Грей провел еще один бесконечный – хотя и менее насыщенный – день, тратя время лишь на наблюдение за тем, как полковник Смит пишет донесения, что тот делал с бешеной скоростью, царапая пером со звуком бегущего таракана. Этот образ никак не улучшил пищеварение Грея, которое после пьянки не слишком хорошо справлялось с холодным жирным пирогом и горелым желудевым кофе, которые ему дали на завтрак.
Несмотря на физическое недомогание и неопределенное будущее, он, тем не менее, чувствовал себя на удивление ободренным. Джейми Фрейзер был жив, а он, Джон, не был женат. Учитывая эти два замечательных факта, сомнительные перспективы побега и гораздо более высокая вероятность быть повешенным казались лишь слегка беспокоящими факторами. Он устроился ждать со всем удобством, с каким мог, спал столько, сколько позволяла голова, или тихо напевал себе под нос. От последнего Смит сутулился еще больше и быстрее царапал пером.
Курьеры приходили и уходили очень часто. Если бы он уже не знал, что континентальная армия не только двигается, но и готовится к бою, это стало бы ему ясно в течение часа. Горячий воздух был пропитан запахом расплавленного свинца и визгом точильного круга, и в лагере ощущалось растущее беспокойство, которое сразу бы почувствовал любой солдат.
Смит не пытался скрывать от него то, что говорили курьеры и младшие офицеры; очевидно, он не считал, что полученная информация будет полезна Грею. Ну ... честно говоря, Грей тоже.
К вечеру в дверях палатки появилась стройная женская фигура, и Грей, оберегая свою больную голову, осторожно поднялся в сидячее положение; его сердце сильно заколотилось, и от этого глаз охватила пульсирующая боль.
Его племянница Дотти была в строгом квакерском платье, но бледно-голубой цвет выцветшего от многократных стирок индиго удивительно подходил ее английской розовой коже, и она прекрасно выглядела. Она кивнула полковнику Смиту и поставила на его стол поднос, прежде чем взглянуть на заключенного. Ее голубые глаза расширились от шока, и Грей ухмыльнулся ей из-за спины полковника. Дензелл, должно быть, предупредил ее, но Грей предположил, что, должно быть, выглядит весьма пугающим с гротескно опухшим лицом и неподвижным, сверкающим темно-красным глазом.
Она моргнула и сглотнула, затем что-то тихо сказала Смиту, сделав короткий вопросительный жест в сторону Грея. Смит нетерпеливо кивнул, уже берясь за свою ложку, и она, обернув толстую тряпку вокруг одного из дымящихся котелков на подносе, подошла к койке Грея.
- Боже мой, Друг, - негромко сказала она. - Ты, кажется, сильно ранен. Доктор Хантер говорит, что ты можешь есть столько, сколько тебе нужно. Он придет к тебе позже, чтобы наложить повязку на глаз.
- Спасибо, девушка, - сказал он серьезно и, оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что Смит повернулся спиной, кивнул ей. - Это рагу из белки?
- Опоссум, Друг, - сказала она. - Вот, возьми ложку. Рагу горячее; осторожнее. - Встав между ним и Смитом, она поместила завернутый в тряпку котелок на его колени и быстро коснулась звеньев его кандалов, подняв брови. Из кармана, повязанного на ее талии, появилась роговая ложка, а вместе с ней и нож, который он, как фокусник, быстро сунул под подушку.
Пульс на ее горле быстро бился, а на висках блестел пот. Он один раз мягко коснулся ее руки и взял ложку.
- Спасибо, - снова заговорил он. - Скажите доктору Хантеру, что я жду встречи с ним.
*.*.*
Веревка была из конского волоса, а нож тупой, и было очень поздно, когда с бесчисленными мелкими порезами, обжигающими его руки и пальцы, Грей осторожно поднялся с койки. Его сердце колотилось; он чувствовал, как оно быстро пульсирует за его раненым глазом, и только надеялся, что сам глаз не взорвется.
Он наклонился, взял оловянный ночной горшок и воспользовался им. Смит, слава богу, всегда спал крепко. Если он проснется, то услышит знакомый звук, успокоится и – предположительно – снова уснет, подсознательно игнорируя любые дальнейшие мелкие шумы, издаваемые Греем.
Дыхание Смита не изменилось. Он тихонько жужжал, как пчела на цветке, негромкий, деловитый звук, который Грей находил слегка комичным. Он медленно опустился на колени между койкой и тюфяком Смита, борясь с мгновенным безумным порывом поцеловать Смита в ухо – у него были милые, маленькие, очень розовые ушки. Порыв тут же исчез, и он на четвереньках пополз к краю палатки. Сквозь звенья своих кандалов он продел тряпки и марлю, которыми Дензелл Хантер перевязал ему глаз, но все равно двигался с предельной осторожностью. Если его поймают, это будет плохо не только ему; это будет катастрофой для Хантера и Дотти.
Он внимательно слушал часовых в течение нескольких часов. Палатку полковника охранял два солдата, но он был совершенно уверен, что оба сейчас находятся около переднего откидного клапана, греясь у костра. Каким бы ни был жаркий день, поздней ночью кровь леса остывала. Так же, как и его.
Он лег и подлез под край палатки так быстро, как только мог, придерживая брезент, чтобы минимизировать содрогание самой палатки, хотя в течение вечера он старался время от времени дергать за веревку, чтобы любое шатание конструкции можно было списать на результат его обычных движений.
Снаружи! Он позволил себе один глубокий глоток воздуха, свежего, холодного, пахнущего листвой, затем поднялся, крепко прижимая обвязанные тряпками кандалы к телу, и пошел прочь от палатки как можно тише. Он не должен бежать.
У него был короткий резкий, но шепотом спор с Хантером во время вечернего визита последнего, когда Смит вышел из палатки, чтобы посетить нужник. Хантер настаивал, чтобы Грей спрятался в его фургоне. Он ехал в Филадельфию. Все это знали, и никаких подозрений не возникнет, а Грей будет в безопасности от патрулей. Грей оценил желание Хантера спасти его, но не мог подвергнуть риску доктора, не говоря уже о Дотти, а риск действительно существовал. На месте Смита он первым делом не дал бы никому уехать из лагеря, а вторым делом обыскал бы сам лагерь и все, что в нем находится.
- Времени нет, - сказал Хантер, быстро заправляя конец повязки, которую он обмотал вокруг головы Грея, - и, возможно, ты прав. - Он оглянулся через плечо; Смит мог вернуться в любую минуту. - Я оставлю тебе в моем фургоне сверток с едой и одеждой. Если ты решишь этим воспользоваться, я буду рад. Если нет, то да пребудет с тобой Бог!
- Подожди! - Грей схватил Хантера за рукав, загремев кандалами. - Как я узнаю, какой фургон твой?
- Ох, - Хантер смущенно кашлянул. - У него … гм, на задней стенке знак. Дотти купила его у ... Теперь, ты должен быть осторожен, Друг, - сказал он, резко повысив голос. - Ешь много, но медленно, не употребляй алкоголь и будь осторожен в движениях. Не вставай слишком быстро.
Вошел полковник Смит и, увидев доктора, подошел, чтобы лично осмотреть пациента.
- Вы чувствуете себя лучше, полковник? - вежливо спросил он. - Или все еще страдаете от потребности петь? Если так, могу ли я предложить вам спеть сейчас и забыть об этом, прежде чем я лягу спать?
Хантер, который, конечно же, слышал «Die Sommernacht»[1] накануне вечером, издал негромкий звук в горле, но сумел уйти, не теряя серьезного вида. Грей усмехнулся про себя, вспомнив угрюмый взгляд Смита и представляя, как будет выглядеть полковник через несколько часов, когда проснется и обнаружит, что его певчая птица упорхнула. Он обошел край лагеря, избегая привязанных к кольям мулов и лошадей, легко распознаваемых по запаху навоза. Повозки были расположены неподалеку. Артиллерии не было, отметил он.
Небо было затянуто облаками, между ними мерцал серп луны, а в воздухе чувствовался запах надвигающегося дождя. Прекрасно. Были вещи и похуже, чем быть мокрым и замерзшим, а дождь затруднит преследование, если кто-то обнаружит его отсутствие до рассвета.
Никаких необычных звуков из лагеря позади него, да он и ничего не мог услышать из-за шума собственного сердца и дыхания. Повозку Хантера найти было легко, даже в мерцающей темноте. Он думал, что под «знаком» доктор имел в виду имя, но это была одна из амбарных вывесок, которыми некоторые немецкие иммигранты украшали свои дома и сараи. Он улыбнулся, когда облака разошлись, открыв эту вывеску, и понял, почему Дотти выбрала ее. Это был большой круг, в котором две смешные птицы смотрели друг на друга, раскрыв клювы на манер неразлучников. Distlefink[2]. Слово всплыло у него в голове; кто-то где-то сказал ему название этой птицы, прибавив, что это символ удачи
- Хорошо, - пробормотал он, залезая в фургон. - Она мне понадобится.
Он нашел сверток под сиденьем, как и сказал ему Хантер, и потратил немного времени, чтобы снять серебряные пряжки с ботинок, и зашнуровать их кусками кожаного шнурка, который, очевидно, предназначался для его волос. Пряжки он запрятал под сиденье, надел потрепанный кафтан, который сильно пах прокисшим пивом и чем-то, что он посчитал засохшей кровью, и уставился на вязаную шапку, в которой лежали два дорожных хлебца, яблоко и маленькая фляга с водой. Отогнув край шапки, он прочитал в прерывистом лунном свете: «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ», вышитые толстыми белыми буквами.
*.*.*
Он не шел в каком-либо определенном направлении. Даже если бы небо было ясным, он не имел достаточно знаний, чтобы определить направление по звездам. Его единственной целью было уйти как можно дальше от Смита, не наткнувшись на еще одну группу ополченцев или патруль солдат континентальной армии. Как только взойдет солнце, он сможет сориентироваться. Хантер сказал ему, что главная дорога лежит к юго-юго-западу от лагеря, примерно в четырех милях.
То, что люди могут подумать о человеке, идущем по главной дороге в кандалах, было другим вопросом, но сейчас ему не нужно было на него отвечать. Пройдя около часа, он нашел укромное место среди корней огромной сосны и, вытащив нож, отрезал себе, как мог, волосы. Он засунул остриженные локоны под корни дерева, потер руки в грязи, а затем энергично приложил их к волосам и лицу, прежде чем надеть фригийский колпак. Таким образом, надежно замаскировавшись, он накрылся толстым одеялом из опавших сухих иголок, свернулся калачиком и уснул под шум дождя, барабанящего по листьям наверху, снова став свободным человеком.