На Пятой авеню, в доме, который стоил столько, что даже опытный бухгалтер взялся бы за сердце, проживала некто Мэри.
Дама решительная, подвижная и, выражаясь языком светских репортёров, не лишённая той внезапной роскоши, которая бывает у некоторых американок - вроде рыжих волос, сияющих как пожар на складе моркови, и костюмов исключительно красных оттенков. Красный был её знаменем, оружием и способом подавлять конкурентов на расстоянии.
Каждое утро Мэри выходила из дома, неся с собой сумочку, тяжёлую, как совесть районного прокурора. Внутри этой кожаной емкости, произведения искусства и переносного сейфа одновременно, находились пять жёлтых папок, каждая толщиной в 5 см. Мэри называла их "дети", хотя родственные связи между ними были примерно такие же, как между банком и его вкладчиками: любовь присутствует, но в основном материальная. Там было 4 дочки и лапочка сыночек.
Папки лежали ровненько, одна к одной, как пионеры на построении. Мэри открывала сумку, смотрела на них строго, но с оттенком материнской гордости и произносила деловым тоном:
- Терпение, девочки. Сегодня мы будем ближе к светлому будущему.
Тем временем на углу 56-й и Пятой, возвышалась башня, которая, по мнению местных жителей, была воздвигнута исключительно для того, чтобы напоминать остальным зданиям о тщетности их архитектурных амбиций. Владелец башни жил на самом верху - там, куда простой турист мог попасть только в виде воздушного шара.
Он был человек известный, влиятельный, и к тому же обладал природной способностью входить в помещение так, будто только что купил его со всем персоналом. Волосы блестели, галстуки сияли, улыбка была широка, как кредитный долг средней американской семьи.
За большой картиной в его кабинете располагался сейф. В сейфе - четыре толстых пакета. Каждый пакет был настолько солиден, что сам мог претендовать на пост заместителя министра финансов.
Он ежедневно открывал сейф, щёлкал языком и произносил с лёгкой досадой:
- Четыре... а хотелось бы пять. Для ровного счёта.
С Мэри он был знаком столько лет, что никто уже не помнил, как это несчастье началось. И каждый вторник, ровно в одиннадцать ноль-ноль, они собирались встретиться и окончательно урегулировать вопрос обмена: её пять - за его четыре пакета.
Но каждую неделю Пятая авеню, славящаяся природной хитростью и бюрократическим характером, придумывала новое препятствие: то лифт застрянет на полпути от вдохновения, то у Мэри каблук сломается под углом, достойным математического трактата, то охрана башни устроит репетицию государственного переворота.
А в остальное время Пятая авеню смотрела на эту пару с долей любопытства, свойственного улицам высокого уровня:
"Пять и четыре... Красиво, конечно. Но административно несогласовано".
И вот наступил очередной вторник, день, который так и просился быть праздником бухгалтеров и проклятием организаторов встреч. Мэри вышла из дома заранее - минут на двадцать, чтобы судьба не успела что-нибудь придумать. Она даже надела свои самые надёжные красные туфли, те, что пережили три презентации, два скандала и один развод её подруги.
Пятая авеню приняла её с деловитым равнодушием. Авеню была занята: нужно было блестеть витринам, пугать туристов ценниками и незаметно подбирать отпавшие от шока перья с их шляп.
Мэри шла быстро, почти чеканя шаг. Папки покачивались в сумке, будто выражали готовность к историческому событию.
- Девочки, ведите себя прилично, - шепнула она. - Сегодня мы, возможно, наконец-то войдём в новую жизнь.
- Хм, - ответила самая толстая папка, но в пределах бумажных возможностей.
Тем временем на вершине своей башни владелец четырёх пакетов уже репетировал свою фирменную приветственную улыбку перед зеркалом. Улыбка эта в нужные моменты могла заменить три парада и один дипломатический ужин.
Он взглянул на часы, затем на сейф и произнёс:
- Ну, если сегодня не получится... тогда всё, я увольняю кого-нибудь. Или себя. Себя реже.
Лифт спустился за ним с таким почтением, что можно было подумать - сам лифт получает инструкции непосредственно из Белого дома. Он вошёл, нажал "Лобби", и тут лифт, вопреки многолетней дружбе, замер.
- Только не сегодня, - сказал он лифту тем голосом, которым раньше уговаривал банкиров и тележурналистов.
Лифт задумался, вздохнул внутренними механизмами и поехал дальше.
На уровне 34-го этажа в лифт попыталась войти пожилая дама с собачкой, похожей на кусочек пуха, который случайно ожил. Но дама была из тех, кто считает, что мировая политика обязана подождать, пока она пристроит своего питомца.
- Молодой человек, придержите кнопку!
- Простите, - сказал владелец башни, - но я очень тороплюсь на важную встречу.
- Молодой человек, - повторила дама, - я сказала: придержите.
И тут лифт снова остановился из убеждённости, что спорить с пожилыми дамами опаснее, чем с гравитацией.
Мэри же в это время стояла перед входом в башню, бодрая, уверенная, и только чуть-чуть нервничала - чтобы не расслабляться. Она взглянула на часы.
11:00.
11:03.
11:07.
- Ну конечно, - сказала она. - Старые песни о главном.
Пятая авеню вздохнула, пожала плечами и как бы сказала:
- Что вы хотите, мадам? Здесь вся Вселенная построена на принципе "почти получилось".
Мэри уже собиралась обвинить Вселенную в саботаже, когда дверь башни наконец скрипнула - так почтительно, будто распахивалась перед маршалом дипломатических отношений.
Он вышел.
Немного растрёпанный, с галстуком, сбившимся в направлении неопределённого оптимизма, и с видом человека, который только что пережил техническое приключение в лифте.
Мэри сдержанно улыбнулась.
Он улыбнулся шире - настолько, что даже бронзовые двери слегка отражали этот энтузиазм.
- Лифт? - спросила Мэри с оттенком победного спокойствия.
- Лифт, - подтвердил он. - Сегодня он решил, что я ещё морально не готов к серьёзным переговорам.
Мэри покачала головой.
Сумка тихо скрипнула, как бы говоря: "Мы-то готовы!"
Они вошли в пентхаус.
Стол уже был накрыт... документами.
Тут и романтика могла бы умереть, но нет: она просто присела на подоконник и стала терпеливо ждать.
Он подошёл к сейфу, открыл его и вынул четыре толстых пакета.
Положил на стол строго, аккуратно - в расчётливо-деловом порядке.
Мэри открыла красную сумку.
Пять дочерей увидели свет и вылезли чинно, словно барышни на первом балу.
И вот - момент истины.
Два человека, девять документов и один вторник.
Он посмотрел на Мэри.
Мэри посмотрела на него.
Наступила тишина, мягкая, как дорогая обивка стульев в кабинете чиновника, который не любит работать.
- Скажите, - тихо начал он, чуть смутившись, - почему вы всегда приходите в одном и том же... героическом красном?
- Чтобы вы, - ответила Мэри, перехватывая его взгляд, - не забывали, что некоторые вещи в жизни идут с огоньком.
Он улыбнулся.
Улыбка вышла такая, что даже одна из папок - самая старая и капризная - слегка согнулась от смущения.
- А вы... - сказала Мэри, - всегда с этим галстуком?
- С этим - только по вторникам.
- Почему?
- Потому что вторники ваши.
Эти слова, по большому счёту, ничего не значили.
Но прозвучали они так, что в башне слегка дрогнул кондиционер - возможно, тоже расчувствовался.
Мэри села.
Он сел напротив.
Документы ждали своей роли в истории мировой бюрократии.
Но тут произошло неожиданное и абсолютно недопустимое по регламенту вещь:
Он взял её руку прежде, чем взял первый пакет.
Не резко, не смело, а так осторожно, будто проверял температуру воздуха перед прыжком.
- Знаете... - тихо сказал он, - может быть, всё это...
- Папки и пакеты?
- Да. Может быть, всё это - только повод?
- Для чего?
- Чтобы вы приходили.
Мэри чувствовала, как внутри сумки пять дочерей негодуют:
"Мама! Нас игнорируют!"
Но впервые за все вторники она не открыла их ради дисциплины.
Она просто смотрела на человека напротив, который жал руку чуть теплее, чем положено для участников обмена материалами.
- Если это повод, - сказала Мэри, - то очень хороший. Но...
- Но?
- Это не отменяет обмен.
Он рассмеялся.
- Конечно. Документы - святое. Но, знаете... - Он слегка наклонился. - После обмена я мог бы пригласить вас... ну, скажем... выпить кофе.
- Кофе?
- Или что-то более праздничное.
- Кофе пойдёт, - сказала Мэри. - Но только после того, как вы подпишете четвёртый пакет.
Она протянула руку к папкам.
Он - к пакетам.
И в этот момент Мэри подумала:
"Если судьба и дальше будет путать нам планы - ну и пусть. Главное, что мы оба пришли".
Пятая авеню, глядя сверху вниз, довольно щёлкнула витринами.
Наконец-то в её истории появился элемент, который она давно ждала:
роман с отчётностью и чувствами одновременно.
Утро в кофейне "Ароматический Пролетарий" наступало дисциплинированно: сначала открывали жалюзи, потом включали кофемашину, а уже после этого - совесть баристы. Последнее случалось не всегда.
Мэри появилась на пороге так грациозно, будто репетировала это движение всю ночь. На ней был шарф, который вёл себя подозрительно: то спадал с плеч, то снова забирался обратно, словно не желал, чтобы хозяйка оставалась без сюжета.
За угловым столиком её уже ждал он - человек с лицом честным, но слегка встревоженным, как у того, кто рассчитывал на романтику, но опасался получить вместо неё чек за двойной раф.
Он вскочил.
- Вы опять пришли, - сказал он, - раньше меня.
- Я? Раньше вас? - удивилась Мэри. - Да я опоздала ровно на восемь минут!
Она посмотрела на часы, которые показывали десять, но делали это с видом "мы вообще ни за что не отвечаем".
- Тем не менее, ваше отсутствие внушало больше присутствия, чем моё присутствие, - произнёс он, рискуя попасть в "Антологию Лирических Нелепостей".
Бариста принёс две чашки.
Её - карамель с морской солью, напиток, не без оснований подозреваемый в романтических намерениях.
Ему - чёрный кофе, который настаивал на своей суровости, как бухгалтер на авансе.
- Вас тянет к солёному, - заметил он.
- Солёное напоминает побережье, - сказала Мэри, задумчиво помешивая напиток. - И ещё... оно слегка напоминает вас.
- В каком месте? - искренне поинтересовался он.
- В характере. То есть вроде бы спокойный, но вот-вот грянет шторм. Человек-волна.
Он слегка покраснел, как человек-волна, пойманный без прилива.
Мэри подула на кофе так, что напиток слегка обиделся за недоверие.
- Снег пошёл, - сообщила она, глядя в окно. - Я вообще замечаю: когда в моей жизни что-то меняется, обязательно идёт снег. Природа, видимо, намекает.
- На что?
- На перемены. Или, возможно, на необходимость купить зимние сапоги.
Она взглянула на него так, что даже скрипнувшее кресло рядом испытало неловкое чувство.
- Скажите честно: вы ведь тоже что-то чувствуете? - спросила она.
- Да, - признался он. - Например, что мой кофе стынет гораздо быстрее, когда вы рядом.
Она тихо рассмеялась - смехом, от которого становилось теплее даже несостоятельному отоплению.
Они сидели, не торопясь.
Кофейня жила своей обычной жизнью: бариста делал вид, что всё контролирует, стул в углу угрожающе поскрипывал, а шарф Мэри продолжал вести собственную драматическую линию.
И если бы кто-нибудь в тот момент подошёл и спросил их, что вообще происходит,- они бы ответили честно:
"Какая-то подозрительно приятная романтика... вероятно, по ошибке судьбы".
Мэри уже приготовилась к обычной прогулке: чтобы снег скрипел под каблуками, ветер шёл боком, а прохожие торопливо шаркали ногами, стараясь не вмешиваться в историю, которая разворачивалась.
Но тут на столике, который они только что покинули, оказалась маленькая бумажка. Никто её не оставлял, никто не сидел - но она была там, свежая и аккуратная, как новые доллары в кошельке Патрика.
Он поднял её и зачитал вслух:
"5 + 4 = не всегда 9"
Мэри нахмурилась и, по привычке, отложила шарф на плечо, как флаг наблюдателя.
- Или подсказка от судьбы, - не без иронии ответил он. - Судьба решила немного пошутить.
Мэри вздохнула, но улыбка подкралась к глазам.
- Значит, мы всё ещё в игре? - спросила она.
- Безусловно, - кивнул он. - Но теперь, похоже, правила слегка изменились.
Снег усилился, и каждый хлопок казался тщательно рассчитанным: то ли природа решила продемонстрировать идеальную декорацию, то ли сама улица, Пятая авеню, устроила намёк, что настоящие события начинаются не с папок и пакетов, а с тех знаков, которые подбрасывает жизнь.
Мэри посмотрела на него.
- А что, если это знак?
- Знак чего? - спросил он.
- Что нам пора... - она замялась, - перестать спорить о папках и пакетах и наконец... понять, что всё остальное - детали.
Он молчал.
Они шли по Пятой авеню, снег тихо скрипел под каблуками Мэри, а прохожие, как всегда, делали вид, что видят только свои собственные дела и вообще никого не замечают.
И тут - о чудо! - прямо на тротуар выкатился маленький металлический талисман. Не просто так, а аккуратно, как будто кто-то заранее подписал акт приёма-передачи: "Талисман судьбы: получатель - Мэри и Он".
Талисман был странной формы - что-то среднее между миниатюрной пачкой документов и бюрократическим штампом. В руках он ощущался удивительно тяжёлым, словно кто-то вложил в него сразу несколько приказов, резолюций и недоплаченных налогов.
- Похоже, - сказала Мэри, подбирая талисман, - кто-то решил, что наши 5 файлов и четыре пакета больше не могут ждать.
- Или судьба просто не умеет действовать быстро, - заметил он с видом опытного чиновника, который привык решать вопросы с точностью до секундного отчёта.
Мэри покрутила талисман между пальцами: он слегка звякнул, и от звука показалось, что весь тротуар на мгновение дернулся в унисон.
- Ну что ж, - сказала она, - теперь у нас есть официальное распоряжение. 5, четыре пакета и... романтика, подписанная сверху.
Он кивнул. Кивок получился деловым, почти как подпись под документом, но глаза его светились так, будто он тайком добавил к этому протоколу ещё один пункт: "Не терять Мэри из вида".
И они пошли дальше, держа талисман между собой - то ли как проверку правильности отчёта, то ли как маленький знак того, что игра, наконец, становится интересной.
Случилось это в пятницу, когда Пятая авеню, как обычно, имела вид важного и слегка усталого чиновника, который вечно куда-то опаздывает. Он пригласил Мэри в кофейню "Ароматический Пролетарий" - место, где кофе был настолько крепкий, что мог заменить подписанные акты, а интерьер - настолько строгий, что сразу напоминал бухгалтерию.
- Мэри, - сказал он, доставая из кармана коробочку с кольцом, - мы с талисманами, снегом и кофейными знаками столько времени играем в "пять и четыре", что, пожалуй, пора оформить совместное предприятие... официально.
Мэри взглянула на него, нахмурилась, а потом рассмеялась так, будто только что выиграла лотерею, но с дополнительной премией от судьбы.