Нордштейн Михаил Соломонович
Время "ч"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Время "Ч" в военной терминологии - время решительных действий, от которого ведётся отсчёт - "до" или "после". Название книги символизирует нравственный стержень представленных здесь повести и пяти рассказов, где это закодированное время - одновременно и своего рода проверка для их персонажей в том вечном, что вмещает в себя столь ёмкое понятие - порядочность. Рассказывая о разных жизненных историях, автор ненавязчиво, без какой-либо патетики обращается к этой вечной теме и на основе созданных им художественных образов предоставляет читателю возможность определять что есть что и кто есть кто. Книга рассчитана не просто на широкого читателя, а прежде всего на читателя вдумчивого, о чём автор и говорит в небольшом предисловии к повести.
  Моей жене, верному пожизненному другу Марии (Марине) Колесниковой посвящаю.
  
   Время "Ч"
   Повесть
  
   От автора
   Главный герой повести - артиллерийский командир в последние советские годы, а затем школьный учитель в Беларуси, где утвердился диктаторский режим с соответствующей идеологией. Как в этих условиях "сеять разумное, доброе, вечное", как человеку с совестью выстоять среди подлости и равнодушия, оставаясь несмотря ни на что оптимистом? Это и есть нравственный стержень повести. А сюжет... Он вовсе не претендует на детектив. Люди познаются не только в крутых ситуациях, но порой и в самых, казалось бы, обыденных.
   Так что, дорогой читатель, читай неспешно и размышляй над прочитанным. А как отзовётся на него твоя душа, - для меня это главное. Чтобы непременно отозвалась, на это и нацелена повесть.
  
   - На чём мы остановились в прошлый раз?
   Илья Алексеевич Левашов, учитель истории, слегка прищурившись, устремил взгляд поверх ребячьих голов, словно перед ним раздвинулась стена и предстало то время.
   - Вы нам о кронштадтском восстании рассказывали. И в конце урока сказали, что сегодня будем на эту тему размышлять.
   - Верно, Валера. Именно размышлять. Думаю, мой монолог подтолкнул к этому. Теперь хочу и вас послушать.
   Валерий Климович, невысокий, худенький очкарик и... первый разряд по самбо. Начитанный, любознательный, иногда дерзкий в суждениях. Однажды вступил в спор с учителем о Троцком.
   Кто-то возмущённо:
   - Уймись, Валерка! Ты совсем обнаглел!
   - Не спешите обвинять, - возразил Левашов. - Любой человек имеет право в чём-то сомневаться. Это нормальный процесс познания. Мнение Климовича мне интересно. А теперь о Троцком. Лжи о нём за минувшие десятилетия нагромоздили изрядно. Так что будем её разгребать...
   Под напором его аргументов Климович признал свою неправоту.
   Эпизод вроде и незначительный, но Левашов не пустил его на самотёк: пусть поработает на педагогику.
   - ... В споре со мной Климович вовсе не пытался показать, какой он продвинутый в истории, а искал истину. А это предполагает мужество отказаться от своих заблуждений
   - Разве не так, ребята?
   - Так ! - дружно откликнулся класс.
   - А коли так, будем пробиваться к истине вместе.
   Это его учительское кредо: не заставлять, а побуждать, не вдалбливать, а взращивать, причём, ненавязчиво, без занудливой назидательности.
   - Итак, о кронштадском восстании...
   Его голос вдруг заглушил ворвавшийся с улицы надсадный клокочущий рёв. Головы ребят разом повернулись в ту сторону. Левашов подошёл к окну. Да, экскаватор. Досадливо сделал несколько шагов вдоль стены. И что этим коммунальщикам вздумалось проводить ремонтные работы именно сейчас, в феврале, когда земля промёрзла, а в школе занятия! Им что, лета было мало? Несколько секунд смотрел, как ковш, яростно вгрызался в промерзшую твердь.
  На длинной изогнутой шее, с ритмичной одержимостью сжимая и разжимая свои металлические зубы, напоминал пасть хищного чудища.
   А что? - смягчился Левашов. - Работящая тварь. Ишь как усердно роет землю! - Ещё несколько шагов, и раздражение сникло. Вернее, заставил себя его убрать. И чего взъярился на коммунальщиков? Может, понадобилось срочно заменить трубу. В жизни без помех никак не обойтись. А коль ты учитель, вот и показывай личный пример самообладания при том или ином осложнении.
   Плотно закрыл форточку. Рёв заметно убавился.
  Улыбнулся.
   - Экскаватор нам экзамен учинил: крепкие ли у нас нервы?
   - Крепкие, Илья Алексеевич!
   - Тогда продолжим...
   За свой стол не сел. Вошло в привычку: уж если что-то излагать, то, как правило, в движении. Как однажды пояснил: мысли надо встряхивать, а то слипнутся в мозгах и наружу их не вытащить.
   Только на этот раз прохаживаясь, привычного комфорта не испытывал. Впервые надел новые туфли. Когда примерял в магазине, вроде бы вполне были "по ноге", а теперь вдруг закапризничали. Жмут, лукавые. Однако виду не подавал, успокаивая себя: ничего, разносятся.
  Неожиданно подумалось: а ведь учебник, по которому ему предписано учить ребят, тоже жмёт и ещё как своей штампованной идеологией. Вот к нему-то притерпеться не сможет. Тут уж лучше босиком, хотя можно и на колючки наступить.
   - ... На прошлом занятии я вам говорил о причинах восстания, его ходе, подавлении. Помните, упомянул: восставшие кронштадтцы направили в Петроград делегацию - убедить власть, что с продразвёрсткой надо кончать и вообще в стране нужны демократические перемены. Делегация была арестована и вскоре расстреляна. А ведь Ленин, Троцкий, как и многие другие большевики, уже тогда прекрасно понимали: матросы-то правы! Продразвёрстка себя изжила, как и вся политика военного коммунизма. Можно было волнения в Кронштадте уладить миром, безо всякой крови?
   - Можно! - снова подал голос Климович.
   - Тогда почему парламентёров расстреляли?
   - Потому, что власть подлая.
   - И всё-таки, - пробивал Левашов пока ещё не оглашённую свою мысль,- какая тут скрытая пружина такой жестокости? Думайте, ребятки, думайте.
   Поднялась Лена Криницкая. Единственная в классе со старомодной косой, в серой кофточке, закрывающей грудь. На его уроках активничала редко. Но если поднимала руку, было что послушать. Левашов припомнил: в школьном альманахе - её небольшой рассказ.
   - Климович правильно сказал: власть подлая. А я бы ещё добавила: и трусливая. Боялась своего народа. Боялась, что пример кронштадтцев мог всколыхнуть Петроград, да и другие регионы. Тогда этой власти конец. Вот и свирепствовала, чтоб другим было неповадно.
   Левашов просиял. Именно такого ответа и добивался. Умница Лена! Так и сказал перед классом. И ещё почти три четверти урока потратил на "размышлизмы", то и дело запуская вопросы, в которых звучало: "почему?.."
  В заключение похвалил всех выступивших:
   - Я доволен вами, ребята. Убедился: вы - мыслители, а не зубрёжники.
   "Мыслители" довольно улыбались.
   - А теперь хотелось бы послушать Нину Фроленкову. Она у нас скромница...
   В классе смешок: это Нинка-то скромница? Девица бойкая, острая на язык. А вот на уроках активности не проявляла. Видно, её мысли в школе частенько были заняты чем-то другим.
   Нехотя поднялась. Плавным движением убрала локон со лба. Стрельнула по Левашову кокетливым взглядом и застыла этакой изящной статуэткой. "Такую хоть сейчас на подиум, - подумал он усмешливо. - Уж там бы проявила себя во всём блеске".
   - ... Что ты думаешь о причинах неудачи этого восстания? Имелись ли у него шансы на успех?
   После тягостной паузы Фроленкова кое-что выдавила из своей пока ещё слабо загруженной памяти, но на прямой вопрос так и не ответила.
   Левашов, скрестив руки на классном журнале, задумчиво:
   - Нина, мне нужна твоя помощь.
   Её подкрашенные брови вздрогнули.
   - Вам моя помощь? В чём, Илья Алексеевич?
   - Стань по моему предмету отличницей. Поднимешь средний балл успеваемости, а меня, глядишь, и на педсовете похвалят.
   Класс хохотнул. Нинка, обалдев, подвигала ресницами, но всё-таки нашлась:
   - Ну, разве только ради вас.
   Снова хохот. Когда смешливая волна спала, он уже серьёзно:
   - У тебя компьютер есть?
   - Есть, Илья Алексеевич. Но при чём тут компьютер?
   - А при том, что он по данной теме может сослужить тебе добрую службу. Войди в Интернет, набери "Кронштадтское восстание" и нажми клавишу. Выскочит то, что надо.
   - Но ведь есть учебник...
   - Учебника для отличной оценки мало. Во всяком случае у меня. Да и не всё там, скажу откровенно, соответствует истине. Немало есть такого, что усердно подогнано под те или иные идеологические установки. А История - особа привередливая. Домыслов не терпит: ей подавай только то, что было на самом деле.
   Класс замер. Критикует учебник! Такого в школе не слыхали.
   - ... На эту тему мы ещё поговорим. Так вот, Нина, сопоставь информацию, которая тебе откроется, отбери то, что по твоему мнению, заслуживает доверия. Кое-что выпиши. И непременно подумай над фактами. На следующем занятии побеседуем.
   Забегая немного вперёд, можно отметить: за неделю мыслителем Фроленкова не стала, но уже сыпала фактами, сдабривая их вполне логической солью: "Таким образом", "стало быть", "отсюда вывод..."
   А в конце того занятия, Левашов, закрыв журнал, раздумчиво сделал несколько шагов.
   - ...Только что мы перевернули трагическую и вместе с тем героическую страницу нашей истории. В советские годы кронштадтское восстание называли не иначе как контрреволюционным мятежом. Да и сейчас в школьном учебнике верной оценки этому событию нет. А я думаю так... Кронштадтцы поднялись против зла, не очень просчитав, какие у них шансы на победу. Однако поднялись решительно - не ужились с рабским смирением. Достойны ли светлой памяти эти люди?
   - Достойны! - в едином порыве отозвался класс.
   - Тогда почтим их память минутой молчания.
   Все встали.
   ... - И в заключение прочитаю отрывок из "Песни о соколе" Алексея Максимовича Горького. По-моему, это перекликается с тем, о чём мы только что говорили.
   О, смелый сокол, в бою с врагами истёк ты кровью. Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!
   Пускай ты умер! Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
   Безумству храбрых поём мы песню!
   Зазвенел звонок, но в классе - по-прежнему тишина. Тишина старта перед взлётом души.
  
  
   В юности о поприще педагога он и не помышлял. Привлекла романтика военной службы. Окончив артиллерийское училище, получил назначение в Забайкальский военный округ, неподалёку от китайской границы. Сопки, глухомань. Конечно, скучал по родному Минску, с нетерпением ждал отпуска. А в Минске, кроме родителей и друзей, его ждала Ольга, Олюша, как называл её, студентка филфака университета.
   Познакомились во время его первого офицерского отпуска. Лето, полуденный зной. На проспекте поравнялся с девушкой в блузке-безрукавке и светлых шортиках. Ещё не видя её лица, отметил: фигурка - у-ух! Обгонять не стал.
   - Извините, не подскажете ли, как отсюда пройти к Северному полюсу?
   Это его уличная шутка для знакомств с девушками. В ней и проверка чувства юмора. При этом готов был услышать и такое: "Насчёт Северного полюса не знаю, а вот дорогу к дурдому подсказать могу". И на такое у него заготовка: "Вот и ладненько. Показывайте. Давно туда собирался: слишком много дури накопилось. Пора и поумнеть". А уж дальнейшая реакция незнакомки - полный простор для импровизации.
   Эта с прямым ответом не спешила. Повернула к нему голову, обдав насмешливым взглядом.
   - От жары спасаетесь? Ну, ну... Только шагать до полюса далековато. Вспотеете.
   Где-то он прочитал: лицо - оболочка души, глаза - её зеркало.
   Лицо у неё, ничего не скажешь, миловидное. А глаза... Да не глаза, а глазищи - такими они показались ему огромными, притягательными, излучавшими какой-то особый, таинственный свет. И тембр голоса - такой же неповторимый, будто в нём растворена музыка.
  Илья, уже забыв о своих заготовках, замедлил шаг.
   - Ничего, я выносливый. Так как всё-таки пройти к полюсу?
   - Как? - Улыбнулась. - Да очень просто: повернитесь спиной к солнцу, ухватитесь за меридиан и по нему вперёд!
   - Что-то я этого меридиана не вижу...
   - Тогда зайдите в "спорттовары" и купите компас.
   - Спасибо за конструктивный совет. Но это я сделаю несколько позже. - И неожиданно выпалил: - Вы не очень торопитесь?
   Столь дерзкий вопрос словно сорвался со стопора. Такой прыти от себя не ожидал и в следующее мгновенье уже внутренне напрягся: самое время резко одёрнуть нахала. Чего он лезет со своими дурацкими вопросами!
   Она вскинула на него вопрошающий взгляд.
   - Что значит "не очень?" - И уже философски: - У нас в запасе вечность.
   - Во-во! - взбодрился Илья. - И я так думаю. Тогда что нам стоит в такую жару зайти в кафе-мороженое и отщипнуть у вечности, ну, скажем, полчасика?
   Видимо, и у неё проклюнулся интерес к этому статному, чудаковатому парню, рискнувшему столь весело добиваться её расположения.
   - Ну что ж... Раз вы такой горячий, вам действительно не помешает охладиться. - Задумалась. - Мне, пожалуй, тоже. - И совсем по-простецки: - Ладно, пошли.
   Потом он напишет:
   Он взглянул, она взглянула
   И к друг другу потянуло...
   Великое притяжение. Без него этот мир уж очень бы потускнел.
  
   Но тогда, в их молодую безоглядную пору, о философских материях меньше всего думалось. Занимало другое: куда пойти в ближайший вечер? Сходили в кино, побывали на художественной выставке, а то и просто бродили по парку и говорили, говорили...
   Она - бывшая детдомовка. Родители погибли в автокатастрофе, когда ей не было и трёх лет Сейчас снимает комнату у дальней родственницы.
   Жизнь в детском доме наложила на неё своеобразный отпечаток: неприхотливость в быту, простота в отношениях и... затаённая тоска по ласке. В Илье её подкупило, что за внешней галантностью проступало что-то сердечное, порой порывистое, неподвластное никаким расчётам.
   ... Шли они по длинному подземному переходу к метро у площади Ленина. Прислонившись к стене, девушка играла на скрипке полонез Огинского. Время позднее, поток прохожих поредел. У ног музыкантши - картонная коробка - для денег. Но их там немного, да и то бумажная мелочь. Люди спешили по своим делам и, судя по картонке, музыка их не очень-то трогала. А играла девушка вдохновенно, будто перед ней переполненный зал и стоит ей только опустить смычок, как тишину разорвёт гром аплодисментов.
   Ещё не доходя до скрипачки, Ольга раскрыла сумочку.
   - Погоди, - остановил её Илья и полез в карман. - Ты же не одна: с тобой кавалер.
   Вытащил крупную купюру, на которую можно и в кафе посидеть.
   "Да ты что?! - хотела остановить его Ольга. - Кавалер-то кавалер, но ведь не богач. Лейтенанты денег лопатами не гребут". Однако промолчала.
   В коробку он денежку не кинул. Наклонился и аккуратно положил.
   Девушка, продолжая играть, благодарно кивнула.
   Они с минуту стояли, зачарованные музыкой. И вдруг он резко сжал её ладонь и задержал в своей. Мимолётный жест. Но как много для неё значил!
  
   Вскоре пригласила его на "чашку чая". Илья решил чашкой чая не ограничиваться и прихватил бутылку с пакетом колбасы и сыра.
   - За что будем пить? - Подержав бокал несколько секунд, пропел:
   Пьём за яростных и непохожих,
   За презревших грошевой уют...
   - За яростных пить не буду, - воспротивилась Ольга. - Слишком много ярости и просто злобы скопилось в этом мире. И нечего презирать уют. Создавать его - занятие куда как достойное.
   Илья встал.
   - Критику предыдущего оратора признаю вполне
  справедливой. Меняю свой тост. Пьём за добрых и весёлых, умеющих жить со вкусом.
   - Это я поддерживаю, - чокнулась с ним Ольга.
   "Хорошо посидели". Она показала свой фотоальбом. Вот здесь - с родителями, совсем крохотуля. А это уже детдом... На детдомовских снимках лицо её уж очень серьёзно. Ни на одном из них не увидел улыбки.
   И ему стало как-то неловко: он-то вырос среди родительской ласки, а каково было ей в детдоме, похожим всем своим укладом на казарму!
  И ещё отметил: в комнате, - можно сказать, образцовый порядок и поистине уют. На окне - белоснежная занавеска, кровать аккуратно заправлена таким же белоснежным покрывалом. На туалетном столике перед зеркалом - рядком цилиндрики с помадой, флакончики. А на трёхэтажной книжной полке - никаких побрякушек: только книги в безупречном равнении, как солдаты в строю. И ещё магнитофон.
   Подошёл к полке, всмотрелся в обложки. Лермонтов, Блок, Есенин, Евтушенко...
   - Ты, я гляжу, неравнодушна к поэзии.
   - Ещё как! И к некоторым песням... Хочешь послушать одну? Я её очень люблю.
   - Послушаем.
   Нажала на клавишу. Негромкий с хрипотцой голос, явно не рассчитанный на большие залы. И не столько пение, сколько доверительный, душевный разговор.
   Спокойно, дружище, спокойно,
   У нас ещё всё впереди...
   Илья аж вздрогнул: да это же Юрий Визбор, его любимый бард! Надо же, так совпали их вкусы.
   Пригласил и её к себе домой, вернее, к своим родителям.
  
  
   Его родители... Отец пришёл с войны 32-летним с двумя орденами, медалями и... осколком в коленном суставе. Воевал в пехоте сержантом. Три ранения, полгода в госпиталях. Ходил с трудом. По профессии - строитель-монтажник, но теперь-то куда?
   Жена моложе его на восемь лет. Работала сборщицей на заводе, пела в художественной самодеятельности. Поженились весной 1941-го. Тогда же его послали в командировку на Урал - на стройку металлургического цеха. Вместе прожили всего-то недели три. А тут война... В 1942-м с него сняли "бронь" - и на фронт. В марте 45-го - последнее, уже тяжёлое ранение в ногу и контузия.
   За месяц до его возвращения из госпиталя она стала певицей в музыкально-инструментальном ансамбле. Первые гастроли, аплодисменты, дарственные цветы... Потом он узнает: пела и при немцах в офицерском клубе.
   Встретила мужа довольно буднично - без слёз и восклицаний, будто и не было почти четырёхлетней разлуки.
  Вскоре после его возвращения отправилась на очередные гастроли.
   Он терпеливо ждал... Но её приезд радости не принёс. Неся из кухни тарелку с борщом (сам варил к её приезду), у стола оступился. Тарелка резко качнулась, плеснув часть варева на её платье.
   Вскочила с криком:
   - Ты что, уже и тарелку донести не можешь?! Недотёпа!
   Он мрачно усмехнулся:
   - Да, после госпиталей стал недотёпой.
   Вечер был испорчен.
   С истерзанным коленом становилось всё хуже.
  Пришлось лечь в больницу. После обследования хирург огорошил: образовался тромб, грозящий летальным исходом. Удалить его невозможно. Единственный выход - ампутация ноги.
   У него было такое же состояние как в 44-м под Ровно, когда лежал на картофельном поле, в полузабытье, истекая кровью, а потом его куда-то несли на плащпалатке. Очнулся в медсанбате от острой боли, волнами бившей в колено. И тогда подумал: самое страшное на войне - не постоянная угроза смерти. К ней можно привыкнуть. Самое страшное - это дикая, безостановочная боль, когда твой мир замыкается только в ней, и ты - уже полная беспомощность.
   Безнадёжно махнул рукой:
   - Делайте, как считаете нужным.
   Из больницы вышел на костылях без ноги.
   Стал замечать: его инвалидность вызывала у неё раздражение.
   Часто вскипали ссоры, порой по ничтожному поводу. То один её упрёк, то другой, и он уже не сдерживался. А когда наступало затишье, теплоты всё равно не ощущалось.
  Как-то завёл разговор о детях. Не пора ли им заиметь ребёнка? Ведь прошло почти три года, как вернулся с войны. В ответ - новое раздражение:
   - А кто будет его выхаживать? Ты что ли на своих костылях? А у меня сам знаешь, какая работа: нынче здесь, завтра там.
   Иногда задумывался: а женат ли он? И вообще, что он в ней углядел весной 41-го перед тем, как пойти в ЗАГС? Красивые ножки? Они и сейчас красивые, как и вся её внешность. А душа? Вот здесь-то, пришёл к горькому заключению, и вся заковыка. Эх, Алексей Михайлович, подвело тебя зрение: стекляшку, блестевшую на солнце, принял за золотой слиток.
   Однажды она вернулась с очередных гастролей необычно приветливая. Чмокнула его в щёку, напевая, хлопотала на кухне, накрыла стол, поставила, к его удивлению, бутылку водки.
   - Это по какому же случаю бутылка ? По случаю твоего возвращения?
   Внутри его сладко ёкнуло: а вдруг она что-то в их до этого невесёлой жизни решила изменить к лучшему? В этом отношении иногда расставания полезны.
   - Сейчас скажу... - Вздохнула. - Ты прости меня, Алёша. Сам понимаешь: надо нам расстаться. Детей мы не завели, так что практически теперь нас мало что связывает. Разве что штампы в паспортах. Но это поправимо. Ты должен меня понять... (Снова вздох). Работа у меня разъездная, быть тебе прислугой - не получится. Я ведь пока молодая, ещё могу устроить свою личную жизнь...
   Он тяжело поднялся.
   - Валяй, устраивай! - И... костылём смахнул со стола бутылку со снедью.
   - Да ты ещё и псих!
   Хлопнув дверью, ушла.
   Потом ему сказали соседи: было к кому. Ушла к руководителю ансамбля. Их "отношения" не составляли тайны. Алексей ещё лежал в больнице, а маэстро уже несколько раз ночевал у неё.
   Душевный надлом, ощущение своей ненужности стали для бывшего фронтовика, а теперь инвалида, страшной явью.
   Он остался один, совсем один. Отец умер ещё до войны, мать в 1943-м во время налёта советской авиации на Минск была тяжело ранена и вскоре скончалась, младший брат, призванный в армию перед самой войной, пропал без вести.
   В то время не в ходу было слово "депрессия". К услугам психологов в таких случаях не обращались. Обращались чаще всего к бутылке.
   И он запил. Да так, что полностью утратил контроль над собой. Оброс щетиной, ходил грязный, понурый. Но чаще лежал дома а, протрезвев, тащился в магазин не только за хлебом и кое-какими продуктами, но и за "опохмелкой".
  Его инвалидной пенсии уже явно не хватало. Пришлось искать хоть какой-то заработок. Спасибо районному военкому, тоже бывшему фронтовику: помог устроиться в сапожную мастерскую. Работа в какой-то степени подтянула: как-никак определённые обязанности. И всё-таки несколько раз срывался.
   ... В тот холодный осенний вечер соседка Настя, знавшая Алексея до войны, увидела его лежащим на мокрой после дождя земле неподалёку от дома. Наклонилась. Дышит. А перегаром несёт, хоть нос затыкай.
   Так, понятно... Стала тормошить его.
   - Лёша, да вставай же! Ну что ты валяешься? Замёрзнешь!
   Он приподнял голову, тупо посмотрел на неё.
   - А я и хочу подохнуть...
   - А я хочу, чтобы ты снова стал человеком.
   Приподняла его. Подобрала костыли. Кое-как дотащила. Благо, жил на первом этаже. В его кармане нащупала ключ от квартиры. Открыла. Стянула с него влажную одежду, уложила на кровать...
   Заглянула к нему поздним утром. Он уже встал.
   - Ну что, отоспался?
   Виновато опустил голову.
   - Вчера малость перебрал...
   - Твою малость на себе испытала. - И уже властно: - Ну вот что: с выпивками пора кончать! Ты же был нормальным мужиком. Встряхнись, Лёша! - Взяла его за руку. - Пока не исправишься, будешь у меня под домашним арестом. (Усмехнулась). Беру над тобой шефство.
   Алексей растеряно молчал. И вдруг вырвалось:
   - Бери!
   Насте тогда было 28. Он помнил её ещё девчонкой - приехала с родителями в Минск в 1930-м из белорусской глубинки. Потом по случайным оговоркам новых соседей догадался: бросив хозяйство, бежали от раскулачивания, а точнее, от высылки в северные края. Настин отец работал сторожем. В 1938-м его арестовали за "антисоветскую агитацию": на какой-то вечеринке в подпитии сказал что-то нелестное о колхозах. На следующий день Настя с матерью, выстояв очередь к окошку в городском управлении НКВД, пытались выяснить: где он, что с ним? Дежурный покопавшись в книге записей, передачу для арестованного не принял.
   - Его уже отправили по этапу.
   - Куда?
   - Мне не докладывали. - Закрыл книгу. - Следующий!
   Все их попытки хоть что-то выяснить, оказались тщетными. Был человек и сгинул. А к ним прилепился зловещий ярлык: "семья врага народа". Соседи и просто знакомые общаться с ними избегали: боялись "загреметь". И только с Левашовыми сохранились прежние отношения. Насте запомнилось...
   Алексей, тогда широкоплечий, рослый парень, пришёл к её матери.
   - Тётя Шура, у вас я знаю, крыша прохудилась. Давайте поправлю.
   С собой принёс инструменты, кусок жести.
   Поправил. В следующий раз отремонтировал примус.
  Уже тогда "положил глаз" на Настю, стройную, немного игривую, во всяком случае с ним, как ему показалось. Улыбка у неё, действительно, была загадочной. Не Джоконда, о которой он тогда не имел представления, но всё-таки... Однако Настя его простодушных ухаживаний тогда не приняла. У неё уже появился жених, а она - девица строгая.
   И вот спустя семь лет судьба свела их снова. Настин жених погиб на фронте. Мать во время оккупации заболела малокровием. Уехала с Настей в деревню к дальним родственникам, где и умерла.
   А Настя после войны вернулась в Минск. Жила в том же двухэтажном деревянном доме, уцелевшем от бомбёжек, где ниже этажом ютился и Алексей.
   ... Несколько дней подряд, спускалась в его квартирку - наводила порядок: мыла полы, выстирала и повесила занавеси, расставила на кухне по полкам посуду.
   В первый же вечер приковыляв с работы и увидев итог её стараний, был приятно изумлён.
   - Настюша... Ух, как ты здорово прибрала в моей хибаре! Сколько я обязан тебе за твои труды?
   Хитровато улыбнулась:
   - Всю получку.
   - Как? - не понял он.
   - А вот так: до последнего рубля. Буду твоим казначеем. Так что о выпивке забудь. - И показала ему фигу.
   Столь решительный напор поверг его в замешательство. Какое-то время молчал. А Настя развивала наступление:
   - С костылями надо расстаться. Завтра отпрошусь с дежурства (работала в больнице санитаркой) и пойдём в поликлинику заказывать протез.
   Держась за ножку стула, придвинулся к ней, обхватил за талию, и притянул к себе. Она лишь вымолвила:
   - Горе ты моё...
   К нему уже вернулся дар речи.
   - Настенька... Спасательный мой круг... И чего я, дурак, с этой бутылкой связался! Всё, с этим завязано! Будь моим казначеем. Будь! А с горем мы покончим.
   В тот вечер она впервые не вернулась на свой этаж.
  
   Их припозднившийся союз, что одуванчик в сентябре. Головки его бесчисленных собратьев поседели ещё в июне, а вскоре и облысели, а он, один из немногих, и осенью радует глаз густой оранжевой шевелюрой. Вот уж поистине, каждому своё время.
   И что Настя нашла в нём, инвалиде и опустившемся выпивохе? - терзался в раздумьях Алексей. - В какие глубины его души проникла, если взвалила на себя такие хлопоты о его быте? А, может, вспомнила тот давний эпизод из своего детства, участником которого оказался и он?
   Было это, кажется, в году 30-м. Алексей уже трудился на заводе разнорабочим. А Насте тогда лет десять. Однажды увидел её на улице зарёванной.
   - Кто обидел?
   Всхлипывая, рассказала... Мать послала в магазин за продуктами. Двое незнакомых мальчишек пристали к ней. Один схватил ёё за руки, а другой вытащил из сумки кошелёк с пятью рублями. И сразу дёру со своей добычей.
   ... Несколько секунд он молча раздумывал. И словно стряхнув колебания, решительно сунул руку в брючной карман.
   - Держи! - протянул ей пятёрку. - И перестань реветь.
   Она благодарно застыла с открытым ртом....
   Эх, память, память, непредсказуемая хранительница наших поступков! Иногда наглухо закрываешь свои двери, а, бывает, распахиваешь даже от лёгкого прикосновения.
   Что Настя знала о нём, кроме мимолётных соседских встреч? Ведь не рассказывал ей, как в июне 42-го при отступлении на Дону вызвался добровольцем в группу прикрытия. Вёл огонь из пулемёта, пока не кончились патроны. Из их группы почти все погибли. Тогда и получил свою первую боевую награду - медаль "За отвагу". И о другом случае - под Белгородом в августе 43-го - тоже ведь не рассказывал.
   ... Телефонная связь их роты со штабом батальона прервалась, и он был ночью послан туда с донесением. На обратном пути в предрассветных сумерках услышал стон. В воронке от снаряда лежал... немец.
   Как он сюда попал? Скорее всего после отбитой вчера их атаки. Наклонился над раненым. С его пересохших губ еле слышное: "Вассер..." Немецкий Алексей напрочь не знал, однако догадался: пить хочет. Поднёс к его пересохшим губам флягу.... Немец совсем молоденький, видать, недавно призвали. Правая штанина выше колена набухла кровью...
   Спустил с его бёдер штаны. Рваная рана, кровь ещё сочится. Снял с себя гимнастёрку, нижнюю рубаху. Нарезал штыком винтовки несколько лоскутов, перевязал рану. Ну, а дальше-то что? Вздохнул. Такая, значит, выпала ему сегодня доля. Приподнял раненого. Тот громко застонал.
   - Терпи, фриц, или как там тебя...
   Взвалил его себе на спину. Поплёлся.
   Изо рта немца попахивало чесноком. Алексей сначала досадливо морщился, а потом этот запах перестал ощущать. Даже позавидовал. Видать, у фрицев он в паёк входит. Для здоровья. А у них в роте про этот целительный продукт давно забыли.
   Каждые сто шагов привал на пару минут. Такую себе определил ходовую норму. Привал-то привал, но снять немца с себя - проблема. Не скинешь же его со спины как мешок с картошкой. Понимал: каждое резкое движение для раненого - взрывная боль. Становился на четвереньки, ложился на живот и осторожно стаскивал на землю свою живую ношу. Приноровился и подниматься с ней. И здесь без рывков, медленно, натужно, но аккуратно, словно выполнял на производстве тонкую работу.
   На последнем привале, лёжа на спине, вдруг ощутил лёгкое прикосновение к своей ладони. Слегка повернул голову. Немец пытается её пожать, только сил у него на это уже не осталось. Смущённо улыбнулся и... приложил руку к своему сердцу.
   Алексей всё понял.
   - Да ладно тебе!..
   Как он доволок немца от той воронки в свою роту, откуда силёнки взялись, потом сам удивлялся.
   ... Выслушав краткий доклад связного, ротный раздражённо:
   - Зачем ты притащил этого дохляка? И что теперь с ним делать?
   - Товарищ старший лейтенант... Ну не мог я его, беспомощного, бросить.
   - Не мог, говоришь? Коль ты такой жалостливый, пристрелил бы, чтоб не мучился.
   - Но мы же люди...
   У него было такое ощущение, будто это говорит какой-то другой человек, а он - просто обессиленная плоть с притуплёнными чувствами. Хотелось лишь одного: раствориться в сне, самом желанном блаженстве, выданном этой плоти пожизненно. Только война проклятая то и дело его куда-то отодвигает. Потом, потом... Если, конечно, не заберёт саму жизнь.
   Ротный молча прошёлся по блиндажу. Остановился. И вдруг тихо, с несвойственной ему мягкостью:
   - Да, ты прав. Мы - люди. - И уже по-командирски: - Старшина! Немца - в медсанбат! А ты, Левашов, часика четыре поспи. Умаялся за ночь. Твоего фрица посчитаем за "языка". Вторую медаль получишь.
  
   ... Как всё переменчиво в этом мире! Ещё неделю назад беспомощным был он, а его спасительницей стала Настя. Смотрел на неё, уже спящую, в каком-то сладостном оцепенении. Да нет, не приснилось. Кончиками пальцев прикоснулся к её обнажённой груди...
   Обошлись без свадьбы, а тот день, точнее, вечер 25 сентября 1948-го, стал их праздником, их памятной датой. Они неукоснительно отмечали её и только вдвоём.
   Шёл год за годом, а ребёнка у них всё не было. Уже потеряли надежду. И вдруг, как солнечный луч, пробившийся сквозь тугую хмарь, - беременность... Сына назвали Илюшей - в память Лёшиного фронтового друга , погибшего в конце войны.
  
   - Мама, папа, принимайте гостью! - простёр Илья широкий жест в сторону спутницы.
   - Проходите, проходите, рады будем.
   В глазах родителей - напряжение. Понимали: не просто так привел он эту девушку. Ну, ну, посмотрим...
   Но смотрины как таковые она тут же пригасила:
   - День добрый, товарищи родители! Меня зовут Оля. - А как вас зовут, я уже от Илюши знаю.
   Весело сказала, с подкупающей улыбкой. А дальше - никакого напряжения, будто давно уже знакома с этими людьми.
   И здесь "хорошо посидели". Ольга была немногословна и в общем-то сдержана, но её умение слушать, непринуждённость и вместе с тем деликатность создали между нею и родителями Ильи невидимый доверительный мостик.
   После застолья стала собирать со стола посуду.
   - Да вы что! - воспротивилась Настя. - Я сама.
   - Не лишайте меня удовольствия, - парировала гостья. И уже тоном лектора с наставительным рублением воздуха указательным пальцем: - Учёные недавно установили, что мытьё посуды активизирует работу капилляров и благотворно действуют на центральную нервную систему, снимая стрессы и всякие дурные мысли.
   - Как-кая сенсация! - подключился Илья к столь животрепещущей теме. - Тогда и меня возьмите. Значит так... Я транспортирую посуду на кухню, мама моет, Оля вытирает, а ты, папа, как глава семейства, осуществляешь общее руководство, контроль и подводишь итоги. Итак, начали!
   ... Когда Илья пошёл провожать Ольгу, - Настя нетерпеливо мужу:
   - Ну что скажешь, мой милый?
   - А что тут говорить! - Алексей задумчиво посмотрел в окно, в ту сторону, куда только что ушли молодые. - Думаю, девка и тебе приглянулась. Только поедет ли из Минска в Илюшкину глухомань?
  
   Предложение выйти за него замуж сделал ей лишь после того, как она получила диплом: не хотел срывать ей учёбу.
   - Поедешь ко мне в Забайкалье в Нижние Бугры?
   Так называлась деревенька возле которой располагался их артполк.
   Ответила не сразу.
   - И что я буду делать в этих твоих Буграх да ещё нижних? Преподавать солдатикам изящную словесность?
   - Будешь офицерской женой. А что? Серьёзная профессия. - Задержал на ней испытующий взгляд. - Посмотрим, какая ты претендентка на рай в шалаше. Приедешь - устрою день открытых дверей, чтобы увидела этот рай во всей красе. А потом - вступительные экзамены.
   Ольга рассмеялась.
   - У тебя конкурс?
   - Пока не объявлял. Потому, что одна кандидатура внушает оч-чень большие надежды.
  
   Она приехала в его Нижние Бугры. И осталась.
   Гарнизонный рай - комнатушка в бревенчатом бараке с "удобствами во дворе", клуб-развалюха, больше напоминающий сарай, магазинчик-"универсам", вязкая грязь на улочках военного городка - всё это поначалу воспринимала как экзотику в турпоходах.
  Всё-таки нашла себе дело по душе: сколотила хор из офицерских жён, ставший вскоре костяком полковой художественной самодеятельности.
   А Илью поглотили служебные дела. Они ему были не в тягость. Очень впечатлила его фраза из кинофильма "Офицеры": "Есть такая профессия - Родину защищать".
   Полковые будни, однообразные, как доски в заборе, периодически разреженные выездами на полигон, стрельбами, нарядами, строевыми смотрами, инспекторскими проверками, не погасили в нём то, что называют лирикой.
   Однажды вечером, когда выпало подходящее время, взял гитару и негромким тенором начал исповедальное:
   Понимаешь, это странно, очень странно,
   Но такой уж я законченный чудак:
   Я гоняюсь за туманом, за туманом,
   И с собою мне не справиться никак...
   Ольга подхватила:
   Люди посланы делами, люди едут за деньгами,
   Убегая от обиды и тоски,
   А я еду, а я еду за туманом,
   За мечтами, и за запахом тайги...
   Дуэт у них получился очень даже неплохой. И уже в следующий раз, когда накатило лирическое настроение, Илья, широко взмахнул рукой:
   - Ну что, сгоняем за туманом?
   Но Ольга только слушала, задумчиво подперев голову рукой.
   А лейтенант снова преображался, озарённый каким-то внутренним светом, весь уходя в песню, словно он и есть тот безоглядный романтик, отрешённый от всякой житейской суеты.
   ... Пусть давным-давно набиты
   Мне в дорогу чемоданы,
   Память, грусть, невозвращённые долги...
   А я еду, а я еду...
   И вдруг Ольга резко положила руку на струны.
   - Ты что? - поперхнулся он на оборванном куплете.
   Она с деланным возмущением:
   - А ты вдумайся в смысл того, что пропагандируешь. Этот твой герой ведёт себя непорядочно: долги-то не вернул! Пусть сначала вернёт, а уже потом едет за туманом. И уж если он такой простодушный, непрактичный, то зачем ему битком набивать чемоданы? Что за барахло собирается тащить в тайгу? Что-то темнит парень.
   Илья расхохотался. А потом, прислонив гитару к стене, встал, резко бросив руки "по швам".
   - Мой генерал! Вы абсолютно правы. Не доглядел. Не проявил бдительность. Ваше замечание принимаю к исполнению! Этого легкомысленного, безответственного туриста заменю другим. Завтра представлю на утверждение.
   Стихи Илья писал ещё в курсантскую пору, Поэтом себя не считал, но иногда выдавал весьма весёлые строки, которые становились в их батарее "хохмами". Особой популярностью пользовалась его поэма "Евгений Онегин - курсант-первогодок". Было там и такое:
   Судьба Онегина хранила.
   Сапожки-кирзачи вручила,
   Ремень, шинель и... старшину.
   - Тяни носок и выше ногу!
   И он тянул... Не ногу, правда,
   А резину.
   Прошёлся и по Пушкину:
   Легко ему блистать талантом,
   Когда другой работы нет.
   Но если б Пушкин был курсантом,
   То вряд ли был бы он поэт.
   Потом перед своими слушателями внёс поправку:
   - Ребята, каюсь: курсант Пушкин всё равно бы писал стихи. Но где? Скорее всего на губе. Уж туда со своим вольнолюбивым характером дорожку бы проторил.
   ... В следующий вечер Илья, усадив Ольгу на тахту, встал перед ней с гитарой.
   - Итак, после кадровой замены новый герой песни, как уже установлено, относится к своим долгам и чемоданам совсем по-другому (Сел рядом). Па - а - ехали!
   Я в дорогу чемоданы
   набивать не собираюсь:
   Для неё вполне хватает рюкзака.
   Всем вернул долги
   и с чистою душою отправляюсь
   И тебе моё весёлое: пока!
   Пропев, повернул голову к Ольге:
   - Ну как?
   - Потрясающие! Теперь твой герой как истинный романтик и порядочный человек может смело ехать за туманом.
  
   С туманами в их глухомани дефицита не было. По утрам после осенних дождей они обволакивали всю округу, да так, что окрестные сопки виделись крошечными островками в густой, таинственной серости. Эта серость, переходящая из визуальной в житейскую, на некоторых действовала удручающе.
   От нескольких офицеров и прапорщиков уехали
  жёны. Лейтенант Гайдук в поисках зацепки для увольнения из армии однажды утром... залез на крышу домика, где жил замполит полка, и уселся на трубу. Дым, естественно, повалил во внутрь.
   Замполит выскочив на улицу, завопил:
   - Что вы себе позволяете! У вас уже ничего офицерского не осталось?
   Гайдук невозмутимо:
   - Осталось, товарищ подполковник. Как видите, на мне офицерские брюки. И вот ещё полевая сумка. Я её для подстилки на трубу положил.
   Лейтенанта направили в окружной госпиталь на психиатрическую экспертизу. Что он там плёл врачам, до Ильи не дошло. Но в конце-концов из армии его уволили.
   Перед отъездом был весел и полностью "адекватен". И даже признался:
   - В такой армии служить не хочу.
   Вот тогда Илья впервые задумался. "В такой"... А какая она, эта Советская армия, которой отдаёт лучшие свои годы? Такая уж "несокрушимая и легендарная", как в песнях, кино, учебниках истории и прочих пропагандистских вливаниях в головы служивых? То, что уже видел сам, посеяло серьёзные сомнения. Учили, пожалуй, больше для начальства.
   На одном из учений с боевой стрельбой цели пристреляли заранее - по сценарию завтрашнего дня. Сценарий "боя" был уже известен: туда совершить марш, здесь занять огневые позиции, а там наша мотопехота будет прорывать оборону противника.
   Всё рассчитано по завтрашней "диспозиции", будто противник так и застыл в полной своей неповоротливости.
  Илья, будучи на полковом командно-наблюдательном пункте, слышал, как прибывший туда комдив наставлял командира полка:
   - Цели так пристреляй, чтобы завтра было, как в кино. Расход снарядов мы спишем. Ты понял, полковник?
   Полковник был из "понятливых".
   Палили щедро, изрыв воронками пространство в 100 - 200 метров до и после переднего края "противника".
   За стрельбой и атакой наблюдало начальство из округа и обкома партии. Эффектное это было зрелище, когда вслед за танками к "передку", обозначенному видимой даже издалека имитацией траншеи, устремились боевые машины пехоты, а затем с криком "ура" спешенные мотострелки. Снаряды рвались словно по линейке вдоль "передка".
   Гости на сооружённой накануне трибуне - в восторге. Не знали, что у каждого орудия, ведущего огонь, возле наводчика стоял прикомандированный офицер из другого полка и бдительно следил за установками прицела и угломера.
   Вот уж, действительно, кино: продуманы сценарий, режиссура. В итоге - захватывающее действо. Ничего не скажешь, впечатляющая игра! А чем обернутся подобные игры в реальном бою - в этом Илья уже не сомневался.
   Слава Богу, войны ни с американскими империалистами, ни с китайскими милитаристами, об агрессивности и коварстве которых твердили в газетах, лекциях, на политзанятиях, не случилось.
   Задумался и над другой несуразицей армейских реалий. Боевая техника в их полку периодически обновлялась. Появились новые, более совершенные радиостанции, лазерные дальномеры... А вот с жильём для служивых - полный застой. Как жили в хибарах, так и живут. Полковые старожилы говорили: эти бараки стоят ещё с 60-х годов, и с тех пор в гарнизоне не построили ни одного приличного жилого дома, чтобы хоть как-то решить этот проклятый "жилищный вопрос".
   Это что же получается? - пробивался к своим прозрениям Илья. - Техника у нас важнее человека? Выходит, что так.
   И всё-таки старался как-то развеять нарастающее в нём недовольство. Где их нет недостатков? Но ведь Отечество остаётся Отечеством. Вот и служи ему. Без конца критиковать - то не так, это не так - ума много не надо. А у тебя во взводе идеальный порядок? И припоминал какую-то свою недоделку: то времени устранить её не хватило, то в сумятице забот-хлопот просто забывал о ней.
   Однако обнаружил в себе педагогическую жилку. В артучилище таким премудростям, как методика, военная психология и педагогика не учили. Всё это постигал самостоятельно. И вскоре убедился: а ведь может! Может без особой натуги, раздражения на "непонятливость", терпеливо, а то и весело научить тому, чему нужно. Значит, эта способность жила в нём изначально. Откуда она - от склада мышления, характера, природной доброжелательности - чего тут копаться! Что есть, то есть. И сам придумал для себя девиз: "Если можешь, то давай!"
  
  "Давал" весьма успешно. Добился во взводе взаимозаменяемости: механик-водитель мог заменить наводчика и наоборот, заряжающий - вычислителя, сержант - командира взвода: по буссоли соориентировать орудия в основном направлении. На подчинённых в напряжённые моменты не кричал, как некоторые офицеры, не допекал упрёками и занудливой наставительностью. В записную книжку внёс высказывание Суворова: "Весёлость в войске говорит о его крепости". Эту "весёлость" поддерживал во взводе без натужности спокойно-деловитой интонацией, хотя иной раз хотелось и рявкнуть. Иногда на контрольной тренировке позволял себе неуставное обращение к подчинённым:
   - Ну, мальчики, покажите, на что способны!
   И мальчики старались во всю. На состязаниях по огневой службе заняли первое место в дивизионе.
   "Человеческий фактор". При всём уважении к технике именно его выводил на первое место.
   ... Рядовой Онищенко на полосе препятствий трёхметровый ров оббежал.
   - В чём дело, Онищенко? Почему спасовал перед этой канавкой?
   Солдат опустил голову.
   - Ну что молчишь? - стал терять терпение лейтенант. - Или я за тебя буду прыгать?
   - Не могу я... Боюсь.
   Ах, вот оно что... На несколько мгновений Левашов задумался. Парень из недавнего осеннего призыва, во взводе каких-то пару недель. Присмотреться к нему толком ещё не успел. Но теперь-то понял: по физподготовке повозиться с ним придётся. Ну что ж... Но то он и командир.
   В глазах солдата - тоскливая безысходность: сейчас взводный будет нудно "пилить" за трусость. Ну а дальше-то что? В молодецком прыжке ему всё равно не взлететь.
   Пауза затянулась. Осенний листок бесшумным жёлтым мотыльком прилепился к носку его сапога. На несколько секунд Онищенко впился взглядом в него. И вдруг резко смахнул каблуком. Это, казалось бы, машинальное движение подвигло Левашова к неожиданной мысли: а солдатик-то, кажись, не такой уж тюфтя, каким ему показался. Видать с характером. Но ведь страх, как листок не смахнёшь. Он уже вполз вовнутрь.
   Вспомнилось... Пришлось ведь и ему на первом курсе артучилища пережить это гнетущее чувство. На занятии по физподготовке не получился у него прыжок через "коня". Разбежался оттолкнулся от мостика и... сел верхом. Ещё попытка, и тот же результат. И ведь в училище пришёл отнюдь не хлюпиком. Уже делал "склёпку" на перекладине, имел второй разряд по лыжам. А тут такой прокол. Движения сковала боязнь отбить "одно место". Стыд перед курсантами-однокашниками, ощущение своей неумелости, можно сказать беспомощности - всё это он пережил в те переломные для него минуты.
   Переломные... И по сей день с благодарностью вспоминает преподавателя физподготовки майора Бершадского. После занятия он оставил его в спортзале.
   - Давай-ка, Левашов, потренируемся по моей методике. Значит так... Толчок, конечно, посильнее, но главное тут - твои глаза.
   - При чём тут глаза, товарищ майор?
   - А при том... Ты, как я понял, при прыжке смотришь на ближний край "коня", который и вызывает у тебя страх. А надо смотреть на дальний край. К нему и руки тянуть. Ты же от страха поджимаешь их под себя. Поэтому и нет решительного прыжка. Решительного! Вбей себе в мозги: резко оттолкнуться от мостика и ласточкой с вытянутыми руками над "конём" к его дальнему краю. Уверяю: с тобой ничего не случится. А дальше - хоп! - лёгкий толчок от него, и "конь" позади.
   Через пару минут Левашова захлестнула радость победителя. Закрепляя успех, снова и снова разбегался и прыгал.
   - Ну хватит! - остановил его майор. - Вижу: допрыгался до отличной оценки.
   Выходя из спортзала, Левашов усмешливо подумал: а ведь пословица "Не говори "хоп!" пока не перескочишь", нуждается в поправке. Это "хоп!" нужно взорвать в себе как раз в самый решительный момент. А после прыжка оно уже ни к чему.
   Добиться, чтобы обучаемый поверил в себя, утвердился в уверенности - я могу! - стало для него одним из главных педагогических правил.
   ... Теперь, исходя из этого, напряжённо искал "ход" в случае с Онищенко, И вдруг его осенило.
   - Засеки время.
   - Зачем, товарищ лейтенант?
   - Засеки, говорю. Через десять минут ров одолеешь.
   Cолдат c недоумением:
   - Я? Через десять минут?
   - Ты, ты! - И весело заключил: - Клянусь дирекционным углом!
   Отвёл его немного в сторону. Каблуком сапога провёл на земле черту. Сделал от неё три крупных шага и снова обозначил черту.
   - Вот они, твои три метра. А теперь разбегайся и прыгай.
   Онищенко прыгнул.
   - Ого, сантиметров десять лишку.
   И снова сапогом отметину.
   - Давай ещё прыжок. Да сильней, сильней разбег и толчок! Чего теперь бояться!
   На этот раз отвоёван ещё десяток сантиметров.
   - А теперь на рекорд!
   Онищенко уже вошёл в азарт. Куда девалась его былая робость! В итоге позади и последняя отметина.
   Левашов прикинул:
   - У тебя в запасе полметра, если не больше. Передохни, расслабься. - Посмотрел на часы. - Сколько минут ушло на нашу учёбу?
   - Минут семь.
   - Значит, всё по плану. Ну, пошли ко рву. Когда будешь прыгать, на его дальний край не смотри. Смотри на полметра дальше. Там твой рубеж.
   У рва уже собрались солдаты, с любопытством ожидая, чем закончится эксперимент. Лейтенант слегка хлопнул Онищенко по плечу. И нарочито будничным тоном:
   - Давай.
   Вроде и разбег был не столь уж резвый для такого экзамена, скорее уверенно-экономный, зато какой мощный толчок!
  Едва сапоги прыгуна коснулись земли за бетонной стенкой рва (и здесь с запасом!), Левашов - солдатам:
   - Аплодисменты!
   И под их плеск смущённому Онищенко:
   - Ты хоть понял, какой спортивный талант имеешь? Не удивлюсь, если станешь по прыжкам олимпийским чемпионом.
   С того дня за виновником аплодисментов закрепилась кличка "олимпиец".
  
   В полку Левашов был на хорошем счету. Покомандовав пару лет взводом, стал начальником разведки дивизиона, ещё через год - командиром батареи.
   По замене попал в Белорусский военный округ и не куда-нибудь, а в столичную дивизию. В штабе округа "мохнатой руки" у него не было - так уж получилось. Накануне замены прошли артиллерийско-стрелковые состязания. Левашов там отличился и был награждён грамотой и нагрудным знаком "Мастер артиллерийского огня".
   ... В отделе кадров БВО кадровик-подполковник перелистывал тощую папку - личное дело капитана Левашова. По какому-то поводу туда заглянул генерал, командир той самой столичной дивизии. Увидев на кителе молодого офицера престижный знак, поинтересовался:
   - В какой артиллерии служил?
   - В дивизионной, товарищ генерал.
   - Судя по твоему знаку, хорошо служил. - И кадровику: Давай этого капитана в 120-ю. Мне такие молодцы нужны.
   Когда генерал вышел, кадровик доверительно:
   - Повезло тебе, парень. 120-я мотострелковая, можно сказать, в самом Минске. (Усмехнулся). А я уж хотел тебя законопатить в Осиповичи.
   Выгоды такого везения они с Ольгой ощутили быстро. Пожив полгода в учебном корпусе, получили городскую двухкомнатную квартиру. Ольга ликовала:
   - Я теперь на кухне мою посуду! Горячая вода - какая прелесть! Раз, раз и тарелочки чистенькие!
   Когда залезла в ванну, повизгивала от удовольствия. Илья снисходительно улыбался. Да-а, это не Нижние Бугры, это Минск - столица республики. Спасибо вам, товарищ генерал, что зашли к кадровику именно в ту минуту.
   Ольга вскоре нашла работу в школе. У него тоже поначалу заладилось. На первом же учении доказал, что хорошо разбирается и в технике, и в тактике, и в стрельбе. Написал рапорт о поступлении в академию.
  
   Всё бы хорошо, но... Ох, как неожиданно даже в самую благополучную карьеру врывается это "но"! В их дивизионе сменился командир. Событие не Бог весть какое: кадровые перемещения в армии - явление обычное. Прежний командир ушёл на повышение, новый прибыл из академии. Молодой, отменная строевая выправка, в голосе командирские интонации - чем не "военная косточка"! Однако после первого же соприкосновения с этой "косточкой" Левашов понял: уж чересчур она жёсткая, даже более того, - с зазубренными рёбрышками. А фамилия (бывают же такие парадоксы!) Мягков.
   На следующий день после своего назначения он пришёл в батарейную казарму. Личный состав был тогда на занятиях. Дневальный, как положено, встретил его зычным "Батарея, смирно!" Левашов, отчеканив несколько шагов и лихо вскинув ладонь к фуражке, представился.
   - Посмотрим, комбат, какой тут у тебя порядок.
   - Прошу, товарищ подполковник, - жестом радушного хозяина откликнулся Левашов.
   Подполковник осмотрел дневального у тумбочки. Тот, вытянувшись, застыл, как часовой у мавзолея. Придраться не к чему: выбрит, подворотничок свежий, пряжка ремня блестит, сапоги надраены - вид вполне молодецкий.
   - Ну-ну, - неопределённо заключил проверяющий. - Посмотрим дальше.
   Взгляд его упёрся в пол. И тут не придерёшься: чистота.
  Заглянул в одну тумбочку, в другую...
   - Эт-то что за барадак?! - Вытащил из тумбочки гантели и раздражённо бросил на пол. Звякнув, они покатились в разные стороны.
   Левашов резко повернулся к подполковнику:
   - Не понял. При чём тут бардак?
   - А при том, что эти железяки в тумбочке держать не положено. Им место в каптёрке.
   - Гантели, товарищ подполковник, принадлежат рядовому Ивницкому, перворазряднику по штанге. Он с ними отдельно делает зарядку (я разрешил) и ежедневно тренируется. А если каждый раз ходить за гантелями в каптёрку - это тратить лишнее время, да и не всегда старшина там. У него и кроме каптёрки дел хватает.
   - Слушай, капитан! Ты, я гляжу, у нас либерал: разрешил солдату отдельно делать зарядку... Может ещё разрешишь ему спать не в казарме, а у какой-нибудь бабы? Значит так... (Пристукнул кулаком по тумбочке). Чтобы в тумбочках никакого постороннего барахла, вроде этих гантелей, не было! На зарядке твоего штангиста - в общий строй! Ясно?
   Левашову бы прикрыться куда как испытанным щитком: гаркнуть покорное и вместе с тем бравое "Так точно!". Но он снова принял боевую стойку:
   - Нет, мне не ясно. За разъяснениями вынужден пойти к командиру полка.
   - Что-о?! Жаловаться на меня?
   - Я сказал - за разъяснениями.
   Мягков обозначил презрительную усмешку. Перед ним стоял, можно сказать, ровесник, но на две ступени и по должности, и по званию ниже. И этот, закисший на батарее младший офицерик, будет ещё ему прекословить?!
   - Капита-ан... Смотри не надорви пупок.
   Левашов не ответил. Ещё с училища усвоил: выдержка для офицера - качество непременное.
   К командиру полка всё-таки обратился. Полковник внимательно его выслушал.
   - Знаю, что в казарме у тебя всегда был порядок. Не вижу ничего плохого, если в тумбочке у солдата - гантели. Гантели, а не наркотики! Если он хороший спортсмен, ты правильно поступил, разрешив ему делать зарядку отдельно, по своей системе. А с командиром дивизиона поговорю.
   На том незначительном эпизоде конфликту бы и заглохнуть. Но Мягков был не из тех, кто, поостыв, великодушно поднимается над своими амбициями.
   На батарейном тактическом учении появился на огневой позиции. Вызвал сюда с наблюдательного пункта Левашова, и сразу разнос:
   - Почему у тебя орудия стоят не по линии, а каким-то зигзагом?
   - Не каким-то, товарищ подполковник, а зигзагом продуманным.
   - Что-о? Бардак продумал?
   Часто задышал, обозначив возрастание начальственного гнева. Но страха у подчинённого не увидел. К подобным амбиционным извержениям Мягкова Левашов уже привык. Вспомнилось Визборовское: "Спокойно, дружище, спокойно, у нас ещё всё впереди..." Мысленно усмехнулся. С таким начальничком впереди уж чего чего, а неприятностей не оберёшься. Ладно, преодолеем.
   - Товарищ подполковник, прошу не кричать. Слух у меня в порядке. А теперь по поводу построения батареи на огневой позиции. Да, расположить орудия в одну линию - вроде бы удобно: проще управлять огнём. Но на войне и противник стреляет. Причём, не только с земли, но и с неба. А теперь представьте ситуацию... Во-он из того лесочка (показал рукой) внезапно выскочил штурмовик противника и устремился к батарее, вытянутой в линию. Может из пулемёта перестрелять все расчёты с одного захода. А если орудия расположены зигзагом, с одного захода уже не получится.
   - Предположим... - напор в голосе командира дивизиона поубавился. - А как же с поражением цели твоей батареей? У двух орудий разрывы будут дальше на длину уступа, у двух ближе.
   - Не будут, товарищ подполковник. Достаточно заранее ввести двум орудиям поправки на одно деление уровня.
   Мягков сердито ткнул носком сапога землю.
   - Ну вот что стратег ты наш...
   - Тактик, - поправил Левашов.
   - А для меня одна хрень, в какую графу занести твои зигзаги. Где ты в наставлении по огневой службе прочитал, что располагать орудия надо именно так?
   - Это наставление, товарищ подполковник, уже во многом устарело. Там, например, сказано, что командир орудия должен находиться у сошника левой станины, чтобы лучше видеть работу всего расчёта. Тоже вроде бы логично. Но практика показала: во время ведения огня его место - рядом с наводчиком. Почему? Да потому что наводчик в потоке команд может ошибиться, и весь предварительный коллективный труд - насмарку. Наводчик - ключевая фигура в расчёте, так что контроль за установками прицела и угломера необходим. Если же командир находится сзади в нескольких метрах, как рекомендует наставление, то разве он увидит, правильно или неправильно сработал наводчик?
   Возразить Мягкову было нечего. Но амбиции и тут взяли верх.
   - Все! Хватит разводить демагогию! Если есть у тебя какие-то предложения, - доложи по инстанции. А ты отсебятиной занимаешься, не поставив в известность меня, командира дивизиона. За это на первый раз объявляю тебе выговор. И вообще, Левашов... (Понизил голос). Чересчур прытких не люблю. Запомни это, если хочешь дальше служить.
   - Запомню.
   Как и положено, стоял перед начальником по стойке "смирно". А уголки рта слегка раздвинулись. Эту еле заметную усмешку Мягков всё-таки заметил.
   Рапорт Левашова о поступлении в академию "зарубил" с припиской: "Есть серьёзные замечания по службе".
  
   Если в военной авиации одно из главных требований к командиру любого ранга - хорошо летать, то в артиллерии - хорошо стрелять. "Как он стреляет? А точнее, как управляет огнём?" Естественно, этот вопрос Левашов адресовал и своему командиру дивизиона. И хотя на винтовочном полигоне* зачётные стрельбы старших офицеров проходили
  _____________________________________________________
  * Полигон, где разрывы пуль имитируют разрывы снарядов.
   отдельно от взводных и комбатов, информация об артиллерийско-стрелковой состоятельности "вышестоящих" просачивалась в "низы".
   "Пропускавший" Мягкова командир полка зафиксировал грубую ошибку в подготовке исходных данных и две ошибочных команды, повлекшие две лишние очереди. А это в оценке стрельбы - два балла долой. И по времени выполнения задачи - близко к неуду.
   Тогда почему столь стремительная карьера? Сосед-кадровик по секрету сообщил Левашову: Мягков - племянник трёхзвёздного генерала в Генштабе.
   30 лет и уже подполковник. Левашов прикинул: Если учесть 7 лет учёбы в училище и академии, то на непосредственную службу в войсках приходится каких-то 4 года. Значит, должности от взводного до командира дивизиона не осваивал, а проскакивал. Не получалось и с положенными сроками прохождения в воинских званиях. Выходит, получал их досрочно. Что и говорить: "блатной".
   Мягкова нередко видели в компании с дивизионным особистом-майором, человеком вообще-то малообщительным, что вполне отвечало специфике его должности. А тут "не разлей вода". Оба холостяки. Вместе в город - навстречу вечерним развлечениям, вместе в Дом офицеров, а то по выходным и на рыбалку. У обоих - "жигули" последнего выпуска.
   Что их так сблизило? Об этом в полку говорили разное. Но сходились в одном: интерес весьма прагматичный. До Левашова доходили слухи, что особист заправляет свою машину в дивизии, то есть бесплатно. Перед ним заискивали. А с его подачи к "халяве" подмазался и Мягков с блатной ниточкой из Генштаба.
   К этим слухам Левашов не очень-то прислушивался. Если это действительно так, то пусть тут разбирается начальство. Следить за своим командиром, пусть ему и несимпатичным, что-то вынюхивать - даже сама мысль о том была противна. Уже потом, когда многое для него прояснилось, вздохнёт с укором себе: "Эх, Илья Алексеевич, наивный ты человек. Не вник в очевидное. А надо бы".
  
   Вызов в особый отдел поначалу воспринял с любопытством: с чего бы это?
   Вошёл, доложил. Особист сидел в рубашке без форменного галстука, ворот распахнут, китель - на спинке стула. Понятно: на дворе лето, но форма есть форма. Ишь какая вольница! - отметил Левашов. - Явись я к нему в таком виде, враз бы осадил. А ему можно - тут он хозяин.
  На вид лет тридцать пять, но уже солидная лысина. Угольчатые бакенбарды тёмными лезвиями нацелены на кончики губ, щёточка подбритых усиков. Сладко тянет одеколоном. А взгляд не то что хмурый, а какой-то тусклый, словно всё живое в нём давно уже вытравила неустанная особистская бдительность.
   Ну, красавчик ты наш, - усмехнулся про себя комбат, - что скажешь?
   Но говорить хозяин кабинета не спешил. Изучающе осмотрев вошедшего, буркнул:
   - Минуточку...
   На столе - стопка папок - личные дела офицеров. Одна из них отложена. Уткнулся в неё.
   "Минуточка" затянулась. На Левашова, переминавшегося с ноги на ногу, стало накатывать раздражение. Чего он тянет? И тут его осенило: да это же у них приём такой: пусть служивый, "простой смертный", помается в тревожном ожидании, прочувствует свою беззащитность и, наоборот, властность того, кто его вызвал.
   Хозяин кабинета наконец оторвал взгляд от раскрытой папки.
   - Я тут просмотрел личное дело вашего старшего офицера батареи, старшего лейтенанта Генкина Леонида Менделевича, для чего есть серьёзный повод... А вы написали на него хвалебную аттестацию с выдвижением на должность командира батареи.
   - Всё правильно, товарищ майор. Генкин хорошо стреляет, хороший методист, в батарее пользуется авторитетом. Перспективный офицер.
   - Перспективный говорите? А истинное его нутро так и не разглядели.
   - Не понял, товарищ майор. Какое нутро? Я - не рентгенолог.
   - Вы прежде всего советский командир и должны видеть и понимать, в какую сторону тянет вашего подчинённого. Нами установлено: Генкин периодически встречается с несколькими гражданскими молодыми людьми еврейской национальности. А те учат иврит.
   - Ну и что? - пожал плечами Левашов. - Язык есть язык. Что в нём плохого?
   - Как "что"? - возмущённо стукнул по столу особист. - Это же язык сионизма. Зачем они его учат? Просто так? Не-ет, капитан, не просто так. Для того, чтобы при малейшей возможности переметнуться в Израиль.
   - Но при чём тут Генкин? Он что, тоже учит иврит и тоже хочет, как вы сказали, "переметнуться"?
   - Не исключаю. И ещё один интересный факт: его двоюродный брат живёт в Израиле и служит там в военной авиации. Генкин в анкете этот факт скрыл. Вот так, - снова пристукнул по столу. - Мы что, кадры для Израиля будем готовить? - Развернув к Левашову личное дело Генкина, ткнул пальцем в звёздочку на обложке. - Здесь бы надо припечатать не пятиконечную, а шестиконечную звезду, чтобы сразу было видно, с кем имеем дело. Генкину с его сионистским душком не место в Советской армии. И вам настоятельно советую: аттестацию на него, пока она ещё не дошла до старших начальников, переделать. В каком ключе, думаю, мне вас учить не надо: должны соображать. А дальше уже не ваша забота.
   И последнее... Мне известно, что вы дерзите командиру дивизиона. Мой вам совет: прекратите. Для вас это может плохо кончиться.
   Слушая этот поучающий монолог, Левашов уже решил: спорить с особистом не будет. Бессмысленно. А вот как быть с аттестацией на Генкина, - тут никаких колебаний. Его подпись - его совесть.
   Особист, встал из-за стола.
   - О нашем разговоре никому ни слова. - Приложил палец к губам. - Вы поняли меня?
   - Так точно, понял, товарищ майор.
   В общении с амбициозными начальниками Левашов иногда напускал на себя вид этакого бездумного служаки-простачка. Так сказать, защитный камуфляж. Но каждый такой разговор анализировал. Как в известном фильме: "Информация к размышлению".
   Выходит, с увольнением Генкина из армии вопрос в основном уже решён. Двоюродный брат - в израильской военной авиации... Такого у нас не потерпят. И тут вряд ли чем поможешь. Тут и командир полка и даже комдив уже не властны. Похоже, что особист взял "под колпак" и его, Левашова, за "потворство" столь сомнительному кадру, а это несомненно отразится на карьере. Так как ему себя вести в дальнейшем? Поддакивать? Нет уж, ваше особистское превосходительство, такого не будет.
   Теперь уже знал точно: его "косточки" Мягков с дружком-особистом перемывал. Ищет повод отомстить. Значит что? Не теряя достоинства, всё-таки серьёзного повода для "оргвыводов" не давать. Вот и вся тут его тактика. А Генкину о разговоре с особистом скажет. Расписку о "неразглашении не давал.
  
   К нему в общежитие зашёл вечером. Застал обнажённым до пояса. На полу комнатушки - самодельные брусья для отжимания и стойки на руках. Залюбовался атлетической фигурой подчинённого. Уже знал: кандидат в мастера спорта по гимнастике. На стене - скрипка: ещё одно увлечение.
   - Извините, товарищ капитан, что встретил вас в неуставном виде. Небольшая разминка.
   - Вид у тебя молодецкий. Такой бы каждому офицеру - была бы сплошная гвардия.
   - Ну вы уж скажете... - засмущался Генкин. - Просто стараюсь по возможности держать себя в форме. Правда, гимнастикой одно время занимался серьёзно. Выступал на соревнованиях. Через полгода после окончания училища пришёл мне вызов на месячные гимнастические сборы. Тогдашний мой комбат говорит: "Ну так что, в спортсмены подался или будешь служить? Мне нужен артиллерист, а не спортсмен". Заманчиво, конечно, стать мастером спорта, но я подумал, подумал и от сборов отказался. Словом, выбрал артиллерию.
   - Не жалеешь?
   - А чего жалеть? Жизнь сама пути-дорожки прокладывает. Мне отец в детстве говорил: "Будешь ты, Лёня, сапожником или профессором, главное, хорошо делать своё дело".
   - Мудрый твой отец.
   - Товарищ капитан, - спохватился Генкин, - чего это я вас разговорами занимаю? Может, чайку или чего покрепче? Мы с ребятами-холостяками иногда прикладываемся. Так что нераспечатанная ёмкость есть.
   - Не надо, Лёня, покрепче. И с чаем не суетись. Я ведь к тебе ненадолго: дома ждут хоздела. Давай-ка лучше пройдёмся по свежему воздуху. Хочу передать тебе кое-какую информацию. И кстати... Вне службы называй меня как старшего по годам Илья Алексеевич. Договорились?
   Прогуливались по военному городку. К удивлению Левашова, "информацию" Генкин воспринял довольно спокойно.
   - Меня уже вызывал особист. Интересовался моими родственниками, изучаю ли иврит. Я говорил, как есть. Да, двоюродный брат живёт в Израиле. А иврит не изучаю. Зачем мне здесь иврит? Понимаю: этот допрос особист затеял неспроста.
   - Тебя хотят турнуть из армии.
   - Догадываюсь. Так сказать, без всякой пристрелки, сразу на поражение. А зачем пристрелка? У них по отношению к моей персоне - полная подготовка исходных данных (Усмехнулся). Кагебешная. Скажу вам откровенно: после вызова к особисту к военной службе охладел. Уже служу не по вдохновению, а просто по чувству долга: стараюсь свою работу делать честно. А как получается, вам, моему командиру, виднее.
   - Хорошо получается, Лёня. Об этом, как ты знаешь, написал в аттестации.
   - Спасибо, товарищ капитан...
   - Илья Алексеевич,- поправил Левашов. - Мы же договорились.
   - Простите, Илья Алексеевич... Это я по инерции. Вы для меня - не только командир, а прежде всего человек, которому я абсолютно верю.
   - И тебе спасибо. Взаимное доверие дорогого стоит.
   Помолчали. Левашов задержал взгляд на огромном плакате "Приказ начальника - закон для подчинённого". Рисунок: солдат лихо вскинул руку к виску.
   Бессменный воинский ритуал. Всё в нём: армейское единоначалие, дисциплина и, конечно же, честь. "Честь имею!" Хорошо сказано.
   Хорошо-то хорошо,- задумался он, - только много ли этой чести у господ офицеров вроде Мягкова и того особиста?
  Словно откликнувшись на его мысли, Генкин вяло махнул ладонью.
   - На плакате красиво. А меня это уже не колышет. Романтика военной службы дала усушку. Какая уж тут романтика, если знаешь, что над тобой, евреем, навис этот проклятый "пятый пункт". Несколько карьерных ступенек мне он ещё оставил. Ну мог бы с вашей лёгкой руки стать комбатом, через сколько-то лет доползти до должности начальника штаба дивизиона и, как исключительное везение, стать командиром дивизиона. А дальше всё, шлагбаум закрывается. Знай своё место, еврей! - Генкина словно прорвало. - Дело даже не в должностях. В униженности. Мне дают понять: ты как еврей - человек второго сорта...
   Об антисемитизме "сверху" Левашов пока ещё смутно, но догадывался. Когда служил в Забайкалье, в их полку оказалось свыше десятка офицеров-евреев. С чего бы такая концентрация? Потом из разговоров с некоторыми из них дошло: да потому что в Группы войск за рубеж евреев не пускают. А за Урал - скатертью дорога! И в должностях-званиях эти ребята не преуспели: всё больше старшие лейтенанты, один капитан и один майор. А ведь среди них - это он точно знал - были очень толковые офицеры. Вот тебе и "пролетарский интернационализм", "нерушимая дружба народов".
   Тронул Генкина за руку.
   - Лёня, - я всё понимаю. Но в данной ситуации какое твоё решение?
   - Какое? Буду служить, пока не выгонят. А там на завод пойду. Может, ещё какие планы появятся. Посмотрим...
   - Ты - крепкий парень Знаю: не пропадёшь.
  
   На следующий день Левашова вызвал Мягков.
   - Вы в своей аттестации на Генкина уж очень его расхвалили. Но уже есть сведения, что некоторые свои анкетные данные он скрыл и вообще пропитан сионистским душком. Так почему аттестацию не переписали, как вам было указано?
   - Не вижу оснований, товарищ подполковник. Написал правду. А что касается, как вы говорите, "сионистского душка", то не пора ли эту риторику выбросить за борт? В стране - перестройка. В газетах пишут о новом политическом мышлении.
   Мягков оборвал его.
   - Слушай ты, мыслитель! Перестройка перестройкой, но антисоветчина, куда входит и сионизм, была и остаётся враждебной идеологией. Видно, и на тебя она уже оказала влияние. Иначе бы не защищал так старательно этого Генкина. Агитировать тебя за советскую власть не буду. Но определённые выводы насчёт твоей упёртости сделать придётся. А насчёт аттестации... Я её не утверждаю. Без этого никакой силы она уже не имеет.
  
   Вскоре из Москвы пришёл приказ на Генкина с туманной формулировкой: "уволить из Вооружённых Сил в связи с нецелесообразностью дальнейшего использования".
   Генкин устроил "отходняк". С людьми ладить умел, и комендантша общежития предоставила для этого просторное фойе, снабдила посудой и даже помогла накрыть три сдвинутых вместе стола. Гостей - десятка два. То и дело - напутственные тосты.
   ... Леонид вынул из чехла скрипку. Приложив её к плечу, на мгновение замер, словно вопрошал у притаившихся в ней звуков: "как вы там? Готовы к работе?" Нежно провёл смычком по струнам. И приоткрылись невидимые створки этого волшебного вместилища, где звуки, объединившись в единое, стали музыкой. Она полилась сначала медленно тонкой, прозрачной струйкой к своему вожделенному: душам слушателей. И в ответ благодарным импульсом: есть контакт!
   Именно такое ощущение было у Левашова в первые же секунды услышанной доселе незнакомой ему мелодии. Резкий взмах смычка, ещё такой же, ещё, и створки - настежь. Теперь уже не струйка, а неудержимый поток, сметающий всё мелкое, суетное, клокочущий бурной радостью.
   - Еврейский танец "Хава Нагила", - негромко пояснил лейтенант Данилов, сосед Генкина по общежитию. - Лёня на моём дне рождения эту музыку играл. Классная вещь!
   С еврейскими танцами Левашов был до этого незнаком. Да и откуда быть этому знакомству, если власть не пускала их в самодеятельность и, тем более, на государственную сцену.
   А смычок мчался по струнам в каком-то бесшабашном порыве, когда уже не только скрипка, а, казалось, уже и стены и всё, всё окружающее исторгают этот жизнеутверждающий вихрь.
   И Левашов не выдержал: пустился в пляс, выкаблучивая такое, что подобные способности до этого в себе не обнаруживал. В душе восторженно бурлило:
   Как-кая потрясающая музыка! Ну, евреи, ну, народ! Уже только за одну эту "Хаву Нагилу" их надо уважать. И чего на них так злобятся антисемиты? Завидуют? Извечная людская накипь.
   Внезапно подумалось: а что, если кто-нибудь "стукнет" особисту: капитан Левашов на отходняке у Генкина плясал под сионистскую музыку?
   Ну, "стукнет"... Плевать! На то и дано человеку достоинство, чтобы он оставался человеком.
   Мысли, как в пляске, прыгают, сшибаются, к чему-то зовут. Вспомнил: завтра с Олей идут в театр. Надо прихватить полевой бинокль - получше рассмотреть артистов.
   Получше рассмотреть... А какие они в жизни, артисты? Тут бинокль уже не годится. Дать истинную характеристику человеку могут только поступки. Нет, не ошибся, когда писал аттестацию на Лёню.
   Однажды зимой на учениях Генкину стало плохо. Это Левашов понял, когда с НП говорил с ним по телефону. Надсадный кашель, голос слабый, хриплый.
   - Что с тобой?
   - Наверно, простыл малость.
   - Говоришь, "малость"? Что-то не похоже. Ну вот что... Позвоню в санчасть. За тобой пришлют машину, и срочно - в госпиталь!
   - Не могу я, товарищ капитан. Вы же знаете: на огневой позиции я сейчас единственный офицер. Данилов
  в отпуске. На кого я оставлю четыре орудия? На своего замкомвзвода? С прибором управления огнём ему не справиться. Ничего, перетерплю.
   Как ни настаивал Левашов на отправлении в госпиталь, Генкин был непреклонен.
   Надёжный, - отметил тогда про себя комбат. - Надёжный, значит глубоко порядочный. Такой в трудную минуту не дрогнет.
   Вернувшись с прощального вечера, с грустью подумал: не будет теперь у него такого старшего офицера батареи. Но ведь эта надёжность, куда бы ни занесла Генкина судьба, останется с ним и непременно сработает в общении уже с другими людьми. Как энергия, которая никуда бесследно не исчезает.
  
   В ту же ночь полк подняли по тревоге. И хотя была какая-то вялость от недосыпа, настроение он быстро привёл в норму. Ну что ж, поработаем на свежем воздухе. Дело привычное.
   Его батарее выпало стрелять боевыми снарядами. Сначала волновался: обязанности старшего офицера на огневой исполнял лейтенант Петросян из соседнего дивизиона, недавно окончивший училище. Не подведёт ли? Но как там у него получится, сейчас повлиять на это никак не сможет. Сейчас он отвечает прежде всего за свои конкретные действия.
   Едва спрыгнул в траншею с небольшим расширенным выступом, обозначившим наблюдательный пункт, - своему разведчику:
   - Ремизов, мебель!
   Тот проворно расставил раскладные столик и стул - придумка Левашова. Над столиком смонтирован и брезентовый навес на случай дождя. Сейчас и был такой случай: дождь занудливо шуршал по опавшим листьям, учинив служивым ешё один экзамен: ну, ну, посмотрим, как вы будете работать под моим воздействием!
   На подобное "воздействие" Левашов давно уже приучил себя реагировать однозначно: в любую погоду и с удовольствием! Зачем отказываться от удовольствий, а точнее, от удобств, если можно их соорудить с пользой для дела? Вот и соорудил полевую мебель. По своей конструкции, своими руками.
   Ещё будучи молодым офицером, увидев на одном из из учений, как вычислитель, скорчившись на снегу, неуклюже двигает линейкой на приборе управления огнём, дал себе зарок: такого у него не будет! Работа с удобствами - это и точность, и съэкономленное время. Прибор управления огнём или ПУО, как сокращённо его называли артиллеристы, - тогда был довольно громоздким планшетом. Свой ПУО ставил на портативный столик с острыми ножками, предварительно вдавливя их для для надёжности в землю или снег. А на верхней крышке прибора приклеил ватман - схемы пристрелок, выписки из правил стрельбы, составленные им вспомогательные таблицы, графики... Всё перед глазами.
   Столик раздвижной. Есть там место и для его походной "канцелярии". И здесь всё тщательно продумал: Все "орудия труда" - карандаши, резинка, прибор для расчёта корректур - справа от ПУО, то, что нужно для получения входных данных - таблицы, графики и прочее - слева. Карандашей выкладывал не меньше двух. Один из них остротой как игла, - для нанесения на карту или планшет необходимых точек и линий. Точность для артиллериста штука первостепенная.
   Этот стиль - быстро, точно, надёжно! - внедрял и в батарее.
   - Даже если гвоздь вбиваешь, делай это по-артиллерийски, - внушал своим батарейцам: - ни одного лишнего удара, и всё тютелька в тютельку!
   Это своё наставление вдруг вспомнилось сейчас, и мысленно улыбнулся: наставлять проще, чем исполнять самому. А сейчас свои наставительные афоризмы можно и задвинуть подальше. Работай, голубчик! Что в тебе есть, то и есть. Вот оно сейчас и проявится. И бросил себе уже своё стартовое: "Па-а-ехали!" Разложив на столике, всё, что надо, стал изучать лежащую перед ним местность - тоже рабочий момент.
   Низкорослые берёзки на склоне небольшой высотки, выглядели узкоплечими подростками рядом с могучими разлапистыми соснами. Вся редеющая щетина редколесья обрывалась к оврагу. "Учти, - сделал зарубку в памяти: попадёт туда пристрелочный снаряд - не заметишь...
   Ох, как много ему надо на этой местности учитывать! И крутизну этой высотки, отсекающей возможность стрелять на рикошетах, и предвечерний туман, окутавший её склоны бледным дымчатым пледом, когда разрывы будут видеться не так отчётливо, как хотелось бы, и ничего ярко контрастного, что могло бы послужить ориентирами... Но их всё равно наметил. Вон тот краешек редколесья, и этот бугорок возле стайки берёзок и ещё кое-что, пусть и не очень приметное, но уже осевшее в его памяти. Пока не поставлена конкретная огневая задача, измерял по ним углы и дальности...
   Дальномерщика как такового перед стрельбой не использовал. Зачем лишние команды? С этим делом справится сам. А вот засекать разрывы - его помощь понадобится.
   На НП - незнакомый полковник. Проверяющий из штаба дивизии, а, может, из округа? Свои догадки Левашов сразу же погасил. "Какая разница - откуда? У полковника своя работа, у меня - своя. Хорошо, что на НП не припёрся Мягков. Тогда жди от него какой-нибудь пакости..."
   Но тревога не покидала. Пожалуй, самое неуютное чувство - перед тем, как тебе поставят огневую задачу. Тут множество вариантов. Могут "дать" стрельбу с дальномером, секундомером, пристрелкой "шкалой", захватом цели в вилку, корректированием огня, используя засечки с двух НП... И в каждой такой стрельбе свои особенности, свои правила. Что-то подзабыл, что-то взял "из другой оперы", и провал. А это удар не только по твоему артиллерийскому самолюбию, но и по карьере. Стрельба боевыми снарядами бывает редко, лишь после того, как тебя множество раз "пропустят" на имитационном винтовочном полигоне.
   Обычно цель стреляющему "дают", указывая её на местности. Но полковник бинокль использовать не спешил.
   ... - Нашу пехоту противник встретил огнём из хорошо замаскированого ДЗОТа*. Ваша задача: обнаружить
   * Дерево-земляная огневая точка
  
  
  его и уничтожить. - И дальше многозначительная пауза.
   Левашов удивленно посмотрел на проверяющего. Что значит "обнаружить"? Если в красотах полигонного ландшафта, что перед ним, затаился макет этого ДЗОТа, то чем он себя на полигоне выдаст?
   Видимо, загадочная пауза и была рассчитана на осмысление стреляющим данной ситуации.
   - Цель будете засекать по соотвествующим огонькам и звукам, - пояснил полковник. - Внимательно наблюдайте и слушайте.
   Вот и всё. Ничего себе задачка! - напрягся Левашов. - Такого в его практике ещё не было. И только теперь заметил на бруствере траншеи перед проверяющим какой-то пультик. Та-ак, понятно... Здорово придумано!
   Заскользил глазами по местности. Пока ничего примечательного, чем мог бы обнаружить себя ДЗОТ - невидимка. И снова медленные повороты головы...
   Пультик сработал - резкий стрекот, действительно, похожий на пулемётный. Метнулся взглядом туда. Ага, вот и огоньки, морзянкой замелькавшие у подножья высотки.
   И тут же щелчок секундомера в руках проверяющего. Время пошло! Но едва вскинул бинокль, огоньки пропали и снова тишина. Да-а, задан ему ребус...
   - Всё правильно, капитан, - прокомментировал ситуацию полковник. - Пулемёт не строчит непрерывно. У него свои паузы.
   Но теперь проще: примерное нахождение цели уже известно. Дальномерщику:
   - Ориентир третий, влево... примерно десять, ниже пять. Появятся огоньки - засечь!
   А сам с биноклем наготове. Эти чёртовы огоньки затеяли игру в прятки. Только мелькнут на сколько-то секунд и опять исчезают. Попробуй их засеки! Но теперь уже азарт. И бывает же такое: в самый, казалось бы, ответственный момент, вспомнились строка Высоцкого, которую тут же переиначил:
   Идёт охота на огни, идёт охота...
   Он и его коллега-дальномерщик охотниками оказались успешными. Их отсчёты сошлись. Теперь - за планшет... Карандаш, словно скальпель хирурга, нацелился на искомую точку. Не дальше. Не ближе. Здесь!
   А на местности цель - у слегка наклонившейся берёзки. Хотя немного и выбилась та полигонная красуля из компании таких же голоногих подружек, но на их фоне не очень-то приметна. Разве что глаз может зацепиться за её небольшой наклон. Ну, что ж, запомним.
   Та-ак... С расположеним цели определились. А теперь за расчёты! Пригодились заранее составленные им таблицы и графики. К мозгам надо относиться экономно - такую дал себе установку. - Грузить их без всякой меры опасно: могут дать сбой. А вот поработать глазами, вбирая то, что рассчитано заранее,- это повышает надёжность.
   И уже рождаются цифры - стержень будущей команды. Взгляд - в блокнот для контроля. Вроде бы всё на месте, ничего не забыл. Ошибиться не имеет права: снаряд с полпути не вернёшь. И в телефонную трубку:
   - Стрелять первому огневому взводу по дзоту! Осколочно - фугасной. Взрыватель замедленный. Прицел... Угломер...
   Говорил спокойно, будничным голосом. Командного пафоса в стрельбе не любил. Во-первых, рядом с НП - противник, так что орать - риск выдать своё местоположение. А во-вторых, стрельба - это прежде всего работа. И если делать её уверенно, мастеровито, а значит, безо всякого надрыва, никакой ор не нужен.
   С неба всё ещё занудно моросило. На это Левашов уже не обращал внимание: коль вогнал в девиз содружество погоды и удовольствия - не отрекайся! Тем более, сейчас ему не до погоды: подступают реалии куда важнее.
   Первый разрыв ждал с особым нетерпением. Это итог всей предварительного труда и на НП, и на огневой позиции, можно сказать, кульминация выполнеия задачи. Малейшая ошибка в артиллерийском конвейере, и всё насмарку.
   В трубке извещение с огневой: "Выстрел!" Где-то сзади за лесом хлопок. Пока летит снаряд, нет для него места на планете важнее, чем та наклонённая берёзка.
   Пепельное облачко взметнулось немного левее неё с небольшим недолётом. Пока оно не растаяло, вскинул бинокль. На сетке - влево четыре. Мелочь для корректуры. А недолёт уточнил дальномерщик.
   От сердца отлегло. Разрывы теперь никуда не уйдут. Он их хозяин. Новая команда с учётом корректур, и... надо же: берёзка упала. Жаль, её, конечно, но погибла не зря: свою службу на полигоне отслужила честно. Ей бы на месте пенька памятник поставить: "Здесь стояла честная и самоотверженная помощница капитана Левашова, которая в решающие секунды приняла огонь на себя". А что? Деревья ведь тоже живые существа. В твою память дадим салют.
  А для него уже не требуется никаких расчётов.
   - Два снаряда беглый....
   - Стоп! - ладонь полковника резко взлетев, на несколько мгновений застыла. - Поэкономим снаряды. - Улыбнулся: - Вещественных доказательств больше не нужно. Суду всё ясно.
   Покидая НП, был немногословен:
   - Ну что, капитан... Не зря носите артиллерийские эмблемы. А подробности - на разборе учений.
   И снова марш, и снова кропотливая работа уже на новом НП. И там быстро разобрался, что к чему...
   Разбирая его действия, проверяющий сказал в заключение:
   - Много я видел стрельб. И удачных и неудачных и так себе... На НП у капитана Левашова я увидел стрельбу мастерскую по всем показателям. И вторую с таким же качеством... Это что, случайно? Нет, конечно. Человек он не только пунктуальный, как и положено артиллеристу. Творческий. Вы посмотрите на его артиллерийско-стрелковую экипировку, как он оборудовал своё рабочее место. Чувствуется, любит капитан Левашов дело, которое ему доверено. А любимое дело делают хорошо.
   Пока полковник говорил о Левашове, Мягков демонстративно зевал. Но вот прозвучала и его фамилия: и он удостоился похвалы за хорошую подготовку личного состава ввереного ему дивизиона. Тут же отреагировал:
   - Стараемся, товарищ полковник.
   Левашов про себя усмехнулся: "мы пахали"... А уж как "пашет" сей начальник на ниве боевой подготовки и воинского воспитания, мы знаем. Впрочем, не стоит себе портить настроение...
   После того разбора Мягков, отозвал Левашова в сторону.
   - Тебя полковник уж так расхвалил, что хоть к ордену представляй. Но торопиться с этим не будем. Об огрехах в твоей работе тебе не раз уже говорил. А ты упрямый. Орудия в твоей батарее, как мне доложили, опять стояли зигзагом.
   - Победителей не судят, - задорно парировал комбат.
   - Не спеши радоваться, победитель. Учения не закончились, мы ещё в поле.
   Но уже прозвучала долгожданная команда "отбой", во всяком случае на эту ночь. Утром - возвращение в свою часть.
  
   Какое блаженство, изрядно намаявшись за столь напряжённые сутки, снять тяжёлые от влаги сапоги, лечь на шинель, прикрывшись её полой, и расслабленно вытянуть ноги! В палатке он один: старшина уехал с кухней за продуктами. А дождь, всё монотонно выстукивал по брезенту, убаюкивая: спа-ать, спа-ать...
   Кобура с пистолетом, как всегда, у правого бока, полевая сумка под головой.
   Мягко провёл ладонью по щеке. "Ну, Илья Алексеевич, труженик ты наш, сегодня славно поработал. Объявляю тебе благодарность. Кстати, благодарность надо объявить и лейтенанту Петросяну. Не подвёл. Но это не только его заслуга на огневой. Сработала и школа Генкина...
   А проверяющий полковник какой придумщик! Устроил ему ситуацию с обнаружением ДЗОТа. Как в настоящем бою. Имитационная группа тоже постаралась. Да-а, это не показуха, которой насмотрелся служа в Забайкалье. Значит, не перевелись ещё в нашей артиллерии толковые люди.
   Сладко потянулся. Хватит на сегодня всё о делах, да делах! Пора и расслабиться...
   Тело обмякло в сладкой истоме, Сон, как притаившийся снайпер, взяв на прицел, не терял ни секунды...
  
   Утром, как всегда, перед возвращением с учений, поступила команда - сдать начальнику штаба полка топографические карты. Левашов раскрыл полевую сумку, но карты там не было.
   Что за чертовщина! Ведь хорошо помнил: перед сном аккуратно сложил её по изгибам, прогладил ладонью, чтобы меньше занимала места в сумке и задвинул в положенное ей место. Так где же она?
   Карта масштаба 1: 50000, которой пользовались офицеры на учениях, считалась секретной: о подробностях данной местности противнику знать не следует.
  Тщательно осмотрел своё ночное обиталище. Ни-че-го.
   Понуро вышел из палатки. Небо словно закаменело в тёмных бугристых облаках, нависших над полигоном. И надо же, в этой унылой беспросветности - крошечное синее озерце как вестник солнечных лучей: ждите, всё равно пробьёмся!
   Левашов перевёл взгляд на грешную землю. Грешную? И чего люди валят на неё свои пакости? Земля-то не при чём: была и остаётся кормилицей-поилицей, источником неизменных человеческих радостей. От этой неожиданной мысли печаль его поубавилась. С этой картой морока, конечно, ещё впереди. Ну и что? В крайнем случае влепят "неполное служебное соответствие". Переживём.
  
   Об исчезнувшей карте пришлось докладывать Мягкову. Тот злорадно ухмыльнулся.
   - Ну, любитель зигзагов, доигрался. ЧП!
  В тот же день, как вернулись с учений, в батарейной канцелярии возник особист. Выдворив оттуда двух сержантов, по-хозяйски уселся за стол.
   ... - Значит, утверждаете, что карту перед сном уложили в сумку. Тогда куда же она подевалась? Крылышек-то у неё нет. А может, кому-то её передали с определённой целью? Кому? - вдруг рявкнул, как лубянский следователь 30-х годов.
   "Круто берёт. - К Левашову вернулось его командирское самообладание. - Видать, хочет снять с пропажи карты ого, какие сливки! Ну что, сыпанём в это варево перцу?"
   - Да, товарищ майор. Я - давний агент ЦРУ. По батарейной радиостанции связался с их резидентом, и ночью прямо к моей палатке спустился парашютист-разведчик. Передал ему карту, а он мне - тысячу долларов. Вас это устраивает?
   Особист оторопело заморгал.
   - Вы ещё издеваетесь? Посмотрим однако на вашу весёлость, когда об этом ЧП будет доложено в штаб округа, а то и в Москву.
   Допрос, учинённый особистом, подтолкнул память: давай-ка ещё пошевелись! И она высветила...
   Когда проснулся, сумка-то лежала не в изголовье, куда её положил, укладываясь спать, а в стороне метра на полтора. И как он в то утро не обратил на это внимания? Ага-а... Значит, её ночью кто-то вытащил из под головы. Кто?
   Стал расспрашивать солдат, чьи палатки той ночью стояли рядом. Может, видели в расположении батареи посторонних?
  Дежуривший тогда радиотелефонист вспомнил: да, какой-то незнакомый сержант там был. Представился посыльным из полкового штаба. Сказал: из округа на учение прибыл подполковник, и его надо на ночь разместить. Спросил: где ваш комбат?
   ... - Ну я его к вам и направил.
   - А какой он из себя, этот сержант?
   - Лица не разглядел: темно было. Но, помню, невысокий такой, кубастенький....
   Память Левашова напряглась. "Невысокий, кубастенький..." А не его ли он видел, правда, мельком, когда приходил по вызову в особый отдел? В кабинет тогда заглянул сержант, что-то негромко доложил и сразу же вышел. Вроде бы, действительно, плотный и невысокий. Впрочем, может, так показалось, особенно теперь, после свидетельства радиотелефониста? А ну, верёвочка, раскручивайся!
   Но верёвочка на том витке и застыла. Чем докажешь, что его карту выкрал именно помощник особиста? С какой целью, понятно. Месть. Возможно, к этой мерзости причастен и Мягков. Но опять же, каких-то убойных улик не представишь.
  Вызрело решение: пойти к командиру полка. Мужик вдумчивый, отнюдь не солдафон.
   Позвонил ему. В ответ:
   - Жду. Я сам хотел тебя вызвать.
   Полковник был хмур. Только что закончил телефонный разговор, видимо, не очень для него приятный.
   - У меня уже побывал особист. Что теперь скажешь ты? Только покороче!
   - Покороче не могу, товарищ полковник. Тут выплыли кое-какие интересные детали.
   - Ну, ладно, давай рассказывай с деталями. Садись.
   Левашов начал с аттестации Генкина.
   Полковник слушал, подперев подбородок ладонью.
   - Да, занятная история... Кстати, ту твою аттестацию я утвердил. Написал: "С командиром батареи согласен", хотя мнение твоего командира дивизиона было другое. Но я знаю тебя, знал и Генкина. Хороший был офицер. Жаль, что его уволили. Тут Москва вмешалась... А теперь о карте. Ты уверен, что не забыл её на НП?
   - Товарищ полковник, память у меня ещё не отшибло...
   - Так полагаешь, карту ночью выкрал тот сержант, помощник особиста?
   - Подозреваю.
   Командир полка задумался.
   - Задал ты мне задачку... Ты ж понимаешь, особист мне не подчинён и обсуждать его действия мне не положено. Пропала секретная карта... (Усмехнулся). Любят у нас засекречивать всякую мелочёвку. Ну что секретного в той карте? Высотки, где были наши НП? Или опушка леса, где стояли твои орудия? А, может, мостик через ручей? Да со спутника весь этот пейзаж, как на ладони. Не вижу в этой пропаже драмы. Давай вот что... Ты с особистом в пикировку не вступай: вы в разных весовых категориях. А как с тобой быть - в моей власти. Взыскания на тебя накладывать не буду. Не за что.
   Левашов встал.
   - Товарищ полковник... Даже не знаю как вас благодарить.
   - А я знаю. - Командир полка тоже встал. - Добросовестной службой, как и раньше.
   Об этом разговоре Илья рассказал Ольге. Вздохнула:
   - Нам бы такого директора школы.
  
   Прошло два года. На излёте 1992-й. После развала СССР войска округа стали белорусской армией. Левашов - уже начальник разведки артиллерийского полка - спасибо полковому командиру.
   Полковник вскоре тяжело заболел и был комиссован. Однако, оклемавшись, не раз приходил в полк и как его ветеран выступал перед личным составом. Никаких нравоучений, говорил просто и душевно. В полку его любили. А вот о Мягкове ничего хорошего Левашов не слышал.
   Мягков ушёл из полка внезапно. Вернее, его "ушли". На учении, опять же с боевой стрельбой, получил вводную: "После огневого налёта противника начальник разведки дивизиона вышел из строя. Вы теперь единственный офицер на НП. Действуйте!"
   И Мягков растерялся. Раньше при управлении огнём его "палочкой-выручалочкой" был этот офицер, делавший за командира дивизиона все расчёты. А теперь надо самому нацеливать мозги.
   С мозгами не получилось. Подавал дикие команды. Многие разрывы были за пределами видимости, и если бы не бдительность одного из командиров батарей, после очередной команды Мягкова снаряды могли бы разорваться возле НП.
   С генеральского командного пункта:
   - Что там за чучело вместо командира дивизиона?! Огонь прекратить!
   Мягков был смещён с должности. Назначили его на майорскую должность: комендантом гарнизона в военный городок, весьма далекий от Минска. Уже не сработали ни академический "поплавок", ни блатные связи. Впрочем, с развалом Союза эти связи утратили свою значимость. Уже разные государства, а, значит, и армии.
   Особиста тоже куда-то перевели, Говорили, что и он "погорел": вскрылись его "халявные" автозаправки и не только.
   Дал о себе знать Генкин. Уже из Израиля. Учится в Хайфском технионе на инженера по мобильной связи. Был на военных сборах и надо же - в артиллерии, только самоходной. Значит, учли его военное прошлое.
   Прислал фотографию. В военной форме, взгляд весёлый, даже озорной. Из под лихо сдвинутого к виску берета свесилась курчавая прядь. Мягкие погончики, распахнутый ворот форменной рубашки. Всё просто, удобно.
   Левашов невольно сравнил это с их военной формой ещё с советских времён: Громоздкая фуражка - на каску уже не наденешь. Под кителем - рубашка с обязательным галстуком, словно для того и придуманным, чтобы труднее дышалось. А в полевой форме - ремни, ремни, словно сбруя для лошади. И ведь какие-то умники в Министерстве обороны предложили и утвердили подобную нелепость.
   Ладно, Бог с ней, с этой формой. Не в ней главное. Больше всего удручало, что в ходе всех недавних потрясений армия деградировала по всем параметрам. Дошло до того, что служивым стали платить поистине жалкую зарплату. От молодых офицеров посыпались рапорты об увольнении.
   Зарплата, конечно, дело серьёзное, - размышлял Левашов. - Могут её и значительно повысить: для власти подобные "шутки" с армией опасны. Но ведь не ради же денег стал он военным. "Есть такая профессия - Родину защищать".
   Теперь эта звонкая фраза ушла для него в прошлое: надломился стимул, на котором держалось его армейское усердие, вобравшее в себя столько сил и души. Кому и чему теперь служить? И кто собирается ныне напасть на Беларусь? Польша, Литва? А, может, Украина? О России и говорить нечего. Возвышенное понятие "Отечество" вытеснялось более прозаичным - "государство". Это ж какое теперь государство будет определять стратегию его жизни? Свора "прихватизаторов" из бывших партчиновников, кагебешников и прочей номенклатуры вкупе с новыми выдвиженцами, такими же алчными до денег и власти? А "простой народ" - он ведь всякий. Из него и герои выходят, и подлецы. Так что он теперь должен защищать?
   Служа в советские годы, твёрдо был уверен: защищает Отечество. А ведь тогда могли воткнуть в какую-нибудь авантюру вроде Афгана или советником, скажем, в Сирию, Анголу или куда прикажут. А что он там забыл? Ради чего, ради какой высокой идеи должен рисковать своей жизнью и отнимать другие жизни незнакомых ему людей?
   А можно ли доверять нынешней власти, при которой похищают и убивают политических противников правителя, подавляют протестные демонстрации дубинками, арестами, стандартными неправедными судами, где коррупция похлеще, чем в "совковые" годы? Где гарантия, что служивого не заставят исполнять то, что выгодно не народу, а правителю? Вот когда Отечество, действительно, будет в опасности и совесть властно скажет: "Защити!", он сам придёт в военкомат. А сейчас... Будущее виделось ему довольно туманно, но был уверен: более или менее приличный заработок найдёт. Голова ясная, руки работящие, здоровье - слава Богу.
   О десятке лет, отданных армии не жалел. Прожиты честно. Они же и помогли его нынешнему прозрению. Так чего тут вздыхать! Черта подведена: прощай, оружие!
  
   Рапорт его не залежался: шло сокращение армии. Уволен был "по-тихому" - без благодарственного "адреса" и прощальных речей.
   ... Сосед по квартире, бывалый шабашник Федька Чигирь набирал бригаду строителей. Туда и прилепился Левашов. Строили дачи, гаражи, колхозные коровники - где что подвернётся. Отдавая Ольге очередной заработок, сказал со значением:
   - Вот так! Даже побольше, чем на военке.
   - Побольше-то побольше, - не проявила восторга рассудительная Ольга. - Не вечно же мотаться по шабашкам! А не поступить ли тебе, Илюша, в институт?
   - Это в 30 лет? Поздновато уже в студенты. А кто семью будет кормить?
   - Да ведь семья-то пока у нас куцая, - вздохнула Ольга. - Ты да я, да мы с тобой.
   Это была их общая печаль: так ждали ребёнка, но пока не получалось.
   Всё-таки Ольга его убедила. Поступил на заочное отделение пединститута. Конкурс туда был поменьше, чем в другие вузы: учителя получали весьма скромную зарплату.
   Выбрал истфак. История его давно привлекала. В конце горбачёвской "перестройки" на волне объявленной "сверху" гласности приоткрылись спецхраны и хлынул поток ошеломляющей информации. Рушились мифы, которые ещё недавно подпирали казавшееся незыблемым гигантское здание, названное развитым социализмом. Узнал и о записочках Ленина, доселе тщательно скрываемых, с требованиями "тотчас навести массовый террор", "расстрелять или бросить в концлагерь", а то и "повесить".
   Вот тебе и самый "человечный человек!" - негодовал Левашов. - И этому идолу мы так поклонялись! Твёрдо решил: станет учителем истории - прежнюю идеологическую жвачку - на свалку! Называть вещи своими именами - вот его кредо учителя-историка. А иначе как? Зачем тогда вообще нужна История, чему она научит?
   Охотился в книжных магазинах за интересной для него исторической литературой, размышлял над прочитанным, делал выписки.
   И по-прежнему работал в строительной бригаде.
   Фёдор ему:
   - Да брось ты свой институт! Зачем тебе в будущем хилая зарплата учителя? Ведь у меня ты получаешь вдвое больше.
   - Ценю это, Федя, ещё как ценю! Но и ты, наверно, слышал: не единым хлебом жив человек.
   Фёдор усмехнулся:
   - Слышать-то слышал. Только ведь в этой жизни аппетитно пожевать - разве пустяки? Эх, Илюшка!.. (Вздохнул). Хорошим ты у меня стал плотником. Но как был чудаком непрактичным, таким и остался. Может, жизнь тебя научит?
   - Научит, Федя, непременно научит, - обнадёжил Илья. - А я уж буду учить ребят. Может, после моих уроков, что-то путное из них и получится.
  
   Пашка, долгожданный Божий дар, родился, когда Левашов уже заканчивал институт. Вот была радость! Едва Ольга оправилась после родов, подхватил её на руки и закружил по комнате, припевая:
   Ах, как славно заживём
   Мы теперь уже втроём!
   Жена ответила поцелуем.
   Оба педагога разработали целую систему Пашкиного воспитания. Родительская ласка - да, но без сюсюканья! Ответственность с малых лет. Обязанности по дому. Ну и прочее, что надо для будущего мужчины.
   В семь лет Пашка уже ходил в магазин за хлебом. Выкладывал сдачу. В десять покупал продукты для одинокой соседки-старушки, обездвиженной после инсульта. Неплохо учился. Однако пай-мальчиком не был. Участвовал в мальчишеской драке - двор на двор, - получив синяк под глазом. После дождя, играя с приятелями во дворе в футбол, угодил грязным мячом в проходившего мимо пенсионера. То-то было крику! На шум Ольга выглянула с балкона. Пашка, паршивец, стоял перед пенсионером, потупив голову.
  Получил взбучку и от родителей.
   Ольга:
   - Я знаю этого человека. Живёт, по-моему, в третьем подъезде. Его фамилия не то Трубников, не то Прудников. Он, когда был в группе народного контроля, приходил к нам проверять расход электроэнергии...
   - Полезная информация, - подытожил Илья. И уже сыну:
   - Так вот, разыщи его и непременно извинись. Иди прямо сейчас. Наверно, он уже дома. Не пойдёт же на улицу в замаранной рубашке.
   Минут через двадцать Пашка вернулся.
   - Нашёл жертву своей небрежности? - спросил отец.
   - Нашёл.
   - Извинился?
   - Извинился. Я ещё сказал ему: "Давайте я постираю вам рубашку и выглажу. Я это умею".
   - А он?
   - Засмеялся и пожал мне руку.
   Родители переглянулись.
   - Теперь мы с мамой тобой довольны, - закрыл инцидент Левашов-старший. - А в будущем с людьми будь внимательнее. И с мячом, и без мяча.
  
   Годы, годы... Казалось бы ещё недавно он входил в новый для него мир школьной педагогики словно на цыпочках. Мир этот таил в себе столько нюансов и неожиданностей, что на первых порах перед очередным уроком, испытывал глубоко затаившуюся робость. Хотя предмет свой знал и старался говорить уверенно, но эта робость ещё долго пульсировала в нём. Сможет ли достойно ответить на подковыристый вопрос, не соскользнёт ли к монотонной занудливости, не сорвётся ли от какой-то ребячьей выходки?
   Смог. Не сорвался. Всё-таки командирский опыт дал ему немало: там ведь тоже педагогика. Во время зимних каникул ходил с десятиклассниками в лыжный поход. В школе появился музей 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса (первым 3-го июля 1944-го ворвался в Минск). Левашов был мотором этого дела, приобщив к нему группу подвижников. А, самое главное, почувствовал: между ним и ребятами возникла душевная связь, когда не умаляя привычную субординацию учитель - ученики, на первое место выходит то, чего он так упорно добивался: содружество.
   ... В день его рождения к нему домой заявились с полдюжины десятиклассников - делегация. Поздравили. И тут Климович принёс из прихожей внушительный пакет, больше напоминающий мешок. Стал развязывать.
   - Это что за агрегат? - изумился Левашов. - Пружины, рукоятка... Ага, силовой тренажёр.- Голос посуровел. - Ценю ваше добросердечие, но подарков из магазина не принимаю.
   Климович:
   - Это не из магазина, Илья Алексеевич. Сами сделали. Знаем: спорт вы уважаете. Видели вас в спортзале.
   Он припомнил... Да, было. Зашёл туда размяться, а там урок физкультуры. Ничего, хватило на снарядах места и ему. Подтянулся на перекладине десяток раз, сделал "склёпку", на кольцах - "угол"...
   Былое лейтенантское тщеславие: знай наших!
   Видимо, тот его "заход" ребятам запомнился.
   Взявшись за ручки тренажёра, растянул пружину.
   - Ого! Крепенько. Да тут и для ног устройство, и спину можно качать. А уж руки - само собой.
   Подарком был тронут.
   - Ну, мои дорогие Кулибины, это то, что мне надо. - Прижал руку к сердцу и на несколько мгновений застыл. Потом стал по стойке "смирно". - Моё вам физкультурное спа-си-бо! - Озорно повёл плечами. - Где мои семнадцать лет, если уже сорок? Но ничего, наберу на вашем тренажёре силёнок и когда-нибудь войду к вам в класс на руках. Надо же иногда мозги встряхнуть!
   После визита "делегации" его долго не покидало ощущение какой-то особой приподнятости, когда не так уж давят неизбежные проблемы и всякого рода бытовые неурядицы.
  Быть на своём месте. Уверенно быть. Это ли не мерило профессиональной состоятельности! Размышляя на эту вечную тему, подытожил: Ну что, Илья Алексеевич... Ты не ошибся в выборе профессии.
  
   Хорошее настроение, как лёгкая морская волна, ласково шуршащая по песку. Гладит, напевает... Кажется, что эта гармония моря, суши и неба навечно вросла в окружающий мир. Но в атмосфере что-то сдвинулось, и налетевший ветер смял эту умиротворённость. Море, оскалившись белыми гребнями волн, яростно захлестало. И уже нет у него никакого ритма, никакой гармонии. Злобно ревёт, плюется на берег мусором. Клокочущий хаос.
   К переменчивости погоды люди всё-таки привыкают. Да и синоптики не дремлют. Но привыкнуть к катаклизмам в общественной жизни куда труднее. И где их взять этих предсказателей? Мало кто мог предположить, что в результате вполне демократических выборов бывший директор заурядного совхоза, объявивший себя непримиримым борцом с коррупцией, став президентом, ринется к личной диктатуре и начнёт старательно вытаптывать ещё слабые ростки демократии первых постсоветских лет. А где диктатура, там общественная жизнь всё больше напоминает казарму.
   "Вы слышите, грохочут сапоги..." Поэт, "выдавший" эту строку, имел в виду совсем другое и вряд ли предполагал, что она станет символом амбициозной, эгоистичной власти.
   "Сапоги" загрохотали и в школе. Их грубую поступь Левашов услышал, когда в школьный обиход вошло весьма странное для творческой профессии, к какой относил работу педагога, слово "контракт". Теперь твоя профессия вовсе не творческая и не многолетняя, если не сказать, пожизненная. Ты теперь контрактник, а значит, человек здесь временный. Тебя наняли, вот и исполняй, что велят. А начнёшь ерепениться, выбираться из уготованных тебе желобков, укажут на дверь: "Контракт с вами прекращён".
   Конечно же, они с Ольгой обменивались школьными новостями и мнениями. "А как там у вас?"
   - А у нас, - рассказывала Ольга, - знаешь, как учителя между собой зовут директора? Аракчеев. Не все, большинство боится, но эта кличка к нему прилипла. Не распоряжения отдаёт - команды. Не скажу, что грубит, но часто тон уж очень металлический. "Позовите мне такого-то или такую-то!" "Вам ясно? Всё, идите!" Любит читать нотации. А начнёшь оправдываться - оборвёт.
   Ну, а твоя директриса?
   - Моя, - ухмыльнулся Илья, - ангел во плоти. Особенно, когда воркует с начальством.
   - А с вами, учителями?
   - С нами? - И cловно председатель аттестационной комиссии: - Как положительное явление следует отметить: доходчиво и своевременно доводит указания вышестоящих инстанций до педагогического коллектива.
   Ольга фыркнула.
   - Видать, дамочка вполне на уровне "чего изволите?" Только вот с этими указаниями такой перебор, что хоть забастовку устраивай. Ну сам посуди... Вызывает меня директор. "Сегодня вечером будете дежурить на дискотеке". Я ему: "Олег Николаевич, вы же ломаете мои планы. Сегодня вечером я должна проверить тетради учеников и подготовиться к завтрашнему уроку". А он: "Ольга Максимовна, я дважды повторять не буду".
   Ну что я могу? Могу отказаться, но этот мой отказ мне потом дорого обойдётся. Контракт не продлят. А сколько раз мы, учителя, пропалывали и поливали школьные клумбы, убирали на воскресниках школьный двор, возили детей на экскурсии! И всё это бесплатно. На нас экономят. А платят за нашу основную работу - сам знаешь. Что-то не заметила, чтобы у нас с тобой в загашнике хоть сколько-нибудь приличная сумма накопилась.
   То, что слышал от Ольги, новостью для него не стало. И у них в школе то же самое. Все эти дополнительные нагрузки, конечно, утомляли, но главный пресс для него, учителя истории, - пресловутая идеология.
   В самом этом слове - ничего плохого. В сущности это - ориентир: к чему стремиться, чего придерживаться, какие постулаты взять в основу мировоззрения.
   Идейный стержень был с ним всегда и вовсе не требовал пышных названий. Вполне хватило бы одного, довольно простого: порядочность.
   Чем больше Илья думал на столь вечную тему, тем сильнее утверждался в убеждении: да, именно так. В этом слове - всё, что требуется от человека, Тут и воинский долг, и гражданский, и семейный, словом, все, все нравственные ценности. Коль люди живут среди людей, надо поаккуратнее с локотками. Он уже знал: один еврейский мудрец довольно коротко обобщил всё, что написано в Библии: не делай людям того, чего не хочешь, чтобы делали тебе.
   Как просто и как ёмко!
   Так чего тогда придумывать всякого рода идеологии? Он уже давно понял: та "идеология", что навязывали стране, а, значит, и школе, искусственная: в угоду диктаторской власти. Её формулу узрел во время встречи с бывшим однополчанином. Тот уже служил кадровиком в бригаде МВД. Договорились встретиться на КПП*.
  
  *Контрольно-пропускной пункт
  
   Встретились. Разговаривая, ходили по военному городку. И там - воспитательные плакаты. На одном из них - большими буквами: "Служим Президенту и Отечеству!"
   Левашов прокомментировал:
   - Выходит, президент на первом месте, Отечество на втором. Так кто кому служит? Я-то думал, президент как главный чиновник страны должен служить Отечеству наряду со всеми прочими гражданами. А тут его возвели в ранг Божества, отодвинув Отечество на второе место. Ты не находишь, что это нелепость?
   Бывший однополчанин развёл руками:
   - Не я же это придумал. - Вздохнул: - Идеология.
   Столь впечатляющий плакат не был для Левашова какой-то неожиданностью. Лишь подтвердил то, над чем уже не раз задумывался. Государственная фальшь. Как её вбивают в людские мозги с юных лет, он уже знал. Так что же, и ему, учителю истории, пусть и по принуждению, стучать этим идеологическим молотком?
   Тут уж никаких колебаний. Выбор сделан.
  
  К поездкам с учениками на экскурсии ему не привыкать. Тоже учительский оброк во внеслужебное время. На этот раз директриса поручила свозить десятиклассников на "линию Сталина".
   Об этой "линии" наслышан. Дескать, в первую неделю Великой Отечественной здесь шли ожесточённые бои, в результате чего удалось на сутки задержать рвавшегося к Минску врага.
   ... Школьников водили по траншеям и ходам сообщения, отделанным брёвнами, от блиндажа к блиндажу, к казематам с пулемётами "максим" и сорокопятками. Для наглядности то тут, то там возникали молодые люди в пилотках и гимнастёрках с петлицами - "красноармейцы 41-го года".
  "Наверное, студенты истфака, - подумал Левашов. - Изучают историю, так сказать, на практике.
   А неподалёку на площадке - скопище боевой техники, в том числе, и послевоенной. Экскурсовод, девица в элегантном брючном костюме, бойко рассказывала о "беспримерной стойкости защитников Минска" на означенной "линии". И при этом - ни одного конкретного эпизода, ни одного имени. Гладкие примелькавшиеся фразы, словно капли жира в давно приевшееся блюдо: сколько не капай, вкуснее не станет.
   День уже заваливался, лучи закатного сентябрьского солнца вяло скользили по броне и орудийным стволам, нагоняя дремоту...
   Левашов нетерпеливо ждал, когда наконец экскурсия закончится.
  
   Спал минувшей ночью плохо. Пашка опять угодил в "историю". Из школы, где он учился в 8-м классе, был Левашовым звонок.
   ... - Ваш сын затеял драку. Просим придти к директору.
   - Что ты натворил? - вскипел отец. - А ну, выкладывай. Только без вранья.
   Левашов-младший рассказал...
   После уроков, проходя по коридору, услышал за дверью шум. Вошёл в опустевший класс. В углу двое ребят зажали его одноклассницу Людку Сосновскую. Людка отбивается, а эти двое стягивают с неё трусы... Одного он узнал: Сашка Лымарь из 9-го "А" - с ним одно время занимался в акробатической секции. За Сашкой частенько заезжала легковушка - сын районного прокурора.
   ... - Ох, и врезал я ему по морде! Людка орёт, плачет, а те - дёру. Но не успели. Проходил мимо физрук... Людку отпустил, а нас, ребят, - к директору. Я рассказал, как было. А Сашка - всё наоборот. Мол, с Людкой "ничего такого" они не делали, просто трепались, а этот придурок, - показал на меня, - пустил в ход кулаки. Сашкин дружок поддакивает. А мне двоих не переспорить. Директор послушал, послушал и говорит: "Ладно, разберёмся". И отпустил нас.
   - Ты ничего не утаил?
   - Нет, папа. Как было, так и сказал.
   В Пашкину школу пошла Ольга. Потребовала вызвать как свидетельницу - ученицу Людмилу Сосновскую.
   - Я уже с ней беседовал, - ответил директор. - Она подтвердила показания потерпевшего Лымаря.
   - У вас есть протокол этой беседы?
   Директор раздражённо:
   - Какой может быть протокол! Здесь школа, а не милиция. Кстати, райотдел МВД мы проинформировали: обязаны это делать. Но так как серьёзных последствий в этой истории не было, поднимать вокруг неё шум считаю излишним. А вам советую обратить внимание на воспитание вашего сына. Чуть что - бросаться на людей с кулаками, это, знаете ли, чревато...
   Домой Ольга пришла взвинченной.
   ... - В общем, дело замяли. Как же, в насильниках оказался прокурорский сынок. Пашину одноклассницу, скорее всего, запугали и, думаю, использовали элементарный девичий стыд: девчонке, конечно же, не хочется, чтобы вся школа знала об этих омерзительных подробностях. А Пашка у нас рыцарь...
   Илья:
   - Завтра после школы пойду с этим рыцарем в райотдел милиции. Что там за порядки идиотские! С парнем не поговорили, девчонку-свидетельницу, как я понял, не вызывали. Вся информация - со слов директора. И уже Пашку поставили на учёт! Лихо. То, что произошло в пустом классе, - дело серьёзное. Сор из избы надо выметать решительно. Иначе изба запаршивеет.
  
   "Завтра" пошло наперекосяк. На его урок заявилась директриса.
   - Простите, Илья Алексеевич, что не предупредила вас. Не успела. Замоталась с делами. Но ничего... Вы на меня не обращайте внимания. Я у вас по долгу службы. Вы ведь у меня не единственный предметник, на уроке которого обязана побывать.
   Уселась за последним столом. Дама внешне улыбчивая, но быстро переходящая в начальственное состояние. Левашов, бывая в её кабинете, уже не раз, становился очевидцем весьма примечательных картинок. Снимала телефонную трубку и вскоре отрывисто-властное: "да!", "да!" Но иногда голос её становился мягким, даже приторно-маслянным, когда говорила с начальством: "Я поняла". "Непременно исправим". "Спасибо за внимание к нашим проблемам". И буквально через фразу озвучивала начальственные имя-отчество.
   С Левашовым держалалась суховато: видимо, до неё уже доходили некоторые его "вольности" на уроках. А этот урок был в общем-то обычным. Контрольный опрос, изложение нового учебного материала с неизменными обращениями к своим слушателям: "Как вы расцениваете этот факт?" "В чём причины данного явления?" "Давайте-ка вместе поразмышляем"...
   Какие тут могут быть у любого проверяющего зацепки? Методика!
   Урок уже подходил к концу, и вдруг Климович поднял руку.
   - Илья Алексеевич, вчера на экскурсии нам показали на "линии Сталина" такие мощные укрепления! А немцы, как теперь знаю точно, уже через неделю с начала войны были в Минске. Почему так быстро, если встретили, как нам сказала экскурсовод, героическое сопротивление?
   Левашов ответил не сразу. Встал, раздумчиво сделал несколько шагов. Ох, уж этот дотошный Валера! Надо же: такой вопрос, когда в классе директриса.
   Но она опередила.
   - Вопрос не по теме урока. Полагаю, на экскурсии достаточно сказано о боях на "линии Сталина". Надо было внимательно слушать.
   Климович продолжал стоять и уже не скрывал усмешку. Лёгкую такую, но достаточно выразительную. Смотрел не на директрису. На Левашова. Дескать, ну что вы молчите, Илья Алексеевич? Сами же учили размышлять, докапываться до истоков.
   Левашов вызов принял: да, учил.
   - Ну что ж... Внесём ясность. Татьяна Сергеевна! Я сам собирался прокомментировать то, что вчера мы увидели и услышали на экскурсии. Вы правы: сегодня это не тема урока. Но коль вопрос задан, отвечу тебе, Валера. Начну с того, что линия укреплений, о которой речь, была создана в довоенные годы на старой государственной границе. Линией Сталина тогда не называлась. Это название придумано в наши годы.
   После сговора Сталина с Гитлером советские войска 17 сентября 1939 года вошли в Западную Украину и Белоруссию. Государственная граница передвинулась на запад. В руководстве СССР посчитали, что старые укрепления уже не нужны. Там сняли вооружение, а некоторые траншеи и блиндажи использовали в хозяйственных целях. Когда грянула Великая Отечественная, наступление немцев было столь стремительным, что эта бывшая линия укреплений какой-либо существенной роли не сыграла. А вот в районе Острошицкого городка наступающим немцам пришлось немного потоптаться. Но это уже не на той "линии", а под самым Минском. Сопротивление врагу оказала 100-я стрелковая дивизия. Однако силы были слишком неравны, и ты, Валера, сказал совершенно правильно: не прошло и недели после начала войны, и немцы уже вошли в Минск.
   Ещё вопросы на эту тему будут?
   Класс молчал. Снова поднялась директриса.
   - Илья Алексеевич изложил свою личную точку зрения. К сожалению, она не адекватна общегосударственной, а значит, не подлежащей сомнению. - И подчёркнуто завершила: - Линия Сталина - гордость нашей республики. Прошу запомнить и не задавать глупых вопросов.
   Победно задержала взгляд на Левашове: ну что, получил отлуп?
   Выходя из класса, подозвала его к себе:
   - Завтра в 16.00 - педсовет. Вам быть обязательно.
  
   В тот день уроков у него не было. Но с утра - звонок.
   - Илья Алексеевич, это Зенчик, заведующий идеологическим отделом Московского района. Не могли бы вы сегодня зайти ко мне?
   - Когда?
   - Ну, часиков в 12... Договорились!
   Левашов устало положил трубку. Начинается...
   Зенчик встретил его подчёркнуто неофициально.
   - Присаживайтесь, Илья Алексеевич. - Вышел из-за стола, сел рядом.- Хочу, чтобы разговор у нас был как коллеги с коллегой. Я ведь тоже работал в школе и тоже историком...
   Это Левашов знал. Проработал Зенчик учителем недолго. А в 1996-м, когда правитель уже во всю обнажил свои железные локотки, добиваясь изменения Конституции в пользу абсолютной власти, молодой учитель истории Зенчик выступил на республиканском телевидении в его поддержку. Мол, страна переживает в своём развитии нелёгкий период. Нужна крепкая власть, способная уверенно воплотить в жизнь народные чаяния. А для этого необходимо дать президенту широкие полномочия. Наш президент - именно тот человек, который способен повести страну к процветанию и могуществу...
   И для убедительности - исторические примеры: в России был Пётр Первый, В Америке - Линкольн, в Германии - Бисмарк... Не обошёл и Сталина. Хотя и были у него ошибки - (живой ведь человек!) - но в целом проявил себя сильным и дальновидным политиком. Какую могучую страну после себя оставил!
   И снова мостик к белорусскому правителю: всенародно избранный, судьбоносный президент. Надо расширить его полномочия!
   Не прошло и месяца, как Зенчика назначили директором школы, и пошла его карьера вверх.
   В своём кабинете был обходителен, голос не повышал, мягкими манерами демонстрировал демократичность. Над его столом, конечно же, - портрет правителя.
   Левашов подумал: "А что, собственно изменилось? Раньше в райкомах-обкомах партии был отдел пропаганды и в зависимости от времени висели портреты Сталина, Хрущёва, Брежнева".
   ... - Илья Алексеевич, буду с вами откровенен. Звонила Татьяна Сергеевна. Очень рассержена на вас. На уроке истории, отвечая на вопрос ученика, Вы допустили некорректность, поставили директора школы в неловкое положение.
   - И в чём же эта моя некорректность?
   - Ну как в чём?.. Вопрос вашего ученика был провокационный. Директор его пресекла. И правильно сделала. Нельзя охаивать в школе то, что официально признано и пропагандируется. Школа - не дискуссионный клуб. А вы - всё наоборот.
   Левашов уже начал заводиться.
   - Но если ученик в чём-то сомневается, почему же учитель должен молчать или говорить заведомую неправду? А сами вы уверены, что на "линии Сталина", как велено теперь её называть, в конце июня 41-го шли бои?
   - Илья Алексеевич... (Укоризненный вздох). Вы же умный человек. Не будем сейчас спорить - шли там бои или не шли. Есть официальная установка. Вот её и будем придерживаться. А иначе такой пойдёт разнобой! И вообще давайте лучше поговорим о завтрашнем педсовете (Доверительно придвинулся). От того, как поведёте себя на нём, будет зависеть ваша педагогическая судьба.
   - Так что я завтра должен сказать на педсовете? "Простите меня, неразумного? На своих уроках не в ту степь завернул? Непатриотичные мысли внушал ученикам"?
   - Ну зачем же вы так, Илья Алексеевич?.. Никто не требует от вас какого-то самобичевания. А вот сказать коллегам: "учту ваши замечания и в дальнейшем постараюсь не давать для них поводов" - нечто такое услышать от вас на завтрашнем педсовете хотелось бы...
   Зенчик, словно парикмахер, проводящий по щеке ваткой, пропитанной одеколоном. Подумав об этом, Левашов погнал свои мысли к завтрашнему дню. "Ну а дальше, дальше-то что? Дальше надо расплачиваться. Только чем?"
   И всё-таки разговор с Зенчиком вселил некоторую надежду. Вроде бы районный идеолог настроен не агрессивно. А, может, завтра ничего такого особенного и не произойдёт? Бывает же в небе: погремит, погремит, а гроза проходит стороной. Ну, пожурят его, возможно, скажут что-то обидное, а он проявит выдержку, промолчит или заслонится этаким нейтральным: "Я всё понял, спасибо, в дальнейшем учту". Это же никаких обязательств. Как "учтёт" - уже совсем другое.
   Стоит ли завтра обострять ситуацию? На кону не что-нибудь - его педагогическое будущее.
   Так пронесёт завтра или не пронесёт, если он не будет "обострять"?
   Не хитри! - одёрнул себя. - Готовься к худшему. Ведь знаешь, хорошо знаешь: завтра от тебя потребуют полной капитуляции.
  
   После ужина самое бы время зарыться в Интернет, а он всё расхаживал по кухне. И вдруг вспомнил... Вчера Оля жаловалась: перекосился каблук туфли. Хватит попусту топать! А ну-ка, сын монтажника-сапожника, займись полезным делом. Ручная работа отвлекает от тревожных мыслей.
   Осмотрел туфлю. Каблук на последнем издыхании. Не проблема: заменим другим.
   Приготовил необходимый инструмент, гвоздики, клей, цветной лак. Достал из ремонтного ящика деревянный брусок. Когда-то подобрал его возле свалки: авось, пригодится. Ещё как пригодился! Отпилил по нужному размеру, отгладил напильником, а потом наждачкой, пропитал лаком. Сравнил со старым каблуком. Близнецы! А потом, как говорится, дело техники.
   Довольный собой, оторвал Ольгу от телевизора.
   - Надень-ка...
   Ольга прошлась в туфлях.
   - Здорово! Как из магазина. - Благодарно приложилась губами к его щеке. И сразу же взглянула на часы. - Ого! Пять минут двенадцатого. Пора тебе, мой дорогой, на боковую. Завтра у тебя педсовет. Надо хорошенько выспаться.
   - Надо, Оленька, ох, как надо! Но ты ложись, а я немного пройдусь по улице. Мысли приведу в порядок. А то лезут и лезут окаянные.
   - Ну, хорошо. Погуляй. Только недолго.
  
   Ночь на редкость тихая. Ни ветра, ни смеха и гомона на дворовой детской площадке перед их подъездом, где обычно кучковалась молодёжь.
   "Выхожу один я на дорогу..." Вышел, правда, во двор, но чувство одиночества не покидало. Завтрашнего одиночества на педсовете. Ну кто, кто его там поддержит? Учителя, как и в других школах, придавлены страхом: выкинут с работы, и что тогда?
   И у него семья. Всё взвалить на Олю? Ни в коем случае! В конце-концов какую-то работу найдёт.
   А вот как прожить человеку с совестью среди лицемерия, подлостей, равнодушия? Уж очень будешь напоминать одинокое дерево на скале. Этот скальный пейзаж впечатался в память в Крыму, когда в лейтенантском отпуске ходил с рюкзаком за плечами с такими же романтиками. Кругом навечно застывшая твердь, серые корни, словно вздутые вены, перевитые на склонах, кажутся ломкими, безжизненными. А вот питают стволы, ветви, листья. И ему подумалось: душе человеческой тоже нужна подпитка, вера во что-то светлое, неразменное.
   К Богу он продвигался скорее чувством, глубинным, неподвластным каким-либо доказательствам. Ведь должно, должно же быть нечто такое вечное и справедливое, что возвышается над этим суетным миром. А как иначе сберечь душу среди людской толкотни?
   Луна в океанище туч казалась ему головой одинокого, отчаянного пловца. Там, где туловище, - тьма, небытиё. А всё ещё мерцающий свет - это жизнь. Что там на лице этого отчаюги - не разглядеть. Но ведь держится! Видать, энергии, ого, сколько!
   Мне бы такой запас! - помечтал Левашов. - А, впрочем, кто знает, сколько его в тебе? И смотря какой энергии. Она ведь всякая бывает. Есть и дьявольская. А нужна энергия души. Чистая, а, значит совестливая. Только тогда не утонуть в воинственной мгле...
   Оборвал свои раздумья: хватит философствовать!
  С ним не раз уже так бывало: когда на душе тревожно, а то и муторно, заставлял себя переключиться на что-то весёлое, беззаботное. Никаких проблем, никаких тягостных мыслей! Даже крошечные грустинки старался стряхнуть как пыль.
   Тихонько прошёл в спальню. Ольга уже спала. Пашка в соседней комнате тоже. Плотно закрыл двери. Снял со стены гитару - небольшая музыкальная пауза. Для расслабления. Кухня - самое подходящее место для этого. Взял аккорд и почти шёпотом:
   Крутится, вертится шар голубой,
   Крутится, вертится над головой,
   Крутится, вертится, хочет упасть,
   Кавалер барышню хочет украсть.
   Задумался. Для чего этот шар? Правильно: для того, чтобы летать. А он "хочет упасть". Печально. А кавалер тоже хорош: "барышню хочет украсть". Да тут уже уголовная статья! Нет, други мои, так не пойдёт!
   Это его хобби. Ещё с лейтенантской поры, когда по "наводке" Ольги переделал куплет песни "А я еду за туманом", стал "корректировать" тексты и некоторых других песен. Придерётся к какой-нибудь строчке и "по идейным соображениям" заменит её или переделает.
   На цыпочках - за бумагой и авторучкой. Снова уселся на кухне. Та-ак... Первые две строчки оставляем. Какие к ним могут быть претензии! Лиричны, динамичны. А вот в двух последующих негатив заменим на позитив.
   Минут пять, мурлыча мотив, манипулировал рифмами. Ага, вот они, родимые! И авторучка торопливо заскользила по бумаге.
   ... Крутится, вертится - хочет взлететь,
   Ну а душе моей хочется петь.
   Сам себе пожал руку. Мо-ло-дец! Сплошной оптимизм. Только какую песню запоёшь после педсовета?
  Презрительно оборвал своего внутреннего двойника:
  Заткнись, зануда! Завтра разберёмся. А сейчас - бай-бай.
  И направился в спальню.
  
   Утром, как всегда, зарядка на стадионе неподалёку от их дома, лёгкая пробежка, контрастный душ...
  Итак, педсовет в 16 часов. Решил до обеда навестить родителей - уже неделю не был. В прошлый раз оборудовал у них впритык к ванной деревянную ступеньку, чтобы отцу легче было туда входить, а затем сподручнее выбираться.
   Родители давно уже на пенсии, частенько прибаливали.
  Ольга, мастерица готовить снадобья из ягод и лекарственных трав, лечила их ими. Родители Ильи давно уже возвели её в ранг дочери.
   - Дочушка у нас, - сказала мужу как-то Настя, - такую и не придумать. Сам Бог её нам послал.
   - Бог знает, кому посылать, - наставительно заключил Алексей. - Он и тебя ко мне направил.
   Навещал их и Пашка. На летних каникулах был на стройке подсобным рабочим, и ко дню рождения деда подарил ему мобильник.
   Приняв подарок, Алексей думал... Как всё в этой жизни сцеплено! Вот Пашка, их кровиночка, добрым своим сердцем пошёл в родителей. А родительская доброта тоже не из пустоты возникла. Всё с чего-то начинается. Так какая в этом мире самая большая ценность, если не семья! Ну что вы, люди, точнее, многие из вас, в вечной погоне за властью, славой, богатством! Да я, простой работяга-инвалид, во много раз счастливее любого олигарха, если у него в семье нелады. Счастье - это же душевный продукт.
   ... На этот раз Илья укрепил шурупами вешалку в прихожей. Отцу с его протезом даже такой нехитрый ремонт противопоказан: становиться на табуретку опасно.
   Когда закончил работу, увидел отца за чтением Библии.
   - С Богом разговариваю...
   - Тогда к тебе, папаня, вопрос. Вот ты с мамой в церковь ходишь, проповеди там слушаешь. Тогда ответь: если Бог такой всесильный, то почему терпит Сатану?
   - Почему? - Алексей задумался. - Чтобы люди не возгордились, что они такие совершенные. Чтобы знали что и с чем сравнивать. Добро и Зло - они были и есть рядом. Сатана врёт, соблазняет, Бог предостерегает, ведёт к истине.
   - Ну и как человеку разобраться, в чём оно добро и в чём зло?
   - А тут много напрягаться не надо. Живи по Божьим законам, и Сатана тебя не соблазнит.
   - Только и всего?
   - Только и всего.
   - Ну, пап, ты у нас мудрец.
   - Эти мысли не я родил. Проповедь недавно слушал. Наш пастор - умница.
   - Знаешь, пап, то, что услышал от тебя, мне сегодня поможет.
   - А что там у тебя?
   - Да ничего особенного. Очередная вылазка Сатаны. Он и пальчиком манит, и кулак показывает. Потом расскажу.
   - Тогда с Богом!
  
   Ехал в школу в переполненном автобусе. Если иногда и выпадало для него свободное место, не садился: всё равно придётся уступать пожилому, женщине или инвалиду. Чтобы не так уж муторно было трястись в этой сутолоке, про себя напевал:
   "Ещё немного, ещё чуть-чуть!
   Последний бой, он трудный самый..."
   Фильм "Освобождение", из которого эта песня, видел ещё лейтенантом. Тогда был от него в восторге. Но по мере того, как с правды о войне слетало парадное обрамление, этот восторг значительно поубавился. Лики войны в том фильме уж очень были загримированы. Мудрый Верховный Главнокомандующий Сталин, маршал Победы, волевой и по-солдатски прямодушный Жуков... А там, где "неудобные" для официозной пропаганды реалии, - умолчание. Словом, фильм в духе идеологических установок тех лет.
   А песня прекрасная. "Последний бой, он трудный самый". Ну, командир, готовься к нему.
   Впрочем, он уже в бою. Предстоящий педсовет, если говорить языком тактики, для него - время "Ч". Есть в ней такой термин. Это начало решительных действий, скажем, атаки. От этого времени - все остальные расчёты: что должно свершиться до или после. Почему оно обозначено именно этой буквой, сначала как-то не задумывался. Может, от слова "час"? Это, можно сказать, решающие минуты боя. Или атакующие, завладев первой траншеей, устремятся дальше, закрепляя успех, или же противник выстоит, и тогда им придётся туго. Измотанные атакой, они - великолепная мишень для укрытого в траншее неприятеля.
   Итак, кто кого? Тут не только тактика. Тут уже этот вечный человеческий фактор: чья воля сильнее, у кого больше не только мастерства, но и отваги, убеждённости в правоте дела, за которое воюют.
   Но где он в том бою? В наступлении или в обороне? И в чём его победа или поражение? Уже знает: из школы, скорее всего, выпрут. Тогда что ж... Тогда он побеждённый?
   Нет, не в том мерило поражения или победы, - отбросил сомнения. - Каким выйдет из педсовета: морально сломленным или, наоборот. Сохранит ли в себе то, что старался вложить в учеников, - вот что должно чётко обозначиться сегодня. Словом, или - или. Его час настал.
   С этой мыслью и вошёл в школу.
  
   В учительской уже многолюдно. Поздоровался. На его приветствие сидевшие поблизости учителя ответили сухо и в последующие минуты в общение с ним не вступали.
   Усмехнулся про себя: Понятно... Свои гирьки уже раскинули. Знают, в какую сторону подул начальственный ветер.
   Открыл школьный журнал его любимого 10-го "А" класса, прошёлся взглядом по столбику фамилий. Эх, ребята... вот кого ему будет не хватать в последующей его жизни.
   ... Перед его лицом замельтешила в каком-то залихватском воздушном танце крохотная мушка. Досадливо отмахнулся. Всё равно назойливо выделывает свои пируэты. Вроде бы других таких миниатюрных артисток поблизости не наблюдается, а вот вертится только возле него. И вдруг села на журнал и своими невидимыми ножками рывком переместилась к его ладони. Мысленно вопросил её: "Где ж твой инстинкт самосохранения? Ведь прихлопнуть тебя - мне ничего не стоит". И вдруг его осенило: да она доверяет мне! А что? Разве у таких крохотуль не может быть этого чувства? Тогда спасибо за доверие.
   Присмотрелся к ней. Вроде бы мушка-дрозофила! Та самая, которую генетики привлекают к своим научным изысканиям. Значит, ты у нас ещё и заслуженная. А то, что опять столь показательно закрутилась именно возле моего лица, принимаю как солидарность со мной. Спасибо, дорогая!
   Этот эпизодик с крохотным летающим существом поубавил в нём напряжённости перед неприятным для него действом. Теперь уже чувствовал себя не столько ответчиком на этом предстоящем суде под видом педсовета, сколько независимым наблюдателем того, как начнут раскручивать его ответ любознательному ученику. Но как бы ни крутили, вбить в него страх, что уже удалось сотворить со многими его коллегами, с ним, господа идеологические инквизиторы, такое не получится
   Вошла директриса, а с нею... Ну, конечно же, как он и предполагал, товарищ Зенчик. И снова внутренняя усмешка: во, какое к твоей персоне внимание! Цени.
   Директриса заняла своё председательское место, а Зенчик сел среди учителей. "Демократично, - отметил Левашов. - Так сказать, в гуще масс. Сейчас увидим, как эта демократичность покажет себя в дальнейшем".
   - Уважаемые коллеги! - начала директриса. - К нам на педсовет прибыл заведующий идеологическим отделом нашего района Геннадий Викторович Зенчик. Поприветствуем его!
   После хлопков и небольшой паузы, подчёркивающей значимость присутствия столь важного лица, приподняла над столом листок бумаги.
   - Сегодня нам предстоит рассмотреть несколько вопросов... На нашу школу поступила разнарядка: распределить среди учеников тридцать билетов в ледовый дворец на хоккейный матч Беларусь - Грузия. Возможно, на нём будет присутствовать президент. Билеты для школьников со скидкой. После матча для молодёжи - дискотека. Бесплатная. Приход наших учеников на этот матч - своего рода проверка их патриотизма. Так что прошу отнестись к решению данного вопроса со всей ответственностью. Билеты распределим по старшим классам. Классные руководители, пожалуйста, подойдите ко мне...
   Потом минут пять журила за слабую наполняемость оценками классных журналов у таких-то и таких-то учителей. Попал в их число и Левашов.
   Что верно, то верно: здесь он пока в отстающих. Только много ли проку в этой наполняемости, если к концу четверти всё равно оценит знания каждого? А текущая оценка в журнале - показатель весьма переменчивый. Поставь он "неуд" Нине Фроленковой, когда "проходили" кронштадтское восстание, и что? Воспылала бы стремлением загрузить себя знаниями по истории? Вряд ли. А он сумел к этим знаниям побудить, а потом с чистой душой поставил ей высокую оценку. Так что давайте не будем укорять за эту наполняемость.
   Хотелось по данному поводу высказаться, но решил пока помолчать: сегодня ему придётся говорить о более существенном.
   Ну, что ещё назидательного скажет нам наша школьная начальница? Не пора ли переходить к главному, ради чего и собрали учителей?
   Как в воду глядел.
   ... - А теперь об очень неприятном случае, который вчера произошёл на уроке истории у Ильи Алексеевича Левашова... - Тот эпизод пересказала, разумеется, со своими акцентами. - Вы представляете... Учитель вместо того, чтобы одёрнуть ученика, задавшего провокационный вопрос явно не по теме урока, пустился в объяснения, которые противоречат государственной идеологии. Я подчёркиваю: государственной. У нас не частная гимназия. Но и там непозволительно топтать то, что свято для нашего народа. "Линия Сталина" - не просто полоса укреплений, возведённых перед войной неподалёку от Минска. Она стала символом героического сопротивления фашистскому нашествию. Какие там шли бои в июне 41-го года, кто теперь с точностью скажет? Но доподлинно известно: бои были, и "линия Сталина" сыграла свою героическую роль. А вы, Илья Алексеевич, почему-то утверждаете обратное, и более того, пытаетесь, мягко говоря, вашу ошибочную точку зрения внушить ученикам. Нетактично повели себя со мной, когда я пыталась вас поправить.
   От ошибок, разумеется, никто не застрахован, и я надеюсь: за сутки вы одумались и сейчас найдёте в себе мужество ваше заблуждение о "линии Сталина" перед нашим коллективом признать. А не признаете... Тогда придётся ставить вопрос уже по-другому: о вашей профессиональной пригодности работать в школе.
   Такой выжидательной тишины на их педсоветах давно уже не было. Левашов медленно поднялся. Обвёл глазами собравшихся. Домашние заготовки своего выступления, сцепленные логической цепочкой, память куда-то задвинула. Ладно. У него есть что сказать. А нужные слова найдутся.
   - Зачем мы в школе? Только лишь для того, чтобы учить детей физике, математике, истории и прочим наукам? Не только. Чтобы ребячьи души были чисты, чтобы их не отравляла фальшь. А нас, учителей, заставляют вгонять её в их души под видом государственной идеологии. Кому она нужна эта идеология? Прежде всего власти, чтобы её удержать, чтобы не было никакого сопротивления произволу. Рабская покорность - вот что она несёт...
   - Илья Алексеевич! - властно оборвала директриса. - Вы не на оппозиционном митинге.
   - Знаю. Но если это педсовет, прошу меня не перебивать... Вот вы, Татьяна Сергеевна, объявили нам, что надо распределить среди школьников билеты в ледовый дворец. Мы знаем: хоккей страстно любит наш правитель...
   - Не правитель, а президент, - опять встряла директриса.
   - Я называю вещи своими именами. Именно правитель, потому что он правит страной. Правит по-диктаторски, и это всем давно хорошо известно...
   Внутренний голос-светофор зажёг красный свет. Стоп! Опасно. Это уже политика. Но страх отброшен. Сколько же можно втягивать голову в плечи!
   ... - По его указанию этих ледовых дворцов понастроили сверх всякой меры. Теперь их надо кем-то заполнять. Так почему мы, учителя, должны делать из подростков хоккейных фанатов?
   - Вы уходите от ответа на предъявленное вам серьёзное обвинение. - В голосе директрисы уже гнев.
   - Не ухожу, Татьяна Сергеевна. Как раз подошёл... Меня обвинили в том, что я, отвечая на вопрос ученика, опроверг миф о так называемой "линии Сталина". Да, это миф, и ни один настоящий историк его не поддержит. Но суть этого мифа не только в выдумке события, которого не было. Главное тут - возвеличивание Сталина, диктатора-душегуба, погубившего своими репрессиями и вопиющими просчётами и накануне, и в ходе войны миллионы своих сограждан. И теперь бить в барабаны по поводу этой мифической линии? Я в эти игры не играю.
   Замолчал. Сделал несколько глотательных движений, успокаивающих дыхание,
   Директриса медленно повела головой туда-сюда, давая понять собравшимся: "вы же видите, что это за фрукт".
   - Илья Алексеевич, у вас всё?
   - У меня всё. - Сел.
   - Ну что, коллеги, обсудим это выступление?
   Учителя хмуро молчали.
   - Быть тут нейтральными никак нельзя, - подстёгивала директриса. - У каждого из вас должна быть гражданская позиция. Итак, кому слово?
   Поднялась химичка, недавняя выпускница пединститута.
   - Не пойму я вас, Илья Алексеевич. Опытный педагог, в армии служили и вдруг такие высказывания. Я их осуждаю...
   "Откукарекала, - отметил про себя Левашов. - А где же аргументы? Впрочем, зачем ей аргументы? Ей карьеру надо делать.
   В таком же примерно духе выступили ещё двое. Однако обличительного пафоса, на что, очевидно, рассчитывала директриса, не было. Чувствовалось: говорили по принуждению. Общие укоризненные фразы. ("Вот уж не ожидала, Илья Алексеевич". "Некорректно вы поступили"). Но риторика эта была какой-то вялой, будто выдавленной из тюбика. Говорили, как в таких случаях "положено". Кем "положено", почему - над этим задумываться не привыкли.
   Зла на своих обличителей у Левашова не было. Понимал: контракты, страх потерять работу... С тоской подумал: Господи, сколько же должно смениться поколений, чтобы в обществе наконец утвердилось гражданское достоинство, сметающее всё рабское, а, значит, унизительное и угодливое!
   - Есть ещё желающие выступить? - Взгляд директрисы снова заскользил по лицам собравшихся.
   - Есть.
   Это учитель информатики Панизник. Лет под пятьдесят, с седоватой бородкой. В школе около года. Дока в компьютерных делах. В этом Левашов убедился. Его компьютер, подхватив вирус, основательно закис. Панизник провозился с ним около двух часов, пока вдохнул в него жизнь. От денег за работу отказался. "Для меня это полезная практика. Уж очень случай интересный".
   На педсоветах выступал редко и то, когда обсуждаемый вопрос так или иначе был связан с информатикой. Обычно держал на коленях блокнот, куда время от времени что-то записывал. "И что вы там фиксируете, Алесь Францевич?" - как-то поинтересовался Левашов. - Ценные указания нашего директора?"
   "Будь они ценные, я бы бы вместо этого блокнота использовал диктофон. А записываю кое-какие компьютерные мысли. Чего пропадать зря времени!"
   "Рациональный мужик, - одобрительно тогда подумал Левашов. - Есть чему поучиться".
   Сегодня Панизник без блокнота. Лицо напряжённое, будто всё, что здесь происходит, нацелено на него.
   - Давайте определимся: разве это педсовет? Как и в совковые времена, раскручивается "персональное дело". Учитель честно ответил на острый вопрос ученика, и теперь его хотят выгнать из школы. За что?! Я - не историк, но человек достаточно грамотный, чтобы отвергнуть всю эту трескучую пропаганду "линии Сталина". Войдите в Интернет, и там вам убедительно откроется, как развивались события под Минском в конце июня 41-го. Из-за грубейших просчётов Сталина и массовых репрессий накануне войны, обезглавивших Красную армию, и произошла катастрофа: несмотря на скопище советских войск с огромным количеством боевой техники уже через несколько дней после начала войны Западный фронт развалился. Никакой линии обороны перед Минском практически не было. А через довоенные укрепления, которые уже перестали быть таковыми, немцы прошли, словно нож через сливочное масло. И теперь нам и, особенно ученикам, вешают лапшу на уши, опять прославляя Сталина. "Великий полководец...". Какой он великий, уже хорошо известно. Правильно назвал его Илья Алексеевич душегубом. Сталинское тридцатилетнее царствование - это миллионы загубленных жизней и судеб.
  Знаю об этом и по своей родословной. Почти вся семья моего прадеда умерла от голода в 33-м году. А кто сотворил тогда Голодомор? Сталин и его сатрапы. Двух братьев моего деда сгноили в ГУЛАГе. Дядю моей жены безвинно расстреляли в 38-м.
   И этого злодея на пьедестал?
   Скажу откровенно: мне стыдно за вас, коллеги: топчете по "указанию свыше" хорошего учителя и человека.
  Предлагаю это судилище прекратить.
   Пока он говорил, Зенчик нетерпеливо ёрзал на стуле. Оборвать Панизника не решился: надо же соблюсти хотя бы видимость демократии. Но едва Панизник закончил, не просто поднялся с места, - вышел к начальственному столу директрисы, обозначив тем самым себя как представителя власти.
   - Хватит лить грязь на великое прошлое советской державы и, в частности, на Сталина! Ему, Верховному главнокомандующему, мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. Я не собираюсь вести дискуссию по вопросам, на которые нашей государственной идеологией даны чёткие ответы. Школа - не майдан, и вносить анархию в школу вам, товарищ Левашов, и вам...
   - Панизник, - подсказала директриса.
   - ... и вам, товарищ Панизник, никто не позволит. Я думаю (повернулся к ней), директор школы предпримет соответствующие действия, чтобы контракт с учителем истории Левашовым прекратить. Его сегодняшнее выступление на педсовете окончательно меня убедило в необходимости этого. И с вами, товарищ Панизник, надо основательно разобраться.
   - Не надо со мной разбираться. Я уже разобрался. Завтра подаю заявление с просьбой прервать контракт. Подыскал другую подходящую для меня работу. Программисты на дороге не валяются. (Усмехнулся). Если они трезвые. Не исключаю и возвращение в школу, но при условии, когда она действительно станет не полигоном для идеологических снарядов, а именно тем местом, где сеют разумное, доброе, вечное.
   Левашов порывисто поднял руку.
   Директриса, посверлив его глазами:
   - Вы ещё хотите что-то сказать?
   - Хочу. - Он встал. - Прежде всего - искренняя благодарность вам, Татьяна Сергеевна, за то, что собрав нас сегодня, помогли уяснить, кто есть кто. Очень полезная информация. Вы подняли мне настроение. Коль есть ещё такие люди, как Алесь Францевич, можно быть уверенным: мир не провалится в тар-тарары. А мне, уже бывшему учителю, позвольте выйти вон. Уж очень соскучился по свежему воздуху... (Принял стойку "смирно"). Честь имею!- И направился к выходу.
   Только что прошёл дождь. Его капли застыли светлыми фонариками. Светите, родимые, светите! - улыбнулся им Левашов. - Разгоняйте тьму! У него было такое ощущение, слово вытащил ноги из болотистой хляби и ступил на твёрдую землю. И почему мы не ценим эту благодать - идти по ней не по команде, а своим уверенным шагом?
  
   Вернувшись с "педсовета", застал Ольгу в ванной: стирала.
   - Ну что? - оторвалась от пластмассового корытца. - В глазах тревога.
   - А ничего. Нормально.
   - Что "нормально"? Оставляют в школе?
   - Выгоняют. Можно сказать, уже выгнали.
   - И это ты называешь нормальным?
   - Да, Олюша, да. Иначе и быть не могло.
  Она растеряно молчала.
   - Ты не переживай. Работу найду. Думаю, Федя возьмёт в свою строительную фирмочку. А когда утомлюсь на физической работе, займусь умственной. Почему бы не написать диссертацию на какую-нибудь актуальную тему?
   - Это на какую же, господин будущий профэ-эссор?
   Илья потёр ладонью голову.
   - Ну, скажем... "Генезис демократических тенденций в ходе завоевательных войн Чингис-хана". А что? При нынешней идеологии в Беларуси очень даже подходящая тема. Комар носа не подточит. - Снял с крючка полотенце, протянул жене. - Кончай свою стирку. У нас сегодня впереди целый вечер. Есть ценное предложение.
   Она вытерла руки и, медленно снимая передник, выжидательно молчала.
   - Давай-ка двинем в бассейн! Давно не были. Ручки-ножки разомнём, грусть-тоску развеем. Заодно и Пашку прихватим, а то уж слишком у компьютера стал засиживаться. Словом, порадуемся жизни. Говорят, у каждого она не вечная. Но как сказал один умный человек, имеет тенденцию продолжаться.
   Лицо Ольги просветлело.
   ... Когда шли втроём к автобусной остановке, Илья вдруг остановился.
   - Какое сегодня число, который час, сколько минут?
   Жена и сын с недоумением уставились на него. Первым среагировал Пашка.
   - Сегодня - 28 сентября две тысячи...
   Не договорил. Оглушительно громыхнуло. Что, опять дождь? Ольга, раскрыв сумку, потянулась к зонту.
   - Погоди, - остановил её Илья. - Рано. А гром - это небеса просят обратить особое внимание на то, что сейчас скажу... - И голосом диктора Левитана:
   - Запомните этот день, этот час, эту минуту. Только что я пришёл к оч-чень важному умозаключению... (Интригующая пауза). В этой жизни, что нам отпущена, оказывается, надо делать то, что надо делать.
   Ольга весело:
   - Да ну?
   В ответ он пропел:
   - А иначе зачем на земле этой вечной живу?
   Она прижалась к нему.
   - Философ мой дорогой! С тобой не соскучишься. - И после некоторого раздумья: - Всё-таки не зря я приехала к тебе в эти твои забайкальские Нижние Бугры.
   2014
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"