николаевич, - Еремеева схватилась за живот с видом, как будто сейчас обкакается, - я у Елены Владимировны уже отпросилась.
  - После русского у вас что?
  - Ничего.
  - Иди.
  До того, как переехать в Тямшу, в экономической гимназии No 28 директорствовал пропавший без вести педагог Михаил Львович Давыдов. Сабанеев был здесь в мае и опрашивал бывших коллег. С физруком он не встречался, но сейчас вспомнил историка Ивана Ильича, который вошел в спортивную каморку без стука. Это был зрелых лет, но только начинающий седеть мужчина в коричневом костюме и тонких очках.
  Тезка, кажется, тоже узнал опера и протянул руку.
  - Всех опознали?
  - Кроме двоих.
  - И сколько всего?
  - 67 человек, 16 - несовершеннолетние.
  - Только что в учительской говорили про Паничьи Горки. Ужас.
  Всю первую неделю сентября Сабанеев провел в разъездах по населенным пунктам вдоль Великой. Кошмарные новостные сводки срабатывали лучше, чем телефонная рассылка МЧС, но самых отчаянных не останавливали. Люди рыбачили, отдыхали на берегу, а некоторые, кому не хватило для этого лета, даже купались.
  Иван не стал сейчас говорить об этом Ивану Ильичу, но в гимназию он приехал как раз из упомянутых тем Паничьих Горок, где двое братьев, один - семи, другой - двенадцати лет, пошли тайком от родителей на Великую в плавках и с полотенцем - и не вернулись.
  - Вы Полянского не читали?
  - Даже не слышал, кто это, - признался Сабанеев.
  - Академика Рыбакова?
  Что-то было в статье из "Википедии":
  - Это он, кажется, писал про культ бога Ящера?
  - Да, он, - подтвердил Иван Ильич.
  Он уселся на свободную половину низкой скамейки рядом с физруком. Обращаясь к собеседнику из полиции, учителю-историку теперь приходилось высоко задирать голову:
  - В одной книге у себя Рыбаков упоминал князя реки Волхов по имени Ящер. Ему поклонялись в древнем Новгороде. У князя был "облик лютого зверя коркодела", и он принимал человеческие жертвы. После Рыбакова тему подхватил его ученик Полянский. И Полянский, кстати, преподавал недолго в нашем Педагогическом. У нас ничего не читал, но наглядно я помню его.
  В 70-е годы опубликовали археологические находки из урочища Коркодино: Новгородская область, Старорусский район. Это были орудия лова: крючки, грузила, остроги. Деревня стояла на реке Ловать. Судя по содержимому ям для мусора, жители питались исключительно рыбой и сельским хозяйством не занимались. Нашли еще остатки нескольких зданий. Радиоуглерод для бревен дал датировку от V до VII веков. Что за народ, неизвестно. Очевидно было предположить: какое-то финно-угорское племя. Но Полянский настаивал на том, что это славяне и что на Руси рыболовческая культура предшествовала аграрной. Вывод он делал такой, что прародиной русского народа была не центральная Украина, а бассейн озера Ильмень - с этим связывал, в том числе, название города Старая Русса.
  В той же Новгородской области в Боровичах он нашел в музее текст на глаголице. В нем был описан ритуал жертвоприношения - человеческого: по инструкции, жертву нужно было лежа привязать к диагональному кресту, жертвенник стоял перед идолом. В Коркодино в земляном полу одного из зданий на берегу археологи обнаружили углубление в форме как раз такого креста. Косой "поганский крыж" упоминали и в церковной литературе, между прочим, но там никакой связи с жертвоприношениями не прослеживается.
  - Что такое глаголица? - спросил Иван.
  - Первый славянский алфавит. Вообще-то, наука считает, что его создателями были святые Кирилл и Мефодий, а собственно кириллицу разработал уже Кириллов ученик Климент Охридский, но Полянский пытался доказать, что глаголица - это дохристианское русское письмо, которое запретила Церковь. Церковный запрет был, это правда, но не факт, что он имел отношение к борьбе со старой верой.
  - А этот текст из Боровичей?
  - Он попал в краеведческий музей из домашней коллекции местного кирпичного магната. Бумага - образца второй половины XIX века. То ли список с древнего источника, то ли произведение кабинетной мифологии, вроде "Велесовой книги". Кто был прежним владельцем документа, тоже неизвестно.
  В 1979-м году Полянский опубликовал книгу о новой культуре - Коркодинской. Это была почти сенсация. Книгу читали, обсуждали, спорили - все, кто историей интересуется, я имею в виду, простые читатели. Но в академической среде работу не приняли, и даже Рыбаков, бывший научрук, заклеймил ее как ненаучную. Когда Полянский запросил разрешение на новые раскопки в Коркодино, то ему отказали. Через несколько лет потом в архивах Третьего отделения в Питере он наткнулся на дело нашего псковского помещика Пятибокова: помещик то ли убивал крепостных на каких-то обрядах, то ли не убивал - вину так и не доказали. Сам я документов не видел и ничего сказать не могу, но Полянский был почему-то убежден, что дело связано с культом Ящера. Захотел организовать новую экспедицию, теперь уже в Псковский район, этнографическую, но ему снова сказали "нет". И тогда он бросил всё, включая семью, и переехал в Псков. Здесь устроился читать курс древней истории в наш институт, но бо?льшую часть времени занимался своим исследованием, много работал в поле. Ничего не нашел, что меня удивляет.
  - Почему удивляет?
  - Ну как же, сейчас пишут: еще с советских времен по району ходили слухи про жертвоприношения в Ящерах. Полянский не мог этого не знать. Последним, что он опубликовал, была статья к тысячелетию крещения Руси в "Псковщине" - выходила такая газетка в перестройку, напечатали всего несколько номеров. Это было в 1988 году, и после этого он куда-то исчез. Говорили, что эмигрировал под чужим именем и вроде бы из-за политики, чуть ли не бежал от КГБ, но я этому мало верю. В перестройку ученые с подобными взглядами вполне комфортно себя чувствовали в Советском Союзе.
  - С какими взглядами?
  - Полянский, как и Рыбаков, был антинорманист, но пошел, скажем так, несколько дальше своего учителя.
  Иван выжидающе посмотрел на собеседника в очках.
  - Он был первым председателем псковского отделения общества "Память", - объяснил Иван Ильич. - Правда, потом переругался с москвичами на идейной почве.
  Физрук на скамейке рядом с историком хмыкнул.
  
   "В Российской империи потомственную аристократию составляли три рода: скандинавы-рюриковичи, литовцы-витовтовичи и монголы-чингизиды. Власть над аборигенами они получали по праву рождения. Чтобы войти в круг знати, русский человек должен был особыми заслугами доказать верность иноземцам, но всё равно жалованное дворянство по своему положению оставалось на ступень ниже столбового. После распада Российской империи на место прежних инородцев пришли новые. Из 21 члена ЦК РСДРП(б), избранных на VI июльском съезде в 1917-м году, 19 были евреи. Общая доля еврейства в партии превышала 80%. За тысячу лет приученный подчиняться монголам, варягам и литовцам, русский народ склонил голову перед новыми хозяевами страны - Бланками, Бронштейнами, Гершами, Розенфельдами. При Сталине-Джугашвили на Русь вернулось крепостничество: теперь уже в колхозах и совхозах крестьян прикрепили к наделам и лишили права свободно передвигаться по своей стране. Утешением для обездоленного, униженного народа стало горькое и безобразное пьянство, этот вечный бич..." - на середине предложения майор Копьев закончил читать вслух и вернул Ивану Сабанееву копию статьи из перестроечной газеты. - В перестройку общество "Память" у нас в Пскове митинговало перед памятником Ленину, собирали подписи, чтобы его снести, - вспомнил он.
  - Когда эта статья вышла, Полянский уже разорвал с "Памятью" отношения. Не поладил с новым лидером.
  - Это Васильев?
  - Да. Он слишком ударился в монархизм и православие. Полянский был против того, и против другого. В этой же газете, в "Псковщине", еще раньше вышла его статья с критикой "Памяти".
  - А по нашему культу нашел у него что-нибудь полезное?
  - Много разного, - неопределенно ответил Иван.
  Полное собрание трудов доктора Полянского в ксерокопиях Иван Сабанеев получил по запросу из псковской Ленинки неделю назад. Изучал бумаги дома и только сегодня с обеда принес стопку на работу. Публицистики было немного - всё больше научные тексты в "Советском славяноведении", "Вопросах истории" и сборниках РАН, а также две отдельно изданные книги.
  Magnum opus скандального ученого под заглавием "Коркодинская культура. Историко-этнографический анализ" был объемом в пачку бумаги для ксерокса и рассказывал о древнем кровавом культе речного бога Ящера. Якобы, до IX века включительно "прарусы пребывали в некоем подобии золотого века, питаемые рекой и занимающиеся трудом не ради прокормления себя и своих семей, но только для удовольствия". Потом пришли варяги: принесли земледелие и своих богов. Правнук Рюрика Владимир установил на холме в Киеве известный археологам гетерогенный пантеон. Перун, Хорс, Даждьбог, Стрибог, пес Симаргл, Мокошь были нерусские божества: кто балтийского (Перун - Перкун - Перкунис), кто германского (Стрибог - Зигфрид), а кто даже египетского (Хорс - Хорус - Гор) происхождения - так, по крайней мере, утверждал автор книги.
  Среди десятков известных богов Древней Руси Полянский нашел славянские корни у одного единственного - кузнеца Сварога, причем само имя Сварога будто бы было вариантом имени "Садко" (Сварог - Садок - Садко): до насильственного крещения Руси новгородский богатырь - ученый писал об этом - почитался у древних русов как культурный герой, вроде греческого Прометея или шумерского Гильгамеша. Теорию подтверждала версия былины из Вологодской губернии. В ней речной князь передает вместе с тремя дочерями будущему зятю Садку необходимые ремесленные навыки и некий негасимый речной огонь. Уже самостоятельно Полянский делал вывод, что союз Садка с речными княжнами дал начало русскому племени.
  С антропогенетическим мифом, то есть с мифом о происхождении человека, историк в своей книге связал и само имя речного князя, которое раньше звучало как "ящур" или - в интерпретации автора - "йе-щур", где "йе" - исчезнувший из языка древнеславянский артикль, а "щур" - "предок" в переводе на современный русский. Почему имя древнего бога оказалось связано с болезнью скота, объяснял еще академик Рыбаков: в Древней Руси мор считали местью речного царя бывшим рыбакам, которые отошли от прежних занятий и перестали воздавать тому почести.
  Как и Рыбаков, Полянский писал о русской вышивке и так же называл ее орнаменты "наследием язычества, изгнанного из публичной сферы в народное бессознательное". Особое внимание он удалял ромбу с точкой в центре. Учитель Рыбаков видел в этом знаке символ поля, засеянного зерном, но ученик утверждал, что символ восходит к более древней рыболовческой эпохе и обозначает рыбу с глазом-точкой.
  По ходу исследования ученый ссылался на дипломата Герберштейна, материалы дела псковского помещика Пятибокова и древние сообщения о псковских ушкуйниках, которые с лодей нападали на прибрежные деревни и захватывали в плен молодых мужчин, и находил следы культа в русских народных сказках о водяных и в современных рыбацких поверьях про Речного Деда.
  Отдельная глава была про текст из Боровичского краеведческого музея. Порывшись в стопке на столе, лейтенант Сабанеев нашел нужный листок с переводом описания обряда на современный русский: "Сруби косой крест из двух бревен, каждое в сажень длиной, и положи у реки не дальше, чем на 2 дюжины саженей. Поставь перед крестом золотое изваяние Единого-во-множестве ростом в 2 локтя. Выбери жребием мужчину с полным числом членов, в ночь на новую луну привяжи мужчину к кресту, надень красный плащ и играй на священных гуслях, остальные мужчины общины пусть поют священную песню. Единый-во-множестве придет из реки и заберет плоть. Кости закопай или брось в реку".
  - Посмотрите, вот это гораздо интереснее.
  Лысый майор взял из рук Сабанеева ксерокопию, про себя внимательно прочел текст и в этот раз без комментариев вернул Ивану.
  - Вы говорили, что сотрудники из оперативно-розыскного приглядывают за Ящерами. Не заметили там ничего интересного? - спросил у него лейтенант.
  - Ничего. Сидят у себя в деревне безвылазно.
  - Нового директора артели они не выбрали?
  - Выбрали, - ответил ему Копьев. - В августе подали заявление на смену данных в ЕГРЮЛ. Фамилия - Асич, а имя какое-то дурацкое: то ли Татьян, то ли Светлан.
  
  Благотворительность - тот же бизнес, только конкуренты друг к другу еще жесточе. Не за наживу бьются, но за добро вселенское, а в такой войне жалости нет. Фонд "Милосердие" - ветераны богоугодных дел: открылись на пять лет раньше "Верочки". Работают в смежном сегменте: помогают детским домам да немощным старикам, и бездомных на улицах домашней едой потчуют. Иным "Верочкиным" подопечным у них случалось столоваться. Пищу хвалили, но рассказывали, что среди едоков - настоящих бездомных раз-два и обчелся. Иной поросенку обед брал, другой - теще или бабке нелюбимой, третьему после работы готовить не с руки. А у "Милосердия" принцип: о личных обстоятельствах не спрашивать и документов не проверять.
  Конфликт у них с "Верочкой" случился однажды из-за городского гранта: "милосердные" уступать его не хотели, пока тайно не вмешался сооснователь "Верочки" архимандрит Мелетий. Повлиял на кого надо. С тех пор друг о друге они вслух не вспоминали. Но, когда на отца Александра завели дело о мошенничестве в крупных размерах, конкуренты об этом проведали вперед всех.
  Старая волонтерка оставила комментарий в группе "Милосердия" под постом, где для своих бомжей они собирали деньги на картошечку. Бог знает как, но к слову пришлось. Потом уже в "Верочкиной" группе люди стали спрашивать: правда, или нет, что "милосердные" пишут. Александр отвечал, что неправда, но выходило неубедительно. Чтоб картошечка эта, прости Боже, им поперек горла стала!
  Сплетни как гнилая вода по всему интернету разлились. Две постоянные волонтерки, одна вдобавок с машиной, из "Верочки" ушли. Марья Михална, которая для деток теплые вещи вязала, вязать перестала. Покинули волонтерский чат Грунько, Тишкина и Коровина, бухгалтер фонда. Но обидней всего, что Дурневых не видел Александр второй месяц. Она - учительница, он - в коммерции - молодая чета, оба воцерковленные. Кроме подарков, еще регулярно носили наличность, да и просто по-человечески приятно было с ними беседовать.
  - Может быть, в отпуск на море уехали?
  - Половиной города, что ль?! - Александр с досадой водил курсором по экрану с куценьким отчетом за август. - Не ведают клеветники и наветчики, что грех творят и что кара им будет страшная за то, что люди, наслушавшись их наветов, во всякой благотворительности изуверятся и перестанут добро делать. Конкуренты сами же первые лиха хлебнут.
  - С утра благодетельница молодая заходила - та, что в Успенье была. Десять тысяч принесла и сласти всякие дорогие.
  - Имя опять не спросил? - Александр обернулся к монаху. - Хоть бы "ВКонтакте" благодарность написали, пусть бы за здравие ее помолились.
  - Спросил. Не говорит.
  Катерина в церковной лавке вся обратилась в слух, чтоб, упаси Боже, не пропустить ни слова из того, что говорилось за столом "Верочки", и была настолько увлечена подслушиванием, что не замечала покупательницу у своего прилавка до тех пор, пока та сама не подала голоса. Женщина в черном платке купила свечу, дала пометку за упокой новопреставленного Ивана и по пути в храм бросила сдачу в "Верочкин" ящик для пожертвований. Директор фонда молча и с угрюмым видом осенил ее вслед крестом.
  Дверь внизу снова отворилась, на этот раз с громким и угрожающим скрипом. В сопровождении двоих плечистых парней вошел необычайно толстый полковник в пошитой не иначе как на заказ полицейской форме. Это был замначальника ОБЭП Ильмень, который вел дело "Верочки". У подножия лестницы он по-хозяйски перекрестился, почему-то кулаком, и первым двинулся на штурм ступеней.
  Адвокат предупреждала, что они явятся со дня на день и велела удалить с жесткого диска двойную бухгалтерию и всё прочее, на что полиции глядеть не стоит. Да только какая, прости Господи, у них двойная бухгалтерия?! Он и с одинарной-то еле сам управлялся с тех пор, как Коровина помогать перестала. На квартальные отчеты бухгалтера сейчас среди знакомых искал.
  Чтоб не мешать полицейским, Нектарий поднялся от монитора и встал у стены, по тюремной привычке заложив руки за спину. Хмурые юнцы лезут под стол отключать компьютер. Катерина за прилавком встала во весь рост и от изумления даже приоткрыла свой глупый рот.
  Перед тем, как распрощаться с полицейскими, один из которых держит подмышкой системный блок, а другой - монитор - Бог весть, зачем он им дался! - отец Александр выводит свою каллиграфическую подпись на уведомлении об изъятии имущества, где уже стоят две: судьи и замначальника ОБЭП полковника Ильменя.
  
  Каждый день Андрей Евстафьев читал новости "ВКонтакте" и вел про себя подсчет жертв. По деревням выходило 104 человека, считая пропавших без вести. В Пскове вместе с городским пляжем - в полтора раза больше. Позавчера погибли сразу четверо: рыбаки в Овсище и студенты у стен Кремля, парень с девушкой. Вчера - молодые мать с дочкой: шли в музыкальную школу на улице Детской. Глава города указал закрыть школу: мол, не до музыки нынче. Поперек Детской растянули полосатую ленту. Расстояние от набережной до места гибели - больше двухсот метров: в Пскове так далеко от Великой ящеров до сих пор не встречали.
  Андрей перечитал пост с новостью и нажал на "переслать". Отец Александр у него из друзей был давно удален, но остался в подписчиках. Сидел в онлайне. Видать, много свободного времени стало, как фонд накрыли обэповцы.
  Через минуту от него пришло сообщение: "Молюсь каждый день о невинно убиенных". "Заодно о себе помоли?тесь. Пригодится", - написал ему Андрей. На угрозу священник ничего не ответил, а через некоторое время и вовсе ушел из сети. Он спрятал телефон, взял бутылку со скамейки и сделал маленький обжигающий глоток водки, а потом большой охлаждающий - пива из пластиковой полуторалитрухи.
  Дома у себя в Малых Удах Андрей даже без рыбалки нашел бы, чем себя занять. А здесь с утра до вечера сидел в старом Анькином телефоне, который она отдала ему, а себе купила новый. За день, бывает, начитаешься да раздумаешься так, что тошно. Поговорить не с кем - так хоть пива попить. Деньги он почти случайно нашел в ящике в комоде, где жена держит косметику. Взял две сотенные. Потом уже из прихожей вернулся обутый и еще одну добавил.
  По вечерам дворы между двенадцатиэтажек, каждая по тысяче квартир, были забиты машинами, но будним утром все разъехались на работу. Людей тоже почти не было, только гуляли две молоденькие мамы с колясками, да в мусорке копошился знакомый колдырь. Со своей самодельной тележкой он и в их с Анькой двор, бывало, заруливал. Имя чудно?е: Ждан. Раз Андрей спросил ради смеха, не из староверов ли он. Тот на полном серьезе закрестился: "Нет, - ответил. - Христианин истинный".
  Андрей снова достал телефон, из другого кармана вытащил кошелек и нашел в нем потрепанную визитку с гербом. Лейтенант Иван Сабанеев ответил на звонок после третьего гудка. Из трубки шумела то ли дорога, то ли река. Когда Андрей представился, полицейский сразу вспомнил его и указал через два часа приехать в главное управление.
  Андрей закурил. Водка кончилась, но пива оставалось еще достаточно много. Он сидел на скамейке на пустой детской площадке, время от времени отхлебывал из бутылки и глядел по сторонам. Бабку с полной торбой из магазина он заметил еще издали - и она его тоже, судя по тому, как ускорила шаг. Еще на ходу рот разинула. Раздыхивается.
  - Для тебя, алкаша, тут скамейку поставили?! Хуже собак двор загадили!
  Андрей с непониманием поглядел на нее. Где он что загадил? Шкалик пустой только что в урну положил, туда же и два своих окурка бросил. Что под ногами, те - не его. За городскими неряхами он убирать не подряжался.
  В деревне его Машка, царство небесное, стригла, а тут Анька отказывалась, к парикмахеру гнала. Он всё не шел, и с июля зарос. Бороду тоже отращивал. Со стороны и правда мог показаться неопрятным, но это же не повод так с ним обращаться.
  - Другого места выпить нет?!
  - А таким тоном прилично с людьми говорить? - Андрей поднялся со скамейки. - Пожилая женщина, постыдились бы.
  - Я сейчас милицию вызову!
  Зачем вызывать? Он сам как раз к ним собирался. А со старухой воевать - не так воспитан. Шагая с недопитой бутылкой по дорожке мимо дома, Андрей посмотрел время на мобильном: оставалось еще больше часа.
  Андрей присел на лавочку перед подъездом следующей многоэтажки, допил пиво и осторожно вставил пустую бутылку в гору мусора над урной. Остановка торчала за детским садиком. В кошельке со сдачи какие-то десятки оставались, как раз хватит на проезд. Он посидел еще немного и пошел на автобус.
  Скоро он уже входил в старое здание МВД на Октябрьском проспекте. Перед лестницей в стеклянной будке сидел охранник. Андрей предъявил ему свой новенький паспорт и поднялся на второй этаж. В кабинете у Сабанеева и лысого майора он уже бывал: зимой, в праздники, когда привозил покойную Алену писать заявление на пропавшего Юрку.
  - "Я, Евстафьев Андрей Сергеевич, 1991 г. р., - паспорт, серия, номер, - чистосердечно заявляю о том, что в ночь на 24 июня сего года вместе с монахом Нектарием, насельником Мирожского монастыря, по указанию священника отца Александра, директора фонда "Верочка", проник на пристань артели "Садко" и похитил из языческого храма золотую статую, что привело к невозможности исполнять сотрудниками артели ежемесячный религиозный обряд и, как следствие, восстанию рек и нападению ящеров на дер. Малые Уды Тямшанской вол. Псковского р-на, и впоследствии к многочисленным жертвам среди населения населенных пунктов Псковского р-на и города Пскова. По его собственным словам, монах Нектарий при ограблении пристани планировал связать канцелярскими стяжками руки и ноги сторожу, но вместо этого вне моего присутствия и без моего ведома убил при помощи ножа присутствовавшего на пристани Богуслава Святовитовича Родича. Во избежание новых жертв считаю необходимым изъять у священника отца Александра и монаха Нектария статую, местонахождение которой мне неизвестно, и передать артели "Садко", - дата, подпись, расшифровка.
  Лейтенант дочитал вслух и положил к себе на стол написанное от руки заявление.
  - Власий, наш священник, мои слова может подтвердить. Он сейчас в Дионисийском монастыре живет. Там у них вроде секты.
  - Что за секта? - уточнил у Андрея лейтенант. - Тоже родноверы какие-нибудь?
  - Говорят сами, что православные христиане, но только на словах. Обряд у них свой, Ветхого завета не признают - только Новый, и причащаются по-своему.
  - Монастырь в Псковском районе где-то?
  - От наших Малых Удов меньше пяти километров. Когда вы к нам с трассы из города съедете, то за Кислово, но до военного аэродрома не доезжая, надо направо свернуть. Сначала поле, а потом лес будет, болота. Как дорога кончится, еще километр примерно пешком до озера, лучше посох взять, так мне Власий говорил.
  Андрей достал телефон, на карте отметил точку и предложил скинуть координаты, но Сабанеев вместо этого взял у него мобильный из рук и что-то пометил в черном блокноте.
  - Где находится тело, вам известно? - неприятный голос, раздавшийся за его спиной, принадлежал лысому начальнику Сабанеева.
  Андрей на стуле обернулся к нему:
  - Тело - в Великой. По обычаю, покойников они кладут в мешок и в реке топят. Еще говорят: "Из воды вышед, в воду воротишися". У них легенда есть, что они все - потомки подводного царя Ящера.
  - По документам они погребают на кладбище на юге области.
  - Так раскопайте, поглядите!
  Майор смотрел на него с недоверием, которого и не думал скрывать:
  - На каком основании нам эксгумацию проводить?
  - На таком!
  - Вы, что, своими глазами видели, как они тела топят?
  - Не видел. Рассказывали.
  - Полиция по слухам не работает.
  - Почему по слухам?! Я вам в письменном виде всё написал! Могу это тоже добавить.
  - Из Ящеров заявлений в полицию не поступало: ни об убийстве Родича, ни о похищении этой вашей золотой статуи, - терпеливо объяснил Копьев.
  - От них не было - от меня есть! Я не стал писать: меня этот Нектарий еще пожег потом. Спасибо сестре, царство небесное, что жив остался.
  - По вашим письменным показаниям после пожара, вы заснули с сигаретой. В крови было ноль-шесть промилле. Примерно, как сейчас, - лысый ухмыльнулся, но его глаза остались серьезными. Кажется, издевался над Андреем он не для удовольствия, а просто по привычке.
  - Послушайте, я вам вообще-то в ограблении признаться пришел!
  - Мы на слово даже убийцам не верим. Извините, работа такая.
  Андрей с надеждой поглядел на молодого Сабанеева, но тот покорно молчал. Больше говорить было не о чем. Рыбак резко поднялся со стула и шагнул к двери.
  
  Танька сидела с открытой банкой пива в руке на расстеленном на траве покрывале:
  - Ну скоро там, Виталь?
  Виталик присел к мангалу перевернуть шампуры, и от сладкого мясного дыма рот у него наполнился слюной. Он поднялся с корточек и сплюнул на траву.
  - Скоро.
  Глядя на него, Димосова подружка поморщилась. Блондинка, совсем молоденькая: можно принять за школьницу. Ее необычное старинное имя не то, чтобы стерлось из Виталиковой памяти, но даже записаться туда не успело, когда друг ее представил в салоне машины. Прошлая девушка его, худая рыжая Ульянка, Виталику нравилась больше: была без манер, а эта с манерами, и пиво еще пьет какое-то в розовых банках, малиновое.
  Сам Виталик на Великую и не собирался. Не то что ящеров боялся, а так. Это Димос всё: поехали, поехали... Ну поехали, епт. Расположились они в этот раз не на пляже, как обычно, а выше по течению, где уже кончались дома. Так решили, чтоб не нарваться на ментов ненароком: с тех пор, как ввели режим ЧС, они стали патрулировать берега Великой в пределах города. Один наряд сожрали неделю назад, и поделом. Штраф - пять косарей с рыла, если что.
  - Мне вообще не нравится тут, - вдруг сказала его Танька. - Говорили же, что в лес поедем.
  - Главное - наверх лезть сразу, если что
  - И куда ты здесь полезешь?
  - Да вон, на дерево. - Виталик плюхнулся на зеленое покрывало рядом с ней и приобнял ее за плечи.
  - Это не дерево - это куст.
  Не отпуская Таньки, он протянул свободную руку к початой упаковке пива. Пока выковыривал себе банку из полиэтилена, стряхнул ее, и, когда дернул за железный язычок, брызнула пена. Он вытер пальцы о траву и сделал большой глоток.
  Блондинка уже давно прятала руки в рукава своей куртки цвета морской волны с меховым воротником и сейчас начала ныть Димосу:
  - Может, дожарим, и к тебе есть пойдем? У меня уже отмерзло всё.
  Танька поддержала ее:
  - Пойдемте, правда.
  - Ну ладно, - покорно согласился Димос. Он притянул к себе свою мелкую блондинку, пальцем отодвинул прядку с ее виска, поцеловал и сам от удовольствия сомлел.
  Та продолжала выражать недовольство:
  - Еще запах этот. Фу.
  - Какой запах? - Димос машинально втянул носом воздух, хотя с весны, как переболел ковидом, не чувствовал ничего.
  Пахло и правда гадко: то ли гнилой тиной, то ли промышленными отходами.
  Виталик допил пиво и прицелился, чтобы зашвырнуть пустую банку в воду, но не добросил: ветром ее сдуло на траву у берега. Когда он поднялся с покрывала, культурная Димосова подружка, точняк, решила, что он собрался подобрать мусор. Но вместо этого Виталик на ходу расстегивает ширинку джинсов и подходит к краю воды.
  От реки шмон такой, что и по большому сейчас сходишь - не почует никто. К заводской химии и тухлятине добавился теперь еще какой-то блевотный запах, вроде трупа.
  Танька на покрывале за его спиной возмущается:
  - Тут кусты вообще-то есть!
  - Река - природный писсуар. - Перед тем, как начать дело, он с расстегнутой ширинкой оборачивается к маленькой компании. Димосова блондинка демонстративно отвернулась. Танька глядит с брезгливым укором. Ну сорян, че.
  В первую секунду он не чувствует боли, и только с замедлением, как бывает после трех банок крепкого пива натощак, удивляется тому, что струя из прозрачно-желтой превратилась в алую, и напор стал такой, словно из живота внизу у него выдернули пробку.
  Над гладью воды у самых носок его осенних кроссачей торчит голова рептилии. Виталикова кровь льется на нее сверху и оттуда ручейками стекает в реку по матово-черной коже. Челюсти быстро чем-то жамкают.
  От болевого спазма он вздохнуть не может - не то, что заорать. Гадина снова вцепилась в него, теперь - в голень, и вместе с джинсами вырвала кусок мяса. Виталик падает с берега вниз лицом и, уже теряя сознание от нестерпимой боли, не понимает, почему погружается всё глубже и глубже в черную воду. Видел же дно, не выше колена там было.
  
  Тела на берегу обнаружили родители самой младшей из погибших, Алёхиной Мирославы Александровны 2004 г. р. Мать забеспокоилась, что та не отвечает на звонки и через кого-то выяснила, что дочь со своими новыми друзьями, вроде бы, собиралась на шашлыки на Овсищенский пляж. Что Мирослава, пусть даже в компании, может решиться на подобное безрассудство, она не верила. Еще вчера за семейным ужином обсуждали гибель двоих рыбаков в Овсище, и дочь поддакивала отцу: мол, сами - идиоты. И все-таки вдвоем с мужем они доехали на машине до пляжа. Там никого не было. Женщина облегченно вздохнула, но супруг предложил проехать еще немного вдоль реки.
  Голубую "Рено" нового дочкиного парня они заметили на съезде с улицы Ижорского Батальона, а потом увидели куртку цвета морской волны. В кустах внизу на берегу лежал целый торс с оторванными руками. Из дыры в ткани диаметром с голову новорожденного выглядывали ребра скелета. В ветках запутался окровавленный меховой воротник.
  Женщине стало плохо с сердцем. Отец погибшей девочки вызвал скорую, а те уже полицейских. Когда приехали Сабанеев с Копьевым, родителей на месте не было. Оперов встретили эксперт Матушевич и юный, не старше погибшей Мирославы, пэпээсник из речного патруля с автоматом на ремне.
  Погоны неаккуратно нашиты на плечи дрессировочного костюма для натаскивания собак. Все патрули носят такие после гибели наряда в Овсищах. Партию спецодежды в областное МВД передали военные кинологи из Москвы. Руки у бедняги в фуфайке не складываются по швам и болтаются в воздухе.
  На травянистом возвышении составлены в ряд четыре черепа, один с обгорелым затылком.
  - Все здесь. Алёхина, Петрова, Феськов, Соколенко, - отчитывается парень, задыхаясь то ли от жары в своем костюме, то ли от волнения. Из-под форменной кепки пот стекает на лицо крупными каплями.
  По разоренной стоянке любителей отдыха на природе разбросаны человеческие кости, клочья одежды, пивные банки и пластмассовая посуда. Одноразовый мангал с шашлыком опрокинут на бок, в горелых проплешинах на траве до сих пор дымятся угли.
  - Еще и насорили, злодеи. - Артем Игоревич Копьев наклоняется за пустой банкой, складывает ее пополам и метко зашвыривает в большой черный мешок. Потом достает из кармана пачку сигарет с жуткой фотографией синюшного мертворожденного младенца.
  Криминалист Матушевич подбирает кости с земли и складывает по пакетам. У самого берега по траве, на которую как будто вылили ведро крови с бойни, ползает на четвереньках и что-то пытается разглядеть пожилой человек в очках и с бородой, как у священника. Доцента Ермолкина из института медицины и экспериментальной биологии Псковского университета Иван уже встречал на местах нападений, но до сих пор они не общались.
  - Ихтиостега?
  Биолог с четверенек сел на землю. На нем были брезентовые штаны и брезентовая ветровка, из-под которой выглядывал толстый ворот свитера, хоть на улице было под двадцать тепла.
  - В интернете прочитали?
  Иван ответил утвердительно.
  Ермолкин указал на примятость в окровавленной траве площадью с детскую ладонь:
  - Видите, пальцев пять, а у ихтиостеги их семь. Перепонки есть, но крайний палец отставлен, как у человека.
  Лейтенант наклонился, ничего толком не разглядел, но кивнул.
  - На пляже на песке мы засняли отпечатки папиллярных линий. Вы бы у себя в лаборатории не отличили их от отпечатков человеческих пальцев. У коал, правда, такие же, но это, как вы понимаете, совсем не коалы. Что самое изумительное, у всех рептилий в стае рисунок одинаковый.
  - Как у близнецов или клонов?
  - У близнецов они разные. И у клонов, следовательно, тоже.
  - И что это значит?
  Ученый поднялся и отряхнул с брезентовых штанов прилипшие травинки.
  - У меня нет объяснений. Институт зоологии РАН просит биоматериалы, но мы ничего дать не можем. Ни слизи, ни частиц эпидермиса, ни дерьма, простите, хотя при таком аппетите его должно быть много. Несколько ящеров было якобы убито жителями. Я мало верю, что трупы стая сжирает без остатка с костями. Но если и так, то где кровь? В Глотах какой-то охотник стрелял по ним с чердака, выпустил двести пуль. Мы осмотрели каждый сантиметр его огорода и ни капли не нашли. И еще объясните мне, что это за избирательность в пище? В Малых Удах в том самом дворе, где они сожрали двух женщин, собака спокойно сидела на цепи, вторая там же бегала непривязанная. В хлеву - коровы, в курятнике - птица. Да вон, шашлык не тронули. - Рукой он махнул в сторону опрокинутого мангала.
  Иван Сабанеев машинально обернулся и снова увидел черепа, которые судмедэксперт еще до их приезда составил в ряд на пригорок. Четыре пары пустых глазниц незряче глядели на воду. По зеркальной глади бежала мелкая рябь. Майор Копьев на берегу только что докурил сигарету и теперь молча провожал взглядом окурок, который уносило вдаль неторопливое течение древней и страшной реки. Иван достал свой черный блокнот.
  X. Октябрь
  "Будьте щедры, как Господь ваш щедр", - слоган церковнославянскими буквами. Снизу обычным шрифтом помельче - реквизиты для богоугодных пожертвований в фонд "Верочка". Мальчонка на плакате - по виду ровесник его племяша Матвея - тянется к плюшевому медведю, которого дарит ему кто-то в белой одежде. Видны только руки дарителя, а сам он спрятался за краем плаката, где небесно-голубой фон переходит в сияюще-белый, и белые рукава как бы растворяются в нем.
  - Гады, - произносит Андрей вслух.
  Плакат приклеен к стеклу бутика, за которым выстроились в ряд черные манекены без лиц: рекламируют какую-то новую модную коллекцию. Внутри - никого, продавщица за кассой уткнулась в телефон. Все покупатели толкутся за дверями соседнего секонда, где они с Анькой брали ему куртку два года назад, когда новый торговый центр на берегу Великой - с аквапарком и 3D-кинотеатрами - только открылся. С тех пор Андрей Евстафьев ни разу не был здесь, да и сейчас зашел просто спрятаться от дождя.
  Белый с красными прожилками мрамор блестел от воды, которую нанесли на ногах покупатели. Андрей на ходу поправил брезентовую лямку рюкзака на груди. Сам не понял, с чего начался скандал за ужином. Мол, второй месяц он пьет не просыхая, работу не ищет, про машину опять завелась. Глазом не успел моргнуть - глядь, уже Генкин рюкзак, с которым он в город приехал, достала из шкафа и вещи туда складывает. "А куда идти-то, Анют?!" "А куда хошь".
  Он плелся по пассажу нога за ногу, никуда не спешил. Ветеринарная аптека. Обувь. Часы. Детское. Снова обувь. Над дверями рыболовного магазина светилось табло с бегущей строкой: "ЧЕРВЬ... МОТЫЛЬ... ОПАРЫШ...". Когда Андрей вошел внутрь, ему улыбнулась и поздоровалась миленькая девушка-продавщица. В магазине был единственный покупатель - сухопарый дед в сером омоновском камуфляже и берцах.
  Андрей долго рассматривал блесны и наконец снял понравившуюся колебалку: полосатую под расцветку окуня и такой формы, что, наверное, щука под водой и не отличит от настоящего. Он повертел блесну в руках, вставил на место и перешел к удочкам, а потом к стойке с катушками.
  - Вам подсказать что-нибудь? - не выдержала молоденькая продавщица. Поверх кремовой кофты с рукавами у нее был надет жилет-разгрузка цвета хаки - наверняка, из здешнего ассортимента.
  - Спасибо. Посмотрю пока.
  Он уже разглядывал ружья для подводной охоты. Выбор был небольшой, всего две штуки: одно такое же, как у Гришки в Бабаеве, второе - помощней. Вместе с ружьями висел арбалет с гарпуном.
  Пожилой рыбак в камуфляже пошел рассчитываться. Пробивая товар, продавщица в рыбацкой жилетке то и дело с подозрением поглядывала на Андрея. Вдруг снаружи раздались крики. Вместе с девушкой он обернулся к выходу и увидел бегущих по проходу людей.
  Машка, сестра покойная, рубила тварей топором, мужик в Глотах стрелял из охотничьего ружьях, полицейские в Овсищах - из автоматов, и всё без толку. Только бегством можно спастись - об этом говорили все выжившие. Если бы у Андрея была хотя лишняя секунда, чтоб поразмыслить, то и он не стал бы терять времени. Но рука машинально потянулась к оружию.
  Перед арбалетом он схватил со стойки большое ружье, но не понял, как вставлять гарпун, и теперь пытается справиться с луком. Должна быть специальная приспособа - это было на видео в интернете. Тут вот есть как раз маленький рычажок сбоку. Подергал раз, другой - не поддается. В конце концов, поднатужившись, он натягивает тетиву голыми руками.
  Снаружи воет сирена, а в магазинчике уже давно нет ни продавщицы, ни старика, но откуда-то на полу появилось существо размером с крупного сома на четырех коротких лапах. Андрей почувствовал омерзительный запах - такой же, как в январе в ночь новолуния стоял у староверской пристани. Тварь мелким семенящим шагом двинулась к нему.
  Андрей шмальнул и попал. В том месте, где гарпун вошел в тушу, наружу выступила густая жижа, вроде битума. Вдруг он понял, что связан с чудовищем тросом, и в ужасе отбросил арбалет.
  В обход раненой твари с торчащим из нее гарпуном Андрей в несколько шагов достиг двери. В проходе торгового центра стояла та же вонь. Люди бежали в сторону главного выхода, и он последовал их примеру. Где-то на середине пути, между двумя обувными отделами, Андрей, не останавливаясь, сбросил со спины рюкзак со своими вещами.
  Фойе уже кишит ящерами. На эскалаторе тела тварей сливаются цветом с ползущей вверх черной ленты. Внизу автоматические двери услужливо пропускают внутрь новых убийц то поодиночке, то небольшими стайками.
  Толпа покупателей рвется из продуктового отдела. Крупная дама в полушубке и в сползшем набок берете прокладывает себе путь между касс заваленной доверху тележкой. В фойе путь ей пересекает ящер. Она давит его колесами, но другие атакуют сзади. Падая, женщина увлекает за собой тележку. Разноцветные упаковки с продуктами рассыпаются по мраморному полу.
   Андрей озирается по сторонам и пытается мысленно проложить путь к выходу. В фойе звук сирены еще оглушительней. Чей-то открытый зонтик на полу. Опрокинутая детская коляска. Везде кровь. Рядом с толстой колонной под скамейкой корчится на полу парень. Из дырки в боку его дутой белой куртки торчит половина черного туловища. Парень вцепился руками в короткий хвост с гребнем и пытается вытащить гадину из себя. На глазах Андрея второй ящер одним укусом сдирает у жертвы пласт кожи от нижней губы до подбородка. Лицо парня, с чудовищным оскалом, стало похоже на муляж из кабинета зубного врача у них в районной поликлинике.
  Мимо колонны и клумбы с пальмой он бросился по диагонали через огромное фойе, но не успел пробежать и половины пути, как на торговый центр, будто последняя казнь египетская, обрушилась тьма. Во мраке он тут же налетел на кого-то и не удержался на ногах.
  Вместе со светом выключилась и сирена. Где-то совсем рядом из темноты кричала женщина. Огни парковки мерцали за стеклянными дверями. Андрей полз к свету на четвереньках и был почти уже у самого выхода, когда вместо мраморной плитки вдруг наступил рукой на что-то склизкое, холодное и тошнотворно упругое.
  
  Вдали от людских глаз в темном лесу между городками Пустошкой и Новоржевом река Великая выходит из-под земли и протекает своим извилистым током через половину области, то разливаясь болотистыми камышовыми озерами, то сужаясь до ручейка, и набирает свою великую мощь уже в Пскове перед впадением в Псковское озеро. В притоках ящеры замечены не были, но на берегах одной только Великой число населенных пунктов превышало две сотни и, кроме областного центра, включало еще два города: Опочку и Остров. И в том, и в другом отменили школьные занятия, и детей прямо с первого урока разогнали по домам - так же, как и в нескольких школах в Пскове. В полукилометровой зоне вдоль реки закрывали торговлю и общепит.
  Порядка десяти тысяч человек проживало в зоне бедствия, и пока не было ясно, куда расселять беженцев, и как быть с теми, кто откажется уезжать. Кроме жилых кварталов, была еще областная больница, главный корпус которой выходил дверями прямо к реке. Свободных койко-мест на всех не хватило бы не то, что в районе, но и во всём регионе, и среди пациентов были нетранспортабельные.
  По предварительным оценкам в ТРЦ "Нептун" погибло от 200 до 250 человек. В стране объявили траур. Командовать эвакуацией прислали из Москвы замминистра по чрезвычайным ситуациям. Вместе с двумя московскими генералами он проводил совещание в областной администрации, и после обеда их ждали в торговом центре.
  Александра Елисеева в управлении на Октябрьском проспекте изучала записи с камер, Расулов в морге встречал родственников. Кроме них двоих, уголовный розыск в полном составе работал со вчерашнего вечера в ТРЦ вместе со следователями, эмчеэсовцами и судебной экспертизой. Утром к ним присоединилась бойкая старушка-герпетолог из зоологического института Академии наук в Москве.
  Все, кто говорил о катастрофе, сходились на том, что, не погасни в "Нептуне" свет, жертв было бы меньше, и не могли поверить, что ящеры сами открыли дверь в щитовую и намеренно обесточили здание. Однако факты указывали именно на это. В щитовой не было людей, чтобы привлечь хищников, и электрики не обнаружили в оборудовании повреждений, кроме перекушенных входных кабелей.
  Самое страшное было в большом кинозале. Вместе с запахом крови, которая была даже на экране, в помещении висел тяжелый сернистый дух. Ивану Сабанееву нужно было срочно выйти на воздух. Впереди светилась зеленая табличка с надписью "выход". Молодой лейтенант продвигался к двери, цепляясь за спинки кресел. В другой руке он сжимал свой черный блокнот, из которого где-то по дороге выскочил карандаш. Под ноги он уже не смотрел, спотыкался о кости и путался ботинками в одежде на полу.
  Снаружи на галерее майор Копьев с сигаретой во рту повис локтями на никелированном поручне. Иван молча прошел мимо и по неработающему эскалатору спустился в фойе, где всю ночь метался йоркширский терьер в окровавленном комбинезоне со стразами. Только утром Сабанеев с капитаном Гришиным выловили несчастную собаку и вручили матери погибшей хозяйки.
  Красный рисунок на мраморе на полу сливается цветом с пятнами засохшей крови. Повсюду разбитое стекло. Перед выходом в тамбур судмедэксперт Матушевич внаклонку фасует кости вместе с одеждой по пакетам.
  Черную осеннюю куртку Сабанеев опознал по неприметному, но редкому лейблу на груди. Иван взял ее из рук криминалиста и прощупал карманы. Во внутреннем обнаружился новенький паспорт с фотографией мужчины в полосатой рубашке с русой шевелюрой и затяжной небритостью на лице на имя Евстафьева Андрея Сергеевича 1991 года рождения. Страницы в документе склеились от засохшей крови.
  
  Мертвая болотная вода чернела среди желтых деревьев и кустов ольхи. Чем глубже в чащу, тем чаще Сабанееву приходилось прыгать с кочки на кочку, чтобы не замочить ног. Наконец впереди показалось маленькое лесное озерцо со светлой водой, и рядом с ним - холм, на котором стояло вытянутое здание наподобие барака с железной трубой. Стены были обшиты заплесневелыми ДСП, и в местах, где плиты отвалились, залатаны свежей фанерой. Одно из окон было заколочено досками, из другого сочился неровный желтый свет. У входа гнила куча поленьев.
  За дверью скита открылось сумрачное помещение с низким потолком и длинным столом, за которым сидело человек десять в черных рясах. На столе стояли бутылки вина и старый медный подсвечник с тремя горящими свечами. Монахи за столом о чем-то спокойно беседовали между собой, но, когда Сабанеев вошел, разом замолчали. Несколько пар глаз с тревогой уставилось на гостя.
  Настоятеля Иван опознал по массивному медному кресту на груди. Это был колоритный мужчина лет пятидесяти пяти, долговязый и широкий в плечах. Единственный среди застольщиков он не имел бороды, но ее отсутствие возмещали пышные усы, торчащие во все стороны.
  Когда Иван представился, игумен встал со стаканом вина в руке и пьяно качнулся. Его голова с ежиком седоватых волос только чуть не доставала до низкого потолка.
  - Спаси Господь! - провозгласил он и поднял в сторону лейтенанта вино, при этом выразительно подмигнув.
  По правую руку от главы маленького монастыря сидел пьяница на несколько лет моложе его, в очках, с бородкой и с довольно интеллигентным лицом. Так, пожалуй, мог бы выглядеть писатель Чехов, если бы излечился от туберкулеза в своем Шварцвальде, но за время лечения спился от курортной тоски и безделья.
  - Кагорчика? - предложил он.
  - Я за рулем.
  Монах не стал настаивать. Настоятель тем временем выпил вино, шумно уселся за стол и забормотал молитву, при этом быстро и усердно крестясь. Расстегнув клетчатое пальто и сняв кепку, Иван без приглашения занял ближайший свободный табурет.
  Интеллигентный монах в очках поднялся и вышел в соседнюю комнату, откуда вернулся с блюдом из одноразового набора для пикников. На блюде лежали бутерброды с обветренной вареной колбасой и крупные соленые огурцы, на одном из которых Иван разглядел плесень.
  - Раз выпить с нами не хотите, так хоть покушайте. Не побрезгуйте.
  Сабанеев побрезговал. Усатый настоятель заметил выражение на его лице и сказал с упреком:
  - Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит.
  Иван еще раз поглядел на ассорти малоаппетитных закусок и объявил, что разыскивает отца Власия, который служил в церкви в погибших Малых Удах.
  С места у железной печи напротив игумена привстал мужчина с волосами, стриженными в каре, и жидкой неухоженной бородой и тихо произнес:
  - Пред вами он.
  На шнурке на груди у него висел наперсный крест, также медный и без инкрустаций, как и у настоятеля скита, но раза в два меньше. Сабанеев положил на стол папку-дипломат и расстегнул молнию.
  - Передали фотографии, значит? - еле слышно пробормотал малоудский священник. В пьяной комнате повисла тишина.
  Вместо упомянутых неизвестных фотографий Иван Сабанеев достал из папки исписанный от руки листок и протянул через стол:
  - К нам в уголовный розыск в сентябре принес заявление Евстафьев, рыбак из Малых Удов. В устном объяснении ссылался на вас.
  Власий пробежал глазами по бумаге и осенил грудь крестом:
  - Упокой Господи! Вчера только Анька, жена его, позвонила и рассказала.
  Сабанеев помолчал вместе со святым отцом, а потом спросил про фотографии.
  - Коли не видали их, то и не надо, - отмахнулся Власий.
  Лейтенант продолжал настаивать, и в конце концов приходскому священнику пришлось рассказать про шантаж.
  - Почему вы в полицию не сообщили сразу? - упрекнул Сабанеев.
  - Сказали: если с этими фотографиями пойду куда-либо, то еще хуже будет.
  - Естественно. Все шантажисты так говорят.
  Власий виновато потупил взор.
  - Всякий на словах рассудительный, пока дело его не касается, - вступился за него усатый настоятель. - Вон в епархии наш батюшка Фотий тоже пенял: надо, мол, было к нему немедля ехать, уладил бы всё. Да послушали бы мы, что сам высокопреподобие сказал, приключись с ним такая беда.
  - Значит, ваше церковное начальство знает о жертвоприношениях в Ящерах? - спросил Иван.
  С игумена он снова перевел взгляд на отца Власия. Оба молчали. За них двоих ответил похожий на Чехова монах, который успел представиться диаконом Макарием:
  - Группа лиц, скажем так, в местном клире об этом некоторое представление имеет. В советское время в епархии учредили отдел по межконфессиональным отношениям. Архимандрит Фотий нынче его возглавляет.
  - А у вашего монастыря с общиной в Ящерах давние связи?
  - Испокон века. Наша обитель и учреждена-то была изначально для опеки общины, рыбари помогали нам строить монастырь.
  - Кем учреждена? - спросил Иван.
  - Воевода Иван Петрович Шуйский дал повеление на это. Охранная грамота, его рукой написанная, у нас в обители бережно хранилась, пока в пожаре не погибла. Было это во время Ливонской войны, - начал повествование диакон. - При Иване Грозном земля русская приросла Казанью, Башкирью, Астраханским и Сибирским ханствами - вдвое больше сделалась, чем была, но всё мало было царю алчному, и повел он войска на запад: на Ливонию, на Польское королевство. Сначала в войне побеждал, а потом наоборот. Ляхи уже и к Пскову подошли. Тогда царь отправил к нам воеводу Шуйского руководить обороной города. Под его начальством Псков выстоял, но ляхи целый год не снимали осады и разорили за это время всю округу.
  Раз и в Ящеры заявился отряд черных рейтеров. Грабители всё дивились богатству селения, пока из изб добро выносили, а потом на капище зашли и увидали главное сокровище. Против вооруженных всадников мужи-язычники ничего сделать не могли и не пытались даже, покорно дали грабителям идола на телегу загрузить. Но те и сами недалеко уехали: по дороге нарвались на псковское ополчение, отряд псковичей дважды больше польского был. Идола вместе с командиром ляхов-грабителей ополченцы передали воеводе Шуйскому. Тот распорядился истукана до мирных времен спрятать в бывшей княжеской сокровищнице, а ротмистра Леха Ковальского - так ляха звали - допросить с пристрастием. После допроса Ковальского отправили в каменный мешок, и там он на третий день то ли от самого этого пристрастия скончался, то ли от ран, что в битве с ополченцами получил.
  Той же зимой заключили мир с Польшей. Войско чужеземное убралось восвояси, и псковичи уж думали, что у Господа закончились испытания на их долю, но весной сошел лед, и восстала река в образе ящеров лютых. По Великой ниже от селения идолопоклонников стояла рыбацкая деревня Большие Уды: небогатая, но числом жителей немалая. Они и стали первыми жертвами. В других селениях тоже погибло немало рыбаков, а летом уже и в Пскове стали замечать чудовищ. Великий страх пал на город.
  Рядом с Сабанеевым пил вино неопрятный старик с длинными седыми волосами. Иногда он протягивал руку к тарелке с соленьями и колбасой, которая понемногу пустела. Закуски скоро обновили. Когда рядом с кагором на стол поставили большую бутыль самогона, старик налил себе полную кружку и выпил мутный вонючий напиток одним жадным глотком как жаждущий выпивает воду.
  Тем временем язычники в рассказе диакона Макария искали способ вернуть идола. Борщ - так звали старейшину - решил обратиться за помощью к ближайшим соседям. На исповеди отцу Феодору в Выбутской церкви он поведал всё, о чем до сих пор молчал, и объяснил, что причина великого бедствия - гнев речного князя, которому перестали приносить жертвы.
  Феодор и прежде подозревал, что в Ящерах творятся нечистые дела, и мало удивился услышанному, но землю Псковскую спасать не захотел и ответил: "На всё воля Божья". Выйдя из храма от него, Борщ вспомнил о прежнем настоятеле Выбутской церкви по имени Тарасий, который по своей воле оставил приход и жил в своей избе в Выбутах как простой мирянин. Тот внял словам старейшины и с челобитной поехал в Псков к воеводе Шуйскому. Шуйский выслушал Тарасия, после держал совет с людьми из клира и указал вернуть идола язычникам. Чтобы защитить драгоценный груз от разбойников, он отрядил целую экспедицию со стрельцами.
  - Когда обряды в Ящерах возобновились и река утихла, воевода задумался о том, как на будущее от подобных бедствий город уберечь, - продолжал диакон. - Ведь свои же, православные, для общины не меньшую опасность несли, чем супостаты. Кто-то из клира дал такой совет: для покровительства поганому селению учредить особый приход, к разным верам терпимый. Он так и сделал: вызвал к себе в Псков из Выбут того же авву Тарасия и велел ему строить терпимый монастырь, и при нем - храм. После гибели Больших Удов ближайшим к Ящерам селом стали Малые Уды, тоже из Выбутского прихода. Там и заложил авва Тарасий храм во славу своего святого покровителя священномученика Дионисия Ареопагита. Те валенки, в которых он в деревню пришел, до сих пор в церкви хранятся. Если грабители еще не добрались, - с грустью добавил Макарий, в очередной раз хлебнул самогона и замолчал.
  - Зачем понадобилось строить храм в Малых Удах? - уточнил Иван Сабанеев. - Почему не в самих Ящерах?
  - Чтоб церковное начальство не заглядывало к язычникам лишний раз, - объяснил диакон, кашлянул и снова потянулся к кружке. - Псковская митрополия после войны отделилась от Новгородской, но жизнь в нашей обители текла своим чередом. Мужи из Ящеров в древности на реке казаковали и захватывали свободных мужей в деревнях, но после войны оставили воинственный промысел и стали мирным образом покупать холопов. Рыбицу редкую да лакомую помещики охотно меняли на христиан подневольных. Когда через двести лет императрица Екатерина Великая запретила лицам недворянского звания владеть крестьянами, то в Ящерах договорились с барином по соседству, чтобы тот покупал для них тайно людей на рынках. Навар от перепродажи у помещика немалый на руках оседал, но у общинников выбора не было.
  - Этот помещик - Пятибоков из Неёлово?
  - Он самый, Иван Васильевич, - с удивлением подтвердил Макарий. - А вы откуда узнали?
  - На него было заведено уголовное дело в XIX веке.
  - Это не на него, а на Василия Ивановича, правнука, - поправил диакон молодого лейтенанта. - А Иван Васильевич завалящих мужичков скупал по дальним уездам, как и сами общинники прежде до него: в Гдов, в Порхов, даже в Великие Луки ездил, а здесь у нас в Пскове об этом и не знал никто. Когда преставился Иван Васильевич, то же самое стал делать его сын, и потом - внук, а вот правнук Василий Иванович к старости из-за подагры не мог из дому выехать, и то у одного соседа, бывало, дюжину крепостных купит, то у другого. Как увезут их к нему в поместье, то больше тех мужиков не видит никто. Сначала среди крестьян слухи поползли, а от них уже и до помещиков дошли. Из Питера по доносу одной барыни-соседки был отправлен в Неёлово в поместье к Пятибоковым полковник-следователь Кашин. За жестокое обращение с крестьянами штраф полагался небольшой, хоть сотню их зараз убей для забавы, но слухи были такие, что то ли дьяволу жертвы барин приносит, то ли оргии кровавые устраивает. За такое легко не отделался бы. Пытать людей, даже простых, еще царь Александр I запретил, а дворян тем паче. Но боялись, что под страхом каторги Василий Иванович и без пыток про язычников разболтает.
  Нашему монастырю в те годы архимандрит Алексий в Пскове покровительствовал. Прежде всего он договорился с Неёловским священником, чтоб задним числом тот в приходскую книгу якобы погребенных записал. После написал поручительное письмо в Тайную канцелярию, а потом с доносчицей-барыней беседу провел: анафемой пригрозил, если она не признает своего бывшего крепостного в бродяге, которого к ней приведут, а в случае, если признает, пообещал похороны по первому разряду в Троицком соборе со святыми за упокой. Был там еще врач из Пскова, который перед этим вместе с Кашиным раскопал могилы крестьян на кладбище, - безбожник, из тех, кто лягушек резали, ему и анафема эта, и похороны - тьфу! Но от денег он не отказался и засвидетельствовал, что кости были старые, подлинные, хотя прежде говорил, что новые. Мзду эскулапу старейшина напополам с Пятибоковым заплатили. Один только полковник Кашин, бессребреник, с чем приехал, с тем и уехал в Питер.
  - А эти кости в могилах - их к приезду Кашина подложили? Они были те, что оставались после жертвоприношений?
  - Из ямы достали их, куда закапывали, - подтвердил Макарий догадку лейтенанта. - Так у них по обычаю заведено: в реку бросить нельзя: мол царь водяной из-за объедков обидится - только в землю. Уже через несколько лет после этого дела крепостное право на Руси отменили, и язычникам стало проще. Люди на селе, теперь свободные, в карты начали играть да спиваться. Многие по миру пошли, и на Псковщине, как везде на Руси, нехватки в бродягах не было. Кого водкой заманивали, кому работу обещали.
  Про легенду о староверах-беспоповцах Макарий добавил, что в Ящерах ее сочинили уже в XX веке перед революцией, когда государство прекратило гонения на старообрядцев. Язычники разорвали отношения с Церковью, но сохраняли их с Дионисийским монастырем и с приходом в Малых Удах до того злосчастного дня, когда в рыбацкую деревушку пожаловал коварный и жадный до чужого богатства отец Александр.
  Иван Сабанеев вспомнил статью из "Википедии":
  - Английский дипломат в те же годы примерно видел ящера недалеко от Варшавы. Он из реки Великой как-то до Польши добрался?
  - Тот, наверно, из Яшчарки был, - предположил диакон.
  - Откуда?
  - Сельцо было такое. Если по нынешней карте смотреть, то это не в Польше будет, а скорей в Белоруссии, на границе. При Польском восстании потом на общину русские казаки наткнулись. Людей шашками перерубили всех от мала до велика, а что с истуканом сталось, неизвестно.
  - А другие общины еще оставались после крещения Руси?
  - Оставались, а как же. На Волхове, например, в Чешуино. Ее Петр Великий разорил, а идола на монеты переплавил.
  За всё время, что говорил за столом, Макарий не отрывался от своей кружки: сначала он опустошил почти в одиночку бутылку кагора, и теперь пил самогон. При этом, к удивлению Сабанеева, ясность выговора у диакона ничуть не пострадала, и единственной переменой в нём был легкий румянец, разлившийся по щекам.
  - Я правильно понял, что с вашим архимандритом в епархии вы уже что-то обсуждали? - спросил Иван у него.
  - Встречались. Пытались добиться помощи, - вздохнул Макарий. - Послал он нас, как в миру говорят.
  - Что-то еще собираетесь делать?
  После вопроса молодого лейтенанта в помещении скита повисла тишина, которую не сразу нарушил тихий голос малоудского настоятеля:
  - Может, у вас как у полицейского получится лично на Александра повлиять? Слух прошел, что дело на его фонд заведено о мошенничестве.
  - Попробую, - пообещал Иван отцу Власию. - Я слышал про дело.
  За то время, пока диакон Макарий вел свой долгий рассказ, на улице стемнело. Принесли еще свечей. Масляно-желтый свет отбрасывал на стены высокие зыбкие тени пьющих за столом. Длинноволосый старик на табурете рядом с Сабанеевым уже давно находился в полной неподвижности. Иван не сразу понял, что тот, как собака, заснул с открытыми глазами. Зашевелился он, только когда лейтенант встал с табурета, прощаясь.
  Снаружи на болоте был такой мрак, что, хоть открой глаза, хоть закрой - не заметишь разницы. До машины он доковылял кое-как, подсвечивая себе путь фонариком мобильного телефона, который, на свое счастье, не забыл зарядить перед выездом. По лицу то и дело хлестали сырые ветки.
  
  О настоящей русской ухе из пяти видов рыб в Ящерах с лета не вспоминали, не до жиру стало. Но хоть бы на простую крестьянскую окунь или ершонок попался! В путах на траве бился лещ, не особо нажористый, парочка беребриц и десятка два плотвичек - все, как одна, сеголетки. Вместо старой сети рыбаки сплели к осени новую, с ячеей в два раза мельче, чем прежняя.
  - Может, удочки лучше взять? Вон ведь соседи ловят... ловили, - поправился Доброгост Лешич.
  - А я бы приваду другую попробовал, - сказал его брат Велибор. - Керосин, слыхал, хорош.
  - Это раньше ламповый пахучий был, а нынешний самолетный... - Доброгост не договорил и поднял глаза на тропинку, которая вела вверх от берега. К рыбакам спускался участковый Дим Саныч.
  Сверху над обрывом стоял полицейский "Козлик", хотя обычно к ним в селение он приезжал на личной "Ауди", и всегда в штатском. Сейчас на нем была полицейская зимняя куртка с погонами капитана и фуражка. Видно, торопился и не успел переодеться.
  На берегу он пожал руку сначала новому старейшине Людмилу, потом старикам, Невзору и последним - молодому Богдану.
  - Ну, что? Весть какую привез? Или так приехал? - Людмил Асич чуть не добавил "побираться", но вовремя прихлопнул рот.
  - По идолу вашему наклевывается сделка, - объявил участковый, перед этим немного помолчав для важности. - Мордвин есть у нас такой в Пскове, бывший поисковик из "Вахты памяти". Поднялся на оружии военных лет, но торгует всем. Человек серьезный, каналы налажены через границу. За ним уже давно полиция в городе присматривает. Сегодня в управлении я говорил со своим одногруппником по школе милиции, он в ОБЭПе работает и рассказал слово за слово, что из Питера к этому Мордвину приезжал эксперт по антиквариату Джон Оливер, англичанин, и вместе они дважды посещали Мирожский монастырь.
  - Англичанин, и в Петербурге живет? - переспросил Людмил.
  - Он - работник в представительстве британского фонда, называется "Зе опенспейс контемпорари арт фаундейшн". Главный офис в Лондоне, а филиалы по всему миру. Устраивают всякие перфомансы с инсталляциями, искусство современное продвигают, но лично Оливера больше к старине тянет, - в английской фамилии участковый настойчиво делал ударение на последний слог. - В 2015-м на черном рынке всплыл древний меч, который был утрачен тысячу лет назад. Оливер сопровождал сделку. Следствие развалилось, меч уплыл в Англию, и эксперта вместе с ним выслали туда же. Только через два года сумел визу восстановить.
  - И в Псков он нынче за нашим Ящером приезжал?
  - А думаешь, что за "люгерами" и "шмайсерами" немецкими? - усмехнулся Дим Саныч. - Ты дальше слушай. В Мирожском монастыре вместе со стариками монашествует некто Нектарий, в миру Леха Палец, рецидивист. Он форточник, но крайний срок сидел по 105-й. На УДО его выпустили по ходатайству тюремного священника, тогдашнего. Он теперь в городе возглавляет фонд "Верочка". Леха Палец - при нем волонтер. Я "ВКонтакте" их группу полистал, и там знакомое лицо увидал. Оказалось, что с июня у "Верочки" на попечении была вдова Юрия Семенова, которого вы по зиме своим гадам скормили. Тут я и сложил три плюс один. У отца Александра, начальника фонда, кстати, тоже проблемы, какие-то хищения, 159-ую шьют.
  Старейшина задумался:
  - Получается, что в Мирожском монастыре они Ящера прячут, раз Оливера туда на показ водили?
  - Получается, так. Только территория у монастыря немалая. Просто так его не найдешь.
  - Ты говорил, этот одноклассник твой по школе...
  - Наружку выставит по моему поручению?! Ты серьезно, Людмил?! Был у меня в Тямше человек. Если б сейчас в Серёдке срок не мотал, то я отправил бы его в монастырь под видом нищего на недельку-другую за Лехой Пальцем присмотреть.
  - Нищий, говоришь? Есть у меня один на примете. Настоящий, и представляться не надо. Ждан Сварожич.
  - Живы они еще? - удивился Дим Саныч.
  - Про сестрицу не ведаю, а Ждана этой весной Святовит с Богуславом видели перед магазином на Запсковье. Христарадничал.
  Дим Саныч с сомнением поглядел на старейшину:
  - Уверен, что не подведет?
  - А у тебя лучше предложение есть? - Людмил невесело ухмыльнулся в черную с сединой бороду и, больше не глядя на участкового, обернулся к старикам, которые на коленях, кряхтя, выбирали из сети снулую плотву.
  Отец Фалалей в 90-х годах совратил семейство Сварожичей в христианство. В городе Волк с супругой Баженой устроились на завод: он - разнорабочим, она - сборщицей-монтажницей. От этого завода получили комнату в общежитии, но недолго проработали. Запили оба по-черному и померли один за другим. Хоронили их на христианском кладбище социальные службы.
  Детей у старых Сварожичей осталось трое: Смеяна, Рогнеда и Ждан, младший. Всех отправили в детский дом, откуда один за другим они вернулись в ту же комнату. Рогнеде еще двадцати лет не исполнилось, когда она какой-то заморской белены объелась и бросилась оземь с балкона. Средняя сестрица Смеяна в Первопрестольную на блудный промысел уехала, а оттуда - в Америку, и остался один Ждан в своем убогом жилище.
  На родительском заводе он поработал немного, но потом с начальством не поладил. Так по его словам было, а на самом деле, ясно, что за пьянку, как и Волка-изувера, выставили. Повезло еще, что комнаты вместе с работой не потерял: сироту с единственной жилплощади не имели права выселить по закону.
  Обо всём этом Ждан поведал Людмилу, когда несколько лет назад они повстречались на центральном рынке в городе. Там Ждан продавал картошку. Кричал, что саморощенная, без вредных химикатов, из удобрений - только навоз. Людмил по-простому спросил: "В общаге, что ль, на балконе растил?" А тот зашикал в ответ и сам признался, что в "Ленте" по акции купил. Мол, все старухи базарные да вокзальные овощами магазинными спекулируют, а он чем хуже?
  В подпитии он был, как и потом, когда уже в "Ленте" Людмил вместе со своим семейством его встретил. Картошки целую тележку вез. Женка не узнала Ждана: говорит, как старик сделался, хотя на десять лет моложе Людмила. Ясно, пьянка до добра не доводит.
  
  Четверть жизни, коли не боле, минуло с того дня, когда с горящим сердцем еще молодой отец Александр отправился в ИК No 4 в поселке Серёдка исполнять свой пастырский долг. Воображал себя эдаким Макаренко во Христе и даже взялся составлять записки для будущих поколений тюремных служителей. В первые месяцы налицо был духовный прогресс, и он крылья расправил. С юристами и с администрацией колонии усиленно работал. Даже несколько узников по его ходатайству вышли на условно-досрочное раньше времени.
  Первый из них вернулся меньше, чем через год, с новым сроком за убийство. За ним и другие потянулись. В новых грехах они каялись так же истово, как и в прежних, и Александр терпеливо выслушивал исповеди, но про себя уже думал о том, что не нужен пастырь в здешнем паршивом загоне, хватит и овчарок-сторожей. Записки свои он забросил. Хотел даже сжечь, но рука не поднялась на собственное творение. Несколько листов с набросками будущей духовно-педагогической поэмы до сих пор хранились где-то среди домашних бумаг.
  Большинство из тех, с кем приходилось ему беседовать за решеткой, происходили из семей неблагополучных, часто неполных и почти всегда отчаянно бедных. Нищета порождала нищету, и на этой скудной почве порок цвел пышным цветом. Раз нельзя исправить закоснелый грех, то можно предотвратить. Эту мысль через несколько лет он привез с собой из тюрьмы в город, и с ней же учредил фонд "Верочка" с благословения архимандрита Мелетия.
  У новых подопечных Александр сначала с радостью замечал обостренное чувство христианской справедливости, но потом каждый раз убеждался, что оно было односторонним: собственные поступки они мерили другим мерилом и считали, что весь мир - в вечных должниках у них только за одну их бедность. Лгали, изворачивались, чтоб побольше досталось, а на раздачах в храме, бывало, до драк доходило.
  Неразумную алчность Александр находил даже в численности семейств. Господь Бог деток дает родителям, с этим и не спорит никто, но обязательно ли брать всё, что дается? Александр с супругой второго ребенка не заводили, пока он не получил прихода в Серёдке, думали о будущем. Такое же здравомыслие он старался привить и своим беднякам. Хозяева собирали детей на кухне или в гостиной, если таковая имелась, угощали священника чаем и с вежливым молчанием слушали проповеди о доходах, расходах, пользе науки и честного труда, но про себя молились, чтоб закончил и ушел поскорей - это он каждый раз читал по лицам. Податели в фонде, не считая молодой четы Дурневых и еще нескольких, были не лучше. Не ближнему помогали, а перед Господом выслуживались, да всё норовили схитрить.
  С продуктовой базой "Гамма" фонд сотрудничал почти с самого своего начала. Ассортимент широкий, цены божеские, благотворителям еще всегда скидку делали. У директоров сложились приятельские отношения, даже в гостях по разу друг у друга семьями побывали. На Новый год "Верочка" объявила сбор на конфетные подарки для детей малоимущих, и Александр проявил тщеславие: похвастался директору, что средств от благодетелей получили они почти в два раза больше, чем рассчитывали. Директор похвалил его за сноровку и неожиданно предложил взять конфет якобы на все деньги, но провести половину отгрузки только по документам, а прибыль разделить тридцать-на-семьдесят: семьдесят, в смысле, - ему, Александру. Александр сначала разгневался, потом ночь подумал и согласился. Конфетной выручки от "Гаммы" хватило на то, чтобы купить старшему сыну приставку, которую тот просил в письме у Деда Мороза. Так и закрутилось всё.
  Сколько подопечных у фонда, даже сам директор "Верочки" сказать не мог, да и не знал, как посчитать. Говорил больше, а было меньше. Одни, считай, на полном довольствии состояли, а другим только раз-другой что-то на раздачах перепадет. По деревням Александр с Нектарием развозили продукты на машине, но городские бедняки - тех в разы больше - своими ногами приходили в храм за милостыней в назначенные дни. Раньше Нектарий записывал фамилии, а потом бросил. Попробуй посчитать, сколько раздали. Надбавка к приходскому доходу Александру от этих сделок тридцать-на-семьдесят выходила не большая, но и не сказать, чтобы малая.
  Со складскими бумагами у "Гаммы" было нечисто, но следователи до сих пор не смогли найти ничего против отца Александра. Грузчик с базы, брат тунеядки Ухватовой, писал в своем доносе об открытках-конвертах - в них якобы Нектарий носил наличность от одного директора к другому. Тертый калач Нектарий на допросах про конверты не стал отрицать, но божился, что сам - простой волонтер, и до их содержимого интереса не имел: попросили - он и снес без вопросов, раз, другой, даты не записывал. Главное, о чем молился Александр, - это чтобы до суда идола сбыть и получить деньги, а то, не дай Бог, дадут условный срок, и попробуй тогда из страны выехать!
  Еще в июле у скупщика Мордвина наклюнулся покупатель-американец, но сорвался. Потом на горизонте появился молодой миллионер из Великобритании по имени Элайджа Гринспон. Англичанина, но не того, Мордвин привел в Мирожский монастырь в первых числах сентября. Гость по фамилии Оливер представлял интересы Гринспона, занимал должность в филиале британского фонда искусств и сам был эксперт по старине. Как бы мимоходом Оливер помянул, что в коллекции его клиента хранится Святой Грааль. Александр отнесся к его словам скептически, хотя про меч Святого Бориса, о котором эксперт тоже говорил, сам видел статью в интернете, когда еще служил в колонии.
  Знаменитым клинком владел когда-то русский князь Борис, первый вместе со своим братом Глебом русский святой. После гибели обоих от руки третьего брата, окаянного Святополка, оружие оставалось в Киеве, пока его не увез в город Владимир еще один будущий святой князь Андрей Боголюбский. В 1174 году благоверный Андрей пал жертвой заговора своей же дружины. Накануне вечером подкупленный слуга тайком забрал у него меч, и ночью в своей опочивальне князь встретил убийц безоружным. Где был несчастливый клинок в следующие восемь веков неизвестно, но предпоследний владелец, как писали в интернете, выкрал его у каких-то рязанских монахов. Сам вор тоже имел духовное звание, служил в бытность диаконом в Петербургском храме и потерял место из-за бесовской одержимости холодным оружием, которую случайно обнаружил у него начальник-настоятель, когда зашел без предупреждения в гости в старинную квартиру на Невском.
  Коллекционеру в домашнем кабинете перерезали горло одним из экспонатов его собственной коллекции. Оружейной стали в квартире было почти полторы тонны, но особых ценностей среди того, что осталось, следователи не нашли. Скоро Борисов меч всплыл на черном рынке антиквариата в Москве. Полиция почти накрыла сделку. Англичанина Оливера допрашивали, не смогли посадить и на время выслали из страны.
  В Мирожский монастырь сотрудник фонда принес в чемоданчике черный прибор, похожий на фен матушки Натальи. Оказалось, что это ручной спектрометр. Оливер поводил прибором по истукану и убедился, что материал - золото высокой пробы. За языческую реликвию от имени клиента он предложил три с половиной миллиона английских фунтов, в рублях - собьешься нули считать. Александр согласился, не раздумывая, и в душе возблагодарил Бога, что сделка наконец состоится, но потом услышал, что сперва еще предстоит дождаться из Лондона Гринспона, который прежде, чем платить, желает увидеть поганскую реликвию своими глазами.
  Для иерея под следствием запрет в служении - обычная мера. Накануне похода в епархию Александр за ночь не сомкнул глаз и весь извертелся в постели под воображаемыми жгучими взглядами архимандритов. Но, слава Богу, ни с кем из начальства ему повидаться не довелось: встретил Александра простой секретарь в черной рясе, вручил бумагу под роспись и холодно попрощался. С того дня его место в Ольгинском храме занял молоденький, только после семинарии, отец Евсевий, а Александр уже четвертый по счету воскресный день встречал не в храме в священническом облачении, а на кухне в любимом домашнем халате.
  В воскресенье спозаранку Наталья обыкновенно провожала мужа на заутреню, и сама уходила на рынок. Теперь Александр был на хозяйстве. Когда он закрывал дверь за нею, мальчишки еще спали, но сейчас со второго этажа доносились звуки компьютерной приставки. Дети даже не спустились умыться и поздороваться с отцом - сразу схватились за джойстики.
  Александр сидел за столом на кухне и листал учебник греческого языка, который хранил еще с семинарских времен. Когда заскворчало сало, он поднял глаза от книги и заметил Агафона возле сковороды на огне. Котенком святой отец подобрал его во дворе многоэтажки, где обитало их семейство, пока не перебралось в частный сектор на Хлебную горку. С той поры Агафон вырос в огромного пушистого кота рыже-полосатой масти, который сейчас стоял враскоряку прямо на газовой плите и пытался подцепить кусок сала, но каждый раз пугался жара и отдергивал лапу. Хозяин заложил пальцем толстую книгу и погрозил ею коту. Агафон нехотя попятился с плиты на кухонную столешницу.
  Священников на селе - да и в мелких городках тоже - продуктами обычно снабжают прихожане, но на многоэтажном новом Завеличье не держали скотины, да и приходской общины-то толком не было: так, полдесятка старушек из бывших деревенских, кого дети вывезли в город. Сами с матушкой они ели, что Бог пошлет, но сыновей старались кормить натуральным: овощи с фруктами растили сами, а яйца, мясо, молоко, творог покупали у частников.
  Александр поднялся от стола, лопаткой перевернул пахучее деревенское сало на сковороде и достал из холодильника упаковку с немытыми яйцами. Разбил одно за другим шесть штук, взбил вилкой и вылил на сковороду. Тут из прихожей раздался звонок. Агафон, который остался сидеть рядом с плитой, повернул голову в сторону двери. Подивившись тому, что супруга вернулась так рано, Александр переставил сковороду на соседнюю конфорку и пошел открывать.
  По воскресеньям Наталья обязательно приносила в дом какую-нибудь сладость из тех, что не полагались в обычные дни. Михаил с Даниилом в прихожей уже открывали дверь, и с удивлением отступили, когда вместо матери увидели на крыльце молодого человека с бородкой в клетчатом пальто.
  Александр вопросительно посмотрел на гостя. Юноша поднял над головами детей удостоверение уголовного розыска и объявил, что пришел по делу "Верочки".
  - Марш наверх! - скомандовал сыновьям Александр.
  Под нарочито строгим взглядом отца мальчишки нехотя потащились по скрипучей лестнице на второй этаж, где располагались две детские комнаты и супружеская опочивальня.
  - Опять искать будете? - заворчал на непрошенного гостя священник. - На той неделе ваши были. Всё вверх тормашками перевернули, еще у ребенка игрушка пропала.
  - Следствие по делу может быть прекращено, - неожиданно объявил лейтенант.
  Александр удивленно вскинул брови:
  - Каким же образом?
  - У меня есть прямой выход на полковника Ильменя.
  - Слыхал, что по мелочам Ильмень ваш не разменивается. А большие деньги откуда мне взять? - Хозяин обвел рукой прихожую, стены которой были обшиты простой доской и покрашены дешевым желтым лаком, как в дачном домике советских лет. - Да и нужно ли? Дело вы, наверное, изучили, и знаете не хуже моего, что сумма на "особо крупное" не тянет, а за "крупное" штраф не больше, чем полмиллиона. Полковник едва ли меньше затребует.
  - Ильмень на принцип пошел. 210-ую шьет, часть 3, организация преступного сообщества с использованием служебного положения. От пятнадцати до двадцати лет.
  - С кем сообщество? С Нектарием моим убогим? - Александр через силу рассмеялся, но в груди у него похолодело. - Сразу вам ничего не скажу. Прежде с людьми учеными посоветуюсь, а то как бы из-за этой сделки мне потом каяться не пришлось.
  - Перед этим вам придется еще кое-что сделать.
  - Что же?
  - Вернуть в Ящеры то, что вы забрали летом.
  У Александра тут же отлегло. Блефует лейтенантик, как Бог свят! Зело зелен! Ильменя, дай Боже, если наглядно знает, и про дело "Верочки" известно ему не боле, чем в интернете пишут. Да только откуда про истукана разведал? Не иначе, кто-то из болотной обители в вытрезвитель в городе угодил.
  - Думал, вас ко мне сам полковник послал, а вы, гляжу, с еретиками из Дионисийского монастыря успели побеседовать.
  - И с ними тоже, - подтвердил лейтенант. - А еще Евстафьев приносил заявление, ваш покойный подельник.
  - О чем заявление?
  - Признался, что похитил идола вместе с вашим монахом.
  - Не знаю никакого Евстафьева, - Александр пожал плечами в мягком сером халате.
  С верхнего этажа снова уже громыхали компьютерные выстрелы. Лейтенант оглядывал небогатый интерьер. Хозяин предложил бы ему присесть, но в дом приглашать не хотелось, а в прихожей не было даже скамейки для обувания. Всю узкую стену рядом с уличной дверью занимал двухконтурный газовый нагреватель для воды. Между железными котлами и лестницей был втиснут узкий шкаф, где хранились боле ненужные летние и зимние рясы, праздничная сиреневая камилавка и черный клобук для повседневных служб.
  - Вы в Бога веруете? - спросил Александр.
  - А вы? - лейтенант с юношеской надменностью поглядел на него.
  Священник покачал головой:
  - Даже если бы и был у меня этот идол, то думаете, свез бы я обратно его к этим извергам? По дюжине в год посчитайте - и полу?чите, что в Ящерах за все века после крещения Руси более, чем двенадцать тысяч православных христиан предали жестокой смерти, всех - без покаяния. Ясно, что нынче жертвы у них - нечестивцы да пьяницы, и вам в органах только работы меньше, поэтому и не трогали этих санитаров сельской местности столько лет.
  - Население в Пскове - двести тысяч.
  - И что, по-вашему, все погибнут? Коли так, то в древности на Руси после крещения ни единой живой души не осталось бы. Как пришли ящеры, так и уйдут, погибших не воротишь, а вдовы да сироты в языческом злате сейчас сильнее, чем кто-либо, нуждаются. Не лезьте в это дело, молодой человек. Господь сам всё по своим местам расставит.
  - Это не последняя наша встреча.
  - Бог даст.
  Когда Александр запер дверь, из кухни как раз появился Агафон. Довольная рыжая морда была испачкана яичным желтком, а сам он как будто даже сделался шире в боках, хотя и с утра не был тощ. Всё без разбору поглощал прохиндей, кроме своего корма. Уж и не знали, как отучить. Стали подороже покупать: сначала понравился, а через неделю, как от старого, заворотил нос. Со вторым кормом - то же самое, потом и с третьим, и с четвертым. За границей в магазинах, знамо, выбор больше, да разве мамону рыжему угодишь?
   Тяжко до слёз было прощаться с домом, но оставаться на родине с таким богатством смерти подобно. Агафону в клинике уже оформили заграничный паспорт, поставили чип и сделали прививки. Для жизни они с супругой решили выбрать православную страну, желательно теплую, хотя холодней той, где сейчас он живет, на карте и не сыщешь. Подходила Греция, или еще лучше Кипр с его офшорными банками. Греческий язык Александр выучил еще в семинарии, а дети всё быстро схватывают - тем более что гуманитарным складом ума оба в отца пошли.
  
  Ждана Сварожича разбудил стук в дверь. Он перелез через Татьяну и пошел открывать. В темном коридоре стоял Людмил Асич из Ящеров с бумажным свертком в руке. От удивления Ждан сперва даже забыл поздороваться. Людмил переступил порог без приглашения и оглядел комнату, брезгливо принюхиваясь.
  - Садись, - полушепотом, чтоб не разбудить свою женщину, пригласил Ждан.
  Оттого что пришлось так резко вскочить с постели, у него нещадно, до тошноты, гудел затылок. Снаружи давно рассвело. Из-за старой простыни, которую Татьяна когда-то приспособила на окно вместо шторы, внутрь проникали лучи тусклого осеннего солнца.
   Накануне она ходила с ним вместе в полицию опознавать Серегины вещи. Пока не началось это всё, Ждан со старым другом иногда вдвоем собирали плавник вдоль берега: в основном пустые бутылки, но бывало, что и поценнее вещи попадались. Потом Серега стал к реке ходить в одиночку - и отговаривать бесполезно было. Ясно, что не сегодня, так завтра. На столе в комнате стояли неубранные со вчерашних поминок рюмки.
  Он пристроился на краешек постели. Людмил отодвинул табурет, по-хозяйски уселся за стол и с нехорошей усмешкой поглядел за спину Ждану.
  - Женился, никак?
  - Ну так, неофициально, - промямлил Ждан и сам повернул голову.
  Под верблюжьим пледом, который достался им на раздаче вещей для малоимущих, Татьяна спала нагишом и, пока он встречал гостя, незаметно стянула с себя покрывало. Смутившийся, Ждан натянул плед на грудь с темными сосками, потом еще раз обернулся на спящую и накрыл с головой. Наружу осталась торчать только рука с ногтями, накрашенными темно-синим лаком: на днях в мусорном контейнере Ждан нашел почти полный пузырек, и не засохший.
  Они познакомились на раздаче бесплатной еды от фонда "Милосердие". Своей квартиры у нее не было. Ждан пригласил ее к себе в гости посидеть, она так и прижилась. Насколько хватало средств, обустроила бывшую холостяцкую комнату и не жаловалась на нищету, которая давно у обоих вошла в привычку. Не вещи создают уют, это Татьяна хорошо раз подметила. Каждый по-своему живет.
  - Дохода на семейную жизнь не хватает, небось?
  - По-разному, - помялся Ждан.
  До него стало доходить, зачем явился Людмил. С испугом он пригляделся к свертку в его руке и пытался по очертаниям угадать спрятанный предмет.
  - Не крал я вашего Ящера, Людмил, вот крест. - Он поднял руку, чтобы перекреститься, но тут же опустил, побоявшись навлечь гнев на гостя.
  - Знаю, что не крал, и знаю, кто крал. А ты не пожалеешь, коли поможешь его обратно у татей забрать. Рыбицы вот привез. Плотва сушеная. Не балует нынче река. - Когда Людмил положил сверток на стол, Ждан, всё еще с недоверием, проследил взглядом за его рукой, которая исчезла за пазухой черной осенней куртки и появилась на свет с деньгами. Одну за другой он разложил на столе перед хозяином комнаты красные купюры, всего - двадцать пять тысяч.
  - Это задаток. Остальное после получишь.
  - А сколько остального?
  - Столько же, - ответил Людмил. - Похитителей двое: один - поп Александр, а другой - монах Нектарий, бывший рецидивист, оба из благотворительного фонда "Верочка", нищим христианам помогают. Не сталкивался?
  - Слышал. Но они только по тем, у кого дети есть. Еще вроде дело на них шьют за мошенничество, если не слухи.
  - Не слухи, - сказал Людмил. - Ящера они в Мирожском монастыре прячут, об этом есть верные сведения. Тебе нужно в обитель затесаться.
  - Послушником, что ль?
  - Зачем послушником? Нищим прикинься.
  - У церквей места - самые доходные, все между старыми якорниками поделены, - запротестовал Ждан. - На чужую паперть встанешь - по башке получишь, а то и перо в бок.
  - Договорись, значит, с кем нужно. Если место занято, работника подмени на недельку. Отпуск оплатим ему.
  Почти каждый день Ждан возил на тележке в пункт приема металл, бутылки, пластик, картон. По помойкам нужное находил, да бывало, гаражи и подвалы в старых многоэтажках вскрывали вместе с Серегой, царство ему небесное. Что для хозяев ненужный хлам, то для них - живые деньги. Не работа, конечно, но какая-никакая деятельность.
  Побираться - это другое, тут вообще без совести надо быть. Один раз только от крайней безысходности они вдвоем с покойным товарищем у "Экономочки" на Запсковье мелочь на проезд до больницы стреляли. Мало того, что и на одну бутылку не наскребли, так еще Святовита, Жданова земляка, встретили. Ждан тогда чуть от стыда под асфальт не провалился.
  Людмил заметил мучительное выражение на его лице:
  - Думай о том, что не ради собирухи ты там сидеть будешь, а ради спасения города, и тогда стыдно не будет. Две задачи у тебя: проследить за Нектарием да монастырь осмотреть. Подвалы обыщи, службы, сад. Земля, может быть, где-то свежевскопанная. Утром и вечером монахи на молитву в храм ходят. В это время постарайся в келью к нему попасть.
  - Думаешь, оставит он келью незапертой, если идола в ней хранит?
  - Придумай что-нибудь. А если вдруг поп из "Верочки" к Нектарию заявится, или еще какой гость, иди за ними и потом мне позвони. Мобильный держи вон. - Людмил Асич вытащил мобильник из того же кармана, откуда брал пятитысячные. - Богдан туда мой номер вбил.
  Ждан повертел в руках дешевенький кнопочный аппарат.
  - А если раскроют меня? Тем более, говоришь, этот монах - уголовник.
  Людмил понял, что дело дошло до торговли:
  - Сколько хочешь?
  - Сто, - прошептал Ждан Сварожич и тут же горько пожалел, что не сказал "двести".
  XI. Ноябрь
  - И слушать не буду, Дим Саныч, про вашу эвакуацию! Вчера вон Фролова звонила. Ее в Васильево в заброшенной школе поселили. Батареи холодные, а бывшие школьники окна в классах все перебили, так они сами их фанерой заделывали. Спят на спортивных матах. Со своей сестрой в Палкине еще Фролова договорилась, чтобы та животных ее взяла, а мне куда свою скотину девать? Корова, две собаки, а коты - сами считайте. Мурка, Люська, Гераська, Маргаритка, Леопольд, Рудик вон, - с эти словам она обернулась к печи, где на вязаном покрывале лежал огромный меховой шар серой в полоску масти. - Еще Черныш от Лещихиных прибился. Они его бросили, как к сыну в город уехали.
  Черный кот, то ли Лещихинский, то ли какой другой из старухиного списка, устроился на выключенном телевизоре. Другой - полосатый, как Рудик на печи, но только немного светлее - спал на трельяже. Еще двое - на кровати за печкой. Голубые с белыми розами обои по всей избе были спущены кошачьими когтями.
  - Не всех беженцев в заброшках селят, Галина Ивановна. Кто-то в детские лагеря едет, а другие - в санатории: Опухлики, Хилово. Я знаю начальника в областном МЧС, который отвечает за размещение. С животными придумаем что-нибудь. Пятьдесят тысяч найдется у вас?
  Галина Ивановна встала с табурета с круглой вязаной сидушкой. Такая же, но только с другим набором цветом, была постелена на табуретке под участковым.
  - Найдется, Дим Саныч, а как же. - Что-то в ее лице насторожило старого полицейского.
  Он услышал, как скрипнули дверцы шкафа. Из-за печи старуха вернулась с охотничьим ружьем в руках. Дим Саныч поднялся было со стула, но присел обратно, когда хозяйка направила на него ствол.
  - И пятьдесят найдется, и сто, и двести. Давно живу, успела скопить. Только деньги все на сберкнижке, сымать буду - проценты потеряю. Жалко.
  - Не хотите уезжать, ваше дело. Я не гнать, а помочь вам приехал, мало ли что нужно. Фроловы, я гляжу, вам оружие оставили? - Дим Саныч нашел в себе силы усмехнуться.
  - Да мало ли, кто оставил. Вон в четверг милиция алкаша поймала: по Барановке по домам средь бела дня лазал. Их двое было, но второй убежал. Да вы сами, наверно, слыхали. Когда Миша был жив, то и не подумала бы. А нынче-то днем еще ничего, терпимо, а ночью, если дождь особенно, то глаз не сомкнуть: всё чудится, что по сеням кто-то ходит. Две собаки на дворе, а вдруг не услыхали?
  По мягкой габардиновой ткани форменных брюк ладонь Дим Саныча поползла к кобуре на поясе и замерла, когда старуха трясущимся от волнения пальцем нащупала и повернула рычажок предохранителя на оружии.
  - Вы из-за сына это, что ль, Галина Ивановна?! Так не с меня, а со следователя, с судьи и с прокурора спрашивайте. Я - что?! Участковый! Воспитательные работы, вон, с детьми провожу.
  - Не убивал мой сын Саньку, царство ему небесное. Как вам доказать?!
  - Не убивал - и слава Богу. Что мне доказывать? Не я же дело вел.
  - И вы мне не верите! А Миша ведь даже не вспомнил с утра, что накануне они с Санькой передравши по пьянке были. Только на допросе узнал про это. И топор он не брал из сарая - я сама его в руки дала ему: заставила дров наколоть. Не успел начать, когда Санька зашел гвоздей длинных попросить. Бог знает, зачем они ему с похмелья понадобились. Следственный эксперимент они проводили?! Господи! Я сама видела всё своими глазами. Ну вот что, я вам сейчас здесь врать буду?
  Участковый согласно закивал:
  - Да-да, я помню: упал он с топором в руках.
  - Не упал, Господи! На Рудике они вдвоем споткнулись! Когда к сараю пошли! Топор у Миши с плеча соскочил - и обухом Саньке по затылку. Колун тяжеленный, моего отца еще. Много ли надо? Рудик тогда еще не такой нажористый был, на двор ходил, - добавила Галина Ивановна как будто для большей убедительности.
  Меховой шар на печи тем временем развернулся в жирного до неприличия кота. Сонными глазами кот глядел на хозяйку. Та продолжала говорить, не отводя ружья от напуганного участкового на табурете:
  - А знаете, почему эта следовательница Травина меня не слушала? Мне адвокат потом объяснила. За рецидивиста мой сын уже числился: драки, хулиганства, порча имущества. А он добрый ведь у меня был с самого детства, и людей жалел, и скотину, только что по пьянке дурил. Когда он Федьке окна в избе побил, я и за стекла заплатила, и за работу, хотя Федька сам себе забесплатно их поменял. А Лещихиным "Москвич" их неходячий сжег, так было, за что, вам это не лучше моего известно, но всё равно на него пальцем показали.
  - Так и любой другой бы показал. Работа у меня такая, Галина Ивановна.
  - И в Ящерах изуверов тоже любой покрывал бы? Вы сами знаете, Дим Саныч, что перед деревней, как перед Господом Богом, ничего не утаишь. Бабы мне пересказали слова, которые вы Лещихиной сказали, когда Миша пропал без вести. Что, мол, дел у вас хватает, кроме как всякую шваль искать: коли вернется сам, то и слава Богу, а не вернется, тогда и вам, и ей на одну проблему меньше. Рассмешили старую Лещихину. А когда Фролова вам про белую "Газель" заикнулась, вы чуть ли в лицо ей не расхохотались. При этом я сама была, видела. Потом уже я узнала, что вы с главным изувером Святовитом Родичем в одном классе в Тямше учились, и часто к ним в Ящеры ездите, неизвестно зачем.
  Под дулом ружья Дим Саныч долго собирался с мыслями и заговорил не сразу:
  - Помните Мельниченко покойного, который до меня на участке работал?
  Старушка промолчала в ответ.
  - Значит, помните. Сорок с чем-то рубленых и резаных, несколько колотых. У жены его примерно столько же. В тот же день, перед тем, как их убили, он приходил в школу в Тямше, детей из Ящеров опрашивал: всё не мог успокоиться из-за этого дурачка поселкового - уже не помню, как звали его. Если бы потом я не пошел на сотрудничество с Родичами, то со мной то же самое сделали бы, что с Мельниченко. А у меня дочка только в шко...
  - Ваша дочка, Дим Саныч, нынче в Москве живет, в своей квартире, - перебила Галина Ивановна. - А мой сын года на воле не прожил. И Бог знает еще, сколько его в подвале изуверы у себя продержали. Чем он хуже ее? А вам еще совести хватает являться ко мне и взятки вымогать. Совсем оборзевши.
  - Не хуже он и не лучше, а просто в жизни не повезло, - вздохнул Дим Саныч.
  Галина Ивановна поджала губы и как будто приготовилась заплакать, но сдержалась. Стволом ружья она указала на дверь:
  - Ступайте, Дим Саныч. От греха подальше ступайте, пока отпускаю.
  Он с облегчением встал с вязаной сидушки, и только тогда почувствовал, что брюки сзади у него мокрые от пота. Оглядываясь назад, он с поднятыми руками пятился к двери. Галина Ивановна в серой вязаной кофте наступала на него мелким старушечьим шагом, палец лежал на спусковом крючке.
  Толстого Рудика, который зачем-то сполз с печи, и теперь оказался прямо под ногами у хозяйки, участковый заметил первым:
  - Галина Ива...
  От оглушительного выстрела все спящие в избе проснулись и крутили головами по сторонам. По комнате с драными обоями расползался едкий дым. Рудик дважды чихнул и поднял на хозяйку взгляд, требующий извинений. Мало того, что старая едва не затоптала его, так еще и бабахом этим такого испугу нагнала, что он чуть до лотка не обделался. Но Галина Ивановна не удостоила своего кота даже взглядом и молча таращилась на труп в полицейской форме с простреленной головой на полу. На дворе брехали злые бесполезные собаки.
  Рудик обошел место нечаянного преступления и поскреб когтями дверь в сени, где стоял лоток. Повторил это несколько раз и обернулся к хозяйке. Галина Ивановна была на том же месте, и еще, как будто издеваясь над ним, начала вся дергаться и приплясывать со своей железной палкой в руках.
  
  Коля Салют протянул руку и щелкнул выключателем. Под потолком сарая вспыхнула пыльная лампочка.
  - С-сколько тебе?
  - Давай, сколько есть.
  Синий рюкзак с волком и зайцем из мультика "Ну погоди!" Нектарий позаимствовал со склада "Верочки". Он стащил его с плеч, расстегнул боковой кармашек и достал стопку тысячных купюр.
  - Н-никак, ящеров глушить с-собрался?
  Смолоду Коля Салют снабжал взрывчаткой весь Псков и половину Псковского района, но жилища достойного не имел и вместе с безногой бабкой обитал в деревянной бане в пригородном районе Любятово. Кроме бани и сарая, на земле у него в бытность стоял богатый двухэтажный дом, и матушка у Кольки была, и отец был, и у бабки ноги были, и сам Коля был не Салют, а просто Коля, и не заикался, пока раз среди ночи не сдетонировал его товарный склад в подвале дома. Слыхать было на всё Любятово. Тогда он получил свое прозвище, а вместе с ним - десять лет строгача.
  Нектарий застал хозяина на огороде с длинной тяпкой в руках. Вместе они пошли в сарай, где теперь был и схрон, и производство. Внутри Нектарий не обнаружил ни бутылок с химикатами, ни какого-то особенного оборудования, только на нескольких полках в верхнем ряду были составлены журналы "Химия и жизнь" старых лет, да еще вместе с пылью пахло селитрой, но так тонко, что не услышишь запаха, коли нарочно не принюхаешься.
  - З-зачем столько ш-шашек, Палец?
  Уже не вспомнить, когда в последний раз его звали старым мирским прозвищем. Нектарий молчит и только ласково улыбается знакомцу по зоне.
  Телом Колька - щуплый, с огромной лысой головой, покрытой седым пушком, и оттого похож на одуванчик. Прозрачные глаза глядят на Нектария из-за толстых линз очков. На вид не поймешь, сколько ему лет: время по людям на зоне медленно тащится, и потому стареют там быстрее - особенно такие, как Колька.
  Он достает со стеллажа ящик с гвоздями, а за ним еще один, прикрытый сверху куском рубероида. Под рубероидом сложены шашки грязно-оранжевого цвета, которые Нектарий при первом взгляде принял за немытую морковь.
  Николай шутливо грозит ему пальцем:
  - П-переп-продавать вздумал? С-смотри у меня!
  - Не приведи Господь, - инок осеняет себя крестом. - Но истинно, что не для себя беру. Рыбарь спросил знакомый, я не смог в просьбе отказать.
  - Н-не Ванька Снулый?
  - Не он, друже. Бедняк из подопечных нашего фонда, ты не знаешь его. Семейство благое, на селе живет, девять деток мал мала меньше. Только отцовой рыбалкой и кормятся они все. Уже раз он сгорел на этом деле, теперь на УДО. Попросил тайно в деревню шашек ему привезти.
  - Н-нынче и не рыбачит никто.
  - Он не на Великой, а на озерце малом лесном.
  - З-зачем столько, н-не пойму, - упрямо повторил Колька.
  Нектарий снизу вверх поднял на него строгий взгляд:
  - О том, почему ты через три года откинулся, когда тебе десятку дали, я тебе вопроса не задал ни тогда, когда на волю провожал, ни теперь. А ты почто меня, друже, пытаешь, коли видишь, что я не хочу отвечать?
  - Ч-что тут н-непонятного? Б-бабка б-без ног, од-дна осталась, з-зато и в-выпустили, - он стал заикаться сильнее, между словами бестолково хихикал, и самый смех его тоже был с заиканием. Это очень не понравилось Нектарию.
  Колька нашел взглядом молоток на соседнем стеллаже, но понял, что не дотянется до него, и по-детски закрыл руками лицо в очках. Господи помилуй!..
  Нектарий сунул пальцы под ткань разорванной теперь во многих местах Колькиной садовой куртки, выдрал клок желтого синтепона и обтер сначала лезвие, потом свои маленькие кровавые руки.
  Детский рюкзак с расстегнутой молнией стоял у него под ногами. Целиком содержимое ящика в него не поместилось, и с десяток шашек пришлось распихать по карманам.
  Все дорожки на своем участке Колька заложил широкой бетонной плиткой, чтобы бабке легко было ездить на инвалидном кресле, а от бани убрал крыльцо и поставил вместо него деревянный пандус. То ли беспомощный Колькин крик услыхала прародительница, то ли сердцем почуяла про внука недоброе, но, когда Нектарий вышел из сарая, то услышал скрип колес, и потом увидел ее. Тучная старуха в домашней кофте катилась прямо на него на своей колеснице.
  Для поездки в Любятово он снял рясу и надел тот же детский костюм для физкультуры, в котором ходил на дело в Ящеры, а поверх него - яркую красную куртку. Нектария, малорослого, в детской курточке и с цветным ранцем за плечами, со спины всякий принял бы за ребенка, но она успела разглядеть его, и теперь в любой одежде опознает среди тысячи. На ходу он вытащил нож.
  Отсутствие ног у Колькиной бабки скрывал плед в черно-красную клетку. Когда их с Нектарием разделял только один шаг, калека внезапно метнула в него одеяло словно ловчую сеть. Он забарахтался в шерстяной темноте и не смог удержать равновесия.
  Ему пришлось пожалеть о том, что перед битвой он не сбросил с плеч тяжелый рюкзак, на который старуха навалилась всем весом с явным намерением задавить его живьем. Инок не мог даже вздохнуть и, пока выкручивал руки из лямок, перед глазами уже поплыли фиолетовые круги. Из последних сил червем он выполз из-под старушечьего тела, и напоследок лягнул ее в голову. Тернии крыжовника у дорожки исцарапали ему лицо.
  Нектарий поднялся и стал оглядываться в поисках оружия. В проходе между двумя вскопанными черными грядами он заметил тяпку с длинной рукоятью. На одном конце орудия была узкая лопатка, на другом - два острых железных зуба.
  Старуха дожидалась Нектария на дорожке с его же ножом, который сжимала в кулаке. Она могла бы закричать, но то ли не догадалась этого сделать, то ли молчала потому, что знала, зачем приходил посетитель и боялась выдать внука, хотя последнему уже ничто не могло навредить.
  Без единого звука полнотелая безногая старуха вертелась перед ним на заду на бетонной дорожке, и только всякий раз, как железо касалось ее раздутой от чревоугодия и неподвижности плоти, натужно вздыхала: "Ах, ах". Она махала в сторону Нектария ножом, и одновременно свободной левой рукой пыталась в воздухе поймать тяпку за древко. Нектарий кружил вокруг и бил то в шею, то в спину, то в колышущийся от быстрого дыхания живот.
  С размаху железные зубья вонзились в старушечью голову. Калека с хрипом повалилась навзничь. В самый миг смерти по дряблой коже лица словно пробежала мелкая рябь. Седые корни волос у лежащей на макушке окрасились кровью. Нектарий нагнулся, выпутал свой рюкзак из клетчатого пледа и подобрал нож.
  Перед тем, как выйти со двора, он обернулся. Вдоль дорожки головой к калитке лежало безногое тело непривычной квадратной пропорции. Инвалидная коляска откатилась к клумбе, где желтели остатки последних осенних цветов.
  Господь уже начал прибирать свой мир к зиме. Нагой крыжовник ощерился злыми шипами, зелень на грядах пожухла, а яблони в саду сняли свое облачение, и стояли без листвы и почти без плодов. Только на самых высоких ветвях осталось несколько гнилых яблок, до которых уже не дотянутся рачительные Колькины руки. Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Тих и покоен был ноябрьский воздух.
  
  Век уже не звучат слова литургии в соборе Спаса Преображения, древнейшем во всем городе. Стоит собор как нагой униженный мученик: иконы сорваны, алтарь опустошен, одни только фрески остались, что еще греки писали. За всё время, что провел в Мирожской обители, Нектарий только раз заглянул внутрь и сразу пошел прочь. В старинном храме не ощутил он ничьего присутствия, кроме праздных туристов, которых пускали поглазеть на мерзость запустения, да еще брали за погляд деньги.
  Малая числом и ветхая летами братия Мирожского монастыря служит службы в храме Архидиакона Стефана, который делит с кельями общее здание, увенчанное маленькой колоколенкой. Храм состоит из двух комнаток с низким потолком и прихожей-притвора, и сам убог, как квартира пенсионеров. На полу - советские ковры, в вазах - пластмассовые цветы из тех, что продают у погостов, а на стенах вместе с иконами - мирской самодел, вроде вышитого бисером Николая Угодника в багетной раме. Даже в великие праздники молитва здесь звучит буднично, что уж про обычные дни говорить.
  Вот вечерняя служба окончена. Монахи гуськом идут к двери, перешептываясь промеж собой. За окошками с фигурными решетками чернота ранней ночи размалевана городскими огнями. Нектарий тушит свечи вместе с отцом-настоятелем Варфоломеем и снаружи своими ловкими пальцами помогает ему управиться с замком. Игумен в ответ - ни слова. Как бы ни угождал ему Нектарий, он всё лик воротит от него, словно от слизня или от жабы зломерзкой.
  Варфоломей разменял уже девятый десяток и вниз по наружной лестнице спускается с такой медленностью, как будто дал обет после каждой ступени по разу прочесть "Богородице дево радуйся". Нектарий терпеливо дожидается сверху, пока аббат одолеет спуск.
  На церковной лавке уже висит замок, но из притвора туристского собора Спаса Преображения напротив еще сочится мягкий свет. И попрошайка до сих пор не ушел: соглядает. Появился в обители он четвертого дня, являлся в раннее утро и до самого часа закрытия монастырских ворот почти не отлучался со скамейки у храма, на которой устроился за отсутствием паперти.
  В прошлой греховной жизни, будучи еще Лехой Пальцем, Нектарий сам не гнушался богоугодным промыслом в иные голодные дни по зиме, когда люди форточки с окнами в домах держали закрытыми. Малый росток ему был великим подспорьем: слабым да убогим в народе охотно подают. Это если детина какая, то жестокосердны становятся: работать гонят, да еще куда подальше.
  В городе он знал многих нищих, но этого видел впервые. Фраерок - не мусорок: те почище работают, да и выглядят тоже. От попрошайки - только лик пропитой, а повадкою не владеет совершенно. За день, дай Бог, сотни две мелочью наберет, когда обычный стрелок по вокзалам и торговым центрам на хлеб, проезд и лечение в десять раз больше в это же время настреляет. А про зажиточных якорников, которые на папертях и кладбищах якорятся, что уж и говорить.
  В понедельник после заутрени Нектарий обнаружил на полу своей кельи у порога грязный отпечаток ботинка, а на следующий день наткнулся на нищего в коридоре перед кухней и услыхал от него, что тот пошел искать уборную и заплутал. В другой раз Нектарий наблюдал, как он бродил по саду и что-то рассматривал на земле среди облетевшей листвы.
  Отец-игумен Варфоломей не терпел греха тунеядства, попрошаек бранил и гнал прочь, но к этому не лез. Даже старцу было ясно, что в новинку ремесло для него. Братия обходила нищего стороной, да и сам Нектарий до сих пор только издали на него поглядывал, но сейчас садится рядом на лавку и кладет в шапку желтый червонец.
  - Звать тебя как, брате?
  - Иваном, - нищий легонько дохнул на него хмельным.
  - Отчего, Иван, на службы не ходишь?
  - А можно разве? Я думал, храм этот - для ваших, для монахов.
  Инока рассмешили глупые слова:
  - Где видал ты такое, брате, чтоб для кого-то храм был? Господь всем открыт, и эллину, и иудею. Сам-то крещеный?
  - Ну а как же! - Собеседник отнимает от тела руку и осеняет себя крестом. Зимняя куртка у неряхи драная, перепачканная во многих местах. - В детстве с сестрами, отцом и матерью, царство им небесное, каждое воскресенье в церковь ходили, и на все праздники тоже.
  - А нынче что же? Вне Церкви нет спасения, брате.
  Нищий пожал плечами и спросил, чтобы сменить предмет разговора:
  - Сам ты давно в монастыре живешь?
  - Уж третий год, как постриг принял, - ответил инок. - А до того долгие годы в страшном грехе коснел: по тюрьмам, да по колониям всё. Веры ни грана во мне не было. А уж скажи мне кто-нибудь тогда, что иноком в монастыре сделаюсь, так в лицо тому рассмеялся бы. Но, когда третий срок отбывал, пожаловал к нам в колонию батюшка Александр. До него настоятель - то ли есть, то ли нет, храм тюремный почти всё время закрытый стоял. А отец Александр каждый день службы стал служить. Я сходил раз, другой сходил. Делать-то на зоне что? Увеселений никаких. Однажды в воскресный день таинство евхаристии свершалось: все причащаться в очередь встали, ну и я за ними. "Преподается животворящее тело Господа нашего Иисуса Христа", - говорит мне святой отец и просвиру протягивает. А меня бес попутал, и я ухмыльнулся ему в лицо. "Что ж смешного?" "Да видал, знаете ли, - ему отвечаю, - как это ваше Господне тело Васька Колотуха на кухне месил да пек". Колония-то у нас мужская была, жен нет, и Васька наш, царствие ему небесное, при храме вроде как за просвирню был. А Колотухой его за то прозвали, что он во хмелю всё свое семейство молотком забил: отца, мать, брата с женой, еще и деда какого-то двоюродного. В тюрьме к Богу пришел и при отце Александре прислуживал. До конца срока не дожил и перед тем, как преставиться, переписал на Церковь свою квартиру. "Думаешь, раз душегуб сей хлеб замесил и выпек, то не может он в святую плоть претвориться?" - чтобы изобразить батюшку Александра, Нектарий тщетно попытался понизить голос. - Тут я гляжу на просвиру, и ахти Боже! Заместо хлеба, вижу в щипцах пред собою кус плоти кровоточащий. Взял в уста его, и на вкус он не как хлеб, а как мясо сырое был. Вино же кровью оказалось. Всю ночь я не спал и на следующий день к батюшке Александру пришел и принял от него благословение на постриг. В монастыре живу с того дня, как с его благоволения меня на условно-досрочное выпустили. Сначала послушничал, потом обеты принес.
  - А этот отец Александр - не тот, что нынче благотворительным фондом заведует?
  - Верно, он. Фонд "Верочка". Сам я, как узнал о фонде, пришел к нему и попросился в помощники. Теперь вместе с ним на благом поприще подвизаюсь.
  Нищий указал на отца Варфоломея, который, с трудом отрывая подошвы от земли, брел по дорожке к своему деревянному домику на краю сада:
  - Начальник ваш монастырский?
  - Он самый, игумен. Духом чист, да горяч. И на расправу строг. - Нектарий вдруг сунул лицо в самый капюшон к собеседнику и быстро зашептал: - Прежде помогал "Верочке", и в подземелии каморку выделил под склад. А тут наветы до него дошли, что будто фонд наш своих подопечных обворовывает, и сказал, чтоб и тени отца Александра не было в святой обители. Помещение требует освободить. Я потихоньку переносил всё, только машинка стиральная осталась. С уценкой, но новая, прямо со склада в магазине. Мне одному не своло?чь ее.
  Попрошайка попытался, но не сумел скрыть волнения в голосе:
  - Помочь, что ль, нужно?
  - Не откажи, брате.
  Вместе они двинулись к братскому корпусу. Лампы внутри уже не горели. Нектарий огляделся по сторонам, достал фонарик и отворил дверь на нижний этаж, откуда недавно вышел настоятель. По кухонному коридору, как всегда по средам и пятницам, разносился рыбный дух. Они миновали несколько дверей, спустились в подвал и оттуда вошли в катакомбу.
  На известняке стен блестели капли влаги.
  - Я и не знал, что в монастыре у вас такой подвал огромадный.
  - Не подвал это, а тайный ход, - Нектарий замедлил шаг и обернулся. - Уже давно под рекой Великой идем.
  - А куда ход ведет?
  - Кто говорит, что в Кремль. Другие, что к Покровской башне. Сам не ходил в конец. Да если и дойдешь, то как поймешь под землей, где ты есть?
  Внутри кладовой луч фонаря выхватил из темноты запечатанную скотчем картонную коробку со знаком корейской фирмы. Назвавшийся Иваном подошел и примерился к тяжести. Нектарий сунул фонарь подмышку.
  Со своей ношей они поднялись сначала по узкой каменной лестнице, потом по широкой кирпичной, и остановились перед выходом во двор. У инока шерстяная ряса целиком пропиталась телесной влагой, но подельник был еще хуже: схватился за косяк, всё дышал, не мог отдышаться, и утирал рукавом куртки потное бородатое лицо.
  Через щелку в двери Нектарий выглянул на улицу. Электричество в древнем соборе уже не горело, светил только единственный фонарь над братским корпусом. Передохнув немного, они с Иваном снова взялись с двух сторон за тяжелую ношу.
  По внешней лестнице идола в коробке затащили на галерею братского корпуса. Нектарий открыл дверь своей кельи и включил свет. Опустив коробку на пол, нищий оглядывал внутреннее убранство, что состояло всего из двух предметов: иконы Святой Троицы на белой стене и сундука с железной оковкой, который служил хозяину и сиденьем, и ложем, и хранилищем для немногих вещей.
  Нектарий открыл его, достал наружу и поставил на пол пустой рюкзак "Ну погоди!", сложил рядом две куртки, школьный спортивный костюм черного цвета, тонкую стопку постельного белья, стопку белья нательного, старинный медный подсвечник и коробок с золотым узором, где хранился освященный в Афоне ладан, который передала ему когда-то подопечная "Верочки" от своей знакомой паломницы. Идола в картонной таре устроили лежмя на дно.
  Хозяин стал укладывать обратно в сундук свой нехитрый скарб и краем глаза следил за гостем. Тот с беспокойством зашарил по карманам.
  - Никак, что потерял?
  - Мобильник. Обронил под рекой, наверно.
  Нектарий бесшумно закрыл сундук и направился к выходу из кельи, под руку увлекая за собой напарника.
  Они искали в кухонном коридоре, а потом в подвале, где не мыли и не подметали многие лета, и повсюду были влажная паутина и пыль. Нектарий водил лучом по каменному полу и невольно торопился, а попрошайка одергивал его взволнованным шепотом. Очень надобен был ему телефон.
  У начала подземного хода низкорослый инок остановился и сделал вид, что прислушивается:
  - Не слышал?
  - Чего там?
  - Как будто брат Осия, келарь наш. Зачем-то в кладовую пошел. Негоже, коли нас заметит. Ступай-ка ты, брате, дальше без меня. Я сторожем останусь. Ежель что, знак подам, чтоб ты свет загасил.
  Обманщик взял у него из рук фонарь и пошел в тесный, пахнущий плесенью проход.
  Вечор Нектарий взял из плотницкой подсобки молоток с зубилом и немало потрудился, прежде чем ему удалось извлечь несколько камней из кладки, которая за тысячу лет превратилась в сплошную глыбу. Когда он укладывал шашки в сделанную им нишу, то насчитал их шестьдесят три штуки, и молил Господа о том, чтобы заряда хватило. На непредвиденный случай в кармане вместе со спичками лежал нож.
  Человек уходил всё дальше в глубину подземелья. Спичка чиркнула и выхватила из тьмы белую сжатую кисть маленькой Нектариевой руки и четки на запястье. Прежде чем броситься вверх по лестнице, он достал из-за пазухи и зашвырнул с размаху в жерло подземного хода кнопочный телефон, который еще на скамейке тиснул из кармана у лукавца.
   Взрыв случился, когда он был уже в подвале монастыря. Каменная плита накренилась под ногами. Инок повалился ничком на пол и закрыл затылок ладонями. С потолка посыпалась штукатурка - и подумалось ему, что рушится братский корпус, и вместе с ним храм нелепый, но всё же святой, будет сейчас уничтожен его грешными руками. Господи помилуй! Он уткнулся лицом в пол и дрожащим тоненьким голоском забормотал молитву, ощущая на губах вкус пыли.
  
  Пока улицы вдоль реки пустели, цены на съем в остальной части города взлетели до уровня черноморского курорта в сезон. Кроме псковичей, за дефицитные квадратные метры боролись между собой беженцы из деревень, кто позажиточней, и командированные в Псков медики, спасатели, сотрудники других служб. Со всего земного шара съехались ученые-герпетологи. Симпозиумы проходили в конференц-зале гостиницы "Рижской", не видавшей такого наплыва людей даже в международные Ганзейские дни, которые Псков успел принять перед самым ковидом.
  Миллионеру Гринспону посчастливилось забронировать трехкомнатный люкс, который перед этим освободил замминистра МЧС, отбывший обратно к себе в столицу. Британец вместе с русской переводчицей уже прилетел в Питер и на завтра заказал билеты на маршрутку до Пскова.
  В первый раз имя Гринспона Иван Сабанеев услышал на планерке еще в октябре, когда через нацбюро Интерпола псковичам сообщили, что известный подпольный коллекционер собирается посетить их город. Готовилась операция по задержанию со статусом международной. Со стороны Соединенного Королевства связь держала шеф-инспектор лондонской полиции Элизабет Николсон. Переписку с иностранкой, которая в первом же имейле потребовала от Russian confreres называть ее просто "Бетти", под контролем начальника вел Иван Сабанеев: он единственный в отделе имел "отлично" по английскому в институтском дипломе.
  Элайджа Лесли Гринспон возглавлял в Британии крупный инвестиционный фонд, который унаследовал от отца, но главным делом жизни для него была охота за артефактами древней истории. Нелегальную коллекцию он держал в особняке в престижном пригороде британской столицы. Бетти Николсон уже несколько лет разрабатывала Гринспона, но получить ордер на обыск не было у нее даже в мечтах: богатей имел очень крепкие связи в верхах и был вхож чуть ли не в главный кабинет полиции Лондона.
  В одном из своих писем Иван выразил удивление тем, что в таком цивилизованном и благополучном государстве, как Великобритания, коррупция цветет пышным цветом. Бетти ответила на это, что как раз в цивилизованных и благополучных странах, где полиция укомплектована кадрами, техникой и прочим необходимым, организованная преступность не может существовать без своих людей в органах. Англичанка даже предвидела те времена, когда каждый бандит будет носить в кармане полицейское удостоверение, и справедливо опасалась, что простому налогоплательщику такое положение вещей будет очень трудно объяснить.
  При крупных сделках Элайджа Гринспон присутствовал лично. В прошлом году он увез с острова Ява в Индонезии драгоценную маску доколониальной эпохи, перед этим еще зачем-то побывал в Ватикане, а несколько лет назад приезжал в Москву за мечом Святого Бориса.
  Новая сделка в стране готовилась при участии местного подпольного антиквара Анатолия Мордвина. Что у того намечается встреча с Гринспоном, рассказал один из его подручных, которого полицейские еще летом взяли с металлоискателем на "Линии Сталина" в Островском районе и под угрозой двухлетнего срока на строгаче заставили пойти на сотрудничество.
  - Наш ОБЭП в курсе, через какие счета пойдет платеж? Или англичане?
  - Там крипта?, Айрат, ее не отследишь, - отвечает Расулову начальник угро. - Наша задача - чтобы на момент задержания объект культурного наследия был в руках у англичан. Гринспон нас интересует в первую очередь.
  Люкс в "Рижской" уже на прослушке, а на пульте наблюдения с завтрашнего дня будет дежурить свой сотрудник. Опергруппу в составе трех офицеров решили разместить под люксом в двуспальном номере, из которого под предлогом срочного ремонта отопления накануне выселили австралийского зоолога.
  - А Мордвин?
  - Ну, по нему показания ОБЭП получит уже от англичанина, да и подручному будет что добавить.
  - Что за объект, мы до сих пор не знаем?
  - Точно - нет, но говорят, что иконы из нашего музея. Комиссия недавно нашла подмены на экспозиции. Тридцать три штуки из самых ценных. Пока не афишировали. Специально. Подозревают реставратора, который с музеем сотрудничает. У англичанина и компаньонки огнестрела нет, но у Мордвина с собой может быть что угодно, - добавляет Сверчков. - И кто угодно.
  - Вряд ли он на такую сделку своих алкашей потащит.
  - Увидим, - отвечает начальник.
  Айрат Магомедович Расулов сидит за столом перед ним в расстегнутом пальто и вертит в руках кепку. Он уже собирался домой, когда шеф поймал его в коридоре. Кроме него, на позднем совещании в кабинете присутствуют Копьев и Сабанеев.
  - Я не думаю, что это иконы.
  Трое офицеров полиции вопросительно глядят на Ивана.
  Тот начинает с рассказа о заявлении покойного рыбака Евстафьева, а потом переходит к истории, услышанной им от диакона Макария в лесной обители, к которой прибавляет несколько устных ссылок на труды профессора Полянского.
  Когда Иван замолчал, Расулов с начальником отдела переглянулись между собой и вдвоем уставились на Копьева. Лицо последнего ничего не выражало.
  - Динамика снижается, - первым осторожно заметил начальник Сверчков. - Ученые говорили, что с наступлением холодов ящерицы потеряют активность. Так и есть. За неделю у нас только пять подтвержденных случаев.
  - Еще Иванов, участковый из Тямши, - подсказал Расулов.
  - Там мутно всё. Старушка эта из Капустина сначала сказала, что он заходил к ней в избу, а потом стала говорить, что не заходил, и она только слышала крики с берега. И на хрена он вообще к реке поперся? Костей не нашли ни на берегу, ни в деревне.
  - Вы хотите сказать, что это бабулька его у себя в избе порешила, расчленила и по фрагментам закопала в огороде?
  - Не хочу, конечно, Айрат. Но кроме Иванова, она могла заметить еще кого-то, и теперь боится рассказывать. Ты знаешь, у него врагов хватало: на широкую ногу на своем участке жил.
  - Бабулька так и не поехала в эвакуацию?
  - Не поехала, - подтвердил начальник. - Старики - народ упрямый, почти в каждой деревне в полосе отчуждения один-двое остаются. В городе похожая ситуация.
  - Полоса отчуждения не поможет, - снова вступил в разговор Сабанеев. - В Псковской второй летописи сказано...
  - Ваня! Об этом и речи быть не может! Без заявления от их директора никакую статую мы в этот сраный рыбхоз не повезем!
  - Нет, так нет, - ответил Иван пересохшим ртом и перевел взгляд на окно, через которое в полицейский кабинет глядел мрак ноябрьского вечера, разрезанный на полоски открытыми жалюзи.
  
  Отхлебнув квасу, ветхий Велибор Лешич поставил на стол глиняную кружку. Через прозрачную седину у старца просвечивал череп, из-за покрывавших его коричневых крапинок похожий на яйцо исполинской чайки. Больную спину старик притиснул к теплой печи. Рядом с ним сидел его брат Доброгост и выжидающе глядел на Людмила Асича в пурпурном плаще. Новый старейшина всё молчал.
  - Что? Никак, Ждан Ящера нашел? - не вытерпел старец.
  - Мало того, что не нашел, так и сам потерялся вдобавок, - мрачно ответил Людмил. - Вторые сутки на связь не выходит. К его зазнобе сегодня поехал в общежитие, там он тоже не объявлялся. Зазноба рыдает. Думает, что сожрали его. В полицию собирается подавать заявление.
  - Отговорил?
  - Отговорил.
  - Про задание не знает она? - с другого края стола забеспокоился Стоян Славич.
  - Не знает или делает вид, что не знает. Нам сейчас недосуг выяснять. Дим Саныч, когда в последний раз я его живым видел, говорил, что англичанин на этой неделе в Псков приехать должен.
  - Жаль, что совета у Дим Саныча больше не спросишь.
  - Не спросишь, - согласился Людмил. - Придется самим отца нашего из плена христианского возвращать.
  Впервые сход был у Асичей. Своей внутренностью изба с исполинской печью, сундуками, длинным трапезным столом и домоткаными занавесями и покрывалами почти повторяла избу прежнего старейшины, убитого христианами. Только кроватей вместо четырех стояло две, из которых супружеское ложе было на треть у?же, чем у Родичей. Забот Людмилу хватало и без женского пола, и он твердо решил встретить старость в одноженстве, хотя с начала осени Стоян Славич сватал ему свою томную красавицу Ладу.
  - В темноте сможешь опознать татя? - спросил старик.
  - Ростом мал он, почти карлик. Дим Саныч его фотографию мне показывал из группы "Верочки" "ВКонтакте". Пройдемся среди ночи по кельям, найдем его и спросим, где идола прячет. Меч к горлу приставлю. А коли это не поможет, муде дверью защемим. Не родился еще муж, который мог бы сие испытание выдержать.
  - А в монастырь как попадем? Ворота на ночь закрывают, небось.
  - Ждан говорил, когда звонил, что дыра есть в каменной ограде. Досками заделана, но их выломать недолго.
  - А если иноки с настоятелем проснутся? Сможем одолеть?
  - Будет воля - прибудет и сила, - ответил Людмил.
  Стоян усмехнулся. Видать, вспомнил, от кого впервые эти слова на сходе слыхал.
  Иначе, как без усмешки, в общине не вспоминали о профессоре Полянском. Хотя во многом он прав был, а на деле растерялся потому, что в христианском обычае с пеленок воспитан. Надо было время ему дать. Старый Михалап и сам потом сожалел о том, как опрометчиво поступил со своим городским единомышленником.
  Людмил еще не был женат, когда Полянский приехал в селение на новеньких голубых "Жигулях" шестой модели. Высокий был муж, с горделивой осанкою и усами, убеленными сединой. Пожилой, но не ветхий. Первыми он к ним постучался, мать ему открыла и отвела к старейшине.
  На общину Полянский то ли по записям из каких хранилищ вышел, то ли по подсказкам соседей. Старый Михалап за стол его усадил, квасом напоил и, когда понял, что о жизни в Ящерах знает гость больше, чем полагается чужакам, то собрался уже отправить молодого Святовита на пристань за кистенем. Но говорил профессор дюже ладно, и слово за слово переменил старейшина свое намерение.
  Полянский хвалил их за трезвость: мол, русский обычай блюдут. Не знал о том, что хмельное питие в общине запретили только после крещения Руси, когда от христиан скрываться пришлось. Тогда и стали соседей презрительно пьяницами звать. А в бытность в каждой избе мед варили, потом в подполе настаивали - бывало, и по дюжине годов, чтоб крепости напиток набрал.
  Ярко и весело жили дети отца своего. Так же помирали. Это нынче в ночь украдкой на лодке на реку выйдут, тело бросят, и только что прощальные слова прошепчут. А в бытность для покойника лодью особую поминальную всем селом рубили без единого гвоздя. На нее умершего клали и жен рядом сажали, сверху еловыми лапами обкладывали, так что вроде костер плавучий получался. Зажигали его и пускали по течению вниз. Жены, прощаясь с селением, с лодки голосили. А общинники, все во хмелю, песнею задорной их с берега провожали.
  Великий огонь жгли. А нынче крохотной лучиной вера русская тлеет во тьме иноверства. Дунешь посильней - и погаснет. Правду профессор Полянский предсказывал, что последние времена наступают.
  После он к ним в Ящеры снова приехал. Потом еще. Зачастил в селение. Сначала только выслушивал, по сторонам глядел, да всё в тетрадь свою всякое научное записывал. С Михалапом во многих мнениях они сходились, и тот предложил ему в общину перебраться, женку обещал подыскать молодую вместо той, которую он в Москве бросил. Тот и соглашался вроде, но срока не называл.
  На сход он долго напрашивался - и наконец напросился. У Славича как раз третий ребенок родился, и снова увечный, в бане оставили. Ученый объяснил, что потомство у них с Беляной нежизнеспособное оттого, что они друг другу двоюродные брат с сестрой не только по отцовской линии, но и по материнской, а это по науке о наследственности всё равно, что родные.
  У самого Людмила и его брата Невзора мать была отцу с одной стороны младшей теткой, а с другой - двоюродной сестрой. Посчитали, и вышло, со слов профессора, что они не только друг другу, но и сами себе - родные дядья. Посмеялись всем сходом, но никто не услышал, что женок нужно из других селений брать, чтоб не выродиться.
  В другой раз Полянский про восстание заговорил - и боевито так. Мол, что таятся они тысячу лет как древние христиане в катакомбах и будут таиться до тех пор, пока крестоносные их общину не разорят, как до нее разорили в Чешуино и в Яшчарке. Покончим, обещал, с исторической несправедливостью и веру истинную в прежних границах восстановим. Если не мы, дети отца своего, то кто?
  У профессора в Пскове знакомства были: какие-то националисты в обкоме, журналисты, преподаватели-диссиденты. Он собственную партию хотел создать и мужей из селения звал в боевой авангард. Старики спросили, что такое авангард. Полянский объяснил. Старики снова посмеялись.
  На том же сходе решили, что на новую луну профессор с остальными мужами в капище пойдет. И зря. Как увидал он, кого из темницы ведут, то глазам своим не поверил: "Это человек у вас, что ли, Господи Христе?!" Думал, небось, что курей они Ящеру жрут. Хотел сразу уйти, но ему не дали. Под утро стал домой собираться, но Михалап с молодым Святовитом под руки его взяли и в темницу отвели. Новый сход уже без профессора собрали и, пока решали, что с ученым гостем делать, тот сам со страху под пристанью помер. "Жигули" его отогнали в соседний район и в реке утопили.
  Жизнь дальше по стари?нам пошла, покуда Михалап блюл их. А за ним главой общины стал Святовит, и горазд он был только о славной да суровой старине баять, а сам был мягкий, как сиська. Ни женок, ни сына воспитать не сумел, за это и поплатилось община.
  Новый старейшина проводит подушечкой пальца по гладкой холодной глазури фибулы, которая скрепляет плащ на груди. Трехцветный рисунок на глазури изображает голову ящера. Застежка - работа их с Невзором отца Пересвета: тот в общине у них был последний мастер злата с финиптом и последний кузнец.
  Мечи, которыми зарубили в 90-е годы ретивого участкового Мельниченко, сварганил тоже он. Людмил в ту ночь в Тямше вместе с другими был, но в дом не заходил: как самого младшего, его оставили сторожить у калитки. До сих пор, завернутые в полотно, клинки хранились на чердаке у Асичей, и только раз, этим летом, Людмил брал один, когда ходил беседовать к Власию в малоудский храм.
   Кузня отцова уже много лет как заброшена, и железная печь, где он выпекал глазурь, заросла паутиной. Людмил жалел о том, что не успел перенять его искусства, но при жизни родителя у него другие заботы были: дурные, молодецкие. Младшему брату Невзору тоже недосуг было, с детства котов да собак калечных по округе собирал и лечил. За советами к бабке Некрасе бегал, от нее знахарем и стал.
  На сход он как нарочно явился последним, хотя жил в соседней избе. Слова не сказал, сидел, всё хмурился в бороду и ни разу не пригубил квасу из своей кружки. Не по душе разговор был ему, вечному миролюбцу.
  Людмил наконец не выдержал:
  - У тебя, брате, есть, что другое предложить?
  Лекарь угрюмо поглядел на него:
  - Про мобильные ты не подумал? Что будет, коли тать закричит, а за стеной сосед-монах крики его услышит, дверь запрет и в полицию позвонит? Возьмут всех с поличным.
  - Коли боишься за себя...
  - Кроме себя самого, у меня еще дочка, женка и теща есть! - перебил Невзор брата-старейшину. - Как проживут они втроем, если набег на монастырь закончится не так, как ты задумал?
  - А всей общине как без Ящера жить?!
  - Так же, как все живут!
  Оставив после себя на столе нетронутой кружку с квасом, лекарь резко поднялся и пошагал к выходу.
  - Невзор!
  Голос брата заставил его остановиться перед дверью, но не обернуться. Пальцы упрямо взялись за ручку.
  - Про пенсию, кстати, всё рассказать забываю, - заговорил старик Славич, когда за младшим из братьев Асичей затихли шаги в сенях. - Посчитали нам с Беляной в фонде ихнем. Выходит только чуть-чуть поменьше, чем общинная доля. Да и хлопот ничтоже: лежи на печи, пузо грей, а почтальон знай деньги носи.
  - А рыбу ты учесть не забыл, Стоян? Даром не будет ее. Еду в магазине с этой же пенсии покупать будешь. Асфальт, фонари на улицах... Видал, как старики в деревнях православных живут?! Ни дорог, ни света! - Людмил обернулся к печи, где пригрелись старые братья Лешичи. - Может, еще кто вместе со Стояном в пенсионеры собрался?!
  Лешичи молчали.
   - Да в какие пенсионеры! Мне что рассказали, то и я говорю, - испуганно забормотал Стоян. - В котором часу выдвигаемся?
  - В третьем, не раньше, - с неутихшей еще сердитостью ответил Людмил. - Мечи прежде наточить надо.
  - А где встанем? У монастыря?
  - Можно на Яна Райниса в частном секторе.
  - Яна Райниса - в полосе отчуждения, не подъедем, - подсказал юный сын старейшины Богдан: надутый от важности, он сидел одесную отца.
  - Значит, во дворе около Дома офицеров. Номера грязью замажем, благо что ноябрь на дворе, добра этого хватает.
  Стоян еще чувствовал свою вину и заискивающе глядел на главу общины:
  - Как в летописи потом будешь писать о набеге, не упусти ничего про сегодняшний сход. Не всякий старейшина на такую дерзость решился бы.
  - Не хвались, на рать идучи, - проворчал Людмил, хотя сказанное польстило ему.
  - А летопись до сих пор у Невзора на пасеке?
  - Как вернемся, заберу. И книгу, и гусли, - с этими словами старший Асич снова бросил взгляд на дверь в сени, за которой недавно скрылся младший брат.
  
  - Вы не связываете похищение идола с нашествием на ваш город этих неизвестных биологам хищных рептилий?
  Пока отец Александр раздумывал, как ответить на вопрос покупателя, за него это сделал Мордвин: мол, с научной точки зрения, подобное предположение смехотворно. Переводчица прошептала несколько слов на ухо Гринспону. Англичанин кивнул с равнодушным видом.
  Невзирая на всё, что слышал о покупателе, отец Александр почему-то ожидал увидеть перед собой убеленного сединами джентльмена в смокинге, с дипломатом в руке и с прищуром старого пройдохи-авантюриста. Однако одет Гринспон был как рядовой турист из небогатой страны ближнего зарубежья, и вместо дипломата на плече куртки у него болтался рюкзак. На вид Александр не дал бы ему больше тридцати, но даже молодость не красила богача. Губастый, с огромным мясистым носом, он был очень нехорош лицом, почти урод, и в детстве в своей элитной школе наверняка был объектом насмешек, от которых не спасала даже толстая мошна батюшки-миллионера.
  Его сопровождала высокая блондинка, которую скорей можно было принять за труженицу дорогого эскорта, чем за переводчицу. На ней была мини-юбка и легкая шубка из натурального меха, едва прикрывавшая поясницу. Туфли на платформе делали ее саженные ноги еще длинней. По-русски девица изъяснялась без акцента и, судя по характерному оканью, выросла где-то в Поволжье. Когда она переводила шепотом русскую речь, ей приходилось склоняться к молодому шефу. Из-за того, что каждый раз при этом девушка едва не касалась губами его уха, отец Александр стал догадываться, что связывали их не только деловые отношения.
  Впятером из подвала братского корпуса они двинулись в подземелье. Нектарий спускался первым по крутой лестнице и освещал путь, англичане вместе с Мордвиным шли за ним. Замыкал процессию отец Александр.
  Когда Мордвин впереди вдруг встал как вкопанный, священник чуть не врезался в его широкую спину и мысленно подивился тому, что спуск оказался таким коротким. Высунувшись из-за плеча в камуфляже, он разглядел, что ступени ниже уходят под воду.
  Нектарий с невинным видом обернулся к спутникам:
  - Кладка - древняя. Видать, не выдержала осеннего половодья.
  До священника не сразу, но начало доходить, что случилось:
  - Где истукан?! В келью снес или закопал где?!
  Нектарий робко указал тоненьким перстиком в направлении черной воды. Гринспон забормотал что-то на лондонском диалекте кокни, в котором отец Александр не мог разобрать ни слова, хотя английским языком, как считал он сам, еще со школы владел в совершенстве.
  - Объясните, что происходит, - скомандовала длинноногая девица.
  - Сделка переносится. Скажите ему, - вместо переводчицы священник обратился к Мордвину. - На связь сам выйду.
  Мордвин недобро сощурился на Нектария:
  - Помощь не требуется?
  - Обойдусь, - процедил сквозь зубы священник. - Выход отыщете?
  Из кармана камуфляжной куртки Анатолий Мордвин достал собственный увесистый фонарь. Александру пришлось прижаться спиной к влажной стене, чтобы пропустить наверх его и миллионера вместе со спутницей. Девица на ходу что-то быстро шептала молодому боссу. Тот в ответ угрюмо мычал сквозь толстые губы.
  Монах дождался, пока сверху затихнут голоса, и первым обратился к святому отцу:
  - Корень всех зол есть сребролюбие, коему предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям.
  - Полно юродствовать! - прошипел Александр в ответ. - Сам ни разу не забыл свою долю взять.
  - Не забыл, отче. Да только я не крал эти деньги, а во храме нашем монастырском в ящик для пожертвований тайно подкладывал.
  - Истукана тоже, никак, в дар Церкви приготовил?!
  - А разве может быть лучшее предназначение для злата, отче?
  - Половину свою возьмешь - и предназначай, куда хочешь.
  - До сего дня вы не про половину, а про четверть говорили, - смиренно улыбнулся инок.
  - Понял уже, что несправедливо с тобой поступил. Разделим по-братски.
  - Не достанет Господу нашему половины от целого.
  - И сколько надо Ему? - вздохнул священник с подавляемым гневом в голосе. - Ты ведь разумеешь, что одного моего слова на допросе достанет, чтоб в Серёдку тебя обратно под конвоем отправили?
  - Читали вы, отче, о преподобном Еразме, греческом иноке, которого диавол искушал свое наследственное злато нищим раздать, а он не послушал его и украсил златом иконы?
  - Историю эту записали в древности против иконоборческой ереси.
  - Лжет, по-вашему, житие святое?
  - Не то, чтоб лжет, да только при толковании недурно исторический контекст учесть. Сколько житий ты ни прочти, а мудростью подлинной не исполнишься: образования не хватит.
  - Лжемудрым фарисеям в Царствие Господне вход заказан, а небеса открыты для нищих духом.
  - Ну, таких-то, как ты, ангелы быстрокрылые еще на подлете к тем небесам разворачивают!
  - Господь милостив!
  - Не настолько. Зазря стараешься, - священник ухмыльнулся со страшной злобой.
  Унизительное матерное ругательство, которое прибавил святой отец к сказанным словам, разнеслось под сводом лестничного пролета.
  Когда Александр поднялся наверх и открыл дверь на улицу, перед ним вдруг возник плечистый незнакомец в кепке. Без церемоний он толкнул его к белой стене и принялся ощупывать карманы пальто.
  На брусчатке перед братским корпусом валялся распотрошенный рюкзак Гринспона. Англичанин что-то возбужденно объяснял офицеру южной внешности. Длинноногая девица не успевала переводить.
  Третьим полицейским был молодой лейтенант с бородкой, недавний гость священника. Пока его старший товарищ обыскивал Александра, юноша наблюдал за этой процедурой с выражением мучительного раздумья на лице.
  
  О том, что Гринспон с переводчицей покинули свой люкс, дежурный с пульта в гостинице "Рижской" сообщил операм в номере в 3:44 ночи. Серая "Лада Калина" уголовного розыска стояла в соседнем с гостиницей жилом дворе. Полицейские подождали, пока такси Гринспона отъедет, погрузились в свою машину и на безопасном расстоянии двинулись следом.
  С Рижского проспекта такси свернуло на улицу Горького и перед воротами областной больницы высадило двоих пассажиров. Оставшийся путь до монастыря Элайджа Гринспон вместе с компаньонкой проделали пешком и внутрь пролезли через пролом в монастырской стене, который еще вчера был заколочен досками. Кто убрал доски, стало ясно, когда навстречу англичанам из служебной двери братского корпуса вышел черный антиквар Мордвин. Каким-то образом ему удалось проникнуть в монастырь в обход слежки.
  Внутри Мордвин вместе с гостями города пробыл двенадцать с половиной минут. Когда троица снова показалась снаружи, Расулов стащил рюкзак со спины иностранца и под возмущенные выкрики на двух языках вытряхнул на брусчатку его содержимое: бутылку воды, презервативы, банку каких-то таблеток, черный тюбик с кремом и тонкий дорогой планшет, в который англичанин вцепился обеими руками и ни за что не хотел отдавать.
  Площадку перед братским корпусом монастыря освещал единственный фонарь. В круге света у стены стояла лавочка. Анатолий Мордвин, бывший поисковик из "Вахты памяти", дождался с непроницаемым лицом, пока Сабанеев проверит его карманы, уселся на скамью, достал сигарету и закурил как ни в чем не бывало.
  Айрат Расулов еще переругивался с англичанами, когда дверь тихо отворилась, и показался одетый по-светски священник из "Верочки". Он смиренно поднял руки и дал Копьеву обыскать сначала пальто, потом брюки. Вопросов ему пока задавать не стали и усадили на скамейку к Мордвину.
  Опера уже собрались вести задержанных к парковке монастыря, когда Айрат схватился за телефон:
  - Что?! Какие, на хрен, реконструкторы?! - Он сунул трубку обратно в карман и обернулся к товарищам. - На берегу - бородатые мужики с мечами! Пятеро. Движутся к пролому в монастырской стене.
  - Рыбаки из Ящеров, - сразу понял Иван.
  Айрат Расулов жестом указал ему следовать за ним.
  Копьев остался перед братским корпусом охранять задержанных. С места, где он стоял, дыру в ограде было не видно: обзор загораживал недействующий Спасо-Преображенский собор. У его дверей Айрат оставил молодого Сабанеева, а сам двинулся вдоль стены навстречу внезапным ночным гостям.
  В полумраке за зданием Копьев заметил движение человеческих фигур и услышал, как Расулов громко скомандовал сложить оружие и поднять руки. Мужской голос что-то крикнул ему в ответ. Раздалось нескольких выстрелов - и всё затихло.
  Обернувшись к Сабанееву, который до сих пор послушно стоял на своем посту, Копьев не сразу понимает, что происходит. У дверей старинного храма прямо перед молодым лейтенантом откуда-то возник косматый старик в черном тулупе с мечом в руке. Иван держит его на мушке.
  Артем Копьев уже давно вытащил своего "макарова" из кобуры и сейчас сам тоже пытается прицелиться в полутьме с расстояния полсотни метров. На его глазах старик заносит меч. Иван без результата давит на спусковой крючок и, опомнившись, дергает большим пальцем рычажок на задней левой части затвора. Но выстрелить он не успевает. Раньше короткое лезвие опускается ему на голову.
  Артем стреляет. Старик валится наземь как куль с мукой. Через считанные секунды он уже стоит перед собором между двумя мертвецами. Кепка Ивана, разрезанная сталью клинка от козырька почти до затылка, отлетела на плиты перед туристическим стендом. В шаге от тела юноши лежит убийца-старик и таращит неподвижные глаза в мутно-серое небо ночного города. Возле седого виска у него чернеет дыра от Артемовой пули.
  Из-за храма снова слышны крики и стрельба. В обход древнего здания с пистолетом наизготове он бросается на помощь к Расулову. На пути вдруг встает кто-то невысокий и мощный телом. Как мельница он вращает перед собой лопастью клинка. Майор делает шаг назад и стреляет.
  Тело несколько раз дернулось и затихло. Перед тем, как новый противник выскочил на него из тьмы, Артем успел разглядеть безбородое лицо убитого на земле, и понял, что застрелил малолетнего.
  Мужик с черной бородой первым же взмахом меча едва не снес Артему его лысую голову с плеч. Майор успел прижаться затылком к стене - в паре сантиметров от его лица клинок высек искры из белого камня. Следующим выпадом враг выбил у него из руки пистолет. Уворачиваясь, Артем потерял равновесие и упал лицом в землю.
  Он перекатывается на спину и встречается взглядом с язычником. Острие целит ему, лежащему, в грудь. Опер пытается отползти, но понимает, что не успеет, и машинально заслоняет лицо руками.
  Раздались два выстрела один за другим. Когда Артем убрал руки, он увидел перед собой Айрата Расулова с пистолетом. Подстреленный Айратом бородач хрипел у стены собора и лежа пытался дотянуться до своего оружия на земле. Поднявшись на ноги, Артем подобрал в одну руку свой "макаров", а в другую - меч язычника.
  Позади здания он увидел трупы двух первых нападавших, с которыми столкнулся Айрат: оба были старики. Первый из убитых, совсем дряхлый, лежал навзничь перед проломом в монастырской ограде. Другой был помоложе - он остался сидеть, прислонившись спиной к выступу малой закомары с крохотным зарешеченным окошком. Айрат посветил на него фонариком своего телефона. От полукруглой крыши вниз по белой штукатурке над головой сидящего мертвеца протянулся кровавый след.
  Самому Расулову распороли куртку выше локтя, Артем заметил кровь, но рана не казалась серьезной.
  Когда они вернулись к раненому бородачу, то обнаружили, что тот успел доползти до главной дорожки и по пути подобрал меч убитого мальчишки.
  При виде полицейских чернобородый силится встать.
  - Бросай!
  Злодей пересел на колени и выставил лезвие вверх. Он попытался что-то сказать в ответ на приказ Копьева, но вместо слов из горла вырвалось бульканье. На губах появилась кровь. Майор не сводил пистолета с бородатого, пока холодное оружие не выпало из его размякших пальцев.
  На ходу запихивая свой "макаров" в кобуру трясущимися пальцами, он пошел обратно к задержанным. Расулов за его спиной вызывал скорую.
  Трое мужчин и красивая женщина жались к белой стене братского корпуса и со смесью страха и любопытства поглядывали на меч язычника, который Артем, забывшись, до сих пор сжимал в левой руке. За решетками братского корпуса одно за другим загорались масляно-желтые окошки.
  
  Холодный воздух над вдовьим селом был почти недвижим. Низко над резными крышами висело старинное бледное солнце. Невзор нашел глазами избу Славичей, не увидел дыма над каменной трубой и собрался уже пойти проведать старуху Беляну, но вспомнил, что с утра она вместе с его супругой поехала в Псков на автобусе: купить снеди, да заодно подать заявление на пенсию.
  Год назад Невзор обнаружил у старухи грудную жабу и с тех пор время от времени ходил слушать ей сердце через трубочку из бересты. Вечор долго сидел у нее. Беляна бодрилась, почти не плакала, но ход ее сердца не понравился лекарю. Он заварил для больной боярышника с таволгой и чесноком в два раза гуще обычного, и к взвару еще добавил кошачьей травы валерьяны для успокоения души.
  Из всех мужей только Стоян рассказал супружнице, куда отправились они среди ночи на общинной "Газели". До утра старая Беляна у окна не спускала глаз с большака. Когда забрезжил поздний рассвет, на дороге показалась машина, но не белый рефрижератор артели, а полицейский "Форд". Сержант в форме сообщил Беляне, что ее супруг Стоян Славич убил лейтенанта уголовного розыска, при задержании оказал вооруженное сопротивление и был застрелен. За полицией на нескольких машинах наехали люди из следственного комитета и ФСБ. Допросы закончились, когда над селением уже загорелись первые звезды.
  Невзор отворил калитку позади своего дома и вошел на спящую пасеку. Медовое хозяйство, тогда еще небольшое, досталось ему в наследство от тестя. В зятеву бытность число пчелиных семей выросло до сотни с лишком, и пчельник стал похож на маленькое, но многолюдное сельцо внутри настоящего человечьего села: со своими улицами, проулочками и пригожими домиками ярких цветов.
  Он отсчитал от края нужный улей и вытащил разбухшую от осенних дождей крышку. Следом за гуслями, обернутыми в несколько слоев пищевой пленки, на свет показался сверток поменьше. Спящих пчел пасечник бережно стряхнул дощечкой с пленки обратно в улей.
  Когда он вернулся на двор, из рубленой конуры навстречу ему выбежал на трех лапах черный Переплут и прильнул к хозяину с такой лаской, как будто расстался с ним год, а не минуту назад. Вместе со Святовитом они когда-то возвращались из города на "Газели", и Невзор уговорил его подобрать с обочины сбитую собаку. Дома лекарь сам отнял раздробленную колесом лапу, перед этим опоив пациента снотворными травами.
  Пожилой Пых, который за свою упитанность получил от дочки прозвище "Пышка", высунулся из будки по другую сторону крыльца. Шкура да кости был, когда Невзор его подобрал. Кто бы мог подумать, что с годами пес так раскараваится. Лет пятнадцать ему, должно быть, не меньше. Когда он появился в селении, то был уже с седой мордой. Кровопуск и Скоморох еще были живы, и третьего пса Невзор брать не собирался. Вынес за изгородь рыбы. Вечером покормил снова. Хоть пес был при голодной смерти, но хранил достоинство, на еду не бросался, за что и получил свое имя: на старом языке слово "пых" означает "гордость". На другой день Пых не ушел, и на третий тоже. Сердце Невзора не выдержало, и он распахнул перед будущим Пышкой калитку.
  Еще одна будка появилась на дворе у младших Асичей этим летом. Вместе с ней Невзор с дочерью забрали у Родичей пса в тот день, когда из амбара вынесли мертвые тела Любавы и маленькой Златы. Не только младшую жену с падчерицей, но и Кощея Умила забывала кормить и поить. Загляни Невзор к ней на пару дней позже, то и пса нашел бы мертвым. Когда его привели, он вылакал полведра воды, потом набросился на рыбу.
  Собачье царство от кошачьего отделяла дверь избы. Хозяин не успел войти в сени, как под ноги ему бросился Баян и принялся тереться о ботинки. Как осень пришла, в сенях ему стало холодно. Видана еще по весне связала ему свитер, но кот не понимал, что это такое, и пытался слизать с себя странную чужую шерсть. Нужно было начинать его знакомство с Искрой, но Невзор пока не решался. Он осторожно отпихнул ногой белого в рыжих яблоках зверя и протиснулся в избу.
  Рыжая кошка-недоросток лежала на вязаном покрывале на печи. Когда хозяин появился в избе с двумя полиэтиленовыми свертками под мышкой, она обратила на него надменный взор с толикой любопытства. Нелюдимого Барсучка нигде не было видно, но со стола снизу вверх на Искру завистливо поглядывал черный кругляш Облак.
  Вместе с Искрой на печи могло бы уместиться еще с десяток котов, но она никого не пускает к себе, да Облак и сам не напрашивается. Нрав у него такой, что, с мухой играючи, когтей не выпустит, чтоб не поранить насекомое ненароком, а Искра - злая, как гадюка, и лапой своей бьет без промаху. Так повелось у них в хозяйстве: кто меньше, тот сильней жалит, хотя в своей лютости кошка могла бы поспорить и с пчелами.
  На табурете перед раковиной теща чистила картошку. Когда Невзор присел перед печью и отворил заслонку, она с ножом в руке обернулась к нему:
  - Никак, гусли с летописью спалить решил?
  - А вы что прикажете, Владислава Воротиславовна? В музей сдать? Вчера следователи в селении допрос учинили, а завтра с обыском явятся.
  Виданка в джинсах и узкой майке бросила вязание и подбежала к печи. Как выросла, она перестала носить юбки в избе, а со вчерашнего дня и на выход ей переодеваться не стало нужды:
  - Погоди!
  Ногтями с темно-фиолетовым лаком она разорвала пленку, раскрыла книгу на первой странице и вгляделась в узор заповедной глаголицы.
  - Как это прочесть можно? - раздраженно поморщилась она, как всегда, когда чего-то не понимала. - Это вон что за фонарь?
  Невзор вместе с дочерью склонился к книге:
  - Буква называется "Покой", - объяснил отец. - А рядом "Он". - К "фонарю" на строчке прилепились перевернутые набок очки. - "Позна Садко дщерей царя Ящера. Заченши, дщери хвостаты роди кажда по трети пуда икры, вкупе пуд. И виде Садко, яко добро. Раститеся и множитеся и наполните земли русския, тако молвиша, метни Садко икру в Волхов-реку".
  - Сказка же! Если было так, чего же сейчас люди не из икры родятся?
  - Да кто разберет теперь, где сказка, а где быль?
  Видана перевернула еще несколько шуршащих страниц, потом сразу перелистнула сразу половину книги.
  - "И збысться христиан писание глаголющее: еже аще кто чужого похочет, помале и своего останет. Царь Иван не на велико время чужую землю взем, а помале и своей не удержа, а людеи вдвое больше погуби, да сам едва не изнебыл", - прочел Невзор с начала страницы. - Тут о Ливонской войне. Про Тарасия, пьяницу, я тебе рассказывал.
  - Разве он пьяница был? - удивилась дочь.
  - Ну, а как же. От прихода своего за пьянку и был отлучен. Здесь же, в летописи, пишут, что во хмелю он дюже речистый был, оттого будто и сумел на воеводу Шуйского повлиять. А когда в Дионисийском монастыре Тарасия настоятелем сделали, то в городе и в клире быстро прослышали о веселых порядках, какие он в новой обители учинил, и пьяницы духовного сана из города к нему потянулись, да и простые бражники бежали от женок из окрестных деревень на болото. В тот же год монастырь сгорел, и наша община им отстроиться помогла. Дальше так и жили. То свечу на бумаги или на скатерть уронят, то, глаза заливши, за печкой не уследят, то мальчишки из соседней деревни из озорства халупу их подпалят. В последний раз уже в перестройку кто-то им красного петуха пустил. Старый Михалап тогда целую "Газель" списанного ДСП привез в монастырь с мебельной фабрики в Пскове.
  - А еще община, говорят, раньше где-то под Новгородом была на Волхове...
  - В Чешуино, - подсказал Невзор. - Она погибла при императоре Петре. Когда по его указанию проводили всероссийскую перепись, то в ревизской сказке, описи то есть, что-то подозрительное подьячие разглядели. Из Новгорода учетчик в село приехал, а потом и офицеры из тайной канцелярии, так полиция при царях называлась. Всех людей в Чешуине от мала до велика собрали и под конвоем в новую столицу повели. Что с ними стало там, неизвестно. Наша община с ними издревле связь держала. Когда из Чешуина вести доходить перестали, старейшина на коня сел. На месте села он нашел пустое селище, а о том, что случилось, ему местные рыбаки поведали.
  - Волхов не восстал?
  - Восстал, а как же. Немало люда в селениях по реке погибло.
  - А в Новгороде?
  - От Чешуина до него шестьдесят верст по реке. Крови деревенских рыбаков хватило нашему отцу лютому, чтобы гнев свой утолить. Это не то, что при крещении было, когда стольное капище повергли. А еще раньше Новгорода Псков пострадал: свою вотчину княгиня Ольга вперед всей Руси крестила. В Смоленске, в Полоцке, в Киеве, в Чернигове текла кровь славянская рекою великой. Не писали об этом в христианских летописях, но в народной памяти страх остался. Прежде реки-кормилицы ласково звали, а после крещения имена ругательные стали давать: то Дрянь, то Высса. Пачковка вон рядом с Печорами еще есть.
  Невзор наклонился за поленьями, которые горкой были сложены перед печкой.
  - А куда идолов древние крестители дели? - спросила дочь.
  - Церкви передали, а те - на свои святые нужды пустили: оклады для икон, подсвечники, кресты из золота этого отливали. Потом и купола им же стали крыть.
  Услышав чирканье спички, кошка Искра на лежаке подняла голову и с печи с неодобрением поглядела на хозяина.
  - А общины, где идолы целы, еще остались на Руси?
  Невзор ничего не ответил дочери, подождал немного, пока пламя разгорится, и, не разворачивая, положил священные гусли в печь. Пленка закипела на поверхности дерева, золотые струны беззвучно лопались одна за другой. Нехотя дочь отдала старинную книгу, которую Невзор потянул у нее из рук и просунул в пышущее жаром устье. Береста занялась с сердитым треском.
  
  Директор артели "Садко" Людмил Пересветович Асич скончался в машине скорой помощи по дороге из монастыря в больницу. Остальные участники нападения погибли на месте. В то же утро в деревне допросили Невзора Асича, младшего брата директора, и вдов погибших. Но за тысячу лет молчать в Ящерах худо-бедно научились, и мотив, который побудил четверых взрослых мужчин и одного подростка ворваться среди ночи с холодным оружием в православный монастырь, так и остался невыясненным.
  В планшет Гринспона тоже не удалось заглянуть ни псковским следователям, ни британским. Наутро при ходатайстве британского консула миллионеру вернули вещи, а после допроса в ФСБ вместе с переводчицей отпустили на родину.
  Бетти готова была порвать в клочья псковскую полицию. Только когда ей сообщили, что молодой лейтенант, который вел с ней переписку, погиб от рук проблемных деревенских сектантов, шеф-инспектор выразила соболезнования и немного поутихла.
  Сюрпризом для следствия стала встреча в ночном монастыре с отцом Александром из фонда "Верочка". Мошенник явно имел отношение к сделке, хотя отрицал это. На вопросы замначальника ОБЭП Ильменя он отвечал, что ночью ему позвонил волонтер фонда инок Нектарий, по паспорту Алексей Сергеевич Пальцев, и молил приехать в монастырь. На вопрос священника, зачем это нужно, волонтер не ответил, но уверял только, что дело срочное.
  Полицейские не обнаружили ночных входящих звонков в распечатке разговоров с телефона отца Александра и не поверили ему, но со всей внимательностью отнеслись к показаниям Алексея Пальцева, которого нашли перепуганным до смерти в подвале монастыря. Бывший рецидивист, а теперь инок Мирожского монастыря, рассказал, что Александр на днях принес в обитель картонную коробку, велел спрятать ее в подземелье и не открывать. Когда появились иностранные продавцы, коробки на месте не было. Перед англичанами отец Александр списал пропажу на Нектария и, когда они ушли, собрался будто покончить с ним тут же, в подземелье, но услышал снаружи полицию.
  Кроме прочего, монах признался, что знал о мошенничестве с базой "Гамма" с самого начала и передавал деньги от одного директора к другому, но себе не брал ни копейки.
  - Почему вы не рассказали об этом раньше? - в кабинете для допросов к нему обращалась помощница замначальника ОБЭП Ильменя, невзрачная блондинка лет тридцати в очках с тонкой оправой.
  - Отец Александр угрожал обратно на зону меня отправить, и не было повода ему не поверить, - пролепетал в ответ на ее вопрос Леха Палец. - Знакомства в УФСИН у него крепкие еще с тех пор, как в колонии нашей в Серёдке служил. С начальником всё время вместе чаевничали.
  - Вы, Ефремов, это подтверждаете?
  - Лжет гаденыш!
  Следователь строго посмотрела на отца Александра, в миру Александра Никитича Ефремова, подозреваемого по ст. 159 УК РФ ч. 3 в мошенничестве в крупном размере. С проворовавшимся и отлученным от прихода батюшкой никто давно не церемонился. Тот, в свою очередь, на очную ставку явился не в рясе, а в бежевом костюме, что был ему немного мал. Волосы с бородой он постриг, и выглядел совершенно по-светски.
  Девушку-следователя раньше Александр не встречал: все допросы вел лично замначальника ОБЭП Ильмень. Теперь ей пришлось импровизировать роль злого полицейского, а Ильмень в расстегнутом кителе, из-под которого торчал огромный живот в форменной синей рубахе, молчал на другом краю стола и только иногда при ответах священника равнодушно хмыкал. Рядом с ним на уголке пристроился лысый майор Копьев - тот, что арестовывал Александра в Мирожском монастыре. Он был из другого ведомства, сидел тихо, и непонятно, зачем вообще явился.
  - С каждой суммы я ему четвертину отсчитывал!
  - Предлагалось мне, но я ни копейки не взял.
  - Ефремовым предлагалось?
  Нектарий перевел взгляд с разгневанного Александра на девушку-следователя:
  - Им, матушка. А когда я предложение его беззаконное отверг, то он меня стращать колонией начал.
  В колонии строгого режима в Серёдке контингент был разве что немного праведней, чем в самой преисподней, но даже там Алексей Пальцев по кличке Палец выделялся какой-то особенной дьявольской мерзостью перед всеми заключенными, включая безмолвного голиафа Шкарина, который на свободе голыми руками ломал шеи юным девицам и даже обликом своим походил скорей на зверя, чем на человека. Александр знал о преступлении Пальцева и не без сокровенного злорадства наблюдал гонения, каким подвергали его заключённые. Мысленно бранил себя за это, но не мог избавиться от греховного чувства. Только ради того, чтоб воспитать в душе необходимое священнику человеколюбие, он терпел общество Пальцева, помог выйти ему на волю, принял на работу в фонд, и теперь проклинал на чем свет свои духовные упражнения.
  Когда в колонии в храме Пальцев рассказал ему о своем чудесном видении, отец Александр решил, что тот выдумал его по простодушию, чтобы сблизиться с единственным человеком на зоне, кто не выражал открыто к нему своего презрения. Просьба благословить его на монашество неприятно, как и всё, что исходило от Пальцева, удивила святого отца, но причины отказать он не нашел и похлопотал, как того велел долг, о досрочном освобождении для будущего инока.
  На воле Александр пристроил своего протеже в Мирожский монастырь и надеялся никогда не видеть его боле, однако новопостриженный Нектарий проведал об открытии "Верочки" в Ольгинском храме и прилепился к фонду как пиявка к заднице. С благословения мирожского Варфоломея, который сам желал, наверно, пореже видеть Нектария подле себя, он стал добровольцем, а потом устроился в штат без зарплаты: заполнял отчеты, вел корреспонденцию, развозил пакеты с помощью по деревенским подопечным и знал слишком много, чтобы оставить его без доли.
  - Свидетельница Ризина сообщила, что Ефремов планировал расправиться с гражданами, которые распространяли информацию о мошенничестве в сети интернет. Буквально: "кара им будет страшная". Пальцев, вы слышали эти слова от своего директора?
  Нектарий послушно закивал головой:
  - Было, матушка.
  - Какая, к бесям, Ризина?! - опешил стриженый священник.
  - Екатерина Александровна Ризина. Продавец в церковной лавке при Ольгинском храме.
  - Катерина что ль?! Так она же - дура набитая! Неужто сами не разглядели?! - Александр перевел ошарашенный взгляд с молодой следовательницы на толстяка Ильменя. - Одной справку в желтом доме выдать впору, а про другого не хуже моего знаете. Вы думаете, коли рясу он напялил, да крест надел, то и благочестием тут же исполнился? Слыхал я, будто вера Господня людей преображает, да, сколько лет служу, только противное вижу: что человек сам веру под потребность свою переделывает, да вертит ею как хочет. Одним она нужна, чтобы со страхом смерти совладать, другим для утешения в горестях, а третьим, - Александр выразительно указал через стол на Нектария, - срам душевный покрыть.
  Нектарий опустил глаза и тихо промолвил:
  - Кто без греха, первый брось в меня камень.
  Александр покрутил головой, как будто и правда в поисках названного предмета, и, не найдя его, вдруг вскочил из-за стола и вцепился монаху в тонкую шею. От натуги узкий пиджак только что не затрещал у священника в плечах.
  Личико монаха надулось, стало пунцовым, глаза вылезли из орбит и бегали по сторонам. Копьев из уголовного розыска - с любопытством, а Ильмень - с начальническим выжиданием уставились на блондинку в очках.
  Девушка не спеша поднялась со стула, резким движением оторвала правую руку отца Александра от горла жертвы, и пальцем свободной руки надавила на некую заповедную точку на шее у священника, отчего несчастный ойкнул и плюхнулся на свой стул. Спасенный Нектарий с красным лицом елейно улыбался ему.
  
  - Я теперь точно уверен, что Ваня был прав: алкаш из Малых Удов не наврал в заявлении. Изначально Ефремов откуда-то узнал про святилище в Ящерах и подговорил его вместе с Лехой Пальцем залезть туда и забрать статую, которую потом уже без участия алкаша перевезли в монастырь. Младшего Родича действительно убил Леха Палец, но изуверы не стали заявлять об убийстве, начали сами искать статую.
  - И пришли в монастырь одновременно с нами?
  - Кто-то мог им слить, что Мордвин привозил туда эксперта-англичанина и готовит сделку. Я напросился у Ильменя на очную ставку. Палец утверждает, что ему было поручено охранять коробку с неизвестным содержимым, но Ефремов забрал ее раньше. Священник, естественно, всё отрицает.
  Неподалеку гогочут пьяные мужики. На пол с их столика летит бокал с пивом. Гогот становится еще громче. Мимо стойки, за которой сидят Копьев с Расуловым, пробегает с тряпкой в руках брюнетка в голубой форме заведения. Пока она внаклонку собирает осколки и вытирает пол у весельчаков под ногами, те заказывают у нее еще пива.
  Артем тоже машет рукой бармену. Обслужив его, молодой парень с бородкой возвращается на другой край стойки к друзьями, с которыми до сих пор о чем-то болтал.
  В этом же баре, через дорогу от управления, они на прошлой неделе отмечали День милиции. Подвыпивший Сабанеев показывал всему отделу фото своей престарелой лохматой дворняги по кличке Мегре. Саша Елисеева попыталась расспросить его про личную жизнь, но Иван застеснялся и толком ничего не ответил. Кроме собаки, с ним в квартире жили родители и бабушка.
  Мать с отцом кое-как держались, а бабушка проплакала все поминки. Опера немного посидели вместе с родными в полицейской столовой и разъехались по рабочим делам. Уже поздним вечером Копьев заглянул к Айрату в кабинет и предложил ему после работы зайти выпить. Айрат удивился, но позвонил жене и сказал, чтоб садились ужинать без него.
  Артем второй год не употреблял спиртного. Он пил минералку и утром на кладбище, и днем в столовой, но вечером в баре "Аквамарин" попросил пятьдесят водки. Айрат сначала его отговаривал, но потом сам взял себе коньяку. В третий раз, не чокаясь, опера подняли рюмки.
  - Группа Ильменя обыскала хозяйственные помещения на первом этаже и подвал. Оказалось, что часть подземелья - под водой, - продолжал рассказывать Копьев. - Хотели осмотреть, но водолаза не дали. По словам монахов, раньше там был подземный ход. Он шел под рекой. В первых числах ноября под монастырем что-то то ли взорвалось, то ли обрушилось. Тряхануло так, что все из келий повываливались. Сходили проверили, что в подвале всё цело, и успокоились, в подземелье ниже не полезли. Ефремов с Пальцем знали о том, что подземный ход много лет не посещали, и спрятали там идола. Что его перепрятали, Палец не врет. Только не Ефремов, конечно, это сделал, а сам Леха Палец.
  - В одиночку перенес его?
  - Подручного мог найти. Вместе перетащили его в келью. И потом Палец устроил подрыв, чтобы замести какие-то следы.
  - Раз у Пальца была взрывчатка, может быть, это он побывал у Коли Салюта.
  - Скорее всего, так и есть. Почерк убийства - его. Соседка, кстати, издали видела незнакомого мальчика с рюкзаком.
  - Думаешь, Пальцу рассчитаться было нечем?
  - Или побоялся, что Коля на него стуканет. Они с ним сидели вместе в Серёдке. Я уверен, не только Пальцу показалось подозрительным, что тот из десяти лет только три отсидел. Вдобавок ведь, Коля - он еще до контузии с конкретной такой простиной был. Может, ляпнул что-то по дурости, и Палец запаниковал.
  - Он не сотрудничал?
  - Не сотрудничал, - ответил Копьев. - Ему скостили из-за бабки-инвалида, да еще Ефремов тогда в колонии в церкви служил и ходатайствовал за него. Судье приводил в пример Нобеля: тот, мол, как и Коля, на динамите поднялся, а потом учредил Премию мира.
  - А откуда ты взял, что идол у Пальца в келье? - спросил Айрат.
  - Брат Сергий из монастыря рассказал, что брат Нектарий, Палец то есть, с недавних пор стал свою келью закрывать на ключ, когда на службы уходит, а до этого не запирал никогда. Сергий - старичок, живет за стеной от Пальца, - пояснил Артем. - Я вечером после следаков и фэбэсов заехал в монастырь, с ним познакомился, свой номер оставил. Сергий обещал приглядеть за ним. За что он сидел, старик знает. Симпатии не испытывает. Говорит: "Душа у него черная, как головешка, а юродство - небогоугодное".
  - А богоугодное - это как?
  - Сходи сам спроси.
  - И ты нашему Сверчкову не сказал про этого Сергия?
  - Никому не сказал, - ответил Артем Копьев. - Идола как бы нет: у язычников он не пропадал, Гринспон его не покупал, Леха Палец с отцом Александром в монастыре его не прятали.
  - А если не "как бы"?
  - Не проверим - не узнаем.
  - У них несколько месяцев ушло на то, чтобы выйти на Гринспона. Мы его спугнули. Нового покупателя будем долго искать.
  - А зачем целиком продавать? - Пустая рюмка на стойке перед Артемом отливала синевой во внутреннем освещении бара. Он поискал глазами бармена, не нашел его и снова обернулся к Расулову. - В переводе на живой вес там десятки, или сотни лямов, хрен знает. Золото - мягкий металл, порежем легко. В ювелирной печи можно выплавить слитки. У моих тестя с тещей на даче никто из соседей не зимует. Электричество есть. Лишь бы фаза выдержала.
  - Получается, что только из монастыря его надо как-то достать.
  - Доставать не надо - перехватим по дороге. На следующей неделе их эвакуируют. Тот же Сергий рассказал, что на днях за трапезой Палец расспрашивал у настоятеля про переезд: когда поедут, куда поедут, какие машины, и прочее.
  - И куда поедут?
  - Печерский монастырь для мирожцев выделил несколько комнат у себя в паломническом центре. С участковым и УФСИН Палец свое перемещение в Печоры уже согласовал.
  - Думаешь, он собирается с монастырским водителем договориться?
  - Может быть. Или грузовик угонит, - предположил Артем. - Мы с тобой дадим ему спокойно вывезти идола из Пскова и за городом проведем изъятие. Едем на своих машинах. Два незасвеченных ствола у меня в общаге лежат.
  - А с Пальцем что будем делать?
  - По обстоятельствам. Отпускать его точно нельзя.
  Айрат нехотя кивнул:
  - Ты не думаешь, что, пока мы ведем его по городу, он узнает тебя или меня?
  - Десять лет прошло. Вряд ли.
  С непривычки Артем опьянел от трех рюмок, и, когда мотнул головой, помещение бара, освещенное приглушенным синим светом, качнулось у него перед глазами. Чтобы не упасть, он сжал ногами ножки высокого барного стула. Товарищ с опаской ухватил его за плечо.
  
  Не в младенчестве, а уже в разумном возрасте приобщился будущий Нектарий христианской вере. В один весенний солнечный день старенький батюшка, который хаживал к ним в детдом, собрал всех некрещеных отроков из отряда и повел в маленькую церковь на Запсковье, где сам был настоятелем. По свидетельству о рождении был он Алексеем Сергеевичем Пальцевым, и во крещении наречен был рабом Божьим Алексием. Святой отец стал ему отцом крестным, в чем многие годы спустя он увидел особый знак.
  Это было уже в 90-е годы, а на свет появился он на закате безбожной советской эпохи, в которую храмы рушили, и людям в них ходить запрещали. "Пальцева" была девичья фамилия матери, а "Сергей" - имя неизвестно чье, мать сама выдумала ему отчество в роддоме.
  Воспитательница в детском доме говорила и Леше, и другим мальчишкам, что родительницу его изнасиловал ее же собственный обезумевший в старости дед, с которым та делила комнату в общежитии. После роддома мать не подходила к младенцу. Сейчас это назвали бы послеродовой депрессией, а тогда никак не называли. Он, голодный, кричал, пока соседки не обратились в милицию. Дважды ее уговаривать не пришлось, в детский дом она сдала дитя с легким сердцем. Когда дед помер, вышла замуж, переехала из общаги в квартиру, родила нового сына, и о первенце не вспоминала. Семейство у них было крепкое и счастливое.
  Быть может, что среди этих слов не было ни одного истинного, и воспитательница лгала, чтоб маленького Лешу ранить больней и перед товарищами оговорить. Старая дева, коварная и ликом мерзкая, всегда искала повод, чтоб обидеть его. Коли не было, за что наказать, то сама выдумывала ему преступления. Волосы редки на голове у него стали оттого, что мучительница всё детство за них оттаскала его. Еще лупила тем, что под руку попадет: то веником, то шваброй, то злосмрадной тряпкой половой.
  Не больше милосердия он встречал и от детдомовской братии. Это нынче Нектарий знает, что красть грешно, но невинному ребенку было не понять, отчего нельзя взять у другого то, чего у тебя самого нет. У одного тиснул крышечки от пивных банок, у второго - коллекцию вкладышей от жвачки, у третьего - образок в золотом окладе, который от покойной матери тому достался в наследство. Ясно, что это мелкое воровство только поводом было, а истязали Лешу они из мести за собственные сиротство с обездоленностью. Выбрали, как водится, самого малого и беззащитного. Уже тогда он был меньше всех среди однокашников, и с каждым годом еще отставал в росте.
  Особенно он боялся "темных". Первым воспоминанием в жизни будущего инока Нектария была душная и кислая от запаха постельного белья темнота, которая как будто положила начало его существованию. Было тогда ему годов пять или шесть, а когда исполнилось десять, то он на уроке рисования заточил красный цветной карандаш из набора "Десна", дождался ночи и воткнул его в глаз спящему Димке Морозову, который среди его обидчиков был за главного. В детдом приезжали мусора. На Лешу все дети пальцами показывали, но никто не видел, чтоб он вставал после отбоя или, тем паче, к ложу товарища подходил. Кончилось тем, что в другой отряд перевели окривевшего Димку - подай ему, Боже, долгоденственное и благоденственное житие, - а Лешу с той ночи никто не трогал. Но дружбы с мальчишками всё равно не сложилось.
  Приятели у него появились только в старших классах: одного звали Бахыч, а другого - Саня Талый. Оба были многократные второгодники и стояли на учете в детской комнате милиции. К Леше они подошли в столовой после ужина и предложили выбраться в город на дело.
  С его росточком не то, что в форточку, а в игольное ушко войти можно, да и ловкостью Господь не обделил. Пока Бахыч с Талым на стреме стояли, Леша в хату лез и открывал изнутри дверь. Вещи они выносили вместе и делили добро на троих.
  На нижних этажах люди редко окна да форточки открытыми оставляют, а, кто на верхних, те воров не боятся. Но так же и Леша с младенчества не боялся высоты. Чем выше, тем к ангелам и к Отцу Небесному ближе. Будущий инок еще не понимал этого, но любил то, как сладко на карнизе захватывало дух.
  Юноши после детдома прямиком отправлялись в армию, но Лешу не взяли по росту. Хотя учителя не хвалили его, в дневнике у Леши ниже четверки оценок не бывало. Смекалистым он с детства был, но дальше учиться не захотел и после детского дома продолжал жить тем же ремеслом. Как сироте, ему выделили комнату в общаге с вонью в подъездах, где в бытность, если не лгала воспитательница, обитала его матушка вместе с шальным дедом.
  Саня Талый отслужил год срочной службы, подписал контракт и погиб в Чечне, а его место в шайке занял другой Саня по фамилии Боровой и по кличке Боров. Однажды за ночь они три хаты сделали: одна, на восьмом этаже, загодя была насмотрена, а другие две, этажом ниже, скачком взяли. Великий фарт троице светил, пока раз на выходе из подъезда их мусора не встретили. В первый раз по 158-й за кражу с проникновением Леха Палец отсидел в Крюках, и во второй - тоже, а в третий, и в последний, уже не в Крюки, а в Серёдку на строгач его Господь привел, и по другой статье.
  Наводчиком у шайки был местный бич. До тех пор не подводил, но тут ошибся. Внутрь Леха забрался через форточку в спальне и на кровати увидел спящих супругов. Дело было в июле. Она от жары сбросила с себя одеяло до пояса и лежала на спине с голой грудью. Мужик рядом с ней зарылся лицом в подушку.
  Как влез, так и стоял Леха Палец в половине шаге от окна. То ли обратно лезть, то ли... Не успел додумать он, как мужик во сне услышал его дыхание, а может быть, взгляд почувствовал. Распахнул глаза, сел на постели. В руке у Лехи Пальца был нож, которым он только что срезал москитную сетку. Раз он вонзил острую сталь между ребер, и уже не смог остановиться. Когда встрепенулась женщина, он перепрыгнул на нее, оседлал, проткнул белое горло и для надежности повернул в ране лезвие.
  За спиной раздался топот убегающих ножек. Семь годов их сыну было. Проснулся от шума, видать, заглянул в спальню ко взрослым, и там увидал, как малорослый Леха Палец с ножом ползает по родительским телам на окровавленной постели. От ужаса он даже закричать не смог и побежал в уборную. Там заперся. Но замок шуточный был. Упокой, Господи, невинную душу отрока твоего!..
  В туалете Леха Палец вытер лезвие туалетной бумагой и сунул нож в карман. Когда обыскал хату, то в верхнем ящике дорогой "стенки" нашел шкатулку с золотом, а из сумки в прихожей на вешалке прихватил хозяйкин кошелек. Налички в нем не было, но зато лежала мужнина карточка, и в том же отделении - бумажка с записанным карандашом пин-кодом.
  Первым повязали Саню Борова, главаря. Среди ночи он пришел обналичить выручку к банкомату и засветился на регистраторе машины на парковке магазинчика. Наутро регистратор изъяли опера, Борова на записи признали, повязали, допросили, и в тот же день заявились в общагу к Лехе Пальцу.
  В прежней греховной жизни Нектарий любил блестящие вещицы. По тому праву, что в хату проникал первым, ему случалось тайком от подельников прихватить иную драгоценность. Цепурка у него была любимая. Как теперь поворачивает четки при молитве, он так же любил крутить ее в пальцах и чувствовать при этом, как холодное золото нагревается его телесным теплом.
  Вместе с цепуркой в нычке под крышкой старого телевизора хранились серьги, бабки золотые, сверкальцы всяких цветов. Монеты отдельную гордость составляли: драгоценные, антикварные, юбилейные - стопочками друг на друга ложились очам на радость. Ныне отдал бы не раздумывая он свое богатство Святой церкви, но мусора отняли всё до последней копеечки.
  Неисповедимы пути Господни. Тяжкий грех привел его к встрече с отцом Александром, чтобы чрез руци его откровение явить, а после устами его указать стезю к вечной и блаженной жизни. Что в монашестве ему придется взять в руки оружие, он и помыслить не мог, но Всевидящему Оку было видней. Для вылазки в Ящеры Нектарий стащил нож с монастырской кухни и заточил о каменный выступ в стене кельи. Господь Царь во век и в век века: погибнете, языцы, от земли его.
  Когда пришло время, этим же самым ножом он отправил на вышний суд стукача Колю Салюта, и сейчас оружие снова лежало у него в кармане рясы. Первым рейсом в Печерский монастырь забрали старцев Бориса с Глебом. За ними уехал Сергий из соседней кельи, тучные пожитки которого с трудом запихали в фургон. Очередь была за Нектарием. В нетерпении он сунул ладонь в карман и проверил пальцем остроту лезвия. Поднялся с сундука, где сидел, подошел к окну и стал глядеть через окно на пляж. На пляже не было ни людей, ни птиц. Неподвижность вида за фигурной решеткой нарушал только фиолетовый флаг, колыхавшийся на ветру над черной будкой спасателей.
  Печерский настоятель выделил для эвакуации грузовик вместе с водителем. Последний заодно помогал и с погрузкой. Юноша с русыми волосами ниже плеч и стриженой бородкой вошел в келью, перед этим постучавшись.
  Когда вдвоем они оторвали сундук от каменного пола, Нектарий заметил у юноши на запястье под рукавом рабочего комбинезона деревянные четки.
  - Золотом, что ли, он у тебя набит? - на лестнице с галереи пропыхтел его напарник.
  Нектарий молча улыбнулся ему в ответ.
  Во дворе груз затягивали в кузов уже втроем вместе с ветхим настоятелем Варфоломеем, от которого больше было премудрых наставлений, чем пользы. После сундука Нектарий вместе с печерцем составили в кузов несколько коробок звонкой утвари и упаковки с макаронами и крупой, которые принесли с кухни.
  У печерцев была "Газель" - вроде той, на которой поганцы из Ящеров собирали по деревням своих жертв, но только без рефрижератора, и не белого, а небесно-голубого цвета. Следом за водителем Нектарий забрался в кабину. На зеркале висела на шнурке лакированная деревянная ладанка с ликом Николы Вратаря. Перед тем, как взяться за руль, печерец обратился к образу и с верой перекрестился. Нектарий на пассажирском сиденье повторил его движение.
  "Газель" тронулась по дорожке мимо настоятельского дома. Через забрызганное стекло он в последний раз поглядел на бедную обитель. Чему-то насупившись, владыко Варфоломей смотрел фургону вслед. Драгоценного металла в истукане хватило бы на то, чтоб все иконы одеть в злато в их храме, и даже Николу бисерного, но не принял бы владыко от него великого дара.
  Позади остался дендропарк с большим утиным прудом. "Газель" объехала "кирпич", который закрывал участок улицы перед рекой, и выехала на перекресток. Нектарий ласково проговорил:
  - Дальше я поведу, брате.
  Монах за рулем сначала изумился, а потом заметил нож у мирожского инока. Страх набежал на его лицо. Перед тем, как выбраться на дорогу, он по приказу Нектария достал из комбинезона старенький мобильник, извлек из него аккумулятор и раздельно сложил части в бардачок. Нектарий перебрался на водительское место, опустил руку к рычагу под сиденьем и подтянул кресло.
  Первый хвост за собой он приметил на мосту через Великую. За рулем черного универсала "Лада Ларгус" сидел амбал в черной кожаной куртке. Кепка с длинным козырьком была сдвинута вперед и закрывала половину лица.
  Железнодорожный переезд был закрыт. "Лада Ларгус" в колонне машин стояла пятой за "Газелью". Когда по рельсам проехали последние цистерны и поднялся шлагбаум, черный универсал рванулся вперед и подрезал желтую легковушку. Нектарий сильнее нажал на педаль газа.
  Магазин "Магнит" на эвакуированной наполовину улице Советской Армии был затянут роллетами. Мимо забора деревянного дома с окнами, забитыми досками крест-накрест, шла колонна солдат с автоматами. Больше людей не попадалось, да и автомобилей было немного. Впереди показалась бетонная стена городского приюта для бездомных собак. "Газель" гнала уже за сотню. На светофоре почти на самом выезде из города Нектарий в очередной раз поглядел в зеркало заднего вида, не увидел черного универсала и с благодарностью перекрестился.
  К белому "Ниссану", который теперь маячил позади, он получше присмотрелся уже за Глотами. Чтобы убедиться в своем подозрении, Нектарий сбавил газ. "Ниссан" сблизился с ним, почти догнал, но потом вернулся на прежнюю дистанцию. Водитель за рулем был небольшого роста, в толстовке с капюшоном.
  Так они ехали дальше не спеша друг за другом. Появился и исчез указатель Палкинского, а потом - Островского района. Человек в "Ниссане" одной рукой взял телефон и набрал кому-то сообщение.
  Перед самым городом Островом Нектарию попался на глаза подходящий лесной съезд. Ноябрьский день и так был несветлым, а в бору стало еще темней. Узкую дорогу обступают лысые сосны с пятнами лишайника. Автомобиль преследователя ползет за "Газелью", будто привязанный на длинном тросе. Нектарий сбрасывает скорость и осторожно объезжает огромную лужу. То же самое в зеркале заднего вида делает белый "Ниссан".
  Он почти поравнялся с "Газелью", сигналит и требует остановиться. Инок глушит двигатель, отворяет дверь и сходит со ступени кабины на обочину.
  Когда из машины вышел его преследователь, Нектарий узнал его: это был один из двоих мусоров, что после ограбления с убийством повязали его в общаге. Нынче Всевышний назначил им новую встречу. За время, что они не виделись, полицейский постарел сильнее преступника. Красивое кавказское лицо печально осунулось, а щетину на подбородке присыпало серебряным прахом, который оставляют после себя, развеявшись, полные горестей и бесплотной суеты человеческие лета.
  Нектарий осторожно поднял руки и при этом склонил их вперед, чтоб не задрались рукава рясы. В левом был спрятан нож. Опер не спускал его с мушки и протянул свободную руку для обыска. Нектарий схватил его запястье. Кавказец успел выстрелить, но Господь не оставил раба Своего, и пуля врезалась в кузов "Газели".
  В маленьких пальцах у Нектария сверкнуло лезвие. Мусор вскрикнул и повалился спиной в пушистый зеленый мох. Нектарий уселся сверху на поверженного и погружал клинок в его тело до тех пор, пока грудь вместе с толстовкой не превратились в одно сплошное кроваво-тряпичное месиво.
  Он уже был за рулем и успел развернуть фургон, когда между сосен впереди блеснуло лобовое стекло. Показался знакомый "Ларгус" из города. Нектарий прибавил газу и решительно направил "Газель" в лоб универсалу. За миг до столкновения водитель в кепке резко дернул руль вбок.
  За вражьей машиной инок не разглядел препятствия, и в тот же миг, когда черный "Ларгус" нырнул носом в придорожную канаву, "Газель" влетела в лужу на дороге. Фонтан грязи взметнулся до самых стекол. Кабину качнуло вперед. Двигатель замолк.
  Он повернул ключ зажигания, потом снова, и пытался завести мотор до тех пор, пока не увидел через зеркало амбала, который выбирался из канавы по склону, усыпанному бесцветной хвоей. Кепка слетела с головы преследователя, и теперь, с лысым черепом, Нектарий узнал бывшего напарника южанина.
  Маленький инок выпрыгнул из кабины, бросился в лес и скоро среди колонн сосен впереди заметил разлапистую ель. Путь к ней преграждало маленькое, но глубокое на вид болотце. Монах задрал подол рясы, как лягушонок перепрыгнул одну за другой через несколько кочек и юркнул в колючую крону.
  Лысый мент стоял на краю топи. Нектарий успел взобраться на несколько метров и удерживал равновесие на толстом суку, руками вцепившись в еловую лапу.
  - Слезай, выродок!
  Мент повторил приказ. Нектарий затаил дыхание и крепче вцепился в ветку. Лысый на земле держал пистолет обеими руками и начал прицеливаться.
  Пуля попала точно в сук, на котором стоял инок. Он ощутил подошвами обуви пустоту, и в тот же миг понял, что летит вниз с отломанной веткой в руках.
  После мгновенного погружения Нектарий встал ногами на дно. Вокруг была ужасная тягучая чернота. Он несколько раз оттолкнулся от дна и помогал себе руками, но грязь не пускала наверх.
  Какая-то палка ткнулась в плечо. Нектарий вцепился в нее и начал карабкаться, но палка сама быстрей поднималась вверх.
  На поверхности он отдышался, вытер глаза и разглядел перед собой лысого. Ствол мертвой сосенки валялся на берегу болота, весь в блестящей коричневой грязи. Такой же грязью была насквозь пропитана шерстяная ряса Нектария. Мусор дал ему отдышаться, потом безо всякой причины залепил тяжелую пощечину, поднял за шкирку и потащил через лес по кочкам обратно к дороге.
  Он по воде подвел Нектария к двери брошенного в луже фургона и сунул пистолет в карман куртки, чтобы отворить щеколду. Вода доставала его пленителю до краев осенних туфель: видать, не думал, выходя из дому, что погоня заведет его так далеко. Нектарий обратил внимание на его обувь еще в лесу, и сейчас незаметно поднял из лужи ногу и ударил врага по незащищенной косточке. Амбал согнулся от боли. Хватка ослабла. Инок рванулся вперед к кабине, загребая детскими берцами грязную воду.
  Ключ зажигания был на месте, и свечи, Божьей милостью, успели просохнуть, пока преследователь бегал за ним по лесу. Теперь снаружи на лесной дороге он потешно подпрыгивал, молотил кулачищами по боковому стеклу и кричал злые слова, которые было не разобрать через звук мотора.
  XII. Декабрь
  Увидавши впервые в жизни лысого кота породы донской сфинкс, Невзор ахнул и, если бы был христианином, то точно перекрестился бы. Не успел он долюбоваться чудищем, как дочь перелистнула снимок на экране:
  - Это был голорожденный... Флок... Велюр... А вот браш. - На фотографии из породного питомника она наткнулась где-то случайно в своем интернете.
  - Наш. - Невзор придвинул к глазам мобильник. - И лопухи такие же.
  В отличие от белого в крупных рыжих пятнах Баяна, кот из интернета имел скучный серый окрас, но в остальном очень походил на диковинного питомца Асичей: те же морщины на спине и шее, огромные уши в складку, как у летучей мыши; усы, словно после удара молнии, торчали во все стороны и нелепо курчавились. Правда, шерсть у кота в телефоне была только на лапах и животе - выше туловище покрывал короткий ворс. А у Баяна вдобавок к тому из ворса лезли жесткие, словно пакля, прозрачные кучерявые волоски.
  - Их, наверно, в салонах выщипывают. - Дочь протянула руку и выдернула ногтями мертвый волос. Баян даже не вздрогнул. - Я так и думала, что это порода какая-то.
  - Сказала бы, раз думала.
  - Да много ты меня слушаешь!
  Что шерсть у него не вырастет, лекарь понял уже давно, смирился с этим и мазью перестал его мазать, еще когда люди в Малых Удах были живы, но всё равно так и не пускал кота в дом. Сейчас Виданка уверенно взяла Баяна из отцовых рук, поставила перед дверью в избу и отворила ее. Невзор обреченно вздохнул: представил, что будет. "Одно благо, что подорожника сушеного сколько хочешь, - подумал он про себя. - А от ран посерьезней - зверобоя запас". Сушеные растения висели в пучках под потолком. Дух зверобоя - густой, с нежной горчинкой - ясно различался среди многих других, наполнявших сени.
  Первое знакомство с избяными котами прошло гораздо спокойнее, чем ожидал хозяин. Робкий Облак и нелюдимый Барсучок при виде пришельца почти сразу попрятались за сундуками, а рыжая Искра, хотя и не бросилась встречать нового жильца хлебом-солью, но в бой тоже не лезла - только вытянула шею на своей печи и, крутя головой, следила за его перемещениями по избе. Зрачки у нее стали огромные, а розовый нос - пунцовый, как всегда при большом волнении.
  Баян обошел помещение, остановился перед печью и с любопытством задрал голову на кошку. Та поднялась в боевую стойку и тонко противно зарычала. Присевший на кровать Невзор вытянул ногу и от беды подальше толкнул Баяна под зад носком тапки. Мигом позабыв про Искру, кот сделал круг вокруг печи, запрыгнул Виданке на колени и начал ковырять когтями джинсы, устраиваясь.
  Скоро он заснул у нее на ногах и, когда со двора раздался лай, с испугу выпустил когти, так что Виданка на кровати рядом с отцом подпрыгнула от боли.
  Спрыгнув на пол, кот заозирался по сторонам.
  - Наши, никак?
   Виданка поглядела на часы в мобильнике, другой рукой потирая уколотую котом ляжку:
  - Автобус только из города выехал.
  - Кто же тогда?
  Дочь в ответ пожала плечами.
  Невзор пошел открывать.
  Снегопад начался еще на поздней заре и закончился только к обеду. Цветава вместе с тещей с утра гуляла по рынку и магазинам в городе, и дорожку расчистить было некому. Валенки хозяина оставляли в снегу глубокие следы.
  Он отодвинул заледеневшую щеколду и посторонился. В торжественном молчании одна за другой в калитку вошли несколько женщин. Возглавляла шествие вдова покойного брата, в руках она несла сложенный квадратом пурпурный плащ.
  Умилу, вдову Святовита, вели под руки. Та мало понимала из того, что происходит вокруг, но узнала своего пса. Забормотала что-то, потянулась к нему. Рыжий тощий Кощей заворчал и попятился в конуру.
  - Хозяйку, что ль, не узнал?! - упрекнула его старая Беляна Славич.
  Да что там пес! Невзор и сам не узнал бы Умилу, если б где встретил. Как волосы перестала красить, то вся побелела, две глубокие морщины легли поперек рта, и, что самое главное, глаза стали как у древней старухи: бесцветные и прозрачные, будто вода. Травница Некраса, у которой он учился науке врачевания, когда-то объясняла Невзору, что у стариков глаза делаются такие, когда они уже близки к концу и через эту прозрачность начинают видеть то, чего не видят живые.
  Вдова брата обернулась к калитке, убедилась, что все зашли, и протянула плащ хозяину:
  - Возьми, Невзор.
  Он молча покачал головой.
  - Ты единственный муж остался в селении. Как будем без старейшины жить? - подхватила старая Забава, вдова Доброгоста.
  - Вам сразу сказано было: погрести помогу по стари?нам, а дальше сами как хотите! - ответил им хозяин.
  В древности было заведено так, что, коли муж зимой помирал, его во дворе закапывали в снег и клали женок вместе с ним, чтоб не разбежались до ледохода. Временная могилка называлась жальником. Весной колотили погребальную лодью и отправляли размороженных мертвецов в последнее плавание. Но обычай поменялся после того, как христиане пришли на Русь.
  Тела погибших мужей привезли из города в Ящеры, когда на Великой уже встал лед. Лунку решили вырубить посреди реки, между пристанью и безымянным островком. Сначала вырубили, а потом стали думать, как за полверсты доставить мертвецов. Летопись говорила, что при восстании волхвов в Новгороде поборники исконной веры составляли погребальные поезда из саней, на которых везли к Волхову погибших. То же самое предложил и Невзор.
  Дети в бытность в каждом хозяйстве имелись, и детские санки многие до сих пор хранили в амбарах. С трудом, но усадили в них взрослых покойников: ноги у каждого торчали вперед на аршин. Сани связали старым лодочным канатом.
  Первым в поезде ехал старейшина Людмил, за ним - ветхий Велибор Лешич, младший брат Велибора Доброгост, Стоян Славич, и последним - племянник Невзора, пятнадцатилетний Богдан. Хоть и самый младший, он был в связке самый тяжелый.
  И с Бабаева, и с Волженца еще в октябре эвакуировали жителей, вокруг за три версты не осталось ни души, но всё равно дождались полуночи. Погребальное шествие медленно продвигалось по зимней реке. На черном небосводе не было ни луны, ни звезд. Две старухи по бокам поезда, как сигнальщики на железной дороге, несли зажженные фонари.
  "Из воды вышед, в воду воротишися". Беляна плакала в обнимку с Невзоровой невесткой Вячеславой. Не только мужа, но и сына Вячеслава провожала и настаивала на том, чтобы обряд прошел по стари?нам. Невзор пожалел ее и перед прорубью набросил на плечи пурпурный плащ. Когда последнего мертвеца - это был его брат-старейшина Людмил - спихнули с саней в прорубь, Невзор снял с себя плащ, вернул невестке и тогда уже подумал о том, что скоро увидит его снова.
  Вдова берегла одеяние от моли и в сундуке у себя в избе обложила его сушеными корками померанца. От ткани на морозе шел знакомый с детства новогодний запах.
  - Кто, кроме тебя?
  - Кто?
  - Бери, Невзор, - не унимались старухи перед его избой.
  - Вон и супружницу тебе вторую привели. Всё как полагается. Разве не хороша? - подхватила вместе с остальными Беляна Славич и подтолкнула дочь в спину. На Ладе была короткая шубка из тех, что нынче носит молодежь, которая едва закрывала ей ляжки.
  Молодка сделала шаг вперед, выразительно уставилась на Невзора и улыбнулась той улыбкой, которую сама, наверно, представляла таинственной и соблазнительной, но из-за надутых губ и выпученных глаз выражение у девицы было такое, как будто по дороге ей приспичило до ветру, и теперь она стеснялась словами попроситься у хозяина в уборную.
  - Хороша, хороша, - быстро закивал Невзор. - Да только мои три бабы от ревности сначала с нее, а потом с меня шкуру спустят.
  Ладка еще продолжала улыбаться, когда мать с обиженным лицом одной рукой взяла за локоть ее, а второй - рассеянную Умилу, и потащила обеих к калитке. Остальные потянулись за ними.
  Представление было окончено. Хозяин затворил засов. Громыхая цепями, по будкам расходились собаки.
  Еще со двора он заметил в окне лицо дочки. В избе она встретила Невзора вопросом:
  - Отказался?
  - Отказался, - подтвердил отец. - Еще на той неделе я Вячеславе говорил, что пора документы на ликвидацию артели подавать. Бухгалтеру - и той не с чего платить. Без Ящера много ль наловишь? Да и кому ловить нынче? Старухи все уже на пенсию подали. Ясно, что пуза не отрастишь с государевых подачек, но и с голоду не помрешь.
  - А мы, значит, в Псков переедем? - с надеждой в голосе спросила Видана.
  - Восемнадцать лет тебе исполнится - и езжай куда хочешь, - проворчал отец в ответ. - Нам уже поздно с мамкой, а бабке - и подавно. Пчелы есть, бабкина пенсия. Как-нибудь проживем.
  Как переходный возраст у Виданки наступил, то все разговоры про город стали: мол, в Ящерах у них ни магазинов нет, ни кино, ни интернета приемлемого. Да ведь зато река, лес есть! Хочешь купайся, хочешь ягоды собирай, осенью - грибы, весной - цветы и травы. А зимою, как снег выпадет, какая красота в бору наступает!
  Невзор уселся на короткую лавку у печи, и тут же с громким топотом по половицам к нему подбежал Баян и потерся головой о шаровары. Лекарь опустил руку и рассеянно поскреб ногтем плешивый лоб в морщинку. Кот замурчал свою незатейливую песню.
  
  Через стену из гнилого ДСП доносился хмельной гуд монашеской братии. Как трутни в улье, ей Богу! Хоть бы кто на подмогу вышел! Левым плечом отец Власий навалился на табличку с надписью золоченым церковнославянским шрифтом и православным крестом под буквами, приставил гвоздь, примерился и с размаху ударил себе молотком по большому пальцу. От боли вскрикнул и выронил гвоздь.
  Молоток у них в монастырском хозяйстве имелся, а за гвоздями пришлось шагать за полторы версты в ближайшую деревушку. Просил четыре - дали три, скаредники! Один из этих трех еще по дороге обронил. Помянув про себя неизвестно чью, погрязшую в плотском грехе, а вслух - Божию мать, Власий полез в сугроб искать драгоценный гвоздь. Он долго шарил руками внаклонку, пока вдобавок к гвоздю не потерял еще равновесия и не рухнул бородатым лицом в снег.
  Священник поднялся, отряхнул свою зимнюю рясу и услышал в эту минуту мягкие шаги по снегу. Обернувшись, он разглядел среди деревьев послушника Алешу, который поднимался по склону холма к монастырю.
  Разные люди у них в обители жили. Кто из соседних деревень пришел, другие - из Тямши, из Неёлова, да и с Пскова было несколько иноков. Брат Асклепий до пострига работал терапевтом в поликлинике на Запсковье, Ахиллий - грузчиком на овощной базе, Акакий - дворником, царствие ему небесное. Нынче снегом могилку его у озера занесло, так что найдешь только по кресту. Любил покойный на бережке посидеть, там и похоронили. Казалось, что недавно было, а в уме сосчитал Власий, что уже год скоро, как нет с ними возлюбленного брата, и ужаснулся тому, как стремителен бег времени.
  Алеша был соседом и старым другом покойного Акакия. В первый раз Акакий привез его в монастырь из города, когда ездил навестить детей. С женкой у Алеши случилась размолвка, Акакий и предложил ему, где пожить временно. В чине послушника Алеша пробыл в обители неделю или две, потом с супругой по телефону помирился и вернулся домой. Во второй раз - на прошлый Великий пост - эта история повторилась, но только без участия Акакия, который уже давно к тому времени не вставал со своего ложа. Власий в это время отдыхал в обители среди родной братии от мирской суеты и успел довольно коротко сойтись с Алешей: несмотря на свое непостоянство, человеком тот оказался весьма благочестивым.
  В далекую бытность Алеша трудился слесарем на водоканале, и сине-белая служебная фуфайка со светоотражающими полосками осталась у него от старой работы. В каждой руке он нес по пакету с вещами. В таком точно образе священник запомнил его при последнем его приезде в монастырь.
  Вместо того чтоб поцеловать руку святому отцу, как, вообще говоря, полагается среди благочестивых мирян, Алеша сразу бросился обниматься с Власием и уперся грудью в табличку у него подмышкой.
   - Это что у тебя? - Он потянул табличку на себя и прочел вслух: - "Псково-Дионисийский мужской монастырь. Основан в 1582 году схиигуменом Тарасием".
  - Наш архимандрит Фотий вчера из Пскова к нам приезжал. Велел повесить, - стал объяснять Власий. - Сказал, что нужно будет еще кладбище по документам оформить и для служб помещение отделить, а то, мол, в трапезной - грех. Денег привез и указал рты держать на замке насчет общины из Ящеров. Не приведи Господи, всплывет где, что ихние высокопреподобия в епархии не один век кровавые преступления язычников покрывали. Тебя это тоже касается!
  - Я - что?! Я - могила! - Алеша размашисто перекрестился.
  На бровях и на бороде у послушника белел иней, а руки, что держали пакеты, были сиреневые от стужи. Небось, пальцев уже не чувствовал.
  - Пошли внутрь, сыне, пока не околел совсем.
  Отец Власий пропустил его вперед, и затем сам, в одной руке с молотком и с табличкой - в другой, вошел в трапезную. Из-за стола по одному поднимались монахи, обнимали и с громкими пустыми звуками хлопали Алешу по плечам затвердевшей на морозе рабочей фуфайки.
  Святой отец протиснулся на свое место у печи. Алеша расстегнулся, сел за длинный стол, поставил пакеты под ноги и начал сжимать и разжимать онемевшие с холода пальцы. Ему налили самогона. Чья-то рука опустилась в трехлитровую банку на столе, выудила огромный, размером с небольшой кабачок, огурец-переросток с прилипшей веткой укропа и положила на тарелку перед послушником.
  Настоятель Агафангел дождался, пока Алеша сначала выпьет, а потом закончит хрустеть огурцом:
  - Надолго ль к нам?
  - Навсегда, если примете, - ответил пришедший.
  - Постричься, что ли, надумал?
  - Надумал, отче, - Алеша обратил глаза к отцу-игумену, лик которого из ласкового вдруг стал нахмурен.
  - А к женке под юбку не сбежишь снова?
  - Нет у меня больше женки.
  - Преставилась, что ль?
  - Жива, слава Богу, - Алёша перекрестился. - Только не женка она мне больше. Всё из-за ящеров проклятых. Теща с покойным тестем в свое время себе новую квартиру в Видном купили, на самом берегу Великой. Как началось это всё, сатана старая к нам жить приехала, еще в сентябре было. Всю жизнь она против меня женку настраивала: начала, еще когда сын маленький был. А тут у нас дома совсем разошлась. И женка ей только поддакивает: мол, что лодырь и забулдыга, ее перед матерью позорю. Как домой возвращаюсь, каждый раз карманы обыщет. Карточку отобрала, на которую мне законное пособие платят. Ну а как без денег? С собой теща шкатулочку с драгоценностями привезла. Нашел, где прячет ее. Колечко взял оттуда и в заклад снес, потом еще сережки какие-то.
  - Может, это и не ты был!
  - Да как не я, коли с третьей вещью меня с поличным взяли! На кухне заперлись, вдвоем сначала посовещались, потом меня позвали, и женка объявляет: идем подавать заявление на развод, и чтоб ноги моей больше не было в ее жилище.
  - С каких пор ваше жилище ее жилищем стало?! - возмутился Агафангел.
  - С самого начала так было. Это бывшая тестя с тещей квартира. Когда они себе новую в Видном купили, ее переписали на женку с сыном, а меня не стали в долю вписывать: на всякий случай - так мне сказали. Всю жизнь вместе с ней прожили. Поплачет еще, покается!
  - Покается, сыне, как Бог свят, - закивал головой настоятель. - Но ты не злорадствуй. Древние бабы добрые были, а натурой пакостной их Господь наказал за Евино ослушание.
  Диакон Макарий со своего места по правую руку от игумена потянулся к бутыли с мутным самогоном, налил себе полную кружку и через стол обратился к Алёше:
  - Ты устраивайся, брате. В новом доме тебя никто не притеснит и не обидит. Обеты на тебя авва Агафангел наложит. Даст Бог, к Пасхе пострижем. В иночестве, думаю, наречем тебя Потамием - в честь святого мученика Кипрской церкви.
  - Потамием?
  - Имя "Потамий" в переводе значит "речной": и на профессию твою бывшую мирскую укажет, и на причину, которая к обращению привела, - объяснил послушнику ученый диакон.
  Отец Агафангел тут же предложил тост за будущего брата Потамия. Власий вместе со всеми выпил дрянного самогона и поморщился.
  Из здешних обитателей многие оставили в прошлом жен и семьи - и видит Бог, мало кто по своей воле. Перед Власьевым внезапно протрезвевшим мысленным взором возникли сейчас лица трех его дочерей: младшую Марией звали, среднюю - Еленой, а старшую - Ириной. В последний раз он видел их еще до восстания рек, по весне. Был в городе с Агафангелом, и возле магазина, пока ждал его, увидел своих девочек вместе с бывшей женой. Жена - всё такая же красавица дородная, только толстую русую косу свою состригла и в темный цвет волосы покрасила. А дочки вымахали, что не узнать, Ириночка - уже с мать ростом.
  Пока думал, как начать беседу, из магазина появился мужик в кожаной куртке и закурил, и дочки все три к нему кинулись. Наперебой щебетали как с отцом родным, в то время как сам родной отец, неузнанный, в двух шагах от них стоял. Когда они шли к парковке, бывшая жена на него уже у машины обернулась, а Ирина, Елена и Мария - нет. В ту минуту всех богов на свете Власий был готов променять на то, чтобы оказаться на месте незнакомого мужика и с семейством в родной поселок городского типа воротиться.
  
  Про святой Афон в православной Греции будущий инок Нектарий прочел в одной из множества богоугодных книг, что приносил ему на зону отец Александр. Высота святой горы такова, что тамошние храмы - как писал об этом с восхищенным преувеличением автор - упираются крестами чуть ли не в самые небеса. Но еще выше стоит обитель, куда Нектарий направлен Всевышним благоволением. Уже не счесть, сколько времени монастырская "Газель" с драгоценным грузом поднимается по круговой дороге без заграждения. Внизу под горой лежит долина неизреченной красоты с темным лесом и лугом, по которому бежит серебристая речушка. За весь путь наверх не попалось Нектарию ни животных, ни людей. Стекла в машине опущены, и полной грудью водитель вдыхает горный воздух с ароматом некой благоуханной смолы.
  За новым витком дорога заканчивалась мостиком через ущелье: он был такой тонкий, что Нектарий не заметил его раньше. Он притормозил, до пояса высунулся из окна и приложил ладонь козырьком ко лбу. С другой стороны пропасти сразу за мостом начинался лес. Над голубовато-зелеными кронами он разглядел золотой шпиль креста.
  Мост покачивался под колесами фургона. Иноку не было страшно, но душа замирала от зримой бесконечности бытия вокруг. Невысоко над ущельем парил огромный орел. Когда он на грузовике подъехал ближе, то понял, что глаза обманули его, и разглядел ноги, сложенные вместе, как у гимнаста в полете, человеческое туловище и лицо. Руки ангел держал скрещенными на груди. Водитель отнял правую ладонь от руля грузовика и перекрестился.
  С мостика "Газель" по дороге из белого кирпича въехала в лес, где росли горные сосны, можжевельники, криптомерии, рододендроны, усыпанные розовыми цветами, и еще какие-то неизвестные деревья с гладкими, как колонны, стволами и небесно-голубой хвоей. Через открытые окна доносилось пение птиц.
  Монастырь стоял посреди хвойной чащи и был обнесен белой стеной с четырьмя невысокими, но крепкими башенками по углам. На одной из башен стоял дозорный. Заметив его, Нектарий сначала удивился, но затем подумал о том, что в диких горах могут водиться разбойники, и без охраны Божьим людям не обойтись.
  Полукруглые створки ворот украшала гравировка страстей Христовых, а ровно посередине был прямоугольный золотой крест в человеческий рост. Не успел он постучаться, как крест на его глазах разделился вдоль вертикальной перекладины на две половины, и двери распахнулись. Наружу гурьбой высыпали ребятишки в одинаковых белоснежных сорочках до пят. Их было не меньше дюжины.
  Детей Нектарий не любил со времени собственного несчастливого детства, но растаял душой при виде этих маленьких ангелочков. Не спросив разрешения, малыши отворили кузов и полезли туда все вместе. Снаружи показался убогий сундук из его кельи. Дети вертелись вокруг. Каждому хотелось скорей заглянуть внутрь, и они бы открыли его быстрей, коли б не мешали друг другу.
  При виде того, что лежало внутри, они не смогли удержаться от звонкого и радостного смеха. Маленькими ручонками дети схватили сокровище со всех сторон, достали наружу и поволокли по зеленой траве в монастырь.
  Рядом с Нектарием остался единственный отрок, голубоглазый и с золотыми кудрями. Из ворот еще был слышен смех его товарищей, издали похожий на щебетание певчих птиц, когда он ласково взял инока за руку и повлек в обитель:
  - Пожалуй домой, сладчайший.
  Названный сладчайшим вошел и обмер, когда взгляду его предстал монастырский собор. Не только крест на главном куполе, и сам главный купол, и остальные два купола были у храма золотыми, но и купольные барабаны, и апсиды, и фризы, и закомары, коим семь число, и стены, и даже паперть. Весь целиком из чистого злата, собор сиял в лучах небесного света. От умиления Нектарий чуть не расплакался, всю дорогу к храму истово крестился, и продолжал это делать, пока обходил по кругу и рассматривал здание.
  Сверкающие золотые ступени вели к золотым створками двери, которые украшал рисунок из золотых цветов. Он задержался перед золотой папертью, неутомимо совершая крестное знамение, но войти не решился.
  Обернувшись, он не увидел своего маленького провожатого. Вокруг было пустынно, и только в отдалении у двухэтажного здания, в котором Нектарий узнал братский корпус, стоял спиной к нему и лицом к монастырской ограде человек в белых одеждах.
  Горний монастырь - едва больше их Мирожского, но кажется раздольней оттого, что нет здесь ни церковной лавки, ни теплиц с помидорами и огурцами, ни старого бесплодного сада. Всё дышит покоем и благолепием. Поравнявшись с монашеским общежитием, Нектарий обращает внимание на то, что решетки на окнах не фигурные, как были у них в Мироже, а из обыкновенных прутьев в палец толщиной, но зато сами прутья отлиты из чистого золота.
  На углу дома монах в белой рясе так же неподвижен. Подняв голову кверху, он как будто пытается разглядеть что-то в хвойной зелени за стеной и не замечает приближения Нектария.
  - Брате, - позвал он.
  Белоризец обернулся:
  - Пожаловал наконец?
  - Пожаловал, - смиренно ответил Нектарий.
  Лик у насельника рассерженный. Видать, недоволен тем, что его отвлекли от созерцания природных красот. Нектарий спрашивает у него первое, что приходит на ум:
  - Давно ты, брате, в обители подвизаешься?
  - Четвертый год, - сосчитав в уме, сказал монах.
  - И какая жизнь здесь?
  - Такая.
  - Какая?
  - Подъем - в шесть утра, сортир, омовение, в семь - физкультура, завтрак, - нехотя начал перечислять он. - Потом идем в храм на моления, до шести вечера с перерывом на трапезу. После молитвы - вечеря, индивидуально-воспитательные мероприятия, досуг, прогулки. Отбой - в десять.
  - Надо же, - тихо удивился Нектарий. - У нас в Серёдке в колонии почти такой же распорядок был.
  - Почти, - подтвердил собеседник с угрюмостью в голосе.
  Из дверей корпуса показались еще двое белоризцев. Они двинулись к золотому храму по мощеной дорожке, на ходу о чем-то беседуя между собой.
  - А воспитательные мероприятия здесь какие?
  - Иные, чем у нас были. Вечером узнаешь.
  Нектарий изумился этим словам:
  - Ты, брате, никак тоже в Серёдке чалился?
  - А ты будто не узнаешь?
  Он пристально глядит на монаха и не может поверить глазам:
  - Васька, ты?!
  - Я, - безрадостно усмехается Васька Колотуха - тот самый, что на воле в припадке жестокости забил всю свою семью молотком и перед тем, как в тюремной больнице нутро его истекло кровью от прободной язвы, успел отписать Святой Церкви квартиру, опустевшую после его преступления.
  - Разве не помер ты?
  Васька, хмурый, пожимает плечами. Борода у него снова стала черной, хотя за год до смерти он побелел как лунь.
  Под рукой нет зеркала. Нектарий трогает рукой лицо, проводит пятерней по волосам. На ощупь они кажутся гуще, чем были в последние годы. Господи, помилуй!
  - Неужто в раю мы с тобою, брате?
  - В раю, - отвечает убийца и сводит перед собой пальцы замком, что на тюремном языке означает безвыходное положение.
  Нектарий заозирался по сторонам. Амурчиков, что встречали его, нигде было не видать, но в нескольких шагах стоял долговязый серафим - кажется, тот самый, которого встретил он над пропастью. Носатый, пучеглазый, с крыльями, теперь нелепо сложенными за спиной, вблизи он вовсе не был хорош собой, и больше, чем на орла, походил на ощипанного страуса. В руке у него серебрился тонкий и острый, как длинная игла, меч.
  Нектарий поискал глазами ворота, но на прежнем месте их не оказалось. Обитель по всему периметру окружала белая глухая стена, над которой только теперь он разглядел колючую проволоку.
  
  Глядя на снегопад, Артем Копьев подумал о том, что зимой в несуществующем раю на небесах должно быть еще холодней, чем на земле, и, наверное, начиная где-нибудь с ноября-декабря, праведники массово скупают путевки в жаркий экзотический ад. Сыплет вторую неделю, и сугроб у подножья древней стены Окольного города за окном каждый день становится немного выше. Старые тополя - все в снегу.
  Общежитие УВД занимает несколько крупногабаритных квартир на верхнем этаже старого здания в центре города, в двух домах от его бывшей школы. По белому тротуару вдоль стены плетутся дети с разноцветными рюкзаками, у одного на рюкзаке Артем разглядел рисунок с волком и зайцем из "Ну, погоди!".
  В октябре к нему в квартиру, в соседнюю комнату, подселили двоих молодых веселых пэпээсников из Питера. Командированные уехали домой в первых числах декабря, и Копьев снова остался один. На время служебного расследования его отправили в отпуск. Кроме нелепых мыслей, занять себя было почти нечем.
  По пути от окна к столу он зацепил бутылку и поморщился от мучительного гулкого звука, с каким пустое стекло покатилось по полу помещения с высоким потолком. Он включил чайник и насыпал растворимого кофе в кружку с котом в полицейской форме, которую дочка, когда еще училась в школе, подарила ему однажды на день рождения. Как вчера доедал печенье, Артем не помнил, но не смог найти его. На столе, засыпанном крошками, был только хлеб в полиэтиленовом пакете.
  Несовершеннолетний из Ящеров был застрелен на территории Мирожского монастыря в упор без предупредительного выстрела. Времени на предупредительный у Артема не было, но не было и свидетеля, который мог бы это подтвердить. А в последний раз, когда его вызывали в службу внутренней безопасности, то вопросы задавали уже про Леху Пальца.
  В свое время, после развода, он оказался фактически на улице, и Сверчков обошел все начальнические кабинеты, чтобы выбить для него комнату в общежитии. Сейчас он тоже старался ради него из всех сил, звонил даже куда-то в Москву. Артема он успокаивал, что всё как-нибудь разрешится, хоть сам явно не был в этом уверен. На днях позвонила бывшая жена. Она спросила, где Артем планирует жить, если его лишат служебной жилплощади. Он ответил, что пока не думал об этом.
  Он не хотел убивать Леху Пальца. Выродок сам управился с этим. Когда в лесу под Островом "Газель" из лужи рванулась прочь от него по дороге, какой-то собачий инстинкт заставил Артема пробежать вдогонку еще несколько десятков метров. Только когда фургон скрылся за деревьями впереди, он опомнился и бросился так же бегом в противоположную сторону искать Расулова. Рядом с белым "Ниссаном", когда подошел ближе, Артем увидел на земле изувеченное тело. Он закрыл глаза товарищу и натянул ему на лицо капюшон толстовки.
  Ключи Айрат оставил в замке своего "Ниссана". По региону уже запустили план "Перехват". Артем тогда подумал, что Леха Палец и без рации в машине должен был сам догадаться об этом, и вряд ли рискнет сунуться обратно на Ленинградское шоссе. Из леса, если не выезжать на трассу, можно было выбраться по дороге через эвакуированные Шабаны, где зимой вместе с покойным Иваном они допрашивали самогонщицу Корчмарь. Расчет оказался верным. Под самыми Шабанами он нагнал на Айратовом "Ниссане" монастырскую "Газель" и на мосту за деревней вытеснил фургон на встречную.
  Когда на другом берегу показался движущийся им навстречу "Форд" ДПС с включенной мигалкой, Палец, видно, догадался, что это конец. На зону он решил не возвращаться - Артем и сам на его месте поступил бы так же. Обломок железного парапета остался болтаться на перилах в воздухе над рекой. У разбитого ограждения Артем оказался одновременно с сержантом из "Форда". Под водой еще был виден голубой прямоугольник крыши "Газели", но потом исчез на их глазах. Копьев вернулся в Айратов "Ниссан" и набрал начальника.
  Вечером из города на УАЗике "буханке" с черными армейскими номерами привезли двоих водолазов Балтийского флота с глубоководным армированным снаряжением. На берегу уже стоял наготове тягач из дивизии. Водолазы-балтийцы закрепили тросы, и голубая "Газель" без особых усилий со стороны тягача выкатилась из реки на своих четверых.
  Из машины хлестала вода с ошметками ила. Водительское окно было опущено до середины, судя по чему Леха Палец под водой пытался выбраться из кабины, но не успел. Его кости были в мокром салоне. Маленький черепок начальник угро Сверчков собственноручно извлек из-под пассажирского сиденья.
  Когда Сверчков и капитан Гришин, который приехал вместе с ним из города, отошли к своей машине, Копьев забрался в фургон. Сундук с железной оковкой стоял внутри, но идола в нем не было. Артем не поверил глазам, перевернул сундук и выгреб наружу пропитанную водой одежду. Кроме одежды там была старинная икона и медный подсвечник. Запихав весь хлам обратно, он начал переставлять коробки с посудой и мокрые целлофановые упаковки крупы с одной стороны кузова на другую и продолжал это делать, пока снаружи его с изумлением не окликнул начальник. В город они возвращались втроем.
  В первых числах зимы из очередного разговора со Сверчковым по телефону он узнал, что в Овсище пропал некий неработающий Крюков 1992 г. р. В последний раз пропавшего видели, когда тот покупал алкоголь в магазине недалеко от полосы отчуждения. Ни Артем, ни его начальник не сомневались, что Крюкова сожрали, но через три или четыре дня его труп - целый, не считая двух ножевых в груди - нашли по запаху в канализационном коллекторе неподалеку. Трижды судимый Пальцев Алексей Сергеевич 1986 г. р. по кличке "Леха Палец" спустя три недели после своей гибели 28 ноября до сих пор официально числился последней жертвой неизвестных науке речных рептилий.
  
  - Барановка - вроде деревуха немаленькая. Но в один, в другой дом зашли, и такое чувство, что еще до эвакуации оттуда свалили все. Где окна заколочены, туда мы соваться не стали: ясно, что до нас умные нашлись. Но и в избу, которая с виду жилая, залезешь, а внутри - только пауки дохлые да дерьмо мышиное. Стекол мы не били, упаси Господь, у Саньки ломик был, да и опыт-то еще такой, что снаружи хрен разглядишь, что замок - того, - с гордостью за своего друга добавил Валерка Щеглов.
  - Нашли, чем гордиться. Разве доброе это дело, Валерий?
  - Недоброе, батюшка, - тут же потупил глаза Валерка. Взломщик стоял в камере у койки Александра и сгорбленно опирался на поручень.
  Неволя старит людей. По паспорту Щеглов был ровесником бывшего священника, но на вид - почти старик, вдобавок с беззубым ртом: тюремного стоматолога-садиста он боялся до обморока.
  - И много имущества в этой Барановке нашли?
  - Радиоприемник старинный деревянный с глобусом, - начал перечислять он. - Утюг, работает или нет - не проверяли. Полотенца кухонные. Миски - правда, дырявые - и кастрюля одна без дырок, только что дно горелое. Еще сифон, газировку делать, и баллоны для него.
  Александр усмехнулся:
  - От пуза бы со своим Санькой газировки напились. Жаль, не успели.
  - Ему год и семь, а мне - год и девять за эту срань старушечью!
  - Ты, небось, думал, что бабки, когда уезжали, для вас что дельное оставили? Зазря получил срок, да еще нагрешил.
  - Да разве грех это? Они в домах, когда уезжали, оставили только то, что им самим не нужно.
  - Если бы старушки этот хлам своими руками за ворота выставили, то не был бы грех, но ты в чужое жилище проник без спросу. Представь, если бы какой умник в материну избу влез, и всё вверх дном перевернул, что бы ты сказал ему?
  Валерка постыдился ответить, но посуровел лицом.
  - Разве не грех делать другим то, что не хотел бы, чтобы тебе сделали?
  - Грех, батюшка, - охотно согласился Валерка и осенил грудь крестом.
  Обращение "батюшка" снова резануло слух, но Александр не стал поправлять собеседника, Господь с ним.
  - А не подумали вы перед своей грабительской вылазкой, что деревеньку эту не зря эвакуировали? Повезло, что на полицию нарвались, а не на ящеров.
  - Да какие там ящеры?! - отмахнулся Валерка. - Как река встала, вон, все рыбаки на лед вышли. После "Нептуна" в Пскове мужика и еще каких-то пацанов малолетних пожрали, да в Писковичах деда, и всё. Это тогда же и было, считай.
  - Слышал я, что даже на льду их видали, - сказал Александр.
  - Видать-то видали, только на людей они не нападают. Квелые стали. Мне в СИЗО мужик из Глотов рассказывал: с корешем сеть с утра в прорубь поставили, вечером тащить пришли и еще не успели достать, чуют: шмон, будто падаль какая. Вытянули: смотрят, сом, что ли, дохлый. И тут на их глазах, на, сом на ноги встал. На берег повыше они забрались по снегу. Но убегать не стали. Глядят. А ящер из сети выбрался, и в прорубь обратно полез.
  - Не тронул их?
  - Не тронул.
  Александр с директором базы думали, что получат по паре лет условного, а дали четыре строгого - ему, Александру, а директору - три с половиной. Из епархии ни один черт за бывшего настоятеля Ольгинской церкви не вступился, а Мелетий, архимандрит, с которым они вместе "Верочку" учредили, еще против него на суде показания дал. Верны остались верующие волонтеры да несколько подопечных. Десятичадная Анна Семечкина запустила в интернете петицию на имя губернатора в защиту директора "Верочки", а самому узнику посылала картонные образки и писала на зону письма поддержки: неграмотные, но зато от чистого сердца.
  Ни петиция, которая собрала шесть тысяч подписей, ни нанятый адвокат на суде не помогли: дело было уж больно резонансное. Жена, мальчишки - все втроем плакали, да и Александр - вместе с ними: что уж греха таить, да мужество изображать, коего нет. Директор "Гаммы" сидел в Сосновом бору под Себежем, а отца Александра отправили в Серёдку, Божьей милостью, где всё было знакомо, и даже лица за три года не особенно поменялись.
  Что полных четыре года не отсидит он, это ясно было, но и три, и два года семье надо жить на что-то. У Натальи, библиотекаря, зарплата такая худая, что себя не прокормишь, не то что двоих детей. Она написала в письме, что в своей Ленинке уборщицей вдобавок к основной должности устроилась на вечер. Сам Александр на зоне пошел в столярную мастерскую и собирался заработанные деньги передавать семье. С трудом, но спорилось у него Христово ремесло, даже удовольствие от него научился получать.
  Молодой отец Максим, который занял место Александра в тюремном приходе, говорил с ним и звал в храм, но бывший священник не был там ни разу с тех пор, как попал сюда в качестве заключённого, встреч с Господом не искал и думал только о своем семействе. С Натальей договорились, что в январе она приедет на первое из четырех разрешенных за год свиданий, в следующий раз - весной. А на сыновей и на возлюбленного тучного Агафона теперь только на фотографиях ему дозволялось глядеть. Дай Бог, чтобы узнали его после освобождения - хотя бы дети.
  И сам узник, и особенно его жена загодя беспокоились о том, как наладит он отношения с новыми товарищами. За время службы в колонии Александр был наслышан о том, что тюремный люд неукоснительно блюдет ветхозаветную заповедь "око за око - зуб за зуб", и если ударят тебя по левой щеке, то не правую надо подставлять, а бить недруга со всей мощи, а иначе до конца срока тебе почета не будет. Но оказалось, что поднимать руку на него здесь никто и не думал. Старые воры посмеивались, но приняли его благодушно и даже по своему обычаю угостили чифирем - черным и горьким, как здешнее житье-бытье. Еще заранее у них был сход, и сошлись на том, что, по известной поговорке, поп по грехам прихожан грешит, а на зоне у Александра был приход известно какой.
  Валерку Щеглова привели в камеру нынче утром. Как маятник всю свою жизнь он болтался между волею и неволей. Не отпетый злодей и не праведник, видит Бог, а просто болван набитый. Когда Александр покидал тюремный приход, Валерка отбывал срок за ящик водки, который вместе со своим товарищем Санькой похитил из сельповского магазина. Вдобавок ко всему водка оказалась паленой, и вместе с ними двоими посадили еще и завмага. В следующие три года Валерка успел освободиться, стащить у соседа бензопилу, продать ее, отсидеть год и один месяц, выйти на волю, и теперь вернуться на прежнее место.
  Украл, выпил, в тюрьму - все преступления у него были по одному лекалу, хотя с теперешним везением выпить Валерке можно было только что с горя и на свои. Зону он не любил и знал по опыту, что чистосердечное признание облегчит его участь. Следствие вместе с судом заняло меньше месяца. Новая судимость у него была десятая, юбилейная, а ходка - седьмая по счету.
  На матрасе справа от маленького оконца с решеткой двое в майках бились в карты. У кого-то в наушниках бубнило радио. Благоухающий дешевым мылом Александр сидел на своей койке и держал в руках сложенную газету. Только здесь бывший священник понял, кому в век интернета нужна бумажная пресса. От безделья шли в ход даже глянцевые "Скандалы недели" из тюремной читальни, которые выписывал для своей жены начальник колонии.
  Дома в прихожей на Хлебной горке у них висел отрывной православный календарь. Листов сейчас на нем, должно быть, осталось всего ничего, если Михаил, старший, свою утреннюю обязанность не забывает. В посылке любимая супруга передала новогодних украшений. Стекло изъяли, и осталось несколько пластмассовых шариков и дождик из фольги, которым они вместе с Валеркой Щегловым обмотали решетку. Игрушки повесили на прутья. Валерка был доволен, как ребенок.
  - Говорили, что, мол, не звери это, а чуть ли не бесы, или еще что-то такое. А мужик из Глотов так сказал: ящерица большая, только и всего. И ползла ме-едленно так, типа как гад или жаба, когда зимой ее растревожишь. Глядишь, и правда за зиму вымерзнут они. Ученые, небось, не дураки, раз так говорят.
  - На всё воля Божья.
  - А вы сами как думаете, батюшка, звери это или нет?
  - Не звери, а зверь, - поправил его бывший священник.
  - Что за зверь?
  - Имя ему легион.
  Валерка с непониманием поглядел на него.
  - Мало ли, на кого похожи они, - начал объяснять Александр. - Дьявол любой облик принять может. И ящера, и зверя, и птицы, и человека. Какая в нашей христианской вере главная заповедь?
  - Возлюби ближнего своего как самого себя, - повторил Валерка великую истину, которую долгие годы святой отец вдалбливал в головы спецконтингента.
  - Верно. А еще какие помнишь?
  - Не убий. Не укради. Прощай врагов своих.
  Александр одобрительно закивал:
  - И что ты скажешь, Валерий, каждый христианин эти заповеди блюдет?
  - Не каждый, батюшка, - поразмыслив, отвечал Валерка.
  - Верно, не каждый. И кто в этом виноват?
  На Валеркином лице появилось выражение неглубокого, но мучительного раздумья.
  - Ящеры? - наконец неуверенно предположил он.
  По старой привычке Александр заготовил в голове целую поучительную серию наводящих вопросов с ответами, но Валерка всё сбил своей несусветной глупостью. Бывший священник так и не нашелся, что сказать ему и с сердитым шуршанием развернул газету.
  - А кто? - спросил Валерка через минуту.
  - Ящеры, ящеры, - раздраженным тоном отозвался Александр, не отрывая глаз от предновогоднего номера городской газеты с поздравлениями и итогами. Сам сказал бы, до чего дрянной год, да знал, что следующий для него еще дрянней будет.
  
  Сетка трещин на потолке похожа на зимнюю фотографию речного бассейна из космоса: с главной рекой от карниза до двери и многочисленными притоками, в которые впадают едва заметные под снегом побелки речушки и ручейки. Одна из таких речушек огибает крепеж люстры, с рожков которой на черных нитках свисают три шарика: зеленые, с золотыми блестками.
  От розетки к карнизу тянется провод гирлянды. Гигантская снежинка из белой фольги на стекле за тюлем загорится в свете лампочек то красным, то синим, то зеленым, то желтым. Матвей сам ее вырезал на уроке творчества. Ножницы неудобные были, и учительница тройку поставила, но Дашка сказала, что всё равно красиво. Можно было бы еще у Дашкиной соседки спросить, но ее на все зимние каникулы забрала к себе в деревню тетка.
  Нынче у них целых два новогодних утренника было. Первый - свой детдомовский, а потом какой-то фонд поздравлять приходил: Дед Мороз, Снегурочка и кот с собачкой. Дашке ноутбук подарили, а Матвею - геймбой.
  Хоть и с подарками, но Деды Морозы были ненастоящие. Тот, что детдомовский, вообще в женских туфлях пришел. Старшаки какое-то слово говорили, Дашка велела не повторять, да Матвей всё равно не запомнил. И первый, и второй утренник он просидел, ни разу не улыбнувшись, а, когда снегурка с котом из фонда потащили его вместе с другими детьми водить хоровод, он как крючок в корягу вцепился в свой стульчик, и пришлось оставить его в покое.
  После утренников Матвей пошел вместе с сестрой к ней в комнату. Геймбой выколупал из коробки и, пока разбирался, как запускать игры, Дашка у него подарок отобрала. Еще и "деревней" обозвала. Сама дура! Ей ноутбук для учебы подарили, вот и занялась бы, а то ведь так и лежит на столе в коробке.
  Дашке звонили и поздравляли весь вечер. Сначала девчонки с ее школы и одна с института, а после них - тетя Аня, это дяди Андрея жена, царство ему небесное. Ей всякого наговорила, а потом сказала Матвею трубку передать. Пожелала счастливой судьбы, чего-то еще и обещала на новогодних каникулах приехать к ним в детский центр. До этого она только раз была, с дядей Андреем. А сам он часто приезжал: в будние - так просто посидеть, а по субботам возил их с сестрой в приют собак навестить, а Окушок у тети Ани так и прижился.
  В приюте Матвей вместе с Дашкой гулял с Боцманом, а потом с Мальком, а потом еще и с другим кем-нибудь. Боцман с Мальком в одном вольере жили вдвоем, пока в ноябре еще третью собаку к ним не подселили из Волженца, а после четвертую из тех, что еще до них в приюте жили. Обе рыжие. Ту, что из Волженца, зовут Щетка, а вторую, старую, - Сонька.
  Еще до эвакуации люди со страху побежали с реки, а с эвакуацией совсем беда началась. Где раньше в вольере две собаки сидело, то теперь и по четыре, и по пять. В интернете всё время просили людей деньгами помочь, и люди помогали. Фарш, крупу покупали для собак. Но попробуй из этой крупы каши навари на всех, да еще убери за каждым! Работники и взрослые волонтеры валились с ног.
  Дашка помогала, и Матвей - вместе с ней. Собачий вольер - тот же хлев, и запах похожий, только вместо соломы сено. Один раз он у себя в Малых Удах вместе с мамой, царство ей небесное, стелил подстилку в хлеву. Потом поэтому в приюте, когда в будках надо было менять сено, справлялся не хуже взрослых. Все хвалили его и удивлялись, как это такая сложная работа спорится у него.
  Из пятиэтажки напротив их детдома доносится собачий лай, почти как в приюте. Везде фейерверки бабахают, вот пес и боится - это сестра ему объяснила. Матвею грустно-прегрустно. Еще грустней, чем на празднике с утра было. Геймбой Дашка ему вернула, но все игры в нем скучные и похожи одна на другую. Запустит одну, поиграет пять минут, и на следующую переключает. Дашка вместе с ним на одной подушке зубрит по тетрадке: у них в институте не как в школе, учебников нет, а только тетради, в которые они сами же уроки и пишут. За что так, Бог его знает.
  Отбой в младшей школьной группе в честь праздника перенесли на час, но и от этого лишнего часа остались только две минуты. Пора прощаться. Даша поглядела в телефон и положила Матвею ладонь на плечо:
  - Ну, топай спать.
  - Не хочу, - голос у него было такой, что стало понятно: сейчас заплачет.
  - Надо. Воспитатели ругаться будут.
  - Новый год ведь!
  - Прошел Новый год. Спать пора, - сказала Даша.
  - А Дед Мороз не придет?
  - Какой? Третий, что ль?
  - Настоящий!
  Матвей всхлипнул и начал плакать сначала тихо, а потом всё громче и громче. Тетрадь с лекциями с шорохом скользнула на пол. Под одеялом Даша крепко обхватила младшего брата за плечи, лицом зарылась в его рыжую шевелюру и сама зарыдала.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"